(Борис Фабрикант, Еврейская книга. Стихотворения. –
М.: Стеклограф, 2021. – 64 с.)
Когда я читаю «Еврейскую книгу» Бориса Фабриканта, я не могу избавиться от ощущения, что эта книга больше меня, её читателя. И не то, чтобы я вдруг почувствовал себя маленькой песчинкой мироздания. Просто автор ворочает такими временными глыбами, что вся твоя жизнь кажется ничтожно малой перед величием этой живой истории. Назвать так свою книгу – очень простое и очень смелое решение. И, мне кажется, здесь оно вполне оправданно.
«Еврей о будущем не помнит» – говорит Борис. Слишком много исторической памяти. И пускай это были совсем другие евреи, не похожие на нынешних, прапамять о бедах, выпавших на их долю, передаётся из поколения в поколение. Особенно свежа, конечно, память о погромах и о холокосте. Она впечатана в генетическую память огромного количества людей. И объём памяти невольно довлеет над будущим.
Еврею главное веселье – погрустить
и в стену плача упереться лбом,
и, помня Бога, думать о былом,
еврей о будущем не помнит. Чья вина,
что на пути еврея всюду ждёт стена,
и яма плача сорванной землёй,
как содранною кожей,
покрыть не может детской плоти божьей.
Как спрятать их надёжней, наконец?
Хотя бы в дыме, вот они плывут,
и скрыты очертания телец,
и над землёй летают, навсегда
там, где дожди и прочая вода,
как будто небо – это детский пруд.
Омытые от дыма не видны,
прозрачные, взлететь не могут выше,
пока все не отмолены, мы дышим,
мы дышим ими, стоя у стены
Борис организовал книгу таким образом, что ведущая тема держит силовыми линиями своего поля всю книгу. Они словно бы обволакивают основную тему другими образами и сравнениями. И даже стихи, впрямую, казалось бы, к ней не относящиеся, вроде «Вероны», стали неотъемлемой частью книги как единого целого. Это очень похоже на то, как «ненужные» вроде бы леса помогают в строительстве дома. Так это и работает.
Одного удачного стихотворения бывает достаточно, чтобы не только заявить тему, но и в какой-то степени исчерпать её, заложив фундамент будущей книги. Для Бориса Фабриканта еврейская тема – не линейная. Тема у него разрастается, становится объёмной, появляются вариации и ответвления. И, конечно, все обобщения идут через личный опыт, с самого раннего детства. Иногда всё проговаривается у поэта на таком нерве, на таком высоком градусе повествования, что невозможно прочесть несколько таких стихотворений и не попросить паузу, чтобы побыть наедине с собой. Особенно запомнилось мне стихотворение о младшем брате, на которого старший несправедливо взвалил вину. Это произошло ещё в детские годы, но та давняя вина до сих пор не даёт старшему брату покоя. Увы,ничего изменить уже нельзя. Прошлое только даёт пищу для угрызений совести.
В процессе подрастания, пока
важнее хмель, чем вкус, легки прицелы,
глаз не поймёт про взгляд издалека,
желания сильны и чувства целы.
Мальчишеский не разберёт задор –
количество ценней, чем пониманье.
И где-то впереди такой простор,
что путь к нему не требует вниманья.
Пока приходит всё само собой,
реестр возрастной переполняя,
мы скачем в парке детскою гурьбой,
не зная слов «люблю, тебя, родная».
Но нам потом покажут их в кино,
и мы привыкнем к этому размену,
когда – люблю – за слово за одно
приносят жизнь, не называя цену
Детское неведение, неразделённость жизни на понятия мыслятся позже как огромное благо, как потерянный рай. Фабрикант владеет магией переключения одиночества на общество, камерности на соборность. Он говорит удивительные вещи, о которых мог задуматься только поэт: «На рентгеновском снимке каждый всегда один». Даже когда Фабрикант говорит о грустном или трагическом, он старается дать людям надежду, и поэзия возвышается над драмой. Поэт «вытягивает» из жизни боль, он словно бы совершает волшебство, делая пассы поэтическими строчками. Нежнейшие строки Бориса посвящены маме.
