В защиту истории ленинградской блокады0

   (против ревизионизма Великой Отечественной войны)

Часть 1

— 1 —

«Когда-нибудь о нем самом напишут книгу. Все-таки это невероятно поучительное зрелище. Более полу­века тысячи и тысячи специальных людей в специальных же институтах, академиях, управлениях, издательствах производили и воспроизводили специальное Военное Вранье. И оно казалось таким прочным. Документы — какие уничтожены, какие подделаны, какие засекречены, а главное — мозги обработаны так, чтобы пошевелить ими было невозможно. В мавзолее, по­строенном из циклопических глыб вранья, Великая Отечественная лежала мертвее Ленина.

 Вдруг вошел — как его только пустили? как прозевали? — человек без погон, зашуршал бумажками. Всякими там накладными, докладными. Разными отчетами, сводками, директивами. Канцелярию, короче, разворошил, бухгалтерию. Калькулятором защелкал. Включил самый обыкновенный, евклидов, так сказать, здравый смысл. И румяный труп стал таять в воздухе, оказавшись наведенной галлюцинацией.»
(С. Гедройц, О книге М. Солонина «23 июня: день М»)

«Поклонимся великим тем годам,
Тем славным командирам и бойцам.
И маршалам страны и рядовым,
Поклонимся и мёртвым и живым,
Всем тем, которых забывать нельзя,
Поклонимся, поклонимся, друзья!»

В течение уже тридцати с лишним лет — от начала перестройки и доныне, — очень многие люди, выросшие в СССР, азартно, самозабвенно ищут и ловят, как гончие, в книгах и масс-медиа всевозможную мерзость о советских временах, а заодно и о России. Одна из причин — правда, далеко не единственная, — то, что людям за десятилетия надоели советские идеализирующие штампы о партии, правительстве, Ленине.

Да, кто бы спорил, они были приторны и чрезмерны. Столь же очевидно, что и история страны изображалась в советских книгах «идеологически выдержанно» — иными словами, многое приукрашивалось и замалчивалось.

И сформировалась своеобразная психологическая тенденция: всё отрицательное, что слышалось и читалось о советской действительности и истории, некритично считать правдой. «Большинство», самостоятельно мыслить не умеющее и не желающее, не понимает, что, сколь бы ни были приторны советские штампы и лозунги, они — всего лишь косметика. Да зачастую была она чрезмерна и безвкусна; но противоположная крайность — многократно порочнее. Теперь — вместо той КОСМЕТИЧЕСКОЙ лжи, — миллионы умов захлестнул безудержный вал лжи КОСМИЧЕСКОЙ.

И в силу идеологической моды, т.е. конъюнктуры, безумным спросом пользуются ныне ревизионистские публикации об истории России и СССР.

Марк Солонин — известнейший из ревизионистов истории Великой Отечественной войны. Он поддерживает и развивает идею Виктора Суворова о том, что СССР планировал напасть на Германию первым. Вместе с тем, он расходится со своим предшественником по вопросу о том, почему Красная Армия была разгромлена в начале войны. По Суворову, Сталин готовил своё воинство только и единственно к наступательным действиям, но немцы ошеломили Красную Армию упреждающим ударом и заставили её вести оборонительные действия, которым она была совершенно не обучена. Солонин, критикуя эту версию (на мой взгляд, совершенно справедливо), выдвигает свою. Он утверждает, что советские солдаты и офицеры в массе своей просто не захотели сражаться за кошмарную сталинскую империю. Множество их при первой же возможности поразбежалось и сдалось в плен, поскольку они перестали зависеть в тот момент от «системы», державшей их ранее мёртвой хваткой. Армия развалилась, как бочка, с которой сбили обручи (одна из первых книг Солонина именно так — «Бочка и обручи» — и называется). И огромная мощь танковых войск и авиации, которую растил и приумножал Сталин, просто не была использована. Перелом же в войне поначалу объяснялся тем, что народ увидел — гитлеровская оккупация грозит обернуться кошмаром еще большим, — и начал отбиваться всерьёз. Но теперь Солонин склоняется скорее к мысли о том, что и народа-то не было. А было «атомизированное население», коллективной воли не имевшее, и этих «атомизированных» заставили воевать жесточайшим, ещё более страшным, чем до войны, террором. Вот такая, с позволения сказать, трактовка Великой Отечественной войны.

Модель Солонина заключается, конечно, не только в этом. Она охватывает самые разные аспекты и очередной раз (Солонин не первый, кто подвизается на сём поприще) превращает историю пусть далеко не безгрешной, но великой страны — в фарс. А это очень популярно, поскольку много на свете людей, жаждущих развенчать великое и пускающих слюну в предвкушении жареного, едва лишь слышат или читают они очередную «версию», льющую потоки скверны на ненавидимую ими страну…

Успешность Солонина закономерна и по-своему заслужена. Тема — перспективнее не придумаешь, а человек он умный, начитанный, трудолюбивый. И пишет легко, хорошим слогом, с ненавязчивым юмором. Он по специальности авиационный инженер — наверное, очень квалифицированный: когда пишет о принципах конструкции самолётов, очень интересно читать — всё логично, доступно, без зауми. И думается: вот писал бы о самолётах, — отличные научно-популярные книжки были бы… Но человек взялся за историю СССР.

В работах Марка Солонина обычно очень много различных фактов, деталей, подсчётов: так много, что всё кажется очень «научным». И читатель-дилетант дотошные выкладки пропускает, а выводам с готовностью верит. Ещё бы — столько цифр приводится, и источники указываются… Он же — дилетант, — не полезет проверять, всё ли правильно процитировано из тех источников, и нет ли ещё других — не указанных, поскольку в версию не укладываются… Да и зачем ему, читателю-дилетанту, проверять, если то, что против советской власти, — оно всегда честно и непредвзято, а значит — верно…

И этим «честным и непредвзятым» трудам даются восторженные оценки — см. длинный эпиграф к этой вступительной главе.

На самом же деле то, что в тексте этого эпиграфа названо «румяным трупом», — Великий Подвиг. А то, что названо «военным враньём», — живая и истинная история этого Подвига. Памятная, к сожалению, уже немногим живущим ныне, но не мертвеющая и всё столь же истинная.

Памятная — уже немногим. И я, пишущий это, к ним не принадлежу. Но для меня — да, наверное, и для большинства тех, кто, подобно мне, вырос в годы застоя, — история тех лет всё ещё ощутима. Она живёт для нас в рассказах близких — видевших и переживших, — в книгах, которые мы читали, в песнях, которые звучали вокруг нас. О себе лично могу сказать: я мог когда-то по-свойски посмеиваться над упомянутыми мною приторными лозунгами и речами, но понимал: нет для страны, в которой я родился, даты светлее и священнее, чем День Победы. А много позже довелось мне осознать и прочувствовать: одно дело — признавать слабости и грехи страны и её истории, и совсем иное — глумясь и заливисто тявкая от восторга, изливать на эту страну и на эту историю мегатонны чёрной клеветы.

И, будучи одним из тех, кому прошлое не безразлично, я решил выступить в качестве историка-реставратора. И настоящей работой открываю серию публикаций, цель которых — предельно аргументированно опровергнуть ревизионистские построения на тему Великой Отечественной войны, а также ещё некоторых — в основном связанных с нею, — аспектов российско-советской истории. И начинаю — отчасти по личным причинам, — с блокады Ленинграда.

— 2 —

Солонинская модель истории Ленинградской блокады заключается в том, что и блокады-то не было, а был — ленинградский… ГОЛОДОМОР…

Голодоморы нынче плодятся как грибы с подачи Роберта Конквеста, написавшего одиозный бестселлер «Жатва скорби». И вот — ещё один.
Эту свою версию Солонин выдвигает не в отдельном издании. Она излагается:

— в статье «Две блокады» (05.02.10) на его личном сайте;

— в частично дублирующем эту статью очерке «Блокада Ленинграда: цифры, факты, вопросы» (17.02.14)

— в двух интервью, данных им с интервалом ровно в один год, ко Дню снятия Блокады:

27.01.2019, журналисту и блогеру Артему Кречетникову для «Би-би-си» (если написать латинскими буквами без пояснения аббревиатуру BBC, ещё подумают — Военно-Воздушные Силы): «Ленинградская блокада: арифметика и политика«,

27.01. 2020, для M. News World: «Не блокада, а ленинградский голодомор. Историк Марк Солонин — о том, почему умирали жители Ленинграда». Сейчас этот текст можно найти на украинском русскоязычном сайте.

— А также в лекции — четырёхчасовой и, в силу длительности, разделённой на четыре части (первая — 30.01.2021). Её можно прослушать на ютьюбе (или ютубе — как бы правильней сказать…) Вот ссылка на первую часть, остальное приложится.

Эту лекцию я прослушал целиком, ночью, конспектируя на квадратных канцелярских бумажках (восемь получилось). И уподобился я в те часы сразу двум великим людям. Работал ночью — как Сталин, а бумажками шуршал — как Солонин.

Модель Солонина, по сути дела, очень проста. Он утверждает, что даже в самые тяжелые месяцы — в конце 1941 года и в начале 1942-го, — можно было снабжать Ленинград более или менее сносно по меркам воюющего государства. Город не был окружен герметично, под советским контролем оставалось юго-западное побережье Ладожского озера. И Солонин утверждает: ничто не мешало бы доставлять ленинградцам продукты питания в объёме, который исключал бы возможность голодных смертей. Он рассчитывает, сколько груза в день должны были содержать поставки (питание плюс медикаменты и всё остальное), и у него получается три тысячи тонн. По ленд-лизу же, когда он году в 43-м по-настоящему развернулся, океанским путём, через Мурманск и Владивосток, англичанами и американцами подвозилось около четырнадцати тысяч тонн в день! Кроме того, Солонин упоминает советскую блокаду Западного Берлина в самом начале «холодной войны» (1948-1949), когда СССР блокировал пути железнодорожных поставок в город с запада, но американцы эффективно организовали так называемый «воздушный мост».

Судов для доставки грузов в Ленинград, утверждает Солонин, хватало с избытком: в составе СЗРП (Северо-Западного речного пароходства) имелись 323 буксира и 960 несамоходных плавсредств (барж). Ущерб от вражеских авианалётов был, но не особенно значительный. Таким образом, если в город не поступала провизия в достаточном количестве, — значит, это не было нужно и угодно власти (упрощённо — «Сталину»).

Солонин считает, что даже в конце 41-го — когда в Ленинграде наступил пик голода, — можно было организовать снабжение в объёме, который позволил бы всем горожанам пусть не жить как в мирное время, но — выжить. В том, что это снабжение организовано не было, виновна власть. Остаётся установить характер ее виновности. И, — цитирую Солонина (27.01.2020, интервью для M. News World):

«… Надеяться на то, что в сегодняшней России это выяснение (того, какие именно преступления были совершены советским руководством — А. М.) может быть проведено на строго документальной основе, невозможно. Можно лишь высказать 4 гипотезы, каждая из которых имеет право на существование. Расположим их в порядке возрастания ужаса:
— Преступная халатность. Все сколь-нибудь крупные решения в сталинской империи принимал один человек. Возможности человека не безграничны. Осенью 1941 года все силы, время и энергия Сталина были прикованы к битве за Москву — там решался вопрос о его власти и жизни; думать о Ленинграде ему было некогда, а без него никто не мог принять решение о перераспределении ресурсов в объеме, необходимом для спасения жителей трехмиллионного города.
— Ошибка Сталина в оценке ситуации на Ленинградском фронте. Известно, что советская разведка систематически дезинформировала Сталина, всегда завышая численность вражеских войск, объем военного производства в Германии и т.п. Возможно, Сталин не знал о том, что немецкое командование сняло все танковые и моторизованные соединения с ленинградского направления и перебросило их под Москву. А в ситуации, когда падение Ленинграда представлялось весьма вероятным, Сталин не считал нужным заботиться о выживании населения, которое в скором времени должно было оказаться под контролем противника.
— Сталин (не без основания) считал Ленинград сосредоточением нелояльного к советской власти населения и воспользовался ситуацией для того, чтобы сократить численность этого населения, особенно в той его части, которая не была занята в военной промышленности и по советской терминологии относилась к числу «иждивенцев»…
— Ленинградский «голодомор» (искусственно организованный голод) был организован местными властями (руководство Ленинградского обкома партии) с целью изъятия у населения золота и драгоценностей в процессе мародерской торговли продовольствием на «черном рынке», негласно контролируемом властями».

— 3 —

Воздержусь пока от комментариев и коснусь немножко истории вопроса. Тема блокады была и остаётся крайне сложной в плане оценивания того, имелась ли возможность в условиях противостояния наступавшему врагу избежать страшного голода осенью 1941 г. и зимой 1941–42 гг. И если такая возможность была, то насколько виновна в произошедшем власть, не сумевшая предотвратить массовую смертность в те, наиболее тяжёлые, месяцы блокады.

Надо признать, послевоенная советская историография избегала акцентирования темы голода. В первой — довольно краткой, — обобщающей исторической книге о Великой Отечественной войне (Исаак Минц, «Великая Отечественная война Советского Союза», 1947), в рассказе о героической обороне Ленинграда голод совершенно не упомянут. Отзвук этой трагедии видим лишь в абзаце о прорыве блокады:

«В январе 1943 года войска Ленинградского фронта мощным ударом прорвали блокаду Ленинграда и соединились с наступающими войсками Волховского фронта. Это было большой победой Красной Армии. Резко улучшилось продовольственное положение Ленинграда» (1).

Вот и всё. Автору не в укор, это же был 47-ой год…

В постсоветские времена возникла и очень быстро укрепилась тенденция объяснять это тем, что власти понимали свою вину в произошедшем. Вот что читаем, например, у очень серьёзного историка Геннадия Соболева («Блокада Ленинграда: постижение правды», 2012):

«… сокрытие правды о блокаде Ленинграда, начавшееся еще в годы Великой Отечественной войны. От советской и международной общественности тщательно скрывалось все, что происходило в Ленинграде в период его 872-дневной блокады, в особенности масштабы смертности мирного населения от голода. О трагедии Ленинграда не было сказано ни слова в нотах народного комиссара иностранных дел В.М. Молотова, адресованных прежде всего народам союзников по антигитлеровской коалиции с тем, чтобы мобилизовать общественное мнение на более активную борьбу с гитлеровской Германией… Ни до внутреннего, ни до внешнего читателя правдивая информация о страданиях и лишениях ленинградцев не доходила. Как писал позднее авторитетный исследователь А.П. Крюковских, «тема наступившего массового голода оказалась абсолютно запретной для печати и радио. Введя жесточайшую цензуру на информацию о катастрофическом положении Ленинграда, центр тем самым косвенно признал свою вину за непринятие мер по обеспечению города продовольствием и топливом, по своевременной массовой эвакуации населения» (2).

