Улыбчивой и благодарной памяти нашего тренера
Вячеслава Николаевича Жменько
Жменя
Бывальщина
В борцовском кругу его звали Жменей, а мы, гномы, — Вячеславом Николаевичем.
За глаза, важничая, — Славиком.
Его широкие шишковатые скулы, выпирающие над впалыми щеками, были неровно грановиты, словно откованы. Наверное, эти скулы и были причиной того, что их обладатель, невысокий и худенький, виделся нам, его первенцам, могущественным.
Мы обитали на антресолях спортивного зала, как бы на втором этаже. Подойдя к дощатому ограждению, можно было увидеть, как внизу играют в баскет или волейбол, а у стены усердствуют гимнасты. В дальнем от нас углу находился помост штангистов, где кучковались любители культуризма. Было что-то девчачье в их картинном таскании железа перед зеркалами и в разглядывании самих себя, хотя, признаться, нас и помучивала зависть при виде их искусно наработанных тел.
— Не завидуйте, — сказал нам Славик. — Это не мускулы, это мясо!
— Чего-чего? — откликнулся рельефно вылепленный, рослый красавец. Работая на публику (на медсестричку, которая, выглянув из травмопункта, стояла у косяка отворенной двери), он как раз принимал у зеркала выигрышные стойки. — Что ты там промямлил, доходяга?
— Сказал, что ты чемодан с говядиной!
— Замухрышка! Я тебя обниму — ты пополам переломишься!
— Да? А ты поднимись к нам, на ковре и пообнимаемся!
Качок красиво уронил верхние конечности, которые не улеглись вдоль тела, а зависли на отлёт, подпираемые крыльями спинных мышц.
— Нет, ты слыхала, Светик? — поделился он с сестричкой своим искренним недоумением.
Та понимающе округлила глаза.
— И это ж он не в первый раз нарывается! — рельефный красавец театральным жестом призвал в свидетели своих собратьев по созиданию плоти. — Но люди из соображений высокого гуманизма щадят его, не дают осрамиться перед новым поколением...
— Опять ля-ля! — задиристо и звонко перебил наш тренер.
— Светик, ну ты посмотри на меня! Я же его двумя пальцами...
— Ну, вот и покажи, как это! Или тебе самому не интересно узнать, какой мощи ты в себя накачал? — заманивал Славик. — Я же не драться тебя зову — мирно повозимся. Ковер мягкий, падать не больно…
— Ну, чур, потом не плакаться, сам напросился! — объявил качок, с ленцою сходя с помоста и направляясь к нам на антресоли.
Когда красавец, отдуваясь широкой грудью после пятнадцати преодоленных ступеней, рядом со Светой и впереди всех своих поднялся к нам и приблизился к забияке Славику, у меня пересохло во рту — столь явным представилось близящееся поражение нашего тренера. Ужас неотвратимого позора, втройне обидного из-за того, что бесчестие ожидает и Славика, и самоё нашу борьбу, глубоко проник в душу. Да, наша борьба, конечно же, сильнее культуризма, но только... только вот выходящий сейчас от нас на ее защиту пребывает совсем не в той весовой категории, какая необходима. Совсем, совсем не в той!
С улыбкой, показавшейся натянутой, наш тренер сбросил спортивный костюм и остался в борцовском трико, великоватом для него и сразу подчеркнувшем его худобу. Не худобу даже, а какую-то худосочность, щуплость, некую очевидную в сравнении с противником немочь. Это настолько бросалось в глаза, что смутило даже качка — безобидного в принципе парнягу, чуть-чуть тщеславного, но беззлобного.
— Ладно! — всплеснул он примирительно ручищами. — Я тебя больше вдвое... Пободаться с кем-то из ваших тяжей — это бы да, а так оно выйдет нечестно.
— С тяжем? — откликнулся Славик ершисто. — С тяжем как раз и было бы нечестно — тот сильно бы обидел. А я — чуть-чуть...
Он немного переигрывал, похоже. Мы отчетливо понимали, что он набивается сейчас на вовсе не обязательную для него схватку, поражение в которой грозит ему потерей лица.
— Ай, Моська, знать, она сильна!.. — фыркнул чужак.
Оставив разговоры, Славик дотянулся ладонью до его статной шеи и, зазывая бороться, поддернул пришлого на себя.
Культурист неторопливо сгреб нашего тренера в охапку. Славик настолько потерялся в его лапищах, что мне захотелось закрыть глаза, а лучше бы — прямо сейчас сбежать отсюда, чтобы не стать свидетелем неминуемого бесчестия. Не очень-то усердствуя, с некоторой щадящей оглядкой качок стал подламывать Славика под себя. Перевитые мускулами его руки походили на кольца удава, который вознамерился удушить беззащитного человека.
Наша, борцовско-мальчишеская половина зрителей задавленно примолкла — каждый из нас был сейчас там, вместе с попавшим в страшную давильню учителем.
В этот момент из колец послышалось кряхтение.
— Медведь... — прокряхтел едва различимый в тяжких объятьях Славик. — Медведь... — просипели остатки вытесненного из него воздуха.
Но вдруг, откуда ни возьмись, из изобильного мускулатурой комка выпростался бледный локоть, нацеленный острием в лицо силача.
Названный медведем с неудовольствием заворчал и ослабил захват. Потом, обозленный, увернулся от колючего локтя и двинулся вперед, желая стиснуть противника плотнее. Но Славик начал пятиться, всё убыстряя отступающие шажки. И вдруг, когда чужак почти уже гнался за ним, молниеносно крутнулся, подсаживаясь, вытолкнул набегавшего качка бедрами вверх, а руками рванул книзу его шею и руку. Это было то самое «бёдрышко», которое мы уже начинали разучивать.
