ПРЕКРАСНОЕ В МОЕЙ ЖИЗНИ
Пенсионеры стояли за пенсией, а я за туалетной бумагой и вафлями «Артек» в пачках.
Глядя на счастливые морщинистые лица, я испытывал не чувство зависти, но уважения к ветеранам, закончившим свою войну на ступенях почтового отделения.
Лично у меня пенсия все время отодвигается, как линия горизонта, если к ней идти. В советские времена я бы уже вот-вот получал ее. А теперь мне требовалось прожить не то три, не то все семь лет, что в условиях теперешних реалий было проблематично. У нас в «Житомирбудртансе» уже минимум двое, почти доживших до радостного дня и считавших, что пенсия у них в кармане, все-таки умерли, не дотянув до нее. Это напоминало смерть Моисея на пороге Ханаана.
Слушая радостный гомон и думая, что как же это славно успеть получить пенсию до рокового конца, я подумал, что еще такого прекрасного я видел в своей жизни, о чем мечтал и о чем грезил.
Я не брал прекрасное в возвышенном плане, возвышенный план мне ужасно надоел за последние семь лет. Нет, я думал об именно вещах, простых и верных, которые можно осязать или хотя бы пощупать. Мечты старости я сразу отбросил. Ну что, кроме пенсии, может хотеть старик, которому осталось всего ничего? Разве что здоровья деткам и внучке, да самому доскрипеть, чтобы увидеть, чем кончится с Украиной. А в материальном плане уже ничего не хочется. Ну, может очки посильнее, или поставить пару зубов. А хотя зачем? Нет, старость можно отбросить.
В молодые годы хотелось многого: гнездышка с евроремонтом, куда можно водить девушек и женщин. Автомобиль, вишневую «девятку», чтобы на нем их катать. Джинсы «врангеля», нужные для представительства и служащие тем, чем для токующего тетерева служат алые брови и пышная грудь. Вообще-то я считаю, что модно одеваться мужчине стоит только до тех пор, пока кожаными штанами он подманивает самок. А потом уже можно не стараться. Один мой друг по фамилии Лях, который чем ближе к смерти, тем становится моднее, опровергает меня и говорит: «Это надо, чтобы себя уважать!» Ну, не знаю, с чего бы я начал уважать себя в сэконд-хендовском прет-а-порте. Вон Маяковский ходил в желтой кофте и ничего. Кстати, желтая кофта имеет свою давнюю историю. Такой почетной кофточкой китайский император премировал мандаринов за хорошую работу. А если не оправдывали доверия, присылал им шелковый шнурок, чтобы сами удавились. И что вы думаете – давились! Плакали, а давились. Вот что творилось в Китае еще до Мао Цзэ Дуна. А тут Маяковский. Смешно. Футурист, что с него возьмешь. А Есенин был имажинист. А Хармс – вообще не выговоришь.
Тут очередь подвинулась и я вместе с нею. Да. И вот, желая в молодости многого, я и близко не испытывал тех острых ощущений, тех бурных желаний, как в более детском возрасте 6-8 лет. Я это говорю, потому что прекрасно помню те волшебные предметы, те чудесные вещи, я бы даже сказал, артефакты, так же ясно, как скажем, имя жены – Алена. То есть Наталья.
Так-то у меня с памятью плохо. Но соображаю хорошо, хотя и не всегда. Жена, выражая это более решительно, говорит, что у меня как не было, так и не будет мозгов, но мне кажется, она перегибает палку. Но может, и не совсем. Так, я не понимаю многих своих поступков, как будто их совершал какой-то другой идиот, а самое главное, не представляю, почему так быстро пронеслась жизнь. Удивительно, как Есенин, будучи совсем еще зеленым имажинистом, мог сказать что-либо подобное:
Не жалею, не зову, не плачу.
Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Замечательно. Грандиозно. Дают Нобеля черт знает кому, а тут вон. Ну конечно, поэтище, любимец Аполлона. Как это у него: «Шепот, робкое дыханье, пенье соловья…» Хотя в жизни был тем еще фруктом. Но это в порядке вещей – гениальный художник обязательно немножечко маньяк и трошечки негодяй. О’Генри сидел в тюряге за грабеж. А Франсуа Виньон вообще кого-то пришил. Бенвенуто Челлини отравил мать. Это ничего. Им можно.
