О таланте учёного можно судить только по его трудам.
Л. А. Арцимович
The best person to decide what research shall be done is the man who is doing the research.
C. E. K. Mees
Заниматься в науке надо тем, что нравится. Без вдохновения, как правило, ничего не получается.
Я. Б. Файнберг
Один опыт я ставлю выше тысячи мнений, рождённых воображением.
М. В. Ломоносов
ВВЕДЕНИЕ
Цель этой работы – осветить годы труды моего отца Евгения Константиновича Завойского в Институте атомной энергии имени И. В. Курчатова (1951-1971 гг.), остающиеся до сего времени в тени. Если казанский период его работы, а с недавних пор и работа в секретном Сарове (КБ-11)[2] нашли полное отражение в статьях и книгах, то по причинам, раскрытию которых будут посвящены страницы этой работы, московские годы Евгения Константиновича остались практически неисследованными.
Академик Е.К. Завойский в домашней лаборатории. Фото В. Ахломова
За три десятилетия с момента его смерти (9 октября 1976 г.) были изданы о нём: книжечка в серии «Материалы к биобиблиографии ученых СССР»[3], избранные научные труды[4], сборник воспоминаний «Чародей эксперимента» в двух вариантах[5], три книги, написанные его младшим братом[6], однако архивный материал, без которого рассказ о творчестве учёного не будет полным, при их написании редко привлекался.
C архивными документами, касающимися недавнего прошлого, а тем более связанного с закрытыми, т.е. секретными работами, дело обстоит не так-то просто. «Добывание» практически каждого приводимого в этой книге документа (ни в коем случае несекретный) потребовало массы усилий, включавших переписку с архивом, уговорами его начальства, что материалы необходимы для работы, не говоря о заполнении мудрёных банковских бланков на оплату счетов, а также о сборе подписей на получение разрешения посещать архив. К счастью, у моего отца остался собственный солидный архив, включающий не только беловики, но и черновики его статей, а также черновики писем и т. п.
Сразу же должна признаться, что по образованию я филолог. Я долго ждала, что ученики и сотрудники моего отца напишут о нём, его работе и, естественно, о себе, книгу, которая осветит достижения большого коллектива Института атомной энергии имени академика И. В. Курчатова[7], но мои ожидания не сбылись. И в 2007 году, после того как в Казани и в Москве было отмечено столетие со дня рождения моего отца, я приступила к работе над этой рукописью.
ДВА АКАДЕМИКА
Рассказывая о московском периоде работы моего отца, мне никак не удастся обойти молчанием вопрос об отношениях двух академиков, сотрудников Института атомной энергии имени И. В. Курчатова – Л. А. Арцимовича и Е. К. Завойского, которых судьба свела задолго до того, как они оба работали на ниве плазменных исследований.
Напомню кратко о Л. А. Арцимовиче. О нём написано много. Изданы его научные труды. Получился портрет успешного физика, одного из лидеров термоядерных исследований ХХ века, руководителя Отдела плазменных исследований (ОПИ)[8] Института атомной энергии имени И. В. Курчатова, академика-секретаря Отделения общей физики и астрономии (ООФА) Академии наук СССР, члена её Президиума (с 1957 г.), лауреата Сталинской (1953 г.), Государственной (1971 г.) и Ленинской (1958 г.) премий, Героя Социалистического Труда (1969 г.), четырежды награждённого орденом Ленина (1949,1953,1958 и 1971 гг.), дважды – орденом Трудового Красного Знамени, серебряной медалью «За заслуги перед наукой и человечеством» чехословацкой Академии наук (1965 г.), члена Совета Европейского Физического общества, члена Комитета и участника Пагуошских конференций[9], члена Национального комитета советских физиков, члена Американской академии наук и искусств (1966 г., Бостон), почётного доктора наук Загребского университета (1969 г., Югославия), иностранного члена Академии наук ГДР (1969 г.), почётного доктора Варшавского университета (1972 г., Польша), иностранного члена Шведской Королевской академии наук (1972 г.)[10], а также почётного гражданина штата Техас.
У Е. К. Завойского всё скромнее: в Институте атомной энергии он был начальником научного сектора (т. е. частью отдела), в Академии наук не занимал никаких административных должностей (был так называемым академиком-крестьянином). Сталинская премия была присуждена ему в 1949 г. за работу по атомной бомбе, Ленинская – в 1957 г. за открытие электронного парамагнитного резонанса (ЭПР), звание Героя Социалистического Труда ему было присвоено в 1969 г. Он имел три ордена Ленина (1949, 1954, 1969 гг.) и орден Красного знамени (1969), золотую медаль «Серп и молот» (1969 г.) и медаль «За доблестный труд« (1970 г.). В 1955-1976 гг. был членом редколлегии журнала «Приборы и техника эксперимента». В 1967-1974 гг. – членом Научного совета по проблеме «Физика низких температур» АН СССР. В 1967-1975 гг. – членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям в области науки и техники при Совете Министров СССР, в 1968-1974 гг. – член секции динамики плазмы Научного совета по комплексной проблеме «Физика плазмы» АН СССР. В 1969-1976 гг. – членом экспертной комиссии по присуждению Золотой медали им. С. И. Вавилова. В 1976 г. был утверждён главным редактором журнала «Успехи физических наук». Е. К. Завойский является автором двух научных открытий (ЭПР – электронного парамагнитного резонанса и турбулентного нагрева плазмы) и родоначальником современной радиоспектроскопии[11]. Это всё[12].
Первая встреча Арцимовича и Завойского произошла в трагическое время. Шёл военный 1941 год. В Казань, где жил и работал Е. К. Завойский, были эвакуированы многие академические институты, в том числе и Ленинградский физико-технический, в котором работал Л. А. Арцимович.
Время было тяжёлое и для казанцев, и для эвакуированных. Университет принял у себя и москвичей, и ленинградцев и, как мог, их разместил. Вскоре была составлена комиссия из трёх сотрудников ЛФТИ (Л. А. Арцимович, С. Ю. Лукьянов[13], М. С. Соминский), которая должна была ознакомиться с работами казанских физиков и выбрать рабочие помещения, какие могли бы занять приезжие.
Много лет спустя Евгений Константинович описал приход этой комиссии[14], которой он собирался продемонстрировать своё достижение – новый эффект – ЯМР (ядерный магнитный резонанс), над которым накануне войны трудились Б. М. Козырев, С. А. Альтшулер и он сам. Но комиссия не стала вникать в новинку и распорядилась лабораторию Завойского ликвидировать, а помещение отдать своему академическому сотруднику.
Как вспоминала Н. А. Ирисова[15], работавшая в то время лаборанткой у Б. М. Вула (который и занял лабораторию Евгения Константиновича), приборы Е. К. Завойского были убраны (лучше сказать, свалены) в шкаф, стоявший в коридоре. Доступ к этому шкафу был перекрыт КПП (контрольно-пропускным пунктом), непременным признаком того времени. Евгений Константинович пропуска в свои прежние владения не имел и поэтому просил юную Наташу принести ему из того шкафа для своей установки, которую он упорно восстанавливал вместо разрушенной в выделенном ему крохотном закутке под лестницей, то одно, то другое, что она неукоснительно выполняла.
20 декабря 1941 г. на физическом коллоквиуме ФИАНа Е. К. Завойский сделал доклад на тему «Новый метод измерения парамагнитной релаксации»[16]. Но доклад, видимо, не нашёл отклика у присутствовавших. В то трудное время участникам коллоквиума, вероятно, было не до новых методов, надо было решать более «земной» вопрос: как выжить в чужом, голодном и холодном городе.
В связи с действиями комиссии из Ленинградского ФТИ представляется неправдоподобным эпизод, рассказанный членом-корреспондентом А. И. Алиханьяном в книге об Арцимовиче: «… и в Казани можно делать крупные дела», – и он (Арцимович. – Н. З.) указал в сторону лаборатории Завойского, открывавшего парамагнитный резонанс»[17]. В подтверждение этих слов сошлюсь на стенограмму защиты Е. К. Завойского[18]. ЭПР и в начале 1945 г. оставался terra incognita для сообщества отечественных физиков. Тем более в 1941-1944 гг., т. е. во время пребывания Арцимовича в Казани. К тому же, о какой лаборатории шла здесь речь? Ведь почти сразу после приезда ленинградцы-физтеховцы её и разгромили.
В военные годы все физики так или иначе были вовлечены в оборонные работы. Работали в этом направлении и оба будущих академика[19], причём тот, у кого фамилия начиналась с первой буквы алфавита, не мог не высказаться о преимуществе своего метода. «Вспоминая те годы, – писал один из сотрудников Курчатовского института, – Арцимович с характерной для него рисовочкой рассказывал, как, работая над общей для них темой, Завойский бесконечно менял, подбирая экспериментально, электростатические линзы, а он, Арцимович, написал все уравнения и разом нашёл способ, как сфокусировать электронные пучки. В истории этой совершенно точно одно – принципиальное отличие научных подходов Завойского и Арцимовича, что мы потом неоднократно наблюдали»[20].
Незадолго до окончания Великой Отечественной войны пути Е. К. Завойского и Л. А. Арцимовича на некоторое время разошлись. Первый продолжал работать в Казанском университете, собрал заново и наладил свою установку, перенёс исследования с ядерного магнитного резонанса из-за частой невоспроизводимости результатов, причиной которой была неоднородность магнитного поля старого магнита, на электронный парамагнитный, наблюдал его и 30 января 1945 г. защитил в московском ФИАНе докторскую диссертацию.
Арцимович уехал из Казани весной 1944 г. и с 1 июня должен был начать работать у академика И. В. Курчатова в недавно созданной лаборатории № 2, где ему было поручено заниматься электромагнитным методом обогащения урана[21]. В течение нескольких лет он состоял также научным руководителем оборонного завода № 814 с общей численностью 1 266 человек (ныне комбинат «Электрохимприбор» в г. Лесной Свердловской области»)[22].
За пару дней до 9 мая 1945 г[23]., как и многие другие специалисты, Л. А. Арцимович был послан в Германию. От Лаборатории № 2 были откомандированы 24 человека[24]. «Все они для конспирации и представительности были переодеты в военную форму»[25]. Арцимович пробыл в «советской оккупационной зоне» почти полтора месяца[26]. Это была миссия, организованная НКВД, и связана она была с задачей оперативно найти и вывезти в СССР прежде всего накопленный фашистской Германией уран, а также оборудование институтов, библиотеки и т.п., вплоть до дверных замков. И не только уран, книги, замки и мебель вывозились из поверженной Германии. Вывозились и немецкие специалисты, которые могли стать полезными при проведении оборонных работ в СССР. Кстати сказать, Евгений Константинович от КГУ обращался к Н. А. Фигуровскому[27], который ведал вывезенным оборудованием.
Л. А. Арцимович, видимо, не оставил письменных воспоминаний о тех днях. Может быть, он кому-то и рассказывал о командировке в Германию, но в вышедших о нём сборниках воспоминаний об этом никто не упомянул. Его же самого мы видим в рассказе заместителя директора ИАЭ И. Н. Головина, опубликованном в посмертно изданном сборнике[28].
Когда читаешь воспоминания Игоря Николаевича о его командировке сначала в Австрию, а потом в Германию (они были написаны в 1986 г.), то чувствуешь некую недосказанность. И это, конечно, не от неумения описывать события: Игорь Николаевич – первый биограф Игоря Васильевича Курчатова[29]. Очевидно, и в 1986 г. он был вынужден себя сдерживать, помня прежний лубянский замах.
Арцимовичу много строк в своей книге посвятил немецкий физик Макс Штеенбек[30], который в 1927-1945 гг. был значительной фигурой в германской фирме «Сименс».
В первые послевоенные дни Штеенбек был арестован и отправлен в советский лагерь для военнопленных. Советская разведка получила задание собрать для планировавшихся работ немецких специалистов, и Штеенбек попал в их число. В течение нескольких месяцев разведка разыскивала Штеенбека среди тысяч пленных. Наконец, он был найдён в крайне плачевном физическом состоянии и в качестве «трофея» был вывезен в СССР для участия в работах по созданию советской атомной бомбы. Спустя некоторое время, потребовавшееся на восстановление здоровья, к Штеенбеку был направлен Арцимович с предложением сделать перед представительной аудиторией доклад о вихревой трубе. В беседе с ним Арцимович заявил, что знаком с его работами, чего Штеенбек не мог сказать о работах «гостя». Цель своего прихода Арцимович сформулировал чётко: тем, кто направил его к пленному физику, нужно было получить от него согласие на участие в работах, которые должны были привести к созданию советской атомной бомбы. «На всём, что он говорил, – писал Штеенбек, – лежал отпечаток полной искренности и солидной осведомленности»[31]. Штеенбек принял предложение советской стороны.
Превратившись в «сухумского немца», Штеенбек начал работы над газовой центрифугой. Он и Арцимович часто встречались для бесед по электромагнитному разделению изотопов, над чем Лев Андреевич тогда работал. Штеенбек «должен был попытаться напасть на след некоторых неустойчивостей в его электромагнитном разделителе»[32].
Арцимович и Штеенбек беседовали не только на производственные темы. Их взгляды на действительность были вначале далеки от совпадения. Перед представителем поверженной Германии Арцимович выступал «как коммунист» (хотя на самом деле он до конца дней своих оставался беспартийным).
Штеенбек подробно остановился на беседе с Л. А. Арцимовичем, когда тот говорил ему об Энгельсе и о том, что его «полемическая запальчивость по форме ему не нравится», а «восхищает та энергия, с которой Энгельс проник в дотоле ему неизвестную область»[33] (имелись в виду естественные науки). Были ли это только слова или убеждённость, бог весть.
Возможно, веру в идеи коммунизма (если только это не было игрой) Арцимович воспринял от своего дяди (по матери). В своё время это был очень известный человек: один из лидеров германского союза «Спартак», «основатель и вождь Баварской компартии» – Макс (Максимиллиан) Людвигович Левин[34]. С ним однажды беседовал сам В. И. Ленин[35]. Революционное выступление в мае 1919 г. было подавлено, а сподвижники М. Левина арестованы и казнены. За его голову было назначено вознаграждение 30 тысяч марок[36]. Но Левину удалось бежать. Для тех, кто захочет узнать подробности, укажу, где об этом можно прочитать [37].
Л. А. Арцимович, заполняя 20 июня 1935 г. анкету, в графе, кто из членов ВКП(б) его хорошо знает, записал имя своего дяди[38], работавшего в Москве в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада имени Ю. Ю. Мархлевского[39], в Коммунистической академии, в Московском университете. В 1937 г. Левин был расстрелян[40]. Но, как видно из бесед с М. Штеенбеком, проходивших уже во второй половине 40-х годов, это не повлияло на идеологические представления Л. А. Арцимовича. Или положение обязывало?
У Завойского не могло быть такого собеседника, как Штеенбек: за общение с иностранцами в то время можно было поплатиться жизнью. «Разумность» идей коммунизма ему пришлось испытать на себе: его не раз вызывали на допросы в казанский НКВД по поводу продемонстрированной студентам спирали Эри, которая одному юному доносчику напомнила «закорючки» гитлеровской свастики[41]. К тому же с Украины пришли вести об аресте брата, его жены и мужа сестры (брат был расстрелян, муж сестры погиб в лагере). Так что абстрактные идеи социалистического рая на земле были совершенно чужды Евгению Константиновичу, и он никогда и ни с кем сторонним не стал бы обсуждать «разумность» идей коммунизма. Он мыслил инако, а к двойным стандартам не прибегал.
Полтора года спустя после командировки в Германию Л. А. Арцимович был избран в члены-корреспонденты АН СССР по специальности «физика». В следующее десятилетие он работал по закрытой тематике, был допущен даже для беседы к самому вождю всех народов[42] и к его сателлиту Берии[43]. Как видно из недавно опубликованного постановления (1949 г.), что когда было принято решение об увеличении штата охраны МГБ СССР, то в списке тех, у кого должны были быть «соглядатаи» (их ещё называли «духами», а иногда помощниками или секретарями), значился и Л. А. Арцимович[44]. В период времени 1947-1956 гг. у него не было ни одной открытой публикации[45]. В Архиве Российского научного центра «Курчатовский институт» хранятся, по крайней мере, три отчёта о магнитном термоядерном реакторе (1951-1953 гг.)[46].
У Е. К. Завойского также не было открытых публикаций за 1947-1955 гг. Его отчёты, вероятно, хранит архив Сарова (КБ-11)[47]. А «соглядатаи» ему не статусу не полагались.
«Я ПОПАЛ В ЭТОТ ОМУТ, КАК КУР ВО ЩИ»
Назвать моего отца целиком и полностью интегрированным в социально-политическую систему государства, скорее всего, было бы неверным, в то время как в научную он, безусловно, был погружён. Незадолго до его кончины я задала отцу вопрос о его участии в работе над атомной бомбой. «Как ты мог?..» – спросила я. Он остро посмотрел на меня и ответил: «Я всю жизнь ждал от тебя этого вопроса. Могу сказать тебе только одно: я попал в этот омут, как кур во щи». Из ответа можно понять, что он дал согласие перевестись из Казанского университета на работу в Москву, к Курчатову, не догадываясь, чем конкретно он будет заниматься. Конечно, из первых же бесед с И. В. Курчатовым и Ю. Б. Харитоном будущая работа начала принимать чёткие очертания, но отступать было уже слишком поздно. Недаром в воспоминаниях он написал: «Думаю, Игорь Васильевич (Курчатов. – Н. З.) удружил! Идея компромисса: надо и нам во что бы то ни стало иметь оружие, поэтому – за работу! Всё это было принять очень трудно, но когда принял – стало легче, и работа пошла без счёта часов и пощады здоровью»[48].
НАЧАЛО
Отработавший в 1947-1951 гг. в КБ-11 Е. К. Завойский вернулся в Лабораторию № 2 (уже называвшуюся Лабораторией измерительных приборов Академии наук, сокращённо ЛИПАН), к И. В. Курчатову, где он и предполагал работать с момента отъезда из Казани, однако начальство решило прежде испытать его саровским затворничеством[49].
