(продолжение. Начало в №4/2017 и сл.)
Часть третья
1. Познание древа
И за то, что тебе суждена была чудная власть,
Положили тебя никогда не судить и не клясть.
<…>
На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
(«Голубые глаза и горячая лобная кость…»)
В 1817 году Иоганн Вольфганг фон Гёте, завершая книгу о своём путешествии по Италии тридцатилетней давности, включил в неё главу «Мориц как этимолог». Речь шла о писателе и учёном Карле-Филиппе Морице, с которым Гёте подружился в Риме и под влиянием которого были написаны следующие строки:
«Этимологическая игра захватила уже многих людей, и нам предстоят ещё долгие занятия этим весёлым делом. При встречах [с Морицем — прим. автора] мы играем в неё, как в шахматы, и создаем сотни комбинаций; тот, кто услышал бы это, счёл бы нас сумасшедшими. И здесь я могу довериться лишь ближайшим друзьям.»[1]
Толк в этимологической игре знал учёный еврей при министерстве народного просвещения Леон Мандельштам (1819–1889), пользовавшийся псевдонимом Иван Миндалин.[2] Другой, не столь очевидный ключ к толкованию «чёртовой» фамилии можно найти у Давыда Саргина:
«В немецком языке есть счетная единица мандель для предметов, продаваемых поштучно; большой мандель содержит 16 штук <…>»[3]
Конец лета и начало осени 1928 года Осип и Надежда Мандельштам провели в Крыму. Согласно дневнику Павла Лукницкого, 20 августа прошло в общении с ними («У О.М. и Н.Я. Шахматы с Н.Я.») и с Всеволодом Рождественским.[4] В те дни в одной из часовых мастерских Ялты случилась встреча, о которой подробно рассказано во «Второй книге»:
«Еврей-часовщик похвалил механизм и эмаль. Выписывая квитанцию, он ахнул, услыхав фамилию, и побежал за женой. Оказалось, что она тоже Мандельштам и семья эта считается “ихесом”, то есть благородным раввинским родом. Старуха никак не могла добиться от Мандельштама сведений о той ветке, из которой он вышел.
Мандельштам даже не знал отчества своего деда. Старики пригласили нас в комнату за лавкой и вытащили из сундука большой лист с тщательно нарисованным генеалогическим деревом. Мы нашли всех — переводчика Библии, киевского врача, физика, ленинградских врачей, жену часовщика и даже деда и его отца. Мандельштамов оказалось ужасно много, гораздо больше, чем мы думали. <…>
Дерево начиналось незадолго до переезда какого-то патриарха из Германии в Курляндию, куда его выписал как часовщика и ювелира герцог курляндский Бирон. Он таким способом насаждал ремесла в своем только что полученном герцогстве. Мы потом прочли, что армянские Тиграны или Аршаки тоже завозили к себе евреев-ремесленников, но они потом слились с местным населением.»[5]
«Переводчиком Библии», вернее Танаха, был Леон Мандельштам — правнук патриарха-ювелира, один из первых студентов-евреев в России (учился и в Московском, и в Петербургском университетах). Историк Бенджамин Натанс пишет о нём:
«Идея об учебе в университете пришла к Мандельштаму в результате бесед с офицерами русской армии, которые были частыми посетителями корчмы его отца рядом с Вильной. Под впечатлением от успехов молодого Леона в шахматной игре они увлекли его рассказами об образованном русском обществе, о «новом, свободном, изящном», как он вспоминал позже.»[6]
Старший брат Леона — Эммануил Мандельштам (см. главу «На закате» 2-й части данной работы) любил шахматы и передал эту любовь своим многочисленным детям. Кто были выучившиеся «также хорошо играть старшие сын и дочь» однозначно сказать нельзя. По данным www.geni.com/, в 1833 году родились Леон (умер в 1903 году) и Роза (умерла в 1905 году).
В альманахе «Шахматного обозрения» за 1901 год сообщается об оригинальном выступлении адвоката Л.Е. Мандельштама на шахматном вечере в Москве: приведены его стихотворный тост и экспромт.[7] С большой долей вероятности речь шла о Леоне Емельяновиче — сыне Эммануила.
О Розе Мандельштам (в замужестве Каннегисер) в шахматном отношении ничего не известно. Зато есть свидетельство о другой дочери Эммануила, которое можно найти в научной биографии её сына Александра Гурвича:
«Домашнее хозяйство, заботы о большой семье не поглощали всецело Сарру Емельяновну Гурвич. Она много читала, охотно встречалась с людьми, играла в шахматы и до глубокой старости увлекалась решением шахматных задач.»[8]
«Киевский врач» — это офтальмолог и участник первых сионистских конгрессов Макс-Эммануил Мандельштам, а «физик» — Леонид Мандельштам, прапрадед которого по отцовской линии приходился родным братом прапрадеду поэта. Кроме того, матерью Леонида была дочь Сарры Гурвич от первого брака.
У Эммануила и Леона (старшего) имелось еще, как минимум, семь родных братьев. Внуками одного из них — Шолома — были «ленинградские врачи» Мориц и Александр Мандельштамы. О «жене часовщика» известно лишь то, что она жила в Ялте и совместно с мужем изучала собственную генеалогию. Можно предположить, что к крымской ветви рода имела отношение Феня Мандельштам, родившаяся в 1911 году в Геническе. Этой некогда известной шахматистке отведена глава в воспоминаниях Валерия Родоса, жена которого (Людмила Кохман из Симферополя) приходилась ей племянницей. По словам Родоса, они — «может, только очень дальние родственники с Осипом Эмильевичем.»[9]
В сентябре 1928 года издательство «Земля и фабрика» выпустило книгу «Тиль Уленшпигель», на титульном листе которой было ошибочно указано: «Перевод с французского О. Мандельштама». В действительности же Мандельштам отредактировал переводы, сделанные ранее Аркадием Горнфельдом и Василием Карякиным. Вскоре поэта обвинили в плагиате, что стало предметом судебного разбирательства.
В начале октября был исключён из партии и снят со всех постов глава издательства «Земля и фабрика» Владимир Нарбут, после того как стараниями Александра Воронского всплыла информация о его отречении от большевиков в 1919 году. (См. главу «Игры без королей» 1-й части данной работы.)
18 октября Александр Гольденвейзер сделал запись о посещении им Дома учёных на Пречистенке:
«Играли в шахматы. <…> Я играл очень плохо. Когда на душе тяжело, нельзя и в шахматы играть.»[10]
28 октября Павел Лукницкий встретился с Натальей Данько и Николаем Радловым, проводил в Москву Анну Ахматову и играл в шахматы с её гражданским мужем Николаем Пуниным.[11]
С конца октября до середины ноября Мандельштамы находились в санатории «Узкое» под Москвой (место смерти философа Владимира Соловьёва) по путёвке от ЦЕКУБУ. Там они познакомились с литературоведом Эммой Герштейн, которая вспоминала:
«Иногда Надежда Яковлевна отказывалась выходить с нами в парк, потому что любила игры, в которых О.Э. не принимал участия: шахматы, бильярд. В таких случаях мы гуляли вдвоем.»[12]
11 ноября Александр Гольденвейзер записал в дневник:
«Около половины 8-го пошел в Кубу. Играл сначала недурно, а потом с Чаплыгиным отвратительно…»[13]
Осенью 1928 года СССР посетил французский литератор Шарль Вильдрак (1882–1971). Мандельштаму принадлежит внутренняя рецензия на книгу его очерков «Открытия», напечатанную годом ранее издательством «Прибой». 20 ноября в журнале «64» появилась заметка «Шахматы во Франции»:
«В Москву на юбилей Художественного театра приезжал известный французский поэт Шарль Вильдрак. За чаем у одного из московских писателей, где присутствовал Вильдрак, зашел разговор о шахматах. Сам Вильдрак в шахматы не играет, но испытывает к ним, по его словам, „глубокое почтение“, как ко многому из того, с чем он не знаком. Он был очень удивлен, узнав, что шахматы получили в СССР такое широкое распространение, в частности среди писателей. Условия парижской жизни, как заявил Вильдрак, не способствуют развитию шахматной игры, но тем не менее отдельные представители литературного и художественного мира Парижа отдают шахматам должное: знаменитый французский поэт („король поэтов“) Поль Фор любит играть в шахматы; художник Эйфель, (сын знаменитого строителя Эйфелевой башни) увлекается шахматами.»[14]
Из дневника Александр Гольденвейзера за 25 ноября:
«Вечером был в Кубу. Очень плохо играл в шахматы. Мне это очень неприятно, как симптом умственного регресса…»[15]
1 декабря воронежская газета «Молодой коммунист» напечатала за подписью Г. Тазенкова стихотворение Николая Минаева «Шахматы» («Настойчиво, без устали и спешки…»), опубликованное в 1928 году в «Учительской газете».[16]
19 декабря 1928 года в дневнике Прокофьева появилась запись:
«Идя домой, думал о России и меня страшно тянуло туда. И в самом деле, какого чёрта я здесь, а не там, где меня ждут и где мне самому гораздо интереснее?»[17]
Композитор побывал на родине в октябре-ноябре следующего года, причём до этого времени из его дневника почти исчезли упоминания о шахматах. Лишь 25 января 1929 года Прокофьев описал встречу за доской с музыкальным критиком и переводчиком Жаном Марно (1859–1935):
«Днём голова прочистилась, пришёл Марнольд, мы сыграли две партии в шахматы. Правда, я ему отдавал ходы назад, но первую он выиграл и вторую тоже стал выигрывать. Тогда я решил: довольно возвращать ходы, дождался первого его зевка и выиграл вторую партию.»[18]
В тот же день в киевской печати появилась статья «Веер герцогини», в которой Мандельштам критиковал литературных критиков:
«<…> Приведу уже совсем позорный и комический пример «незамечания» значительной книги. Широчайшие слои сейчас буквально захлебываются книгой молодых авторов Ильфа и Петрова, называемой «Двенадцать стульев». Единственным отзывом на этот брызжущий весельем и молодостью памфлет были несколько слов, сказанных Бухариным на съезде профсоюзов.»[19]
Знаменитый роман Ильфа и Петрова, который поэт мог цитировать наизусть, вышел в издательстве «Земля и фабрика» в июле 1928 года при поддержке тогда еще влиятельного Владимира Нарбута. Кроме известной и менее известной глав «Междупланетный шахматный конгресс» и «Клуб автомобилистов», в первоначальной версии имелись шахматные эпизоды в главах «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца» и «Сокровище».