С этим тезисом я позволю себе решительно не согласиться. Почему?

Во-первых, информация о ленинградском голоде от зарубежной общественности не скрывалась. Что могло быть более значимым для «общественного мнения» в послевоенные годы, нежели Нюрнбергский процесс? И тема жертв голода, наряду с жертвами обстрелов и бомбардировок, звучит в заслушанных 27 февраля 1946 г. показаниях свидетеля от СССР Н. Ломакина, протоиерея Никольского собора в Ленинграде:

«В зиму 1941–1942 годов положение Ленинграда в блокаде было особенно тяжёлым. Непрекращающиеся налёты немецкой авиации, артиллерийский обстрел города, отсутствие света, воды, транспорта, канализации в городе и, наконец, ужасающий голод — вследствие всего этого мирные жители города испытывали неслыханные в истории человечества страдания…«

«7 февраля, в день родительской субботы, перед началом великого поста, я впервые после болезни пришёл в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня — храм был окружён грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм. Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа в храм, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами обессиленные падали у праха почивших и тут же умирали. Эти картины мне приходилось наблюдать очень часто«(3)

От своего же населения власть, даже если бы и пожелала, не могла бы скрыть факты о блокаде: население города её пережило и помнило.

Во-вторых, ещё в 1944 году, в конце апреля, в городе была организована выставка “Героическая защита Ленинграда». Месяц с лишним спустя эту выставку посетила писательница Вера Инбер. В её дневнике описаны впечатления от экспозиции, и вот — слово ей самой:

«… Раздел общественного питания. Продукты и меню ленинградских столовых в дни блокады. Корьевая мука, сметки (то есть сметенные отовсюду остатки) шли на лепешки. Белковые дрожжи — на первые блюда. Декстрин (технические отходы) — на оладьи, запеканки, биточки, котлеты. Мука льняного жмыха — на вторые блюда. Альбумин — на первые блюда. Целлюлоза — на оладьи, запеканки, биточки, котлеты. Гонка (отработанная деталь текстильной машины, изготовленная из свиной кожи) — на суп, студень, котлеты. Столярный клей и мездра — тоже на студень» (4).

Комментировать незачем. Так не «скрывают».

К тому же не акцентировать что-либо не обязательно означает — замалчивать. В советской идеологической традиции был принцип изображения действительности в «жизнеутверждающем» ключе. Установка в целом, может быть, и неплохая, но она приводила к чрезмерному порой отторжению «скорбных» мотивов. И мы видим это не только в книге Минца. Аналогичная тенденция побуждала иной раз твердолобых «чиновников от культуры» класть под сукно прекрасные произведения. Пример — песня на стихи Исаковского и на музыку Блантера «Враги сожгли родную хату». Она была в 1946 году один раз исполнена по радио, а затем… а затем на неё наложили вето — вплоть до 60-го, когда её «воскресил» Марк Бернес. Её длительное время не исполняли, поскольку в ней усмотрели «распространение пессимистических настроений».

«Редакторы — литературные и музыкальные, — не имели оснований обвинить меня в чём-либо. Но они были убеждены и тщились убедить других, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение«.

Это слова самого Михаила Исаковского (5). Что можно к ним добавить? Жаль, что было так…

Но целенаправленное, злостное замалчивание ленинградской блокадной трагедии — в силу осознания вины или по иным причинам, — совершенно не просматривается. И если мы встречаем эту идею у высокопрофессионального историка, то, видимо, потому, что упомянутый мною в предисловии ревизионистский бум повлиял даже на настоящих, обладающих огромными знаниями исследователей темы.

Наконец, более подробное «в-третьих» — ещё одно возражение на тезис Геннадия Соболева о «косвенном признании властью своей вины» в страшном голоде 1941 года…
Это «в третьих» логически связано с целой трагической и преступной эпопеей — с одним из реальных, невыдуманных преступлений сталинского режима. Я имею в виду «Ленинградское дело» 1949–1950 гг. — разгром партийно-управленческого аппарата Ленинграда, репрессии против сотен людей, включая двадцать шесть расстрелов. К высшей мере были приговорены в том числе первые секретари обкома — А.А. Кузнецов и П.С. Попков, — и второй секретарь Я.Ф. Капустин: люди, входившие в Военный совет Ленинградского фронта в годы Блокады. Ленинградскому руководству инкриминировалась подрывная деятельность, включая сепаратистские тенденции (РУССКИЙ национализм): была идея создать отдельную Российскую Коммунистическую партию — РКП(б), — с центром в Ленинграде, и в Кремле опасались борьбы за власть (6). Лейтмотивом обвинения было то, что

«… Кузнецов, Попков и Капустин, находясь в руководстве областной и городской организаций ВКП(б), встав на путь обмана и обхода ЦК ВКП(б), вели линию на отрыв Ленинградской партийной организации от Центрального Комитета партии, с тем, чтобы им было легче осуществлять свою антисоветскую практику в работе» (7).

Одним из главных инициаторов «Ленинградского дела» был Маленков, в число мотивов которого, очень вероятно, входили, помимо прочего, личные счёты со Ждановым. Он же сыграл крайне мрачную роль в закрытии Музея обороны Ленинграда, созданного на базе упомянутой выставки. В конце 40-ых годов акцентуация ленинградского героизма стала вызывать у Центра страх именно своей кажущейся «чрезмерностью». Тем самым преуменьшалась руководящая роль Сталина и его окружения в защите города. «Принизили роль великого Сталина» — такая фраза прозвучала в устах Маленкова в связи с экспозицией Музея обороны Ленинграда, и музей был обречён… (8).

Основным мотивом «Ленинградского дела» была война на уничтожение, которую вёл сталинский партийно-правительственный аппарат против любых — реальных или кажущихся, — ростков чьего бы то ни было идеологического сепаратизма. В этом плане ленинградская волна репрессий параллельна и аналогична антисемитской кампании второй половины 40-ых — начала 50-ых (убийство Михоэлса, ликвидация ЕАК и расстрел его лидеров, дело врачей…), а также череде сфабрикованных процессов в Восточной Европе примерно в те же годы — после конфликта с Тито и выхода Югославии из политического подчинения СССР (9). Ничему, что вызывало опасение чьей-либо двойной лояльности или недостаточной ориентированности на центр во главе со Сталиным, пощады не было.

Я не рассказываю здесь подробно ни о «Ленинградском деле», ни о процессах в Восточной Европе, ни об «антикосмополитических» репрессиях, история которых хорошо известна многим (а её спорные моменты — за пределами нашей темы). Но рассмотрим — как же всё-таки формулировались обвинения, предъявляемые ленинградским партийным руководителям?
[В их число входил и Филипп Егорович Михеев, управляющий делами Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) в 1940–1949 гг., репрессированный (правда, к счастью, не расстрелянный). Два его сына, В.Ф. и Г.Ф. Михеевы — авторы статьи «Ленинградское дело (по материалам следственных дел)», на которую я здесь ссылаюсь.]
Репрезентативнее всего будет цитирование того основного, что приписывалось самому ключевому из обвиняемых — первому секретарю обкома Алексею Александровичу Кузнецову:

«… начиная с 1940 года Кузнецов, окружив себя подхалимами и угодниками, создал такую обстановку, при которой исключалась возможность партийного подхода к решению вопросов по руководству ленинградской парторганизацией», что окружение «на все лады превозносило Кузнецова как руководителя ленинградских большевиков и создавало ложное впечатление о его непоколебимом авторитете и таланте как организатора», и что во время блокады, «став членом Военного Совета Ленинградского фронта, Кузнецов всеми мерами старался показать, что только один он решает все вопросы обороны города и что только благодаря ему Ленинград стойко держится».«

«… в городе «широко культивировалась идея об особом значении Ленинграда в экономике и культурном развитии страны, особом положении ленинградской партийной организации, которая будто бы задает тон всей партии, что ленинградцы — ведущая сила в стране, ленинградцы де-мол являются зачинателями передовых мероприятий и что ленинградцам должны быть оказаны надлежащий почет и слава.«

«… Кузнецов и после окончания Отечественной войны продолжал действовать в обход ЦК ВКП(б), самоуправничал и держал себя в Ленинграде как полноправный хозяин», и даже «находясь в Москве, продолжал поддерживать тесную связь с ПОПКОВЫМ и КАПУСТИНЫМ, которым как и прежде давал указания по работе и приучал их действовать, не считаясь с мнением ЦК партии, а согласовывать все вопросы только с ним», преподносились им как явное преступление. В процессе допроса следователь рисовал картину того, как, начиная с 1940 г., ленинградские руководители «вырождались сначала в деляг, эгоистов и шкурников, а затем и в прямых отступников от партии. На допросе формировались компрометирующие материалы в основном против А.А. Кузнецова, П.С. Попкова и Я.Ф. Капустина. В заключительной части допроса детально анализировались «прегрешения» П.С. Попкова и Я.Ф. Капустина, они обвинялись в растранжировании государственных средств в целях личного обогащения, пьянстве, участии в различного вида попойках и застольях и т.п.» (10)

Далее, в перечне обвинений имеются моменты, связанные с блокадным периодом. Вот несколько выдержек. Кузнецов, Попков и Капустин якобы:

«… обманывали ленинградцев и преступно скрывали от них руководящую роль ЦК ВКП(б) в деле обороны Ленинграда в период Великой Отечественной войны против немецко-фашистских захватчиков.
Они извращали факты истории, затушевывали огромные усилия всей страны, под руководством ЦК ВКП(б) и правительства, направленные к защите Ленинграда в период войны, и выпячивали себя в роли его спасителей…
Афишируя свои несуществующие заслуги и бесцеремонно выставляя себя как организаторов победы над немцами под Ленинградом, обвиняемые КУЗНЕЦОВ, ПОПКОВ, КАПУСТИН и ЛАЗУТИН (председатель Ленгорисполкома — А.М.), в действительности, в наиболее трудный период войны, в 1941 году проявили себя трусами, паникерами и выражали неверие в победу советских войск.

Обвиняемый КУЗНЕЦОВ, признав это обстоятельство, показал:
«В 1941 году, в связи со сложившейся угрожающей военной обстановкой под Ленинградом, у меня были упадочнические, панические настроения. Мною овладела трусость.
Характерным для нас в этот тяжелый период была неуверенность в победе».

Обвиняемый ПОПКОВ, спрошенный об этом на следствии, показал:
«При приближении немцев к Ленинграду, мы перестали верить в победу и, проявив малодушие, начали вести между собой клеветнические разговоры»… (11).

… В период войны, в 1942 году ПОПКОВ, КУЗНЕЦОВ и КАПУСТИН через обвиняемого МИХЕЕВА, невзирая на чрезвычайно трудное положение со снабжением населения Ленинграда, блокированного немецкими войсками, неоднократно отправляли из города большое количество остродефицитных продуктов питания и промтоваров своим семьям и семьям своих сообщников, эвакуированным в гг. Челябинск и Троицк» (12).

Всё это, мы видим, выдержано в мрачных и справедливо осуждаемых традициях сталинизма. Но посмотрим теперь, чего же в этом перечне инкриминируемого подсудимым НЕТ? А нет в нём ни единой нотки обвинения в том страшном бедствии, которому подвергся Ленинград осенью-зимой 1941–42 гг. А именно — в голоде, повлёкшем за собой гибель сотен тысяч людей. В ЭТОМ ни одного из подсудимых не обвинили. Даже хищения продуктов, приписываемые им, относятся уже к 42-му году, когда положение города уже не было столь критическим, сколь в 41-ом.

Солонин в своих работах часто использует фразу «Всё познаётся в сравнении». Не соглашусь, что прямо так уж и «всё», но иногда сравнивать и в самом деле полезно. Трагедия, по масштабу подобная ленинградской, произошла в первые дни войны на Западном фронте: Белостокско-Минский котёл, разгром нескольких армий, захват немцами в течение считанных дней огромной территории. И ровно через месяц после начала войны, 22-го июля, прозвучали смертные приговоры: командующему фронтом Дмитрию Павлову и начштаба Владимиру Климовских («проявили трусость, бездействие власти, нераспорядительность, допустили развал управление войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями Красной Армии, тем самым дезорганизовали оборону страны и дали возможность противнику прорвать фронт Красной Армии«), начсвязи фронта Андрею Григорьеву («проявил паникёрство, преступное бездействие в части обеспечения организации работы связи фронта…«) и командиру 4-ой армии Александру Коробкову [«проявил трусость, малодушие и преступное бездействие к возложенным на него обязанностям (так формулируется в тексте — А. .)…«] (13)
Степень реальной виновности этих людей — отдельная тема, и сейчас я это обсуждать не буду. Но мы видим: власть жестоко наказывала за допущенные теми или иными ответственными лицами катастрофические провалы. Голод в Ленинграде тоже был катастрофой, но в данном случае власть НЕ ИСКАЛА, на кого бы возложить вину. Она не объявила виновными в этом даже людей, репрессированных ею, — при том, что люди эти в 41-ом отвечали за участь Ленинграда и что не было бы ничего проще, чем добавить к обвинениям, которые я процитировал, ответственность за случившееся тогда.
Но — не добавили. Почему? Потому что, значит, произошедшее тогда не рассматривалось никем, даже властью, как то, что можно было, действуя эффективнее, предотвратить. Точно так же, как, при всей репрессивности системы, она никого не покарала и не стремилась покарать за сам факт немецкого нападения.

Мне могут заметить, что к подобным логическим приёмам (а о чём не написали?.. а чего не хватает?..) любят прибегать ревизионисты-конспирологи. Совершенно верно; дело, однако, в том, что я, отличие от них, не выстраиваю на отсутствии чего-либо основные рассуждения. Для меня это всего лишь вспомогательное соображение. Но высказать его я обязан.