Так с осени 1951 г. будущие академики оказались сотрудниками одного и того же научного учреждения и в течение двадцати лет работали в нём, а также взаимодействовали в Отделении общей физики и астрономии Академии наук СССР. Евгений Константинович покинул Институт в конце 1971 г. (об этом позже). Лев Андреевич оставался здесь до своей кончины (т. е. до 1 марта 1973 г.). В течение этого времени Лев Андреевич занимался проблемой термоядерного синтеза, а Евгений Константинович после перевода из Сарова был занят разработкой метода получения пучков поляризованных ядер и их источниками для ускорителей. В связи с этим он был откомандирован на несколько месяцев в Дубну[50], где с сотрудниками (Б. П. Адьясевичем, С. Т. Беляевым и Ю. П. Полуниным) проводил исследования. По возвращении из Дубны и до конца 1957 г. он занимался электронно-оптическими преобразователями, что ему было знакомо ещё по работе в Сарове, а с конца 1957 г. был «переброшен» И. В. Курчатовым на новую тематику. Вот с того времени оба, и Арцимович, и Завойский занимались управляемым термоядерным синтезом, или в просторечии – термоядом.
ЖЕРТВЫ СТАЛИНСКОГО ТЕРРОРА
В марте 1953 г. умер Сталин. В страшные годы его правления наш клан Завойских потерял пять человек. Первой жертвой сталинского террора на Украине пал муж старшей сестры Евгения Константиновича П. И. Харитонов, специалист по производству азотной кислоты[51]. Он был обвинен во вредительстве, осуждён и сослан на восемь лет в исправительно-трудовой лагерь в посёлок Хатыннах Магаданской области, где и погиб от истощения. Второй жертвой стал его брат Борис, работавший инженером также на Украине[52]. 5 ноября 1937 г. он был арестован, обвинён в участии в антисоветском военно-фашистском заговоре и 26 декабря расстрелян. Конечно, эти сведения по «закрытым» каналам НКВД тут же поступили на Чёрное озеро (казанскую Лубянку). Отец мой подал заявление об уходе из университета. Но начальство[53] его не отпустило, так как на факультете он тянул основную работу. Третьей жертвой, слава богу, выжившей, стала жена Бориса, которую «загребли» прямо в приёмной НКВД, куда она пришла выяснить, где её муж[54]. Ей сходу «припаяли» недоносительство о его «контрреволюционной деятельности» и отправили, в чём была, в тюрьму. В опустевшем доме остался девятилетний сынишка, которому грозила отправка в детский дом. Но этого не случилось: его усыновил младший брат моего отца Вячеслав. О двух других жертвах сталинского террора я узнала уже в годы Перестройки: это была вятская родня Завойских – священник А. П. Катаев[55] и художник-учитель черчения В. И. Котелов[56]. В хрущёвское и ельцинское время все пятеро как незаконно репрессированные были реабилитированы. Но разве от этого кому-то стало легче? Самих страдальцев уже не вернёшь и судьбы семей не поправишь. Страдальцами второй очереди оказались их дети. Они выросли без отцов, с незаживающим сталинским клеймом на судьбе. Так что, когда сейчас я слышу об «успешном менеджере» Сталине, у меня холодеет душа.
Изредка я слышу вопрос: «А за что они были репрессированы?», на который всегда отвечаю одно и то же: «Ни за что!» И даже сейчас, в XXI веке, слышу: «Такого не бывает!» Бывает! «Вина» художника В. И. Котелова состояла в том, что ему, приехавшему в северную столицу, захотелось на набережной сделать зарисовку понравившегося вида. Он был тут же арестован: оказалось, что за его спиной был особняк всемогущего временщика Жданова. В семье химика П. И. Харитонова при гостях рассказали какой-то анекдот, и в тот же вечер хозяин дома был арестован. Брат моего отца Борис, работая на строительстве моста в Киеве, отказался принять несъедобный обед для своей бригады. И вот за эти «грехи» уголовные статьи с пытками, мучениями и расстрелами?
При зачислении в такую секретную лабораторию, какой была курчатовская Лаборатория № 2, а тем более в КБ-11, наличие репрессированных родственников не считалось препятствием, чтобы не быть принятым на работу. Такие «тёмные пятна» были в биографиях многих физиков (напр., Л. А. Арцимович, Е. Н. Бабулевич, И. Е. Тамм, Ю. Б. Харитон и др.). Отечеству нужны были их мозги. Уже в годы Перестройки, когда я рассказала секретарю А. П. Александрова о репрессированном брате Евгения Константиновича, последовала неожиданная для меня реакция: «А мы об этом не знали».
После смерти Сталина сменившие его правители вынуждены были хотя бы частично отречься «от старого мира». Доклад Н. С. Хрущёва на ХХ съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» (1956 г.) произвёл потрясающий эффект как у нас в стране, так и во всём мире. Это время получило название «хрущёвской оттепели», которую М. Шолохов (тогда ещё не нобелевский лауреат) тут же цинично назвал «слякотью»[57].
На всю жизнь запомнился урок, преподанный мне отцом и тётей. Моё поколение росло под мощными потоками славословия «вождю и учителю». Родители же во имя спасения жизни семьи вынуждены были хранить молчание. На мой глупый вопрос: «Чем же так плох Сталин?» мне было сказано, что отцы моих двоюродных братьев и сестры были безвинно репрессированы, замучены и погибли в сталинских застенках. Что таких людей в нашей стране миллионы.
ИЗБРАНИЕ В АКАДЕМИЮ НАУК
В 1953 г. Е. К. Завойский был избран в члены-корреспонденты АН СССР (Л. А. Арцимович тогда же – в действительные её члены). В этом Евгению Константиновичу «помогла» Нобелевская премия, присуждённая американцам Э. М. Пёрселлу и Ф. Блоху (1952 г.) за открытие ядерного магнитного резонанса (ЯМР), того самого, что уже был наблюдён Е. К. Завойским в военной Казани[58]. Конечно, были учтены и его заслуги в создании атомной бомбы.
С 1953 г. Л. А. Арцимович начал свою преподавательскую деятельность в Московском государственном университете. Вместе с ним туда пришли физики, только что совершившие свои подвиги на поприще обороны страны. Об этом написано достаточно много. Что касается моего отца, то он также был рекомендован в преподаватели МГУ, но предложения не принял. За его плечами были 14 лет работы со студентами в Казанском университете (1933-1947). На эти тяжелейшие годы пришлось становление современного физического факультета в Казани, чему Завойский всесильно способствовал. Незадолго до отъезда на работу к И. В. Курчатову он был утверждён в звании профессора. Видимо, в дальнейшем, после возвращения из Сарова в Москву к преподавательской работе его столь сильно уже не влекло, но работу с аспирантами в ИАЭ он вёл в течение многих лет[59]. Помню, что слышала от него, что, чтобы быть преподавателем вуза, надо только этим и заниматься.
ПЕРВАЯ ЖЕНЕВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
8-20 августа 1955 г. состоялась первая Международная Женевская научно-техническая конференция по мирному использованию атомной энергии, ставшая важной вехой в истории человечества и, в частности, в международном сотрудничестве учёных[60]. 73 страны мира прислали около 1400 делегатов и примерно столько же наблюдателей. Из представленных 1067 научных работ были зачитаны и обсуждены 450. Такого грандиозного форума наука до той поры, пожалуй, и не знала. Советская делегация состояла из 67 человек, 12 из которых были сотрудниками ЛИПАН. Ни Арцимович, ни Завойский в этот состав не вошли[61].
После смерти Сталина прошли только два с половиной года. Пришедшие ему на смену Н. С. Хрущёв и Н. А. Булганин, выходцы из того же сталинского гнезда, осознавали, что пришла пора отказаться от полной герметичности страны. «Советский Союз, –писал в своём приветствии к участникам конференции Булганин, – придавая большое значение развитию широкого международного сотрудничества в области использования великих научных открытий нашего времени, не для целей войны и разрушения, а для созидательных целей, на благо человечества, для повышения благосостояния и уровня жизни народов, приветствует Международную научно-техническую конференцию по обмену знаниями и опытом в области мирного использования атомной энергии».
Председатель конференции индийский учёный Хоми Баба произнёс речь, которая являлась обоснованием причин созыва столь значимой конференции: в связи с ростом народонаселения планеты обострялась проблема истощения природных энергетических ресурсов. Использование энергии атомного ядра должно было стать выходом из прогнозировавшейся ситуации.
Десятилетие спустя профессор Колумбийского университета В. В. Хэвенс писал: «На Женевской конференции 1955 г. была открыта масса информации по атомной энергии… Женевская конференция «Атомы для мира» была начата с большой помпой и освещением в печати. Газетные статьи представляли атомную энергию как панацею от всех социальных недугов: она будет давать дешёвую электроэнергию; океаны будут опреснены и их воды будут направлены в пустыни для орошения; с очень дешёвой электроэнергией большая часть несельскохозяйственных стран станет успешной в сельском хозяйстве; у наций не будет больше причин вести войны, так как все будут иметь всё. Таким образом, развитие атомной энергии рассматривалось как ведущее к раю на земле»[62].
ОТКРЫТЫЕ ПУБЛИКАЦИИ Е. К.ЗАВОЙСКОГО
Первая открытая публикация Е.К. Завойского после его возвращения из Сарова относится к 1955 г. В середине октября 1954 г. в журнал «Доклады АН СССР» поступила его статья «Люминесцентная камера» (в соавторстве с Г. Е. Смолкиным, А. Г. Плаховым и М. М. Бутсловым)[63]. За ней последовала вторая «Об изучении сверхбыстрых световых процессов» (в соавторстве с С. Д. Фанченко)[64].
Этой тематикой Евгений Константинович занимался ещё во время пребывания в секретном Сарове, но в первой из статей начало работ было отнесено к 1952 г., чтобы «непосвящённые» иностранцы не воспринимали эти работы как продолжение засекреченных. Позднее, составляя список основных направлений своих работ, он писал, что люминесцентной камерой занимался в 1950 г.[65]
За границей внимательно следили за публикациями в советских журналах[66] (равно как и у нас за иностранными), и уже в майском номере журнала «Scientific American» появилась статья «Советская ядерная физика», в которой сравнивались достижения американских и советских физиков. «Наиболее удивительной новостью, содержащейся в статьях,– говорилось в ней, – является описание твёрдого детектора треков частиц. Частицы оставляют след в сцинтиллирующих кристаллах. Сцинтиляционные счётчики, вообще, используются в США, но они регистрируют каждое прохождение частицы просто как отдельную вспышку света. Советские физики так развили усилительную систему, что она работает достаточно быстро для того, чтобы проследить за следующими друг за другом вспышками, образующимися при пролёте частицы через кристалл йодистого цезия…
Поскольку они (эти работы. – Н. З.) не имеют отношения к вооружениям, то тот факт, что они опубликованы только теперь, говорит о том, что советская секретность глубже, чем в США, отметил Р. Сербер»[67].
Написанные Е. К. Завойским ещё в Казани статьи, относившиеся к прежней тематике – ЭПР, успели попасть за границу: они были напечатаны на английском языке в советском журнале «Journal of Physics USSR»[68], но для американцев они остались как бы неизвестными[69]. Поэтому скромная статья в «Scientific American» с высокой оценкой его достижений Евгению Константиновичу была приятна (пусть даже его имя там и не было названо).
Вслед за публикациями и откликами в прессе Завойскому начали писать письма зарубежные специалисты, жаждавшие информации и даже приобретения его прибора. Письма никогда не приходили непосредственно на домашний адрес. Они приходили в ФИАН, в АН СССР, в ОИЯИ (Дубна) и даже в КГУ. Отец не имел права вести частную переписку ни с одним зарубежным лицом. Всё это шло через органы «режима» ИАЭ или АН ССР.
Сотрудник Технологического института Карнеги (Питтсбург, штат Пенсильвания, США) Р. Т. Зигель писал: «Надеемся, что Вы напишете нам о деталях Вашего прибора согласно духу свободного обмена научной информацией, которого так жаждали все учёные и который так реально проявился на конференциях в Женеве, Рочестере и в Москве»[70]. И, о чудо! Евгению Константиновичу было разрешено послать свой оттиск жаждавшему информации Р. Т. Зигелю. И не только Зигелю.
АКАДЕМИК И. В. КУРЧАТОВ В ХАРУЭЛЛЕ
В апреле 1956 г. в Англию на борту наисовременнейшего тогда крейсера «Орджоникидзе» отправилась партийно-правительственная делегация во главе с председателем Совета Министров Н. А. Булганиным и членом Президиума Верховного Совета СССР Н. С. Хрущёвым. И снова чудо! В эту делегацию вошёл глава советских атомных работ, сверхосведомленный, сверхсекретный академик И. В. Курчатов. «С разрешения Советского правительства»[71] в Научно-исследовательском центре по атомной энергии в Харуэлле ему предстояло сделать два доклада, которые должны были произвести эффект бомбы в западном мире.
Так случилось, что этот заграничный визит академика И. В. Курчатова был первым. Как писал А. Ф. Иоффе, что, несмотря на имевшиеся до войны возможности поехать поработать в лучших лабораториях Европы, Игорь Васильевич ими не воспользовался, ссылаясь на то, что у него начат интересный эксперимент[72]. Его визит в Харуэлл оказался и первым, и, увы, последним.
Появление русского богатыря-бородача производило на британцев невероятное впечатление: по свидетельству сотрудника Е. К. Завойского, Евгения Владимировича Пискарёва (его детство и юные годы прошли в США, и он свободно владел английским языком), Курчатова узнавали и приветствовали на улицах во время его прогулок по улицам вечернегоЛондона[73].
Доклады, которые И. В. Курчатов прочитал в Харуэлле[74], были восприняты в западном мире как блестящие. Но звучали и другие, недоверчивые голоса[75].
Доклады И. В. Курчатова были подготовлены при непосредственном участии Л. А. Арцимовича (и на его материале), а также других сотрудников Лаборатории № 2 [76]. Имена академиков Арцимовича и Леонтовича, произнесённые Курчатовым, прозвучали на весь научный мир. Это сразу же выдвинуло и того, и другого в ряды советских публичных, доверенных лиц. Кроме того, в результате этого исторического визита были чётко обозначены те лица, с которыми советская сторона хотела бы иметь дело. Таким лицом стал, прежде всего, Джон Д. Кокрофт, лауреат Нобелевской премии, основатель и первый директор Харуэлла, сотрудничавший ещё в 20-е годы в П. Л. Капицей в Кавэндишской лаборатории.
В связи с посещением лаборатории Л. А. Арцимовича Джоном Кокрофтом[77] добавлю совсем маленький эпизод, рассказанный мне Ю. С. Макаровым, сотрудником ИАЭ, который был в то время дипломником[78]. Арцимович осведомился у Кокрофта, с чем бы он хотел ознакомиться. Тот ответил, что хотел бы услышать о новых идеях и о технике эксперимента. Однако проводившиеся работы были закрытые, с разными грифами секретности. Тут вспомнили о недавно сделанной дипломной работе Ю. С. Макарова, который впервые получил спектры быстрых нейтронов при зет-пинче. Работа была уже полностью оформлена и имела приличный вид, но лежала она в 1-ом (т. е. секретном) отделе. Лев Андреевич в обход режимных правил распорядился принести её и показать Кокрофту. Сотрудник Л. А. Арцимовича и руководитель дипломной работы Б. Г. Брежнев доставил её Кокрофту, и минут двадцать объяснял ему ход исследования. Своему дипломнику он потом сказал, что тот может гордиться: его работу держал в руках сам глава атомных работ Великобритании.
ВСЕ ФЛАГИ БУДУТ В ГОСТИ К НАМ
Не прошло и месяца, как в Москве состоялась Международная конференция по физике высоких энергий, на которую прибыли в том числе два будущих Нобелевских лауреата Л. Альварец и Э. Сегре. Оба они были известны у нас в стране как участники Манхэттенского проекта, результат которого проявился во взрывах атомных бомб над японскими городами Хиросимой и Нагасаки. Луис Альварец вёл дневниковые записи, которые по возвращении его в США были опубликованы в научно-популярном журнале «Physics today».
Приведу отрывок из записей Альвареца[79], касающийся ЛИПАН и Л. А. Арцимовича: «23 мая 1956 г. Среда, утро. Московский физический институт (так для иностранцев решили именовать ЛИПАН. – Н. З.). Арцимович приветствует нас в конференц-зале. На стене за его спиной висят три больших портрета: Маркс, в центре – неизвестный мне мужчина (Энгельс.– Н. З.) и Ленин. Интересно, когда они убрали Сталина и когда нашли ему замену? У них есть полутораметровый циклотрон, реактор, сепаратор для разделения изотопов (электромагнитный метод), а также у них есть новые методы для ускорения частиц. Сегре спросил, сможем ли мы познакомиться с работой по газовому разряду, о которой говорил Курчатов в Харуэлле. Арцимович ответил, что он может об этом рассказать, но показать не сможет. Мы довольно долго ходили возле установок (большая часть работ засекречена, так что мы осмотрели только небольшую часть лаборатории). Когда я уже хотел идти к автобусу, академик Арцимович пригласил меня к себе домой на ланч. Из иностранцев были Пайерлс, Сегре и Пайкэванс. За столом нас было двенадцать человек, включая жену Арцимовича (Марию Николаевну Флёрову. – Н.З.) Они живут в трехэтажном оштукатуренном доме. Вероятно, это стандартные дома для советских учёных высокого ранга. Жена Арцимовича читает английские романы в подлиннике. Но у неё нет большой разговорной практики. Она дважды прочитала «Унесённые ветром». У неё в библиотеке множество английских и американских детективных романов… Наш праздничный ланч длился три с половиной часа вместо обычных двух с половиной, и мы прямо оттуда отправились на заключительный банкет.
Московский физический институт находится на западной окраине города, а все другие московские лаборатории расположены недалеко от университета, на юго-западе. Институт возглавляется академиком Арцимовичем и академиком Курчатовым, который сделал замечательный доклад по контролируемым термоядерным реакциям в Харуэлле (Англия), во время визита Булганина и Хрущёва в Англию. Он болен и не смог присутствовать»[80].
Прорыв в контактах советских физиков с иностранными учёными, безусловно, был заслугой И. В. Курчатова. Поражают темпы, с которыми шёл этот процесс. Курчатов понимал, что нельзя упускать ни минуты, что надо действовать, закрепляя связи с зарубежными институтами, лабораториями и отдельными учеными. Надо было организовывать международные конференции, выставки достижений, надо приглашать видных иностранных учёных и предоставлять возможность своим выезжать за рубеж. Говорить о полной открытости не приходилось: всегда было и есть, и будет то, что страны хотят утаить от своих соседей.
С 1956 г. значительно выросло число иностранных членов Академии наук СССР. Только в 1958 г. их стало на 10 человек больше. Были приняты в их число: Х. Альфвен и М. Сигбан (Швеция), Э. Амальди (Италия), Л. де Бройль и Л. Неель (Франция)[81], Дж. Д. Бернал и С. Ф. Пауэлл (Англия), Г. Герц (ГДР, отработавший в СССР около десяти лет), П. Савич (Югославия), С. Кая (Япония) и Г. Наджаков (Болгария)[82].