Стихотворная повесть-гротеск Николая Адуева «Товарищ Ардатов», опубликованная в 1929 году и посвящённая Илье Сельвинскому, содержит две шахматные главы: «Клуб „Заря новой жизни“» и «Начало Рэти». В них, помимо Рети и его дебюта, упоминаются Ласкер, Нимцович и Капабланка. В финале главный герой за рукоприкладство по отношению к «маэстро» во время сеанса одновременной игры попадает за решётку. Книга Адуева (тираж 3000 экземпляров) долгие годы находилась под цензурным запретом:
Кроме того, в 1929 году была издана детская книжка, в которой шахматам отводилась ещё более существенная роль. Её автор Елена Данько (сестра Натальи Данько — см. главу «Маршруты и пересечения» 2-й части данной работы) по новому пересказала известную легенду о зёрнах на шахматной доске. Рифмованная пропаганда идей классовой борьбы и мировой революции вышла двумя изданиями общим тиражом более ста тысяч экземпляров. Вот её концовка:
И пригодится нам игра,
Что нас готовит в бой,
И вот — сидим мы вечера
Над шахматной доской.
И недалек веселый срок,
Наступит час расплат, —
Раджам на Запад и Восток
Мы скажем: — Шах и мат![20]
1 февраля Александр Гольденвейзер дал в Московской консерватории сеанс одновременной игры на десяти досках с результатом +6; –2; =2.[21] Известно, что музыкант и сам добивался успеха в сеансах знаменитых шахматистов. Так, 28 сентября 1900 года ему удалось победить Михаила Чигорина.
5 марта 1929 года Сергей Прокофьев записал в дневник:
«Кубацкая[22] успела рассказать мне, что Сталин был на моём концерте, когда я играл в Москве, и потом, по какому-то случаю не без гордости сказал «наш Прокофьев». Отлично: в Россию можно ехать спокойно!
<…> По дороге в буфет я встретил Маяковского, только что из Москвы, и Лукьянова (когда-то «сокол», потом бежал из России на одной лодке с Башкировым, потом — сменовеховец, и теперь — в советском телеграфном агентстве в Париже). Я спросил, действительно ли так страшно было бегство на лодке, как его описывал Башкиров? Он ответил, что да, бегство было трагическое, но больше всех трусил Башкиров.»[23]
Запись свидетельствует о разладе в отношениях между Башкировым и Прокофьевым. В дневнике композитора за 8–17 декабря 1932 года можно найти последнее упоминание о Башкирове. Дальнейшая его судьба не известна.
14 апреля журнал «Красная нива», который редактировали Луначарский и Полонский, опубликовал очерк «Шахматы» Эмира Саргиджана. Таким псевдонимом пользовался известный в дальнейшем как Амир Саргиджан советский писатель Сергей Бородин (1902–1974). В его очерке можно было прочитать следующее:
«Европа знает своих шахматистов. Они состязаются на мировых аренах, подобно жеребцам на скаковом поле. Азия не любит шум, если то не бранный шум, если герой завоевал свое имя не в битвах. Других героев она любит молчаливо. Поэты, звездочеты, шахматисты, — их имена знают и помнят на протяжении веков, но ни в годы их жизни, ни ныне, когда прах их разнесен по миру мохнатыми ногами караванов, никто не окружал их шумом.
<…> Может быть и шахматы мы любим за то, что они напоминают нам какие-то несбывшиеся битвы, недоступную нам героику.
<…> Один немец мне говорил в Стамбуле, что шахматы — это игра для людей, потерявших себя.»[24]
1 мая в Земуне под Белградом умер Александр Левин. Он стал первым русским эмигрантом, в память о котором проводились шахматные турниры.[25] В тот же день Александр Гольденвейзер, побывав на первомайской демонстрации, записал:
«Тяжелое впечатление от шествий. Лица испитые, выродившиеся. <…> Могу только полумеханически читать и мог бы играть в шахматы, да не с кем…»[26]
Тем временем набирала обороты кампания травли Мандельштама, к которой охотно подключился Давид Заславский, выступивший со статьёй «О скромном плагиате и о развязной халтуре».[27] 13 мая в «Литературной газете» было опубликовано письмо в защиту Мандельштама, которое среди других подписали Пастернак, Пильняк, Адуев и Сельвинский. Другое письмо с поддержкой Мандельштама направили 28 мая в «Литературную газету» литераторы Ленинграда, в том числе Пяст, Лившиц, Ахматова, Тихонов и Лукницкий.
6 июня в Праге умер Рихард Рети, согласно современному опросу, лучший чешский шахматист[28] и один из сильнейших игроков вслепую в истории шахмат. В тот же день в парижской газете «Последние новости» можно было прочитать критические замечания Николая Оцупа:
«В „Египетской марке“, несмотря на общую неудачу, нет значительных срывов, а отдельные места в ней, благодаря блеску беглых характеристик и глубине мыслей и наблюдений, — поднимаются на высоту лучших страниц современной прозы.»[29]
11 июня Надежда Мандельштам писала Анне Ахматовой о состоявшемся в тот день судебном заседании:
«По всему течению суда можно сказать (общее мнение), что ЗИФ проиграл. Еще. Писатели не объявили недоверия Конфликтной Комиссии, но это сделали переводчики. У Нейшта<д>та (один из лучших переводчиков, случайно услыхавший о К<онфликтной> К<омиссии> и явившийся на нее) вышло столкновение с Заславским. Тот назвал Нейшта<д>та — идеологом халтуры.»[30]
Несмотря на то, что суд признал иск Карякина несостоятельным, обстановка вокруг поэта оставалась напряжённой. 16 июня Бухарин обратился к председателю СНК Армении Тер-Габриэляну с письменной просьбой предоставить Мандельштаму работу в республике. 18 июня находившийся в Москве Лукницкий записал в дневник:
«В 10 часов вечера я у О.Э. и Н.Я. Мандельштам. <…> О.Э. — в ужасном состоянии, ненавидит всех окружающих, озлоблен страшно, без копейки денег и без всякой возможности их достать, голодает в буквальном смысле этого слова. Он живет (отдельно от Н. Я.) в общежитии ЦЕКУБУ, денег не платит, за ним долг растет, не сегодня-завтра его выселят. Оброс щетиной бороды, нервен, вспыльчив и раздражен. <…> Говорит, что Бухарин устраивает его куда-то секретарем, но что устроиться все- таки, вероятно, не удастся. Хочет уехать в Эривань <…>.»[31]
22 июня в Ленинграде Лукницкий был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности. Однако уже через три дня в его дневнике появилась запись о посещении им Ахматовой и Пунина:
«Зашел за ней, сыграл партию в шахматы с Пуниным, дал ему мат. <…> Пяст рассказал А<нне> А<ндреевне>, что существует группа: сторонники Горнфельда, В. Фигнер и другие, которые заявляют: «Надо травить Мандельштама, пока он во всем не сознается!»[32]
В тот же день, 25 июня в парижском клубе имени Петра Потёмкина состоялся 8-й тур международного соревнования. Аутсайдер Марсель Дюшан неожиданно выиграл у Колтановского черными в 15 ходов. Вера Менчик победила одного из фаворитов — Эдгара Колле. Партия между организатором турнира Зноско-Боровским и будущим победителем Тартаковером завершилась вничью.
