Томас Манн о цивилизационном измерении катастрофы европейского еврейства0

Евреи, еврейство и еврейское государство — это разные реальности, и, понятно, отношение к ним писателя тоже было различным. Каждая из них изучалась, трактовалась и изображалась в своем контексте — историческом и ситуационном, художественном и публицистическом. Свои представления о евреях как народе и о еврейском государстве Томас Манн представил в контексте своих философских, исторических и художественных концепций, своего понимания роли евреев в становлении и существовании европейской цивилизации, своего понимания нацистского антисемитизма как орудия, направленного на разрушение этой цивилизации[1].

Глава I

Томас Манн о еврействе и его роли в духовном становлении европейской цивилизации. «Диктаторско-террористические режимы» — ее разрушители

«Диктаторско-террористические режимы» — нацизм и большевизм.
Т. Манн о противостоянии им и переходе от аполитичности к политике

Свое понимание исторической роли евреев как народа Томас Манн противопоставляет нацизму, тоталитарную сущность которого он разглядел с первых его шагов, то есть с начала 20-х годов. Именно это стало основанием для радикального изменения его  м н е н и й  о политике и аполитичности. Публицистические работы тех лет и прежде всего эссе «Гете и Толстой» [1] дают достаточное представление о духовной эволюции Т. Манна в период отхода от провозглашенной им ранее доктрины «аполитичности». В годы Первой мировой войны Томас Манн прошел трудный путь самопознания. Именно так он оценивал продолжавшуюся более трех лет (1915–1918) и стоившую ему «мучительных усилий» работу над книгой «Размышления аполитичного». «Ту книгу, — вспоминал он, — я написал, страстно отдаваясь самопознанию и пересмотру всех основ моего мировоззрения, всех унаследованных мною традиций — традиций аполитичной немецко-бюргерской духовной культуры» [2]. Во имя этой культуры Т. Манн, по его словам, всеми силами сопротивлялся тому, что он называл «демократией», имея в виду политизацию духовной жизни.

Демократия представлялась Т. Манну продуктом западной утилитарно-рассудочной цивилизации, которую он, следуя Артуру Шопенгауэру и Фридриху Ницше, противопоставлял духовной культуре Германии. Чуждые немцам идеи равенства и всеобщего избирательного права, считал тогда Томас Манн, исходят от евреев и французов — носителей «того галльско-еврейско-интернационалистского интеллектуализма, который заставляет немецкую душу смириться под его тиранством» [3]. Так выглядела «аполитичность аполитичного» еще в 1920 году. Но уже с 1921 года «свободное музицирование» Манна сопровождается совсем другим «писательством». «Свободным музицированием» в отличие от «писательства» — публицистика, эссеистика — он называет художественное творчество. Тогда продолжалась работа над «Волшебной горой», и две наиболее значимые «писательские» работы тех лет — эссе «Гете и Толстой» (его подзаголовок: «Фрагменты к проблеме гуманизма») и речь «О немецкой республике» — Томас Манн назвал впоследствии «прозаическими ответвлениями романа». Он работал над ними, по его собственным воспоминаниям, в то «терзаемое проблемами и нещадно понуждавшее думать время», когда «требования со стороны внешнего мира неминуемо должны были множиться», и автор «Размышлений аполитичного» менее чем кто-либо другой из его собратьев был тогда вправе от них уклониться [4].

«Нещадно понуждавшими думать» событиями были: Первая мировая война, революции, падение двух империй и появление на политической карте Европы двух новых республик. Российская советская республика приняла свою конституцию 10 июля 1918 года, конституция Германии, провозгласившая республику, была принята в Веймаре 31 июля 1919 года.

Опыт первых лет существования этих республик и зарождающихся за их фасадом новых диктатур подводит Томаса Манна к новой постановке традиционного для него вопроса — о взаимоотношении духа и жизни, духовной культуры и социальной действительности. Именно тогда снимается противоположение духовной культуры и цивилизации, духа и политики, и он заключает: «Культура стоит перед лицом грозной опасности, если ей недостает политического инстинкта и воли» [5]. В какую форму должны воплотиться «политический инстинкт и воля», дабы создать благоприятные для развития духовной культуры рамки? Ответ однозначен: республика. Но не всякая, а только демократическая. Демократия и только она определяется как «политический аспект духовного, как готовность духа к политике» [6].

Убийство «сионского мудреца» Вальтера Ратенау. Нацистский антисемитизм в тандеме с русскими «Протоколами сионских мудрецов» становится ТОТАЛЬНЫМ

Свою аргументацию в пользу демократии Т. Манн, еще недавно ратовавший за авторитарное государство, изложил в речи «О немецкой республике», произнесенной 15 октября 1922 года на вечере, посвященном 60-летию Герхарта Гауптмана. Но юбилейные торжества вряд ли были тем главным, что волновало докладчика. «Конец Ратенау, — писал он Э. Бертраму вскоре после убийства министра иностранных дел Веймарской республики, — был для меня тяжелым шоком. Какой мрак в голове этих варваров! Я собираюсь придать статье ко дню рождения Гауптмана вид некоего манифеста, взывающего к совести молодежи, которая ко мне прислушивается» [7].

Вальтер Ратенау — ученый, экономист, писатель, политик — сыграл огромную роль в поддержании экономики Германии в годы войны и в особенности при переговорах о послевоенных репарациях. Он был убит 26 июня 1922 года по дороге в свое министерство. Это было первое открыто антисемитское политическое убийство, совершенное единомышленниками Гитлера. Спекулируя на реваншистских настроениях немцев и приспосабливая к ним антисемитскую интерпретацию деятельности Ратенау, Гитлер распорядился поставить памятник убийцам с надписью: «Делай то, что ты должен сделать».

Еврей Ратенау был объявлен одним из «сионских мудрецов». «Протоколы сионских мудрецов» к тому времени широко использовались в нацистской пропаганде: первое их издание на немецком языке вышло в 1919 году, второе — в 1920; третьим изданием и распространением миллионов экземпляров на немецком и других языках занялся переехавший из России в Германию в конце 1918 года А. Розенберг. Он стал официальным идеологом и философом нацистской партии и именно ему принадлежит один из ее манифестов — книга «Миф ХХ века». Изложенной в ней нацистской мифологии Томас Манн противопоставил своего «Иосифа и его братьев», замысел которого начал складываться с 1923 года.

«Протоколы» — фальшивка, изготовленная русской охранкой в преддверии революционной ситуации 1900-х годов, — начали свое триумфальное шествие в Германии после революций 1917 года в России и 1919 года в Германии. Альфред Розенберг, а с ним и другие русские эмигранты убеждали немцев в том, что большевистский переворот и нацеленность большевиков на мировую революцию — это и есть начавшаяся в России реализация изложенных в «Протоколах» планов по завоеванию евреями мирового господства. Розенберг предоставил «Протоколы» Гитлеру, писавшему в то время свой «Майн Кампф». Гитлер по достоинству оценил «документ». Он умело использовал версию о всемирном заговоре евреев в своих утверждениях о вредоносности «еврейской расы» и необходимости решительной борьбы с «жидобольшевизмом», который, убеждал он, и есть начавшийся захват евреями господства над всем миром. Теперь, придав расистскому антисемитизму политическую нацеленность, он мог использовать страхи европейцев, опасавшихся мировой революции, о подготовке которой Ленин и другие советские вожди заявляли неоднократно. Среди этих вождей выделялся Троцкий и другие евреи, и это использовалось для «доказательства» того, что планы мировой коммунистической революции это и есть планы захвата евреями мирового господства. Гитлер, используя русскую фальшивку, стал представлять евреев как мировое Зло, борьба с которым на уничтожение — задача общая и актуальная. Выполнить ее — это миссия арийской расы, ее элитной, германской части.

Важно понять, что нацистский антисемитизм, замещая антииудаизм расизмом и впитав антисемитскую парадигму русских «Протоколов», обретал тотальный характер. Он становился ТОТАЛЬНЫМ, ибо, совмещая биолого-расистскую аргументацию с политической и представляя таким образом еврейство как ныне действующее Абсолютное Зло, он нацеливал на полное физическое уничтожение всего еврейского народа как такового. И представлял это задачей судьбоносной, исторической и одновременно актуально политической.

Нацистский ТОТАЛЬНЫЙ антисемитизм — это нечто принципиально новое в многовековом европейском антисемитизме. Он был таким же новым, как и сам нацизм, — порождение немецкой культуры и одновременно её разрушитель и не только её, но и всей, как показал Томас Манн, европейской цивилизации.

И именно с таким, тотальным антисемитизмом, начиная с первых его проявлений, боролся всеми доступными ему средствами Томас Манн.