Да. Так вот, ничего особенного не помня за последние 50 лет, я, тем не менее, отчетливо помню, как, дрожа внутри и вытирая слюни, желал обладать в детстве двумя вещами, а одной даже обладал, но очень короткое время, где-то с полчаса.
Первой из этих вещей, а точнее, артефактов, был деревянный автомат с круглым диском у одного взрослого пацана в городе Волжском. Позже я узнал, что такой автомат называется «пэ-пэ-ша», а тогда не знал, да мне это и не было нужно, так я был раздавлен и очарован.
Мы тогда с папой и мамой жили в молодом городе Волжском, раскинувшемся на берегу Волги. Голые пыльные дворы с тонкими хворостинами будущих карагачей и тополей время от времени облагораживались кучами свежего песка для детского досуга. Мы рылись в нем, как куры, копали его лопатками, возили в своих самосвалах и просто обсыпали друг друга, крича, что это дождик. И вот однажды, когда я радостно выбежал на улицу погулять, вскарабкался на свежую кучу волжского песка и уже распахнул детскую пасть, чтобы истошно заорать, как это любят шестилетки, я вдруг захлопнул рот и, почувствовав слабость, увидел «его». Нельзя сказать, чтобы папа и мама не покупали мне игрушек. У меня были и самосвал, и пестик, и даже велосипед «Ветерок» на тонких колесиках. Но этот «пэ-пэ-ша»… Видно, его выстругали отец или дядя этого взрослого пацана – он был как настоящий, он был лучше настоящего – с жестяной скобой вокруг спускового курка, с большой «мушкой» на конце толстого ствола, с изящнейшим прикладом и, главное, с круглым, коричневого цвета, диском для патронов. А еще главнее, что он был больше игрушечного, почти в натуральную величину.
Я потерял дар речи. У меня прервалось дыханье и сжалась мошонка, что говорит о с детства заложенном во мне чувстве прекрасного. Это было как внезапная любовь Ромео к Джульетте. Даже больше – Отелло к Дездемоне, до платка Яго. Взрослый пацан, хозяин автомата, заметил мое состояние и сказал: «На, чушкарь, полапай!» Я благоговейно взял этот «пэ-пэ-ша», большой и тяжелый, с трудом нацелился и сказал: «Кх! кх! кх-кх-кх!!!»
Пацан забрал автомат назад и сказал: «Беги, мальчик, скажи маме, пусть даст пять рублей, а я тебе продам».
Видно, это был тертый малый. В Волжском вообще было много тертых калачей из-за тяжелой криминальной обстановки, особенно после очередной амнистии. Естественно, это отражалось и на молодежной, и на подростковой, даже детской, среде. Видать, этот пацан был та еще птица со своими дядькой и папашей. Как ни околдован я был автоматом, как ни грезил обладать им, чудовищность названной цены – пять рублей – потрясла меня. Я повернулся и с чувством альпиниста, не дошедшего до вершины Джомолунгмы двадцати шагов, стал спускаться с кучи. Хулиган, поняв, что сделка сорвалась, свистнул, дал мне вдогонку поджопник и, выкрикнув что-то боевое и армейское, побежал со двора. И я никогда его больше не видел.
Вот какую незабываемую вещь я запомнил и помню всю последующую жизнь, а точнее, пятьдесят три года. Это я вычислил, отняв от своих пятидесяти девяти тогдашние шесть. Арифметика всегда была моим самым сильным местом из всей алгебры.
Вторым из прекрасных предметов, все еще плывущим по волнам моей памяти, был железный меч в жестяных ножнах, который встретился на моем жизненном пути, когда я уже был взрослым, лет восьми. Этим мечом обладали два брата-близнеца, как и я приехавшие на лето к дедушке и бабушке в станицу Ярославскую Краснодарского края. Только они жили ближе к универмагу, где продавались мармеладные зайцы и перочинные ножики, а я подальше, ближе к кладбищу. Мы как-то сразу сошлись, часто игрались на кладбище, а в тот день очень мило развлекались в ихнем саду с кинескопом от старого телевизора, отданным близнецам на растерзание. Мы поставили его вместо мишени и кидались камнями, кто попадет. Наконец мы попали и кинескоп восхитительно взорвался и разлетелся на мелкие осколки, и мы весело стали бегать и кидаться в друг друга, но уже не камнями, а яблоками «белый налив».
