О ВАЛЕРИИ НЕТРЕБСКОМ
Был и жил в Одессе человек, за которым ходили люди. Он рассказывал им о старых домах, об истории улиц, о которых сам написал целую большую серию книг. Серия называлась «Прогулки по старой Одессе. Краеведческие этюды», а потом его тексты вошли в свод, названный «Краеведческие прогулки по старой Одессе от А до Я». Малоформатных его книг было издано более 50-и. Звали этого человека – Валерий Петрович Нетребский (30.12.1945-22.08.2019). Экскурсовод, писатель, исследователь… Прежде всего одесский рассказчик, обладающий особым мышлением, этой парадоксальной фазой, способной легко и весело в едином высказывании неожиданно соединять вещи разнородные, но неизменно интересные. В предисловии к одной из его книг сказано: «Простой, доступный массовому читателю язык исторических очерков, непринуждённое повествование, приправленное весёлым одесским юмором, – создают эффект присутствия современников автора в домах и на улицах наших предков – как знаменитых, составивших славу «третьей столицы» империи, так и самых простых, «из гущи народной». В основах его исследований лежала глубокая и искренняя любовь к родному городу. По образованию В. Нетребский – историк, выпускник Одесского государственного университета. После его окончания некоторое время преподавал в средней школе, но решил не уходить профессионально в атлантические глуби веков, а посвятить свои перо и голос – тем 200 годам существования приморского места, где он родился, учился и вырос.
В детстве на него оказали влияние его родная тётя Виктория Лозникова, экскурсовод в Музее западного и восточного искусства, и двоюродный дядя, Моисей Вигдорович Замечек, академик архитектуры, профессор, преподававший в строительном институте в Одессе; он был известным собирателем материалов по истории архитектуры города и его окрестностей и в двадцатых годах прошлого столетия стал одним из основателей Музея старой Одессы. На старинном четырёхэтажном доме на ул. Дерибасовской есть мемориальная доска профессора. Вот чьим прямым последователем был Валерий Петрович, создавший целую школу краеведов-любителей. Известного одесского учёного краеведа Олега Губаря он ставил исключительно высоко в одесской «иерархии» краеведов. Рассказывал о его исследованиях. И сам обладал ценным собранием одесских редкостей. Он завещал своё творческое наследие тем, кто помнит и любит Одессу, любит её тайны и яви, её былые реальности и мифы…
Станислав Айдинян
***
АУРА СЕННОЙ ПЛОЩАДИ
«Сено – трава скошенная и высушенная до влажности 15-17% и ниже;
один из основных кормов для жвачных животных в стойловый период».
Энциклопедический словарь
Прозаическая расшифровка названия одной из старейших и знаменитейших площадей Одессы вовсе не означает, что здесь в различные периоды не дислоцировались интеллектуальные силы Южной Пальмиры, знаменитые и не очень, но не всегда востребованные во времени, в котором им довелось жить.
Близость легендарного «Привоза» и не менее легендарного микрорайона Сахалинчика лишь пикантно «озвучивала» тот факт, что на Сенную, согласно справочнику Елисея Распопова начала XX века, выходили – «зал, касса и приём багажа для пассажиров III класса». Это не смущало дореволюционных одесситов, утверждающих, что «I-м классом ездят начальство и урки». Но не все же, в конце концов, руководят от слов – «руками водить», авось и Одессе повезёт с начальством. Зато интеллигентные люди, путешествующие, в основном, низшим классом, попадали прямиком на Сенную, которая стала именоваться Старо-Сенной после вывода отсюда фуражных хозяйств в иные места.
Именно сюда Валентин Катаев приводит Петькиного брата Павлика (подразумевается будущий Евгений Петров), и в «Белеет парус одинокий» говорится: «Недалеко от Сенной площади по Старопортофранковской улице, спотыкаясь бежал Павлик. Он был совершенно один. По его замурзанному лицу, как из выжатой тряпки, струились слёзы… Из носу текли нежные сопли. Он непрерывно голосил на букву „а“…».