Вернемся в 1922 год. О действенности нацистской пропаганды свидетельствует реакция аудитории на манновскую речь о республике. Молодежь, которая к нему «прислушивается, внимает голосу совести», — одна из иллюзий Томаса Манна, стремившегося своим уроком, своей исповедью приблизить превращение должного в сущее. Речь «О немецкой республике», построенная на искусной интерпретации идей немецкого романтика XVIII века Фридриха Новалиса, прерывалась топотом и выкриками всякий раз, когда докладчик говорил о пагубности романтизации войны, «сентиментального обскурантизма», открывшего дорогу террору и запятнавшего страну «отвратительными и безмозглыми злодеяниями».

Не только присутствовавшие на докладе, но и многие другие, в их числе и близкие друзья отнеслись к выступлению Томаса Манна как к «предательству, измене самому себе, отречению от собственных поступков». Так писатель оценил реакцию на его речь писательницы Иды Бой-Эд в письме ей от 5 декабря 1922 года [8]. Возражая, Манн утверждал, что его «Речь о немецкой республике» — прямое продолжение «Размышлений». Ибо при изменении мнений, утверждал он, сохранялись его убеждения.

Существенное, относящееся к убеждениям, — это гуманизм в его универсальности и в его немецком воплощении — духовной культуре бюргерства. Во имя немецкой гуманности он отрекался от политики, во имя той же гуманности он считал теперь своим долгом отречься от позиций аполитичного, ибо ему стало ясно: не сама по себе гуманистическая культура, а ее государственно-политическое воплощение — демократия — может выстоять против «фашистско-экспрессионистского бушевания», против обскурантизма, «привораживающего уставшее от релятивизма и жаждущее абсолюта человечество» [9]. Томас Манн уже тогда прозревает универсальность «порожденного депрессией антигуманизма», считая наиболее очевидными его проявлениями большевизм в России, фашизм в Италии, реакцию в Венгрии, распространение националистических идей во Франции. Томас Манн объясняет, почему большевизм, «хоть он и проникнут революционным и радикалистским духом», относится к формам проявления депрессии и регресса. «Большевизм, как бы ни расценивать его и его значение, во всяком случае не является ни свободой, ни гуманностью, а диктатурой и террором». Это утверждение прозвучало в речи «Дух и сущность немецкой республики», произнесенной 28 июня 1923 года на вечере, посвященном годовщине убийства Вальтера Ратенау [10]. Анализируя смысл и значение этой открыто антисемитской акции нацистов, Томас Манн разъясняет, в чем опасная привлекательность диктаторских тенденций, что можно и должно противопоставить нарождающейся фашистской диктатуре. Можно и должно это сделать, избежав «русского соблазна», поняв, почему русский пагубный путь — это не путь для немцев.

Немецкий фашизм обнаруживает опасное родство с русским большевизмом — писатель видит в них части того «мирового движения», для которого в целом «характерна диктаторско-террористическая тенденция» [11].

Но в Веймарской республике эта тенденция лишь набирала силу, что же нужно сделать, чтобы она в Германии, как это произошло в России, не стала доминирующей. Для этого важно понять, как и почему это получилось у русских, как и почему немцы могут и должны пресечь силы, стремящиеся повести Германию по такому же «диктаторско-террористическому» пути.

Т. Манн: «Немецкий фашизм — это националистическое язычество…, это этническая религия, которой ненавистно не только международное еврейство, но явно и христианство — как человечная сила»

Томас Манн не политолог и не социолог, он в ранге тех, кто творит культуру. Политическое и социальное в жизни личности и народа он рассматривает, прежде всего, как гуманист — с точки зрения сохранения и приумножения человеческого в человеке. Его занимает не то, как и какими силами был осуществлен «большевистский переворот в стране Толстого», для него важнее всего духовные истоки русского устремления к Абсолютному, к обскурантизму — «опасности любого времени, которое вожделеет Абсолютного» [12]. Томас Манн основательно и с большим пиететом изучал русскую литературу и, сравнивая русских мыслителей с немецкими, приходил к выводу, что глубокое духовное родство, сближавшее Россию с Германией, во многом определяется одинаково критическим отношением германо- и славянофилов к Западу, к его политической культуре, к его духовным ценностям. Духовная близость обоих народов, та популярность, которой пользовались в обеих странах антизападные почвенно-народнические воззрения, — именно это и родило у него опасение: немцы, подобно русским, презревшим при большевиках гуманистические ценности своей культуры, тоже могут под влиянием нацистов пойти «диктаторско-террористическим путем».

И Томас Манн обращается к тем свойствам немецкого духа, к тем гуманистическим традициям, которые могли бы стать на пути «русского соблазна». Надежду на то, что Германию не постигнет участь России, Томас Манн основывает на принципиальных различиях во взглядах двух равных по рангу наставников своих народов — «небожителя» Гете и «великого писателя земли русской» Толстого, который «для своей страны и своего народа имеет примерно то же значение, что для нас автор «Фауста» и «Вильгельма Мейстера» [13]. Какова роль идей «великого писателя земли русской» в совершившемся в его стране «большевистском перевороте»? Оценивая значение «европейски-прогрессистской идеи», т. е. марксизма, с одной стороны, и толстовства — с другой, Томас Манн пишет: «Западно-марксистский чекан, озаривший ясным светом великий переворот в стране Толстого (подобно всякому свету, озаряющему покров вещей), не мешает нам усмотреть в большевистском перевороте конец Петровской эпохи — западно-либеральствующей  е в р о п е й с к о й (курсив — Т.М.) эпохи в истории России, которая с этой революцией поворачивается лицом к Востоку. Отнюдь не европейско-прогрессистская идея уничтожила царя Николая. В нем уничтожили Петра Великого, и его падение расчистило перед русским народом путь не на Запад, а возвратный путь в Азию» [14].

В поисках того, что может роднить нарождающийся нацизм с большевизмом, Томас Манн, мне кажется, переоценивает роль толстовства в идеологическом оснащении русской революции. На деле ее вожди в своей политике и пропаганде пользовались фальсифицированной версией марксизма, приспособленной Лениным к захвату власти в России и созданию своего «диктаторско-террористического» режима. И это лежало на поверхности, т.е. так выглядел «покров вещей».

Тогда почему Толстой и именно в противопоставлении Гете? Почему же все-таки толстовство как нечто роднящее нацизм с большевизмом? В толстовстве, считал Томас Манн, «выражен протест русского народничества против гуманистической цивилизации: в нем проявляется враждебное классической культуре язычество Толстого» (курсив — Т.М.) [15]. ЯЗЫЧЕСТВО — вот ключевое слово. Антигуманизм, пронизавший все сферы жизни в стране Толстого, в Германии воплощался в немецкий фашизм, определяемый Т. Манном как «националистическое язычество, культ Вотана, это, говоря враждебно (а мы хотим говорить враждебно), — романтическое варварство… Фашизм — это этническая религия, которой ненавистно не только международное еврейство, но явно и христианство — как человечная сила» [16]. В «националистическом язычестве» и «романтическом варварстве фашизма» Томас Манн видит явное родство с философией жизни, освятившей тягу к Абсолютному, ради достижения которого в стране Толстого дозволенным теперь было все.

И Томас Манн стремится убедить своих соплеменников:

«Сейчас для Германии не время выступать против гуманизма, брать за образец… педагогический «большевизм» Толстого… Наоборот, для нас наступил момент со всей силой подчеркнуть и со всей торжественностью восславить наши великие гуманные традиции» [17].

Эти традиции Томас Манн возводит к Гете:

«Гуманистическая божественность Гете, — пишет он, — совершенно явно принимает какие-то иные черты, чем глыбистая первобытно-языческая божественность Толстого…» «Европейский гуманист» Гете отличается от «апостола восточного мира» Толстого своим преклонением «перед нравственной культурой христианства, иначе говоря, перед его гуманизмом, его просветительской антиварварской тенденцией» [18].

Нацизм — разрушитель европейской цивилизации, евреи — создатели ее основ. Наставник Томас Манн: «Немец не может быть антисемитом»

В завершающей части эссе «Гете и Толстой» («Последний фрагмент») Томас Манн излагает свое понимание «серединности» немцев — той особой черты немецкости, которая делает немцев «образцом для других». Он стремится убедить своих современников, что немцам — «этому серединному народу — гражданину мира» — «пристали пафос и мораль, соответствующие его положению» [19].

Мысль о неприемлемости для немца антисемитизма, который есть проявление варварства, была сформулирована ещё в первой статье на еврейскую тему в 1907 году. И там тоже Германия противопоставлялась России. «Помощь в решении еврейских дел, — писал Т. Манн, — видится мне неразрывно связанной с общим прогрессом культуры, и если этот вопрос в России является нам в гораздо более страшном и кровавом облике, чем у нас, то мне кажется это объясняется просто тем, что Россия вообще гораздо ближе к варварству, чем наша западная половина Европы» [20].

Уже в этой статье Манн противопоставляет свое понимание еврейского вопроса немецкому идеологическому антисемитизму. К началу ХХ века европейский антисемитизм становился многоликим, распространялись расистские «теории», социальные, экономические, политические, культурологические и т.п. его версии. В Германии же он обрел по-настоящему мобилизационный характер с распространением лозунга историка Трейчке «Евреи — наше несчастье». В пику Трейчке Томас Манн в той же статье 1907 года пишет о пользе и важности присутствия евреев в Германии, об их культурном вкладе.