Как вдруг один близнец сбегал попить и вернулся, махая мечом такой красоты, что я остолбенел на бегу. Меч был прекрасен и железен. Впоследствии, в более зрелые годы, я узнал, что это был древнеримский «гладиус», короткий широкий меч для ближнего боя. Он тоже был самодельным, как и автомат, и нисколько не напоминал жалкие детскомировские «мечи-кладенцы». Я испытал томление, охватившее Эллочку-Людоедку, когда она увидела ситечко мадам Грицацуевой. В тот момент она простонала: «Хо-хо!..», я же прошипел: «с-с-с!..»
В общем, чтобы не углубляться в долгий разбор ущербной детской психологии, я сразу говорю, что спер этот меч при первой возможности. Когда братья побежали, позванные бабушкой кушать ряженку, я схватил его и полетел с ним домой. Я испытывал ощущения грузинского джигита, похитившего свою любимую и скачущего по горам в родной аул или кишлак, любовно поглаживая драгоценный груз, перекинутый через лошадь.
Я бежал, пожирая взглядом чудесный меч. Я выхватывал его и рубил им на бегу. Я вскрикивал. Я был юным спартанцем, которому старшие разрешили наконец-то убивать илотов. Я был Чапаем. Я… Да что говорить! Большего счастья, счастья, тем большего, что меч был ворованным, я не испытывал потом за всю жизнь, даже в те бешеные годы, когда, распираемый бурлением гормонов, упивался вожделенным соитием с женой друга. Ну что сказать? Вы и сами, небось, наломали дров за свою сексуальную жизнь, так что можете понять меня и мои чувства.
Развязка поразила меня своей быстротой. Прибежав домой и положив меч на лавочку, я кинулся в будочку на огороде, куда давно ужасно хотел. Каковы же были мое горе и отчаяние, когда, прибежав назад, чтобы вновь слиться со своим Эскалибуром, я не нашел его на прежнем месте! Напрасно бегал я по двору, злобно кышкая на кур и индюшек, даром искал в летней кухне, безрезультатно ползал под крольчатником – меч исчез!
Очевидно, не успел я выбежать со своим мечом, как братья, допив свою ряженку, кинулись в погоню и, незаметно войдя в калитку, схватили его и были таковы! С тех пор мы прекратили дружить, тем более что при встрече два брата еще издали показывали мне дулю и издевательски хохотали.
Тогда, в детстве, когда душа ребенка еще так чувствительна, подлость и вероломство этих близнецов ранили меня особенно глубоко. Больше я никогда не видел меча и тем более автомата – они остались по ту сторону добра и зла. Вот то прекрасное, что было в моей жизни.
Но тут деньги в кассе закончились, пенсионеры с бранью разошлись, и я вошел на почту и купил туалетной бумаги «Честные 60 метров» и вафель «Артек», намного лучших в пачках чем развесные.
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
У всех когда-то бывают детские мечты. Может быть, детские грезы посещали даже Гитлера с Чингисханом. Но, как это ни грустно, они, мечты, имеют такую тенденцию, что редко сбываются, а чаще не сбываются вовсе. Хотя иногда и сбываются. Но не часто.
Например, мечтала девочка стать звездой в детстве – и стала. Хотел мальчик сделаться киллером, как Данила Багров, – и сделался. Но в основном, как правило, не сбываются.
У меня, например, не сбылись.
Так, когда я был маленьким и жил у дедушки с бабушкой на Кубани, в Краснодарском крае, я мечтал стать самокатчиком. Не совсем понимаю сейчас, что это значило, но помню, что хотел, как вырасту, стать именно самокатчиком.
Позднее, когда я стал взрослее и мне было уже года четыре, я мечтал стать пожарником.* Еще позже, когда папа с мамой забрали меня в город и мне уже шел шестой год, я оставил эти детские фантазии ради других, более реальных. Больше всего с пяти до десяти лет я мечтал сбежать назад к дедушке с бабушкой в родную станицу и стать комбайнером (вариант – трактористом). Но и этому было не суждено сбыться.
