***
Я во времени настоящем,
возмутительно ненастоящем,
лёгком, словно пивная пена, –
пузырьки, что лопнут мгновенно.
Люди, сделанные из картона,
(хоть и с кровью по-прежнему красной)
умирают без крика, без стона.
И не кажется смерть ужасной.
Я во времени настоящем,
возмутительно ненастоящем.
Нет ни тяжести в нём, ни боли,
лишь щепоть иронической соли.
Всё серьёзное – лишь помеха.
Праздник похоти. Праздник смеха!
И когда становится жутко,
говорят: это только шутка!
***
Между абсурдным, но привычным,
и абсолютно неприличным,
между витальным и летальным,
желудочным и генитальным,
работой, что не пахнет потом,
и глуповатым анекдотом,
существованьем виртуальным,
политиканством карнавальным,
между обедом и уборной,
звонком пустячным, сплетней вздорной,
– между всем этим, между, между…
Попав сюда, оставь надежду.
***
Существо по прозвищу Пост
поднимается во весь рост,
но на ножках стоит едва.
Тяжела у него голова!
Шестерёнки вращаются в ней,
а в глазах – десять тысяч огней.
Нам уже не угнаться за ним!
Ну а имени нет. Аноним.
И, как волосы, мысли растут.
Чёрт ли? Робот? А может, шут?
Существо по прозвищу Пост,
своё туловище волоча,
произносит заздравный тост,
говорит:
– Погибай хохоча!
Ибо век такой, ибо век, –
умер бог, человек, субъект…
Умер этот, и умер тот.
А за ними – и твой черёд.
Существо по прозвищу Пост,
отрубив истории хвост,
превосходную вяжет петлю,
и болтается в полный рост.
На могилу его я плю…
ФУ, ТУРИСТЫ!
Оголтело толпы рыщут,
на святыни смотрят дерзко.
Все они чего-то ищут,
жизнь свою считая мерзкой.
Среди радостей мгновенных –
ищут ценностей нетленных!
Всё хотят увидеть сами!
И вытягивая выи,
всё пожрут они глазами
даже камни вековые.
Восхищенье, крики, стоны,
охи, ахи, ликованье.
Больше нету Парфенона –
съеден! Весь! До основанья!
На картины поглазеют, –
есть лишь экспонат в музее,
с подписью пустая рама.
А на месте Храма – яма.
И бегом бежишь за веком,
дышишь, кажется, со свистом.
Был когда-то человеком,
а теперь ты стал туристом.
Путешествуй, путешествуй!
и на все гляди в усердье,
и по этой жизни шествуй
от рождения до смерти.
ДИАЛОГ С ДОЦЕНТОМ
Я говорю доценту:
держитесь поближе к центру!
– Мы упразднили центр, –
бодро сказал доцент.
– Нет центра? Иду по краю.
А что за краем?
– Не знаю.
Быть может, ещё один край.
Но только не ад, и не рай.
…По ненадёжной, зыбкой
почве – идём с улыбкой.
Мир – безнадёжный хроник.
Звать бесполезно врача.
Так улыбайся, ироник, –
и умирай, хохоча.
***
Всё относительно, всё относительно!
То, что с одной стороны отвратительно,
может, с другой стороны, и неплохо.
Этому учит нас наша эпоха.
Ценности сброшены с пьедестала,
в нашем сознанье всё зыбко и смутно.
Но если всё относительным стало,
лишь Относительное – абсолютно!
Где же начала найти и концы?
Как всё запутано глупо и дико!
Славные умненькие подлецы,
жизнь, что без страсти, без стона, без крика.
Так и живём, ничего не решив,
в судорожном бестолковом усердье.
– Как ты? – Да так. Относительно жив.
– Ну а чего – относительно? – Смерти.
***
Разъедает наши души рак.
Человек безумно одинок.
Сам своей и общей жизни враг,
ничего не оставляет впрок.
Где душевный золотой запас?
Оправдание – коль будет суд?
Что ответишь ты в последний час,
– ведь слова пустые не спасут?
Хоть один поступок – для души
соверши. И строчку запиши.
Смертную одолевая дрожь,
обнаружить бы последний грош,
слово отыскать в последний миг,
в миг, когда немеет твой язык.
***
Жизнь завели как часы, но наверно
время указывают неверно.
Вроде бы утро – а тьма непроглядна.
Но не крутить же стрелки обратно?
Сбились с пути. Тьма и в мыслях, и в душах.
Как нас удобства мягкие душат!
Спим – и боимся даже во сне
вдруг оказаться в завтрашнем дне.
Так напрягай воспалённые очи,
и вопрошай сторожей: сколько ночи?
Где оно, время – то, что не врёт,
и, словно солнце, с пути не сойдёт?
***
1.
Вот человек жил жизнью тяжкой,
как паровоз, пуская дым.
Вдруг тень легла – меж ним и чашкой,
меж ним – и что считал своим.
Откуда? Как всегда – оттуда.
Не ждёшь, и вдруг из-за спины
она с косой – чума, простуда.
Гляди же на клочок стены.
Утрачивают вещи цену.
Что заслоняли все предметы?
Незримое идёт на сцену
и, вопрошая, ждёт ответа.
2.
Пока считаю жизни дни я
и зёрна страха в землю сею,
погубит душу пневмония,
заполнив жидкостью трахеи.
Пока толчёмся у корыта
в своей коросте и корысти,
в тетради нотной позабыта
душа, что жаждет пианиста.
Господь, напомни нам хоть ноту,
а дальше мы продолжим сами,
изведав странную свободу,
взлетая в небо голосами.
Не нужно ни коня, ни царства.
Кто в этой битве побеждает?
Лишь горькой истины лекарство
от смерти душу пробуждает.
Она увидит мир иначе
от правды непомерной дозы.
О, пусть заплачет, слёзы пряча,
и любит этот мир сквозь слёзы.
***
Вот мы все вместе заперты в клетки.
Мойте, до одури мойте руки
и пожирайте свои котлетки,
и не умрите при этом от скуки.
Быть в одной комнате – невыносимо?
Это страшнее, чем Хиросима?
Были мы вроде бы вместе, но мимо,
мимо друг друга бежали трусцой.
Ну а теперь нам приказано: стой!
Вирусы эти, эти микробы –
сузили жизнь, застопорили, чтобы
мы призадумались – лучше ли в гробы?
Жить ли, как жили досель – невпопад?
Или иначе, полною мерой,
всё проживая – с любовью и верой,
жизнь возделывая, как сад?
***
Живёшь на карантине сонно,
существование влача.
А жизнь – заразна, беззаконна.
Она запретна без врача.
То терпеливо ждёт, то снова,
стучится. Не откроем дверь!
К ней – настоящей – не готовы…
Постой же…страшно… не теперь…
Летящей птицей на мгновенье
нам снится жизнь в прекрасном сне.
…И чуешь крыльев дуновенье
в нежданной страшной тишине.
***
Я умру. Ты умрёшь. Он умрёт.
Слышу отзвук странного звона!
Прежде, чем человек упадёт –
упадёт с человека корона.
Догадавшись, ладонью ударь
по лбу – в каплях последнего пота:
ну какой же природы ты Царь,
коль тебя убивает природа!
Завопи, как шекспировский Лир
в миг безумия или прозренья:
где звучащий сияющий мир
для теряющего слух и зренье?
Как велик человек! Как он мал!
Он в последнем усилии дышит.
…Слова «Жизнь» человек не сказал.
Говорит. Но уже – не услышат.
