Равновесие
Мать честная, да лыко-мочало,
Да звенящая попусту гнусь…
Перепутав концы и начала,
Я не знаю, на что пригожусь.
То целую икону святую,
То нечистых дразню, как гусей.
И прощаю врагов подчистую,
И гною по темницам друзей…
То умен, как последнее слово,
То – Емеля, дурак, ветрогон…
Гой ты Русь! Золотая подкова,
Под которой сидит скорпион.
И по селам, где слез не осталось,
По сурепке и по лебеде
Темнота, перешедшая в святость,
Разошлась, как круги по воде.
Хохотали по просекам черти,
Обрывалась волшебная нить…
Равновесие жизни и смерти
Я хотел на земле сохранить.
Ты прости меня, батюшка милый,
За вороний бессмысленный грай…
Ты меня из холодной могилы
Не пускай в нарисованный рай.
И пускай мною песенка спета
На идущей под воду корме…
Я люблю темноту после света
И рождение света во тьме!
Первый снег
На темном крыльце, замерзая,
Теряя ко мне интерес,
Ты что-нибудь знаешь, родная,
Про снег, убежавший с небес?
Здесь ночи из черного крепа
И голос прощальный дрожит…
Зачем же он с ясного неба
На темную землю бежит?
Прощаясь со мной на пороге,
Скажи, на ладони дыша,
Зачем он лежит на дороге,
Растоптанный, словно душа?
И нет в нем ни злости, ни гнева.
И кто в том, скажи, виноват,
Что снег, убегающий с неба,
Не помнит дороги назад?..
* * *
Навалилась усталость…
За окошком темно.
Что прошло, что осталось?
Да не всё ли равно!
Что за страшная сила
И откуда, Бог весть,
Нам с тобой подменила
Всё, что было и есть?
Тлеет Русь, словно ветошь,
Гаснет меч-кладенец…
И отцу не ответишь:
Наш ли Ржев наконец…
* * *
Увидеть demos, как sodom,
Всю ночь грустить над сгнившей лодкой
И заливать горящий дом
Слезами, смешанными с водкой.
Прижать к груди спасенный скарб,
Промолвить: «Мать твою, свобода!»
И растоптать российский герб
С орлом, похожим на урода.
* * *
Летят минуты – боль сквозная.
А дело Божье таково:
Мы лепим прошлое, не зная –
Зачем оно и для кого.
…Там всё острее пахнет мята,
Там мир прекрасен без прикрас.
Там всё, что дорого и свято,
Уже обходится без нас.
Но от досады умирая,
Как ненавистный сердцу плен,
Я разрушаю стены рая
До основанья. А затем…
Леплю огонь и дым пожара,
Живьем сгоревшего коня;
И маму в центре Краснодара,
Уже проклявшую меня.
Леплю избу, горшки на тыне,
Тропинку, речку, коноплю…
Потом леплю тоску о сыне
И боль отцовскую леплю.
О, эта боль! Она – как море!
Как белый парус на волне…
И пьяный доктор в коридоре,
И две решетки на окне.
Леплю, леплю. Сегодня, завтра.
Леплю бессилие и страх,
И в лабиринте Минотавра
Тесея с ниткою в руках.
Не предъявляя иск к оплате,
Почти раздавленный, больной,
Леплю, леплю… Один в палате,
Когда-то вылепленной мной.
* * *
Мне чужды все – и друг и ворог.
Простыл во тьме мой ранний след.
И в двадцать лет вместились сорок
Еще не прожитых мной лет.
Бормочет дождик: «Бездарь! Бездарь!»
И я шепчу: «Молчи! Молчи!»
И словно камушек над бездной,
Боюсь закашляться в ночи.
Я как пожар: горю в незримом,
Но каждый раз с приходом дня
Боюсь, что скоро стану дымом,
Одним лишь дымом без огня.
Мне нет пути. Мой путь заказан:
Не знаю – как, не знаю – кем…
Но для короткого рассказа
Мне хватит жизни между тем.
Взгляну назад – дымится детство.
Зола – и больше ничего.
Всё остальное – только бегство
От дня рожденья своего.
* * *
Фотографии. Господи, вот ведь
Не затянута льдом полынья…
И давно уже поздно злословить,
Отрекаться, что это – не я.
Нас отметили, как наказали.
Мы с тобою тоскою полны.
Ты косишь золотыми глазами,
Словно рыба со дна полыньи.
На упреке закушена губка,
В кулачках умирает испуг,
И немного расстегнута шубка,
Слишком узкою ставшая вдруг.