В тринадцать лет, начитавшись Александра Беляева и посмотрев «Человека-амфибию» семнадцать раз, я твердо решил стать Ихтиандром. Для этого я планировал поступить в Институт Трансплантологии АН СССР, стать выдающимся хирургом, как доктор Сальватор, а дальше было бы видно. Я даже похитил у тетки-медсестры железный несессер со скальпелями, зажимами и прочими предметами хирургической необходимости, собираясь, видимо, явиться в Институт Трансплантологии со своим инструментом. Тетка взяла эту блестящую коробочку машинально, на память, когда ее увольняли из станичного медпункта за прогулы, а уже у нее спер я. Несколько лет потом, до самой моей армии, время от времени всплывали то скальпель среди ножей и вилок, то зажим в папиных инструментах, а потом куда-то пропали.
*Между прочим, когда в конце 19 века этим словечком «пожарник» стали называть пожарных, те смертельно обиделись, потому что «пожарниками» в старину называли липовых погорельцев, просивших подаяние в Москве. Одна деревня, не помню какого уезда и губернии, буквально специализировалась на этом, зимою в полном составе выезжая в Москву «на гастроли». Но я об этом не знал и мечтал стать именно пожарником.
Шестнадцати лет я возмечтал стать каратэистом и для этого поступил в подпольную секцию. Сэнсэем в ней был маленький золотозубый человек по фамилии Иванчихин. Деньги, 15 рублей на подпольную борьбу, я каждый месяц клянчил у мамы. Но ничего не получилось, так как у меня обнаружилась врожденная неспособность сесть в шпагат, без чего, естественно, нечего было и мечтать ловко бить ногами в голову.
Учительница литературы Лиина Афанасьевна, приходила в отчаяние, что такой способный мальчик не думает поступать в Киевский университет на факультет журналистики. Задним числом я благодарен этой доброй женщине, давно уже покойной, что она переживала за меня.
А потом жизнь закрутила меня, забросала и после армии я мечтал уже только об одном – поскорее расписаться с Вероникой Кислицкой, чтобы обладать ею всецело. Когда через два месяца после свадьбы родился Шурик, папа отвел меня на стекольный завод, и все мои мечты развеялись окончательно.
История моей жизни, а мне уже почти шестьдесят – всего лишь частный пример неудачи. Я не стал ни самокатчиком, ни Ихтиандром, но теперь уже поздно об этом жалеть, ведь время не повернуть вспять и второй раз не войти в одну и ту же реку. И все же пример моей жизни, моих несбывшихся мечт, как я уже говорил, – всего лишь частный случай, ни о чем не говорящий. Потому что у одних оно так, а у других совершенно эдак.
Например, чтобы не ходить далеко, у моей жены Веточки, о которой я уже говорил, мечта сбылась. Этот драгоценный случай учит нас, что не следует опускать руки, а нужно верить в себя, надеяться и тогда, как знать, может быть ваша птица счастья, уже изрядно полинялая и обтрепанная, еще прилетит к вам, крыльями звеня.
Вот как случилось, что мечта жены сбылась, пусть и к тому времени, когда Веронике Дионисьевне, если честно, уже пора было подводить итоги и начинать думать о душе.
Все свое детство, начиная с восьмого класса, Вероника Дионисьевна, а для домашних просто Веточка, мечтала стать учительницей начальных классов. Учительницей начальных классов, а не, допустим, химии или географии, Веточка хотела стать потому, что к химии с географией, а равно и ко всем другим наукам, испытывала непреоборимое отвращение; на трудах сачковала, от физкультуры косила, петь же не могла по причине полного отсутствия слуха. Быть же учителем у маленьких деток ее ума, как Веточке казалось, должно было хватить.
Долго ли, коротко ли, но декану физфака пединститута была дана взятка, и Веточка со своей мамой принялась ждать, когда же уже можно будет вгрызться в гранит педагогической науки. Но жизнь разрушила все воздушные замки, и хитрож…й декан, не сделав ничего в надежде на «самокат», вернул шестьсот рублей назад, а Веточка, обливаясь слезами, устроилась в бухгалтерию «Химволокна» на участок табуляции и перфорации.