И, кстати, я не единственный и не первый, кто приводит этот аргумент. О том же самом, только очень кратко, говорит Н.А. Ломагин, один из крупнейших специалистов по истории ленинградской блокады.

[Отступление. Никита Андреевич Ломагин — не путать с Н. Ломакиным, нюрнбергским свидетелем, — историк, исследователь блокады Ленинграда, профессор истории СПбГУ. Его книга «Неизвестная блокада» содержит в том числе множество зафиксированных — устно и письменно, — высказываний жителей города. Включая те, в которых звучат пораженческие настроения, надежда на скорую сдачу города, антисемитские мотивы («нечего защищать евреев…») и ещё разное и в разной степени неприглядное… Да, конечно, в огромном голодающем городе просто не могло не быть таких настроений, это естественно, и об этом следует знать. Наряду с цитированием документов, Ломагин тщательно анализирует ситуацию.]

29-го января 2019, через двое суток после солонинского интервью Артёму Кречетникову, Ломагин тоже беседовал с корреспондентом Би-би-си (Всеволодом Бойко). И в ходе интервью сказал в том числе, что власти, фабрикуя «Ленинградское дело»,

«… пытались найти, помимо нелепых обвинений в создании «Российской коммунистической партии» и ленинградском сепаратизме, какие-то прегрешения в период блокады. Ничего не удалось найти, что бы показывало, что ленинградское руководство злоупотребляло, обогащалось или смогло скопить что-то за период блокады. Этого не было. А желание найти было большое» (14).

Вообще-то, на мой взгляд, это не стопроцентно точно. Мы видим в приведённых мною выдержках, что подсудимым приписывались «неверие, паникёрство, трусость»; да ещё они якобы и «отправляли продукты родственникам». Но принципиально для нас то, что в ГОЛОДЕ, постигшем население Ленинграда, их всё же не обвинили.
Весомость этой «косвенной» аргументации увеличится, если учесть к тому же очень тяжёлый телефонный разговор, произошедший 22 августа 41-го года между Кремлём (фактически — единолично Сталиным, хотя у аппарата были также Молотов и Микоян) и Смольным. В Смольном у телефона находились Жданов, А.А. Кузнецов (тогда второй секретарь обкома), Ворошилов (на тот момент — командующий войсками всего Северо-Западного направления) и генерал армии Маркиан Михайлович Попов, тогда — командующий войсками Северного фронта, разделённого приказом Ставки на следующий день на Ленинградский и Карельский. Я привожу выдержки из этого разговора по упомянутой книге Н.А. Ломагина «Неизвестная блокада».

Коротко — о предыстории этого разговора. Никита Ломагин пишет:

«Общение Кремля со Смольным в августе—декабре 1941 г. было очень интенсивным. Государственный комитет обороны, сосредоточивший в своих руках всю власть, стремился осуществлять строгий контроль за всем, что происходило в стране, в том числе и в Ленинграде. Однако в связи с быстро ухудшавшейся обстановкой на фронте, до середины августа 1941 г. Ленинград во многом был предоставлен самому себе (он был, по мнению Ставки, хорошо защищённым городом-крепостью — А.М.). Традиционная иерархия отношений, когда Ленинград полностью полагался на директивы Москвы, на короткое время была нарушена, что, в конце концов, привело к серьезным трениям между Сталиным и ленинградским руководством. Сталин стал проявлять особое беспокойство по поводу развития ситуации на ленинградском направлении, когда вермахт уже непосредственно угрожал городу. С этого момента в течение нескольких недель Ленинград оказался в центре внимания Сталина и ГКО» (15).

Если перескочить через восемь лет, — с чем перекликается это кратковременнное нарушение иерархии? Не с теми ли «сепаратистскими уклонами», которые позднее вменялись в вину ленинградскому руководству?

И из четырёх нареканий, которые Сталин в том телефонном разговоре высказал по пунктам, первым и основным было:

«Вы создали Военный Совет Обороны Ленинграда. Вы должны понимать, что Военный Совет могут создать только правительство или по его поручению Ставка. Мы просим вас другой раз не допускать такого нарушения.»

Вторым — «В Военный Совет Обороны Ленинграда (если уж он создан — А.М.) не вошли ни Ворошилов, ни Жданов (Ворошилов и Жданов были более, нежели остальные, людьми из центра, «людьми Сталина», и он был обеспокоен тем, что их «отодвигают» — А.М.). Это неправильно и даже вредно политически. Рабочие поймут это дело так, что Жданов и Ворошилов не верят в оборону Ленинграда, умыли руки и поручили оборону другим, нижестоящим…»

Далее Сталин требовал отменить принцип выборности батальонных командиров (и требовал, на мой взгляд, правильно: назначенного сверху бойцы будут скорее слушаться — пусть и матеря его за глаза, — чем выбранного ими же в надежде на то, что он будет относительно мягок) и усилить артиллерийский компонент обороны. В конце разговора он произнёс знаменательную фразу: «Ленинград не Череповец или Вологда, это вторая столица нашей страны» (16).

[Отступление: не только эти слова, но и документы, и стенограммы, и сам факт назначения командующим войсками Ленфронта Жукова, когда город был в самом критическом положении, — всё это напрочь опровергает псевдоисторические домыслы о том, что Сталин «не слишком дорожил» Ленинградом. Н.А. Ломагин пишет, опираясь на документы:

… 17 августа 1941 г. в Директиве Главному Командованию войсками Северо-Западного направления указывалось на то, что «Ставка не может мириться с настроениями обреченности и невозможности предпринять решительные шаги, с разговорами о том, что уже все сделано и ничего больше сделать невозможно». Впоследствии эта мысль повторялась практически в каждом разговоре Сталина с ленинградским руководством…
… Отношения Сталина с руководством обороны Ленинграда на протяжении всего этого времени имели несколько общих черт. Во-первых, во всех случаях именно он инициировал диалог со Смольным. Во-вторых, Сталин высказывал серьезное недовольство действиями, которые предпринимались с целью защиты города. В-третьих, он постоянно подчеркивал, что Ленинград следует оборонять до последней возможности, а при худшем варианте развития ситуации, по его мнению, необходимо было, прежде всего, отдавать предпочтение интересам армии и обеспечить ее вывод». (17)

Последнее вполне естественно. Да, Ленинград готовили в том числе и к возможной сдаче, но не к тому же ли самому готовили в октябре и Москву?]

Возвращаясь же к теме «Ленинградского процесса», отметим: в этих упрёках Сталина по телефону звучит мотив опасения за упомянутую иерархию отношений, за непреложность повиновения центру. А он никогда не прощал полностью тем, кто внушал ему подобные опасения. И очень возможно, что именно с 22 августа 1941-го потянулась психологическая ниточка, приведшая через восемь лет к расстрелам ленинградского партийного руководства за «сепаратистские» тенденции. Неизвестно, что было бы, кстати, и с самим Ждановым, не «успей» он умереть до начала этих репрессий… Но, несмотря на высокую вероятность этой «ниточки», — ничто специфически связанное с тяжелейшими месяцами 41-го года ни в следственных делах подсудимых, ни в приговоре не аукнулось. В постигшей город трагедии их не обвинили.

— 4 —

Означает ли это, что действия властей — центральной или местной, ленинградской, — были безупречны и безошибочны? Разумеется, нет. И не только в ревизионистской, но и в советской, самой что ни на есть официальной литературе о блокаде, наряду с описанием народного подвига и заслуг руководства, звучит и критика. Её не так уж мало в изданной в 1958-м году книге «Ленинград в блокаде». Автор — Дмитрий Павлов (тёзка и однофамилец расстреляного комфронта). Дмитрий Васильевич Павлов был с начала обороны Ленинграда уполномоченным ГКО (Государственного Комитета Обороны) по продовольственному снабжению войск Ленфронта, города и неоккупированных районов области. Он даёт, можно сказать, из самых первых рук информацию именно о главном обсуждаемом нами предмете: о снабжении в блокадный период.
Учтём, кстати, что книга, как было сказано, 1958 года. Вокруг множество живых, совсем недавних (двадцати лет не прошло) участников, свидетелей — военных, гражданских, — ещё молодых, вполне способных высказаться. И не только способных, но и возможность имеющих, страха не испытывающих, ибо времена — уже оттепельные, не сталинские. Я к тому, что любому здравомыслящему человеку, даже ещё не прочитавшему ни одного фрагмента этой книги, должно быть ясно заранее: она ни в коем случае не будет «лживой». В ней могут встречаться — и встречаются, — упомянутые мною в предисловии приторные советские штампы о роли партии и правительства, но в ней не может быть грубых искажений правды о том, что делалось и как делалось.
И книга эта, в соответствии с должностью автора, очень профессиональна, там полно таблиц и выкладок, не меньше, чем у Солонина, и все по делу.
Но пока — обещанные образцы критики. Так вот, Павлов, пишет, например (гл. 3, «Продовольственные ресурсы»), о том, что летом 1941 года в Ленинграде было более ста тысяч беженцев из Прибалтики и оккупированных немцами районов РСФСР. И мы читаем следующее:

«… ограниченные запасы продовольствия настоятельно требовали не увеличивать количества едоков в городе, а как можно больше эвакуировать их. Но было уже поздно. Потребление увеличивалось, запасы сокращались. Медленная эвакуация населения в июле — августе в значительной степени объяснялась тем, что жители города, не ощущая прямой угрозы, не хотели покидать Ленинград. За июль-август в глубь страны было эвакуировано не более 400 тысяч человек, тогда как необходимо было бы вывезти в два-три раза больше.
Некоторые представители местных органов власти гордились этим, рассматривая отказ граждан от эвакуации, как патриотическое чувство, и тем самым невольно поощряли людей к невыезду… К тому же нельзя не учитывать и такую особенность, что жители города в своей массе в июле и первой половине августа не знали, где точно находятся вражеские войска и какие укрепленные рубежи им предстоит преодолеть. Город в эти месяцы не подвергался бомбардировкам, и это создавало успокоительное настроение. (Да, «эффект Титаника»: там тоже некоторые отказывались садиться в шлюпки, думая — скорее, ощущая, — что на огромном корабле менее опасно — А.М.) Нужны были крутые административные меры к выезду граждан, как тому повелевал ход развивающихся событий, однако к таким мерам прибегали весьма осторожно» (18).

Что касается пищевых ресурсов как таковых, в той же главе Павлов признаёт:

«Нужны были быстрые и решительные действия по сохранности и экономному расходованию оставшихся продуктов, выявлению дополнительных источников питания. Однако под влиянием нахлынувшей угрозы вторжения немцев решение этих вопросов на какое-то время было отодвинуто.
Снабжение населения, хранение продуктов, их учет и тем более расход не отвечали требованиям создавшейся обстановки. Зерно, мука, сахар непредусмотрительно хранились в двух — трех местах, и за эту оплошность пришлось поплатиться. В первые же дни налета авиации противника часть продовольствия погибла от пожаров. Пищевые товары находились в ведении десятка различных хозяйственных организаций; не имея указаний от своих центров в Москве, они продолжали расходовать продукты по обычно установленному порядку, тогда как Ленинград в это время находился в чрезвычайных, а не в обычных условиях. Коммерческая сеть столовых и ресторанов, где продукты продавались без карточек, продолжала функционировать. Некоторые виды продовольствия исчислялись условно, точного наличия их власти не знали. Мяса на 10 сентября значилось в остатках на 33 дня, фактически же его на холодильниках и в торговой сети имелось на эту дату на 20 дней, а остальное количество падало на живой скот, принадлежавший подсобным хозяйствам предприятий, пригородным совхозам, столовым. Вес скота (главным образом свиней) в переводе на мясо исчислялся на глаз. Такой условный учет мог привести к серьезным просчетам и растранжириванию мяса работниками отдельных хозяйств. На торговых базах хранились растительные жиры, на складах интендантства — животное масло, а так как единого плана снабжения не было, то и расход их производился неравномерно и несправедливо» (19).

И это только выборочно, имеется ещё подобная критика. Далее, автор считает непредусмотрительным шагом то, что в сентябре, сократив хлебную норму (500 гр. рабочим, 300 служащим и детям, 250 иждивенцам), частично увеличили (чтобы чем-то возместить это) нормы отпуска сахара и жиров, вместо того чтобы сэкономить эти последние на случай (увы, ставший реальностью) крайне тяжёлого голода.

«Израсходованные в сентябре и октябре примерно 2500 тонн сахара и 600 тонн жиров за счет дополнительной прибавки крайне пригодились бы в декабре, так как в этом, наиболее голодном, месяце хлеба выдавали совсем мало, жиры взрослому населению почти не выделялись и ничем не заменялись, другие продукты отпускались по самой ничтожной норме. Но тогда, в сентябре 1941 года, непроницаемая даль неизвестности не позволяла видеть многое из того, что ясно в настоящее время. Осажденные никак не предполагали, что блокада города будет столь длительной» (20).

В гл. 4 («Распределение продовольствия») Павлов отмечает, что было немало случаев мошенничества, злоупотреблений, повторного использования карточек — на свой страх либо по сговору с теми или иными звеньями администрации.

«… к выдаче карточек, их хранению, учету, погашению талонов отношение должно было быть такое же, как к выпуску денег, если не более строгое. Однако в начале сентября со стороны ряда райисполкомов мало уделялось внимания работе этой довольно сложной и громоздкой распределительной машины. Выдача разовых талонов на получение продовольствия производилась с нарушениями инструкции. Наблюдение за возвратом карточек, если их владельцы потеряли на них право (призыв в армию, зачисление на котловое довольствие и т.п.), в полной мере не обеспечивалось, а это приводило к дополнительному расходу продовольствия…» (21).