В тот же самый день нарком просвещения Армении Мравян телеграфировал в Москву о возможности преподавательской работы для Мандельштама. «Был у меня покровитель — нарком Мравьян-Муравьян, муравьиный нарком земли армянской, этой младшей сестры земли иудейской», — писал Мандельштам в «Четвертой прозе».[33] Очевидно, его внимание привлекло созвучие (если не родство) между армянским именем Асканаз и самоназванием европейских евреев — ашкенази. Асканаз Мравян, один из лидеров армянских коммунистов, умер в октябре 1929 года.
12 июля в Ленинграде за антиобщественную деятельность был приговорён к двум годам лишения свободы Александр Кроленко. Издатель находился под наблюдением органов, вероятно ещё с того дня, когда он провожал «философский пароход». К счастью, через четыре месяца приговор удалось обжаловать.
13 июля Париже умер бывший преподаватель математики в Тенишевском училище, пассажир «философского парохода» Сергей Полнер. Через 8 лет в газете «64» появилась заметка «Шахматный король» клуба экономистов». Этот титул Полнер завоевал ещё в «ненадежном» 1891-м году.[34]
24 июля на экстренном заседании Исполбюро Совета шахсекций был снят со всех шахматных постов Семён Левман, как писал журнал «64», «за систематически применявшийся им в течение ряда лет обман Исполбюро, выразившийся в том, что он выдавал себя за члена ВКП(б), хотя он из таковой исключен еще в 1924 г. <…>».[35]
В том же номере «64» сообщалось о чемпионате Северо-Кавказского края, восьмое место в котором разделил Лев Велихов, и о выдающемся по составу международном турнире в Карлсбаде.[36] Ещё до начала устроенного на этом курорте традиционного соревнования венский преподаватель Альберт Беккер в шутку предложил учредить мужской клуб из проигравших Вере Менчик. 2 августа первым членом клуба оказался сам профессор Беккер. Вскоре к нему присоединился Земиш, впоследствии — Эйве, Зноско-Боровский, Решевский…
Начиная с августа Мандельштам вёл литературный отдел в «Московском комсомольце» до его временного закрытия в январе 1930 года. В «Четвертой прозе» он писал об этом:
«Я поступил на службу в газету «Московский Комсомолец» прямо из караван-сарая Цекубу.»[37]
2. Ходом коня
Я очнулся: стой приятель!
Я припомнил — черт возьми!
Это чумный председатель
Заблудился с лошадьми!
(«Фаэтоншик»)
Суть перемен, произошедших в стране после революции, заключена в рассказе главного редактора пражского журнала «Воля России» Владимира Лебедева (См. главу «Игры без королей» 2-й части данной работы), в 1929 году нелегально посетившего СССР:
«Я долго искал в расписании на Детскосельском, Царскосельском, вокзале час отхода поезда в Павловск. И мне стало ясно, наконец, что неведомый Слуцк и есть Павловск.
«Слушайте гражданин, — обратился я к проходившему железнодорожнику, — скажите пожалуйста, кто был товарищ Слуцкий, в честь которого назван Павловск? Я — приезжий, из провинции, не знаю…»
Рабочий взглянул на меня.
— Жид какой-нибудь, — ответил он отрывисто и пошел дальше.
(Вернувшись в Париж, я узнал, что вовсе не в честь Слуцкого Павловск был назван Слуцком, а в память Веры Слуцкой, большевички, сложившей голову в походе на керенскую [так!], в октябре, Гатчину, — бывший Троцк, теперь Красноармейск…).»[38]
В августе 1929 года в Берлине Владимир Набоков завершил работу над романом «Защита Лужина». По мнению литературоведа Гавриэля Шапиро, Мандельштам может считаться одним из прототипов главного героя, образ которого, как известно, является собирательным. Сходство усматривается здесь в критическом отношении к игравшим в футбол однокашникам-тенишевцам.[39]
27 августа в Москве вновь был арестован Борис Зубакин (1894–1938). На этот раз его приговорили к трёхлетней ссылке в Северный край, где он работал скульптором и косторезом, а также создал цикл стихов «Данте», посвящённый Владимиру Пясту.
22 сентября состоялась премьера «живых шахмат» в Воронеже: поединок между красноармейцами и осоавиахимовцами завершился вничью. Действиями сторон руководили чемпионы города: журналист Иван Бычек и юрист Константин Ильинский.[40]
25 сентября Владимир Пяст подарил Мандельштаму книгу своих воспоминаний «Встречи» с примечательной дарственной надписью:
«Соавтору, Осипу Мандельштаму, от любящего автора.»[41]
В книге можно найти шахматные эпизоды, связанные с Блоком, Потёмкиным, Смирновым и Чудовским. Говоря о поэзии Мандельштама, Пяст особо выделил стихотворение «Футбол», отметив, что в нём атлетизм футболистов и боксеров превращается в орудие насилия и даже убийства.[42]
Русский учёный-эмигрант Иван Пузына (1888–1961) в примечании к своей статье «Культура Ренессанса в Италии и России» писал в 1929 году:
«Для духовного характера Ренессанса русской культуры показательно её отношение к спорту и к игре. Такое чисто физическое времяпрепровождение как футбол и бокс не имели существенного значения в жизни довоенного поколения. Студенчество не играло в футбол, и во всей русской истории не было ни одного известного боксёра. Напротив, пользовались любовью шахматы, в которых определяющими являются разум и фантазия. В результате такой духовной установки мы видим наших современников: чемпиона мира Алехина и его соперника Боголюбова.»[43]
Матч между представлявшими Францию и Германию Алехиным и Боголюбовым, проходил с 6 сентября по 12 ноября 1929 года в трёх немецких и трёх нидерландских городах. 3 октября шахматная партия на первенство мира впервые была сыграна в Гейдельберге. В тот же день газета «Московский комсомолец» опубликовала стихотворение Макса Бартеля «Мой шаг звучит поутру рано…» в переводе Мандельштама.
15 октября в Наркомюсте начался турнир тринадцати любителей шахмат, в том числе двух женщин, а также Крыленко (он занял первое место) и Гольденвейзера. Как следует из «Шахматной биографии» пианиста, болезнь помешала ему закончить соревнование.[44]
22 октября задержанный в Москве Яков Блюмкин написал завербованному им музыканту Николаю Шину письмо в Париж с указанием нелегально отправиться в СССР. В постскриптуме (который, возможно, имел ключевое значение) он добавил, что мечтает сразиться с «маэстро Шином» в шахматы.[45] Вскоре Политбюро приняло специальное постановление о ликвидации Блюмкина. Дата его расстрела и место захоронения не известны, как не известна и судьба Шина.
3 ноября в Ленинграде Александр Кроленко записал о своём выходе «на свободу»:
«Выхожу с вещами через плечо и чувствую немалые затруднения. Радостное чувство не очень глубоко и это меня удивляет.»[46]
16 ноября Федор Раскольников, на тот момент Председатель Совета по делам искусства и литературы Наркомпроса РСФСР, читал московским актёрам и драматургам свою пьесу «Робеспьер» (с шахматным эпизодом). Диссонансом в хвалебном хоре прозвучала критическая оценка пьесы Михаилом Булгаковым.
30 ноября был арестован Сергей Ясенев-Круковский. Чемпиона Омска и автора «Шахматной партии» (см. главу «Очертания преходящего» 2-й части данной работы) ждал Соловецкий лагерь. Находившийся в нём в 1929 году Олег Волков вспоминал:
«Более суток — первых лагерных суток — мы посвящались в лагерные повседневные порядки: зрителями сидели на валунах и смотрели, будто римляне со ступеней амфитеатра на арену цирка. У нас на глазах людей избивали, перегоняли с места на место, учили строю, обыскивали, пугали нацеленными с вышек винтовками и холостыми выстрелами. Падающих подымали, разбивая сапогами в кровь лицо. Отработанные ловкие удары кулаком сбивали человека с ног, как шахматную фигурку с доски…»[47]
В конце 1929 — начале 1930 года появилась «Четвертая проза» Мандельштама. В этом произведении, впервые опубликованном через 40 лет в США, есть такие слова:
«Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда. Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей — ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать — в то время как отцы запроданы рябому чёрту на три поколения вперед.»[48]
10 января был арестован Даниил Гессен (1897–1943). На допросе он признал, что поддерживал связь с Троцким и Раковским. Не помогло обращение к Молотову, с которым Гессен также был близко знаком. В апреле его отправили в Соловецкий лагерь, откуда ему удалось выйти на поселение только в феврале 1936 года.[49]
12 января арестовали Сергея Платонова. Вскоре бывший директор Пушкинского дома был выслан в Самару. В связи с делом Платонова задержали многих его коллег-историков, в том числе — 28 января — Евгения Тарле.
