(продолжение. Начало в №2-3/2020 и сл.)
Эсфирь Цлаф — Ирина Вениаминовна Бронштейн (1922-2001). Мамина сестра
МОЛЧАНИЕ
Глава 8
Проверочно-фильтрационный пункт
г. Выборг
2 ноября 1944 г. закончился трехлетний плен Фиры. Все происходившее с ней до войны осталось в глубинах подсознания — подобно когда-то увиденному фильму, кадры из которого изредка всплывали в памяти. Что общего между той, другой девушкой и этой, нынешней? Разве та могла понять, что такое дышать свежим воздухом, есть досыта, слышать пение птиц и шум листвы, наслаждаться ароматом цветов, видеть солнечный луч на полу комнаты? Что такое ходить без оглядки, разговаривать, не таясь, просыпаться без страха, засыпать без боли? Разве она могла осознать, что обыкновенная, «скучная» жизнь — это и есть счастье?
Фира Цлаф до и после плена (Фотографии 1940 г. из Архива СПбПУ и 1944 г. из Архива УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области)
Между ними пролегла пропасть, которую не перешагнуть, не перепрыгнуть. Даже имя у них теперь разное — она навсегда стала Ириной Вениаминовной. Правда, фамилия еще прежняя, Цлаф — но и это не надолго.
***
Наконец-то, свободна! Свободна вместе с тысячами молодых людей, в полной мере ощутивших на себе не только все ужасы войны, но и тяготы неволи. Разумеется, они радовались. Но радость омрачалась чувством тревоги: как встретит их родина? Не заклеймит ли страшным обвинением, не накажет ли за мнимую измену?
Слухи о возможной каре давно ходили среди узников лагерей. Они частенько вспоминали угрозы политруков и страшный Приказ 270, сулящий кары не только «трусам и предателям», но и их семьям. Ленинградцы думали о прошлой, «зимней» войне с Финляндией. Тогда, рассказывали, тоже было немало пленных, но никто домой не вернулся. Куда их дели? Расстреляли, посадили, сослали? Об их судьбе ничего не знали.
Бывшие ополченцы путались в мыслях, переживали, но даже шепотом не делились своими тревогами с товарищами по несчастью — боялись. Теперь они стали задумываться о лежащих на соседних нарах: «А кто он такой и что может про меня рассказать?».
Впереди грозно маячила государственная проверка. Они записывались в добровольцы вместе, воевали на фронте вместе, мучились в плену вместе, но ответ-то держать каждому свой, по отдельности.
Вскоре всех рассадили по грузовикам и повезли на станцию. Там — в эшелон. Объяснений не давали, что прибавило волнений: уж, не в Сибирь ли? Но, благо путь оказался недолгим. Через несколько часов их выгрузили где-то в тупике за станцией и повели под конвоем в лагерные бараки. Сказали, что это временно, что с ними поговорят и отпустят… или определят степень вины, если таковая есть.
Получалось так, что из ада они попали в чистилище и теперь от решения следователей СМЕРШ будет зависеть их дальнейшая судьба. Кто же будет рассматривать запутанную историю, зачастую непонятную даже им самим? Кем окажутся эти дознаватели — ангелами или демонами? По виду не поймешь — форма на них одинаковая, НКВДшная. И вход в кабинет один для всех. А вот выход разный: кому в рай свободы, а кому — в преисподнюю северных лагерей…
Проверочно-фильтрационный пункт НКВД СССР. Город Выборг.
***
Долгое время в Советском Союзе тема фильтрации возвратившихся из плена обсуждалась очень осторожно ввиду ее «непопулярности». На протяжении полувека недоступность информации являлась настоящим камнем преткновения для историков — получить документы стало возможным лишь после того, как архивы стали постепенно приоткрываться для широкого доступа.
Но и тогда далеко не все стало ясно, и это порождало распространение многочисленных слухов. Те же, в свою очередь, превращались в самые разнообразные и противоречивые мифы, нашедшие свое отражение в литературе и искусстве, а особенно — в публицистике. Появилось даже несколько сюжетных линий. Так, по одной из них, чуть ли не все пленные являлись пособниками врага, а то и похлеще — завербованными агентами. Другая пугала сетью железных дорог, проложенных непосредственно от ворот фильтрационных лагерей прямо на Колыму без остановок. Третья убеждала, что следственные отделы СМЕРШ состояли сплошь из психопатов и садистов. Четвертая отрицала репрессии: дескать, их и в помине не было, пленных поспрашивали, как жилось в плену, и тут же отпустили домой. Есть и пятая, и шестая…
Чтобы избежать влияния искаженных представлений о фильтрации и госпроверке, обратимся к трудам по истории репатриации советских граждан во время Великой Отечественной войны. С публикацией их в открытой печати появилась возможность не скрести информацию по сусекам, а получить относительно полную картину недалекого прошлого, хотя ученые откровенно признаются в том, что работа над уточнением данных продолжается вплоть до настоящего времени.