А правее чуть-чуть, на отшибе,
Где и ныне закат не погас,
Детский садик нелепых ошибок,
Взявшись за руки, смотрит на нас.
И вот так у речного причала,
Ни за что эту жизнь не виня,
Тридцать лет ты стоишь, не качаясь,
Словно всё еще веришь в меня.
До сих пор не открытая тайна,
Словно рыба, уходит на дно;
И лицо твое в клочьях тумана,
Расплывается, словно пятно.
Можно было бы резкость настроить,
Но фотограф пришел подшофе…
И не видно еще, что нас трое,
Что нас трое на свете уже.
* * *
Пройти бы мимо, мимо, мимо,
Не оглянуться и тогда,
Когда вдруг станет нестерпимо
Дышать от боли и стыда.
Пройти спокойно, не моргая.
Забыть, как в дреме декабря
Ты за спиной стоишь нагая,
Такой, как предал я тебя.
Закрыть глаза, назад не глянуть,
Потом по городу кружить…
И задушить в подъезде память,
Чтоб как-нибудь и дальше жить.
* * *
Было очень легко, было грустно и – ах!
Ты была сумасшедшей и кроткой.
На четыре пустыни рассыпался страх,
Не сумев устоять перед водкой.
Два граненых стакана. Прилив и отлив
Невозможной любви и измены.
Словно Овод, решетку тюрьмы распилив,
Возвратился в объятия Джеммы.
За окошком ненастье, беда и разбой.
Кто-то дышит и ждет за стеною.
«Я не знаю, любимый, что будет с тобой,
Я не знаю, что будет со мною!»
Откликаюсь, шепчу: «Ты беду не пророчь!»
Обнимаю покорное тело.
И летит, как стрела, августовская ночь,
Словно ночь накануне расстрела.
Элегия
Надрывается ветер заблудший,
Колобродит всю ночь в камыше.
И чем хуже погода, тем лучше
Почему-то теперь на душе.
Ничего, я с дороги не сбился
И совсем не знаком с ворожбой.
Я в счастливой рубахе родился
И снимал ее только с тобой.
А теперь возле дома слепого
Я хожу, словно вор, без огня…
Хорошо, что ты любишь другого,
Как когда-то любила меня.
Хорошо, что без боли и страху
Ты мне машешь рукой на ходу,
Что мою голубую рубаху
Носит пугало в вашем саду.
* * *
Люби меня – в мороз, в жару,
Люби меня – за боль, за серость,
За то, что я в тебе умру
Гораздо раньше, чем хотелось.
Люби, когда не надо тел,
Когда имен и лет не надо,
Люби, пока я не успел
Узнать, что выбрался из ада.
Люби мой гнев, мою вражду,
Мои обугленные святцы…
Ведь только я в твоем аду
Хотел бы вечно оставаться!
Японское утро
В старом доме, в Шелехмети,
Где я мучился вчера,
Отведу дыханье смерти,
Встану с грустного одра.
Закурю и выпью водку,
И друзьями сбитый гроб
Переделаю на лодку,
Плыть и радоваться чтоб.
Поплыву над пеной рынка,
Сделав мачту из весла.
Вместо паруса – простынка,
На которой ты спала.
Поплыву без слез и гнева,
И наполнит свет зари
Простынь белую, как небо,
С красным солнышком внутри.
* * *
Господи, пыль на дорогах клубится,
Мир твой в объятьях всё той же беды.
Будет река волноваться и биться,
Но не изведает вкуса воды.
Господи, жребий мой темен и жалок,
Кончились в доме вино и еда.
Яблоня вкус своих собственных яблок
Так и не сможет узнать никогда.
Росы дразню я серебряной прядью,
Алой рубахой дразню петухов…
Годы пройдут. Я умру над тетрадью,
Над неизведанным вкусом стихов.
* * *
Завтра от Родины снова убудет,
Падают люди, листва и вода.
Гордиев узел никто не разрубит.
Время и мне уходить навсегда.
Нет у меня ни собаки, ни друга,
Тьма за душою всё больше веска.
Смертную маску надела округа,
Гипсом на ней застывают века.
Даром себя ремеслом я неволю,
Смертные мысли на сердце таю.
Не отпускает на вольную волю,
Муза, согнувшая спину мою.
Зря мне грозят золотыми звонками.
Муза не ведает времени счет.
Просто сидит и хрустит позвонками,
Руку мою по бумаге ведет.