Январский номер журнала «64» за 1930 год опубликовал следующее письмо:
«Всецело присоединяясь к положениям, выдвинутым председателем шахматно-шашечных секций при ВСНК т. Н.В. Крыленко в его статье «Еще о политике и о шахматах», помещенной в № 24 журнала «Шахматный листок», считаю необходимым вопрос о наших врагах поставить, наконец, и более конкретно, — я имею в виду основательную чистку наших рядов. Истории с некоторыми шахматистами, — истории, чисто случайно всплывшие на поверхность нашей шахматной жизни, показывают, что вопрос о чистке давно назрел. С шахматным приветом А. Рабинович»[50]
6 февраля арестовали Владимира Пяста. Осуждённый по 58-й статье, он был выслан в Архангельск. Несмотря на это, вскоре увидели свет его шахматное «руководство для юношества»[51], а также книга «Современное стиховедение» (Ленинград, 1931), в которой Мандельштам, наряду с Тютчевым, назван «виртуозом ямба». Подразумевавший под современностью Серебряный век Пяст, был, по словам Левенфиша, «абсолютно не знаком с той большой работой по методике шахматного искусства, которая проделана в СССР за годы революции.»[52]
10 марта «Шахматный листок» опубликовал размышления Капабланки на тему «Почему шахматы сейчас так популярны?»:
«Дело в том, что мы сейчас, более, чем когда либо, ценим всякого рода достижения, будь то материальные, будь то интеллектуальные. Возьмем наш повышенный интерес, напр., ко всякому спортивному началу. Большинство людей не занимается серьезно никаким спортом, а между тем почти поголовно все бывают на спортивных состязаниях и с жадным любопытством ждут их исхода. Точно так же и в шахматах: есть множество людей, совершенно не играющих в шахматы, и тем не менее знающих не только имена всех лучших мастеров, но и то, кто из них взял какие призы на последних турнирах. И б о в с е м ы л ю б и м б о р ь б у, к а к ф и з и ч е с к у ю, т а к и у м с т в е н н у ю, и с ж а р о м п р и в е т с т в у е м п о б е д и т е л я.»[53]
В 1930 году финский писатель Арвид Ярнефельт был номинирован на Нобелевскую премии по литературе; советский учёный Леонид Мандельштам — на Нобелевскую премию по физике. Александр Гурвич, приходившийся дядей Леониду Мандельштаму, в 1929–1938 годах становился пятикратным номинантом Нобелевской премии по медицине (физиологии) и в 1935 году — по физике.
В апреле 1930 года Мандельштамы отдыхали в Сухуме, в правительственном санатории, куда их устроил глава Абхазии Нестор Лакоба. Из современной редакции «Путешествия в Армению» можно узнать о сухумских встречах с Николаем Подвойским, Дмитрием Гулиа и Александром Безыменским. Однако в №5 журнала «Звезда» за 1933 год (первая публикация «Путешествия») вместо Подвойского фигурирует некто Лей, а вместо «Я был в гостях у Гулиа — президента абхазской академии наук» напечатано:
«Я был в гостях у Берия — президента Общества любителей кавказской словесности <…>.»[54]
По информации историка Михаэля Негеле, будущий вождь Германского трудового фронта Роберт Лей в 1928 году был исключён из шахматного клуба города Леверкузен за пропаганду национал-социализма.[55]
Лаврентий Берия, служивший наркомом внутренних дел Грузии, тогда ещё не был знаком со Сталиным, несмотря на то, что тот часто приезжал в Абхазию на отдых.[56] Диаметрально противоположные в оценке личности Берия воспоминания его сына Серго и его же преемника Всеволода Меркулова едины в одном: в шахматы Берия играл.[57]
Николай Подвойский, как следует из его переписки, отдыхал в сухумском санатории вместе с тогдашним заместителем наркома земледелия Николаем Ежовым. По воспоминаниям Надежды Мандельштам (с оговоркой «Ежовых много»), «сухумский Ежов был скромным и довольно приятным человеком.»[58]
14 апреля в Сухуме узнали о самоубийстве Маяковского.[59] В тот день песни и пляски с участием Ежова прекратились только когда кто-то из аксакалов сказал, что если бы умер грузинский поэт, грузинские наркомы не стали бы танцевать.[60]
18 апреля в квартире Михаила Булгакова раздался телефонный звонок. На проводе был Сталин, отреагировавший таким образом на письмо, отправленное в конце марта. В нём, в частности, Булгаков писал:
«Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу. <…> У меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, — нищета, улица и гибель.»[61]
2 мая в Лондоне умер Исидор Гунсберг. Претендент на мировое первенство 1891 года, он стал отцом шестерых детей и в этом отношении лидирует среди выдающихся шахматистов, наряду с Таррашем. Лишь в конце жизни, благодаря поддержке коллег по цеху, Гунсберг сумел избавиться от статуса банкрота, который получил ещё в 1923 году. Его основным источником существования были многочисленные шахматные отделы в газетах и журналах.
25-26 июня 1930 года в Москве состоялась шахматная встреча Домов печати двух столиц. Победили гости, в том числе Ильин-Женевский и будущая чемпионка мира Людмила Руденко. За команду хозяев играли Владимир Нейштадт и Михаил Левидов.[62] Согласно книге-экскурсии Леонида Видгофа, Мандельштаму случалось бывать в гостях и у Нейштадта, и у Левидова.[63]
Летом 1930 года осуществилась долгожданная поездка в Армению, о которой Надежда Мандельштам вспоминала:
«Путешествие в Армению — не туристская прихоть, не случайность, а может быть, одна из самых глубоких струй мандельштамовского историософского сознания. <…> Для Мандельштама приезд в Армению был возвращением в родное лоно — туда, где все началось, к отцам, к истокам, к источнику. После долгого молчания стихи вернулись к нему в Армении и уже больше не покидали…».[64]
Тогда же в Эривань прибыл в научную командировку московский биолог Борис Кузин, в багаже которого был сборник стихов Мандельштама. Поэт, в свою очередь, привез с собой «Путешествие по Италии» Гёте, что импонировало германофилу Кузину. Случайное знакомство в чайхане быстро переросло в близкую дружбу, а шахматы стали одним из лейтмотивов «Путешествия в Армению». Так, в главе «Москва» Мандельштам описал атмосферу дружеского общения:
«Предмет беседы весело ускользал, словно кольцо, передаваемое за спиной, и шахматный ход коня, всегда уводящий в сторону, был владыкой застольного разговора…»[65]
Метафору «ход коня» ввёл в русский литературный оборот Виктор Шкловский (см. главу «Маршруты и пересечения» 2-й части данной работы.) Не позднее 1925 года из-под пера Горького вышел киносценарий «Ход коня» с шахматными эпизодами. В августе 1927 года Илья Сельвинский написал поэму «Ход коня». В ней, как и в опубликованном в том же году в издательстве «Прибой» романе Леонида Борисова «Ход конем», шахматы не играют существенной роли. В материале «Федор Сологуб», написанном предположительно Ивановым-Разумником для №1 журнала «Шахматы» за 1928 год, были приведены слова ушедшего писателя:
«В газетах объявлено, что идет кинофильма «Ход конем»; вот эта шахматная безграмотность и типична для плохого игрока. Хороший игрок знает, что нет «хода конем», а есть «ход коня», абсолютно обязательный в том или ином положении.»[66]
Журнал «64» за 20 мая 1928 года сообщал:
«Недавно в московских кино демонстрировался фильм „Ход конем“. Правда шахматы появлялись в нем лишь в одном кадре и то только для того, чтобы „оправдать“ шахматное название фильма, совершенно не вяжущееся с его содержанием. Но именно это обстоятельство и представляется нам особенно знаменательным: названия кинокартинам обычно даются в расчете на то, чтобы заинтересовать публику, и название „Ход конем“ — невольная дань кино популярности шахмат.»[67]
В 1926–1930 годах вышли первые шахматные книги на украинском, грузинском, узбекском, азербайджанском, татарском, армянском языках. О неутихающей «шахматной горячке» в тогдашнем СССР говорит и приведённое в пястовской «шах-книге» четверостишие:
Я шахматы и сам люблю до увлеченья;
Но не могу же я для них забыть весь мир,
Из шахматной игры создать себе кумир, —
Ведь это требует, пожалуй, и леченья.[68]
В июле 1930 года Павел Лукницкий, находясь в экспедиции на Памире, писал о «шахматомании» и даже о «шахматном запое» некоторых своих коллег.[69] Опыт данного путешествия, включавший нахождение в плену у басмачей, отразился в «гумилевском» стихотворении Лукницкого «Испытанье»:
<…>
И я отвечал ему ходом коня,
Рукою недремлющей на винтовке,
И тем, что в ночи не замерз без огня,
И тем, что над пропастью не был неловким,
И тем, что не требовал хлеба у неба,
В котором порой даже воздуха не было… [70]
27 июля 1930 года в Гамбурге сборная Польши (Рубинштейн, Тартаковер, Пшепюрка и другие) единственный раз в истории выиграла шахматную олимпиаду. Алехин, впервые выступив за французскую команду, показал стопроцентный результат. На второй доске ученик Ланселя Дюшан набрал 4 из 15, но список его соперников включал Маршалла, Пшепюрку и Земиша.
