***
Ни имени в тебе, ни трубочки воздушной,
плыви промеж корней, не зная, чем они
продолжатся вверху, в среде пустой и чуждой,
не всякому по дну влачить златые дни
попущено судьбой, медлительные страсти
в здоровом полусне пускать на самотёк,
умело объедать губительные снасти
и к ночи замирать и вторить «с нами Бог»,
на илистый рассвет взирать, не понукая
ни к странностям себя, ни к глупостям других,
блаженный ход воды владеет плавниками,
умеренность души водой разводит стих.
Живи, премудрый рыб, холодными глазами
лови размытый свет бессмысленной зари
и тем, которых нет, о чём не знают сами,
шли вести о себе, пуская пузыри.
***
Клочья снега по зиме
свет оставленный земле
сам лишённый долгой жизни
то ли вязнет то ли виснет
кто-то сверху на метле
без музыки правит бал
тем не дал и тем не дал
озарений откровений
тут не гений там не гений
тот кропал и тот кропал
хор шуршит от подпевал
кто сумел давно умолк
в танце парой брат и волк
водят сложные фигуры
шуры-муры лица хмуры
управитель знает толк
каждый каждого жалеет
горкнет снег и свет желтеет
все от бала без ума
на земле зима, зима.
***
Ты суп ешь, будто пробуешь будущее,
смотришь поверху – получилось или добавить что-то ещё,
а мне, тонущему в метафизическом булщите,
не спастись, не выбраться – невдомёк, бедному, чего лишён.
Ты разглаживаешь складки, как прошлое избываешь,
складываешь бельё, и хочется верить в светлое завтра,
а у меня лишь слова, радостей и скорбей – слова лишь
да краешек не пойму чего, и тот облаками забран.
Мы проехали всё, где ещё живут,
и огоньки, если есть, не видны ни с этой руки, ни с этой,
дорогой режутся и расходятся, как по шву,
половинки целого, даже если обе – стороны света.
Ещё варится суп, ты готовишь с молитвой,
потом читаешь акафист,
просишь кого-то сподобить рая сладости,
а я тянусь, касаюсь глаз стрекозиных, тянусь и касаюсь,
боюсь высоты, и качается подо мной колченогий анапест.
***
Январь, а ночи так нежны
и так несут себя в подарок,
что мы среди гусей да галок
подобно им побуждены
куда-то звать, о чём-то петь,
галдеть, как две большие птицы,
крылами мокрыми трудиться
и никуда не улететь
от незамёрзшего пруда,
чей воздух – бывшая вода –
веселой сыростью навыпуск
дарует нам особый привкус
незавершённого труда,
и мы смеёмся, я и ты,
бежим и вторим птичьим звукам
и, всё на свете перепутав,
по-детски раскрываем рты.
Чудны, зима, дела твои –
уже под занавес, казалось,
как никогда не прикасалась
вдруг нежно пестуешь двоих
незасыпающих и ночь
им ворожишь не по сезону,
не замедляя время оно
и всё же пробуя помочь.
***
А мы не молчали мы тоже мычали
бессмысленной радугой в мыльном мочале
казённого дома где шайки да лейки
а ну-ка очкарик поддай-ка налей-ка
и мы поддували и мы поддавали
по тощим просторам вовсю бытовали
что дворником в жэке что сторожем в морге
мы были невидны как чёрные волги
как вороны чёрные были отдельны
топили в котельной и пили в котельной
корябали в столбик и жили ночами
кому-то читали на ком-то кончали
всегда неуместны ни нашим ни вашим
погрешностью в счёте поносом на марше
червивой смоковницей дыркой в породе
мы были такими что не были вроде
и больше не будем и некуда меньше
младой незнакомый неистовый сменщик
глядит выше леса не знает что просит
стоит подбоченясь и ссыт ветра против.
ИЗ ПОЭТОВ-РОМАНТИКОВ
Нам счастье выпало скорбеть
при свете бледном, свете дольнем
и слёзы лить, и песни петь
о чём не знаем, что не помним,
и нет, не надо знанья нам
убогой правды – нищей, голой,
пока Эоловы глаголы
ничьим не служат временам.
Когда в подъём, к стопе стопа,
ни шва, ни выдоха, ни стыка,
уходит новая музыка –
уже ни почва, ни судьба
и не слышны, и не важны,
как нарисованные земли
с какой угодно вышины –
она прощается со всеми.