Первый из вопросов: когда в СССР была организована сеть проверочных пунктов и лагерей?
Наверное, не все готовы согласиться с этим утверждением, но известный российский иcследователь профессор А.Ф. Бичехвост считает, что фильтрация «неразрывно связана с историей и традициями советской пенитенциарной системы, основы которой были заложены в первые годы Советской власти».[1] Гигантская репрессивная машина в течение двух десятилетий беспощадно перемалывала всех, кто в нее попадал: наряду с контрреволюционерами, белогвардейцами, шпионами и диверсантами, страдали ни в чем не повинные люди, в том числе и пленные. До поры до времени это были военнослужащие армий зарубежных стран, иностранные поданные, большей частью Польши.
Для своих же соотечественников, побывавших во вражеской неволе, первые лагеря были образованы после завершения советско-финской войны 1939–1940 гг. Тогда после подписания мирного договора добровольно остались в Финляндии около 99 бывших красноармейцев. Они успели бежать в нейтральную Швецию и не были выданы в СССР.
Остальных вернули на родину. По данным разных авторов, их было от 5500 до 6000 человек.
Впрочем, в данном случае расхождение в количестве не играет никакой роли. Важно лишь то, что сразу же по возвращению их отправили в Южский спецлагерь, устроенный на территории Ивановской области. Заключенных лишили права переписки, свиданий с родными и близкими. Место пребывания держалось в строгом секрете.
После окончания следствия дела бывших военнопленных рассматривало Особое совещание в Москве, откуда для каждого из них пришло отдельное решение: «За сдачу в плен белофиннам направить в трудовые-исправительные лагеря на …». Так Воркутлаг обогатился несколькими тысячами заключенных.
28 июня 1940 г. Берия доложил Сталину: «В Южском лагере содержится 5175 красноармейцев и 293 чел. начсостава, переданных финнами при обмене военнопленными. Оперативно-чекистской группой выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену и завербованных финской разведкой для вражеской работы в СССР. Из этого числа закончено и передано прокурором МВО в Военную коллегию Верховного Суда СССР следственных дел на 344 чел. Приговорены к расстрелу 232 чел. Приговор приведен в исполнение в отношении 158 чел.
Бывших военнопленных в числе 4354 чел., на которых нет достаточного материала для предания суду, подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену, — решением Особого Совещания НКВД СССР осудить к заключению в исправительно-трудовые лагеря сроком от 5 до 8 лет.
Бывших военнопленных в количестве 450 человек, попавших в плен, будучи раненными, больными или обмороженными, в отношении которых не имеется компрометирующих материалов, — освободить и передать в распоряжение Наркомата обороны».[2]
«Незаконным осуждением практически ВСЕХ побывавших в финском плену был создан прецедент для дальнейшей расправы с теми, кто оказался в последующем в плену» — так заканчивает свой исторический экскурс профессор А.Ф. Бичехвост, предваряя им подробный рассказ об организации фильтрационных лагерей в период Великой отечественной войны.
***
«Специальные» лагеря, впоследствии переименованные в проверочно-фильтрационные, были созданы по постановлению Государственного комитета обороны от 27 декабря 1941 года №ГКО-1069сс (совершенно секретно) «О мерах по выявлению среди бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену и в окружении, изменников Родины, шпионов и дезертиров».[3]
Постановление, подписанное И.В. Сталиным, обязывало военные власти задерживать и направлять в распоряжение начальников сборно-пересыльных пунктов Наркомата Обороны «бывших военнослужащих Красной Армии, как находившихся в плену, так и в окружении противника».
Постановление предписывало:
«Для содержания указанных выше категорий бывших военнослужащих Красной Армии и обеспечения их фильтрацией НКВД СССР организовать специальные лагеря:
В Вологодской области — для Карельского, Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов;
В Ивановской области — для Западного и Калининского фронтов;
В Тамбовской области — для Брянского и Юго-Западного фронтов;
В Сталинградской области — для Южного фронта, назначив начальниками лагерей опытных оперативных работников НКВД».