Может быть, она поступила бы в пединститут на другой год, через какого-нибудь декана почестнее, но тут жизнь замотала ее, завращала и бросила в объятия красавца дембеля в фирмовых «джинах» и туфлях «Цебо». Начались, как водится, ссоры и свидания, поцелуи и прощания, квартиры на час, скамейки в ночных скверах и укромные полянки в Гидропарке, где влюбленным бы не мешал весь остальной мир. В итоге родился Саня, и мечта Веточки, казалось, была похоронена навсегда. Как вдруг, не прошло и сорока лет, мечта детства взяла и сбылась.
Как это часто случается, счастья могло и не быть, если бы не несчастье. Потеряв во время коронавируса работу, Веточка долгое время сидела на моей шее, пока я не начал коситься.
Тогда она стала искать хорошую работу, но, разумеется, ничего не нашла. Как вдруг, благодаря одной своей подруге, Веточка устроилась няней в семью одних сектантов, не то из Церкви Сердца Иисусова, не то откуда-то еще, и стала ходить за их маленьким ребенком. И вот она стала ходить за их маленькой пятилетней девочкой и смотреть ее.
Сектанты не боялись вируса, уверенные, что все в руце Божией, и когда прежняя нянька села на самоизоляцию, наняли Веточку.
И вот она стала смотреть их пятилетнюю крошку, используя все свои нерастраченные педагогические способности. Так бы она и работала по специальности, наслаждаясь сбывшейся мечтой, но тут церковники все заболели, и Веточке пришлось уйти и опять сидеть дома.
Но – сбылась мечта – открывая ворота! И теперь уже другая подруга нашла ей другую работу – смотреть 96-летнего военного, подполковника в отставке, хорошего дедка, хотя и еврея. Поскольку 96-летний военный может быть приравнен к 5-летнему ребенку, в работе Вероники Дионисьевны мало что переменилось и она с удовольствием ходила на нее, вновь наслаждаясь обретенной мечтой. Тем более, что дед был еще мужчина хоть куда и, охая и скрипя зубными протезами, ползал в сортир сам. Надо было только беседовать с ним о финской войне, тащить за руки, когда он хотел встать с кресел, кормить таблетками да звонить его 73-летней дочери, если папа потеряет сознание.
Все шло хорошо, как вдруг дедушка тоже заболел коронавирусом, и Веточке снова пришлось уйти.
Но, как говорит эксперт Пальчуковский, сначала ты работаешь на репутацию, а потом она на тебя. Слухи о педагогических успехах Вероники Дионисьевны быстро распространились среди знакомых, и вот жена получила третью и последнюю работу из области педагогики, точнее, дрессуры, что, в конечном счете, одно и то же. Эта последняя оказалась и самой лучшей, и может считаться пиком ее карьеры. Теперь она смотрит старого пуделя у одних бизнесменов.
С утра семья, муж и жена, разъезжаются по своим бизнесам, и пудель Тиша, который до этого спал как убитый, тут же поднимает такой вой, будто в каждом из соседних особняков лежит по покойнику. Тиша, которому по людским меркам лет столько же, как подполковнику, все еще дорог своим хозяевам, и они готовы на все, даже платить сто долларов в месяц, лишь бы он спокойно дожил свой Мафусаилов век. Теперь Веточка целыми днями лежит на диване возле дрыхнущего Тиши, спит вместе с ним, смотрит сериалы по гигантской плазме и кушает испанский хамон в холодильнике, пока не вернутся хозяева и не дадут ей денег.
Единственное ее желание, это чтобы эта педагогическая поэма продолжалась как можно дольше. И надежда на это есть, ибо пудель Артемон еще крепкий старик и наверняка годика два еще протянет.
МОИ ДРУЗЬЯ
Мой первый друг, Юлий Степанович Галин – профессор украинского языка и литературы. Изначально он готовился к преподаванию русского языка, но жизнь внесла свои коррективы и теперь он специалист по мове. Он знает такие слова и обороты, которые даже в голову не придут обыкновенному человеку. Например: «бэркыцнык». Это означает по-украински: «чебурашка».