И так далее.
Я не буду цитировать все критические фрагменты — их хватает, любой может прочесть книгу.
И я обязан добавить ко всему этому ещё одно трагическое обстоятельство, Павловым не упомянутое — скорее всего, потому что он об этом просто не знал: тогда, в 50-ые, многое ещё не было рассекречено. Запасы продовольствия в Ленинграде можно было существенно увеличить, и это предлагалось сделать. Микоян (который был тогда председателем Комитета продовольственного и вещевого снабжения Красной Армии и Комитета по эвакуации из прифронтовой полосы запасов продовольствия) предлагал перенаправить в Ленинград (поскольку там — в столичном городе, — было много резервуаров для хранения) довольно много составов с пищепродуктами, уже не имеющих возможности прибыть в пункты исходного назначения, занятые к тому времени немцами или осаждаемые. Но — увы, — Жданов отказался, считая, что в Ленинграде и так полно продуктов. Далее цитирую рассказ самого Микояна об этом — по тексту одной из самых фундаментальных постсоветских книг на блокадную тему: Геннадий Соболев, «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде»:

«Полагая, что ленинградцы будут только рады такому решению, я вопрос этот с ними предварительно не согласовывал. Не знал об этом и И.В. Сталин до тех пор, пока ему из Ленинграда не позвонил А.А. Жданов. Он заявил, что все ленинградские склады забиты, и просил не направлять к ним сверх плана продовольствие. Рассказав мне об этом в телефонном разговоре, Сталин сказал, зачем я адресую так много продовольствия в Ленинград. Я объяснил, чем это вызвано, добавив, что в условиях военного времени запасы продовольствия, и прежде всего муки, в Ленинграде никогда не будут лишними, тем более, что город всегда снабжался привозным хлебом (в основном из районов Поволжья), а транспортные возможности его доставки могли быть и затруднены. Что же касается складов, то в таком большом городе, как Ленинград, выход можно было найти. Тогда никто из нас не предполагал, что Ленинград окажется в блокаде. Поэтому Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия» (22).

К сожалению, именно так. И, возвращаясь к тому, что в «Ленинградском деле» не было НИ ОДНОГО обвинения, которое касалось бы первых месяцев войны, отметим непреложный факт: ни малейших претензий к Жданову за это не было. При всей репрессивности сталинского режима, и сам Сталин, и все, кто окружал его, понимали: здесь нет и не может быть вины. Ибо люди не могут предвидеть всё, и никто в конце июня 41-го года не мог представить себе то положение, в котором окажется Ленинград через два месяца.
Правда, на мой взгляд, завоз этих продуктов хоть и облегчил бы ситуацию, но едва ли очень существенно. Ведь серьёзная экономия возможна только при взятии имеющихся запасов на учёт и запрете коммерческого сбыта; иначе же чем больше продовольствия и товаров, тем больше, соответственно, и расходуется.
Но, как бы то ни было, даже официальная историография не идеализировала действия властей. Они не были безупречны и стопроцентно эффективны, это признавалось совершенно открыто и в советское время.
Уяснив это, можно, наконец, приступить к рассмотрению аргументов Солонина.

— 5 —

Рассмотрим самую раннюю его работу на эту тему. Статью «Две блокады» (05.02.10); её можно найти на личном сайте автора.
И уже эта первая статья начинается с ярко выраженной неправды. Солонин проводит неожиданное сравнение между теми самыми, вынесенными в заглавие, двумя блокадами. Не решаюсь уверенно утверждать, что это именно «ложь», ибо кто знает — может быть, Солонин писал то, что предполагал. Но если называешь себя историком, предполагать мало: надо ещё и проверять.
В первой главе статьи речь идёт о западноберлинской блокаде, длившейся одиннадцать месяцев. Оккупационные власти СССР в Германии закрыли с июня 1948 по май 1949 наземное сообщение Западного Берлина с англо-американскими оккупационными зонами. Если просто и вкратце, — сделано это было в рамках геополитической борьбы за Германию. Самым ключевым аспектом противостояния был экономический, и кризис начался, когда западные союзники ввели в обращение в своей зоне т.н. новую немецкую марку (вместо обесценившейся рейхсмарки). СССР ответил встречной валютной реформой. А затем, чтобы не допустить вхождения немецкой столицы в сферу влияния США и Британии, советское командование организовало блокаду западной части города, пытаясь поставить её население в полную зависимость от продовольственного и товарного обеспечения с востока. Но это советское мероприятие желанного результата не принесло. Союзники проявили решимость и энергию и не отступились ни от Берлина, ни от своих видов на Германию — или хотя бы на часть её, — как западную, а не принадлежащую к советскому блоку страну. Они, во-первых, — поскольку зависимость секторов города была взаимной, — прибегнули к «контрблокадным» мерам: отключали теплоснабжение (например, из-за прекращения теплоподачи по кабелю, проходившему через союзническую оккупационную зону, был вынужден переехать на другую квартиру советский командующий — Соколовский). Во-вторых же (и это «во-вторых» для нас здесь главное), американцы и англичане сумели организовать в высшей степени эффективный «воздушный мост», и в Западный Берлин бесперебойно доставлялось конвейером самолётов огромное количество жизненно необходимых грузов. В конце концов, в мае 1949 года блокада была снята. В этом плане Советский Союз проиграл, в целом же борьба за то, в который из военно-политических блоков будет входить Германия, завершилась закономерным — если учитывать силовой расклад, — ничейным результатом: образованием двух германских государств. Обстоятельства блокады Западного Берлина хорошо изображены, например, в тенденциозной, но при этом информативной и хорошо документированной книге американского историка Роджера Дж. Миллера («Roger G. Miller To Save the City: The Berlin Airlift 1948-1949») (23). Да, именно столь патетически она озаглавлена — «Спасти город», — хотя мы и увидим вскоре, насколько эта патетичность чрезмерна.

Воздушный мост был организован блестяще. Дадим слово Солонину:

«Американцы начали с 1000 тонн грузов в день. К концу июня довели грузопоток до 4 400 тонн в день. В экстренном порядке, с привлечением всех имеющихся ресурсов построили в Западном Берлине еще два аэродрома (!) в дополнение к двум имеющимся. К осени грузопоток составил 5.620 тонн в день. Каждые 2–3 минуты на один из аэродромов Западного Берлина прилетал огромный 4-моторный транспортник. «Старина Джо» с изумлением наблюдал за этим аэрошоу и ждал зимы — Берлин должен был замерзнуть без топлива и подачи электроэнергии извне. Тогда американцы начали возить самолетами… уголь! 1 421 119 тонн (почти полтора миллиона тонн угля) было доставлено в блокированный город. Перевезли даже разобранную на самые мелкие агрегаты тепловую электростанцию. Абсолютный рекорд был поставлен 16 апреля 1949 года: 1400 самолето-вылетов, 13 тыс. тонн груза. Самолет в минуту«.

Здесь всё правильно. Примерно то же самое можно прочесть и у Роджера Дж. Миллера. Статистика поставок и полётов восхищает: операция была осуществлена на пятёрку с несколькими плюсами.

Но вот что пишет Солонин (не Миллер — тот хоть и патетичен, но более мягок) о характере советской блокады:

«Этот город несколько лет бомбили, причем очень сильно (так, например, 3 февраля 1945 г. авиация союзников сбросила на Берлин 2,25 килотонн бомб), а затем окончательно разрушили в ходе ожесточенных уличных боев. Жители снабжались продовольствием «по карточкам», запасов у населения не было, все, что горит — сгорело (и этим Берлин сильно отличался от Ленинграда, жители которого могли хотя бы топить «буржуйки» собственной мебелью и книгами). Город был обречен Сталиным на голодную смерть — или на еще одну капитуляцию»

И это — неправда, причём кощунственная. Отмечу, что даже немцы не прибегали к сравнениям берлинской блокады с Ленинградской…

(В скобках риторически пожалуюсь на то, что мне предстоит в этой своей работе многократно повторять тривиальное «неправду говорить нехорошо». Многократно и занудно буду я это твердить, как детсадовская воспитательница… или, скорее, учительница младших классов, — поскольку неправду нехорошо не только говорить, но и писать…)

Никто — ни Сталин, ни Советская военная администрация Германии (СВАГ), — не собирался морить жителей Западного Берлина голодом и оставлять их без отопления. Перекрыв наземные пути доставки продуктов и энергообеспечения с Запада, СССР хотел поставить население Западного Берлина не в условия «голода», а в зависимость от себя. Никто не запрещал западным берлинцам отовариваться в восточном, «советском» секторе; правда, этому препятствовали американские оккупационные власти, оказывая давление — вплоть до того, что были случаи увольнения полицейских, покупавших или получавших что-то по карточкам в восточной зоне. К тому же советской администрацией несколько раз были организованы поставки продовольствия и предметов первой необходимости. В частности, есть приказ СВАГ от 3 августа 1948 года «О поставке в Германию из СССР 100 тыс. тонн зерна для снабжения гор. Берлина», в котором предписывалось «произвести перевозку зерна морем за счет уменьшения вывоза в июле-августе 1948 года на 25 тыс. тонн металлолома и на 25 тыс. тонн репарационных грузов из Германии» (24). Я привожу ссылку на этот приказ по примечаниям к российской статье, но от этого документ не становится менее аутентичным. К тому же и западные источники, кроме самых «жёлтых», не изображают цели СССР в ходе этого кризиса столь уж монструозными. Вот, например, — из газеты, но смягчающим обстоятельством да послужит мне её название: это не «Ленинградская правда», а «Нью-Йорк Таймс», 19 сентября 1948:

«The objective of the Russian blockade was fairly obvious. The Russians are evidently convinced that they cannot break the development of the Western German Government and the consolidation of Western Germany into the economy of the West. They are, therefore, seeking in every way possible to consolidate their own position in Eastern Europe and Eastern Germany…»
(«Цель блокады очевидна. Русские уверены, что не смогут воспрепятствовать интеграции Западной Германии в экономическую систему западного мира; поэтому они всеми возможными путями стремятся укрепить свои позиции в Восточной Европе и в Восточной Германии (включая Берлин — А.М.)…«) (25).

Далее, даже в книге Джорджа Дж. Миллера (в той самой, которая «Спасти город»), при всей упомянутой тенденциозности, видим следующую аннотацию (Abstract):

«In 1948 the Soviet blockade cut the city of Berlin off from food, fuel, and other necessities from the West and threatened the Western position in post-World War II Europe…«

[В 1948 году советская блокада отрезала Берлин (Западный — А.М.) от каналов доставки продуктов, топлива и остальных необходимых предметов потребления С ЗАПАДА (выделено мною — А.М.) и поставила под угрозу ПОЗИЦИИ ЗАПАДА (выделено мною — А.М.) в послевоенной Европе… (далее об организации американцами и англичанами воздушного моста — А.М.)] (26).

Итак, спасать-то город «спасали», но не от «голодной смерти», а от втягивания в советскую политическую орбиту.

И если даже это не убеждает, то вот из статьи американского историка Уильяма Стиверса (1997) «The Incomplete Blockade: Soviet Zone Supply of West Berlin, 1948–49» («Неполная блокада: снабжение Западного Берлина из советской зоны, 1948–49»):

«… it is not only the commonly held popular view but also the understanding of surprisingly many professional historians of the period that the Berlin blockade entailed an isolation of West Berlin — as if the Wall were already reality in 1948 — and that West Berlin survived the blockade months on supplies brought by the airlift alone. What has hardly been questioned, or at best rather sparsely been questioned, is the understanding — fundamental to the entire history of the blockade — that West Berlin was isolated.2 In fact, the Soviet blockade neither attempted nor achieved the isolation of West Berlin.
In Soviet official parlance, the blockade comprised “measures for the restriction of transport communications between Berlin and the western zones of occupation of Germany… No effort was made, however — either at the beginning of the blockade or during the course of it — to seal off the Western sectors from either East Berlin or from the surrounding countryside. As a result, a flood of goods — roughly a half a million tons, to take the mean of various estimates — entered the Western sectors from Soviet area sources over the ten-and-a-half-month period of “restriction” «.

(«… не только на взгляд обывателей, но и по мнению неожиданно многих профессиональных историков обсуждаемого периода, берлинская блокада изолировала западную часть города — словно бы Стена существовала уже тогда, — и Западный Берлин пережил её только благодаря воздушному мосту… На самом деле советская блокада не имела своей целью изоляцию города и не привела к ней.
На языке советских документов, блокада подразумевала «меры по ограничению транспортного сообщения между Берлином и западными оккупационными зонами»… Но в течение всего периода блокады Западный Берлин не был отрезан ни от восточной части города, ни от окружающих сёл. В результате за десять с половиной месяцев блокадных ограничений в Западный Берлин поступило около полумиллиона тонн продуктов и товаров из советского сектора«) (27)

И ещё фрагмент:

«In the words of a report prepared by U.S. military government intelligence analysts in mid-October 1948, the “road, rail and water blockade of Berlin by no means constitutes a complete economic blockade either by intent or in fact.”
The noose around Berlin had been “but loosely drawn,” as the Russians were keeping the “gates to the western sectors at least half open.” The airlift, therefore, could not be said to supply all requirements: “Although it is effectively supplementing other sources in supply of the most critical items, the vast majority of the needs of the population and industry in the Western sectors are still met through East-West trade…«

(«Согласно отчёту, подготовленному аналитиками военной разведки правительства США в середине октября 1948 года, «автомобильная, железнодорожная и водная блокада Берлина ни в коем случае не является полной экономической блокадой ни по замыслу, ни фактически». Петля вокруг Берлина была «затянута слабо», поскольку русские держали «ворота в западные сектора по крайней мере наполовину открытыми». Таким образом, нельзя сказать, что воздушный транспорт удовлетворял все потребности. «Хотя он эффективно дополняет другие источники поставок наиболее важных предметов, подавляющая часть бытовых и промышленных нужд в западных секторах по-прежнему удовлетворяется через восточную зону«) (28).

Мне немножко лень цитировать и переводить целыми страницами, но кто хочет, может читать (ссылка прилагается), а суть ясна. Это статья из официального журнала Ассоциации историков внешнеполитических отношений США (Society for Historians of American Foreign Relations). Публикуется издательством Оксфордского университета. Полагаю, устроит…
 Итак, блокада Западного Берлина была одним из этапов игры в политические перетяжки, завершившейся, как все мы знаем, разрывом Германии на две части, каждая из которых вошла в один из противостоящих блоков. Каждая из сторон тянула одеяло на себя, но никто не обрекал и не планировал обрекать на смерть людей. И воздушный мост был организован западными союзниками отчасти в «рекламных» целях.

— 6 —

Покончив с ложью о Западном Берлине, «обрекаемом на голодную смерть», переходим к фальсификациям на основную обсуждаемую нами тему.