Лозунг Трейчке был не только подхвачен нацистской пропагандой, но и обобщен. Евреи были теперь представлены как «несчастье» ВСЕГО человечества, как расовая угроза цивилизованным народам, возглавляемым арийской расой. В своем противостоянии нацизму Томас Манн изначально показывал всю абсурдность нацистских притязаний на роль «защитника цивилизации». Нацизму как «националистическому язычеству», как «этнической религии», враждебной христианству, то есть как силе, сокрушающей европейскую цивилизацию, писатель противопоставляет евреев как создателей основ этой цивилизации. Отныне это КОНСТАНТА Томаса Манна в его противостоянии идеологическому антисемитизму. Во всех своих работах, начиная с 20-х годов, он последовательно противопоставлял нацистскому свое понимание роли евреев в мировой истории, свою оценку их фундаментального вклада в европейскую цивилизацию.

В 1937 году писатель выступает в клубе «Кадима» (на иврите «Вперед») с декларацией: «Этим выступлением я заявляю о своей позиции: я защищаю находящиеся под угрозой и безудержно пренебрегаемые идейные ценности…» Речь идет о разгуле антисемитизма в Германии, находящейся четвертый год под властью нацистов. Антисемитизм, — пишет Манн, — включает «все сегодняшние темные, путаные, в большей степени зверские человеческие качества», он — «следствие тех мистических представлений, в плену которых находятся массы, антисемитизм — их лозунг». «Антисемитизм — это аристократизм черни: «я хоть и никто, но я не еврей». Для антисемита показательна потребность находить в затруднительных обстоятельствах «виноватого, посылать козла отпущения в пустыню ненависти и диффамации, делать из него пугало, изображая гнусным и неполноценным, дабы чувствовать себя немножко лучше, сильнее, благороднее…». Это об антисемитизме, потребляемом и исповедуемом чернью. Только ли чернью? [21]

Томас Манн:

«Мы в Германии испытали, к какой духовной нищете это приводит, когда интеллектуалы, ученые, писатели, мыслители — из ложного стремления к единению с народом, путая народ и толпу, опустились до уровня черни и унизились до духовной поддержки ее лозунгов. Они обесчестили себя и заслужили жалкую роль, которую играют теперь под каблуком черни. Свойственные черни качества не могут быть облагорожены с помощью предавшего себя духа: происходит обратное — дух унижает себя и оказывается в рабстве. Этому учит опыт».

 Это об антисемитизме в нацистской Германии. Признавая его всенародность — от черни до элиты, Манн заявляет о неприемлемости антисемитизма для немца. Почему? «Антисемитизм, — утверждает писатель-наставник, — вызывает возмущение каждого, кто знает, какие заслуги имеют немецкие евреи в области исследования и творчества». И далее: «дело не только в том вкладе, который внесли евреи в духовное становление Европы и который столь же велик, как вклад греков, и, на мой взгляд, совершенно исключает всякий антисемитизм. Прибавим к этому благодарность, признание важности, необходимости существования еврейского духа для современности и для будущего нашего континента» [22].

Возвращаясь к идеям своего эссе «Гете и Толстой», Манн резюмирует:

«Немец, воспитанный на Гете, для которого, по словам его учителя, имеет значение только вопрос «культура или варварство», не может быть антисемитом…» [23].

Томас Манн вряд ли считал себя единственным немцем, «воспитанным на Гете». И, разумеется, он желал, чтобы таких немцев было больше, и его обращение служило тому, чтобы немцы вняли призыву быть учениками Гете. Таким был метод наставника Томаса Манна.

Напомню: это 1922 год. Идет пересмотр позиций себя «аполитичного». Именно тогда Манн, следуя своим убеждениям, возлагает на себя миссию наставника. В письме Эрнсту Бертраму он писал: «Мысль, по-настоящему мною сейчас владеющая, — это мысль о новом личном осуществлении идеи гуманности…». В феврале 1922 года писатель прочел доклад «Идея органической связи исповеди и воспитания». На идее воспитания, основанного на исповеди, сопоставлялось исповедально–педагогическое творчество великих наставников двух народов — Гете и Толстого. На этой же идее строил собственное творчество Томас Манн. Исповедь в отличие от простого признания своей вины (покаяние) аналитична. В ней представлены причины и обстоятельства произошедшего, своего участия в нем — тем она и воспитательна. Воспитание личным примером — самое убедительное. И эссе как «критическое наблюдение над собственной жизнью» всегда, по словам Т. Манна, сопровождало его творчество.

Для убеждения воспитуемых применяются разные методы. Пенитенциарные для наставника Манна неприемлемы. Он использует положительные стимулы — стремится убедить воспитуемых, что они такие, какими им ДОЛЖНО БЫТЬ, и потому то-то и то-то скверное они, если и совершают, то вопреки своей природе. Отсюда стремление убедить немцев в их природной мудрой «серединности», отсюда же стремление убедить своих соплеменников, что их духовный отец — Гете и что уход от его уроков гуманизма (а заодно и уроков самого Манна) — это уход от своей истинной немецкости, серединной и гуманной по своей природе, мудрой по своему происхождению.

Метод взращивания и поощрения «хорошести», несомненно, самый гуманный, и именно по этой причине он был не способен выстоять против воспитательно-пропагандистских, исповедующих ненависть и подкрепленных сверхнасилием[2] методов тоталитарных режимов.

Это так. Но Томас Манн, совмещая воспитание с исповедью, следовал СВОЕЙ миссии наставника неукоснительно.

Глава II

Томас Манн: «Христианство — духовный плод иудаизма». Очеловечивание и расчеловечивание. Сущность и родство тоталитарных режимов

«Серединность» и благочестие немцев, их связь с «учением народа Священного писания»

Что же в немецкой духовной культуре делает неприемлемым для немца всякий экстремизм и уж подавно антисемитизм? Отсюда стремление убедить немцев в их природной мудрой «серединности», отсюда же стремление убедить своих соплеменников, что их духовный отец — Гете и что уход от его уроков гуманизма (а заодно и уроков самого Манна) — это уход от своей истинной немецкости, серединной и гуманной по своей природе, мудрой по своему происхождению. Он верит, что своим примером, примером героя своего романа Ганса Касторпа может приблизить превращение должного в сущее, разумного в действительное. И до тех пор, пока нацизм существует как некая идеологическая доктрина, как политическая потенция, т.е. до тех пор, пока не выявлены реальные масштабы его укорененности и силы его влияния на немцев, Томас Манн стремится убедить себя и других, что единственное подлинно немецкое — это гуманность. В этом смысле истинно немецкое равнозначно общечеловеческому. Но общечеловеческое — это и истинно еврейское, которое формировалось на заре европейской цивилизации. Как это происходило, как шла кристаллизация человеческого в человеке?

Об этом роман-эпопея «Иосиф и его братья».

Читая не только роман, но и доклад о нем, невольно приходишь к выводу, что в сказаниях об Иосифе прежде всего воплощены манновские представления об иудаизме как о «культурной основе бытия». И бытия, прежде всего, европейского, духовным фундаментом которого, писал Томас Манн, было иудеохристианство. Томас Манн неоднократно утверждал, что, дав миру единого Бога и десять заповедей, евреи заложили основы человеческой нравственности, духовную основу западноевропейской цивилизации, основы ее христианской культуры, ибо «христианство является не чем иным как духовным плодом иудаизма».

Эти его представления об иудаизме нашли свое выражение в теологии романа, которая, по словам Т. Манна, выводится из «трактовки присущей Ветхому завету идеи союза между Богом и человеком» (курсив — Т.М.) [24]. Думаю, стоит чуть подробней рассмотреть теологию романа и манновскую интерпретацию религиозности

«…В изложении событий мой роман, — писал Т. Манн, — придерживается Книги Бытия, с неизменно шутливой серьезностью стараясь оставаться верным этому первоисточнику, и многие места в тексте весьма напоминают толкование и комментарий Пятикнижия Моисеева — напоминают мидраш, написанный каким-нибудь ученым раввином» [25].

Обновление религиозных текстов в мидрашах Т. Манна обусловлено приведением их в соответствие, во-первых, с теми научными знаниями, на которых основано его повествование, и, во-вторых, с запросами современной автору эпохи.

Выше уже шла речь о том, что теологию романа Томас Манн выводил из главной танахической идеи — идеи союза, договора между Б-гом и человеком. Между Б-гом и Авраамом, пишет Томас Манн, заключается

«вечный завет, этот многообещающий для обеих сторон договор, к которому Господь относился настолько ревниво, что требовал от своего народа безраздельного, без какого бы то ни было заигрывания с другими богами, которых был полон мир, поклонения. Это было примечательно: с Авраамом и его заветом в мире появилось нечто такое, чего прежде в нем не было и чего народы не знали — проклятая возможность нарушать завет, отпасть от Б-га» [26].