А если скажешь ему:
- Ну, будь здоров, не кашляй! – он отвечает машинально:
- На взаэм.
И только потом, как бы спохватившись, добавит по-русски:
- Бай-бай! И тебе не болеть!
Юлий Степанович то ли декан факультета, то ли заведующий кафедрой в университете. И кроме всего, еще директор Института журналистики. Если я не путаю. Он взлетел так высоко по социальной лестнице, что сидит наверху, как орел на горной вершине, озирая возню дичи внизу. Он лебедь, плывущий над птичьим двором, где его в детстве обижали петухи и курицы. Юлий Степанович замечательный друг, редкостный муж, мудрый педагог, чуть не сказал: «чемпион Берлина по теннису». Для студентов он заместо родного отца. Дочь замужем за прокурором. Но он ничем не показывает своего превосходства. Когда мы собираемся в компании, он не чинится и поет вместе со всеми «Стюардессу по имени Жанна».
Мне, безусловно, льстит, что у меня такие друзья, и это возвышает меня в собственных глазах. Ведь как говорили древние римляне: «Скажи мне кто твой друг и я скажу кто ты». Или древние греки. При случае я люблю ввернуть в разговоре: «Вчера бухали с академиком, так еле довел!» - поднимая этим свой невысокий имидж.
Мой второй друг был в начале девяностых бизнесменом, что очень странно, учитывая его мягкий, покладистый, чтобы не сказать, застенчивый, характер. Он не любит ворошить прошлое, но можно догадаться, что он занимался довольно разными делами. К счастью, он вовремя свернул с кривого пути. Хотя и провел в СИЗО два года, якобы за то, что вывез потерпевшего в лес и заставил копать себе могилу. Сейчас Петр Казимирович, так зовут моего второго друга, пастор в церкви харизматов. Несмотря на множество ограничений, налагаемых на служителей религии, ничто человеческое моему другу не чуждо и он, если не читает проповеди, встречается с нами на нашем старом месте за памятником Домбровскому и, как все, подтягивает «Стюардессу Жанну». Мой второй друг тоже хороший человек. Да и могут ли друзья быть плохими? Ведь тогда они не были бы нашими друзьями.
Мой третий друг, Иван Васильевич Попанов, всю жизнь был сердцеедом, чтобы не сказать бабником. Он так любил женщин, что долгое время, с шестнадцати до сорока восьми, не мог думать ни о чем другом, разве что о друзьях. А женщины любили его настолько, что Иван Васильевич трижды был женат, пока в него не влюбилась судья апелляционного суда и не женила на себе в четвертый и последний раз.
Но и кроме своего рыцарского отношения к женщинам, Попанов очень хороший человек.
В молодости он был участковым на Житнем рынке и вел себя с мясниками и грузинами совершенно так, как городничий с купцами в «Ревизоре». В то время его любимым фильмом был французский «Откройте, полиция!» Потом вторая жена заставила его бросить милицию и сделала частным предпринимателем – он на «Газели» возил товар из Киева для ее ларьков. Третья жена ничего от него не хотела, кроме любви. Ему тогда пришлось работать грузчиком в гастрономе «Свиточ» и по совместительству вышибалой в ночном клубе «Золото Маккены», а в свободное время любить жену. От такой жизни Попанов похудел, побледнел и, как говорилось в «Декамероне», стал зябнуть на солнцепеке.
Но тут, к счастью, он познакомился в ночном клубе с судьей, и она стала его последней лебединой песней. Сейчас Иван Васильевич старший юрист в «Житомирсвете». Иван Васильевич, а для друзей просто Пупок, очень хороший человек, невзирая на шлейф слухов о его связях с чужими женами.
Мой четвертый друг по фамилии Лебединский – компьютерщик от Бога. В конце девяностых он был хакером, что всегда представлялось мне верхом интеллектуальных возможностей человека. Днем он работал в мэрии, напоминая мне чиновника Сордини из кафковского «Замка».