И вот — вторая глава: начинается сопоставление с блокадой Ленинграда. Сначала Солонин отмечает, что «Ленинград находится не на острове». Затем даёт географические сведения и обрисовывает (правильно, в принципе) расклад территорий, занятых противником (немцами и финнами) и удерживаемых Красной Армией. И — внимание, — следующий абзац:

«С юга — немцы, в 30–60 км к северу от города — финны, на западе — Финский залив, который Краснознаменный Балтийский флот отдал противнику без боя. (тоже неправда, но пропустим это, чтобы поскорее добраться до сути — А.М.) Но есть же еще одна, четвертая, сторона света — восток. На востоке было более 60 км свободного от противника берега Ладожского озера (южная часть западного побережья — А.М.). Если проложить маршрут транспортных караванов по кратчайшему расстоянию (через т.н. «шлиссельбургскую губу»), то до «Большой земли» (портовый поселок Кобона) было не более 30 км водного пространства. Если же идти в Новую Ладогу (город и порт у впадения реки Волхов в Ладожское озеро), то наберутся все 100 км. В любом случае, даже самая тихоходная «посудина», ползущая с черепашьей скоростью в 5 узлов, могла дойти от западного, «ленинградского» берега Ладожского озера до Новой Ладоги за 11–12 часов (т.е. в течение одной осенней ночи, тьма которой лучше любой ПВО защищала движущееся судно от вражеской авиации). Если это называется «блокада», то тогда надо признать, что Англия и Япония в условиях гораздо худшей «блокады» провоевали всю войну. И по сей день живут, причем припеваючи«.

Завершающий пассаж меня, надо признать, особенно ошарашил. Западный Берлин голодом морить не пытались, но его (или даже весь Берлин целиком), по крайней мере, теоретически ВОЗМОЖНО БЫЛО оставить полностью или почти без продуктов. Но Англия и Япония… Обязательно ли учить политэкономию, чтобы понимать: любая страна — континентальная или островная, — имеет самодостаточную хозяйственную инфраструктуру. А также любой — цивилизованный или не очень, — регион со сформированной «культурой» продовольственного самообеспечения. Остров, сельская местность, включающая пахотные площади, степная либо пустынная кочевая зона, территория первобытного охотничьего племени (если это естественная среда проживания, а не резервация). Упомянутая Япония в течение долгих веков жила вообще без импорта продуктов питания. И не только она, а, скажем, и любая из Гвиней, Новая или «старая» (материковая), и, скажем, Австралия до её «открытия» (независимо от того, назову я её материком или, рискуя схлопотать двойку по географии, «островом»). Ни страну, ни остров продовольственной блокаде подвергнуть в принципе невозможно. Наполеон, планируя континентальную «блокаду» Англии, не мечтал «заморить» британцев, а лишь надеялся насолить им в финансово-экономическом плане. Жители страны/острова, сколько их ни окружай, всегда сами себя прокормят, что бы они там ни сеяли и кого бы ни ели: курей, кенгурей или друг друга. Продовольственно зависимым может быть ТОЛЬКО отдельно взятый город (не античный полис, чья территория включала сельские массивы), ибо население города не занимается сельским хозяйством.

В интервью от 27.01.20 Солонин утверждает, что

«По общепринятой версии советской историографии, «блокадой Ленинграда» называется ситуация, сложившаяся в начале сентября 1941 года, когда немецкие войска заняли железнодорожную станцию Мга и город Шлиссельбург, перерезав таким образом сухопутные транспортные коммуникации Ленинграда с «большой землей». При этом игнорируется тот очевидный факт, что 60 км западного берега Ладожского озера никогда не были заняты противником (выделено мною — А.М.) (даже попыток наступления на этом участке финская армия не предпринимала); таким образом, для снабжения Ленинграда водным транспортом надо было преодолеть не более 25–40 км от западного до южного берега Ладожского озера. Если же отсутствие железнодорожных сообщений должно считаться «блокадой», то тогда надо признать, что Израиль с момента возникновения и по сей день живет в условиях гораздо более жесткой блокады (от Хайфы и Ашдода до любого иностранного порта гораздо дальше, чем 40 км)».

Израильская армия — одна из сильнейших в мире, и я не завидую тем, кто попытался бы устроить Израилю блокаду. Но это я просто к слову. А если «к делу», то блокада — это не отсутствие некоего конкретного типа коммуникаций (железнодорожных или каких-либо иных), а лишение обычных, отлаженных и отрегулированных способов сообщения. Для Израиля, Англии, Японии и т.д. (а также, например, отчасти для полуостровных Швеции и Норвегии) — морских и воздушных. Это настолько тривиально, что и обсуждения не заслуживает. Насчёт же «игнорирования» советской историографией того, что юго-западное побережье Ладоги не было занято немцами, — это… это вообще… «Если бы я был некультурный» (как говорит герой детской повести «Баранкин, будь человеком»), то сказал бы, что это просто чушь. Если бы это «игнорировалось», то, во-первых, мы не учили бы в школе о Дороге Жизни. Во-вторых же… ну, может, Солонин и не считает «советской» книгу Дмитрия Павлова, но в ней две трети главы 6, «Транспортировка грузов по воде и воздуху», — об организации водного маршрута по Ладожскому озеру, и начинается она с того, что

«Немцев в Шлиссельбурге и финнов на Карельском перешейке разделяло водное пространство Ладожского озера протяжением 65 километров. Вот эту-то щель между ними осажденные и превратили в артерию снабжения Ленинграда» (29).

И об этом пишут ВСЕ советские источники, повествующие об истории Ленинградской блокады: я привёл здесь именно книгу Павлова, поскольку на неё уже ссылался, а, например, с великолепной монографией В.М. Ковальчука «Ленинград и Большая Земля» (1975) читателя ещё не познакомил (о ней речь впереди). Даже чуть неловко и писать-то об этом: как будто и в самом деле Баранкину всё это объясняю — причём не выросшему ещё, а из той книжки.

Не знаю, что ответил бы Солонин на эти соображения, но, высказав процитированные мною тезисы, он уверенно «закрывает» вопрос о тех или иных сложностях снабжения Ленинграда в военное время. И пишет:

«Дальнейшее обсуждение событий и вызванные этим обсуждением вопросы имеют смысл лишь в рамках представления о том, что советское руководство и лично «эффективный менеджер» (Сталин — А.М.) стремились к тому, чтобы обеспечить выживание жителей Ленинграда…«

Логика однозначная. Элементарно снабжали бы город, если б только хотели; и получается, что именно НЕ ХОТЕЛИ.
Это и есть основная идея Солонина. «Шапка» интервью, данного им 27.01.2020 так и гласит:

«Сталин воспользовался ситуацией с целью сократить численность нелояльного к советской власти населения. А организован голод — местными партвластями«.

Именно так, не более и не менее.
А советские книжки об этом… да они же советские, разве можно им верить?
На этом пункте мы некоторое время задержимся.

— 7 —

И самих советских историков, и вопрос о том, можно ли им верить, мы сейчас попросим некоторое время подождать. И дадим слово совсем другим людям — в компартии не состоявшим, а с географией тех мест и с обсуждаемыми событиями, между тем, неплохо знакомым. О том, был ли в те месяцы Ленинград в настоящей блокаде, можно спросить, например, Вильгельма Риттера фон Лееба (если кому что ругательное послышалось, я не виноват — это фамилие у него такое). Генерал-фельдмаршал фон Лееб был командующим группой армий «Север», наступавшей на Ленинград. Он вёл, подобно немалому числу своих коллег, дневниковые записи. Начинаются они с 30 августа 1941 года, и именно под этой датой он пишет:

«20-я моторизованная дивизия вышла к Неве в районе Ивановского. Тем самым исключена возможность ухода военно-морского флота русских из Ленинграда в Архангельск через Ладожское озеро. Одновременно у станции Мга осуществлен выход к железнодорожной линии, ведущей в Ленинград с юго-востока. Таким образом, Ленинград оказался фактически окруженным (здесь и далее выделено мною — А.М.)» (30).

(Я даю только общую ссылку на книгу Лееба: открыв её, любую запись можно легко найти по датировке.)

Читаем дальше. 2-ое сентября.

«Под Мгой противник делает, кажется, все для того, чтобы вернуть себе местный вокзал и участок железной дороги. Эта железнодорожная линия и расположенная севернее нее дорога являются последней возможностью связи с восточной частью страны. С другой стороны, по этой же причине овладение ими имеет и для нас первостепенное значение: чтобы Ленинград реально был отрезан от каких-либо поставок извне. Изнуренный голодом, он вынужден будет, в конце концов, сдаться».

Я не привожу здесь ничего о планах фюрера относительно города, если бы им удалось завладеть, и о том, что предполагалось делать с населением Ленинграда и области. Были по этим вопросам разные соображения, почитать интересно, но нам в данном случае нужна текущая оценка ситуации. Именно текущая, — поэтому я не цитирую здесь ничего из высказываний фон Лееба на Нюрнбергском процессе. Они запротоколированы, и там тоже есть о голоде в Ленинграде; но нам важно прежде всего то, что он думал и записывал в 41-ом, ещё не будучи под влиянием чьих-либо иных трактовок. Итак, продолжим. 3 октября. «Противник не оставляет попыток разорвать кольцо вокруг Ленинграда». 4 октября. «Следует считаться с тем, что он (противник — А.М.) будет продолжать попытки прорыва кольца окружения из Ленинграда«. 4 ноября. «Складывается картина, что противник по-прежнему направляет все силы на прорыв в этом районе (Невский пятачок — А.М.) и решительно настроен разорвать ленинградское кольцо«.

«Кольцо» или «кольцо окружения» — сойдёт в качестве синонима «блокады»?..

И вот — 9 ноября, на следующий день после захвата Тихвина (где была железнодорожная станция), немецкое командование ликует.

«Благодаря взятию Тихвина перерезана также водная коммуникация, ведущая к Ленинграду через Ладожское озеро. Теперь противник имеет возможность связываться с внешним миром только воздушным путем или по радиосредствам. Во всяком случае, дальнейшая доставка предметов снабжения в больших объемах уже больше невозможна… Тихвин взят спустя два месяца после падения Шлиссельбурга. Это означает, что после достигнутого окружения по суше теперь последует БЛОКАДА всех его средств доставки и через Ладожское озеро«.

[Пояснение: Тихвин был важнейшим звеном на пути следования грузов. Читаем в книге, наиболее подробно описывающей организацию поставок продовольствия в Ленинград (В.М. Ковальчук, «Ленинград и Большая земля», 1975):

«Транспортировка грузов в Ленинград проводилась сложным и длинным путем. До ст. Волхов грузы доставлялись по железной дороге через Вологду, Череповец и Тихвин. Затем вагоны подавались на пристань Гостинополье, где грузы переваливались на мелкосидящие речные баржи. Из Гостинополья речные буксиры проводили баржи по Волхову до Новой Ладоги, где на волховском рейде грузы перегружались на озерные баржи.

Дальнейший путь барж до Осиновца проходил по Ладожскому озеру, по которому их вели озерные буксиры или корабли Ладожской военной флотилии. Из Осиновца грузы по узкоколейке доставлялись к Ириновской железнодорожной ветке, по которой они уже следовали прямо в Ленинград» (31).

Правда, очень вскоре озеро начало замерзать, так что доставки по воде в любом случае должны были прекратиться на несколько месяцев. «Начавшийся в ноябре ледостав, — пишет Ковальчук, — сильно осложнил условия навигации на озере. С 10 ноября стало невозможным использовать баржи, а в середине ноября остановились и озерные буксиры» (32).]

Итак, мы уяснили, как видел происходившее тогда генерал-фельдмаршал фон Лееб. И человек ещё более высокопоставленный — начальник штаба сухопутных сил вермахта Франц Гальдер, — под 18-ым сентября отмечает в своём «Военном дневнике» следующее:

«Кольцо окружения вокруг Ленинграда пока не замкнуто так плотно, как этого хотелось бы. Сомнительно, что наши войска сумеют далёко продвинуться, если мы отведем с этого участка 1-ю танковую и 36-ю моторизованную дивизии. Учитывая потребность в войсках на ленинградском участке фронта, где у противника сосредоточены крупные людские и материальные силы и средства, положение здесь будет напряженным до тех пор, пока не даст себя знать наш союзник — голод» (33).

Город, с точки зрения Гальдера, пусть не абсолютно, но ОКРУЖЁН — и должен оказаться (по замыслу немецкого командования, а не «Сталина») — в условиях голода…
Так думали высшие чины вермахта, и с ними согласны были также офицеры более скромного ранга. Хартвиг Польман служил в той самой группе армий «Север»; потом, много позже, он стал историком и написал книгу «900 дней боев за Ленинград. Воспоминания немецкого полковника». Монография очень пунктуальная, в ней сначала подробно и отчасти живописно изображаются места, в которых пришлось Польману воевать.

«Это была та земля, — несколько сентиментально пишет он затем в первой главе, — на которой сотни тысяч немецких солдат в течение 900 дней жили и работали, двигались маршем и рыли окопы, воевали и истекали кровью, во время летней жары с мириадами комаров, в сырости длительных периодов распутья и при лютом морозе русской зимы, во время светлых ночей северных летних месяцев и бесконечных темных, зимних ночей…» (34).

Да кто ж вас туда звал? — мысленно отвечу ему, не разделяя сочувствия к белокурым бестиям… Но книга — умная, аналитическая: работа грамотного и добросовестного историка. В следующей главе Польман пишет:

«Только из-за нехватки питания и отсутствия топлива погибли сотни тысяч ленинградцев, прежде всего зимой 1941/42 года. В начале блокады город не получал никакого снабжения (четыре дня: Шлиссельбург был захвачен 8 сентября, а 12-го осуществилась первая доставка по Ладожскому озеру — А.М.), так что в скором времени люди едва сводили концы с концами. В результате окружения Ленинграда немецкими войсками эвакуация части населения, присутствия которого в городе не требовалось, а также промышленного оборудования прекратилась (не совсем, поскольку и людей, и технику в ограниченном масштабе, но перевозили по воде и по воздуху — А.М.), из-за чего большое количество ценных станков и машин было потеряно.