ВТОРОЙ ВИЗИТ Л.А. АРЦИМОВИЧА ЗА РУБЕЖ
27 июля – 1 августа 1956 г. Л. А. Арцимович по приглашению Х. Альфена (который после визита И. В. Курчатова в Харуэлл успел побывать в Институте атомной энергии) присутствовал на VI Международном астрофизическом симпозиуме в Стокгольме и выступил с докладом «Исследования импульсных разрядов в связи с возможностью контролируемых термоядерных реакций»[83]. Благодаря новым идеям Альфвена Стокгольм стал своеобразной Меккой для специалистов по космической физике и проводящим газам. Для докладов советской делегации были выделены два дня, когда астрономический симпозиум, собственно говоря, уже закончился. От СССР в Стокгольм вместе с Л. А. Арцимовичем, руководителем группы, прибыли И. Н. Головин, А. Я. Киппер, Э. Р. Мустель, А. Б. Северный, Я. П. Терлецкий. Самой большой была делегация Англии (22 человека), за ней шли Швеция и США (18 и 15 человек соответственно). На симпозиум прибыли специалисты из 15 стран мира. Среди них были Р. С. Пиз, О. Бунеман, П. Тонеманн, Г. В. Бэбкок, Л. Бирман, А. Шлютер. Если астрономы обсуждали проблемы магнитогидродинамики со своей, «внеземной», точки зрения, то доклады физиков СССР были напрямую связаны с «наземной» физикой плазмы.
В трудах симпозиума советские доклады были опубликованы на немецком языке, а все остальные – на английском. В то время последний не был «в моде» у нас в стране, а немецкий прижился ещё с XVIII века. Его подвергали остракизму во время Первой мировой и, конечно, во время Второй мировой войн. Оба докладчика, Л.А. Арцимович и И. Н. Головин, владели немецким языком свободно.
В заключение своего доклада Л. А. Арцимович сказал: «Мы проверили некоторые результаты исследований мощных импульсных разрядов. Самый важный из этих результатов – это подтверждение экспериментальной возможности получения очень высоких температур – порядка миллиона градусов. Дальнейшее повышение температуры возможно только благодаря переходу к ещё более высокой скорости подъёма тока при разряде… При достаточно большой скорости подъёма тока можно рассчитывать на возникновение интенсивных термоядерных реакций в момент первого сжатия. Практические перспективы дальнейшей работы в этом направлении зависят в целом оттого, удастся ли создать такие предпосылки, при которых плазменный шнур при увеличении тока выдержит множественные колебания, не распадаясь или не касаясь стенок… При рассмотрении проблемы в целом нужно заметить, что путь через кратковременное повышение температуры плазмы при коротком импульсном разряде представляет собой только одно из очень многих направлений, по которым можно пойти в решении задачи по осуществлению контролируемых термоядерных реакций»[84].
А вот что спустя много лет писал участник того стокгольмского симпозиума В. Бостик, имя которого связано в науке с плазмонами: «В последний день симпозиума (это была суббота) состоялось неожиданное выступление некоторых членов русской делегации. Головин и Арцимович доложили о cвоих успехах в области контролируемых термоядерных исследований… Они представили работу по пинчам с осевым магнитным полем. Эффектное выступление русских по УТС уже было сделано в апреле 1956 г., но США всё ещё медлили с публикацией своей секретной информации по УТС»[85].
ЛЕНИНСКАЯ ПРЕМИЯ – Е. К. ЗАВОЙСКОМУ
В ноябре того же 1956 г. в Комитет по Ленинским премиям по науке и технике поступили представления на соискание Ленинской премии Завойского за работы по открытию и изучению ЭПР от следующих организаций: от Учёного совета Института физических проблем (за подписью директора П. Л. Капицы и учёного секретаря А. А. Абрикосова, будущих Нобелевских лауреатов); от Учёного совета ЛИПАН (за подписью зам. директора А. П. Александрова и учёного секретаря С. А. Баранова); от Учёного совета Казанского университета (за подписью ректора М. Т. Нужина и учёного секретаря Л. П. Соколова); от Президиума Казанского филиала Академии наук (за подписью профессора Л. М. Миропольского и учёного секретаря К. В. Никонорова)[86].
Ленинские премии возобновлялись после длительного перерыва в связи с 40-летней годовщиной Октябрьской революции (в то время эти годовщины были «верстовыми столбами» в истории страны). О высокой оценке работы Е.К. Завойского на государственном уровне свидетельствует то, что список лауреатов, опубликованный в центральных, а затем во всех остальных газетах в день рождения вождя революции, начинался с Завойского, и он «за открытие и изучение парамагнитного резонанса» премировался один, без коллектива[87].
Как недавно отметил профессор А. А. Рухадзе, открытие Е. К. Завойского, не имевшее прямого отношения к тематике ИАЭ, а, следовательно, и к атомному проекту, было всё же выдвинуто на Ленинскую премию, и этой премии Евгений Константинович был удостоен. А я замечу, что именно потому, что ЭПР не имел никакого отношения к тематике ИАЭ, Завойский и был удостоен премии: ведь будь это «атомная» тематика, надо было бы её как-то открыто, в печати обозначить. В тот же год Ленинской премии удостоен и академик И. В. Курчатов, но он шёл по закрытому списку, его имя в газетах даже не упоминалось.
К сожалению, мне не довелось увидеть те документы, которые инициировали вышеназванные представления. Но не просто же так они возникли все вместе и в одно время. Без сомнения, главными инициаторами выдвижения работ Завойского по ЭПР можно считать академиков И. В. Курчатова и П. Л. Капицу. В советское время было принято считать, что всё на свете «мы» сделали раньше всех и лучше всех. Но в конкретном случае с ЭПР Завойского это желание быть «впереди планеты всей» совпадало с объективным положением дел.
Можно было бы сказать, что путь к Ленинской премии для Е. К. Завойского был усыпан розами, вот только шипы были большими и ядовитыми: в связи со скандальной историей, разыгравшейся в марте 1957 г. по инициативе доктора физ.-мат. наук Я. Г. Дорфмана, обвинившего Завойского чуть ли не в плагиате его идеи 1923 г., многие члены Академии наук выступили в защиту выдвигавшегося на эту премию Е. К. Завойского[88]. Среди них был и Л. А. Арцимович[89]. Согласно стенограмме заседания секции физики Комитета по Ленинским премиям в области науки и техники, он сказал: «работа Завойского представляет собой одно из самых выдающихся экспериментальных открытий, сделанных в нашей стране за последние пятнадцать лет. Когда мы говорим «открытие» – это есть действительно открытие – это экспериментальное обнаружение нового явления, которое сыграло большую роль в науке – на нём основан целый ряд отраслей физики твёрдого тела. В этом смысле ни у одного из физиков не может быть сомнения, что первая работа, которая заслуживает присуждения Ленинской премии, является работа Завойского». И далее: «Мне совершенно ясно, что такая работа, как Завойского, представляет действительно открытие, очень крупное исследование, сделанное давно и разросшееся уже в целую область, несомненно, заслуживает присуждения Ленинской премии – по научному значению, по оригинальности и по длительной проверке её временем. Мне кажется, что следует учитывать, в какой степени эта работа дала свою отдачу физике. Поэтому работы 1956 года, как бы они не были блестящи, не стоит в этой связи рассматривать, так как настоящий отклик на них не поступал ещё и точного суждения не может быть. И поэтому работы 1956 года нужно вычеркнуть. А что касается работы Завойского, то тут нет сомнения, … у Завойского настолько 100%-ная гарантийная вещь, и ему ничего не было присвоено. Завойский – бесспорная кандидатура, а остальные не тянут».
Среди множества телеграмм, полученных Евгением Константиновичем в связи с присуждением Ленинской премии особенно дорога была для него телеграмма от академика П. Л. Капицы: «Дорогой Евгений Константинович! Сердечно поздравляю с Ленинской премией, отмечающей Ваше крупное открытие, которое должно было бы получить официальное признание уже много лет назад. Желаю успехов в работе. Искренне Ваш Капица»[90].
Много лет спустя, когда стареющий Пётр Леонидович был-таки удостоен Нобелевской премии (1978 г.), моя мама поздравила его с этой высочайшей в науке наградой и получила от него телеграмму следующего содержания: «Дорогая Вера Константиновна, был очень тронут Вашими поздравлениями с Нобелевской премией. Всегда считал, что уж кто-кто должен был получить Нобелевскую премию, так это Евгений Константинович. Желаю Вам всего хорошего в Новом году. Ваш П. Капица».
ВЕНЕЦИЯ, ВЕНЕЦИЯ, КТО НЕ МЕЧТАЛ О НЕЙ
В июне 1957 г. Л. А. Арцимович побывал на Третьей Международной конференции по ионизационным явлениям в газах, проходившей в Венеции. Франция, Германия, Великобритания, Швеция, США и СССР представили на ней доклады по разным аспектам теоретических и экспериментальных программ в области УТС[91]. Один из её участников, тогда молодой человек, Арнульф Шлютер (Западная Германия), приехавший вместе с маститым астрофизиком Л. Бирманом, вспоминал позднее: «Что отличало эту конференцию от последовавших за ней, так это то, что в трёх странах, Великобритании, США и СССР, работы по УТС были закрытыми как секретные. Не столь секретные, как после замечательного визита Курчатова в Харуэлл, когда он приподнял завесу над советскими работами по синтезу, что после того визита также два других правительства придали гласности тот факт, что работы по синтезу ведутся и на хорошем уровне. Также было заявлено, что для осуществления синтеза высокотемпературная плазма должна быть заключена в магнитное поле. Однако каким должно было быть это поле, об этом не говорилось, а равно и о том, как можно достигнуть гигантских температур[92]».
АКАДЕМИК-СЕКРЕТАРЬ
1957 г. принёс и Арцимовичу, и Завойскому много побед: первый был избран исполняющим обязанности академика-секретаря Отделения физико-математических наук (с 1960 г. – академик-секретарь) и таким образом занял в Академии наук один из влиятельных постов. «В какой-то степени академика-секретаря Отделения можно сравнить с министром, руководящим крупной отраслью промышленности, – писал академик А. М. Прохоров, сменивший в 1973 г. Арцимовича на этом посту. – От его объективности и широты научного кругозора зависит, насколько быстро найдут дорогу в жизнь новые идеи и открытия. В то же время академик-секретарь должен быть достаточно дальновидным, чтобы вовремя поддержать те направления, которые, хотя и не находят непосредственных практических применений и не сулят быстрых и лёгких успехов, играют решающую роль в процессе познания окружающего мира»[93].
Несколько в другом ракурсе характеризовал деятельность Л. А. Арцимовича в качестве академика-секретаря астроном член-корреспондент АН СССР И. С. Шкловский: «Несколько сдала свои позиции мафия Института атомной энергии им. Курчатова, где долгие годы блистал наш покойный академик-секретарь Лев Андреевич Арцимович. Какие дела проворачивал! Ещё переть и переть до реального открытия термоядерного синтеза, а уже мы имеем трёх молодых академиков, из них один, кажется, вполне толковый. В наши дни сила этой мафии состоит в причастности к ней самого Президента и в наличии мощного филиала в соседнем ядерном отделении»[94].
Став quasi-министром в Академии наук, Лев Андреевич принял и дополнительные обязанности: в своих высказываниях на многочисленных академических и прочих собраниях он не должен был отклоняться от официальных позиций ЦК КПСС. Шаг в сторону – и тут же возникало письмо-донос. Примером может служить письмо заведующего Отделом науки, вузов и школ ЦК КПСС В. А. Кириллина от 10 января 1957 г, где он доводит до сведения ЦК, что Арцимович неточно процитировал Энгельса да «не так» выразился об отечественных философах[95].
Другим примером, что не всё шло гладко у академика-секретаря, может служить письмо инструктора Отдела науки, вузов и школ ЦК КПСС А. С. Монина (впоследствии академик, директор Института океанологии), который писал «куда следует», что «тов. Арцимович не оправдал оказанного ему доверия. По материалам КГБ, он допускает в своей среде резко антисоветские высказывания и выпады против руководителей партии и правительства». И далее: «Тов. Арцимович должен быть немедленно отстранён от руководящей организационной работы, и Президиуму АН СССР было рекомендовано подготовить избрание на пост академика-секретаря другого учёного. С тов. Курчатовым была достигнута договоренность, что он поставит вопрос об освобождении тов. Арцимовича от обязанностей академика-секретаря Отделения в целях усиления его научной работы в Институте атомной энергии»[96].
Что следует из этого письма? Во-первых, что отстранение Л. А. Арцимовича не состоялось, а во-вторых, что работы в ИАЭ продолжали находиться под недреманным оком «органов». И в- последних, что в коллективе академика (и не только у него) был свой штатный стукач.
По свидетельству И. Н. Головина, «И. В. Курчатов опасался, что Л. А. Арцимович, руководивший экспериментальными исследованиями по управляемому синтезу, со своим чувством собственного превосходства может нетактичным шагом затруднить налаживание международных контактов. Из-за этого он не пустил Арцимовича ни на Вторую международную конференцию по мирному использованию атомной энергии в Женеве 1958 г., ни в Англию весной 1959 г. в ответную поездку по приглашению сэра Джона Кокрофта»[97].
ВЫСТУПЛЕНИЕ В ЛУЖНИКАХ
Е. К. Завойский, находясь в статусе члена-корреспондента АН СССР, был полностью погружён в работу, одних научных статей за 1957 год у него было опубликовано шесть[98].
После присуждения Ленинской премии Е. К. Завойский должен был «отработать» эту награду: 1 июня 1957 г. его (беспартийного!) обязали выступить на митинге в Лужниках с приветствием по поводу возвращения Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова из поездки по странам Азии. Это было его единственным выступлением на таком многолюдном мероприятии.
Текст приветствия был «спущен» моему отцу «сверху». Ему вся эта затея совершенно не нравилась, а времени на «долбежку» заняла предостаточно: текст надо было прочитать, от него не отклоняться и точно уложиться в отпущенные для приветствия минуты, за которые отец мой должен был от своего лица выразить лояльность партии и правительству всей советской научной интеллигенции: «Замечательные результаты вашей поездки, – значилось в шпаргалке, – помогут, конечно, объединить сотрудничество между нашими учёными и учёными стран, которые вы посетили. Учёные и вся советская интеллигенция одобряют и целиком поддерживают политику компартии и советского правительства, направленную на дальнейшее процветание экономики и культуры нашей советской родины»[99].
28 сентября 1957 г. Евгению Константиновичу исполнилось пятьдесят лет, и, как было принято, он получил поздравление от и. о. академика-секретаря Отделения физико-математических наук Л. А. Арцимовича. Он и учёный секретарь А. Н. Лобачёв желали юбиляру «на долгие годы плодотворной научной деятельности на благо нашей родины»[100].
ЭЛЕКТРОННО-ОПТИЧЕСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАТЕЛИ
Хотя электронный парамагнитный резонанс на всю жизнь остался любимейшим детищем Евгения Константиновича, не забывал он и электронно-оптические преобразователи, над которыми работал ещё во время пребывания в КБ-11[101]. Работы по этой тематике он продолжил в ИАЭ. Его сподвижниками в этой области были А. Г. Плахов, Г. Е. Смолкин, С. Д. Фанченко и, конечно, М. М. Бутслов, с которым он познакомился ещё в Сарове. В течение многих лет Евгений Константинович был участником совещаний и семинаров по этой тематике.
12-15 ноября 1957 г. в Ленинграде состоялось Х Всесоюзное совещание по научной фотографии[102]. Оно было посвящено одной из наиболее стремительно развивавшихся проблем фотокинотехники - высокоскоростной фотографии и кинематографии. К тому времени в СССР уже десять лет существовала Комиссия по научной фотографии и кинематографии Академии наук, председателем которой был член-корреспондент К. В. Чибисов, и совещание было организовано этой комиссией совместно с Государственным оптическим институтом им. С. И. Вавилова. Высокоскоростная фотография, как в своё время появление микроскопа, революционно расширяла возможности наблюдения таких процессов, которые прежде оставались для человеческого глаза вне границ досягаемости. Развитие высокоскоростной фотографии и кинематографии сулило прогресс в изучении явлений атомной физики, аэродинамических и гидродинамических процессов, взрывов и разрушений материалов при ударных нагрузках, электрических разрядов в газах и других явлений, имеющих как военный, так и научный интерес. Совещание вызвало большой интерес со стороны множества отечественных организаций. На пленарном заседании вслед за вступительным словом академика А. А. Лебедева прозвучал доклад М. М. Бутслова, который рассказал о разработанных им новинках – ЭОПах (ПИМ-3 и ПИМ-4). Второй доклад коллектива авторов, в число которых входил и Е. К. Завойский, был посвящен вопросу о предельном временнóм разрешении, был зачитан молодым сотрудником Евгения Константиновича С. Д. Фанченко.
Через год Е. К. Завойский стал «заочным» участником IV Международного конгресса по высокоскоростной фотографии, проходившего в западногерманском городе Кёльне с 22 по 27 сентября (1958 г.)[103]. Конгресс собрал 350 специалистов из 17 стран мира. Ответственность за проведение заседаний взяло на себя Немецкое фотографическое общество. На этот конгресс был представлен доклад Е. К. Завойского с соавторами М. М. Бутсловым, А. Г. Плаховым, Г. Е. Смолкиным и С. Д. Фанченко «Электронно-оптический метод исследования быстропротекающих процессов».
На Западе о IV-м Международном конгрессе 1958 г. писали, что он был особенно интересен тем, так как на нём были представлены советские исследования по высокоскоростной фотографии. Никто не сомневался, что в СССР такие работы проводились в связи с ракетами, ядерным оружием и реакторами ядерного синтеза. В Кёльне советские физики «представили новые приборы и привели в изумление западных коллег своими результатами»[104].
«К началу 50-х годов, – писал позднее специалист в этой области, сотрудник ФИАНа М. Я. Щелев, – высокоскоростная фотография оформилась в научное направление: в 1952 г. в Вашингтоне состоялся первый международный конгресс, организованный крупным немецким учёным профессором Г. Шардиным – основателем принципа многокадровой съёмки с импульсной подсветкой и Дж. Вэдделлом – известным американским специалистом в области оптико-механической фотографии и её применения»[105]. Губерт Шардин ещё при национал-социалистах был известен как специалист высокого класса в области баллистики. Тогда он работал в Институте баллистики технической академии ВВС. После окончания Второй мировой войны он продолжил работы, находясь в местечке Сен-Луи, где в 1958 г. был официально организован немецко-французский исследовательский институт Сен-Луи. Американец Джон Х. Вэдделл был в 1950-х годах менеджером по промышленной и технической фотографии компании Воллензэк, куда он пришёл из Лабораторий Белл Телефон. Шардину и Вэдделлу было суждено стать основателями международных конгрессов по высокоскоростной фотографии, которые вот уже более полувека проводятся с периодичностью раз в два года.