Но вместе с «проклятой возможностью» появилась и ее благодатная альтернатива, отличающая Авраама и его потомство от других народов, — возможность хранить верность единому Б-гу.

«Авраам собрал разные силы в одну силу и назвал ее Г‑дом — пишет Т. Манн, — ее одну и раз навсегда, а не только для праздника, когда в льстивых гимнах приписывают всю силу и отдают все почести какому-то одному богу…, чтобы на следующий же день и в соседнем храме пропеть другому богу это же самое» [27].

Единобожие, верность и служение одному богу привели к новому и в отношениях людей друг к другу — в семье (переход от полигамии к моногамии), в общении (верность в дружбе и в сотрудничестве), в отношениях людей и общества с властью.

Стремление к высшим целям ведет к развитию и совершенствованию обеих сторон союза — и Бога, и человека. Подобно тому, как Бог не может без помощи человеческого разума пойти вперед, так и разум человека не может развиваться без Бога. Отсюда начатый с Авраамом и с тех пор непрекращающийся диалог между Б-гом и человеком. Но уже при самом начале этого диалога человек формируется как личность, как «Я», и только с таким человеком возможен диалог, в котором вторая сторона выступает как «ТЫ». Вот как это видит Томас Манн, комментируя соответствующий раздел Торы.

«Бог существовал, и Авраам ходил перед ним, освещенный в душе объективной Его Близостью… Он был и в Аврааме, который познал Его благодаря Ему. Но это-то и придавало силу и вес собственному «Я» праотца; это веское, сильное Б-гом «Я» отнюдь не собиралось исчезнуть в Б-ге, слиться с Ним и перестать быть Авраамом, нет, оно очень смело и твердо противостояло Ему, — разумеется, на огромном расстоянии от Него, ибо Авраам был только человеком, перстью земной, хотя и связанной с Ним познанием и освященным существованием Б-га в качестве «ТЫ». На такой основе Б‑г заключил с Авраамом вечный завет…» [28].

Начатый с Авраама и с тех пор непрерывающийся диалог между «Я» и «ТЫ», между человеком-личностью и Б‑гом и есть основа религиозности, которую автор «поэмы о человечестве» понимает как «вдумчивость и послушание; вдумчивое внимание к внутренним изменениям, которые претерпевает мир, к изменчивой картине представлений об истине и справедливости; послушание, которое немедля приспосабливает жизнь и действительность к этим изменениям, к этим новым представлениям, и следует таким образом велениям разума» (курсив — Т.М.) [29].

Так интерпретируется иудаистский принцип СВОБОДЫ ВЫБОРА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ человека, который должен уметь распознавать «дурное, устаревшее, все то, из чего человек уже внутренне вырос, что стало нестерпимым, невыносимым или, на языке Израиля, «скверной»». Становление человечества, человеческого в человеке совпадает с формированием «Я» — суверенной, ответственной, способной к самостоянию и одаренной самоосознанием и религиозным сознанием  л и ч н о с т и. Личность кристаллизуется в длительном процессе круговращений, точкой отсчета которого Томас Манн избирает «рождение из первобытного коллектива Авраамова «Я». «Притязания человеческого «Я» на роль центра мироздания являются предпосылкой открытия Бога» [30].

Но и внук Авраама, Иаков, хотя и видит в себе «подлинного героя драматической повести своей жизни», тоже еще пребывает «в плену нерасчлененности коллективного бытия». И лишь сын Иакова Иосиф — «освобождающаяся человеческая индивидуальность» — уже не только герой своей жизненной драмы, но и ее режиссер.

Если человеческое в человеке равнозначно его формированию как суверенной личности, то расчеловечивание есть процесс и результат уничтожения личностного в человеке. И Т. Манну ясно, что растление суверенной личности, ее возвращение в «нерасчлененность коллективного бытия» («массы»), расчеловечивание — это именно то, что несут с собой «диктаторско-террористические» режимы — нацизм и большевизм. И все, что происходило уже с самого начала противостояния им, — отказ Томаса Манна от аполитичности в пользу демократии, его защита разума против обскурантизма, его защита личности от расчеловечивания, его борьба против обретающего ужасающие формы истребительного антигуманизма — все это нашло опору в «поэме о человечестве», которая создавалась в течение двадцати лет — с 1923 по 1943 годы. «Большой эпический труд, прошедший со мной через все годы изгнания и придавший целостность моему бытию». Так определял для себя значение тетралогии об Иосифе ее автор.

Томас Манн о сущности тоталитарных режимов. «Массовый человек» — опора антисемитской и милитаристской политики нацизма

За годы, прошедшие от замысла романа до его публикации, завершилась краткая история Веймарской республики, нацисты пришли к власти, установив всеохватывающий «диктаторско-террористический» режим, острие которого было направлено против евреев, развязали Вторую мировую войну. При попустительстве западных демократий, которое нередко переходило в содействие, начали и продолжали технически организованное поголовное уничтожение «народа Священного писания».

Томасу Манну было ясно, что так и не воплотилась в сущее преподанная им как исконно национальная и одновременно общечеловеческая идея «серединности», связывающая благочестие немцев с учением народа Священного писания. Напротив, становились реальностью социально значимые процессы расчеловечивания, которых он так опасался.

17 октября 1930 года (семь лет спустя после речи «О немецкой республике») в том же Бетховенском зале прозвучало воззвание Томаса Манна «Немецкая речь. Призыв к разуму». Писатель анализировал причины «сенсационного волеизъявления народа» — во время выборов в рейхстаг в 1930 году Нацистская партия набрала 6,4 млн. голосов и получила 107 депутатских мест в парламенте, в то время как в 1928 году за нее голосовало 810 тысяч немцев, и она получила всего 12 мандатов. Что обеспечило успех доказавшего «свою огромную притягательную силу национал-социалистического движения?» Мощная пропагандистская кампания, считает Т. Манн. Разрушалась вера в разум, славилось возвращение к язычеству, «к радикально враждебному гуманности вакхическому культу природы», шло «восхваление животворных сил бессознательного». Все это Томас Манн относит к духовным источникам нацизма, явным образом противопоставляющего язычество христианству. К особо действенным идеям нацизма Томас Манн относит усиленно пропагандируемую нацистами «нордическую веру», которая «еще опаснее и еще страшнее затопляет и парализует мозги». Не используя этих разрушительных идей, нацизм вряд ли приобрел такую власть, какой он достиг, «став выразителем продиктованных чувством убеждений масс». И писатель заключает: в Германии (как и в России, реализующей «пролетарское учение о конце света»,) «фанатизм становится принципом спасения, восхищение — эпилептическим экстазом, политика — массовым наркотиком… Разум отвратил свой лик от людей…» [31].

За год до этого выступления в новелле «Марио и волшебник» Томас Манн, наблюдая предвыборную кампанию нацистов с активным участием в ней Гитлера и Геббельса, показал, как заезжий «волшебник», может умело просчитанной пропагандой гипнотически подчинять себе превращенную в покорную  м а с с у группу обезличенных гипнозом людей [32]. Очнувшийся от гипноза, опозоренный во сне Марио выстрелом, уложившем гипнотизера, демонстрирует действенное средство пресечения одурманивания людей, защиту их достоинства и возвращения к ним разума.

Речь «Призыв к разуму», как и «Речь о немецкой республике», прерывалась топотом ног, воем и руганью. От расправы докладчика спас его друг, дирижер Бруно Вальтер, который вывел его через запасной выход к машине.

30 января 1933 года при еще более «сенсационном голосовании» народа к власти в Германии приходит Гитлер. 11 февраля Томас Манн отправляется в кратковременное лекционное турне по Европе. День отъезда стал первым днем «полудобровольного-полувынужденного» изгнания из Германии, ставшего пожизненным.

Покинув Германию, Томас Манн напряженно следил за тем, что происходило в его злополучной стране. Его ужасает то, что кроется за «чудовищным и подлым обманом с пожаром рейхстага» [33]. Писатель считает, что

«поджег с одинаковым успехом могли совершить как нацисты, так и коммунисты, авторство может быть приписано и тем, и другим, ибо граница между ними в духовном и личностном отношении столь же размыта и нечетка, как граница между национал-социализмом и коммунизмом вообще. Я склонен усматривать подспудный смысл процесса в выявлении близости, родства и даже идентичности национал-социализма и коммунизма. Его результатом будет доведение ad absurdum ненависти и идиотской страсти к уничтожению друг друга. По существу, же этого вовсе не требуется, они лишь различные, — как различаются между собой братья, — выражения одного и того же исторического явления, одного и того же политического мира…» [34].

Такое сходство, точнее родство, находит свое выражение в общем для обеих стран государственном устройством — и в Германии, и в советской России восторжествовало тоталитарное государство, которое

«не только является основой власти, но подчиняет себе все, также и культуру, и прежде всего ее, командует ею, знает, какой она должна быть, диктаторски беря себе исключительное право руководства, и, не допуская противоречий, сокращает ее до своих понятий…» [35].