На следующий же день вышел Приказ НКВД СССР №001735 «О создании специальных лагерей для бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену и в окружении противника», по которому спецлагеря формировались в составе Управления по делам о военнопленных и интернированных НКВД СССР.
П. Ефимова пишет в «Военном обозрении»: «С момента выхода отмеченных выше документов советские военнопленные не попадали произвольно под определение «изменник Родины». Их вина могла быть установлена только после проверки. Несмотря на это, они именовались «бывшими военнослужащими Красной Армии», то есть ставились вне рядов РККА. В то же время в документах Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР вернувшиеся из плена или окружения именовались «спецконтингентом», <что> обозначало категорию людей, находившихся в условиях режимных учреждений и выполнявших принудительные работы. Такое отождествление советских военнослужащих с заключенными явно указывает на их фактическую бесправность и негативное отношение к ним».[4]
Обнесенные высоким забором и рядами колючей проволоки, фильтрационные лагеря представляли собой тюрьмы строгого режима. Бывшие военнопленные содержались как особо опасные преступники. Им запрещался не только выход из зоны, но и переписка с кем бы то ни было. На запрос семей о судьбе этих людей руководство НКВД отвечало, что сведений нет.
В ходе проверок следователи СМЕРШ получали ответы на вопросы, содержавшиеся в протоколах установленного образца. Кроме анкетных данных и подробной информации о службе в Красной Армии, фиксировались обстоятельства пленения или окружения и деятельности во время пребывания в плену. Вопросы были нацелены на выявление предателей, активно сотрудничавших с врагом. Все данные перепроверялись многократно, для чего допрашиваемый указывал тех, кто мог подтвердить сказанное.
Многочисленные исследователи сходятся в одном: организация госпроверок была обоснована. Целью ее было выявление завербованных предателей, изменников, дезертиров, пособников врага. Но вот отношение к бывшим военнопленным, условия их пребывания в лагерях, методы следствия…
Увы, далеко не всегда беседа была спокойной и взаимоуважительной с проявлением сочувствия к людям, пережившим тяжелые мучения в многолетнем плену. Нередко применялись непрерывные ночные допросы, провокационные методы с целью добиться «признания» и даже избиения проверяемых.
На основании данных, полученных в ходе спецпроверки, фильтрационная комиссия решала, куда направить дальше «гражданина, возвратившегося в СССР»: если было доказано, что он себя ничем не скомпрометировал — в действующую армию, конвойные войска НКВД или на трудовой фронт, в противном случае — прямой путь в штрафбат или в лагеря ГУЛАГа.
***
По мере наступления советских войск количество освобождаемых из неволи непрерывно увеличивалось. После выхода Красной Армии к государственной границе 26 марта 1944 г. к военнопленным присоединились другие советские граждане, по той или иной причине оказавшиеся за пределами СССР. Большей частью это были остарбайтеры — молодые люди, вывезенные с оккупированных территорий для работы в Третьем Рейхе. Таких по приблизительным расчетам было не менее 5.5 миллионов человек.[5] Возникла острая необходимость ускорения их возвращения на родину, упрощения процедуры фильтрации. С этой целью к декабрю 1944 г. на пограничной линии была создана сеть контрольно-пропускных и сборно-пересыльных пунктов, а в приграничной полосе на советской территории — 15 проверочно-фильтрационных пунктов(ПФП).[6] Один из них находился в Выборге, в него Фира и попала в потоке репатриантов их Финляндии.
Война шла к концу и отношение к пленным уже было намного мягче, чем два-три года тому назад. В воспоминаниях отмечается, что к простым солдатам следователи относились довольно снисходительно.[7] Однако был конвой и был лагерный режим. Специальным постановлением устанавливалось, что питание лиц, содержащихся в ПФП, осуществлялось по нормам ГУЛАГа. Все отличие заключалось в том, что в пунктах, в отличие от лагерей, люди долго не засиживались — не более 1–2 месяцев. Ну и, кроме того, их не отправляли на принудительные работы. Правда, последнее правило соблюдалось далеко не всегда.[8]
Другой вопрос, по которому ведутся жаркие дискуссии: сколько же военнопленных, прошедших через сито госпроверки, было отдано под суд и наказано?