А вот что писал в многотиражке ИАЭ участник работ по высокоскоростной фотографии С. Д. Фанченко[106], ученик Е. К. Завойского: «Этот вопрос (о возможности делать снимки с экспозицией миллионные, стомиллионные, миллиардные доли секунды. – Н. З.) остро встал перед техникой и физикой высокоскоростной фотографии в начале 50-х годов, когда усовершенствование оптико-механических высокоскоростных камер достигло некоторого «потолка возможного». Самый мощный из тогдашних методов осуществления высокоскоростных затворов, так называемых «луп времени», заключался в том, чтобы на пути от фотообъектива к фотоплёнке заставить свет отразиться от быстро вращающегося зеркала. При этом в технике вращения зеркал было достигнуто такое совершенство, что скорость вращения лимитировалась лишь опасностью разрушения зеркала центробежными силами. Весьма совершенным прибором этого класса явилась отечественная установка СФР, способная «останавливать» мгновения длительностью в стомиллионные доли секунды... Но можно ли повысить временнóе разрешение ещё в тысячи, может быть, в миллионы раз?
Исследование этого вопроса академиком Евгением Константиновичем Завойским и автором позволило дать в 1954 году ответ – да, можно, если воспользоваться в качестве «лупы времени» электронно-оптическим преобразователем…
Широкую дорогу научным применениям ЭОПов открыл Е. К. Завойский, создавший в нашем институте в начале 50-х годов коллектив молодых физиков, который с энтузиазмом взялся за дело. Вскоре на основе тогда единственного в мире советского многокаскадного ЭОПа были созданы уникальные приборы для ядерной физики, астрономии и спектроскопии плазмы (люминесцентная камера, искровые счётчики высоким временным разрешением и др.). Эти работы получили широкое признание и послужили толчком к быстрому развитию техники ЭОПов во всём мире.
В принципе можно создать ЭОП с временным разрешением 10-14 с. Реальный отечественный прибор ПИМ-3 обеспечивает временнóе разрешение порядка нескольких пикосекунд в наиболее благоприятных условиях опыта и порядка 10-11 с в обычных измерениях. С помощью этого прибора у нас впервые было обнаружено свечение искр с полной длительностью 10-10 с, а в ФИАне изучена структура ультракоротких лазерных импульсов длительностью 10-11 с.
В последнее время в нашей лаборатории разработан совместно с М. М. Бутсловым и П. А. Тарасовым новый времяанализирующий ЭОП под названием «пикохрон». Прибор, специально предназначенный для наблюдения процессов пикосекундного диапазона длительности, снабжён новой системой развёртки изображения – СВЧ-резонаторами на длину волны 3 см. Он уже позволил нам «остановить» самое короткое мгновенье – около одной пикосекунды. Мы постараемся сократить этот прекрасный миг ещё в несколько раз.
Физики знают, как захватывающе интересны, как прекрасны бывают мгновенья, остановленные методом высокоскоростной фотографии. Они полны неожиданностей, они позволяют заглянуть в самую суть явлений нелинейной оптики, физики твёрдого тела, физики плазмы, ядерной физики. Что ж, гётевский Фауст наметил очень правильную программу действий».
В последние годы жизни Е. К. Завойский был привлечён С. Д. Фанченко к редактированию книги «Электронно-оптические преобразователи и их применение в научных исследованиях», вышедшей уже после его кончины[107]. Авторами её значились М. М. Бутслов, Б. М. Степанов и С. Д. Фанченко, но фактически это был венок на могилу безвременно ушедшего «короля катода» М. М. Бутслова[108]. В предисловии Евгений Константинович писал: «Книга интересна тем, что её авторы были почти всегда пионерами в этой области. Они использовали разработанные приборы не только в физике, но как энтузиасты в этой технике настойчиво «внедряли» их в астрономическую практику, в биологию, в медицину и т. п. Вспоминается, что дело доходило до курьёзов, когда не удавалось убедить астрономов и оптиков в необходимости использовать усилители света, в которых фотографически регистрировался каждый электрон, вылетавший из фотокатода. Им казалась непривычной картина далёкой туманности или спектра, состоящая из точек – следов отдельных электронов. Трудно было «расстаться» со снимками, где подобные картины были «гладкими», с полутонами. Забывали, что для этого требовались яркие источники света. Но теперь подобное – достояние истории».
ЛЕНИНСКАЯ ПРЕМИЯ − Л. А. АРЦИМОВИЧУ И КОЛЛЕКТИВУ
За полгода до присуждения Ленинских премий на 1958 г., 21 октября 1957 г. в Институте атомной энергии состоялось заседание Научно-технического совета, выписка из протокола которого сохранилась[109]. В тот день обсуждалось выдвижение работы Л. А. Арцимовича и его коллектива на соискание Ленинской премии на 1958 года. На заседании присутствовали 28 членов НТС (список отсутствует), в том числе академики И. В. Курчатов (председатель), И. Е. Тамм и И. К. Кикоин. Хотя выписка из протокола – это не прямая речь вышеназванных академиков, всё же её стоит привести: «Академик И. Е. Тамм предлагает выдвинуть на соискание Ленинской премии по физике на 1958 год цикл исследований по импульсным газовым разрядам большой мощности. Эти исследования ведутся в Институте атомной энергии АН СССР в связи с разработкой проблемы управляемой термоядерной реакции. Полученные результаты представляют значительный вклад в физику, в частности, они сыграли существенную роль в правильном понимании многих вопросов физики высокотемпературной плазмы. Данные работы являются первыми в мировой науке исследованиями, в которых достигнуты температуры вещества, приближающиеся к температурам в недрах звёзд (миллионы градусов). В ходе исследований были обнаружены совершенно неожиданные явления (нейтронное и жесткое рентгеновское излучение плазмы), которые представляют большой интерес для астрофизики. Важным достижением является создание теории происходящих процессов, позволившей качественно, а в значительной части и количественно, объяснить основные черты наблюдаемых явлений. Проделанный цикл исследований является необходимым и важным этапом на пути к созданию управляемой термоядерной реакции.
Академик И. К. Кикоин поддерживает предложение академика И. Е. Тамма, считая названные работы, безусловно, достойными Ленинской премии. Напоминает, что Учёный совет Института выдвинул эти исследования ещё в прошлом году, однако авторы работы просили отложить представление из-за того, что к тому времени ещё не могла быть сделана достаточно полная оценка работ со стороны советской и мировой научной общественности. К настоящему времени рассматриваемые работы нашли повсеместно широкое признание и названные соображения отпадают.
Академик И. В. Курчатов присоединяется к предложению И. Е. Тамма и выступлению И. К. Кикоина. Высоко оценивая эти работы, считает, что они удовлетворяют всем требованиям, предъявляемым к работам, выдвигаемым на Ленинские премии».
27 октября 1957 г. датировано письмо академика И. В. Курчатова в Комитет по Ленинским премиям в области науки и техники при Совете Министров СССР: «Научно-технический Совет Института атомной энергии Академии наук СССР на заседании от 21 октября 1957 года постановил представить на соискание Ленинской премии за 1958 год в области физики цикл работ на тему «Исследование мощного разряда в газе для получения высокотемпературной плазмы»[110].
Работы коллектива авторов докладывались на сессии отделения физико-математических наук АН СССР от 12 июня 1956 года и были опубликованы в журнале «Атомная энергия» № 3 и № 5 за 1956 год и в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» том 33 за 1957 год.
Данный цикл исследований связан с разработкой проблем использования управляемый термоядерной реакции. Опубликование этих работ вызвало многочисленные отклики и дискуссии среди физиков многих стран и активно обсуждались как в нашей стране, так и мировой научной общественностью. Беспрецедентные в мировой науке экспериментальные и теоретические исследования газового разряда, позволившие осуществить нагрев вещества до нескольких миллионов градусов, впервые были направлены на достижение высокой цели мирного использования энергии слияния ядер лёгких элементов. Опубликованные работы получили высокую оценку и выдвинули советские исследования в области физики плазмы на первое место в мировой науке.
Исследования выполнены под руководством академика Л. А. Арцимовича. Руководящая роль в разработке теоретических вопросов принадлежит академику М. А. Леонтовичу. Институтом представляется следующий авторский коллектив: Л. А. Арцимович – научный руководитель, А. М. Андрианов, О. А. Базилевская, С. И. Брагинский, И. Н. Головин, М. А. Леонтович, С. Ю. Лукьянов, С. М. Осовец, И. М. Подгорный, В. И. Синицын, Н. В. Филиппов и Н. А. Явлинский. Директор Института Атомной энергии АН СССР академик И. В. Курчатов».
В тот же день, 27 октября, приведённая выше выписка из протокола была подписана И. В. Курчатовым и вместе с его отзывом направлена в Комитет по Ленинским премиям.
От внешних организаций отзывы прислали академики П. Л. Капица и Н. Н. Семёнов. Пётр Леонидович писал: «Осуществление управляемой термоядерной реакции является важнейшей и крупнейшей проблемой, стоящей перед современной физикой. Достаточно указать, что успешное решение этой проблемы дало бы в руки человечества неисчерпаемый источник энергетического сырья и угроза возможного истощения энергетических ресурсов земного шара перестала бы стоять перед человечеством. Современное состояние ядерной физики уже дает возможность достаточно точно сформулировать те физические условия, при которых возможно течение управляемой термоядерной реакции. Эти условия показывают, что осуществление управляемой термоядерной реакции лежат на гранях возможностей современной техники и представляют одну из труднейших проблем. Уже сейчас над решением этой проблемы работают самые мощные научные коллективы крупнейших стран, и я думаю, что при непрерывно происходящем техническом прогрессе есть полное основание предполагать, что в ближайшие десятилетия эта проблема найдёт своё решение.
В ходе искания этого решения центральной задачей является изучение свойств газовой плазмы и методов её нагревания до очень высоких температур, порядка миллионов градусов. Необходимость этих исследований сама собой очевидна, так как термоядерная реакция в чистом виде может только происходить в высокотемпературной плазме. Поэтому научными исследованиями свойств высокотемпературной плазмы сейчас занят ряд учёных во всех научных центрах мира.
Цикл работ, которые академик Арцимович сделал со своими сотрудниками и которые сейчас выставлены на соискание Ленинской премии, по сравнению с аналогичными работами по плазме, опубликованными за последние два-три года как у нас, так и за рубежом, с моей точки зрения, являются наиболее значительными и представляют крупный шаг в понимании физических процессов, происходящих при искровом методе нагревания плазмы. В представленной работе не только подробно изучены физические состояния нагреваемой таким путём плазмы, но также даётся количественная теория основного механизма, сообщающего кинетическую энергию ионам и атомам газа, происходящему благодаря так называемому «пинч-эффекту». Этот эффект, как показано в данных исследованиях, представляет своеобразное магнитогидродинамическое явление, сводящееся к тому, что происходящее в центре по оси разряда повышение температуры имеет кумулятивный характер, благодаря чему происходит больший рост температуры ионов и атомов, чем электронов.
Этот механизм обусловлен нарастающей характеристикой тока и оказывается более эффективным для повышения температуры плазмы, чем тот, который происходит обычно от тока и который обусловливается непосредственным столкновением атомов с ускоренным полем с электронами. В представленной работе этот сложный процесс «пинч-эффекта» изучен как теоретически, так и экспериментально. Все представленные работы не только проведены на высоком экспериментальном уровне, не оставляющем сомнения в правильности получения количественных результатов, но и с большой экспериментальной изобретательностью и смелостью. Далее, в этих работах показано, что даже при наиболее мощных разрядах в дейтерии, которые удавалось осуществлять, температура плазмы, хотя и была близка к той, при которой можно ожидать возникновения термоядерной реакции, но всё же пока недостаточна для получения таким путем нейтронов. Всё же авторы этих работ обнаружили, что при некоторых условиях прохождения разряда через дейтерий в определённые моменты образуются значительные количества нейтронов, хотя, как чётко показано в работе, они не термоядерного происхождения. Таким образом, открыто новое явление, физическую природу которого пока не удалось полностью установить. Экспериментально обнаружено, что явление сопровождается рентгеновскими излучениями, что, по-видимому, указывает, что эти нейтроны обязаны своему возникновению присутствию в разрядах отдельных скорых ионов и электронов, механизм создания которых ещё не понят.
Опыты Арцимовича и сотрудников сейчас повторены за границей (О. A. Anderson, W. R. Baker etc. – Neutron production in linear deuterium pinches. University of California. Radiation Laboratory Contract № W-7405-eng-48. March, 1957) и полностью подтверждены. На данном этапе без более полного понимания механизма явления оценить значимость открытия нового метода получения нейтронов как для науки, так и для практики трудно. Некоторые учёные (P. C. Thonemann – The Russian Controlled Thermonuclear Experiments. Nuclear Power. Aug. 1956. P. 169-172) придают ему уже сейчас исключительное значение и даже видят в нём ключ к объяснению природы космического излучения. Несмотря на то, что с нашей точки зрения, такие заключения преждевременны, всё же открытие в области высокотемпературной плазмы, дающее новое непредвиденное направление развитию научного исследования, надо рассматривать на данном этапе работ по термоядерным процессам как крупное достижение. Таким и является, с моей точки зрения, открытие, сделанное в работе Арцимовича и его сотрудников.
Поэтому я считаю, что как само исследование искрового разряда плазмы, так и сделанное открытие нового механизма получения нейтронов в плазме – достаточно значительное научное достижение в масштабах мировой науки, чтобы им была присуждена премия имени Ленина.
Единственно я воздержусь от оценки творческого участия в работе каждого отдельного работника в выдвинутом многочисленном коллективе в 12 человек. По-видимому, некоторые из них являются только квалифицированными помощниками в отдельных работах всего комплекса, выдвинутого на соискание премии. При присуждении премии такой крупной поисковой работы и сделанного открытия, мне думается, не следует ставить творческих руководителей этой работы на одном уровне с техническими исполнителями, как бы искусно и самоотверженно они бы ни работали. П. Л. Капица. 31 октября 1957 г.»[111].
Получив письмо из Комитета с предложением прислать свой отзыв о работе Л. А. Арцимовича и его коллектива, 22 января 1958 г. Капица пишет: «На Ваш запрос дать отзыв на работу Л. А. Арцимовича с сотрудниками сообщаю, что мной уже был дан отзыв по просьбе самого Арцимовича.
За это время моё мнение об этой работе не изменилось, Я считаю её по-прежнему достойной присуждения Ленинской премии по физике. Копию отзыва прилагаю.
Что касается присуждения премии соавторам Л. А. Арцимовича, то я считаю, что дробление Ленинской премии ни при каких обстоятельствах нежелательно. Материальная сторона награждения в этом случае сводится до уровня ниже премий, присуждаемых Президиумом Академии наук СССР. Что касается самого звания лауреата Ленинской премии, то такое дробление также неправильно, поскольку каждый работник в отдельности за выполненную им работу не смог бы самостоятельно получить Ленинскую премию. Поэтому дробление премии ведёт к снижению значимости звания «Лауреат Ленинской премии».
Как принцип Ленинская премия должна присуждаться только руководящему работнику – одному или, в крайнем случае, двум учёным. Если же работа исключительно крупная, то каждому из участников должна быть присуждена целая премия. П. Л. Капица»[112]. В феврале 1958 г. в Физическую секцию Комитета поступил отзыв академика Н. Н. Семёнова: «Работы авторского коллектива, руководимого Арцимовичем Л. А., опубликованные в 1957 г.[113] в журнале «Атомная энергия», посвящены получению и исследованию высокотемпературной плазмы, нагреваемой пропусканием большого тока через газ при импульсном разряде конденсаторов. При этом были наблюдены новые физические явления и развиты теории, имеющие самостоятельное и принципиальное значение для физики плазмы и представляющие, кроме того, существенный вклад в разработку проблемы регулируемой термоядерной реакции.
Главные результаты были получены впервые до опубликования аналогичных работ за рубежом. Перечислим их.
Впервые были наблюдены нестационарные явления в плазме в условиях, когда магнитное давление больше газокинетического.
Обнаруженное интенсивное сжатие плазмы приводило к огромным скоростям движения ионизованного газа, достигавшим 3·107 см/с.
В дейтериевой плазме была получена температура до 3·106 (300 эВ) и была наблюдена ядерная реакция. Эта реакция, по-видимому, не связана с энергией хаотического движения ионов, но была вызвана ионами, претерпевшими магнитное ускорение в плазме, быстро сжимающейся вместе с магнитным полем.
Интенсивно сжимающаяся плазма была источником не только нейтронов, но и гамма-квант с энергией до 300 кВ. В разрез с обычным представлением о диамагнитных свойствах плазмы было обнаружено, что плазма обладает парамагнитными свойствами и втягивает в себя магнитные силовые линии.
С помощью спектроскопических измерений были измерены концентрации и температуры ионов.
Следует упомянуть также о новых разработанных методах исследования плазмы (измерения давления в плазме, импульсная спектроскопия и др.), которые сейчас находят широкое применение за рубежом.
Из теоретических работ следует отметить разработку теории процессов в быстро сжимающейся плазме, основанную на идее об ускорении электронов и ионов магнитными силами. Эта теория позволила объяснить основные закономерности мощных разрядов, в частности, неустойчивости, возникающие в плазменном шнуре тока.
В целом в результате работ вышеназванного авторского коллектива создан новый раздел физики плазмы, являющийся одновременно существенным вкладом в разработку проблемы управляемых термоядерных реакции и имеющий значение в других областях физики (астрофизика). Ознакомление с работами показывает, что все участники коллектива, возглавляемого Арцимовичем, принимали активное и решающее участие в достижении вышеперечисленных результатов, а именно: экспериментальные исследования процессов сжатия плазменного шнура и достижение высокой температуры – Арцимович, Андронов (Андрианов. – Н. З.), Базилевская.
Обнаружение нейтронов и гамма-лучей в разряде – Арцимович, Андронов (Андрианов. – Н. З.), Лукьянов, Синицын, Филиппов, Подгорный.
Инерционная теория импульсных разрядов – Леонтович и Осовец.
Общая теория сжимающегося шнура – Брагинский.
Спектроскопические исследования разряда – Лукьянов, Синицын.