Со стороны могло показаться, что наш тренер, едва различимый в лапищах противника, тут совершенно ни при чем — верзила как бы сам по себе подскочил, перепрыгивая Славика и верхней своей частью укладываясь под него. Ноги великана, описав в воздухе внушительную дугу, впечатались в маты со звуком выбивалки, хлестко ударившей по ковру.
Секунду, в течение которой опрокинутый приходил в себя, Славик использовал на то, чтобы впиться, присосаться к нему захватом. И, сработав ногами, улечься под правильным прямым углом к телу качка.
Верзила кинулся выворачиваться, накатываясь на Славика, но тот знал, зачем укладывался точнехонько поперек возможных движений соперника — перекатиться в эту сторону у качка не было никакой возможности. Тогда изо всех своих силищ пришлый крутанулся в обратную сторону — и, пожалуй, перевернул бы нашего тренера, подмяв под себя, если бы тот, уперевшись головой в ковер и балансируя повисшими в воздухе ногами, всё же не удержал его, приговаривая сквозь стиснутые зубы:
— Врешь, не уйдешь...
Отчаянно стремясь разорвать мертвую хватку, в которую угодил, культурист мог делать только то же самое — выворачиваться вправо или влево. И он перевинчивался туда и обратно, постепенно теряя силы. Наконец, смирившись, пал на лопатки.
Мы, пацанва, выдохнули с облегчением и расслабили свои плечишки, спины, ноги, челюсти — всё, что до крайней степени было напряжено в нас, мысленно боровшихся вместе с учителем.
— Один — ноль, — небрежно, будто не сделал ничего особенного, объявил Славик, вставая.
— Вы поняли? — растолковывал он нам, пока чужак неуклюже поднимался с ковра. — Вызываешь его на себя — чтобы ты у него был как подножка, чтобы ты только помог, а он бы, как сам разогнался, так сам бы и улетел!
Пристыженный качок, посчитав, наверное, свой первый неуспех нелепой случайностью, очертя голову снова ринулся на издевательски скалящегося заморыша. И снова был пойман так же ловко подсевшим под него нашим тренером. На этот раз Славик завладел лишь рукой противника. Но в итоге так хлестанул сытым телом пришельца о ковер, что сотряслась вся надстройка.
На этот раз Славик даже не дожимал красавца. После броска наш тренер остался стоять, припав на колено. А потом, поднявшись, пропел для нас часто повторяемую им строчку из песни:
Орлята учатся летать!
Но поединок еще не был кончен. Пришелец, похоже, намотал на ус, что набрасываться — себе дороже. Но что же в таком случае делать, куда прикладывать свои могучие силы? И он вцепился ручищами в тонкие запястья тщедушного пересмешника, стискивая их, что есть мочи.
С подковыристой веселинкой на лице Славик несколько раз показал, вращая руку в сторону большого пальца качка, что ему ничего не стоит освободиться. Повторял это для нас, одновременно показывая глазами, на что именно нужно обращать внимание.
— Посмотрите, что с ним будет через пару минут! — наставительно говорил нам тренер, относясь к противнику уже как к чучелу, на котором отрабатывают приемы. — Никогда не делайте ненужных усилий! Ненужных и долгих! Смотрите — он тужится, как на унитазе. Ничего не делает — и тужится. А надо всё в себе расслаблять. Всё, что можно — расслаблять. Сила должна быть взрывной. Мгновенной и точно направленной!
Потолкавшись на ковре еще немного и по каким-то известным одному ему признакам определив состояние качка, Славик высвободил из стремительно слабеющих тисков свои запястья — и тут же снова отдал их противнику, только немного приподняв. Качок хотел было поймать их, но его руки почему-то отказывались ему повиноваться. Славик, дразня, опустил свои ниже: на, бери. До запястий заморыша оставалось каких-то пять сантиметров, но и этот ничтожный подъем почему-то оказался не под силу задубевшим рукам пришельца.
Паника и неверие в происходящее изобразились на ставшем вдруг жалким его лице. Его руки, его замечательные руки с такими красивыми, такими внушительными мускулами — отнялись. Они не слушались хозяина, они были чужими. Хуже того — они были мертвыми.
Не имея и малейшего представления, что такое вообще возможно — да еще и с ним! — качок с перепуганным вопросом в глазах, почти с мольбой обратил взгляд к нашему тренеру.
— Это кислородное голодание, — пояснил Славик. — Не дрейфь, скоро попустит. Слишком мясистую мышцу ты раскормил. Так-то она ого-го, а видишь — ни на что не годится. Разве что Светланке пыль в глаза пускать… Да, Светик? — и подмигнул сестричке донжуански.
Та, потрясенная увиденным, смотрела на нашего учителя покоренными и послушными глазами. Но как же мы, мальчишки, смотрели тогда на него! Это было признание. Полнейшее, окончательное, — такое, которое случается однажды и на всю жизнь.
Никто уже больше — никто и никогда! — не сможет мне доказать, что борьба, моя родная классика — не победоноснее любого из известных человечеству единоборств. Нет, разумом-то я буду сознавать, что это, может быть, и не так. Но душу, столь впечатленную однажды… ее не переубедить.
Гости, пришедшие снизу, с каким-то одинаковым для всех, битым видом поплелись обратно вслед за отпробовавшим борцовского ковра рельефным красавцем. Некоторые, правда, замешкались у ступеней. А один спросил:
— Слава, а нам приемчики покажешь?..
