Эту фразу я всегда воспринимала как злопыхательскую. Вот, дескать, мы обошли вас, унизили, вы сидите в луже, а мы торжествуем, иначе, что праздновать-то?
А оказывается, есть в этой фразе свой прямой необидный смысл.
Как-то четыре почтенные пожилые дамы обсуждали возле моей парковки одно непонятное мероприятие. Разговаривали они громко, не стесняясь, что позволило мне, тоже без особого стеснения, к ним прислушаться. Речь шла об улице, а что с ней, я не понимала, они произносили слова, не заботясь об артикуляции. И вдруг одна из них отчётливо сказала:
— А кто придет на праздник?
— Как кто? — возразила другая, — мы, наши иностранцы и фрау Друскин.
— Как интересно! — подумала я и спросила Сюзанну, про какое торжество могла идти речь. Она ужасно возбудилась:
— О-о-о! Это очень приятный обычай! К осени, когда люди съезжаются из отпусков, каждая улица устраивает посиделки. Пекут, готовят салаты, жарят мясо. У вас здесь интернационал, значит каждый принесет свой «шпециалитет.» Вы с Ниной сварите борщ. (Она произносит «боррщщч»).
Нам, надо сказать, за пару лет в Германии, борщ не то чтобы стоял поперёк горла, а попросту осточертел. Сюзанка заставляла его варить по любому поводу: для её собственных гостей и для тех, к кому она приглашена, для всевозможных базаров — рождественских и школьных, в пользу заключённых и для сиротских деревень, для бродяг, для врача, подарившего мне билет в оперу, для автозаправки.
— А чем ты ещё можешь показать, что благодарна?
— Ну, Сюзанка, не борщом же!
— Именно русским шпециалитетом!
— Да украинским, не русским!
— Нет, русским! — Пруссачке было виднее.
Мало того! Однажды она убедила нас, что совершенно необходимо «такой вкусный русский суп» подать к столу в годовщину нашей с Лёвой свадьбы, для чего не поленилась принести десятилитровую кастрюлю из дома. Напрасно я отнекивалась и объясняла, что у нас это не принято, она просто на стенку лезла. В результате, когда гости начали расходиться, я услышала, как мама негромко сказала: «А Сюзанке я завтра голову борщом вымою». Мы забыли его подать!
— Что сказала Нина?
— Нина сказала, что она тебе твою дурную голову борщом вымоет. Фрау Римская прокричала своё всегдашнее радостное «о-о-о!» и забрала полную кастрюлю домой. Но это было довольно давно и вот снова-здоро́во!
— Где я такую ёмкость возьму, — пыталась я отбиться, — на всех соседей?
— В общинной кухне, — нашлась она.
Тут надо разъяснить, что наша улица заселялась по особому проекту, девиз которого звучал примерно так: «Не быть чужим и одиноким». Одна сторона принадлежит частным лицам, в основном старым вдовцам или вдовам, которые продали свои дома и приобрели здесь квартиры. Старики сгруппировались и проводят время в компании, для чего то ли снимают, то ли купили просторное подвальное помещение, полностью оборудованное под гостиные. Уютно, очень, приятно, есть даже пианино, подаренное дорогой моей фрау Майер, инициатором этого проекта. И не в последнюю очередь там имеется современная кухня со всеми прибабахами.
Круг сеньоров (так принято уважительно называть в немецком обществе старых мужчин и женщин) собирается на гимнастику, на лекции, на встречи с интересными для них людьми, пьют кофе, что-то вслух читают, сами делают «доклады», играют в карты, соревнуются, чей муж был знаменитее или у кого дети богаче, моют кости другой стороне улицы, т.е. нам, неимущим, живущим в городских квартирах. Стороны ни в коем случае не враждуют, просто слегка критикуют одна другую. Я располагаюсь по середине. «Мы, наши иностранцы и фрау Друскин». Думаю, что я — и нашим, и вашим, но все-таки больше нашим. С ними проще.
Так вот из этого элитного помещения Сюзанка притащила бак.
— Ого, — сказала мама, — мы раньше в таких бельё кипятили.
— И мы, Нина, и мы! — Она всегда радуется, когда находит между нами что-то общее, например, наше с ней военное детство, голод, страх.
*
К празднику все машины были спущены в гаражи, деревья украшены фонариками, гирляндами и шарами. Столы и скамейки обеспечены управляющим, он же дворник, он же слесарь, водопроводчик и садовник, словом, — умелый хозяин, безруких на такую работу не берут. Жильцы подходили со всевозможными закусками, преимущественно с салатами. Весело расселись и стали ждать «шпециалитеты». Но «наши иностранцы» не спешили. Эритрейцы не пришли вовсе, скорей всего постеснялись, а китайцы опаздывали, ведь надо было приготовить такую гору крошечных пирожков! Все ждали. Никто не хотел наедаться салатами, будь они хоть швабские или баварские, с кукурузой или с холодными макаронами. Их приговорили потом, ночью. Ящики с пивом и вином мужчины выносили постепенно, чтоб не согрелись на солнце.
Наконец, появилась Лан. Её муж, господин Кванг, верхний сосед, по дороге во двор занес нам персональную порцию. Он сказал, что немцы все расхватают в минуту. Так оно и случилось. Всё расхватали.