Прежде, напомню, речь шла о сходстве, подобии, родстве идейных источников антигуманизма в стране Гете и в стране Толстого. Теперь же Томас Манн приходит к выводу о тождественности политических форм его воплощения в обеих странах: тоталитарного типа государство в равной степени враждебно западной цивилизации, идее свободы, истины и права как в провозгласившей диктатуру, антикоммунизм и истребительный антисемитизм фашистской Германии, так и в декларировавшем демократию, интернационализм и антифашизм Советском Союзе.

Различия существовали таким образом в идеологическом оформлении тоталитарных режимов, в содержании и методах их пропаганды. Нацистская отличалась полной откровенностью, открыто провозглашала цели рейха — мировое господство арийской расы, истребительный антисемитизм, полное подчинение «новому порядку» других народов, славянских — прежде всего.

Родство обоих тоталитарных режимов становилось все более очевидным. «Наци-большевизмом» называет Т. Манн то, что возникало при заключении Пакта Молотова-Риббентропа в августе 1939 года.

«Новое варварство, — пишет он, — очень естественно вступило в контакт с якобы противоположной ему Россией. Если этот блок, в котором более трехсот миллионов человек, продержится, то почти немыслимо, что цивилизация, которая за время долгой войны тоже претерпит изменения, сможет победить его и поставить свои условия…Будущее во мраке…» [36].

В конкурентной борьбе за мировое господство «Братец Гитлер» пошел войной на братца-Сталина. Томас Манн делает все возможное для того, чтобы вовлеченные в мировую войну народы одолели нацистскую Германию.

Активное сопротивление надвигавшемуся варварству отличало позицию Томаса Манна от позиции тех, кого он называл «ренегатами культуры». К ним он прежде всего относил Освальда Шпенглера, принимавшего без сопротивления предсказанный им «Закат Европы».

Призывая к действию, Т. Манн анализирует природу «массового человека» и разъясняет, почему именно этот «человеческий тип» становится опорой тоталитарных режимов, почему ему достается власть, как это блестяще показал Хосе Ортега-и-Гасет в своей книге «Восстание масс». Искореняя культуру, эти режимы предоставляют полный простор антидуховному резонерству «массового человека», его смешанному с суеверием «мировоззрению», его стереотипам и предрассудкам. Провозглашая истинным все, что служит их «абсолютным принципам», подменяя истину мифом, а воспитание пропагандой, тоталитарные режимы вполне импонируют «взбесившемуся обывателю», который «кроме насилия верит только в ложь, и в ложь еще истовее, чем в насилие». Вожделенную свободу от своего «я» и «избавление страха перед жизнью массовый человек находит в коллективистском опьянении», освящаемом идеологическими приманками, такими как величие государства, господство высшей расы, беспощадная борьба с врагами.

В противоположность «ренегатам культуры» Томас Манн убеждает: вторжение «массового человека» в цивилизацию не означает неизбежного конца европейского мира. «Европу ждет гибель в том и только том случае, если она продолжит свое отступление». Томас Манн предупреждает: если не избавиться от гипноза, если и дальше дать эксплуатировать принципы свободы и толерантности, если гуманизм не станет воинственным, «Европа сохранит свое имя только в истории» [37].

Глава III

Катастрофа европейского еврейства. Нацизм — цивилизационное Зло

Томас Манн об отступничестве западных стран и их предательской политике в отношении уничтожаемого европейского еврейства. Нацизм — цивилизационное Зло

После краткого пребывания в Швейцарии в 1938 году Т. Манн переезжает в США. И там свое слово, свой авторитет он ставит на службу тем силам, которые «казалось, могли еще возвести плотину, преграждающую путь фашистской войне» [38]. Его, однако, глубоко удручает отступничество этих сил. Западные демократии, целенаправленно следуя принципу невмешательства, обнаружили полное равнодушие

«к судьбе немецкого народа, зверствам в концентрационных лагерях, пыткам и убийствам, преследованиям евреев и христиан…, к изгнанию всего духовного, к террористическому, потрясающему основы западной цивилизации господству в центре Европы невежественного большинства» [39].

В том же 1938-м году, что и цитированный сборник его политических статей, Томас Манн пишет доклад «О грядущей победе демократии», с которым объездил 15(!) городов Америки, подобно тому, как в 1921-м он объездил главные города Европы с докладом «Гете и Толстой».

Раскрывая исторические преимущества демократии, Томас Манн и тогда, и теперь видел разницу между «должной» и «сущими» демократиями. В канун войны он подвергал резкой критике «близорукую, слабую и бестолковую политику западноевропейских держав», предоставившую «национал-социалистическому режиму такую полноту власти, которая дает возможность этим людям творить, ничего не таясь и ни с чем не считаясь, решительно все» [40].

Пацифизм Запада был маской фашистских симпатий, он обернулся Мюнхеном 1938 года и стал «отчаянием всего мира». И хотя он знал всегда, пишет Т. Манн, что «всякая война, даже та, что ведется за человечество, оставляет после себя много крови, великую деморализацию, огрубление, оглупление», — тогда он «страстно мечтал о войне против Гитлера и подстрекал к ней» [41].

Война против фашизма была борьбой против «упразднения всех нравственных достижений человека» [42]. И Томас Манн прилагал все усилия, чтобы не восторжествовал «циничный взгляд будто война была всего лишь борьбой держав за власть и закончилась победой лишь благодаря перевесу в силе» [43]. Томас Манн стремится довести до сознания современников: нацизм — не просто военный противник, он последовательно и неуклонно уничтожает все устои цивилизации, он — ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ЗЛО. Пробное отравление газами четырехсот молодых голландских евреев Томас Манн оценивает как «сознательное и демонстративное историческое действие», которым нацисты хотят войти в историю. Между тем, к этому сообщению в Америке отнеслись как к «устрашающей выдумке» [44]. Антисемитизм в руках нацистов — «не что иное, как средство, гаечный ключ для того, чтобы разобрать на части весь механизм нашей цивилизации». Миф о зловредности евреев используется, чтобы завладеть миром, подтачивая его изнутри, привлекая маленького человека эрзацем аристократизма: «может быть я никто, но, по крайней мере, не еврей!»… «Удар по евреям, народу Священного писания, — утверждал Манн, — был сигналом к началу общего похода против основ христианства. То, чему мы сегодня свидетели, не что иное, как еще одно восстание непобежденных языческих инстинктов против установленных десятью заповедями ограничений. <…> Тем самым то, что происходит с евреями, — не только еврейский вопрос». [45].

Это должно было быть непреложной истиной для немцев, верных своим культурным традициям. Но должное и на этот раз не стало сущим. Слишком массовым было немецкое участие в антиеврейских «народных развлечениях», чтобы можно было воздержаться от собирательного понятия «немцы» и обобщающего — «Германия». Сущим для них стало иное, миру до того неведомое, — методичное, индустриально организованное истребление миллионов мужчин, женщин, стариков, детей, преданных мучительной смерти лишь потому, что они евреи. В годы, когда многие продолжали верить или изображать веру в то, что из Европы поступают всего-навсего «устрашающие выдумки», Томас Манн делает все от него зависящее, чтобы довести до сведения и сознания современников масштабы и суть Катастрофы европейского еврейства. В сентябрьской радиоречи 1942 года (одной из 55 речей, регулярно выходивших в эфир в годы войны] он сообщает: «Сегодня дошли до уничтожения, до маниакального решения полностью стереть с земли европейское еврейство». В подтверждение цитируется радиоречь Геббельса:

«Наша цель — уничтожить евреев. Победим ли мы или будем побеждены — мы должны достичь нашей цели, и мы ее достигнем».

Как нам теперь известно, Геббельс озвучивает решение состоявшейся в январе 1942 года Ванзейской конференции, на которой нацистским руководством был принят рабочий план «окончательного решения еврейского вопроса». План приводился в действие, и Томас Манн, опираясь на данные польского правительства в изгнании, оповещает своих слушателей, что только

«в Варшавском гетто гестапо замучило до смерти семьсот тысяч евреев, из одного только Минска — семьдесят тысяч. Знаете ли вы об этом, немцы?»

 Немцы и весь мир должны были также знать, что

«тысячи евреев из Франции отправляются в товарных вагонах на Восток…, что есть точный отчет о том, что не менее 11 тысяч польских евреев в течение четверти часа были превращены в трупы» [46].