Данные различных авторов широко приведены в уже упомянутом выше обзоре проф. А.Ф. Бичехвоста. Они незначительно расходятся и в целом позволяют прийти к выводу: после следствия арестовано и осуждено было около 3.5% бывших военнопленных. Эти цифры не являются окончательными, они относятся лишь к периоду до конца 1944 г.
***
Анкета, заполненная на Фиру Цлаф оперуполномоченным СМЕРШ Карельского фронта Смирновым в Выборгском Проверочно-фильтрационном пункте. 4 ноября 1944 г. (из Архива УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области). Стр. 1
То же. Стр. 2
То же. Стр. 3
То же. Стр. 4
Каждого проходившего фильтрацию обязывали дать подписку о неразглашении тайны о всех обстоятельствах проверки. Некоторые из исследователей считают, что причина тому — нежелание органов СМЕРШ отвечать за незаконные методы дознания. Другие оправдывают сохранение секрета интересами следствия: дескать, утечка информации могла помешать продолжающейся охоте за коллаборационистами и другими преступниками. Как бы то ни было, маловероятно, что требование хранить молчание смутило кого-то из заключенных, без того изрядно запуганных и стремившихся выйти на волю как можно быстрее.
Наконец процедура следствия закончена. Никакого компромата не выявлено, все сложилось удачно. Подписали все, что надо, теперь получить соответствующую справку — и свобода!
Но тут возникает новый поворот.
Никаких документов о нахождении военнослужащего в спецлагерях и прохождении им «государственной проверки» не выдавалось. Директива НКВД №53/2165 от 26 декабря 1944 г. «О порядке выдачи справок бывшим военнослужащим о прохождении проверки в спецлагерях НКВД» указывала:
«а) на руки никаких справок не выдавать;
б) при передаче проверенного контингента в постоянные кадры промышленности — составлять списки с установочными данными без указания о том, что эти лица прошли спецпроверку;
в) при передаче проверенного контингента в военкоматы — никаких пересыльных справок не выдается, составляются на них лишь списки;
г) выдача справок-отношений разрешается только по запросам правительственных и партийных органов; органов НКВД–НКГБ, СМЕРШ, судебно—следственных и прокуратуры; командования воинских частей и учреждений; Уполномоченного по делам репатриации при СНК СССР и его аппарата на местах».[9]
Эта директива была выпущена уже после того, как Фира Цлаф прошла государственную проверку в Выборгском проверочно-фильтрационном пункте НКВД СССР.
***
Фире повезло. 2 ноября она покинула лагерь военнопленных в Наароярви, а 4-го уже прошла фильтрацию в Выборге. Судя по документу, дознание и проверка оказались предельно быстрыми. Причина понятна: в дивизии она была на виду у очень многих, в неволю попала вместе со своими товарищами. Обстоятельства взятия в плен не могли вызвать никакого сомнения. Трагическая судьба ополченцев была общеизвестна, армейское руководство знало про разгром 3-й Ленинградской дивизии народного ополчения осенью 1941 г., про окружение отдельных ее частей и пленение бойцов при попытке прорваться к своим. Все это время добровольцы были на виду у своих товарищей. Не вызвала подозрений и утрата личных документов Фиры, а также попытка сменить имя. Так поступали многие евреи.
Повезло и в том что, находясь в тяжелейших условиях, она не падала духом. Сказались независимый нрав и решительность (выходит, правы антропонимисты, приписывающие эти качества имени Эсфирь). Во всех лагерях у Фиры были друзья и подруги, подтвердившие нетерпимость девушки к пособничеству. Многие знали о ее подпольной деятельности и помнили о жестоком наказании за «агитацию». Повезло также в том, что на советскую территорию их вывезли всех разом и поместили вместе. Она указала не одного-двух, а пятерых из тех, кто может подтвердить рассказанное ею. Судя по тому, что дознание продолжалось всего один день, свидетелей тут же опросили и их ответы вполне удовлетворили следователя.
Результатом допросов явилось «Заключение», данное 04.11.1944 г. оперуполномоченным «СМЕРШ» Карельского фронта Смирновым. В нем отмечается следующее: «по материалам проверочно-фильтрационного дела видно, что на Цлаф Э.Б. компрометирующих материалов в процессе фильтрации не добыто».
Решением фильтрационной комиссии, состоящей из 3 человек, она была направлена туда, куда хотела — в Красную армию.
Глава 9
Госпиталь Балтвоенморстроя г. Таллин
Война продолжалась. В сентябре 1944 г. Эстония была освобождена от нацистов; встал вопрос об укреплении западных границ СССР.