В августе 1930 года Ильин-Женевский стал советником полпредства СССР во Франции. Ему, наряду с Капабланкой и Тартаковером, доводилось бывать в гостях у Прокофьева.[71] В 1930 году начался непродолжительный французский период и в жизни Михаила Чехова. Актёр не раз бывал свидетелем дружеских поединков между Александром Алехиным и Осипом Бернштейном, проходивших на парижской квартире чемпиона мира.[72] В начале 1931 года журнал «64» сообщил, что «М.А. Чехов (Москва)» выбыл из турнира по переписке №19.[73]
29 сентября в Куоккале умер Илья Репин. Несмотря на то, что шахматы не играли в его жизни существенной роли, в 1907 году ему удалось обыграть Льва Толстого.[74] Живописец не мог примириться с советской властью и ни разу не посетил СССР. Впоследствии многолетним директором его дома-музея в Репино была дочь гроссмейстера Левенфиша.[75]
В конце сентября 1930 года Мандельштамы, возвращаясь из Армении в Москву, остановились в столице Грузии, где к ним благосклонно отнёсся партийный лидер Закавказья Виссарион Ломинадзе. Между тем положение в подведомственном ему крае ухудшалось. Надежда Мандельштам вспоминала:
«Мы еще в Тифлисе заметили, что происходит что-то неладное: исчезли продукты, в первую очередь, папиросы, и мы охотились за ними вместе с Чаренцом.»[76]
Известно, что Егише Чаренц в 1930 году открыто высказывал своё несогласие с насильственными методами коллективизации. Это привело его в столицу Грузии, где и произошло знакомство двух поэтов:
«Главная дружба ожидала нас в Тифлисе. В гостиницу к нам пришел Егише Чаренц и мы провели с ним две или три недели, встречаясь почти ежедневно.»[77]
Во время пребывания в Закавказье Мандельштам предполагал читать лекции студентам-филологам. Но его планам не суждено было сбыться. Как следует из переписки Вячеслава Полонского, поэту предложили в Тифлисе должность делопроизводителя. Не смог помочь с трудоустройством и Виссарион Ломинадзе — 4 ноября он был выведен из ЦК как оппозиционер.
19 октября литератор Иван Аксёнов писал своей жене Сусанне Мар в санаторий «Узкое»:
«Спросили, какую секцию я избираю. Сказал, что научно-техническую; мрачное молчание (очевидно, она никогда не собирается), тогда я сказал: «шахматную» и все были в восторге. Ежедневно на сон грядущий играю две партии с Федюгой.»[78]
6 ноября Председатель Совнаркома Алексей Рыков был решением Политбюро отправлен в «месячный оздоровительный отпуск». 19 декабря правительство возглавил Вячеслав Молотов.
22 декабря исполнилось 50 лет основателю и вице-президенту Польского шахматного союза Давиду Пшепюрке. Первый номер журнала «Дойче шахцайтунг» за 1931 год вышел с его портретом и поздравительной передовицей, в которой Фридрих Палицш писал:
«Мастера Пшепюрку, столь долго жившего и учившегося в Германии, получившего здесь звание мастера и влившегося в Новонемецкую школу композиции, мы вполне можем рассматривать, как одного из нас.»[79]
Из дневника Прокофьева за 23 декабря:
«Неожиданно позвонил Капабланка, откуда-то достав наш телефон. Я стал звать его обедать, а затем мы с ним поехали в английский шахматный кружок, где он давал сеанс. Усадили и меня играть, но моя былая слава в сеансах одновременной игры, видимо, безвозвратно померкла: всю партию пришлось «отбиваться», пока не проиграл. Одновременно вдруг проиграли и все остальные доски. Результат: из восемнадцати партий Капабланка выиграл восемнадцать. Затем мы с ним гуляли по Champs Elysées, болтая по-приятельски. Об Алёхине, конечно, ни слова. Дул холодный ветер, и я попросился домой. Капабланка смеялся, что он, уроженец тропиков, меньше боится холода, чем я.»[80]
В тот же день чемпион мира дал сеанс на 37 досках в югославском городе Осиек. Сделав три ничьи и победив в остальных партиях, он заснул в отеле с зажжённой сигаретой. Когда служители учуяли дым и ворвались в номер, Алехин лежал на полу без сознания — он отделался лёгкими ожогами.[81]
3. Вслепую и втёмную
Он сказал: природа вся в разломах,
Зренья нет — ты зришь в последний раз.
(«Ламарк»)
В конце 1930 — начале 1931 годов Мандельштамы находились в Доме отдыха ЦЕКУБУ в Старом Петергофе. Александр Мец и Валерий Сажин (под псевдонимами А. Григорьев и В. Петрова) писали в статье «Мандельштам на пороге тридцатых годов»:
«По воспоминаниям людей, бывших в этот сезон в Ст. Петергофе <…> развлечений не было никаких, кроме шахмат, в которые играла Н. Мандельштам.»[82]
В декабре 1930 года Надежда Мандельштам отправила новому главе правительства письмо о бедственном положении семьи. Это не принесло каких-либо осязаемых результатов. Известен случай, когда обращение к Молотову помогло: при его поддержке стала возможной послевоенная карьера Пауля Кереса.[83] Молотов был одним из лучших шахматистов в сталинском окружении. Михаил Китаев, давший ряд выразительных портретов советской номенклатуры, писал о нём:
«<…> Молотов очень любил играть в шахматы на людях и нередко забавлялся тем, что при решении второстепенных вопросов играл в шахматы «вслепую» / без доски / на заседаниях Политбюро. Обычно, его партнером был Орджоникидзе. Свидетельство Буду Сванидзе в его книге Сталин в ночных туфлях / вышедшей в 1953 г. в Париже /, по-видимому, не соответствует действительности (см. главу «Камень, спорт и забавы» 1-й части данной работы). Молотов играл неплохо, но «вслепую» мог играть только с очень слабыми противниками, к каковым и относится Орджоникидзе.»[84]
В начале 1931 года, вскоре после появления знаменитого стихотворения «Я вернулся в свой город, знакомый до слез…», Мандельштам записал: «В январе мне стукнуло 40 лет. Я вступил в возраст ребра и беса. Постоянные поиски пристанища и неудовлетворенный голод мысли.»[85]
Жена поэта вспоминала о насущных заботах начала 1931 года:
«Евгений Эмильевич работал в Литфонде и организовал писательскую столовую. Мы туда ходили обедать — был уже голод. О.М. обратил внимание, что все ленинградские писатели подбегали к нему и спрашивали, где его брат (от него зависели какие-то литфондовские подачки), и никто им самим не интересовался.»[86]
Непростые отношения братьев к этому времени осложнил и квартирный вопрос. Постоянно жить у младшего брата стало невозможно, а надежда на комнату в Доме литераторов не оправдалась. Известны слова Николая Тихонова, в 1928 году оставившего на своей книге «Поиски героя» дарственную надпись: «Осипу Эмильевичу Мандельштаму — с любовью»[87]:
«Мандельштам в Ленинграде жить не будет. Комнату мы ему не дадим».[88]
20 января в Уфе арестовали доктора Владимира Крыжановского. Участник двух войн и бывший нарком здравоохранения Башкирии был осужден на пять лет. Годом его смерти считается 1932-й.