Несомненно, Павлик заголосил бы и на другие буквы, если бы знал, что он бежит над… засыпанным мостом. После ликвидации 2-й черты порто-франко, тянувшейся вплоть до Ланжерона, на её месте был разбит Внешний бульвар (его деревья упоминаются как существующие до конца XIX века), а на плане Одессы 1864 года (землемер Крылов) обозначен Сенной мост через ров прежней черты – за нынешней Пожарной командой до корпуса Экономического университета, бывшей школы приказчиков (бывший «Александровский участок»).
В вышеупомянутой школе ковались кадры дореволюционной торговой элиты, ставшей НЭПовской. Согласно источникам, «Торговая школа Общества взаимного вспоможения приказчиков г. Одессы основана в 1901 году и помещается в собственном здании». Далее отмечено: «Школа состоит в ведении Министерства Финансов. Содержится она на общественные (! – В.Н.) средства и имеешь целью подготовить учащихся к службе в торговых учреждениях».
Явно не с торговыми намерениями поселилась в здании семья «тихого» мальчика Лейзера Вайсбейна (изгнанного за плохое поведение из престижного коммерческого училища господина Файга), который, став Леонидом Утёсовым, напишет: «Так получилось, что некоторые события… проходили через мою квартиру… Мы снимали две комнаты у директора I торговой школы, здание которой находилось как раз против вокзала».
Леонид Осипович, описывая события 1917 года, не подозревал, что близость вокзала приведёт после Великой Отечественной к тому, что, пока будут «вырывать» колонны из католического костёла на Екатерининской для… поддержки купола строящегося нового вокзала, в бывшей торговой школе разместят… «временный вокзал». Прибывшая с семьёй из Сибири в 1946 году старожил Одессы В.С. Кульгина рассказала автору: «Я прибыла по вызову Одесского округа и по прибытию отправилась искать штаб (Новосельского, 64 – В. H.), а мать с детьми оставила рядом с руинами бывшего вокзала во „временном“. Грязь была невообразимая, кругом сновали жулики».
В дальнейшем Вера Семёновна (ныне проживает на проспекте Шевченко) стала личной стенографисткой маршала Г.К. Жукова (в период командования им Одесским округом). Исследователь А.А. Швенднер указывал на план, утверждённый 27 июня 1803 г. Александром I: «Проэктированное по этому плану городское застроение захватывает к югу Куликово-поле и Сенную площадь», причём последняя за время исторического бытия не раз меняла название. В 1909 году в честь 200-летия Полтавской баталии сообщено: «На площади Петра Великого (бывшая Сенная), за зданием Александровского участка, проэктировано поставить памятник Петру Великому».
Профессор-педиатр Г.С. Леви вспоминал, что идея создания здесь сквера «принадлежала популярному в своё время санитарному врачу Клецелю».
Когда в 1924 году приближалась 20-я годовщина Кровавого воскресенья, планировалось установить здесь памятник «Фигура смертельно раненного рабочего с красным знаменем в руках».
В 1925 году сквер засадили деревьями и он стал именоваться «Сквер 9 января», а в путеводителе «Вся Одесса» за 1931 год сквер повышен в статусе и пышно именуется «Парк 9 сiчня».
В конце XIX века потрясённые одесситы прочли: «В лучших частях города на весьма выгодных условиях, по невысоким ценам, продаются участки земли… На Сенной площади.., имеются мощёные улицы и канализация. Планы можно видеть ежедневно в конторе Д. Халайджогло на углу Еврейской ул. и Покровского пер., дом Тригера. Там же можно иметь сведения о ценах и кондициях». Клиенты, прибывшие по означенному адресу, кроме цен и кондиций, могли узреть проживавшего в доме г-на Тригера очаровательного мальчика Лёвушку, ещё не ставшего Львом Троцким, сумевшим «изъять» купленное на Сенной площади.
Зато на подготовленных к продаже местах, как видно из планов, местность была отнюдь не бесхозной. Возле Сенной обозначены владения господ: доктора Костецкого (в честь него названа одна из улиц Молдаванки), мосье Д.И. Ратнера (владельца стройконторы и парохода «Нижний Новгород»), кожевенного магната Параскевы.