На основании постановления ГКО №7070сс (совершенно секретно) от 3 декабря и приказа НКВД №001496 от 14 декабря для восстановления и строительства военно-морских баз и береговой обороны Таллинского и Рижского морских оборонительных районов Балтийского флота в составе Главпромстроя НКВД было организовано «Управление строительства военно-морских баз Таллинского и Рижского морских оборонительных районов «Балтвоенморстрой» НКВД СССР» с дислокацией в Таллине.[10] В его состав входило 3 управления строительства военно-морских баз: в Таллине, Риге и Порккала-Удд. Начальником был назначен генерал-майор И.В. Комзин, его заместителем — генерал-майор А.П. Курлыкин, бывший начальник погранвойск НКВД Молдавского округа.
Большинство постов административной части было заполнено уже к февралю 1945 г. — 44 человека из командно-руководящего состава и 32 из медицинского персонала. Основная часть строителей состояла из бывших военнопленных и «спецконтингента».
«Спецконтингента»? Да.
Балтвоенморстрой НКВД СССР относился к ГУЛАГу и его костяк состоял из 12 строительных батальонов, расположенных в 4 гарнизонах — огромная империя со «столицей» в Таллине, со своей экономикой, армией и рабочей силой, главную основу которой составляли заключенные: немецкие военнопленные, а также советские граждане, возвратившиеся на родину после неволи, прошедшие госпроверку и направленные в трудовую армию.[11] Наиболее значимыми поставщиками были проверочно-фильтрационные лагеря №№41 (Осташковский, Калининской обл.), 157 (Бокситогорский), 158 (Череповецкий) и 0316, расположенный вблизи Таллина.
Многие заключенные оказались нетрудоспособными и больными.[12] Их состояние требовало немедленной госпитализации, поэтому «спецконтингент» впоследствии стали разбавлять призывниками из резервного полка 41-го Эстонского Гвардейского стрелкового корпуса.[13]
***
12 строительных батальонов — это около 15 тысяч человек, которым нужно было предоставить мало-мальски сносные условия, чтобы они могли выполнять рабочий план. Кроме того, необходимо позаботиться и о штатных сотрудниках: администрации, гражданских строителях, военных, наблюдающих за работой.
Острейшая проблема возникла уже после прибытия первых эшелонов со «спецконтингентом». Большинство заключенных относились к категории №3 — означающей непригодность к физической работе.
А товарные поезда шли один за другим. Эстонский историк Peeter Kaasik подробно описывает детали приема «строителей» морской базы в Таллине: «Эшелон с 861 заключенными из спецлагеря №158 был передан 19 декабря 1944г. Среди них 360 военнопленных эстонцев, латышей и литовцев, из которых 25% страдали от дистрофии и требовали госпитализации, 60% нуждались в отдыхе и только 15% оказались пригодными к физическому труду. Они были в немецкой униформе, 75% которой превратилась в лохмотья». И это не говоря о том, что у более половины из них не имелось нижнего белья, что на фоне всех остальных бедствий уже и не воспринималось как нечто вопиющее.
Дистрофия была настоящим бичом. Но не только она. В лагерях свирепствовал туберкулез, опасались эпидемии тифа.
Читая документы тех лет, удивляешься тому, что вообще кто-то мог строить. Но строили…
В этих условиях эффективная организация медицинской службы являлась одной из важнейших задач Управления Военно-строительных Батальонов.
***
После госпроверки Ирину Вениаминовну Цлаф (так ее теперь называли) направили в Таллин для дальнейшего прохождения службы в Центральный госпиталь Балтвоенморстроя НКВД СССР. Собственно самого госпиталя фактически еще не было, а только начался набор кадров.
К 6 февраля 1945 г. сформировали первый состав врачей, медсестер, санитарок — всего 38 человек. Фиру определили фельдшером в отделение болезней уха, горла и носа. В документе, написанном от руки и заверенном подписью исполняющего обязанности начальника отдела кадров Управления, она значится медсестрой…
Список Медперсонала Управления строительных батальонов Балтвоенморстроя НКВД СССР. 6 февраля, 1945 г. (из Национального Архива Эстонии; ERAF.96sm.1.7 page 10)
Что за этим стоит — непонятно, ведь у нас нет никаких сведения о полученном ею специальном образовании. Практический опыт? Это правда, он у нее был и немалый: санитарная рота на передовой, медсанбат, уход за больными в финских лагерях — да тут за месяц-другой такому научишься, что в иных условиях и за годы не наберешь. Выходит, повысила себе квалификацию при представлении начальству (документы-то, как мы помним, были «утеряны»)? А ввиду спешки и острой нехватки кадров никто не стал разбираться. Мол, знает, умеет, а, главное, хочет — и нечего бумажками жонглировать, пусть себя в работе покажет.