С февраля 1931 года Мандельштамы жили в Москве: Осип — у своего брата Александра, Надежда — у своего брата Евгения (Хазина). Как вспоминал Александр Мандельштам-младший, его отец «играл в шахматы с соседом — сотрудником Центроиздата Максом Айзенштадтом».[89] Евгений Хазин (см. главу «Маршруты и пересечения 2-й части данной работы) в своей главном труде обратил внимание на редкую для Достоевского шахматную цитату в одном из вариантов «Преступления и наказания».[90]
28 февраля очередной трёхлетний срок получил Борис Камков. Ранее, 20 сентября 1930 года на допросе в Воронеже он показал:
«С товарищами по ссылке, особенно близко живущими, встречался по разным поводам: совместные прогулки, игра в теннис, игра в шахматы и т.д. <…> Все обвинения считаю построенными на каком-то недоразумении и настаиваю на своем освобождении.»[91]
21 марта главный редактор «Нового мира» Вячеслав Полонский записал:
«Вчера был у М.И. Калинина. Зашел к нему, чтобы узнать, будет ли он защищать «Новый мир» от всяких неприятностей. <…> Никакого самоупоения властью. Таким он, вероятно, был и двадцать лет назад. Хорошо играет в шахматы. Я с ним сыграл несколько партий в Гаграх. Хорошо соображает. Обыгрывал меня почти сплошь. Нападает быстро. Всегда в наступлении. Прост и Молотов. В Гаграх, в доме ВЦИКа, где мы жили летом, играли в домино.»[92]
28 марта Мандельштам закончил стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…», в котором были пророческие строки:
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей <…>[93]
23 апреля в Ленинграде умер соратник и шахматный партнёр Ленина Эдуард Эссен. Бывший переводчик, один из организаторов системы Госконтроля, он не смог пережить хищений и вандализма (так называемую «масловщину») в Академии художеств.[94] Причинами его ухода с поста её директора были как дворянское происхождение, так и нахождение в плену у белых в 1918 году в Крыму.
10 мая в Антверпене Джордж Колтановский дал рекордный сеанс вслепую на 30 досках. Журнал «64» прокомментировал это событие так:
«В Советском Союзе, где шахматы являются не рекламным трюкачеством, а орудием культуры, игра вслепую запрещена совершенно.»[95]
Тем не менее Фёдор Дуз-Хотимирский включил в перечень своих достижений сеансы вслепую на 10 досках в Ростове-на-Дону (1925) и Кзыл-Орде (1926).[96] Один из сильнейших мастеров Закавказья Николай Сорокин выступал вслепую на 16 досках в Тбилиси (1927) и на 8 досках в Баку (1935).
24 июня 1931 года Лев Троцкий, находившийся в ссылке на острове Принкипо, писал:
«К несчастью у меня нет полной информации о том, как ставят испанские коммунисты разных группировок политические вопросы дня. Анализ революционной обстановки при таких условиях представляет больше трудностей, чем игра в шахматы, не глядя на доску.»[97]
29 июня в Ленинграде умер 31-летний Яков Вильнер. Примерно за полгода до этого он, в преддверии расправы над троцкистами, был вынужден покинуть Одессу. Его последняя работа «Угроза и защита» осталась неоконченной и пропала вместе с архивом.[98] Историк Сергей Ткаченко, имея в виду достижения Вильнера в области композиции, назвал его «первым шахматным поэтом страны».
Время же «шахматных поэтесс» только начиналось. Журнал «64» писал в специальном «женском» номере:
«Мы имеем лишь один случай выступления женщины-проблемистки в шахматном журнале. Диаграмма эта напечатанная (и даже отмеченная отличием) в 1927 году в «Шахматном листке», двухходовка ленинградки, служащей губсуда Ребезовой.»[99]
Согласно исследованию по истории женских шахмат, первой, кто опубликовала «чистую» (т.е. удовлетворяющую строгим критериям) шахматную задачу стала в 1931 году Шарлотта Бек.[100] 26 июля 1931 года ученица Тарраша, сильнейшая шахматистка Германии Соня Граф (1908–1965), выступая по радио Баварии, говорила:
«Чемпионке мира по шахматам мисс Вере Менчик не достаточно полного и безоговорочного признания её класса коллегами-мастерами. Отвечая на вопросы журналиста в 1929 году в Карлсбаде, она утверждала, что женщины заменят мужчин в шахматах, как автомобили — лошадей. Конечно, это была шутка: ведь именно на долю мисс Менчик выпали в Карлсбаде тяжелые испытания с лошадьми, особенно когда Рубинштейн поставил ей мат двумя конями!»[101]
С 2 по 11 августа в Воронеже проходил чемпионат Центрально-черноземной области. Победил Иван Бычек, 13 место занял Карл Шваб.[102] В шахматную печать попало ничейное окончание партии Бубнов — Шваб из этого турнира.[103]
4 августа 1931 года парижская газета «Последние новости» опубликовала статью Алехина «Слепые» шахматы», которую вскоре в измененном виде напечатал журнал «64». В частности, не была включена критика исследования французского психолога Альфреда Бине.[104] Известно, что Анри Бергсон использовал данные Бине для разработки концепции «интеллектуального усилия».
21 августа в Алуште, где ранее была сочинена пьеса «Кофейня разбитых сердец, или Саванарола в Тавриде», умер академик Сергей Костычев (1877–1931). Несмотря на это, в одной из биографий Сергея Чаплыгина можно найти фото, подпись к которому гласит: «Академик С.А. Чаплыгин (справа) и С.П. Костычев (слева) за шахматами в Кисловодске, 1932 г.»[105]
30 августа Вячеслав Полонский записал в дневник:
«Ехал отдыхать в Тетьково, — на вокзале увидел меня Калинин — быстро шел в свой вагон, окруженный своими. Подошел, предложил ехать в его вагоне. Мы перебрались к нему: салончик с гостиной, человек на пятнадцать, кабинет, — показывал мне его, гордясь энциклопедией Брокгауза старого издания, стоявшей в шкапчике. Три двухместных купе. Ездить можно. Славный старик. Играл с ним в шахматы, обыграл его: он очень огорчался.»[106]
30 сентября в дневнике Полонского появилась и запись о Мандельштаме:
«Постарел, лысеет, седеет, небрит. Нищ, голоден, оборван. <…> Требует, чтобы его печатали, требует денег, настойчиво, назойливо, намекая на возможность трагической развязки. В нем, конечно, чуется трагедия: человек с огромным поэтическим дарованием, с большой культурой — он чужд нашему времени и ничего не может ему дать.»[107]
19 октября в Хельсинки отметили 60-летие Анатолия Чепурнова — первого чемпиона Финляндии. Он стал членом шахматного клуба Гельсингфорса ещё в «ненадёжном» 1891 году.[108]
10 ноября в Москве 20-летний Ботвинник впервые победил в чемпионате СССР. Специально приехавший из Франции Ильин-Женевский разделил 10 место, но нанёс Ботвиннику поражение в личной встрече. 13 ноября в Нюрнберге 42-летний Боголюбов, выиграв дополнительный матч у Рёдля, во второй раз стал чемпионом Германии. Мастер Людвиг Рёдль за десять дней до начала состязания получил степень доктора права.
В декабре 1931 года в Берлине Владимир Набоков встретился с Александром Тарасовым-Родионовым. Успешный советский литератор безуспешно агитировал писателя-эмигранта вернуться в СССР.
14 декабря пианистка Мария Юдина в письме из Алма-Аты в Ленинград к Елене Скржинской сообщила о том, что она много играет в шахматы.[109] Скржинскую в 1930 году уволили из Академии истории материальной культуры за «посещение церковной службы и приверженность идеям Л. П. Карсавина». Неназванным Юдиной шахматным партнёром был хорошо известный Скржинской Евгений Тарле, высланный в Казахстан в связи с делом Платонова.[110] Мария Юдина входила в круг друзей Мандельштамов; вероятно, они познакомились в доме Льва Бруни.[111]
Интерес к шахматам всё чаще проявлялся не только у «классиков», но и у создателей массовой культуры. Ещё в 1925 году композитор Юлий Хайт написал музыкальное сопровождение к стихотворению Владимира Агатова («Пренебреженьем к этикету…» (см. главу «На закате» 2-й части данной работы). Следующие строки из забытого ныне «Шахмарша» композитора Климентия Корчмарёва принадлежат Абраму Арго (1897–1968):
Друзья! В шахматном поле чистом
Бойцов испытанная рать!
Быть можно дельным шахматистом,
И в нотах ни черта ни знать.
<…>
Превратно все на этом свете.
Иной неопытный юнец
Находит не начало Рети,
А капабланковский конец.
