Время
Чаще летит, но в данный момент ползет еле-еле,
Отдыхая на каждом делении циферблата.
У кого попросить обновить его, выдать по блату
Еще пару лет, а к ним две-три недели?
Говорят, что я пережил средний возраст мужчины
В нашей стране – когда ты такое слышишь,
То чувствуешь себя виноватым, говоришь потише,
Вжимаешь голову в плечи просто так, без причины.
Те, кто уже скончался, поддавшись статистике,
Смотрят сурово из встречной толпы мертвым взглядом.
Но продолжают срывать с календарика желтые листики
Каждое утро в гостиной центрального парка-сада…
Письмо из марта 1606 года
Ясновельможная паненка! Свет-Марина!
Я жду тебя, весною растревожен.
Московия утонет в бездорожье,
Когда растают снежные перины,
И март заглянет в слюдяные окна
Светлицы-горницы, и те тотчас ослепнут.
Моя царица! Как же сердцу лепо
Любить тебя! Я вижу темный локон,
Что на ветру кокетливо играет
Жемчужной искрой, залетевшей свыше,
Где разгорается огонь, еще я слышу
Твой звонкий смех, паненка дорогая!
Я жду тебя, Марина, ангелочек!
Так что с того, что панский крыж на шее
Той, лебединой? Снова сердце щемит,
Но сладость в нем – я видел этой ночью
Чудовный сон. В нем старец мовил громко,
Что бысть царем мне тридцать лет и боле,
И я проснулся с этой сладкой болью
В груди и долго покрывало комкал.
А Ксеня, дочь Бориса, так прижала,
Что хрустнуло под сердцем. Я отринул
Ее объятья. Любая Марина!
Лишь ты мои отрада и держава!
Я жду тебя, паненка, моя доля!
Еще есть время до убийцы-мая.
А нынче март грудную клеть ломает,
И сердце рвется птицею на волю…
Новоселье
на вашем потолке живут соседи
с той стороны и ходят взад-вперед
вам кажется что это крыша едет
а может быть совсем наоборот –
вы сами едете куда-то сидя в кресле
в квартире перевернутой вверх дном
и путевой обходчик ноги свесил
и машет вам в окошко сапогом
мир опрокинутый истерзанный весною
и гулким воркованьем голубей
с ожившим запахом травы и перегноя
в котором затаился скарабей
с водой вверху и небом под ногами
с абсурдным построеньем плоскостей
где мечется покинутая вами
измятая бессонницей постель
причудливый таинственный прозрачный
по фазе сдвинутый наискосок и вбок
весь этот мир придуман однозначно
для тех кто обживает потолок.
В городе-граде...
в городе этом в ограде в заснеженной клумбе
он посадил свое горе – тяжелые клубни
некому выкопать так и замерзнут в земле
как подошли бы зиме эти черные губы
красные веки и голос осиплый и грубый
запах тюрьмы разъедающий тело семь лет
в городе этом в ограде во граде забытом
двери распахнуты настежь но окна забиты
выбиты зубы витрин и гуляет мороз
жители вымерли вымерзли съехали к Бозу
вывезли баб на возу предоставив морозу
право решать нерешенный квартирный вопрос
в городе-граде в ограде чугунно-чеканной
он посидел на дорожку с тоскою стаканной
два истукана держали над аркой балкон
он поседевший как будто присыпанный снегом
вдруг рассмеялся клокочущим хохотом-смехом
выплеснул водку на холмик и двинулся вон
в городе ветром в ограде гоняет по кругу
смутное чувство вины и вчерашнюю ругань
бледные тени забытые в спешке и сны
что не успели присниться – скулящие жмутся
к темным следам своим носом и просят вернуться
но уходящий спокоен а мысли ясны
Правописание
Ласточка, точка, тучка –
запомни, так пишется небо
в этой стране позабытой,
где детство твое прошло.
Соль на губах Ассоль,
соло на солнечных струнах,
море, которое снится
каждое лето тебе.
Желудь, желток, желчь желаний,
осени непримиримость
с голой спиной и загаром
женского живота…
Фа на фаготе и фото…
Фолкнер прочитан дважды,
градусы по Фаренгейту –
бумага горит и дымит.
Первые строчки, неровность,
теснятся слова, словно дышат,
ласточка за горизонтом
пересекает дым…
Снова часы пробили –
было когда-то больно
сердце заставить вернуться
в гибель твоей страны…