Могло быть и так. До истины сегодня уже не добраться. От себя, врача с немалым стажем, могу лишь засвидетельствовать, что в общих вопросах медицины она прекрасно разбиралась, от вида крови в обморок не падала, повязки умела накладывать искуснейшим образом, а уколы делала так, что я даже не успевал охнуть. А что тогда еще требовалось от фельдшера в госпитале?
И Приказом №40 администрации Балтвоенморстроя в Таллине с 1 января 1945 г. Цлаф Ирина была зачислена в штат госпиталя с месячным окладом 350 рублей.
Приказы на сотрудников Центрального госпиталя Балтвоенморстроя НКВД СССР (из Национального Архива Эстонии; ERAF.2SM.2.5 page 75)
Документ интересен с нескольких точек зрения. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что наряду с единичными «Командировочными удостоверениями» строительных организаций у многих сотрудников одинаковая справка: «Направление ПФП г. Выборга от 3.11.1944 г.» — то есть речь идет о бывших военнопленных.
И ещё одна деталь вызывает изумление. Напомню, что, согласно «Анкете» репатрианта (см. главу 7), 2-го ноября Фира еще находилась в лагере Наароярви, а из Финляндии надо было как-то добраться до Ленинградской области — ну не по воздуху же доставляли «спецконтингент»! А уже 4-го ноября фильтрационная комиссия под председательством майора НКВД СССР поставила точку в деле. И в этом случае остается лишь поражаться скорости следствия в Выборгском ПФП.
Но в приказе-то значится дата направления 3-го ноября. Как вообще это понимать?
Получается, что ее вместе с другими медработниками направили в Таллин за сутки до окончательного решения? Если задуматься , ничего странного в этом нет, логика органов НКВД понятна: дескать, из ГУЛАГа в ГУЛАГ — система-то одна. Значит, там и допроверят, а пока пусть работает. Однако назначенный оклад соответствует оплате труда в сфере здравоохранения того времени (394 рубля в месяц).[14] Более того, согласно Приказу №107 Управления Балтвоенморстроя от 07.03 1945, оклад Фиры составлял уже 600 рублей, причем, что подчеркивается, с начала ее работы — т.е. с 1-го января (ERAF.2SM.2.6 page 16).
Очевидно, что-то пересмотрели и задним числом надбавили. В результате получилась весьма значительная сумма. Для сравнения: в 1945 г. самая высокая среднемесячная зарплата была у железнодорожников — 525 рублей, а в целом по народному хозяйству она составляла 442 рубля.
Так может, не всех бывших военнопленных везли «из ГУЛАГа в ГУЛАГ», и вовсе не в качестве заключенных они работали? Из всего выходит, что так. Свидетельством тому еще несколько документов, хранящихся в семейном архиве, и главный из них «Красноармейская книжка» Цлаф Ирины Вениаминовны, рядовой, медсестры.
Красноармейская книжка Цлаф И.В. (из семейного архива)
Книжку ей выдали новую, с указанием о приписке к Госпиталю Военно-строительных батальонов без сведений о предшествующей службе, о плене.
***
В предыдущих главах мы остановились на том, что в семье ничего не знали о судьбе дочери. Ответы на многочисленные запросы были неутешительные: «Ушла в РККА», «Пропала без вести». Ее младшая сестра вспоминала:
«Мы очень переживали за Фирушу, не верили, что она погибла. Мама плакала все время, а папа утром до работы надевал талес и молился, наверное, целый час, и вечером, когда приходил домой — тоже. Но мы тогда жили вместе с другими эвакуированными в Уфе на съемной квартире в одной комнате, разделенной занавеской на две половины. Папа, как и все евреи, молился нараспев, и мама очень боялась, что соседи начнут коситься — язык-то для них непонятный, донесут, начнутся неприятности. Кто ж за кого тогда мог поручиться — время такое. И тут подвернулась удача: у папы на работе один кассир, еврей, сказал, что хозяин его квартиры хочет сдать комнатушку. Она стоила намного дороже, денег не было, но мама сказала, что на хлеб-воду хватит, и они сняли. И папа уже мог молиться, не таясь. А с деньгами как-то все устроилось: мама шила, перешивала, умела руками делать все. Но о Фируше никаких известий не было».