Пьезо-метод измерения давления в плазме – Филиппов.
Разработка методов магнитных зондов – Андронов (Андрианов. – Н. З.), Базилевская.
Парамагнетизм плазмы (обнаружение и исследования – Головин и Явлинский.
В соответствии со сказанным считаю, что поименованный авторский коллектив заслуживает присуждения ему Ленинской премии по физике. Академик Н. Н. Семёнов»[114].
В феврале в Комитет поступил ещё один отзыв на работу Арцимовича от сотрудника ИАЭ, доктора физ.-мат. наук Д. А. Франк-Каменецкого: «Рецензируемые работы посвящены одной из центральных проблем современной науки: проблеме осуществления регулируемой термоядерной реакции. Для решения этой задачи необходимо научиться получать полностью ионизованный газ (плазму), нагретый до температур, измеряемых десятками и сотнями миллионов градусов и удерживаемый магнитными силами. Представленные на соискание Ленинской премии работы Л. А. Арцимовича, М. А. Леонтовича и их сотрудников представляют собою существенный шаг в этом направлении. Им удалось нагреть газ (хотя и на краткое время) до температур порядка миллиона градусов. Нагреваемый газ одновременно сжимался магнитными силами, что приводило к существенному возрастанию его плотности. При этом были наблюдены совершенно новые и представляющие существенный научный интерес явления: оказалось, что быстрое сжатие токового шнура сопровождается жестким рентгеновским излучением, а в случае разряда в дейтерии – также и испусканием нейтронов. Последнее не является следствием термоядерной реакции. Как жесткое излучение, так и нейтроны появляются в результате электромагнитного ускорения частиц за счёт нового своеобразного механизма, связанного, по-видимому, с неустойчивостью токового шнура. Конкретный механизм ускорения, к сожалению, авторами не изучен. Они не проделали необходимой для этого работы по исследованию углового распределения ускоренных частиц. Но уже самое обнаружение столь важных новых физических явлений следует оценить как весьма ценный научный результат.
Для объективной оценки представленных работ необходимо сопоставить достигнутые результаты с результатами других исследователей, работавших над той же проблемой. Возможность такого сопоставления появилась в самое последнее время. После того как результаты рецензируемых работ были оглашены в докладе И. В. Курчатова и опубликованы в печати, они вызвали широкий резонанс в мировой литературе и индуцировали опубликование ряда работ английских и американских исследователей, напечатанных в последнем номере английского журнала «Нейчур». Сопоставление этих работ с рецензируемыми позволяет судить, насколько исследователи сумели взять у природы всё, что она может дать. В вопросе о том, возможно ли практически более широко варьировать условия опыта, чем это было сделано, мы можем теперь опираться на опыт их соперников в других странах.
Представленный цикл состоит из ряда работ, не равноценных по своему научному уровню и по ценности достигнутых результатов. Давать общий отзыв по всему циклу работ было бы неправильно. Необходимо разбить их на группы и дать дифференцированную оценку. При этом сопоставление отдельных работ с только что опубликованными работами зарубежных исследователей позволит объективно оценить, какие из представленных работ занимают ведущее положение в современной мировой науке и какие отстали от её уровня. В некоторых случаях придётся пересмотреть оценку работ, сделанную при представлении их на соискание Ленинской премии до опубликования зарубежных работ того же направления.
Первую группу составляют работы Л. А. Арцимовича, А. М. Андрианова, О. А. Базилевской, Ю. Г. Прохорова и Н. В. Филиппова по изучению мощных импульсных разрядов, работы М. А. Леонтовича, С. М. Осовца и С. И. Брагинского по теории этих процессов и работы С. Ю. Лукьянова и И. М. Подгорного о жестком рентгеновском излучении. Именно эти работы были доложены И. В. Курчатовым в Харуэлле и получили высокую оценку в мировой литературе. Они вызвали широкий отклик и стимулировали быстрое развитие работ по термоядерной тематике в ряде стан мира. Эти работы были повторены рядом исследователей в Англии, Швеции, Японии и США, причём первоначальные результаты были полностью подтверждены. Никому из зарубежных исследователей не удалось в этой области пойти дальше Л. А. Арцимовича и его сотрудников. Таким образом, первая группа работ занимает ведущее положение в мировой науке. Именно в этих работах получены рекордные температуры и открыты важные новые эффекты испускания жестких рентгеновских лучей и нейтронов за счёт процессов ускорения, связанного с неустойчивостью. Эти работы, безусловно, заслуживают Ленинской премии…»[115].
22 апреля 1958 г. все советские газеты сообщили о присуждении Ленинских премий, в том числе и академику Л. А. Арцимовичу и его коллективу.
Через три года этот же коллектив зарегистрировал это достижение как открытие с приоритетом от 4 июля 1952 г.: « При исследовании высокотемпературной плазмы установлено неизвестное ранее явление, заключающееся в том, что в плазме при прохождении мощных импульсов тока через дейтерий, возникает нейтронное излучение интенсивностью около 108 нейтронов на разряд. Это излучение обусловлено появлением в плазме группы неравновесных быстрых частиц (дейтронов)».
«Явление нейтронного излучения плазмы» было зарегистрировано как открытие и внесено в Государственный реестр открытий СССР 25 марта 1965 г. за номером 3 с приоритетом от 4 июля 1952 г. Формула открытия: «При исследовании высокотемпературной плазмы установлено неизвестное ранее явление, заключающееся в том, что в плазме, образованной при прохождении мощных импульсов тока через дейтерий, возникает нейтронное излучение интенсивностью около 108 нейтронов на разряд. Это излучение обусловлено появлением в плазме группы неравновесных быстрых частиц (дейтронов)[116]».
УВЫ, ЗЕТА…
Пока Государственный Комитет по присуждению Ленинских премий принимал свои решения, между Англией и США происходили сложные переговоры[117], имевшие непосредственное отношение к тому, чем занимался Л. А. Арцимович. Результатом этих переговоров в конце января 1958 г. стала сенсационная статья «Могучая ЗЕТА – неистощимый источник топлива на миллионы лет», опубликованная в английской прессе. Затем состоялась пресс-конференция с участием Нобелевского лауреата Дж. Д. Кокрофта[118], подтвердившего сказанное. И в газетах, и на пресс-конференции говорилось об осуществлении термоядерной реакции. Увы! Через несколько месяцев сэру Кокрофту пришлось признать, что экспериментаторами была допущена ошибка.
СВОЙ, НО ЧУЖОЙ
Уточнить, когда коллектив Е.К. Завойского был переведён И. В. Курчатовым на новую тематику – изучение физики плазмы – позволила запись в личном деле сотрудника сектора Е. В. Пискарёва[119]. Это произошло к концу 1957 г.[120] Не погрешу против истины, если скажу, что именно с этого момента пути главных героев моего рассказа начали расходиться. В номенклатурном же смысле это произошло в тот момент, когда Л. А. Арцимович был утверждён в должности и. о. академика-секретаря, т. е., говоря его собственными словами, «вытолкнулся» из массы себе равных членов Академии наук.
Слово «карьера» почему-то никогда не звучало в нашем доме. Мы все знали, что у главы нашей семьи есть работа. Он называл её даже службой[121]. О стремлении к начальственным высотам речи не было.
Если использовать современный философский термин «стратификация», то с конца 1957 г. Л. А. Арцимович и Е. К. Завойский оказались уже в разных, но всё же ещё близких слоях. В течение последующих лет расстояние между их стратами постепенно росло. Если по отношению к первому вполне правомерно (и ни в коем случае не оскорбительно) говорить об успешной карьере, то у второго в течение всех отпущенных ему судьбой лет не было никакого на неё намёка: Е. К. Завойский не занимал никаких административных постов ни в ИАЭ, ни в Академии наук, ни в Министерстве. Но, повторю, он был одним из членов Учёного совета ИАЭ, входил в качестве эксперта в Комитет по Государственным и Ленинским премиям в области науки и техники при Совете Министров СССР, был членом редакционной коллегии журнала «Приборы и техника эксперимента», членом Научного совета по проблеме «Физика низких температур» АН СССР, членом секции динамика плазмы Научного совета по комплексной проблеме «Физика плазмы» АН СССР, членом экспертной комиссии по присуждению золотой медали им. С. И. Вавилова и незадолго до кончины был утверждён главным редактором УФН. Администрирование было не в его натуре. Дружбы с начальством он не водил. Соблазн карьерой не находил отклика в его душе. Писем-обращений к властям не писал и не подписывал и вообще от всякого официоза старался держаться подальше. «Слой», к которому принадлежал Завойский, был максимально приближен к самому предмету его занятий. Соответственно и «шума» вокруг его имени было меньше: его присутствие не требовалось на заседаниях разного уровня в верхах, где принимались кардинальные решения, в том числе, и финансирование научных работ. Скорее всего, он относился, по терминологии С. С. Илизарова, к «своим чужим».
Помню, что в конце 60-х-самом начале 70-х годов от ООФА отец мой был назначен в комиссию по рассмотрению исследований члена-корреспондента АН СССР Б. В. Дерягина. Речь шла об аномальной воде, и комиссии надлежало высказать своё мнение. От дерягинских проблем отец мой был далёк, вникать в необходимые глубины вопроса ему было некогда, да и, скорее всего, он был наслышан от химиков о сомнительности выводов и поэтому долго мучился, какие выбрать слова, чтобы не поставить физиков в глупое положение и не дать прорасти сомнительному утверждению Дерягина. Как мне недавно рассказала дочь академика В. А. Каргина, решение химиков последовало за словами её отца: «Почему мы должны убеждать Дерягина, что такое явление не существует? Пусть нам Б. В. докажет, что оно существует». В 1973 г. Дерягин сам отказался от ошибочного утверждения[122].
В августе 1958 г. в Москве состоялась очередная Генеральная ассамблея Международного астрономического союза, на которую должны были приехать более тысячи одних только зарубежных участников, а общее число предполагалось вдвое больше. Оргкомитет обратился к академику И. В. Курчатову, чтобы он разрешил вопрос об участии таких «секретных» физиков, как Я. Б. Зельдович, В. Л. Гинзбург, Д. А. Франк-Каменецкий и, конечно, Л. А. Арцимович. Тогда вместе с Франк-Каменецким, человеком разносторонних и глубоких интересов, пришёл молодой физик Р. З. Сагдеев.[123] История умалчивает, как это удалось сделать Игорю Васильевичу, но все они смогли присутствовать на заседаниях. Возможно, они присутствовали инкогнито и не имели права общаться ни с кем из иностранцев, как это было с Завойским: его тоже допустили на конференцию 1956 г, но ему пришлось покинуть зал заседаний, так как ничего не понимавший в режимных условностях голландец К. Я. Гортер настойчиво требовал с ним встречи.
ВТОРАЯ ЖЕНЕВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Вторая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии 1958 г. (1-13 сентября) была событием огромной важности. В те дни Женева стала центром ядерного мира. Колоссальное число делегатов (свыше 5 тысяч) из 67 стран, 900 аккредитованных корреспондентов и несметное количество наблюдателей приехали с невиданным до той поры количеством докладов. В иностранной прессе её окрестили даже «конференцией-монстром»[124]. Её труды составили 33 тома! Основные доклады, посвящённые возможности осуществления управляемого термоядерного синтеза, принадлежали Альфвену, Арцимовичу, Бирману, Теллеру и Тонеманну. Общую постановку проблемы доложил первый из них – Альфвен, а остальные рассказали о ходе работ по УТС в СССР, ФРГ, Великобритании. Соединённые Штаты обобщающей статьи не представили, а Теллер, отец американской водородной бомбы, говорил о мирном применении УТС.
На этой конференции была провозглашена рассекреченность работ по УТС. Из СССР приехали 14 докладчиков-специалистов по этой проблеме. Ни Л. А. Арцимович, ни Е. К. Завойский участия в этой конференции не принимали. Первый, как мы уже видели, не был выпущен за рубеж по «деликатным» соображениям, а о втором не было и речи: он только что перешёл на эту тематику да и срок «отчуждения» после его работы в Сарове составлял всего 7 лет[125]. Доклад Арцимовича был послан в Женеву и включён в труды конференции[126]. Его зачитывал сотрудник ЛИПАН Е. И. Доброхотов, отлично владевший английским языком[127] (он же отвечал на вопросы по поводу машины «ОГРА» И. Н. Головина).
О работах советских физиков журнал «Nucleonics» писал: «Они особенно сильны в теории коллективных эффектов, которые могут оказаться очень значительными, так как имеются такие виды эффектов, которые приводят в замешательство американскую программу»[128].
Что касается рассекречивания, то в том же журнале писали: «Русские удивительно простодушны. В частных разговорах с ними возникает впечатление, что они ничего не утаивают»[129].
В своём выступлении в Женеве глава термоядерных исследований Англии Дж. Кокрофт сказал: «Ни одна лаборатория до сих пор не претендовала на то, что было названо «настоящими термоядерными реакциями», хотя, возможно, мы и недалеки от этого. Однако я согласен с академиком Арцимовичем, что этот вопрос не так уж и важен. Происхождение нейтронов станет достаточно ясным, когда мы сможем увеличить температуру в нашей плазме. Важным является вопрос, сможем ли мы поддержать в ней стабильность, так как мы подводим всё больше энергии, или, если сможем в свое время достичь точки перегиба, когда энергия, генерируемая синтезом, будет равна энергии на выходе. Д-р Тонеманн считает, что это может занять десять лет, и, даже если это нам удастся, возможно, потребуются ещё десять лет, прежде чем мы узнаем, будет ли атомная электростанция экономически выгодна. Я согласен с этим. Временнáя шкала д-ра Теллера ещё больше»[130].
ПЕРВАЯ АМЕРИКАНСКАЯ
25 июня 1959 г. в Москве в парке «Сокольники» была официально открыта национальная выставка «Промышленная продукция США», первая в истории советско-американских отношений. За две недели её посетили более миллиона человек. Ажиотаж был невероятный. На работе мой отец получил два билета и взял с собой меня. Помню, что мы долго ходили по экспозиционной площадке, на которой стояли шикарные легковые авто, поражавшие своими обтекаемыми формами и цветовой гаммой. Папа как заядлый автомобилист не мог отвести от них глаз. В описаниях говорилось об огромных скоростях, которые эти машины способны были развивать. Для наших дорог с их бесчисленными выбоинами они были бы совершенно непригодны. Помню огромные грузовики со всевозможными целевыми механизмами, колёса которых были выше меня. Помню вежливых, не по-нашему одетых молодых людей – экскурсоводов. Попробовали мы и пепси-колу, но особого восторга она не вызвала.
На выставке советские люди могли воочию увидеть, чем живёт «буржуазный мир». Конечно, как и на всякой советской выставке, здесь витало ощущение парадности, исключительности экспонатов. Мы же имели фигу в кармане в виде Выставки достижений народного хозяйства (ВДНХ), где каждая корова являлась исключением из миллионного коровьего «контингента» страны: она была одной, отдельно взятой коровой, выражаясь модной тогда политической фразой. Но даже если показанные нам экспонаты и были top-продуктом американской промышленности, а население пользовалось чем-то попроще, всё же отличие наших товаров, тоже выставочных, от американских было разительным. К сожалению, не в нашу пользу.
НЕУДАЧА С НОБЕЛЕВСКОЙ
1959 год мог стать знаменательным годом не только в жизни Е. К. Завойского, но также в жизни Института атомной энергии, где он работал. Дело в том, что его работа – сделанное им в 1944 г. открытие электронного парамагнитного резонанса – была выдвинута на Нобелевскую премию по физике (совместно с академиком В. И. Векслером). И выдвинул её сам академик И. В. Курчатов. В его отзыве на работы Е. К. Завойского говорилось: «Открытие Е. К. Завойским явления парамагнитного резонанса, безусловно, является одним из крупнейших открытий в атомной физике, сделанных за последние 20 лет. Дадим, прежде всего, краткое описание работ Е. К. Завойского по открытию и изучению парамагнитного резонанса (П. Р.).
1. Явление парамагнитного резонанса, состоящее в резонансном поглощении радиочастот веществом, находящимся в скрещенных магнитных полях, одно из которых является постоянным, а второе переменным во времени, было открыто Е. К. Завойским в парамагнитных солях, жидких растворах и металлах.
2. Были изучены основные черты явления. Показано, что резонанс отвечает точному совпадению частоты внешнего магнитного поля с частотой прецессии Лармора магнитного момента в постоянном магнитном поле. Показано, что ширина линий резонанса практически не зависит от частоты поля в широком диапазоне частот (от 107 до 3·109 Гц). Явление П. Р. изучено в диапазоне температур от 300 К до 4 К.
3. Определены гиромагнитные отношения для ряда ионов группы железа в кристаллах и растворах.
4. Подробно изучены времена релаксации в твёрдых телах.
5. П. Р. в металлах, полупроводниках, на F и V центрах и в последнее время в газовых разрядах обещает дать много нового в изучении этих важных в технике веществ и явлений.
6. Применение метода П. Р. в химии уже позволило решить ряд важнейших вопросов строения органических веществ и растворов, но по существу эта область только ещё начинает осваиваться химиками.
Открытое Е. К. Завойским явление парамагнитного резонанса по существу явилось открытием радиоспектроскопии, в которой всегда П. Р. будет играть роль первой и основной главы.
Парамагнитный резонанс является первым открытым типом широкого класса явлений, могущих быть названными магнитными резонансами. Открытие П. Р. Е. К. Завойским стимулировало работу по обнаружению новых видов магнитного резонанса. К ним принадлежит:
1. Ядерный магнитный резонанс (ядерная индукция). За открытие этого явления Блох и Пёрселл в 1952 г. были удостоены Нобелевской премии.
2. Ферромагнитный резонанс.
3. Циклотронный резонанс в твёрдых телах. Это явление в настоящее время необычайно расширило возможности изучения полупроводников и позволило точно определить эффективную массу электрона в поле решётки.
4. Анти-ферромагнитный резонанс.
Явление парамагнитного резонанса всё более и более широко изучается во всех странах.
Исходя из вышесказанного становится ясным, что Е. К. Завойский является достойным кандидатом для получения Международной премии имени Нобеля по физике за 1959 год. Академик И. В. Курчатов « » января 1959 г.».
Все необходимые документы были посланы вовремя, формальности соблюдены, но кандидатура Е. К. Завойского (а равно и Векслера) Нобелевским комитетом была «забракована». Так, Нобелевские премии, видимо, навсегда миновали ИАЭ. Для сравнения: ФИАН к 2009 году имел семь Нобелевских лауреатов!