Откуда эти цифры у польского правительства в изгнании? Теперь известно, что такие данные поставлял польский офицер Витольд Пилецкий, добровольно заточивший себя в Освенцим и бежавший оттуда в апреле 1943 года. Польское правительство пересылало эту полученную ценой смертельного риска информацию правительству Великобритании. В 1945 году Пилецкий представил полный отчет об Освенциме. Отчет был опубликован через 55 лет в 2000!!! году. Польская народная демократия расстреляла Пилецкого в 1947 году. Сейчас он признан одним из выдающихся героев Второй мировой войны. Другой офицер Армии Крайовой Ян Карский, намеренно попавший в Варшавское и в другие гетто, откуда евреев отправляли в лагеря смерти, побывав и в самом таком лагере, одолев неодолимое, добрался до Лондона. Его отчет о планомерном уничтожении евреев был направлен правительству Великобритании. Весной 1943 года Карскому удается прорваться к Рузвельту. Президент и его окружение предпочитают не верить «таким ужасам». Карский вместе со своим отчетом представил обращенную к правительствам Декларацию еврейских лидеров, в которой предлагалось объявить нацистам, что в ответ на акции уничтожения евреев будет подвергаться бомбардировкам население Германии. Черчилль зачитал Декларацию в парламенте. Дальше общего возмущения и сочувствия дело не пошло. Резон — почему только на еврейские акции? Как к этому отнесутся русские и другие народы, бывшие тогда под оккупацией? Как бы отвечая на этот резон, Томас Манн писал: «Другие народы также испытали на себе безжалостность нацистов… Но только евреи были приговорены к истреблению» [47].

Голос Томаса Манна не был голосом из хора. Он нарушал вполне злонамеренное замалчивание. Летом того же 1943 года Томас Манн доводит до сведения цивилизованного мира, что число погибших, уже исчисляемое миллионами, «поскольку эти страшные акции проводятся во все больших размерах», продолжает возрастать. «Из них более всего евреев из Восточной Европы, то есть тех людей, кого изобретатели германской расы господ считают вредными насекомыми и потому заявляют, что призваны очистить от них землю. В действительности же восточноевропейское еврейство — резервуар культурных сил и почва, на которой выросли гении и таланты, обогатившие западную науку и искусство». И Томас Манн обращается к окружавшим его столпам демократии: «…мы, которые хвастливо считаем себя борцами за гуманизм и человеческое достоинство, должны спросить себя, делаем ли мы хотя бы все, что в нашей власти, чтобы смягчить неописуемые страдания, которые обесценивают всякий гуманизм» [48]. Писатель напоминает о корабле с еврейскими беженцами, «который в 1939 году как призрак блуждал по морям, и ни один порт его не принимал, пока наконец эмигрантов не приютили маленькие страны, Голландия и Бельгия. Мир в лености сердца своего разрешил Гитлеру насмехаться над этим». (курсив мой. — Л.Д.) [49].

Томас Манн говорит о корабле «Сант Луис» с 930 еврейскими беженцами на борту. Полгода спустя после «Хрустальной ночи», в мае 1939 года он взял курс на Кубу. По прибытии оказалось, что все визы пассажиров аннулированы и в Кубу им въезд запрещен. Корабль простоял на рейде несколько дней, в течение которых шли переговоры о разрешении на въезд с правительством США и других стран. Отказ был повсеместным. Правительство Кубы потребовало немедленного отплытия корабля, в противном случае он будет атакован силами военного флота, В июне корабль с истощенными и отчаявшимися людьми вернулся к берегам Европы. Капитан Густав Шредер приложил невероятные усилия, чтобы хоть часть его пассажиров взяли европейские страны. Англия приняла 287 человек. Франция — 224, 214 — Бельгия, 151 — Голландия. Спаслись принятые Англией, остальные разделили судьбу евреев оккупированных нацистами стран.

Томас Манн задается вопросом: «Почему евреям не было предоставлено убежище, когда еще было на это время, в странах, где было достаточно места и где могли пригодиться рабочие руки, хотя бы временное убежище, без обязательства оставить их там навсегда?» [50]. Причина ему известна. «…Кровавая расправа с евреями вызывает всеобщее одобрение, в лучшем случае наталкивается на равнодушие», — признается он в дневнике [51]. Других же он убеждает: «Но и сегодня (1943 год) еще не поздно. Иммиграционные законы в крупных демократических государствах установлены для нормального времени… С бюрократическим равнодушием придерживаться их в сегодняшних условиях…, — разъяснял истинный смысл злокачественного бездействия «демократов» Т. Манн, — значит показать фашистским врагам ахиллесову пяту вместо того, чтобы, изменив на время эти законы, доказать, что война действительно ведется во имя гуманности и человеческого достоинства» [52].

Похоже, подобные соображения вообще не приходили в головы руководителей демократических государств, прибывших на конференцию в Эвиан (Франция) в июле 1938 года. Конференция, на которую прибыли представители 32 государств, была созвана по инициативе Рузвельта и посвящалась одному вопросу — о предоставлении убежища политическим беженцам. Речь, прежде всего, шла о евреях, положение которых резко ухудшилось после оккупации Австрии (аншлюс) нацистами в марте 1938 года. Конференция длилась почти две недели (5–16 июля), успели выступить представители всех стран трех континентов — Европы, Америки, Австралии. В результате были приняты решения, которые продемонстрировали, что НИ ОДНА СТРАНА В МИРЕ не хочет впускать евреев. Понятно, такие решения окончательно развязали Гитлеру руки. Об этом и пишет Томас Манн, вероятно, имея в виду Эвианскую конференцию: «Гитлер бросил вызов миру: «Если вы такие гуманисты, почему же вы не принимаете евреев? Но вы не готовы это сделать, ни одна страна не готова» [53].

Многие трактуют, и не без основания, БЕЗ-действие свободного мира как его СО-действие Гитлеру. Во всяком случае, спустя всего четыре месяца после Эвиана, в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года в Германии прошли ужасающие погромы, известные как «Хрустальная ночь». Началось повальное бегство евреев из подвластных Гитлеру территорий. Но бежать было некуда — корабль Сант Луис и другие подобные истории тому доказательство.

Последовательность событий убеждает: Ванзейская конференция января 1942 года, на которой был принят план ИНДУСТРИАЛЬНО организованного тотального уничтожения евреев, является ПРЯМЫМ СЛЕДСТВИЕМ Эвианской конференции 1938 года. А также следствием того, что истребление, осуществлявшееся в странах Восточной Европы «ручными методами» (массовые расстрелы, один из первых — Бабий Яр, ставший символом Катастрофы восточной части европейского еврейства), посчиталось нерентабельным — слишком медленным и трудозатратным, а также с потерей полезных отходов (волосы, золотые протезы и т.п.). Фабрики смерти и тогда, когда о них стало известно, не вызвали никакой реакции. Таким образом демократии продемонстрировали полное свое безразличие к судьбе европейских евреев, полное свое попустительство настоящим преступлениям против человечества, чинимым нацизмом. Таким был смысл их БЕЗ-ДЕЙСТВИЯ, на деле превратившегося в СО-ДЕЙСТВИЕ нацизму. Манн считал естественным, что каждый из народов, вовлеченных в бойню, сражался в первую очередь за свое сохранение и свою свободу. Но в то же время он считал своим долгом показать, что кроме ясной для каждого цели — защиты себя и своего народа, война ведется и во имя общих целей. Именно потому, что целеустремленное истребление еврейства — и по замыслу, и по исполнению, и по результатам — означало крах духовных устоев цивилизованного человечества, защиту и спасение евреев оно должно было осознать как одну из своих общих задач, как задачу общечеловеческую.

Должное, однако, снова — и в разгар Катастрофы, и в послевоенном мире — продолжало далеко отстоять от сущего.

Глава IV

Т. Манн: «Нет равного еврейскому народу в самостоятельности, твердости, храбрости…» О ГЕРОИЗМЕ евреев во Второй мировой войне

Евреи, понесшие самые страшные потери, воспринимались большинством как пассивная масса, покорно идущая на казнь. На самом же деле какие евреи «добровольно» собирались в «массы» (говорили нередко «в стадо, как овцы»), далее гонимые на «коллективную плаху» (Василий Гроссман, «Треблинский ад»). В подавляющем большинстве это были женщины, старики, дети, были и мужчины, обманутые нацистскими грозными приказами о переселении, за невыполнение которых — расстрел. Но и в среде этих обреченных зрело сопротивление. Сейчас известны многочисленные восстания в гетто и совсем уже немыслимые — в лагерях смерти Собиборе, Треблинке и Освенциме. В результате два крупнейших центра уничтожения евреев — Собибор и Треблинка — перестали существовать. «Да не в конце войны, а из-под немцев, налитых еще полной силой — в 1943 году», — пишет историк Катастрофы Анатолий Кардаш [54]. В том же 1943 году было не одно обращение к союзникам с просьбой разбомбить хотя бы подъездные пути к фабрикам смерти, но, как известно, они продолжали функционировать на полную мощность почти до самого конца войны, вплоть до их освобождения Красной и армиями союзников. И только благодаря немыслимым в лагерях смерти восстаниям самих евреев исполнение «Окончательного решения» в двух из них было пресечено. Они перестали существовать вообще!