Не было… Документы Красного Креста о ее пребывании в финском плену застревали в высоких канцеляриях. Из Финляндии домой писем не слали — да они бы и не дошли. Из фильтрационного лагеря писать было нельзя. Первую весточку родные получили уже из Таллина. Никаких подробностей: только что жива, здорова, работает в госпитале. Они от счастья захлебывались слезами: «Отмолил папа, отмолил!».
А потом пошли письма от пациентов-ухажеров. В старой бабушкиной сумочке хранились два таких — от Юдкина и Индыха. Оба с восторгом отзывались о человеческих качествах Ирины и выражали желание соединить с ней жизнь. Но сама она ни о каких претендентах на руку и сердце не упоминала.
Вскоре в Уфу пришло еще одно послание, с вкраплением слов на идише. Некий Михаил Бронштейн писал о том, что пленен Фирой и просит у родителей согласие на ее замужество.
Письмо М. .Бронштейна (из семейного архива)
Вслед за этим письмом получили и от Фиры: «Миша — очень интересный человек с сильным характером. Он мне нравится».
На свадьбу к ним приехал из Ленинграда Петя (Пейсах-Довид) — младший бабушкин брат.
Ирина и Михаил Бронштейн. Июль 1945, Таллин (из семейного архива)
Надо полагать, к Фире на службе относились хорошо (сколько помню, к ней люди всегда хорошо относились), раз отпустили в лучшее время года на целую неделю в любимый город. Отпускной билет от 14 августа 1945 г. свидетельствует о том, что его предъявитель состоит на действительной военной службе и следует в краткосрочный отпуск из Таллина в Ленинград.
Скорее всего, поехала она не одна.
Отпускной билет фельдшера И.В.Цлаф. 14.8.1945 г. (из семейного архива)
А примерно через полгода встал вопрос о демобилизации. Причина понятная: в свои права входила новая жизнь. В справке, выданной 6 апреля 1946 г., указано, что Цлаф Ирина Вениаминовна работала в госпитале в качестве медсестры хирургического отделения с 11 декабря 1944 года по 12 февраля 1946 года.
Справка о работе в Центральном госпитале Балтвоенморстроя НКВД СССР (из семейного архива)
Михаилу до демобилизации оставалось несколько месяцев. Она в одиночку добралась до Москвы, там ее встретил отец и повез в Уфу — город, ставший для семьи родным в самое тяжелое время. Таким он и остался для Фиры навсегда.
***
28 февраля 1946г. закончилась военная эпопея Эсфири Беньяминовны Цлаф. 1710 дней, которые перевернули всю ее жизнь. Теперь она Ирина Вениаминовна Бронштейн и никогда больше не вернется в Политех, а в Ленинград будет наезжать изредка и только для того, чтобы повидаться с родственниками и друзьями. О начертательной геометрии вспомнит лишь во время институтской учебы сына. Но, вот, иностранный язык…
Фаня, младшая сестра, рассказывала: «После возвращения у Фируши появились «странности» –вдруг засела за английский. И еще одно: она все время вязала, чего до того в нашей семье не было».
По приезду домой сразу же поступила в пединститут и окунулась с головой в учебу, наверстывать упущенное.
Выписка из Зачетной ведомости (приложение к диплому №628037) по завершению учебы на факультете иностранных языков Башкирского Госпединститута в 1950 г. (из семейного архива)
Как учиться после всего пережитого? В ушах взрывы, стоны раненых, допросы, окрики финских охранников, мат лагерных уголовников, лай сторожевых собак — а тут «Античная и средневековая литература» да «География Англии», провались они пропадом!
И маленький Фимчик на руках. Сын родился вскоре после переезда в Уфу — в июле 1946-го. Назвали его в честь прадедушки — Хаима Шифмана. Тот прожил долгую жизнь. Мог, конечно, еще жить и жить, если бы не блокада… Теперь он охраняет потомка, продолжаясь в нем. Так получилось у нее с бабушкой Эстер, так принято в еврейских семьях — называют новорожденного именем умершего родственника.