В конце августа 1941 года население Ленинграда составляло 2,5 миллиона человек, сюда следует добавить население пригородных поселков и деревень, оказавшихся в окружении, а также от 400 000 до 800 000 беженцев, так что в целом снабжать многими необходимыми вещами приходилось приблизительно 3,25–3,8 миллиона гражданских лиц, среди которых было приблизительно 1,2 миллиона детей и нетрудоспособных, и использовать их на каких-либо видах работ было просто невозможно. О количестве жертв, умерших в результате голода, болезней и обстрела города, точных цифр нет, но по некоторым оценкам это число колеблется от 0,5 до 1 миллиона» (35).

И вот ещё выдержка из той же книги, из той же главы:

«Несмотря на блокаду, советским властям удалось организовать снабжение города через Ладожское озеро (здесь и далее выделено мною! Это не советский историк пишет — А.М.), хотя в первую зиму оно было абсолютно недостаточно. До ноября частично продолжалось движение судов, а уже в конце ноября было организовано движение по ледяной трассе через Ладожское озеро длиной в 30 километров, по которой двигались транспортные колонны (сани и грузовики), на дороге в ледяных бункерах располагались подразделения охраны, регулировки движения, а также части, следившие за состоянием трассы и осуществлявшие ремонт транспортных средств. Рабочую силу для перевалки грузов поставляло гражданское население. Пока Тихвин находился в руках немцев, до ближайшего конечного пункта железной дороги доходила плохая сухопутная дорога длиной 380 километров. Когда же русские вновь заняли Тихвин, данная дорога стала значительно короче, пока позднее не была построена железнодорожная ветка, примыкавшая с востока к озеру.

Ледяная трасса располагалась вне зоны обстрела немецкой артиллерии. Немецкие самолеты, правда, могли в какой-то степени помешать движению по дороге, но не нарушить его полностью. В течение пяти месяцев 1941/42 года по ледяной трассе были переправлены 271 000 тонна продовольствия и 90 000 тонн других предметов снабжения, которые в Ладожском перегружались в железнодорожные вагоны, следовавшие затем в Ленинград.

Эта ледяная трасса была для Ленинграда дорогой жизни (да, так называет её и немецкий полковник; конечно, это, скорее всего, под влиянием советской терминологии, но он, значит, с нею согласен — А.М.), позволявшей не только ограниченно перевозить по ней в город предметы снабжения и эвакуировать людей, но и осуществлять по ней оперативную переброску войск в обоих направлениях. Построенная позднее железнодорожная линия, проходившая параллельно ледяной трассе, не была введена в эксплуатацию. Сообщение с городом было самым интенсивным в марте 1942 года и прекратилось в конце апреля из-за оттепели, но в конце мая можно было возобновить движение судов.

Не удалось также ни разу нарушить воздушное сообщение между Ленинградом и не занятыми немцами областями, так что и этот вид транспорта играл большую роль в снабжении города и переброске необходимого персонала (именно так! Был и воздушный мост, и мы скоро о нём поговорим — А.М.).

Таким образом, окружение Ленинграда в соответствии с правилами ведения блокадной войны так и не было осуществлено, поэтому Ленинградский фронт оставался фактором, изматывавшим силы немецких частей в ведении боевых действий против СССР, и оставался таковым вплоть до разгрома немецких войск под Ленинградом в начале 1944 года» (36).

Нет, не было полного, абсолютного окружения, Польман и Гальдер совершенно правильно отмечают это. И немецкий историк — он же участник войны, — пишет, что советские власти, те самые «партвласти» из шапки солонинского интервью, вместо того чтобы организовывать голод, организовывали снабжение.

— 8 —

Человек, называющий себя историком, должен был бы знать и учитывать эти материалы. Но у Солонина — свои источники, покруче. Продолжаем цитировать статью «Две блокады»:

«Академик Лихачев, человек заслуженный и всеми уважаемый, да к тому же и переживший блокаду лично, в своих воспоминаниях пишет: «А между тем из Ленинграда ускоренно вывозилось продовольствие и не делалось никаких попыток его рассредоточить, как это сделали англичане в Лондоне. Немцы готовились к блокаде города, а мы — к его сдаче немцам. Эвакуация продовольствия из Ленинграда прекратилась только тогда, когда немцы перерезали все железные дороги«.

Академики — они такие, всё знают… Вот и Лихачёв знал, что Ленинград сдать готовились и что продукты из него — надо же, — вывозились. Да ещё и ускоренно.
Ну, впрочем, здесь, надо отдать справедливость, Солонин честно признаёт, что документальными свидетельствами слова Лихачёва не подкреплены; что ж, это мемуары, а не научный труд… Но — признав это, — тезис, тем не менее, выдвигает. Выпишу этот тезис отдельно, даже большими буквами — он того заслуживает:

ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ ВВОЗИТЬ В ЛЕНИНГРАД ПРОДУКТЫ, — ИХ ВЫВОЗИЛИ

(Правда, некий минимум доставок продовольствия в город Солонин признаёт, но именно минимум, а не столько, сколько можно было привезти.)

И далее у Солонина действительно приводится выдержка из профессионального текста — из книги Д.В. Павлова (уполномоченного ГКО по снабжению):

«Главное управление сахарной промышленности, находившееся в Москве, прислало в середине сентября 1941 года телеграмму ленинградской конторе «Сахаросбыта» с требованием отгрузить несколько вагонов сахару из Ленинграда в Вологду, хотя с 8 сентября Ленинград был уже блокирован«.

Да, в гл. 3, «Продовольственные ресурсы», это и в самом деле написано (37). И Солонин комментирует:

«Автор приводит этот факт в качестве курьезного примера «несвоевременной осведомленности людей» (из-за которой подобных казусов было немало, пишет Павлов, рассказав этот случай — А.М.). Я же предлагаю обратить внимание на направление предписанного перемещения высококалорийного продукта. А если бы немцы не перерезали дороги — так бы и вывезли сахар в Вологду? И только ли сахар?»

Делаем то, что предлагает Солонин: обращаем внимание. Да, было предписание отправить сахар ИЗ Ленинграда в другой город. Но фактически сахар не был вывезен не только из-за того, что немцы «перерезали дороги». Этот рассказ о сахаре взят Солониным из середины абзаца. А он, абзац этот самый, имеет ведь ещё и начало. Давайте посмотрим, что пишет Павлов буквально перед этим, описывая ситуацию, которая данным конкретным случаем иллюстрируется:

«(в начале сентября — А.М.) Продукты питания во всех гражданских организациях, в войсках и на флоте берутся на строгий учет. Данные об остатках продовольствия под ответственность руководителей предприятий или интенданта фронта через каждые десять дней представлялись Ленгорисполкому и в копии Уполномоченному ГКО. Наряды (указания) ведомственных центров на расход продуктов АННУЛИРУЮТСЯ (выделено мною — А.М.), так как, не зная истинной обстановки в Ленинграде, они своими запоздалыми указаниями вносили путаницу в дело снабжения» (38).

В том-то и дело, что фактически с первой половины сентября ленинградское руководство, осознавая угрозу блокады, уже не допускало вывоза продуктов из города. Кроме того, теперь я в свою очередь «предлагаю обратить внимание» на момент, который Солониным не акцентируется. На что именно? На то, что указы об этом вывозе поступали не из Кремля (где обстановку знали; и указ ОТТУДА никто бы не посмел «аннулировать»), не от Сталина («пожелавшего извести город голодомором»), а всего лишь из управления сахарной промышленности, которое, видимо, ещё не успели предупредить — из Ленинграда ничего не запрашивайте. Плохо, что не успели. Управлений было немало, волокиты — ещё больше, вот и не уведомляли всех вовремя.

«Предположение о том, что из предблокадного Ленинграда вывозились продукты, — пишет Солонин далее, — кажется абсурдным и кощунственным — но лишь на первый, и к тому же изрядно затуманенный общеобязательной патетикой, взгляд»

Вот здесь я совершенно согласен. И очень, кстати, хорошо сформулировано. Но мне лично это не кажется кощунственным даже на первый взгляд. Ибо, кроме патетики, есть ещё и логика, а она этот самый взгляд «растуманивает». Продукты вывозились, поскольку Ленинград был крупнейшим производственным центром, в нём находилось в том числе множество предприятий пищевой промышленности и складов, продукцией которых он обеспечивал весь северо-запад страны. Поставки продуктов ИЗ Ленинграда были повседневной практикой, осуществлялись в отлаженном режиме, и это не могло быть сразу же отменено в первые месяцы войны. Никто не мог тогда точно предвидеть, насколько тяжёлым будет то осадное положение, в котором окажется Ленинград, и насколько больше будет зависеть от притока продуктов именно он сам, чем те области, которые он по установленному распорядку снабжал. Вывоз пищевой продукции из города невозможно было быстро остановить — так же невозможно, как, допустим, взять и сразу изменить расписание следования поездов по железным дорогам в ещё не оккупированных районах. И не было в этих запросах — сахара или чего бы то ни было ещё, — ничьей злой воли. Запросы посылались теми, кто, ещё не зная точно о положении в Ленинграде, руководствовался инерцией привычного распорядка.
Но в самом Ленинграде меры принимались в соответствии с текущей ситуацией. Смотрим распоряжения горкома. Вот, например, если на сахарную тему, — от 10 сентября: «обязать т. Горчакова (начальника Ленинградского территориального УГР — управления госрезервов — А.М.) разбронировать имеющиеся в УГР запасы сахара и передать их ленинградской (выделено мною — А.М.) конторе «Главсахар» Наркомпищепрома СССР» (39).

Или, скажем, днём ранее, 9 сентября 41-го: — «О продаже хлеба из пшеничной муки»: «Установить с 10 сентября продажу хлеба из пшеничной муки только по детским карточкам«(40).

И — более того, — меры по взятию на учёт городских продовольственных и товарных запасов принимались начиная с первого месяца войны. Вот — из постановления горкома от 16 июля 1941 г.:

«В соответствии с постановлением СНК СССР ввести с 18-го июля 1941 года в г. Ленинграде, Колпино, Кронштадте, Пушкино и Петергофе продажу по карточкам некоторых продовольственных и промышленных товаров…

И — пункт 6: «Поручить исполкому Ленгорсовета депутатов трудящихся установить количество магазинов для торговли продовольственными товарами без карточек по повышенным ценам» (41).

То есть уже тогда началось ограничение коммерческого продукто-и товарооборота, — поскольку, пока он не был ликвидирован или не взят, по меньшей мере, под контроль, настоящий учёт запасов не был возможен.

Но ни малейшего упоминания о том, что я процитировал, мы не видим у Солонина. Одно из двух: либо он ничего этого просто не знает (а историку надо бы знать), либо просто игнорирует и сами эти документы, и написанное в них, — ибо сие не укладывается в его трактовку происходившего. Случай с этим запросом на отгрузку сахара он выхватил из контекста, — чтобы дать пример предписания о ВЫВОЗЕ пищепродуктов из города, который якобы «не хотели кормить».
И Солонин даёт версию — почему не хотели:

«По здравому размышлению (мысленно воссоздавая терпеливую интонацию моей первой учительницы, поправляю — «по здравОМ размышлениИ» — А.М.), речь идет лишь о частном случае выполнения общего указания товарища Сталина: «не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться». Заметьте — про эвакуацию населения с территорий, на которых не должно быть оставлено «ни килограмма хлеба», не сказано ничего. Вот если бы Гитлер и солдаты вермахта были людоедами в самом прямом смысле слова — тогда бы старина Джо, возможно, распорядился «угонять всех жителей в тыл». А так — только скот«.

Итак, Солонин считает: власти, предполагая, что Ленинград будет сдан, заботились о том, чтобы ничего полезного захватчикам не досталось — в том числе чтобы и съестного им не обломилось, когда город займут. Потому и высококалорийные продукты было «предписано перемещать» не в город, а из города.
И «преамбула» интервью полуторагодичной давности, 27.01.20, вещает: «Сталин воспользовался ситуацией с целью сократить численность нелояльного к советской власти населения. А организован голод — местными партвластями».

Ладно, эмоции — в сторону. Будем тщательно разбираться.

Прежде всего, мы уже видели, что «предписывали перемещать» продукты из Ленинграда не Сталин и его ближайшее окружение, а всего лишь второстепенные управления пищепрома.

Далее. То, что Солонин цитирует («не оставлять противнику…» и т.д.), — фрагмент знаменитой речи Сталина от 3 июля 1941 года («Товарищи! Граждане! Братья и сёстры!..»), буквально повторяющий слова пункта 4 «Директивы СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей» от 29 июня (42). Да, действительно здесь не говорится ничего о самом населении. Хотя мне лично всегда было понятно: «оставлять» или «не оставлять» что-либо противнику могут лишь те, кто сам не собирается оставаться, дожидаясь его прихода. Те самые колхозники не могли угонять скот и сдавать хлеб, не уходя от немцев сами. Это подразумевалось: человек — не чемодан, он сам может остаться, а может и уйти.
Но это я так, к слову. Куда принципиальнее то, что «про эвакуацию населения… не сказано ничего» — очередная… неправда. Опять же, не стану уверенно утверждать «ложь» — мало ли, может, это от незнания… Но историку вообще-то — который раз нудно повторяю, — полагалось бы знать. Эвакуация населения не упоминается в этом, конкретном документе. Но он же не единственный: документов было очень много. Об эвакуации людей сказано отдельно двумя днями ранее, в «Постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 июня «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества» (43).
Это постановление — соглашусь, — не образец человеколюбия. В пункте 2 («В первую очередь эвакуации подлежат») в подпункте «а» читаем «важнейшие промышленные ценности (оборудование, важнейшие станки и машины), ценные сырьевые ресурсы и продовольствие (цветные металлы, горючее, хлеб) и другие ценности, имеющие государственное значение» и только в подпункте «б», наконец, видим:

«квалифицированные инженеры и служащие вместе с эвакуируемыми с фронта предприятиями, НАСЕЛЕНИЕ (выделено мною — А.М.), в первую очередь молодёжь, годная для военной службы, ответственные советские и партийные работники«.