По поводу последнего у нынешних квартиросъёмщиков Сенной возникли сомнения – не будет ли претендовать на наследство кожевенника… артист Михаил Козаков, заявивший: «Моя мама, одесситка из дворянской семьи Параскева. Ещё прадед получил звание „Почётный гражданин Одессы“. После того как дед во время революции проиграл всё состояние в карты (вместо того, чтоб записаться в красные, белые или зелёные – В.Н.), мама с бабушкой уехали в Петербург (в то время – Петроград – В.Н.). Там она знакомилась с моим отцом из рода Гацкевичей.
На Сенной площади расхватали все угодья, а Гордума занялась любимым (почти единственным) занятием – переименованиями: „Четырём вновь образовавшимся переулкам вблизи станции Одесса-Главная дать следующие названия:
Ананьевский (Тельмана, Чехова – В.Н.)
Александрийский (Демьяна Бедного, Андре Марти, Волжский – В.Н.)
Вознесенский (Косиора, Парижской, Коммуны – В.Н.)
Елисаветградский (Анри Барбюса, Кировский – В.Н.)“».
Здесь построили дома многие «приметные» одесситы: статский советник, доктор медицины Александр Европин (Ананьевский пер., 1), потомственный почётный гражданин Яков Лопатин (Вознесенский пер., 23), староста молитвенного дома «Кесивас-Иаков» Рувим Барский (Ананьевский пер., 5), «кандидат на судебную должность» Глеб Никитин (Вознесенский пер., 1), мещанин Алексей Чашин (в его доме по Вознесенскому пер., 12 проживал сожитель Соньки Золотой Ручки мосье Пётр Геринбахер), мастер сапожного цеха Митрофан Киселевский (Вознесенский пер., 13), руководитель II-го общества взаимного кредита Семен Лайнер (Александрийский пер., 1). Собственный дом «соорудил» на углу Елисаветградского и Александрийского переулков и заведующий казённым очистным складом 1 (ныне ликеро-водочный завод) Корней Фомич Зелинский. Со стороны въездных ворот «доживший» до наших почти безалкогольных дней особняк по адресу: Елисаветградский пер., 6 – видны старые кирпичи с фамилией кирпичепроизводителя: «С.П. Лукановъ».
Путеводитель «Вся Одесса» на 1931 г. пышно именует питейный комплекс на Сенной «Центроспирт – Гуральня», а руководящий дом превратили в общежитие ликероводочных трудящихся.
Спустя полвека после событий старожил Николай Григорьев вычертил план квартиры потомка казаков (Полтавщина) владельца пекарни Кузьмы Игнатьевича Тарасенко (Вознесенский пер., 20, ныне № 18), при дочери которого Евгении состоял женихом. А у Жени была старшая сестричка Мария, и кто знает, какую девушку имел в виду Илья Файнзильберг в «Записных книжках»: «Я тоже хочу сидеть на мокрых садовых скамейках и вырезать перочинным ножом сердца… На скамейках, где грустные девушки дожидаются счастья». Произведя псевдоним от имени без последней буквы и первой буквы фамилии – Ильф стал супругом Марии (Маруси) Тарасенко.
Согласно Н. Владыкиной-Бачинской, ещё в 1905 году произошло первое знакомство Корнея Чуковского с бывшим актёром украинской труппы М. Заньковецкой, великим певцом, режиссёром и переводчиком классических опер на украинский язык, Леонидом Витальевичем Собиновым.
На сходке студенческой молодежи, куда Собинов прибыл в офицерском кителе (призван на русско-японскую войну), Корней, Лёня и студенты хором пели революционные песни.
Но при чём здесь Сенная площадь?
Историкам театра известно не менее шести гастрольных вояжей Собинова в Одессу. Исследователь Н. Панасенко в труде «Чуковский в Одессе» привела отрывок из письма К. Чуковского – Л. Собинову от 7 февраля 1927 года: «В Одессе у меня живёт моя „старенька маты“ (так в тексте – В.Н.) Екатерина Ocиповна Корнейчукова. Ей семьдесят два года. Она полтавская крестьянка. Была крепостной. Её адрес Елисаветградский (Кировский – В.Н.) пер., 8, кв. 3. Будьте ласковы – поищите ей два билета на Ваш спектакль (речь идёт о предстоящих в марте 1927 года гастролях Собинова в Одессе – В.Н.), пусть она пойдёт с каким-нибудь внуком. А ещё лучше, если б Вы послали ей три билета, потому что внуков у неё двое, и если пойдёт один, то другой будет плакать».