Его сынок Петруха пошел весь в папу и однажды снял деньги со счетов краковской полиции. И хотя на суде он доказывал, что просто случайно ошибся, все же ему впаяли трешник. Впрочем, у хакеров, или, как сейчас говорят, айтишников, свой особый, ни на чей не похожий, путь. Я не завидую людям, понимающим в компьютере, как не завидую солнцу или ветру.
Мой пятый и последний друг работает врачом в областной психиатрической больнице. Больницу эту в народе называют «Гуйвой», по названию маленькой речки, на берегу которой она стоит. Житомиряне иногда шутят: «Тебе на Гуйву давно пора, дебил!» или: «Ну, ты! Вася Гуйван!»
Этот друг, Тимоша Маяков, часто рассказывает нам, еще до того, как мы начали петь «Стюардессу по имени Жанна», разные забавные случаи с пациентами своей больницы, в юмористической форме комментируя их истории болезни. Особенно много, по словам Тимоши, в дурдоме сейчас патриотов. Один все время кричит, как сумасшедший из «Золотого теленка». Только тот кричал: «На Форум! На Форум!», а этот: «На Майдан! На Майдан!» В прошлую субботу, когда мы встретились на своей лавочке за памятником Ярославу Домбровскому, герою Парижской коммуны, Тимоша вдруг хлопнул себя по лбу и, дав подержать бумажный стаканчик профессору Галину, сказал:
- Кстати, Достоевский! (Достоевский – так меня в шутку называют друзья). Это по твоей части. Один псих подарил. Бред сумасшедшего, конечно, но мало ли, вставишь куда-нибудь, типа, «Вечера на хуторе близ Гуйвы».
И дал мне тетрадку, которую, скорее всего, жевал теленок. На обложке стояло крупными буквами: ТАЙНА ЭНИГМЫ.
Дома я прочитал страницы, покрытые то ли почерком гения, то ли отпечатками куриных лап. Я мало что разобрал и понял только, что речь идет о Второй Мировой войне. Но потом я приноровился и смог прочесть конец этого опуса. Вот этот конец:
«…могу только сказать, что англичан ожидал успех. Доведя до алкоголизма и нервных срывов математиков и гадалок, запертых в одном помещении, перетопив понапрасну кучу подводных лодок, англичане разгадали тайну энигмы, за что, конечно, молодцы. А до того волчьи стаи адмирала Канариса топили караваны судов, шедшие в Англию с сигарами, кофе, слоновой костью, не говоря уже о рыбьем жире, помогающем от рахита. Купить это в Лондоне можно было только из-под черной полы, да и то за сумасшедшие фунты стерлингов, что, конечно, не всем было по карману.
В общем, молодцы! Молодцы-то молодцы, но! Неужели нельзя было все сделать гораздо проще, без шума и пыли? Что мешало взять трубку Черчиллю и позвонить Сталину:
- Здравствуйте, дорогой Иосиф Виссарионович! Как ваше ничего? Как детки? Привет жене! У нас тут возникла маленькая загвоздка. Не могли бы вы дать команду помочь ее распутать? Заранее благодарен, ваш Черчилль.
Что, свалилась бы с него корона герцогов Мальборо?
И неужели кто-то думает, что человек, катающийся на машине с Борманом, правая рука Шелленберга, сделавшая Мюллера, как ребенка, не достал бы вам эти вшивые коды за неделю-полторы? Абсурд!
Но Алекс не получал шифровки от Юстаса и занимался делами поважнее, в частности, вербовал пастора Плятта…»
Далее вконец неразборчиво, кроме последних слов: «...мрачная тайна энигмы».
Таковы мои друзья, старые спутники моей жизни, свидетели-участники большинства ее дурацких событий, одноклассники, братья.
Хочу только надеяться, что и я не худший друг, чем они. Ведь друзей не бывает слишком много и настоящие друзья это только друзья детства, а новых в старости не нажить, тем более что на горизонте уже маячит разгадка Тайны.
Зельдин Сергей, родился в 1962 г. в станице Ярославская Краснодарского края, Россия. С 1972 проживаю в городе Житомир, Украина. Закончил школу, служил в армии, работал стеклодувом, инкассатором,был бизнесменом, сторожем и даже политиком. Публиковался в журналах «Радуга» (Украина), «Крещатик» (Германия), «Волга» (Россия), «Новый берег» (Дания).