Вспомним, что в 1958 г. в связи с присуждением Нобелевской премии, правда, не по физике, а по литературе Б.Л. Пастернаку, у нас в стране разыгралась отвратительная кампания, направленная против писателя. К сожалению, к ней приложили руку и физики, о чём теперь, наверное, все и забыть забыли. И в «Правде», и в «Вестнике АН СССР» статья была подписана академиками И.В. Курчатовым, Н.Н. Семёновым, А.В. Топчиевым, А.П. Александровым, А.Ф. Иоффе, В.А. Фоком и членом-корреспондентом Б.М.Вулом[131]. В ней говорилось: «В свете… фактов, свидетельствующих о признании Шведской академией наук крупных заслуг русских и советских ученых-естественников, кажется особенно тенденциозным присуждение премии по литературе Пастернаку за его произведение, клеветнически изображающее советскую действительность, думы и чаяния, дела и поступки нашей интеллигенции. Это присуждение премии по литературе целиком продиктовано политическими мотивами. В этой связи нельзя не вспомнить высказывание В.И. Ленина о том, что если в области фактических специальных исследований буржуазные учёные способны быть объективными, то в оценке общественных явлений, в том числе и литературных произведений, они всецело находятся под влиянием идеологии господствующего класса.
Сопоставление работ, за которые присуждены премии в области естественных наук – химии и физики – и в области литературы, убедительно показывает, что если в первом случае решающее значение при выборе работ имела их действительная научная ценность, то во втором случае истинное значение имели определённые реакционные политические цели…»
Нет сомнений, что текст писали не члены Академии наук. В связи с этим у меня возникает вопрос, читали ли академики ходивший только по рукам роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго»? Вообще говоря, это было запрещено и наказуемо. Выходит, члены Академии сами публично признавали, что читали запрещённую литературу. Или же подписывали письмо по должности? Под давлением обстоятельств? Или просто, не глядя-не думая?
Так как роман Б. Пастернака был в то время недоступен для чтения, то мнения о нём в нашей семье ни у кого не было. Сама же травля вызывала чувство гадливости и стыда.
В недавно опубликованных воспоминаниях сын Б. Пастернака подробно описал события тех дней. Он упомянул газетную статью от 29 октября 1959 г. «с иезуитским абзацем» о разнице между Нобелевской премией по литературе и по физике. Но, видимо, запамятовал (или деликатно проигнорировал?), что опубликованное письмо всё же было подписано. Иначе, зачем бы академик М.А. Леонтович поехал к писателю «объяснять, что настоящие физики не поддерживают этого мнения»? По его же словам, газетную статью отказался подписать академик Л.А. Арцимович, «сославшись на завет И.П. Павлова учёным говорить только то, что знаешь, и потребовал, чтобы ему дали для этого прочесть «Доктора Живаго»[132]. Коллеги-писатели признавались, что романа не читали, но «убеждённо поносили эту вещь и её автора». В то время и родилась крылатая фраза: «Я Пастернака не читал, но знаю, что…»
22 ноября 1959 г. в газете «Правда» была напечатана статья «О легкомысленной погоне за научными сенсациями», подписанная тремя академиками: Л.А. Арцимовичем, П.Л. Капицей и И.Е. Таммом[133]. Статья была направлена против книги бывшего зэка, отсидевшего в сталинских лагерях около десяти лет и незадолго до этого реабилитированного, астрофизика Николая Александровича Козырева[134]. Книга имела название «Причинная или несимметричная механика в линейном приближении». Сама книга при её появлении (1958 г.) не успела вызвать откликов, но надо было случиться, чтобы Мариэтта Шагинян, известная писательница и исследовательница биографии Ленина, восторженно написала о ней в «Литературной газете»[135]. Один из современников утверждает, что при публикации статья трёх академиков, подверглась сокращению, причём авторов, несмотря на их авторитетные имена, даже не оповестили об этом[136]. Тем самым она была превращена «в политический окрик за научное инакомыслие». В опубликованном виде смысл статьи состоял в том, что есть одна картина мира, которую они, академики, лучше всех знают, а остальное – от лукавого. В то время любая публикация в «Правде» мыслилась как руководство к действию. Сейчас, когда нет в живых ни хулителей, ни хулимого, историкам науки неплохо было бы разыскать и опубликовать ту самую отвергнутую редакцией страницу, о которой Ф.А. Цицину рассказал И.Е. Тамм. Известно, что в октябре 1970 г.Н.А. Козырев обращался с письмом к Л.А. Арцимовичу[137]. Но всё течёт – всё изменяется: в наши дни неопознанные летающие объекты – НЛО и прочие «паранормальности» вполне легально поселились в средствах массовой информации. Кому-то это не нравится, кто-то пишет статьи, направленные против этого, но прежняя «страстность», категоричность в отрицании существования НЛО тонет в потоках статей на эти темы.
ПРИВЕТ ИЗ ИЕРУСАЛИМА
27 ноября 1959 г. в Академию наук на имя моего отца пришло письмо из Иерусалима, из Еврейского университета. Известный специалист по радиоспектроскопии профессор Вильям Лоу сообщал, что в Иерусалиме предполагалось провести международную конференцию по парамагнитному резонансу. «В будущем году, – писал Лоу, – исполняется 15 лет, как Вы открыли парамагнитный резонанс». Он отмечал также, что со времени открытия этого явления не было ещё проведено ни одной международной конференции, и предлагал Евгению Константиновичу быть председателем одного из заседаний будущей конференции. Так как заграничное письмо и свой ответ адресат должен был передать в режимный отдел института, то в архиве отца сохранился только перевод письма Лоу, сделанный мамой.
Однако быстро организовать конференцию не удалось, и В. Лоу снова, через полтора года (4 июля 1961 г.), послал Евгению Константиновичу письмо следующего содержания: «Около года назад я писал Вам о наших планах организовать конференцию по парамагнитному резонансу в Иерусалиме. Международный союз чистой и прикладной физики одобрил эти планы и установил дату: июль 1962 г. Это будет первая международная конференция в этой области со времени открытия Вами парамагнитного резонанса… Я пригласил также прославленных физиков, таких, как Абрагам, Блини, Гортер, Киттель, Прайс, Ван Флек. Надеюсь встретить Вас здесь, в Иерусалиме, а также надеюсь, что конференция окажется и приятной, и полезной с научной точки зрения»[138].
8 июля 1961 г. Лоу снова послал Завойскому письмо и сетовал, что ответ на приглашение быть членом организационного комитета от него не получен. Через пару дней он послал телеграмму, так как ответа всё не было. Конечно, В. Лоу и представить себе не мог, какие препятствия должен был преодолеть приглашенный им Е. К. Завойский, чтобы отослать ему ответ.
Но случилось то, что и должно было случиться: на конференцию отца моего не выпустили.
23 августа 1961 г., т. е. когда конференция уже прошла, Евгений Константинович отдал в режимный отдел ответ на послания В. Лоу: «Очень благодарен Вам за приглашение участвовать в Оргкомитете Международной конференции по парамагнитному резонансу, но моя работа оставляет так мало времени, что я вынужден отказаться от Вашего любезного приглашения. Желаю Вам успеха в Вашей работе»[139].
НЕПРОСТАЯ ЗАДАЧА
Мне следовало бы сразу сказать, что никаких личных отношений у моего отца с Л. А. Арцимовичем не было: они взаимодействовали только по служебным делам. Домами они знакомы не были, хотя и жили по соседству. В Казани наша семья обитала во дворе особняка Зинаиды Ушковой, что напротив университета, а Арцимовичи во время эвакуации жили при университете, в ректорском доме, т. е. там, где некогда жил Н. И. Лобачевский. В Москве оба академика некоторое время жили в соседних домах на Октябрьском поле (теперь эти дома оказались на двух разных улицах: Новикова и Максимова), пока Арцимовичи не переехали в коттеджный посёлок на Пехотной улице, построенный для институтского начальства. Добавлю, что я никогда не слышала от отца ни одного нелицеприятного слова о Льве Андреевиче. Впрочем, и лицеприятного тоже.
Почему я обратилась к такой непростой теме? Наверное, виной тому «пепел Клааса».
Я выбрала показавшийся для меня более доступным путь сопоставления жизненных путей двух академиков, чтобы хотя бы как-то подобраться к вопросу, почему мой отец решил уйти из института. Всё же моему отцу в этом рассказе будет посвящено больше страниц, чем Л. А. Арцимовичу. Ведь он мой отец. Да и личных встреч с Львом Андреевичем у меня не было[140].
В тот день, когда 12 октября 2007 г. в РНЦ «Курчатовский институт» отмечалось 100-летие со дня рождения моего отца, докладчики словно замирали перед датой 1971 год. Или звучала фраза: «Почему-то ушёл из института». Полагаю, что на самом деле для сотрудников старшего поколения это никакая ни тайна, а самый настоящий секрет полишинеля. Только никто не хочет её озвучить. Непростая тема.
К сожалению, в моём распоряжении имеется совсем немного документов, которые могут помочь при выяснении причины ухода моего отца из института.
Арцимович и мой отец имели каждый свой круг знакомых, друзей и сотрудников. Что касается друзей, то в этом отношении мой отец был, можно сказать, консервативен: ещё в 30-е годы его друзьями на всю жизнь стали казанцы Б. М. Козырев и С. А. Альтшулер, немного позже к их трио присоединился Б. Л. Лаптев, директор Института математики имени Н. Г. Чеботарева. Их дружбу мой отец очень высоко ценил. В 1962 г. на отдыхе в Трускавце он познакомился с Д. Л. Симоненко, который, как и он сам, был сотрудником ИАЭ. Их связала не только работа: дружбе наших семей уже почти полвека. В поздние годы жизни он сблизился с нашим соседом по дому, физиком Б. Т. Гейликманом, и с соседями по дачному посёлку, с В. Л. Гинзбургом и М. А. Марковым, с которыми он был хорошо знаком по деятельности в Академии наук. В Харькове жили Я. Б. и Е. В. Файнберги. Все они, и казанцы, и москвичи, и харьковчане были друзьями всей нашей семьи, и я очень благодарна им за это. Одним словом, круг друзей моего отца был невелик. Но дай-то бог каждому иметь таких друзей!
О друзьях и знакомых академика Л. А. Арцимовича можно узнать из сборника воспоминаний[141].
Я УЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ «РЕЖИМ»
Специалист, изучающий историю «закрытых» научных учреждений (не «шарашек») типа Института атомной энергии советского периода, сталкивается с невероятными трудностями: архивы, конечно, хранят какую-то часть документов, характеризующих деятельность учреждений и ведущих учёных. Но историк науки должен иметь в виду, что, к сожалению, по «режимным» условиям очень много документов было уничтожено, протоколы заседаний учёных советов или всесоюзных семинаров редко велись подробно да и велись не всегда. К тому же в 50-е годы прошлого века (о 40-х и говорить не приходится) научные сотрудники таких учреждений не имели права заниматься дома, за своим письменным столом: все их записи сдавались в сейф или должны были оставаться на рабочем месте. Даже на многотиражке «Советский физик» долгое время стояла надпись: «С территории не выносить». Но научный работник и дома остаётся таковым. Мыслительный процесс не прекращается оттого, что он вышел за пределы лаборатории.
Отец мой дома занимался всегда. О «режиме» я, будучи школьницей, конечно, ничего не знала. Эти вопросы дома не обсуждались. Но забор-то и сторожевую вышку для охранников видела: забор был вначале деревянный, потом стал кирпичным, а вышка, стоявшая как раз под окнами Арцимовичей, долго мокла под дождями и потом как-то вдруг исчезла.
О «режиме» я узнала случайно: однажды к нам домой пришла моя классная руководительница, работавшая до этого в I- ом отделе ЛИПАН. Пришла она по причине моего невступления в комсомол: я училась в двух школах, общеобразовательной и музыкальной, и не имела времени (да и желания), чтобы присутствовать на комсомольских собраниях. Она почему-то сразу устремилась к папиному столу, на котором, как обычно, лежало множество его бумаг. Шёл 1954, второй пост-сталинский год. Я увидела, как занервничал отец, но не поняла, почему. Вот тогда-то, уже после ухода учительницы, он объяснил, что работать дома он не имеет права, но работает и не собирается бросать это делать, так как на работе покоя обычно не бывает.
После ХХ съезда КПСС «режим» начал понемножку ослабевать: соответственно «в портфеле» отца стали накапливаться рукописи, черновики его работ. Если в московский период рукописи по ЭПР есть и за 1951 г. (он писал их в короткие приезды из Сарова), то по электронно-оптическим преобразователям и по плазменной тематике черновики появились после 1965 г.
Остались ли у Л. А. Арцимовича какие-нибудь записи и за какие годы, об этом мне ничего неизвестно. Документы, сданные его вдовой в Архив РАН, и в 2007 г. не были разобраны, а, следовательно, остаются недоступными для исследователей.
В безусловной связи с «режимом» находилось обязательное для всех граждан СССР, в том числе и для сотрудников ИАЭ, «промывание мозгов» в виде политзанятий. Знаю, что мой отец также должен был их посещать. Сохранилась его тетрадь с конспектами глав «Материализма и эмпириокритицизма». В последние годы жизни он как-то в разговоре коснулся этого момента: на политзанятиях он обычно молча наблюдал, как «заводились» уравновешенные в обычной жизни люди, с каким-то непонятным желанием бросавшиеся в словесные моря. Так как учёным людям было совсем непросто «вешать лапшу на уши», а руководили такими семинарами обычно люди, имевшие очень отдалённое отношение к точным наукам, а тем более к физике (это были так называемые советские философы), то обычно спор быстро заходил в тупик. Руководитель, у которого логические рассуждения строились на начётничестве, терялся и начинал опасаться «крамолы» подопечных. Вот тут-то ему «на помощь» и приходил Завойский, зачитывавший нужную цитату из нужного «классика». Спор лопался как мыльный пузырь.
Добавлю, что жены научных работников были также «осчастливлены» политзанятиями. Например, у нас дома состоявшая в штате Лаборатории измерительных приборов М. А. Либман, маленькая, улыбчивая женщина, вела кружок политзанятий (конечно, недобровольный), просвещая жён А. М. Андрианова, Б. Т. Гейликмана, Е. К. Завойского, а также его тёщу (мою партийную бабушку) о международном положении СССР (конечно, по газете «Правда»). Насколько я помню, дамы обходились без конспектов.
О ЛИЧНЫХ АРХИВАХ
Учёные, с которыми мне приходилось общаться, по-разному относились к своим бумагам (напомню, что персональных компьютеров тогда не было). Одни ничего не хранили дома, предпочитая работать в служебных кабинетах. Другие работали там, и дома. Одни любили «загруженный» письменный стол, другие предпочитали видеть его пустым. Всё зависело от личных пристрастий. Как относились родные и близкие к бумагам творца, когда тот уходил в мир иной? По-разному. В самом простом варианте бумаги оказывались в буквальном смысле на помойке. И не только бумаги, но и книги. Последние нередко попадали от родственников к букинистам.
Как решался тот же вопрос на работе? Когда обладатель служебного кабинета, автор книг, статей, рецензий, писем и т. п. уходил в мир иной, его рабочий кабинет недолго оставался пустым: ведь «свято место пусто не бывает». Обычно преемник не интересуется содержимым кабинета (даже если это был его учитель, которому он всем обязан), и всё содержимое кабинета летит в служебный костёр. Так пропадают невосполнимые сокровища человеческой мысли, в том числе и очень крупных учёных. Увы, рукописи всё-таки горят. А происходит это, видимо, из-за того, что в своей среде бывает трудно (да и не хочется, наверное) признать кого-то, с кем общаешься каждый день, пророком.
Мой отец относился к тем, кто как-то по-особому любил свои старые записи. К ним он возвращался редко, но расставаться с ним не расставался. Да и мама, как цербер, стерегла его бумаги. Однажды она застала связки бумаг мужа прямо у порога квартиры: их собирался выбросить зять-физтеховец, который дословно воспринял слова тестя «почистить антресоли». Мне было ужасно стыдно за мужа. Теперь эти документы находятся в длительном пользовании у хранителя музея-лаборатории в Казанском университете, и по завершении издательских работ должны будут «переехать» в Национальный архив Республики Татарстан. Этот «хлам» считается особо ценным фондом.
А как обстоит дело с государственными архивами? Вскоре после кончины моего отца, маме позвонили из Архива Академии наук и предложили сдать папин архив к ним. На её вопрос, как будет отбираться материал, ответ был таков: «Мы всё выберем сами». Маме эта идея не приглянулась, да и в то время с архивом работал брат папы. Позже я работала с документами, хранящимися в этом архиве и посетовала, что дела учёных в их ведомстве составлены очень изящно, но слишком фрагментарно, на что получила в ответ то ли в шутку, то ли всерьёз: «Да, самое главное для нас, когда начал работать и когда закончил».
15 ЛЕТ ЭПР
Тем временем со дня открытия электронного парамагнитного резонанса (ЭПР) прошли уже 15 лет, и в первых числах июня 1959 г. в Казани состоялось Совещание, посвященное этой дате. В его работе приняли участие физики Москвы (НИИЯФ при МГУ, Институт химической физики, ФИАН, Институт радиоэлектроники, Институт элементоорганических соединений), Ленинграда (НИФИ при ЛГУ, Институт высокомолекулярных соединений), Харькова (Институт радиофизики и электроники АН УССР), Перми (Госуниверситет), Свердловска (Уральский Политехнический институт), Красноярска (Институт физики СО АН СССР и Сибирский технологический институт), Грозного (Нефтяной институт), Тбилиси (ГТУ), а также Государственного университета, Пединститута и Физико-технического института города Казани. Этот обширный список показывает, насколько широко распространился ЭПР по научным институтам Советского Союза. Иностранные учёные приглашены не были: Казань входила тогда в список «закрытых» городов.
Доклады были посвящены широкому спектру тем: парамагнитный резонанс (ПР) в свободных радикалах, микроскопической теории парамагнитной релаксации, спектрам ЭПР в ионных соединениях, феноменологической теории парамагнитной релаксации, технике измерений ПР, парамагнитному вращению плоскости поляризации, ЯКР, ЯПР и его химическим применениями. В Совещании принимали участие казанские и московские знаменитости-первопроходцы ЭПР: А. Е. Арбузов, С. А. Альтшулер, Б. М. Козырев, С. Г. Салихов, А. М. Прохоров, А. А. Маненков, В. В. Воеводский. Представителями Института атомной энергии были Евгений Константинович Завойский и его молодой сотрудник В. А. Скорюпин.