Плакать пришлось самому Корнею – против него ополчились… руководящие жены: К.Т. Свердлова, З.И. Лилина (супруга Г.Е. Зиновьева), а вскоре подоспела и тяжёлая артиллерия в виде главной вдовы СССР. Н.К. Крупская строго указала: «Нашим ребятам давать (произведения Чуковского – В.Н.) не надо, не потому что это сказка, потому, что это буржуазная муть».
Гениальный «умывальников начальник и мочалок командир» в том же 1927 году записал в дневнике: «То, что рассказывает мой спутник о нашем строительстве, не смешно, а страшно… Невозможно работать на совесть, а можно только служить и прислуживаться». Прошли годы, и, по свидетельству Д. Быкова, «безграмотная медсестра (такая ли уж безграмотная? – В.Н.), делавшая ему укол от сердечной слабости, заразила его через грязную иглу желтухой, от которой он и умер».
Скоро зазвенит на Сенной колокол на выстроенной ОТТУ часовне «Во имя Алексия», а на новом автовокзале «Привоз» идёт отправка и приём пассажиропотоков по шести основным направлениям: Вознесенское, Николаевское, Кишиневское, Измаильско-Килийское, Овидиопольское, Киевское. Откуда подъедет начальство?
Верится, что город с такой аурой никакие начальники (сколько бы и каких ни послали) не превратят в затрапезную провинцию у моря.
ВЫСТРЕЛ НА ТВЕРСКОМ БУЛЬВАРЕ
Утро 12 мая 1926 года выдалось солнечным и бодрящим. В первопрестольной отцветал НЭП, зато на Тверском бульваре зацвели старинные липы. От памятника учёному Тимирязеву к памятнику поэту Пушкину прогрохотал трамвай «А» – описанная Булгаковым в «Мастере и Маргарите» знаменитая «аннушка». Почти незамеченным остался выстрел, который произвёл себе в висок немолодой уже человек, о внешности которого В. Катаев писал: «В его профиле было действительно что-то горбоносо-лосиное, сохатое». Составили протокол.
Да! Ошибки быть не могло, счёты с жизнью свёл знаменитый писатель Андрей Соболь (Юлий Михайлович Глузман).
Родился Соболь в 1888 году в Саратове в бедной семье, ушёл из дома, бродяжничал, примкнул к революционному движению. В 1906 год предан суду в Вильнюсе, сидит в тамошних «Крестах» с Самуилом (Максом) Дейчем, будущим председателем одесской ЧК, затем каторга, побег, эмиграция.
Пишет книгу «На каторжном пути», где проронил странную для того времени фразу: «Не будем говорить о ненависти», а в 1915 году под чужим именем снова в России, где после февральской революции становится комиссаром Временного правительства на Северном фронте.
Но многие истории, написанные Соболем, связаны с Югом. В рассказе «Мимоходом»: «Расстилалась степь, на горизонте дымило – к Одессе, к синему морю мчался поезд». Идиллическая картина замешана на крови: «Утекает!.. Утекает!.. Братцы! Братцы! Мотька вскинул винтовку…». Время рассказа «Княжна» – 1920 год: «Мой хозяин – окружной военный комиссар… Когда-то мы вместе просиживали в парижской «Ротонде», когда-то он писал очень нежные стихи о прекрасной несуществующей любви». А дальше: «Стреляют и убивают позади, будут стрелять и убивать впереди и между вчерашними и завтрашними. Я слежу за бегом минут-часов и, старой деве подобный, гадаю: чет-нечет, смерть-Москва». Последние слова можно считать пророческими для самого Соболя.
В 1920-1921 годах Соболь проживает в Одессе, и К. Паустовский вспоминает о нём как об одном из авторов газеты «Моряк». Этим периодом датировано известное произведение – повесть «Салон-вагон» – оно настолько приближено к одесской тематике, что литературовед Бенедикт Сарнов обвинил в «Огоньке» маститого одесского писателя в том, что «повесть была довольно беззастенчиво использована». Речь идёт о В. Катаеве.