Другой в убийственном азарте
Прочтет из специальных книг
Пятьсот Нимцовических партий
И проиграет сто своих.[112]
В конце января 1932 года Мандельштамы получили комнату в московском общежитии писателей — Доме Герцена. Среди их соседей оказались: Михаил Пришвин, Иван Аксёнов, Николай Асеев, Амир Саргиджан.
27 января Марина Цветаева писала из Медона Анне Тесковой:
«21-го был мой доклад «Поэт и Время». В зале ни одного свободного места, слушатели очень расположенные, хоть говорила я резкие правды. Характерно, что из всех приглашенных для обмена мнений людей старшего поколения, всех представителей времени (философов или возле) пришел только шахматист и литер. критик Зноско-Боровский. Ни одного философа, ни одного критика. Только поэты.»[113]
В феврале 1932 года Борис Зубакин сообщил своему однокашнику — ссыльному Владимиру Пясту:
«Видел случайно автора «Камня». С огромной седой бородой, с головой, запрокинутой почти за спину, как встарь. Горячо и тепло он относится к Вам. <…> Я объяснил ему адрес Ваш. Он собирает Вам 2 посылки.»[114]
24 февраля по дороге из Магнитогорска в Москву умер Вячеслав Полонский, незадолго до этого снятый с поста главного редактора «Нового мира». В его наследии выделяется работа «Критические заметки: Шахматы без короля. (О Пильняке)».[115]
26 февраля в Женеве умер бывший председатель Всероссийского шахматного общества Пётр Сабуров, более известный, как музыковед и композитор. 6 мая 1925 года в Монте-Карло состоялась премьера его «Любовной симфонии для оркестра». Третью часть произведения Сабуров назвал «Сеанс одновременной игры в шахматы».[116]
28 февраля в столице Франции Александр Алехин дал сеанс одновременной игры 60-ти командам, каждая из которых состояла из пяти консультантов. Чемпиону мира противостояли, среди прочих, русская сборная Парижа, русский теннисный клуб и клуб шахматисток. 15 мая достижение Алехина превзошёл его предшественник, сыгравший в Гаване одновременно с 66 командами.[117] О других выступлениях Капабланки в 1932 году информации нет, в то время как Алехин выиграл все 5 турниров, в которых участвовал, и провёл около 70-ти сеансов одновременной игры, из них не менее 15-ти — вслепую.
23 марта благодаря хлопотам Бухарина и Халатова сорокалетнему Мандельштаму была установлена пожизненная пенсия в размере 200 рублей. Ранее примерно такое же государственное содержание получили Фёдор Сологуб, Андрей Белый и Максимиллиан Волошин. Для сравнения: пенсия академика Сергея Чаплыгина составляла 1000 рублей. Секретным постановлением СНК от 11 мая 1935 года Мандельштам был лишен пенсии.[118]
2 апреля в Дрездене умер от туберкулёза доктор медицины, шахматный композитор и публицист Фридрих Палицш. Он был автором многочисленных задач и этюдов, а также исследования «Шахматы как искусство», в котором писал:
«<…> Учёные, как известно, считают вымыслом игру в шахматы при дворе Карла Великого, иначе (кто знает!) эта игра, возможно, входила бы в число научных дисциплин и рассматривалась как вид исскуства. Среди семи рыцарских навыков, позднее сопоставляемых семи учёным искусствам, были и шахматы: Еquitare, natare, sagittare, cestibus certare, ancuparе [так!], scacis ludere, versificari (верховая езда, плаванье, стрельба из лука, сражение, ловля птиц, игра в шахматы, стихосложение.)»[119]
Среди сохранившихся партий Сергея Прокофьева есть одна, сыгранная l‘aveugle в апреле 1932 года. Её соавтором был проживавший во Франции английский композитор Фредерик Дилиус, к тому времени ослепший.[120] Свидетельства об игре в шахматы вслепую можно найти в дневниках Прокофьева за 1914 и 1927 годы. Композитор уделял немало времени и картам, как следует из записи от 4 мая 1932 года:
«Я подхожу к бриджу шахматно, т.е. меня интересует не случай, а комбинация. Сегодня я обратил внимание на концы розыгрышей: средней руки игрок подходит к концу, как Бог на душу положит, а настоящий очень часто подводит игру к выгодному концу.»[121]
6 июня находившийся в Англии Эмануэль Ласкер после долгого перерыва появился в Лондонском шахматном клубе. Литератор Филипп Серджент писал в журнале «Бритиш чесс мэгэзин»:
«Д-р Ласкер хорошо выглядит, о какой-либо уступке главному противнику шахматиста — времени — нет и речи. С тем большим сожалением воспринимается его твёрдое решение отказаться от публичных шахматных выступлений. <…> Д-р Ласкер на некоторое время ещё останется в Англии, он, однако, говорит о себе как о писателе, а не как о шахматисте.»[122]
Ласкер, отказавшийся с начала 30-х даже от сеансов одновременной игры, в январе 1932 года принял участие в международном турнире по бриджу в Лондоне. Этой карточной игрой увлекались самые именитые шахматисты. 3 июля 1932 года Сергей Прокофьев закончил подробное описание домашнего бридж-турнира словами: «Жаль, что не было Алёхина, но он в путешествии.»[123]
Следует отметить, что тема карточной игры, более распространённая по сравнению с шахматной темой в русской, да и в мировой литературе, у Мандельштама почти не представлена. Исключениями являются его произведения: «Еще далеко мне до патриарха…» (сентябрь 1931) и третья часть цикла «Стихи о русской поэзии» (июль 1932). Судя по всему, карты не занимали в жизни поэта сколько-нибудь существенного места.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Goethe, W. Sämmtliche Werke. Т. 4. Paris, 1840. С. 35. Перевод автора.
[2] Wiener slawistischer Almanach. Т. 10. Wien, 1982. C. 468.
[3] Саргин, Д. Древность игр в шашки и шахматы. Москва, 1915. С. 231.
[4] Лица. Биографический альманах. С.-Петербург, 2002. № 9. С. 437.
[5] Мандельштам, Н. Вторая книга. Paris, 1983. С. 576-577.
[6] Натанс, Б. За чертой. Евреи встречаются с позднеимперской Россией. Москва, 2007. С. 241. Перевод Александра Локшина.
[7] Шахматные вечера. Москва, 1901. С. 34-36.
[8] Белоусов, Л. Александр Гаврилович Гурвич, 1874 – 1954. Москва, 1970. С. 9.
[9] Родос, В. Я – сын палача. Москва, 2008. С. 584-585.
[10] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905 – 1929. Москва, 1997. C. 39.
[11] Лица. Биографический альманах. С.-Петербург, 2002. № 9. С. 450.
[12] Герштейн, Э. Мемуары. С.-Петербург, 1998. С. 9.
[13] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905 – 1929. Москва, 1997. C. 248.
[14] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1928. № 22. С. 13.
[15] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905–1929. Москва, 1997. C. 250.
[16] Ср. Бычек, И., Чубров, А. Воронеж шахматный. Воронеж, 1981. С. 36 и Шабунин, А. И настигают взмыленные кони. // 64-Шахматное обозрение. Москва, 1987. №3. С. III.
[17] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 658.
[18] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 670.
[19] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 56.
[20] Данько, Е. Шахматы. Поэма для детей старшего возраста. Москва, 1929.
[21] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905 –1929. Москва, 1997. C. 268.
[22] Сирануш Кубацкая (1890–1952) – по данным Павла Нерлера, одна из исполнительниц вокального цикла Александра Крейна „Две еврейские песни“ на стихи Мандельштама.
[23] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 680. Сергей Лукьянов (1889–1938) был депортирован из Франции, как координатор советской разведки в Испании.
[24] Красная нива. Москва, 1929. №16. С. 16-17.
[25] Мемориалы Левина были организованы в Югославии в 1932-35 годах.
[26] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905–1929. Москва, 1997. C. 289.
[27] Литературная газета. Москва, 7 и 20 мая 1929.
[28] Modr, B. & Vesely, J. 100 let organizovaneho sachu v ceskych zemich. 2005. C. 119.
[29] Мец, А. и др. (Сост.) Осип Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. Летопись жизни и творчества. Москва, 2014. С. 351.
[30] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 4. Москва, 1997. С. 121.
[31] Звезда. Ленинград, 1991. №2. С. 126.
[32] Паперный, З. и др. (Ред.) Слово и судьба: Осип Мандельштам, исследования и материалы. Mосква, 1991. С. 143.
[33] Мандельштам, О. Собрание сочинений. New York, 1971. Т. 2. С. 183.
[34] 64. Шахматно-шашечная газета. Москва, 1937. №32. С. 4.
[35] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1929. №16. С. II.