О Вячеславе Александровиче накануне его юбилея (1974 г.) Завойский писал: «В первый раз я убедился в исключительном таланте экспериментатора и остроумии В. А. ещё в 1958 г. Однажды мне позвонил женский голос из одной московской военной академии и слёзно просил помочь убедить зав. кафедрой физики этого почтенного учреждения в том, что электронный парамагнитный резонанс действительно не обман. Этот зав. кафедрой провёл почти формальное следствие по моим работам, с великим трудом достал почти все детали описанных мной установок и поручал в течение двух лет дипломникам академии доказать, что нет никакого ЭПР. Дипломники же, к их чести, скорее, признавались в своей неспособности экспериментировать, чем решились отрицать ЭПР, и им приходилось менять тему. Я попросил В. А. поехать в академию, и через три часа он вернулся в отличном настроении. Этого времени В. А. было достаточно, чтобы собрать заново всю установку по ЭПР и сделать дипломную работу за двух выпускников академии. За давностью, не скрою, что из этих трех часов, один час благодарные дипломники угощали В. А. в ближайшем ресторане коньяком»[142].
АКАДЕМИК И. В. КУРЧАТОВ НА УКРАИНЕ
Незадолго до кончины И. В. Курчатов запланировал и согласовал с ЦК создание в СССР двух научных центров, которые должны были вести работы по стеллараторам: один – головной – в Харькове (под руководством В. Т. Толока), другой – в своём институте (под руководством Е. К. Завойского).
В ИАЭ стелларатор расположили в одной из двух башен здания 102, предварительно удалив оттуда генератор Ван-де-Граафа, который был там ранее поставлен для ядерно-физических исследований малых и средних энергий. К работам по стелларатору были привлечены также внешние организации: ЦКБ-1 (директор С. В. Мамиконян) и Институт вакуумной техники (директор С. А. Векшинский). Первый получил 20 тысяч часов для своих работы на установке. По этой тематике в секторе Е. К. Завойского были задействованы сотрудники: Б. И. Гаврилов, П. И. Блинов, Л. И. Закатов, Ф. В. Карманов, П. А. Черемных, В. М. Щеголь, В. А. Агафонов.
В начале января 1960 г. И. В. Курчатов в сопровождении ряда лиц (в их числе был и Е. К. Завойский) ездил в Харьков, чтобы обсудить дальнейший ход работ по управляемому термоядерному синтезу в стране с директором Харьковского физико-технического института К. Д. Синельниковым.
Евгений Константинович взял с собой в эту поездку своего молодого сотрудника В. Д. Русанова (будущий академик РАН), которому запомнилось, что в поезде из нескольких партий в шахматы он выиграл у своего шефа одну и был очень горд этим. А ещё Владимир Дмитриевич припомнил, что ночью Евгений Константинович не мог уснуть, потому что его мучил вопрос, связанный с целью визита в Харьков, и решил его[143].
Академик К. Д. Синельников, как известно, заложил все современные направления исследований в Харьковском физтехе. В частности, в 1956 г. им был создан специальный научный отдел физики плазмы, который он сам и возглавил.
В Харькове И. В. Курчатов посетил плазменные лаборатории института Синельникова. Вот что рассказал член-корреспондент В. Т. Толок: «Возле установки «Снег» для высокочастотного нагрева плазмы Курчатов задержался надолго. Сидел на табурете, отдыхал. Мы окружили его со всех сторон. Не верилось, что сам Курчатов, живая легенда, создатель всех современных видов оружия, атомной энергетики, атомного флота, сидит запросто в нашей лаборатории и о таинственном термояде говорит как о самом обыкновенном деле.
И вот так, вдруг, он просто говорит нам, молодым, примерно такое: «Я получил у Хрущева достаточно денег на развитие термоядерных работ. Считаю, что надо усилить их на Украине, в Харькове, в частности. Будете строить большой стелларатор? Согласны?»…
«По своим параметрам установка, которой Курчатов дал имя «Украина», – продолжает В. Т. Толок, – значительно превосходила все известные термоядерные установки в мире. Её размеры вполне соответствовали масштабам личности самого Курчатова. Новая установка должна была быть стелларатором – оригинальной магнитной системой для удержания высокотемпературной плазмы, предложенной американским астрофизиком Лайманом Спицером»[144].
После возвращения И. В. Курчатова в Москву состоялось заседание термоядерной секции Научно-технического совета Министерства среднего машиностроения, курировавшего Харьковский физтех. Заседание проходило в ИАЭ под председательством Игоря Васильевича. «В переполненном конференц-зале, – рассказывает далее В. Т. Толок, – высокие чиновники различных министерств, директора проектных и строительных организаций. Много сотрудников ИАЭ. Председатель объявляет очередной вопрос: «О сооружении в Харьковском ФТИ крупной термоядерной установки». И тут в зале раздается громкое: «Не дай Бог!», и академик Л. А. Арцимович, руководитель отдела плазменных исследований в ИАЭ (где разрабатывались свои термоядерные установки-токамаки), встаёт со своего места и демонстративно идёт к выходу.
Я был шокирован. Перечат Курчатову? Однако зал отреагировал на этот выпад как-то спокойно, а Курчатов, казалось, вообще не обратил внимания. Тогда я подумал, что Игорь Васильевич был, очевидно, готов к чему-то подобному»…
Спланированные И. В. Курчатовым работы шли гигантскими темпами. В. Т. Толок, назначенный ответственным за их проведение, должен был съездить на родину стеллараторов, в Принстон. Е. К. Завойскому оформляли командировку в Англию[145].
6 февраля 1960 г. Курчатов беседовал с Е. К. Завойским у себя дома по поводу планировавшихся работ, а на следующий день Игорь Васильевич скоропостижно скончался. В Харькове продолжать работы оказалось непросто. «Без Курчатова активизировалась притихшая было «научная» оппозиция», – пишет В. Т. Толок. – Лев Андреевич Арцимович, обозначивший своё отношение к стелларатору «Украина» ещё на заседании термоядерной секции, на совещаниях был только один раз. На остальные присылал своих подчинённых. Они пытались, было, просто сорвать обсуждения».
Стеллараторные работы полностью перешли в Харьков, а в секторе Завойского были прекращены.
УТС БЕЗ КУРЧАТОВА
В марте 1960 г. академик И. В. Курчатов собирался в составе правительственной делегации во главе с Н. С. Хрущёвым посетить Францию и прочитать лекцию в Центре ядерных исследований в Сакле[146]. Работы в руководимом им институте развивались стремительно, и он хотел познакомить с ними иностранных учёных. По проблеме УТС у него в институте одновременно работали коллективы Л. А. Арцимовича, И. Н. Головина и Е. К. Завойского. Курчатов успел написать только первую часть доклада, которая была посвящена исследованиям плазмы на установке «Огра». Возможно, Игорь Васильевич собирался рассказать также о работах Завойского[147], но об этом мы уже никогда не узнаем.
Со смертью академика И.В. Курчатова закончилось первое десятилетие советских исследованиий по управляемому термоядерному синтезу (1951-1960). Во главе термоядерных работ СССР встал Лев Андреевич Арцимович, который руководил ими следующие тринадцать лет, возглавляя одновременно Отдел плазменных исследований в ИАЭ, Отделение общей физики и астрономии АН СССР и принимая активнейшее участие в Пагуошском движении.
Значительным достижением курчатовского периода работ по УТС явилось, безусловно, рассекречивание ряда этих работ не только в СССР, но и за рубежом. За это десятилетие в США, Великобритании, Франции, Германии и в Швеции так же, как и в СССР, определились лидеры этого направления, представлявшие свои страны на международных мероприятиях, где они озвучивали рассекреченные достижения своих стран в области УТС, планировали новые работы. В то время это были Ханнес Альфвен (Швеция), Лев Арцимович (СССР), Людвиг Бирман (Западная Германия), Эдвард Теллер (США), Питер Тонеманн (Великобритания). Со временем их сменили другие лица[148].
СОТРУДНИЧЕСТВО
Благодаря рассекречиванию работ по УТС началось международное сотрудничество учёных, что не могло не сказаться положительно на прогрессе в этой области. Так, в 1958 г. на Второй Женевской конференции был зачитан доклад Л. А. Арцимовича, но сам академик не был выпущен за границу (здесь могло сыграть свою роль упомянутое выше письмо А. С. Монина[149]). В докладе говорилось: «Мы не должны недооценивать трудности, которые нужно преодолеть, прежде чем мы научимся управлять термоядерным синтезом. Самый важный фактор гарантированного успеха – это продолжение и дальнейшее развитие международного сотрудничества, инициированного нашей конференцией».
Э. Теллер, отец американской водородной бомбы, писал: «Примечательно, как близко шло параллельное развитие в разных государствах, и это, конечно, вызвано тем, что мы все живём в одном и том же мире и подчиняемся одним и тем же законам природы… Замечательно, что в огромной и важной области исследований мы можем теперь говорить и работать свободно вместе. Я надеюсь, что дух сотрудничества будет продолжаться, что он будет практиковаться по всему миру в этой области и будет расширен также до других областей»[150].
Кроме такого важного фактора как международное сотрудничество ученых-физиков рассекречивание работ в области УТС имело ещё один, не менее значительный, но не всегда положительный эффект. Это появление отряда журналистов, призванных освещать достижения в этой области знаний, ранее строжайше засекреченной. При централизованной советской цензуре то, что выходило из-под пера журналистов-физиков[151] и не-физиков, не могло быть плодом их собственных наблюдений, выводов и оценок. Руководящие идеи, в том числе и пропагандистского характера, спускались «сверху», а на долю журналистов оставалось изложение услышанного и увиденного в меру знаний и таланта. В качестве примера приведу эмоциональную цитату из книги Владимира Орлова «Атом богатырский»: «Москва, сентябрь 1961. Ощущение величия, мощи и размаха охватывает нас уже при въезде на территорию, столь обширную, что для сообщения между разбросанными по ней корпусами приходится пользоваться автомашиной (долгое время это практиковалось по режимным обстоятельствам, чтобы приглашённый оставался под контролем и попадал только в пункт своего назначения. – Н. З.). Это чувство усиливается, когда входишь в здания и оказываешься в исполинских помещениях, напоминающих цехи крупнейших заводов … Журналист, а возможно, и инженер, привыкший к обычной классической технике, вероятно, станет в тупик при виде этих необыкновенных машин – фантастических гибридов представителей самых различных областей индустрии. К установкам, похожим на аппаратуру химической технологии, подступает дремучая чаща трубопроводов, белый иней покрывает узлы труб, и над ними курятся светлые струйки пара, характерные для устройств глубокого охлаждения, группы мощных насосов наводят на мысли о вакууме, а медные шины и белые изоляторы свидетельствуют о вторжении электроники. Вспоминаются не листы учебников технологии, а страницы научно-фантастических романов… На машинах получается и обрабатывается материя в неё изначальной, первозданной форме, называемой плазмой…
Где же находится эта космогоническая мастерская, в которой не волею божьей, а руками человека дерзновенно создаются детали небесных светил? Укажем точный адрес: Москва, Институт атомной энергии Академии наук СССР имени И. В. Курчатова, лаборатории, занимающиеся проблемами физики плазмы и управляемых термоядерных реакций»[152].
(продолжение следует)
Примечания
[1] Без гнева и пристрастия (Тацит).
[2] Смирнов Ю. Н. Евгений Константинович Завойский – участник советского атомного проекта. Препринт РНЦ «Курчатовский институт». М., 2009;
Смирнов Ю. Н. Евгений Константинович Завойский – участник советского атомного проекта // Учёные записки Казанского государственного университета. Физико-математические науки.. 2008. Т. 150, кн. 3. С. 140-157.
Smirnov Ju. N. Evgeny Konstantinovich Zavoisky – A Participant of the Soviet Atomic Project // EPR News Letter. 2008. Vol. 17, no. 4. P. 7.
[3] Евгений Константинович Завойский. М., 1988. Материалы были собраны его вдовой В. К. Труфановой-Завойской, которую редакция даже не поблагодарила за них, издав книжечку с фамилиями своих штатных сотрудников. Через 10 лет книга была переиздана в Казани, где её имя было поставлено первым.
[4] Е. К. Завойский. Избранные труды. Электронный парамагнитный резонанс и физика плазмы. М., 1990.
[5] Чародей эксперимента. Сборник воспоминаний об академике Е. К. Завойском. М., 1993 и 1994.
[6] Завойский В(ячеслав). Е. К. Завойский. Казань, 1980; Академик Е. К. Завойский. Казань, 1986; Минувшее. Казань, 1996.
[7] С 1991 г. Российский научный центр «Курчатовский институт», а ныне Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт».
[8]Современный Институт ядерного синтеза (ИЯС) Научно-исследовательского центра «Курчатовский институт».
[9] Rotblat J. A History of the Conference on Science and World Affairs. Prague, 1967.
[10] Корнеев С. Г. Советские учёные почётные члены научных организаций зарубежных стран. М., 1981. С. 13.
[11] Труфанова-Завойская В. К. и др. Евгений Константинович Завойский. Материалы к биографии. Казань, 1998.
[12] Имеются сведения, что оба академика были «долгое время» членами Научно-технического совета НИИ 801, теперешнего «Ориона» (см. Ponomarenko V. State Research Center of the Russian Federation-State Research, Development and Production Center Orion Marks its 50th Anniversary).
[13] Когда я готовила к изданию сборник «Чародей эксперимента», я задала С. Ю. Лукьянову вопрос, не помнит ли он о той комиссии. Я встретила его случайно в коридоре библиотеки ИАЭ, он ответил, что не помнит об этом, и быстро прошёл мимо, не спросив, почему это меня интересует. После выхода сборника в свет Степан Юрьевич позвонил в связи с этим эпизодом. Я напомнила ему о том блиц-разговоре, когда я хотела обсудить с ним этот вопрос. Он был расстроен и просил поискать архивные документы. Но, скорее всего, это была «летучая» комиссия, которая не была зафиксирована в архивных документах ЛФТИ. В 2010 г. профессор КГУ А. Л. Литвин сообщил мне, что в приказах по университету он видел приказ, подписанный ректором Ситниковым, о ликвидации лаборатории Завойского.
[14] Чародей эксперимента. Сборник воспоминаний об академике Е. К. Завойском. М., 1994. С. 224. Позже, в Москве доктор физ.-мат. наук С. Ю. Лукьянов был сотрудником отдела Л. А. Арцимовича. М. С. Соминский, заместитель директора ЛФТИ, автор книги «Абрам Фёдорович Иоффе» (1964), с 1989 г. жил в Израиле, где издал книгу «Антисемитизм и антисемиты». Иерусалим, 1991.
[15] Устное сообщение (ФИАН, 12 ноября 2007 г.).
[16] Силкин И. И. Евгений Константинович Завойский. Казань, 2007. С. 108.
[17] Алиханьян А. И. Первые шаги в науке // Академик Лев Андреевич Арцимович. Воспоминания, статьи, документы. М., 2009. С. 30.
[18] Завойская Н. Е. История одного открытия. М., 2007. С. 43-65.
[19] У Л. А. Арцимовича было авторское свидетельство на изобретение специального назначения (1944 г., совместно с С. Ю. Лукьяновым). Архив РАН. Ф. 411. Оп. 3. Д. 316. Л. 16.
[20] Чародей эксперимента … С. 98.
[21] Атомный проект СССР. Документы и материалы. М., 1998. Т. 1, ч.1. С. 299, 309.
[22] Бедель А. Наш ответ Трумэну: как создавался атомный комплекс страны // Родина. 2001. № 11. С. 96-99.
[23] По записи в личном деле Л. А. Арцимовича в Архиве МГУ (Ф. 1. Оп. 35л. Д. 4455), в Германии он находился с 6 мая по 17 июня 1945 г.
[24] Некрасов В.Ф. НКВД-МВД и атом. М., 2007. С. 100.
Дровенников И. С., Романов С. В. Уран-45 // И. К. Кикоин – физика и судьба. М., 2008. С. 885-894.
[25] Auergesellschaft // Wikipedia, the Free Encyclopedia – форма у них была полковников НКВД.
[26] Архив Московского государственного университета. Ф. 1. Оп. 1. Д. 4455. На 24 листах.
[27] Личный архив Е. К. Завойского.
[28] Головин И. Н. Страницы жизни. М., 2004. С. 332.
[29] Головин И. Н. И. В. Курчатов. М., 1967.
[30] Штеенбек М. Путь к прозрению. М., 1988. В оригинале заголовок книги имеет несколько другой смысл: «Impulse und Wirkungen. Schritte auf meinem Lebensweg». Verlag der Nation. Brl., 1978.
[31] Штеенбек М. Путь к прозрению … С. 131.
[32] Штеенбек М. Путь к прозрению … С. 183.
[33] Штеенбек М. Путь к прозрению … С. 186.
[34] Российский государственный архив социально-политической истории (далее: РГАСПИ). Ф. 495. Оп. 205. Д. 2551. Фамилия Levien на русском языке может иметь два варианта написания: Левин и Левьен. В документах РГАСПИ, относящихся к 1930-м годам, он сам себя писал как Левин.
П. Вернер (Фрелих) в книге «Баварская советская республика» ( М., 1924. С. 87) писал: «Левин был прирожденным митинговым оратором. Он обладал бурным темпераментом, который при его склонности к пафосу иногда шёл вразрез с его политическим чутьём».
[35] Это происходило в 1921 г., когда М. Левин приехал в Москву. Речь шла о переводе работы Ленина «Что делать?».
[36] New York Times. 1919. Oct. 9. P.19.
[37] Волленберг Э. В рядах Баварской Красной армии. М., 1931.
Застенкер Н. Баварская советская республика. М., 1934.
Mühsam E. Ausgewählte Werke. Brl., 1978. Bd. 2. S. 240-325.
[38] Архив РАН. Ф. 1. Оп. 35 л/д. Д. 4455. На 24 листах.
[39] РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 2551.
[40] Сойфер В. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. М., 1993. С. 263.
Plener U., Mussienko N. (Hrsg.). Verurteilt zur Hoechststrafe: Tod durch Erschiessen. Todesopfer aus Deutschland und deutscher Nationalitaet im Grossen Terror in der Sowietunion 1937/1938. Brl., 2006. (Max Levien).
[41] Национальный Архив Республики Татарстан. Ф. 624. Оп. 1. Св. 15. Л. 342-343 об.
В 1990- е гг. я обращалась в ФСБ Татарстана по поводу этого «дела», но мне было сказано, что оно уничтожено как оставшееся «без последствий»; Чародей эксперимента… С. 215.