Как отмечал краевед С. Лущик, во время пребывания в Одессе Соболь спасал людей от незаконных репрессий.
Одесский инженер В. Брамбилла познакомил меня с редчайшим изданием «Русский драматический театр им. А. Иванова, сезон 1928-29. Одесса». На его страницах – фотография 40-летнего, аккуратно подстриженного «зав. монтировочной частью, художника Н.И. Данилова. Именно Николай Ипполитович описал читку булгаковского «Бега» в Одессе в 1928 году, проходившую в присутствии самого Михаила Афанасьевича. Именно Данилова, согласно его мемуарам, спас от верной гибели Соболь, обратившийся к своему дореволюционному сокамернику М.М. Дейчу. Непросто было подобраться к Максиму Мовшевичу – вся Одесса от Молдаванки до Пересыпи распевала в то время (накрыв голову подушкой?) куплеты о визите некоего мальчика к председателю ГубЧК:
Приступая к делу прямо,
Наш малютка-молодец:
«Дядя Дейч! Отдайте маму1
Дядя! Где же мой отец?»
Дейч велел в кратчайший срок
Записать их в пионеры
На усиленный паёк.
В результате Дейча… расстреляли, а Соболь… угодил в одесскую тюрьму, оттуда лишь в августе 1921 года вырвался в Москву. Здесь он попал из огня да в полымя.
Подоспело время «каяться» бывшим эсерам, и в 1923 году в «Правде» № 207 опубликовано «Открытое письмо» Андрея Соболя, в котором он по замыслу режиссеров отрёкся от эсеровского, то бишь революционного прошлого: «В бурные, грозовые годы, шедшие перед нами, над нами, сквозь нас, – ошибалась, спотыкалась и падала вся Россия… Безукоризненными могли себя считать или безнадёжные глупцы или беспардонные подлецы».
Раскаяние? Но почему же тогда в покаянном опусе Соболь пишет: «В отсутствии глупости и подлости в себе я не нахожу повода для раскаяния»?
7 октября 1923 года в газете «Последние новости» (Париж) опубликовано «Открытое письмо Андрею Соболю» как ответ на «правдинское» выступление. Писатель-эмигрант Михаил Андреевич Осоргин писал: «Зная Соболя, сумбурного малого, плохо разбирающегося в политических вопросах, пылкого революционера старой складки и честнейшего человека, я не допускаю мысли о его неискренности». Далее Осоргин обращается к Соболю напрямую: «И вы можете быть революционером только до тех пор, пока правительство это попускает… Правительства могут быть революционными только на пять минут переворота и в лучшем случае через десять не делаются деспотическими».
Незадолго до трагической развязки издательство «Земля и фабрика» начало публиковать четырёхтомное собрание сочинений Андрея Соболя. Но финал приближался. Так ли далеко отошёл писатель в свой смертный час от горячо любимой им Одессы?
В серии статей «Встреча на Тверском бульваре» литературовед Р. Александров пишет: «Я вас опознаю по газете „Правда“ в левой руке… Оказался я на скамейке Тверского бульвара». Не та ли самая скамейка? Не на ней ли встретился прибывший из Одессы Александров с Осипом Шором… прототипом ильфо-петровского Остапа Бендера? Напротив скамейки – дом №18, который старые москвичи называют «домом Кутайсовых». Речь идёт о роде, начало которому положил взятый в плен в окрестностях Хаджибея татарчонок Кутайсов (первый одессит?), ставший брадобреем, затем всесильным фаворитом Павла I.
Круг времени и пространства замкнулся. Талантливый писатель и благородный человек покончил с собой не «в состоянии душевной депрессии», как писали официозы. Об этом знали власти, и вдогонку мёртвому Соболю появился гнуснейший памфлет «Человек из паноптикума».
Сегодня Андрей Соболь полузабыт, но актуально звучат слова писателя: «Все содрогнулись – он один не содрогнулся. Так стояли друг против друга две силы…».
Тверской бульвар… Выстрел… Финал…