Фима Бронштейн. Уфа. 20.05.1947 г. (из семейного архива)
***
Фира неудержимо шла к намеченной цели, преодолела все преграды, выучилась и стала преподавателем английского языка. Прекрасным и любимым учителем.
О ней ходили легенды, она учила школьников, студентов, подготавливала выпускников к поступлению в самые престижные ВУЗы страны. При этом была необычайно отзывчивым, остроумным и добрым человеком. Казалось, знала весь город — к ней обращались за помощью по самым различным поводам, и никому не отказывала: доставала, устраивала, знакомила, хлопотала, добивалась.
И исключительная преданность семье.
Вспоминаю свое детство, прошедшее в Уфе у Фиры и бабушки с дедушкой — они жили все вместе в доме на ул. Петропавловской. От «тетки», так я ее по-свойски называл, мне нередко доставалось — она была скора на руку. Сердился, конечно, даже плакал не раз, но, что удивительно, никогда долго не дулся: что-то было в ней такое, что не обижало до сердца, отходило моментально. Правда, каялась она горячо, с подарками, и тогда мы оба заливались слезами примирения. Но, главное, я всегда чувствовал с ее стороны неравнодушие ко мне. Такую беззаветную любовь и такое самопожертовование, что на этом фоне, пожалуй, и подзатыльник пойдет за поцелуй.
Каждый год мы радостно отмечали День Победы. Не было такого, чтобы 9 мая все не собирались за ее столом.
Вот только о войне она ничего не рассказывала.
Молчала.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Бичехвост А.Ф. «К истории создания специальных и проверочно-фильтрационных лагерей для советских военнопленных и организации в них «государственной проверки»//Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов, 2006 г. стр. 256-280.
[2] Носырева Людмила, Назарова Татьяна «Пойдем на Голгофу, мой брат…» «Родина», 1995, №12, стр. 104. Сайт «Карельский укрепрайон».
[3] Постановление ГКО № 1069сс от 27.12.41. Материал из Викитеки — свободной библиотеки.
Графическая копия: (РГАСПИ, Ф 644, Оп. 1, Д.17, Л. 179—179об.) 1-й лист, 2-й лист
[4] Ефимова П. «Спецконтингент.Часть 3». «Военное обозрение», 12.08.2016
[5] Полян П. «Остарбайтеры», «Звезда», 2006,№5.
[6] Полян П. «Жертвы двух диктатур: Жизнь, труд, унижения и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине» — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002.
[7] Смыслов О.С. «Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях»; Изд. «ВЕЧЕ»; 2009.
[8] — А.В. Латышев «Работа политотделов в проверочно-фильтрационных (специальных) лагерях НКВД (январь 1942 — май 1945 года); Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: Исторические науки. 2015. № 3. С. 55-61.
— Говоров И.В. Фильтрация советских репатриантов в 40-е гг. ХХвв. Цели, методы и итоги». Cahiers du Monde russe; Vol. 49, No. 2/3, Sortie de guerre: L’URSS au lendemain de la Grande Guerre patriotique (Apr. — Sep., 2008), pp. 365-382
[9] — Бичехвост А.Ф. «К истории создания специальных и проверочно-фильтрационных лагерей для советских военнопленных и организации в них «государственной проверки»//Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов, 2006 г. стр. 256-280.
— Гребенщикова И.В. «Нормативная правовая база, регламентирующая порядок фильтрации военнослужащих Красной армии и гражданских лиц, освобожденных из немецкого плена»; Вестник Уральского юридического института МВД России; 2019, №4(24), стр. 74-78.
[10] Попов Н.В. «История империи «Гулаг»». Глава 11.
[11] «Трудовые армии 1942-1946 гг.». Википедия.
[12] — Латышев А.В. «Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг.». Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук; Москва, 2016
— «Проверочно-фильтровочный лагерь» — ESTONICA –Энциклопедия об Эстонии.
[13] Kaasik Р. «Construction Battalions in Estonian Territory 1944–1950». (Рукопись статьи, любезно предоставленная автором.)
[14] Статистическая таблица ЦСУ СССР «Среднемесячная денежная заработная плата рабочих и служащих по отраслям народного хозяйства СССР в 1940, 1945, 1950-1955 гг.» (Таблица содержится в изданном в 1956 г. под грифом «сов. секретно» статистическом справочнике ЦСУ СССР о развитии народного хозяйства СССР в 1920-х — 1955 гг.) (РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 41. Д. 113. Л. 1-291).
Сайт «Исторические материалы».
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer8_9/lisnjansky/