Эти восстания, как и восстание в Варшавском гетто, нельзя расценивать как «бои местного значения». Уничтожение лагерей смерти — это удар по нацизму как таковому, по его генеральной цели, по главным для него устремлениям и планам. Планам истребления всего еврейского народа с предварительным низведением умертвляемых людей до животного состояния.

Сопротивление евреев, их героизм доказывали их человекостойкость. И недаром мемориал в Иерусалиме Яд ва-Шем называется музей памяти Катастрофы и ГЕРОИЗМА. Но введенный Европарламентом «Международный день памяти жертв Холокоста» называется, как мы видим, иначе. Он, начиная с 2005 года, отмечается ежегодно в день освобождения Освенцима Красной Армией. Полком, первым вошедшим в лагерь смерти, командовал полковник Григорий Давидович Елисаветский, один из полумиллиона евреев, воевавших в Красной Армии. И один из полутора миллионов евреев во всех армиях союзников. День памяти Катастрофы в Израиле, кроме Международного в январе, особо отмечается в апреле — он приурочен к началу восстания в Варшавском гетто. Возникает вопрос: не пора ли и на международном уровне перестать культивировать стереотип евреев лишь как беспомощных жертв? (Правильнее — оставленных без помощи жертв механизированной системы тотального уничтожения всего народа). В общей борьбе с нацизмом евреи были полноценными ее участниками, действенными и результативными партнерами других народов везде — в воюющих армиях (полтора миллиона), в партизанских отрядах, в подполье, в движениях сопротивления, наконец, в особо героических — в восстаниях в гетто и лагерях смерти.

Думаю, Томас Манн одобрил бы день памяти евреев во Второй мировой войне так, как его принято отмечать в Израиле. Еще в годы войны ему стало известно о восстании в Варшавском гетто. Томас Манн высоко оценил героизм его организаторов и участников. Выступая весной 1944 года на выставке документов, приуроченной к памятному дню — 19 апреля 1943 года, первой годовщине «незабываемого героического восстания евреев Варшавского гетто против их мучителей», Манн выражает уверенность, в том, что «еврейскому духу и его освященному религией пониманию действительности уготована еще важная роль при созидании социального мира, черты которого постепенно начинают обозначаться» [55]. В том же 1944 году, в сборнике, посвященном семидесятилетию Хаима Вейцмана — «естествоиспытателя высочайшего ранга…, мудрого и влиятельного руководителя еврейского народа», проявившего такое воодушевление и такой характер, что его «можно считать звеном в неразрывной цепи — от Амоса до Иезекиля», — Томас Манн называет евреев древним, талантливым и необходимым миру народом. «Нет равного еврейскому народу, — пишет он, — в самостоятельности, твердости, храбрости… Он самый упорный народ на земле, он есть, он был, он будет…» [56].

Томас Манн — и это очевидно — не ограничивает вклад евреев в мировую культуру их духовным творчеством в древности. Ему абсолютно чуждо отношение к евреям как к историческому реликту, представление о том, что их живая история давно исчерпалась. Представление, которое на протяжении двух тысячелетий культивировалось христианской церковью и которое нашло также поддержку у некоторых ученых. (Так, например, считал французский историк раннего христианства Эрнест Ренан). Еще в довоенном 1937 году Т. Манн говорил о принципиально важном участии еврейской части населения Германии в немецкой культуре, и более того, — о «важности, необходимости существования еврейского духа для современности и для будущего нашего континента».

Мир нуждался тогда и нуждается теперь «в еврейской нации и ее своеобразии так же, как он нуждается для своего существования и прогресса во всяком другом варианте и оттенке человеческого и национального характера». Стойкость еврейского народа, его «живое внимание к новому, несущему в себе будущее, окажутся необходимыми и обязательными во все грядущие времена».

Глава V

Томас Манн о воссоздании еврейской государственности

Великий провидец Томас Манн, как никто, постиг, насколько тесно переплетены судьбы еврейские с судьбами общеевропейскими. Он одним из первых, если не первый, продемонстрировал цивилизационное измерение не только еврейского вклада в европейскую культуру, но и Катастрофы европейского еврейства. С тем же измерением он подошел к оценке еврейской государственности, воссозданной спустя две тысячи лет после ее утраты. Долгие годы Томас Манн считал доминантой в жизни еврейства ЕВРОПЕИЗАЦИЮ, а в сионизме придерживался его духовной версии. Когда же стало ясно, что евреи не только укоренены в Европе, но и погребены в ней, Томас Манн безоговорочно перешел на позиции политического сионизма. Он настаивал на том, что только собственное государство, способное организовать САМОзащиту, САМОстояние народа, может гарантировать его безопасность, его дальнейшее полноценное существование, продолжение его истории.

Возражая своим оппонентам, Томас Манн анализировал ту политическую реальность, в которой еврейское государство появилось на свет и которая стала политическим контекстом всей его дальнейшей истории. Отстаивая возрожденный Израиль, Томас Манн последовательно разоблачал продолжение циничной политики великих держав, какой они придерживались в предвоенные и в военные годы. Он показал, сколь губительным для евреев было противодействие англичан еврейской репатриации до и во время войны, сколь подлым оно становилось, когда уцелевшие в Катастрофе евреи пытались добраться до своего единственного в мире отечества-убежища.

Уже первая война Израиля — война за независимость (1948) доказала адекватность оценок Томаса Манна. Он утверждал, что нападение арабских стран на новорожденный Израиль во многом было спровоцировано «борьбой великих держав за нефть и базы» [57]. И мы снова видим, насколько для него был неприемлем манипуляционный, своекорыстный подход к евреям, на этот раз к их государству. Манн писал:

«Война разжигалась англичанами, заинтересованными в восстановлении своего мандата на Палестину».

Но особо он отмечал противостояние двух держав — СССР и США. 19 марта 1948 года, когда до истечения срока мандата оставалось менее двух месяцев, американская делегация в ООН отозвала свое согласие на раздел Палестины. «Последнее решение США, — утверждал Т. Манн, — никак не связано с Палестиной, а только с военными планами против СССР» [58].

Только еще нарождавшийся Израиль становился разменной монетой в большой политической игре. Возмущаясь цинизмом этой игры, Томас Манн не закрывал глаза на принципиальные различия игроков. О США он писал:

«…Мы здесь ведем трудную борьбу против тенденций, которые, как мы опасаемся, могли бы морально и физически повредить этой, безусловно, порядочной стране» [59].

Послевоенный СССР Томас Манн оценивал как страну, где укоренена «тоталитарная политика, которой присягнул и которой добивается коммунизм» [60].

Речь идет о политике Сталина, начавшего новый виток государственного террора. Томас Манн пишет о кампаниях против творческой интеллигенции, быстро переросших в борьбу с «безродными космополитами». Именно тогда в обновленной мессианской версии советизма, на новом этапе борьбы Сталина за мировое господство появляется новый Враг, враг коммунизма и заодно «всего прогрессивного человечества». Новое мировое Зло — это сионизм, Израиль. Это новая мишень тотального антисемитизма, наследующего нацистскому и тоже чреватого, как и нацистский, «окончательным решением еврейского вопроса». Ибо он нацеливает на Израиль, ставший современным Центром существования еврейского народа. После гибели европейского еврейства жизненный Центр народа переместился на Ближний Восток.

В ходе необъявленной войны с Израилем в СССР разрабатываются идеология и политика антисионизма, тактика и стратегия борьбы с ним. АНТИСИОНИЗМ — это принципиально НОВЫЙ формат борьбы с еврейством, борьбы не только с «мировым еврейством» (Гитлер), а прежде всего с его воссозданной государственностью. Сомнительная честь этого злокачественного новообразования принадлежит СССР времен сталинизма и постсталинизма, включая «застой» (стагнацию).

В новой политической ситуации воспроизводится синтез террора и пропаганды — этой отличительной особенности всех тоталитарных систем. Такой синтез становится основой всех войн с Израилем, войн, при решающем участии СССР формировавшихся как гибридные. Тех, что стали бичом нашего времени.

При снабжении арабских стран оружием СССР одновременно обеспечивал арабов идеологией и пропагандой — советский антисионизм в переводах на арабский становится знаменем «национально-освободительной борьбы» во всех войнах арабов с Израилем.

Идеология антисионизма получает также широкое распространение на Западе. Выдавая себя за борца с новым фашизмом — «фашизмом под голубой звездой», с «сионизмом-расизмом» (организованная СССР резолюция в ООН, 1975 г.), СССР снова являет себя в роли главного Антифашиста эпохи. В качестве неоантифашиста он сбивает некую новую «антифашистскую коалицию» в большинстве из арабских и африканских стран. В нее под влиянием того же советского антисионизма втягиваются и западные страны со своими «новыми левыми», ставшими предтечей неолиберализма и политкорректности. Так формировался унаследованный от СССР действующий и поныне электорат в ООН. Что представляет собой современный антисионизм-антиизраилизм? В крайних его формах, таких, как в исламистском Иране или в экстремальных арабских странах и сообществах открыто звучит призыв к полному уничтожению Израиля, то есть к уничтожению Центра существования современного еврейства. Призыв, воспроизводящий в обновленной редакции нацистское «окончательное решение еврейского вопроса». Ибо уничтожение жизненного Центра народа равносильно полной остановке сердца живого организма, то есть его гибели.