[42] Атомный проект СССР. М., 2005. Т. 2, кн. 6. С. 224; На приёме у Сталина. Тетради (журналы) записи лиц, принятых И. В. Сталиным. (1924-1953). М., 2008. С. 479 (Л. А. Арцимович был записан на приём 9 января 1947 г., 19.15-22.10).
[43] Важнов М. Я. А. П. Завенягин: страницы жизни. М., 2002. С. 67; Иоффе Б. Особо секретное задание // Сибирский физический журнал. 1995, № 5, Новый мир. 1999, № 5.
[44] Некрасов В. Ф. НКВД-МВД и атом. М., 2007. С. 214.
[45] Арцимович Л. А. Избранные труды. Атомная физика и физика плазмы. М., 1978. С. 294.
[46] Архив РНЦ «Курчатовский институт». Фонд И. В. Курчатова.
[47] В архиве отца сохранился список отчётов. Приведу его. Возможно, это когда-нибудь пригодится историкам: 14/в 48 г.; 67/оп 49 г.; 88/оп; 90/оп; 91/оп; 105/оп;126/оп; 168/оп; 203/оп; 213/оп; 125/СС 1950 г.; 680/з дело 22.
[48] Чародей эксперимента… С. 222.
[49] Смирнов Ю. Н. Евгений Константинович Завойский – участник советского атомного проекта. Препринт РНЦ «Курчатовский институт». 2009.
[50] В Дубне в то время шли строительные работы по сооружению ускорителя, на которых использовался труд заключённых. Я сама однажды видела, как военные вели большую группу людей, одетых в серые ватники, слышала крики конвоя и лай немецких овчарок. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Отец мой видел и не такое во время своего пребывания в Сарове. Он, видимо, с тех пор терпеть не мог овчарок, хотя к собакам относился дружелюбно. А у Льва Андреевича была большая немецкая овчарка по кличке Нелька.
[51] Павел Иванович Харитонов был осуждён по ст. 54-10, 54-11 УК Украинской ССР.
[52] Завойский Борис Константинович был осуждён по ст. 54-1Б, 54-8, 54-11 УК Украинской ССР и расстрелян «инструктором по спецработе».
[53] С сентября 1937 г. в Казанском университете начал хозяйничать ректор К. П. Ситников, родственник всесильного тогда С. В. Кафтанова, председателя Комитета по делам высшей школы. Он так рьяно принялся за дело, что даже был раскритикован газетой «Правдой» (Окулов Г. Перехват-залихватские в Казанском университете. // Правда. 1938, 28 августа).
[54] Завойская Людмила Андреевна была обвинена как член семьи изменника Родины к 8 годам исправительно-трудовых лагерей по ст. 54-12 УК Украинской ССР и отсидела их сполна.
[55] Катаев Александр Павлович, священник в г. Слободской, муж тётки Е. К. Завойского. Осуждён по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР. Погиб либо «в местах заключения Кировской области», как ответили на мой запрос из ФСБ г. Киров, либо, по свидетельству жителя г. Слободского, в лагере Медвежьегорска.
[56] Котелов Владимир Иванович, муж троюродной сестры Е. К. Завойского. В его деле оказался по явному недосмотру донос школьной сослуживицы. В других просмотренных мной делах ни одного доноса не было.
[57] Рубашкин А. Ждановщина // Звезда. 2006, № 8.
[58] Завойская Н. Е. История одного открытия … С. 97.
[59] Приказ об организации аспирантуры был подписан И. В. Курчатовым 6 апреля 1954 г. Руководство было возложено на академика С. Л. Соболева. Председателем аспирантской комиссии был назначен Е. К. Завойский // Стриганов А. Р. Краткая история развития ИАЭ им. И. В. Курчатова и работа партийной организации за период с 1944 по 1960 год. Москва, 1990. С. 88.
[60] Международное научное сотрудничество по мирному использованию атомной энергии. // Вестник АН СССР. 1955, № 9. С. 47-61.
[61] Стриганов А. Р. Краткая история… С. 54.
[62] Havens W. W., Jr. Nuclear Research as a Source of Technology // Physics today. 1968. Vol. 21, no. 9. P. 49-50.
[63] Доклады АН СССР. 1955. Т. 100, вып. 4. С. 241-242. Интересно отметить, что у обоих академиков не было публикаций в престижном журнале “The Physical Review”. Шло международное «соревнование»: кто кого опередит в научных достижениях, СССР-США или наоборот. Обе страны вынуждены были организовать свои переводческие коллективы.
[64] Доклады АН СССР. 1955. Т. 100, вып. 4. С. 661-663.
[65] Личный архив Е. К. Завойского.
[66] С 1955 г. Американский физический институт при поддержке Национального научного фонда приступил к программе перевода советских научных журналов, и к 1959 г. на английский язык переводились 9 советских журналов.
[67] Scientific American. 1955. Vol. 192, no. 5. P. 51-52.
[68] Journal of Physics USSR. 1945. Vol. 9, no. 3. P. 245; там же, 1945. Vol. 9, no. 5. P. 447-448.
[69] Завойская Н. Е. История одного открытия … С. 21, 24.
[70] Личный архив Е. К. Завойского.
[71] Курчатов И. В. Речь на XXI съезде КПСС 3 февраля 1959 г. // Курчатов И. В.. Ядерную энергию – на благо человечества. М., 1978. С. 363.
[72] Иоффе А. Ф. И. В. Курчатов – исследователь диэлектриков // УФН. Т. LXXIII, вып. 3. С. 614.
[73] Устное сообщение Е. В. Пискарева (1999 г.). Е. В. Пискарев был личным переводчиком И. В. Курчатова. Он же перевёл книгу А. С. Бишопа «Проект Шервуд. Программа США по управляемому термоядерному синтезу. Отчёт об исследованиях по управляемым термоядерным реакциям, проведенных Комиссией по атомной энергии США за период 1951-1958 гг.». М., 1960. Книга вышла под общей редакцией академика Л. А. Арцимовича.
[74] Курчатов И. В. Некоторые вопросы развития атомной энергетики // Атомная энергия. 1956. Т. 1, № 3. С. 5-10; О возможности создания термоядерных реакций в газовом разряде // Там же. С. 36-43, 123.
[75] Nucleonics. 1956. Vol. 14, no. 1. P. 36-43, 123.
[76] Стриганов А. Р. Краткая история… С. 58.
[77] Notes on Visit to USSR by Sir John Cocroft and R. S. Pease – The National Archives. CSAC.72.2.80/B.24. Dezember 1958.
[78] Устное сообщение. 01.01. 2010 г.
[79] Луис Альварец был очевидцем испытания американской атомной бомбы.
[80] Alvarez L. W. Further Exerpts from a Russian Diary // Physics Today. 1957. Vol. 10, no. 6. P. 25-26. У И. В. Курчатова тогда был первый инсульт // Воспоминания об Игоре Васильевиче Курчатове. М., 1988. С. 464.
В своей книге (A mind always in motion. The autobiography of Emilio Segre. Berkley-Los Alamos-Oxford. 1993. P. 261-263) Э. Сегре не упомянул о визите к Л. А. Арцимовичу, однако заметил, что во время их визита многие двери в советских лабораториях были опечатаны.
[81] Л. Неель в 1958 г. номинировал Е. К. Завойского на Нобелевскую премию по физике. Сведения получены от А. М. Блоха.
[82] Академия наук СССР. Справочник на 1959 г. С. 154-164. В то же время советские физики стали членами иностранных академий наук, обществ и союзов (напр. Л. Д. Ландау, М. А. Леонтович, А. Б. Северный, Д. И. Скобельцын, В. А. Фок).
[83] International Astronomical Union. Symposium № 6. Electromagnetic Phenomena in Cosmical Physics. Ed. by B. Lehnert. Cambridge. 1958. P. 452-463.
[84]Electromagnetic Phenomena in Cosmical Physics. International Astrophysical Union. Symposium № 6. Ed. By B. Lehnert. Cambridge, 1958. P. 463.
[85] IEEE Transations on Plasma Science. 1989. Vol. 17, no. 2. P.71.
[86] Чародей эксперимента … С. 139.
[87] Правда. 1957, 22 апреля.
[88] Чародей эксперимента … С. 148-151.
[89] Чародей эксперимента … С. 153; РГАНТД. Ф. 180. Оп. 2. Д. 4. Л. 17, 18, 20.
[90] Личный архив Е. К. Завойского.
[91] Бишоп С. Проект Шервуд. Программа США по управляемому термоядерному синтезу. М., 1960. С. 134.
[92] Schlüter A. Fusion at Venice, Remembered 32 Years Later // Plasma Physics and Controlled Fusion. 1989. Vol. 31, no. 10. P. 1725.
[93] Прохоров А. М. Во главе Отделения // Воспоминания об академике Л.А. Арцимовиче. М., 1981. С. 69-70.
[94] Шкловский И. С. Эшелон // Химия и жизнь. 1988. № 9. С. 84-85.
[95] Блох А. М. Советский Союз в интерьере нобелевских премий. СПб., 2001. С. 346.
[96] Илизаров С. С. Академический июнь 1958-го // Московская правда. 1994, 19 июля.
[97]Академик М. А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин. М., 2003. С. 251. В списке участников 2-ой Женевской конференции (Proc.of the Second United Nations Intern. Conf. on the Peaceful Uses of Atomic Energy. Geneva, 1958. Vol. 1. P. 506) Л. А. Арцимович не значится.
[98] Труфанова-Завойская В. К. и др. Е. К. Завойский. Материалы к биографии… С. 60.
[99] Moscow News. 1957, 1 June.
[100] Личный архив Е. К. Завойского.
[101] Во время Отечественной войны, находясь еще в Казани, Е. К. Завойский разрабатывал прибор ночного видения.
В архиве Е. К. Завойского имеется конспект доклада (не датирован): «В 1949 г. была высказана идея отклонения изображения в ЭОПе системой, подобной осциллографической. Только небольшое число специалистов посчитало задачу разрешимой и в их числе М. М. Бутслов. Решению этой задачи энергично содействовал Василий Григорьевич Нырыков. В 1952 г. М. М. Бутслов разработал ЭОП-усилители света и был зарегистрирован минимальный сигнал – один электрон, вылетевший из входного фотокатода. В 1953 г. в ИАЭ были выполнены расчёты, которые показали, что принцип развёртки электронного изображения позволяет разрешить временные интервалы до 10 -14 с.».
[102] Ванюков М. П., Гороховский Ю. Н. Совещание по высокоскоростной фотографии и кинематографии // Успехи физических наук. 1958. Т. 64, № 4. С. 790-795.
[103] Kurzzeitphotographie: Bericht über den IV. Internationalen Kongress für Kurzzeitphotographie und Hochfrequenzkinematographie. Köln, 1958. Начало этим конгрессам было положено в 1952 г, затем они созывались каждые два года, т. е. в 1954 г. (Париж), 1956 г. (Лондон), 1958 г. (Кёльн), 1960 г. (Нью-Йорк), 1962 г. (Гарлем) и т. д.
[104] Thomer G., Schall R. Erforschung extrem schneller Vorgänge. Bericht von der IV. Tagung für Kurzzeitphotigraphie und Hochfrequenzkinematographie // Chemie Ingenieur Technik. 1958, Vol. 31, no. 1. P. 12-17.
[105] Щелев М. Я. XIV Международный конгресс по высокочастотной фотографии и фотонике // Вестник АН СССР. 1981, № 9. С. 94.
[106] Фанченко С. Д. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! // Советский физик. 1971, 26 апреля.
[107] Бутслов М. М., Степанов Б. М., Фанченко С. Д. «Электронно-оптические преобразователи и их применение в научных исследованиях» М., 1978.
[108] Воспоминания об академике Л.А. Арцимовиче… С. 22.
[109] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Оп. 3. Д. 136. Л. 12-14.
[110] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Оп. 3. Д. 136. Л. 10-11.
[111] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Оп. 3. Д. 136. Л. 38-42.
[112] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Ф. 3. Д. 136. Л. 37.
[113] Следует читать: 1956 г.
[114] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Оп. 3. Д. 136. Л. 48- 49.
[115] Филиал РГАНТД. Ф. 180. Оп. 3. Д. 136. Л. 50-52.
[116] Конюшая Ю. П. Открытие советских учёных. М., 1988. Ч. 1. С.247-248.
[117] Austin B. Schonland: Scientist and Soldier. 2001. P. 502.
[118] The National Archives.CSAC. 72.2.80/B.12. Текст для пресс-конференции Дж. Кокрофта 23.01. 1958 г.
[119] Архив РНЦ «Курчатовский институт». Ф.1. Оп. 1 л/д. Д. 9465. Л. 17, 18.
[120] Евгений Константинович писал, что в 1950 г. он занимался люминесцентной камерой и астрономическими приложениями ЭОПов; в 1955-1958 гг. – ЭОПами с временами разрешения до 10-14 с; в 1956-1957 гг. – источниками поляризованных ядер для ускорителей, сдвигом Лэмба, а в 1961-1967 гг. – исследованием коллективных движений в плазме (в частности, турбулентным нагревом). Личный архив Е. К. Завойского.
[121] Чародей эксперимента… С. 170.
[122] Волькенштейн М. В. Трактат о лженауке // Химия и жизнь. 1975, № 10 (ссылка на статью Б. Д. Дергягина в ДАН. 1973. Т. 209).
[123] Масевич А. Г. Звезды и спутники моей жизни. М., 2007. С. 33.
[124] Time Magazin. 1958, 15 September.
[125] Согласно записи в личном деле Е. К. Завойского в Средмаше (Ф. 2. Оп. 1-лд. Д. 116), Е. К. Завойский находился в списке номенклатурных работников до 23.10. 1965 г. Почему именно в 1965 году он был из неё исключён, на этот вопрос у меня нет ответа.
[126] Nucleonics. 1958. Vol. 16, no. 9. Р. 19.
[127] Устное сообщение Ю. С. Макарова (02.01. 2010 г.).
[128] Nucleonics. 1958. Vol. 16, no. 9. P. 70.
[129] Nucleonics. 1958. Vol. 16, no. 9. P. 23.
[130] Proc. of the Second United Nations Intern. Conf. on the Peaceful Uses of Atomic Energy. Geneva, 1958. Vol. 1. P. 440. Только недавно стало известно, что Е. К. Завойский и в 1957 г. иностранными учёными номинировался на Нобелевскую премию 1958 г. по физике (номинация известнейшего голландского физика К. Я. Гортера) и по химии (номинация профессора Ньюкаслского университета Джозефа Дж. Вайса). Эти сведения любезно предоставил мне А. М. Блох, вернувшийся из Стокгольма с копиями рассекреченных Нобелевским комитетом документами (устное сообщение 15 апреля 2009 г.). В 2010 г. были рассекречены документы 1960 г., и стало известно, что К. Я. Гортер снова номинировал Е. К. Завойского, а также его номинировал член Нобелевского комитета по химии Королевской Шведской Академии наук Арне Оландер (устное сообщение А. М. Блоха. 13 марта 2011 г.).
[131] Правда.1958, 29 октября; Вестник АН СССР. 1958, № 12. С. 8-9.
[132] Пастернак Е. Хроника прошедших лет» // Знамя. 2008. № 12. С. 151-152.
[133] Правда. 1959, 22 ноября.
[134] Н. А. Козырев приходился папиному другу Б. М. Козыреву двоюродным братом. О нём недавно вышла солидная книга «Время и звёзды. К 100-летию Н. А. Козырева». СПб., 2008.
[135] Шагинян М. Время с большой буквы. (О теории физической природы времени Н. А. Козырева) // Литературная газета. 1959, 3 ноября.
[136] Цицин Ф. А. Астрономическая картина мира. // Астрономия и современная картина мира. М., 1996. С. 1.
[137] Петербургский филиал архива РАН. Ф. 1093. Оп. 3. Д. 1. На 4 листах. Сведения любезно предоставила А. Н. Анфертьева (ПФА РАН).
[138] Личный архив Е. К. Завойского.
[139] Личный архив Е. К. Завойского.
[140] Впрочем, когда мне было лет 11, я имела честь лицезреть его при следующих обстоятельствах: Анна Николаевна, жена сотрудника и соседа Арцимовича М. С. Козодаева, надумала сделать у себя дома постановку «Синей бороды» с участием дочери Льва Андреевича Милы. Помню весёлую возню на репетициях, какие-то костюмы. Главную героиню должна была играть Мила. Роль давалась ей непросто: она сильно заикалась, а от волнения ещё больше. Я изображала одну из бессловесных жертв Синей бороды, т. е. нас положили на пол и накрыли простыней, оставив снаружи только наши ножки в сандаликах. Зрителей было немного, но Льва Андреевича я запомнила. Он был доволен спектаклем и громко смеялся, обсуждая режиссерские находки. В другой раз я видела его в студии скульптора Э. Неизвестного (см. «Чародей эксперимента»… С. 160).
[141] Академик Л. А. Арцимович… 2009.
[142] Личный архив Е. К. Завойского.
[143] Устное сообщение В. Д. Русанова. 1992 г.
[144] Толок В. Т. Последнее задание Курчатова // Научно-популярный журнал Университеты. В сокращенном варианте этот материал был опубликован в журнале «Атомная энергия». 1978. Т. 44, № 1. С. 78-82; Толок В. Т. Жизнь моя… Итоговый отчёт в трёх частях. Харьков, 2006.
[145] Архив РНЦ «Курчатовский институт». Ф. 1. Оп. 3 л/д. Д. 9362. Л. 9.
[146] Курчатов И. В. О некоторых результатах исследований по управляемым термоядерным реакциям, полученных в СССР // УФН. 1961. Т. LXXIII, вып. 4. С. 605-610.
[147] Известно, что в начале 1960 г. И. В. Курчатов очень часто посещал «объект» Завойского (здание 102). Устное сообщение Т. А. Косиновой (30.11. 2009 г.).
[148] В 2007 г. число стран, занимающихся проблемой термоядерного синтеза, выросло до 50 // Current Trends in International Fusion Research. Proceedings of the Fourth Symposium. Ed. by Ch. D. Orth and E. Panarella. 2007. P. 4.
[149] Появление письма А. С. Монина должен был стимулировать, по логике вещей, чей-то донос.
[150] Teller E. Peaceful Uses of Fusion // Proceedings of the Second United Nations International Conference on the Peaseful Uses of Atomic Energy. 1958. Vol. 31. P. 27.
[151] Редакция газеты »Известия», например, привлекла в ряды своих корреспондентов выпускника Московского физико-технического института Бориса Коновалова, который много лет на её страницах освещал атомную и космическую темы.
[152] Орлов В. Атом богатырский. М., 1962. С. 168-169.