Да, бросаются в глаза утилитарно-прагматичные приоритеты. И мне лично здесь очень не хватает «в первую очередь дети». Но не забудем — тогда решалось, быть ли стране, народу; и кто подсчитал бы, скольких жизней — детских, взрослых, любых, — мог бы стоить каждый не вывезенный, оставленный врагу завод. В схватке не на жизнь, а на смерть — могла ли Империя быть сентиментальной? В речи Сталина не должен был звучать призыв к бегству — «Спасайся кто может!»: это усугубило бы панические настроения, и так охватившие тогда многих. Но мы видим, что о населении прифронтовых районов подумали и позаботились ещё раньше речи Сталина и цитируемой Солониным директивы.
К этим солонинским изыскам насчёт «выжженной земли» подвязывается ещё следующее (в интервью Би-би-си 27.01.19):

«… Петрозаводск — столица советской Карелии — перед уходом Красной Армии был тотально разрушен.

К тому же готовили и Ленинград: об этом можно прочесть в изданных миллионными тиражами мемуарах маршала Жукова. (выделено мною — А.М.). И первые трупы умерших от голода появились на улицах Ленинграда в том самом ноябре 1941 года, когда Зоя Космодемьянская и ее боевые товарищи, выполняя приказ Ставки № 0428, сжигали или пытались сжечь русские деревни в ближнем тылу немецких войск».

И опять… ну сколько же можно неправду говорить? Нет, не «об этом» — не о тотальном разрушении Ленинграда, — можно прочесть у Жукова, а о том, что, когда он принял командование Ленфронтом:

«На Военном совете фронта рассматривался вопрос о мерах, которые следовало провести в случае невозможности удержать город. Высказывались коротко и сухо. Эти меры предусматривали уничтожение ВАЖНЕЙШИХ ВОЕННЫХ И ИНДУСТРИАЛЬНЫХ ОБЪЕКТОВ И Т.Д. (а не «города»; выделено мною — А.М.) Сейчас, более тридцати лет спустя, эти планы кажутся невероятными. А тогда? Тогда положение было критическим…» (44).

Здесь надо пояснить подробнее. Государственный Комитет Обороны учитывал возможность и самого трагического исхода битвы за Ленинград — так же, как, добавим, и возможность потери Москвы. И на тот случай, если удержать город не удастся, уполномоченный ГКО В.Н. Меркулов получил 13 сентября мандат, в котором сказано буквально следующее:

«Тов. Меркулову поручается совместно с членом Военного Совета Ленинградского фронта тов. Кузнецовым тщательно проверить дело подготовки взрыва и уничтожения предприятий, важных сооружений и мостов (выделено мною — А.М.) в Ленинграде на случай вынужденного отхода наших войск из Ленинградского района. Военный Совет Ленинградского фронта, а также руководящие партийные и советские работники Ленинграда обязаны оказывать т. Меркулову В.Н. всяческую помощь» (45).

Предписывается вовсе не ГОРОД разрушать, а транспортную, промышленную и энергетическую инфраструктуру, — чтобы не послужила врагу, неся гибель своим! Разве это не было бы единственно правильным шагом, если бы Ленинград пришлось оставить?..
И надо же, что из Зои Космодемьянской и её товарищей ревизионистская ложь сделала «палачей русского прифронтового крестьянства»!.. Людей в сёлах на пути к Москве якобы оставляли без домов и без пищи (кому они нужны? Вот если б немцы были людоедами… — см. цитату об «указаниях товарища Сталина»), и это ставится в параллель тому, что «партвласти» вывозили хлеб из Ленинграда, чтобы выморить его жителей…
Но НА САМОМ ДЕЛЕ в этом приказе №0428 от 17 ноября 1941 сказано (читаем пункт 3):

«При вынужденном отходе наших частей на том или другом участке УВОДИТЬ С СОБОЙ СОВЕТСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ (выделено мною — А.М.) и обязательно уничтожать все без исключения населенные пункты, чтобы противник не мог их использовать» (46).

Не правда ли, если посмотреть, что в действительности написано, всё начинает выглядеть иначе? Конечно, и то, и другое — и увод жителей, и уничтожение жилья, — выполнялось лишь частично. Но смысл приказа понятен: надо ли давать немцам, рвущимся к Москве, возможность отогреваться в избах? Но своё, советское население никто не приказывал морить голодом или бросать на произвол судьбы.

(Отступление — в связи с упоминанием Зои Космодемьянской. Я не изучал специально материалы о деятельности её отряда, но тем, кто глумится над её памятью, посоветую одно: прочесть книгу под названием «Повесть о Зое и Шуре». Шура — это Александр Анатольевич Космодемьянский, младший брат Зои, 1925 года рождения. После гибели сестры он ушёл на войну добровольцем, стал танкистом, командиром экипажа, и за двадцать шесть дней до конца войны, 13 апреля 1945 года, погиб в бою, за который посмертно удостоен — и он тоже, — звания Героя Советского Союза. Автор повести о них, написанной в 1951 году, — Любовь Тимофеевна Космодемьянская, их мама. Их было у неё двое. Кто решится на очную ставку с её книгой, легко может найти текст в интернете, в библиотеке e-reading)

— 9 —

… Мы соберём в городе запасы муки, масла, яиц, пригоним стада скота и запасём для него сена. Враг может стоять под стенами целый год, но он не заморит нас голодом. Женщин и детей мы отправим в глубь страны, чтобы у нас не было лишних едоков.

— Очень прекрасный план, очень! — одобрил Страшила.
(А.М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты»)

Но какими же ещё аргументами отстаивает Солонин свой сокрушительный тезис? Да вот, например, что он пишет («Блокада Ленинграда: цифры, факты, вопросы», 17 февраля 2014, гл. 2, «Из Ленинграда вывозили продовольствие»). Цитата длинная, но она того стоит:

«Накануне войны на складах и базах Ленинградского территориального управления государственных материальных резервов хранилось 146 тысяч тонн хлебофуража (мука, крупа и овес). Одни только эти запасы позволяли обеспечить войска Ленфронта и жителей города на три месяца полной блокады при нулевом завозе продовольствия с «большой земли». Однако одним хлебофуражом закрома Ленинградского управления госрезервов не ограничивались. Там было еще 37 тысяч тонн сахара — продукт по понятиям нынешнего времени вредный, но весьма калорийный и легкоусвояемый (что бывает критически важно для спасения жизни ослабленного голодом человека). И это еще не весь перечень. Кроме муки и крупы стоимостью 30,5 миллиона рублей и сахара стоимостью 43 миллиона были еще «продовольственные товары (консервы, масло, мясо, махорка, сухари и пр.)» совокупной стоимостью 195 миллионов рублей.

В докладной записке начальника управления товарища Горчакова (от 5 января 1942 года, совершенно секретно) не указаны номенклатура и вес «продовольственных товаров» в их материальном выражении. Но даже принимая соотношения стоимости муки и высококалорийных продуктов как 1 к 10, мы получаем солидную прибавку в размере ориентировочно 15 тысяч тонн еды. Таким образом, общие запасы на складах системы госрезерва позволяли кормить полностью блокированный город в течение четырех-пяти месяцев. А если ограничить потребление минимальным физиологическим выживанием, то хватило бы и на полгода, если не больше.

Так «мало» было накоплено к началу войны. За два с лишним месяца можно было завезти в город горы продовольствия…

(о, конечно, можно было бы! Если бы знать прямо с 22 июня о том, что будет окружение. И если бы Ленинград не был средоточием сложнейшей инфраструктуры, включавшей расписание всевозможных доставок и поставок, сети магистралей, которые окажутся перерезанными, и т.д., и т.п. Если бы можно было оборону Ленинграда планировать по образцу обороны Изумрудного города от деревянных солдат Урфина Джюса… Мне иногда кажется, что именно этим образцом руководствуется… нет, не академик Лихачёв — тогда Урфина ещё не придумали, — а Солонин — А.М.)…

… Однако продовольствие в город не завозилось, а напротив, вывозилось (выделено мною. Вот он, тезис, который я в начале предыдущей главы процитировал большими буквами — А.М.). Упомянутая выше докладная записка начальника Ленинградского управления госрезерва заканчивается следующими фразами: «Весь хлебофураж, хранившийся на базах Управления, разбронирован и частично эвакуирован в течение первых трех месяцев войны… Накопленные резервы и текущие запасы могли бы обеспечить более длительный срок, если бы с начала военных действий было установлено строжайшее нормирование в отпуске продовольствия, материалов и топлива и задержана из Ленинграда эвакуация части фондов (подчеркнуто мной. — М.С.)»

Странно, а? Действительно, зачем же было «эвакуировать» этот хлебофураж?
Дело, однако, в том, что это очередная (которая?.. скоро уж и со счёта собьюсь!) неправда; и на этот раз даже более того: очевидная грубая ложь! Ибо если человек цитирует документ (и цитирует правильно), то, значит, он или сам читал всю записку и скрыл от читателя то, что «версии не соответствует», или радостно поверил кому-то подкинувшему эту выдержку, а весь текст прочесть не удосужился. Во втором (крайне маловероятном) случае передёргивает не сам Солонин, а тот, у кого он (с несолидной для «историка» некритичностью) этот фрагмент позаимствовал.
Вот — полностью, — вся та часть этого документа, которая содержит информацию о запасах продовольствия, о том, где они хранились и что с ними стало (47). По ходу цитирования — комментарии.

«Из докладной записки начальника Ленинградского территориального управления государственных материальных резервов при СНК СССР председателю Ленгорисполкома П.С. Попкову об опыте работы в период войны
Совершенно секретно
5 января 1942 г.
Ленинградское территориальное управление государственных материальных резервов при СНК СССР, являясь частью общей системы Управления государственных резервов, в условиях мирного времени имело задачу накапливания и качественного хранения различного рода хлебофуражных, продовольственных и промышленных материалов, товаров и сырья. Территория, входящая в круг деятельности ЛТУГМР, включала г. Ленинград, Ленинградскую область, Карело-Финскую ССР и Мурманскую область…

(обращаю внимание читателя: уже из этого следует, что не все запасы находились в самом Ленинграде. Он был — по словам Сталина и в действительности, — второй столицей страны и центром всего Северо-Запада; потому территориальное управление, охватывая огромные пространства, называлось Ленинградским — А.М.)

…На начало Отечественной войны с германским фашизмом Лентеруправление госрезервов располагало следующими видами и количествами резервов:
1. Хлебофураж (мука, крупа, овёс). Общее кол-во 146190 тонн. Стоимость 30 млн. 500 тыс. рублей. Места хранения: Базы ЛТУГМР — Ленинград, Старая Русса, Чудово, Дно, Гузятино (выделено здесь и далее мною — А.М.). Назначение фонда (вид резерва): Мобфонд Красной Армии.

(Теперь мы добрались до сути. Вот, оказывается, где хранилась большая часть этого хлебофуража! Чудово и Дно — то самое, где «картину, корзину, картонку…», — входили тогда в Ленинградскую область, но сейчас входят в Новгородскую. Старая Русса — на Псковщине, Гузятино — посёлок Калининской области. Все эти населённые пункты были оккупированы немцами до начала Ленинградской блокады! Не естественно ли было эвакуировать оттуда продукты перед приходом врага? — А.М.)

2. Продовольственные товары (консервы, масло, мясо, махорка, сухари и пр.). Стоимость 195 млн. рублей. Места хранения: База N4 Ленинград и торгующие организации. Назначение фонда (вид резерва): Мобфонд Красной Армии.
3. Сахар. Общее кол-во 36627 тонн. Стоимость 42 млн 890 тыс. рублей. Места хранения: База N4 ЛТУГМР и на ответственном хранении у «Главсахара». Назначение фонда (вид резерва): Госрезерв.
4. Соль. Общее кол-во 30068 тонн. Стоимость 1 млн. 259 тыс. рублей. Места хранения: У ответственных хранителей по всему Теруправлению. Назначение фонда (вид резерва)…
После шести месяцев войны все виды фондов, за исключением небольших остатков каменного угля, дров и мобрезервов промышленности, по распоряжению правительства, Интендантского управления фронта, Управления госрезервов при СНК СССР и Ленинградского ГК ВКП(б) и Ленгорсовета разблокированы для нужд Красной Армии, промышленности и населения. Незначительная часть фондов была уничтожена при отходе частей Красной Армии (Дно, Чудово).

[Вот так было на самом деле! Всё продовольствие, кроме того, которое (если эвакуировать не было возможности) оправданно уничтожалось в оставляемых нашими частями пунктах — в преддверии их занятия врагом, — было разблокировано для армии и населения — А.М.]

О судьбе части фондов, хранившихся в районах Мурманской области, Карело-Финской ССР и частично Ленинградской области, нам неизвестно из-за отсутствия связи и ликвидации или эвакуации отдельных ответственных хранителей фондов.
Весь хлебофураж, хранившийся на базах Управления, разбронирован и частично эвакуирован…

(Разумеется! Тот, что был в Старой Руссе, Чудове и т. д., эвакуировали — от немцев увезли! — А.М.)

… по нарядам Интендантского управления Северо-Западного фронта в течение первых трёх месяцев войны.
Продовольственные товары разбронированы Красной Армии, Балтийскому и Северному флоту…

(Да, армию и флот тоже надо было кормить — А.М.)

и частично населению г. Ленинграда (сахар, соль). Часть сахара (8000 тонн) по решению правительства эвакуирована вглубь страны.

(Это было ошибкой. Но блокаду такого масштаба никто не мог предвидеть — А.М.)

Накопленные резервы и текущие запасы могли бы обеспечить более длительный срок, если б с начала военных действий было установлено строжайшее нормирование в отпуске продовольствия, материалов и топлива и задержана из Ленинграда эвакуация части фондов.

(И то правда. Но… см. предыдущий комментарий — А.М.)