[36] Там же. С. 11 и 3-4.
[37] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Нью-Йорк, 1971. Т. 2. С. 181.
[38] Воля России. Прага, 1930. № 1. С. 14.
[39] Shapiro, G. Charm of Perfect Accord: Nabokov and His Father. Ann Arbor, 2013. С. 214.
[40] Бычек, И., Чубров, А. Воронеж шахматный. Воронеж, 1981. С. 35-36.
[41] Нерлер, П. и др. (Ред.) «Сохрани мою речь…». Вып. 5. Ч. 1. Москва, 2011. С.223.
[42] Пяст, В. Встречи. Москва, 1929. С. 255.
[43] Historische Zeitschrift. Berlin, 1929, Т. 140, №1, С. 45. Перевод автора.
[44] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1929. №20. С. 10 и 1930. №8. С. 121.
[45] Велидов, А. Похождения террориста. Москва, 1998. С. 116.
[46] Дацюк, И. Александр Александрович Кроленко 1889–1970. С.-Петербург, 2000. С. 15.
[47] Волков, О. Век надежд и крушений. Mосква, 1989. C. 50.
[48] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Нью-Йорк, 1971. Т. 2. С. 182.
[49] Гессен, В. Историк Юлий Гессен и его близкие. С.-Петербург, 2004. С. 245 и 277.
[50] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1930. №2. С. 27.
[51] Пяст, В. Моя первая шах-книга. Москва, 1930.
[52] Левенфиш, Г. Халтура гражданина Пяста. // Шахматный листок. Ленинград, 1931. №4 // Шахматы в России. Москва, 1997. №4. С. 48. На изобретение понятия «Серебряный век» претендуют Владимир Пяст, Николай Оцуп и Владимир Вейдле.
[53] Шахматный листок. Ленинград, 1930. №5. С. 80.
[54] Звезда. Ленинград, 1933. №5. С. 114.
[55] Negele, M. Доклад на конференции «»Schach blüht aus den Ruinen» – Wiederbelebung des organisierten Schachs in der Bundesrepublik bis 1955» Дрезден, 16 октября 2015.
[56] Лакоба, С. Абхазия после двух империй. Москва, 2004. С. 103.
[57] Ср. Берия, С. Мой отец Берия. Москва, 2002. С. 185 и Сухомлинов, А. Кто вы, Лаврентий Берия? Москва, 2003. С. 113.
[58] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 342.
[59] Об отношении Маяковского к шахматам см. Линдер, И. Маяковский. // Бабкин, В. (Сост.) Они играли в шахматы. Москва, 1982. С. 101-110.
[60] Нерлер, П. (Сост.) „Посмотрим, кто кого переупрямит… ”. Москва, 2015. С. 479.
[61] Политический дневник Т. 1: 1964–1970. Амстердам, 1972. С. 212. В результате телефонного разговора Булгакова приняли на работу во МХАТ.
[62] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1930. №19. С. 297.
[63] Видгоф, Л. «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город. Москва, 2012. С. 613 и 623.
[64] Мандельштам, Н. Книга третья. Paris, 1987. С. 132.
[65] Звезда. Ленинград, 1933. №5. С. 109.
[66] Зубарев, Д., Павлова, М. Об одном анонимном некрологе, посвященном Федору Сологубу. // Русская литература. Москва, 2010. №3. С. 125.
[67] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1928. № 10. С. 13-14.
[68] Пяст, В. Моя первая шах-книга. Москва, 1930. С. 3.
[69] Лукницкий, П. Путешествия по Памиру. Москва, 1955. С. 124-125 и 241.
[70] Лукницкий, П. Стихотворения. Москва, 1998. С. 47. Датировано 16-м января 1931 года.
[71] Святослав, Ю. С.С. Прокофьев и шахматы. Москва, 2000. С. 49.
[72] Чехов, М. Путь актера. Москва, 1999. С. 192.
[73] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1931. №5-6. С. II.
[74] Линдер, И. Л. Толстой и шахматы. Москва, 1960. С. 85.
[75] Эткинд, Е. Барселонская проза. Харьков, 2013. С. 5.
[76] Мандельштам. Н. Вторая книга. Paris, 1983. С. 605.
[77] Мандельштам, Н. Книга третья. Paris, 1987. С. 133.
[78] Аксенов, И. Из творческого наследия. Т. I. Москва, 2008. С. 164. Личность Федюги не установлена.
[79] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1931. №1. С. 2. Перевод автора.
[80] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 793.
[81] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1931. №1. С. 3.
[82] Russian Literature. Amsterdam, 1977. №5. С. 187.
[83] Хеуэр, В. Пауль Керес. Москва, 2004. С. 362.
[84] Kitaeff, M. Communist Party Officials: A Group of Portraits. New York, 1954. С. 20.
[85] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 151.
[86] Мандельштам, Н. Книга третья. Paris, 1987. С. 245.
[87] Нерлер, П. и др. (Ред.) «Сохрани мою речь…» Вып. 5. Ч. 1. Москва, 2011. С. 223.
[88] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 250.
[89] Мандельштам, А. Несколько слов об отце. // Новый мир. Москва, 2016. №1. С. 166 и Нерлер, П. В Москве (ноябрь 1930 — январь 1932). // Новый мир. Москва, 2016. №1. С. 149.
[90] Хазин, Е. Все позволено. Париж, 1972. С. 51.
[91] Из истории Воронежского края. Вып. 7. Воронеж, 1998. С. 169.
[92] Новый мир. Москва, 2008. №3. С. 141. В 1931 году в честь Калинина был переименован город Тверь.
[93] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 1. 1967. С. 162.
[94] Рылов, А. Воспоминания. Ленинград, 1977. С. 208.
[95] 64. Шахматы в рабочем клубе. Москва, 1931. №11-12. С. 175.
[96] Дуз-Хотимирский, Ф. Избранные партии. Москва, 1953. С. 73.
[97] Бюллетень оппозиции. Paris, 1931. № 23. С. 10.
[98] Ткаченко, С. Спаситель Алехина. Москва, 2016. С. 205.
[99] 64. Шахматы в рабочем клубе. Москва, 1931. №4. С. 63.
[100] Pähtz, W. Damenschach in Ostdeutschland. Jena, 2017. C. 22.
[101] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1932. №2. С. 33. Перевод автора.
[102] Di Felice, G. Chess Results 1931–1935. Jefferson & London, 2006. С. 54. Написание фамилии: Shnab.
[103] См.: 64. Шахматы в рабочем клубе. Москва, 1931. №19-20. С. 303.
[104] 64. Шахматы в рабочем клубе. Москва, 1931. №15-16. С. 242-244 и 64-Шахматное обозрение. Москва, 1974. №11. С. 4-5.
[105] Голубев, В. Чаплыгин. Москва, 2002. С. 163.
[106] Новый мир. Москва, 2008. №5. С. 142.
[107] Новый мир. Москва, 2008. №6. С. 145.
[108] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1931. №11. С. 328.
[109] Юдина, М. Высокий стойкий дух: переписка 1918–1945 гг. Mосква, 2006. C. 46 и 221.
[110] Юдина, М. Вы спасетесь через музыку… Москва, 2005. С. 145.
[111] Видгоф, Л. и др. (Ред.) Осип Мандельштам и XXI век. Москва, 2016. С. 79.
[112] Нейштадт, В. (Ред.) Шахматно-шашечный альманах. Москва, 1931. С. 60.
[113] Цветаева, М. Письма к А. Тесковой. Прага, 1969. С. 99.
[114] Немировский, А., Уколова, В. Свет звезд, или Последний русский розенкрейцер. Москва, 1994. С. 254. Шахматы упоминаются в других письмах Зубакина к Пясту, например, от 16 июля и 24 октября 1931, также 5 января 1932 года.
[115] Новый мир. Москва, 1927. №10. Метафора «шахматы без короля» восходит к Владимиру Нарбуту.
[116] www.chesshistory.com/winter/extra/saburovs.html/
[117] Sanchez, M. Jose Raul Capablanca. A Chess Biography. Jefferson & London, 2015. С. 389.
[118] Аронов, Л., Нерлер, П. Персональный пенсионер всесоюзного значения.
[119] Klein, H., Palitzsch, F. Die Bedeutung des Schachs. Berlin & Leipzig, 1924. C. 21. Перевод автора.
[120] 64-Шахматное обозрение. Москва, 1984. №3. С. 20.
[121] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 797.
[122] Forster, R., Hansen, S., Negele, M. Emanuel Lasker. Denker, Weltenbürger, Schachweltmeister. Berlin, 2009. C. 45. Перевод автора.
[123] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 809.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer9/gorodin/