Себя простим. Пока живой, прощён.
Пока я помню радости мальчишки,
Он мало изменился и ещё
Читает с фонарём в постели книжки.
И входит мама: «Спать давно пора!».
Край ночи снова тлеет на восходе,
А завтра в школу. Уплыла луна.
Он засыпает, счастлив, до утра.
И до сих пор не знает, что она
Уже не входит, никогда не входит
Поэта постоянно посещают сны о золотом детстве.
Горячее молоко, сода и мягкий мёд,
масло плывёт, как желток, островком.
Этот рецепт со мною живёт
впитанный с маминым молоком.
Если простуда, гланды, можно лежать-читать,
в школу ходить не надо, туда-обратно.
Но одеяло к печным изразцам прижать,
чтобы теплом накрыть меня старым ватным.
Стихи Фабриканта человечны. Он рассказывает так, как будто бы сам во всех временах побывал, увидел и сохранил в своём сердце, чтобы когда-нибудь поведать об этом людям. Вот стихотворение «Исход», разве это не чудо? После описания самых горьких событий читателю Фабриканта ещё сильнее хочется жить! Поэт всегда несёт людям утешение.
Заблудился мальчишка, свобода нелёгкая ссуда.
Шёл со всеми оттуда. Шаг в сторону, в сторону, ведь
там рождённая только что бабочка вверх из-под спуда
всё пыталась, пыталась взлететь.
Непросохшие крылья слипались, как пластырь, слипались.
Не оставь её, Пастырь! Она всё качалась слепая.
Мёрзла бабочка, дымка уснувшее солнце скрывала,
разноцветный клочок неизвестного нам одеяла.
Как упала, взлетела и, будто спасаясь от пули,
полетела зигзагом на лёгких воздушных ходулях.
За спиною защёлкнулось море под небом пустым.
Мальчик молвил: «Будь славен, о Боже,
будь славен, о Боже!»
и за бабочкой вышел к своим.
Ну, а пуля и дым, ну, а пуля и дым
уже позже догнали его, уже позже
«Исход» я невольно проецирую на судьбу самого поэта. Судьба Бориса Фабриканта разбивает сложившиеся за последние десятилетия стереотипы об эмиграции. У Бориса это уже абсолютно безболезненная эмиграция. Как будто это и не эмиграция вовсе, а просто перемещение в пространстве. Эмиграция новейшего времени перестала быть для человека трагедией. Он добровольно отправляется за границу и так же добровольно возвращается в страну своего прежнего пребывания. Наряду с лирикой, я слышу в новой книге Бориса и стихи с сильной социальной подоплёкой («Три голоса»). Есть в «Еврейской книге» и стихи, в которых автор без обиняков, чётко расставляет точки над «и» в извечных дискуссиях о родине. «Где дожил до отцовства», где покоится прах предков, там и родина.
Еврей, я был рождён на Украине,
Полжизни Львов, Москва не навсегда,
Я в Англии живу у моря ныне,
Израиль навещаю… Что тогда
Отечеством мне верно обозначить?
Где горе мыкал, счастлив был тем паче?
Где мама в землю навсегда легла?
Где ночью темнота светлым-светла?
Я сам себе и родина и знамя.
Моя семья – отечество и кров.
Границ не строю. Разжигаю пламя –
Тепло друзьям, защита от врагов.
Прости за лозунг. Ты за всё в ответе.
Трудись во благо, пой, живи, пляши!
День начинай с открытий, пей, пиши!
И за руки держись за всех на свете.
Еврейская книга Фабриканта внутренне полемична. «С чего начинается Родина?» – эти строки знакомы каждому с детства. Родина – это пространство сердца, это жизнь, одновременно и земная, и небесная. И в этой жизни нам снится Господь, а в параллельном сне, возможно, мы снимся Господу. Мы видим, насколько разнообразны стихи Бориса Фабриканта стилистически. И, верится, это только начало большого творческого пути.