Я переживала за борщ. Мама тоже. Пройдет ли русская кухня после такого конкурента? Но через некоторое время мама весело сказала:
— Лилька, Лилька, смотри! Ангела уже руку по плечо в бак засунула, все съедено.
Соседки подходили, спрашивали рецепт. Записывали на салфетках и тут же теряли. Слишком сложно и экзотично. К тому же свёклу (как и брюкву) почти не едят, опротивела за военные и послевоенные годы.
Весь день и вечер царила весёлая, непринуждённая атмосфера. Ночью фальшивенько зазвенела сначала скрипка, потом гитара. Взрослые и старые давно разошлись, детей родители увели потихоньку ещё раньше, а молодые гуляли. Пели что-то залихватское, народное, про какой-то бесконечный поезд, хохотали.
Утром мы с изумлением увидели, что следов пира не осталось. Двор чист, столы и скамейки увезены, лишь деревья и кусты долго ещё оставались украшенными.
Праздник нашей улицы окончен, будем ждать следующего раза.
*
Нынче собирались до отпусков, в июне, а я и не подозревала об этом событии. Меня пожалели и не хотели, чтоб я суетилась у плиты. Спасибо им: сидя в коляске и впрямь неудобно готовить, тем более на ораву. Но за мной пришли две молодые особы, знакомая и нет, и ласково предложили присоединиться к празднику. Схватились за коляску: «Мы отвезём!» Мой пекинес вырвался вперёд, он давно почуял запахи и обрадовался большой и счастливой возможности поклянчить. А у меня никакой особой радости встреча не вызвала: слишком много знакомых лиц ушло. Сидел только один ужасно старый господин в окружении пожилых нарядных соседок, их я узнала, а в основном были новые жильцы. Некоторые вежливо подходили и называли себя, знакомились. Посмеивались над Сандриком: он делал вид, что пришёл самостоятельно и ко всем ласкался, а хозяйка вроде как и не при деле. Я побоялась, что его перекормят и, поблагодарив народ, отчалила.
Посиделки прошли, однако, весело, смех и музыка долетали через окно до глубокой ночи.
*
Наша маленькая улица живет очень спокойно. За 25 лет, которые я провела здесь, не могу припомнить ни скандала, ни тем более драки. Даже дети не вступают в рукопашную, хотя они и безобразничают, выбирая мишенью для забавы того, кто ответить не может. Пару лет назад они привязались к одному слепому соседу. Он одинок, его не навещают, мать никто не видел ни разу, она живет не так уж чтоб за границей, а в той же Швабии. На Рождество он вроде как ездит к ней, а всё остальное время проводит здесь, не зажигая света, в своей чудовищно захламленной квартире. Соседки пытались у него наводить порядок, но отступились. Во-первых, он не хочет платить, а ему, как и мне на уборку выдается достаточная сумма; и во-вторых, он хочет тактильного контакта, что не всем нравится. Тем более, при его-то неопрятном внешнем виде.
Так вот, этого несчастного человека, не знаю, за какую уж провинность, мальчишки начали травить, бессовестные. Совпал сюжет с переездом в наш дом многочисленной марокканской семьи. Вдруг во дворе стали раздаваться не ребячьи азартные, весёлые крики, а воинственные и агрессивные. Кого-то ударили палкой, чуть не сшибли с ног старую даму, кинули в умнейшую собаку слепого камень, а в его почтовый ящик налили воды, раскопали только что оплаканную любимицу девочек белую крысу и располосовали её железным прутом и т.д. К чести взрослых, они встревожились.
Родители пошли к арабскому папе и сообщили ему о том, что «наши дети так не играют». Папа популярно объяснил, что дети хорошие, а взрослые плохие, захлопнул перед делегацией дверь, и разбой продолжался. До тех пор, пока я не рассказала о нём Сюзанне.
Она отнеслась сначала спокойно — ребята, мол, что с них возьмёшь, но услышав про слепого, взвилась штопором:
— Он же университетский телефонист! — и побежала к полицейскому. Вызывал ли тот отца или приезжал сам, я не знаю. Но только жизнь у Дитера наладилась. А архаровцы переключились на меня. Они лупили футбольным мячом по машине, в качестве ворот использовали кухонную стеклянную дверь, что-то орали в окна. Воду, правда, в почтовый ящик ещё не наливали, но мама нервничала и обещала мне небо в алмазах, если я буду вот так «индифферентно потакать хулиганью». Мама любила серьёзные преувеличения, сравнения и метафоры. На самом-то деле я тоже скисла. Мальчишки потеряли совесть и жутко досаждали. Но я молчала.
И вот однажды кто-то ловко забил гол прямо в гостиную! Я подняла мяч и удивилась его почти невесомости. Так вот почему не бились стекла! Так вот почему владельцы машин не закатывали истерик, а я-то переживала! И я выехала на своей коляске к футболистам. Они толпились на почтительном расстоянии и строили более или менее приличные рожи. Я спросила:
— Кто это такой хет-трик забил?
Старший арабский брат, поколебавшись, с гордостью кивнул на младшего. Я кинула мяч ему.
А на другой день поехала в магазин и купила много цветов в горшках и расставила их от входа и до проезжей части улицы. Это не был знак мира или моей капитуляции, это не был вообще какой-либо знак, просто пришла весна. Но ребята оставили мою территорию в покое. Как отрезало!
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer8_9/druskina/