Начальник Ленинградского территориального управления государственных материальных резервов при СНК СССР
Горчаков»

Вот так оно было на деле! И можно узнать об этом, если захотеть разобраться, если не принимать на веру отрывки из текстов, выхватываемые псевдоисториками.
Но «массовый читатель» — примет, поскольку разбираться ему в лом, а злых сенсаций ему чем больше, тем слаще… Пипл — он такой: всё скушает. И вот уже ставит Солонин точку в этом вопросе. И утверждает, что страшную правду об этом самом «голодоморе» от народа скрыли. Как же это сделали? Читаем там же («Блокада Ленинграда: цифры, факты, вопросы», 17 февраля 2014, гл. 2, «Из Ленинграда вывозили продовольствие»), после фрагментарного цитирования записки Горчакова:

«Так прозвучал первый удар похоронного колокола. Чтобы его печальный отзвук не долетел до потомков, был заботливо выращен и раздут до небес миф о Великом Пожаре. Якобы вся еда находилась на Бадаевских складах, каковые сгорели во время бомбежки (выделено мною — А.М.). Пожар и бомбежка были в реальности. Драгоценное продовольствие не было рассредоточено и хранилось в деревянных складах. Сгорело 3 тысячи тонн муки и 2,5 тысячи тонн сахара. Сахар расплавился и превратился в карамель, которая в дальнейшем была переработана и использована. Фактические потери сахара составили не более 700 тонн. С учетом сгоревшей муки этого могло бы хватить на три-четыре дня снабжения города. Не более того»

Миф, значит, вырастили и раздули? Миф о том, что ВСЯ ЕДА НАХОДИЛАСЬ НА БАДАЕВСКИХ СКЛАДАХ? Кто вырастил, кто раздул? Ссылку можно? Тем более, что это же не интервью, а напечатанный вроде как бы очерк! Но ссылки нет. И не может быть, потому что советские историки, пусть порой и приукрашивали, но не ставили факты с ног на голову. Ссылку вместо Солонина дам я. Слово Дмитрию Васильевичу Павлову, уполномоченному ГКО по снабжению:

«За весь период блокады фашистам НЕ УДАЛОСЬ нанести серьезного ущерба запасам продовольствия (выделено мною — А.М), за исключением гибели около 3 тысяч тонн муки и 2500 тонн сахара. Эти потери произошли в первые дни налета вражеской авиации. Несколько зажигательных бомб попало в склады имени Бадаева, где торговые организации хранили продовольственные товары. Эти деревянные склады общей емкостью 26 тысяч квадратных метров, построенные в 1914 году петербургским купцом первой гильдии Растеряевым, имели небольшие пожарные разрывы друг от друга (примерно 10 метров), что крайне затрудняло борьбу с возникшим пожаром. Огонь одного горящего склада сливался с другим, образуя большое пламя. Потребовалось много усилий пожарных команд и рабочих складов, чтобы ликвидировать пожар. От огня хранившийся на складах сахар рафинад превратился в густой сироп. Позднее эту сахарную массу переработали на кондитерские изделия. По оценке работников торговли, потери сахара составили не более 700 тонн (выделено мною — А.М.). Извлекая урок, городские организации приняли энергичные меры по рассредоточению продовольствия и хранению его в надежных зданиях» (48).

Слова о потере не более семисот тонн я выделил, чтобы читатель сравнил их с тем, что написано в предпоследней строчке солонинского абзаца. Там точно та же самая фраза «потери сахара составили не более 700 тонн». Поскольку, во-первых, вероятность столь дословного совпадения крайне мала, а во-вторых — Солонин знаком с книгой Павлова (он иногда ссылается на неё), — приходится печально заключить: абзац о «заботливом выращивании и раздувании мифа» — ЛОЖЬ. И для того, чтобы прийти к этому заключению, мне не надо звать на помощь Шерлока Холмса, — достаточно и моих скромных детективных навыков. Ибо Солонин — взрослый, умный человек, хорошо умеющий не только писать, но и читать по-русски. И не мог он, читая хоть наискосок, не увидеть, что у Павлова сказано: фашистам НЕ УДАЛОСЬ не только «всю еду» спалить, но и серьёзный ущерб городским запасам нанести…
Это именно ЛОЖЬ. Одна из многих. Одна громоздится на другую, и ничего, «массы», не желающие что-либо проверять, глотают на ура любую чернуху. Нравится им, «массам», такая «история». И псевдоисторики, убеждаясь в этом, всё меньше и меньше церемонятся с читателями и журналистами, выдвигая «аргументацию». И в интервью «Би-би-си» (Артёму Кречетникову, 27.01.19) Солонин уже совсем небрежно бросает:

«Говорят, что большая часть городских запасов была уничтожена немецкой авиацией 8–10 сентября 1941 года на Бадаевских складах. Однако там сгорело всего 3 тыс. тонн муки и 2,5 тыс. тонн сахара, причем тысячу тонн пострадавшей муки и 900 тонн сахара удалось переработать»

Кто «говорит»? Старушки в очередях, может, и поговаривали.. И здесь уже девятьсот тонн, хотя на самом-то деле (и даже у Солонина в той фразе, которую он правильно переписал у Павлова) семьсот. Великолепная небрежность в этом интервью зашкаливает: знает человек — всему поверят… И уже можно вещать всё, что заблагорассудится, даже не удосуживаясь соблюдать минимальную аккуратность в именовании источников. Вот, например:

«… в изданном в 1958 году сборнике документов «Ленинград в блокаде», видимо, по недосмотру, было упомянуто отданное в середине сентября телеграфное распоряжение Главного управления сахарной промышленности ленинградской конторе «Сахаросбыта» — отгрузить несколько вагонов сахара в Вологду…»

Об этом случае мы уже знаем. Да только вовсе он не из сборника документов «Ленинград в блокаде»! И не выходил такой сборник ни в 1958 году, ни в каком-либо ином. Ибо не существует он в природе. Так называется не «сборник», а монография Д. В. Павлова, откуда Солонин эту историю и взял — но запамятовал, видимо, а к интервью подготовиться, чтобы хоть как-то владеть материалом, не счёл обязательным.

(продолжение следует)

Примечания

1 — Минц И. «Великая Отечественная война Советского Союза». М.: ОГИЗ, Госполитиздат, 1947. Гл. 5, «Коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны». Раздел 3, «Начало массового изгнания фашистов из пределов Советского Союза». На сайте militera

2 — Г.Л. Соболев, «Блокада Ленинграда: постижение правды«. «Новейшая история России, 2012, № 2 (стр. 72-87), стр. 72-73.

3 — Допрос свидетеля Н.И. Ломакина. Стенограмма заседания Международного военного трибунала от 27 февраля 1946 г. ЦГАОР СССР, ф. 7445, оп. 1, ед. хран. 28. Стр. 473, 474.

4 — Вера Инбер, «Почти три года. Ленинградский дневник«, 6 июня 1944 года. На сайте librebook.

5 — История песни «Враги сожгли родную хату», Song Story — истории песен,

 

6 — Владимир Кузнечевский, «Ленинградское дело» 1949-1953. «Наш современник №1 2020.

7 — Михеев В.Ф, Михеев Г.Ф., «Ленинградское дело (по материалам следственных дел)«, «Новейшая история России, 2012, № 3 (стр. 214-232), стр. 222-223.

8 — Д. Бранденбергер, ««Репрессированная» память? Кампания против ленинградской трактовки блокады в сталинском СССР, 1949–1952 гг.(на примере Музея обороны Ленинграда)»
Новейшая история России / Modern history of Russia. 2016. № 3 (176-186), стр. 179.

9 — Подробно об этих событиях — см. Ходос, «Сфабрикованные процессы» (Hodos. SCHAUPROZESSEN (1981), А.Б. Шашкин (hal@galore.tomsk.ru), перевод с немецкого).

10 — Михеев В.Ф., Михеев Г.Ф., указ. соч., стр. 221.

11 — Болдовский К.А. , Бранденбергер Д. «Обвинительное заключение по «Ленинградскому делу», Новейшая история России, Т. 9, № 4, стр. (993-1027), стр. 1004.

12 — Там же, стр. 1012.

13 — Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Павлова Д.Г., Климовских В.Е., Григорьева А.Т. и Коробкова А.А. 22 июля 1941 г. Электронная библиотека исторических документов (далее — ЭБИД), Начальный период, Великой Отечественной войны, Деятельность органов госбезопасности, док. № 438, стр. 392-393.

14 — «Историк о блокаде: Ленинград — это мемориал. В каждой квартире кто-то погиб». Интервью Н.А. Ломагина Всеволоду Бойко для Би-би-си, 29.01.2019.

15 — Н.А. Ломагин, «Неизвестная блокада». Изд-во «Нева», 2004. Гл. 1, «Кремль и Смольный: момент истины».

16 — ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп. 1. Д.5. Л. 203. И ссылка и текст разговора приводятся по указ. соч. Н.А. Ломагина, гл. 1 (ссылка — см. прим. 6).

17 — Там же.

18 — Павлов Д.В. Ленинград в блокаде. — М.: Военное изд-во МО СССР, 1958, гл. 3, «Продовольственные ресурсы».

19 — Там же.

20 — Там же.

21 — Павлов Д.В., указ. соч., гл. 4, «Распределение продовольствия».

22 — Г.Л. Соболев, «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде». СПб, 2013. Книга первая: июнь 1941 — май 1942. Глава вторая, «Адольф Гитлер: «Первая достижимая цель — Ленинград». Стр. 7 в интернет-библиотеке bookz.ru.
Прим 215, ссылка: Военно-исторический журнал. 1977. № 2. С. 45–46.

23 — Roger G. Miller «To Save the City The Berlin Airlift 1948-1949«. Air Force History and Museums Program.  Об эпизоде с маршалом Соколовским — p. 29 (ch. «Operation Vittles: An Expedient in Action»).

24 — ГАРФ. Р-7317. оп. 7а, д. 74, л. 248. [Беспалов В.А., «Блокада Берлина и продовольственный вопрос: забытые аспекты», Вестник РГУ им. Канта, 2007, №12 (стр. 65–69), стр. 66].

25 — New York Times, September 19, 1948: U.S. Air Lift Educates Germans and Russians: Our Power to Supply Berlin Has Bolstered Our Diplomatic Position By James Reston, Special to The New York Times.

26 — Roger G. Miller, указ. соч, Abstract (№14).

27 — William Stivers, «The Incomplete Blockade: Soviet Zone Supply of West Berlin», 1948–49, Search for other works by this author on: Oxford Academic Google Scholar Diplomatic History, Volume 21, Issue 4, October 1997 (Pages 569–602), pp. 569-570.

28 — Там же, p. 570.

29 — Павлов Д.В., указ. соч, гл. 6, «Транспортировка грузов по воде и воздуху».

30 — Вильгельм Риттер фон Лееб, «Дневниковые заметки и оценки обстановки в ходе двух мировых войн (30 августа 1941 г. — 17 января 1942 г.) [Оригинал: Leeb, v. W. R. Tagebuchaufzeichnungen und Lagebeurteilungen aus zwei Weltkriegen. — Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1976.] На сайте militera.

31 — В.М. Ковальчук, «Ленинград и Большая Земля». Изд-во «Наука», Ленинград, 1975, гл. 2, «Перевозки по Ладожскому озеру в1941 г.», раздел 1, «Ладожская водная трасса».

32 — Там же, раздел 2, «Первая навигация».

33 — Гальдер Франц, «Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск 1939–1942 гг.» Воениздат, Москва 1968-1971. Оригинал: Halder F. Kriegstagebuch. Tägliche Aufzeichnungen des Chefs des Generalstabes des Heeres 1939–1942. — Stuttgart: W. Kohlhammer Verlag, 1962–1964. 18 сентября 1941, дневниковая запись.

34 — Польман Хартвиг, «900 дней боев за Ленинград. Воспоминания немецкого полковника». Москва, Центрполиграф, 2005. Оригинал: Pohlman H. Wolchow: 900 Tage Kampf um Leningrad, 1941–1944. — Eggolsheim: Podzun-Pallas, 2002. Гл. 1, «Район Волхова и его оперативное значение».

35 — Там же, гл. 2, «Захват района боевых действий от Новгорода до Шлиссельбурга и под Ленинградом. Лето и осень 1941 года».

36 — Там же.

37 — Павлов Д.В., указ. соч, гл. 3, «Продовольственные ресурсы».

38 — Там же.

39 — «Блокада в решениях руководящих партийных органов Ленинграда 1941–1944 гг.» — Сб. документов. Часть 1. Июнь 1941 г.— март 1942 г. СПб, изд-во СПбГУ 2019. Протокол №47 — заседания бюро Ленинградского городского комитета ВКП(б) от 6 сентября — 3 октября 1941 года. Стр. 283. ЦГАИПД СПб, Ф. 25. Оп. 2а. Д. 156. Л. 44.

40 — Там же, стр. 280. ЦГАИПД СПб, Ф. 25. Оп. 2. Д. 3811. Л. 3.

41 — Там же. Протокол № 46 — заседания бюро Ленинградского городского комитета ВКП(б) от 2 июля — 5 сентября 1941 года. Стр. 148-149. ЦГАИПД СПб, Ф. 25. Оп. 2. Д. 3778. Л. 8-9.

42 — ЭБИД, «Москва военная.1941–1945: мемуары и архивные документы. Москва, изд-во объединения «Мосгорархив» 1995. Стр. 61-66. Цитируемый фрагмент — на стр. 63;
ЭБИД, «Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза. 1941-1945; сб. документов и материалов в 2 томах. Т. 1, «На фронтах войны и в советском тылу». Кишинёв, Штиинца, 1975. Стр. 84-86. Цитируемый фрагмент — на стр. 85.

43 — ЭБИД, «Ради жизни на земле. Великая Отечественная война 1941-1945 гг. В документах и свидетельствах». Уч. книги по истории. Екатеринбург. Уральский рабочий, 1995. Стр. 71–72. Цитируемый фрагмент — на стр. 72.

44 — Г.К. Жуков, «Воспоминания и размышления». Т. 1, гл. 13, «Борьба за Ленинград». В тексте на электронной библиотеке loveread — стр. 136.

45 — РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 9. Л. 100.

46 — Приказ Ставки Верховного Главнокомандования об уничтожении населенных пунктов в прифронтовой полосе №0428 17 ноября 1941 г. РГВА, ф. 4, оп. 11, д. 66, л. 221-222.

Сборник документов «Русский архив», Великая Отечественная, том 13. Приказы Народного комиссара обороны СССР. 22 июня 1941 г. — 1942 г. 1941 год октябрь — ноябрь, № 96.

47 — ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 7. Д. 43. Л. 27-36.

48 — Павлов Д.В., указ. соч, гл. 3, «Продовольственные ресурсы».

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer8_9/manfish/