Смысл исламизма, объявившего войну на уничтожение не только Израилю, но и всему Западу, становился очевидным многим, но далеко не всем. На этот раз речь идет о тех интеллектуалах и политиках, которые содействуют исламизму из соображений «гуманизма», с позиции «защиты прав человека», самым злостным нарушителем которых объявляется государство Израиль. Их стараниями принимаются десятки антиизраильских резолюций в ООН. Из этих же кругов исходит требование делигитимации еврейского государства, то есть требование лишить его самого ПРАВА на существование. И несмотря на то, что Израиль — по факту, является признанным форпостом Запада в его противостоянии международному терроризму, эта предательская и, по существу, самоубийственная политика по отношению к еврейскому государству продолжается.

Суицидные тенденции в странах Запада были в центре внимания Томаса Манна. С самого рождения Израиля он клеймил предательскую политику западных демократий, демонстрируя ее САМОУБИЙСТВЕННЫЙ характер. Он показал, каким предательским в отношении своей собственной государственности, своей культуры и своих ценностей было бездействие демократий, превратившееся в самоубийственное содействие нацизму, который добивался их уничтожения и с которым они вели кровопролитную войну. О суицидных тенденциях в культуре предвоенной Германии, проложивших дорогу нацизму, — послевоенный эпохальный роман Томаса Манна «Доктор Фаустус». Он так его и назвал — «Роман моей эпохи». Оказалось, не только его, но и нашей, не только XX, но и XXI века [61].

Оказалось, что не только в предвоенной Германии действовали суицидные тенденции. Они обнаруживаются в разных формах и в других странах Запада и становятся особенно влиятельными в наше время.

Самоубийственными угрозами, считал Томас Манн, чреват был отказ США от согласия на создание еврейского государства. Он писал: «Это самое возмутительное событие со времени  п р е д а т е л ь с т в а  Чехословакии в 1938 году. Это способствовало деморализации мира, что раньше или позже, — предупреждает Манн, — приведет к ВСЕОБЪЕМЛЮЩЕЙ катастрофе». (Заглавный шрифт мой — Л.Д.)

Не находимся ли мы на пути к ней? Ведь и тогда, предательство, начавшееся с Чехословакии, осуществлялось и в отношении европейского еврейства. О чем тогда же во весь голос возвещал Томас Манн. И тогда катастрофа, начавшаяся с жертв предательства, стала всеобъемлющей. И одоление цивилизационного Зла — нацизма, досталось невероятно дорогой ценой.

Не столкнулись ли мы, живущие в XXI веке, со схожими цивилизационными проблемами? Понимаем ли мы, что есть Цивилизационное Зло нашего времени, в каких формах оно существует, в каких идеологиях формулирует свои цели, в ком обозначает своих врагов, призывая к их уничтожению? В каких формах ведет оно свои войны — интегральные и чисто террористические? Кто вершители этого Зла и кто его пособники? Завершился или продолжается тот «закат Европы», который начался с предательства Чехословакии, а затем продолжился в содействии уничтожению европейского еврейства?

Великий наставник Томас Манн оставил нам в наследство свой опыт и свое творчество. Он показал, как распознавать ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ЗЛО, как важно определить его вершителей и их пособников — «пораженцев рода человеческого». И, пожалуй, главное — Томас Манн показал, как можно, как необходимо противостоять Цивилизационному Злу своего времени, его идеологической, политической и вооруженной экспансии.

Нам остается хорошо усвоить уроки Великого Европейца.

Примечания

[1] Эта статья во многом основывается на моей статье «Томас Манн о еврействе, евреях и еврейском государстве» (Альманах «Еврейская старина», №1 2017) и на моем предисловии «Томас Манн. Уроки гуманизма» к сборнику Томас Манн «О немцах и евреях. Статьи, речи, письма, дневники». Составители сборника Л. Дымерская-Цигельман и Е. Фрадкина. Иерусалим, «Библиотека-Алия», 1990. Примечания и перевод Е. Фрадкиной. В дальнейшем в примечаниях сборник Томас Манн «О немцах и евреях» будет называться сокращенно «Сб.» Все переводы в нем выполнены германисткой Евгенией Семеновной Фрадкиной. Во всех ее переводах указаны немецкие источники. Выходные данные по цитатам из работ Т. Манна, опубликованных в разных изданиях на русском языке, будут приводиться в соответствующих примечаниях.

[2]  Сверхнасилие — так В. Гроссман определял методы управления в тоталитарных системах.

Литература

Т. Манн «Гете и Толстой». Собр. соч. Т. 9, М., 1960. Т. Манн. «Культура и политика», Собр. соч., т. 10, М., 1960, стр. 288–296. Т. Манн. «Письмо Гансу Йосту», Э. Келлер. «Национализм и литература». Берн, 1970, стр. 222. Т. Манн. «Очерк моей жизни». Собр. соч., т. 9, стр. 128–129 Т. Манн. «Культура и политика», стр. 288–296. Там же. Т. Манн. «Письмо Э. Бертраму». Цит. По: С. Апт, «Томас Манн», М., Мол. Гвардия, 1972, стр. 200. Т. Манн. «Письма». М., Наука, 1975, стр. 32. См. то же письмо. Т. Манн. «Дух и сущность немецкой республики», Сб., стр. 77–83. Там же. Там же. Т. Манн. «Гете и Толстой», гл. «К вопросу о рангах», стр. 489–494 Там же, стр. 598. Там же. Там же, стр. 602. Там же. Там же. Там же, стр. 604. Т. Манн. «О еврейском вопросе». Сб., стр. 368. Т. Манн. «К проблеме антисемитизма». Сб., стр. 192. Там же. Т. Манн. «Гете и Толстой». Соч., т. 9, стр. 571. Т. Манн. Доклад «Иосиф и его братья». т. 9, стр. 172–198. Там же. Там же. Т. Манн. «Иосиф и его братья», М., 2000, стр. 373. Там же, стр. 369. Там же, стр. 373. Т. Манн. Доклад «Иосиф и его братья». Т. Манн. «Немецкая речь. Призыв к разуму». Сб., стр. 122–127. Там же. Т. Манн. «Из дневников», 24 октября 1933 г. Сб., стр. 143–144 Там же. Т. Манн. «Внимание, Европа!». Сб., стр. 158–172. Т. Манн. «Из дневников», 2 сентября 1934 г. Сб., стр. 150. Т. Манн «Внимание, Европа!». Сб., стр. 158–172. Т. Манн. «Вступит. Статья к сб. «Внимание, Европа!». Сб., стр. 241–244, 246. Там же. Т. Манн. Письмо А. Мейер от 17 февраля 1943 г. Сб., стр. 428‑429. Т. Манн. Письмо Г. Гессе от 8 февраля 1947 г. Сб., стр. 322. Т. Манн. «Немецкие слушатели». Радиоречь, январь 1942. Сб. стр. 275–277, 350–351. Т. Манн. «О нюрнбергских процессах». Сб. стр. 317-318, 355. Т. Манн. «Немецкие слушатели». Радиоречь, январь 1942. Сб., стр. 275–277, 350–351. Т. Манн. «Опасности, грозящие демократии». Сб., стр. 271–273, 348. Т. Манн. «Немецкие слушатели». Радиоречь,27 сентября 1942 года. Сб. стр. 412–414. Т. Манн. «Упорный народ». Сб., стр. 425–428. Т. Манн. «Гибель евреев Европы». Сб., стр.418–419. Там же. Там же. Т. Манн. Из дневников. 23 апреля 1943 год. Сб., стр. 415. Т. Манн «Гибель евреев Европы». Сб., стр. 418–419. Там же. Аб Мише (Анатолий Кардаш) «Преображения евреев». Тель-Авив, 2013, стр. 132. Книга об участии евреев во всех формах борьбы с нацизмом. Историк Катастрофы А. Кардаш пишет о руководителе восстания евреев в Собиборе Александре Печерском, с его слов описывает само восстание в лагере смерти. Т. Манн. «Еврейскому рабочему комитету». Сб., стр. 428. Т. Манн. «Упорный народ». Сб., стр. 425–427. Т. Манн. Письмо И. Магнесу от 1 апреля 1948 года. Сб., стр. 433–435. Там же. Т. Манн. Письмо Джулио Эйнауди от 28 июня 1953 года. Сб., стр. 330–331. Л. Дымерская-Цигельман. «Томас Манн и его «Доктор Фаустус». «Исследования по истории науки, литературы и общества». Ганновер, 2020 г. Т. Манн. Письмо И. Магнесу от 1 апреля 1948 года. Сб., стр. 433‑435.

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer8_9/dymerskaja/