Экстремальные состояния Льва Альтшулера. Главы из книги0

Экстремальные состояния Льва Альтшулера

Главы из книги

 

(продолжение. Начало №7/2011 и №3/2012)

 

 

А.И.Фунтиков

Л.В. Альтшулер – основатель школы динамических методов

исследования высоких давлений в России

Нет сомнений, что наиболее высокие давления будут достигнуты

и в дальнейшем при помощи того или иного использования ударных волн.

П. В. Бриджмен[1]

Начало физики высоких давлений

В отдел Льва Владимировича Альтшулера я пришел в июле 1955 года, когда студентом 5 курса Московского инженерно-физического института был направлен на объект - предприятие п/я 975, с 1966 года Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики, за которым долгое время держался адрес Москва, Центр-300, затем Арзамас -75 и Арзамас-16 и, наконец, город Саров, для прохождения преддипломной практики и написания диплома.

К тому времени на предприятии, а точнее, как оно называлось КБ-11, произошла реорганизация структуры и в 1952 году из имеющихся отделов, лабораторий и конструкторских подразделений был образован ряд тематических научно-исследовательских секторов, в том числе газодинамический сектор 3, в который входил отдел 24, возглавляемый Львом Владимировичем[2].

Основная часть сотрудников отдела 24 появились на объекте в 1947 году и входили тогда в состав лаборатории № 3, начальником которой был назначен близкий товарищ Альтшулера - Вениамин Аронович Цукерман, и лаборатории № 4 Л.В. Альтшулера. Обе дружеские лаборатории занимались разработкой методик измерения параметров при взрыве с помощью сверхскоростной рентгенографии и фотохронографии, а также электроконтактной осциллографии с длительностью процессов менее 10-6 с. (это касалось в большей степени лаборатории № 3), а также применением этих методик в лаборатории № 4.

Общей задачей, стоящей перед лабораториями на первом этапе, являлось определение давления детонации и продуктов взрыва конденсированных взрывчатых веществ. В создаваемых конструкциях теоретически прогнозируемые по различным моделям давление в сходящихся детонационных волнах, определяющее сжатие активного материала и мощность проектируемых атомных зарядов, различались более, чем в полтора раза. в 1948 году в этих лабораториях были предложены и разработаны два метода определения давления детонации: с помощью импульсного рентгенографирования смещения свинцовых фольг, расположенных внутри заряда взрывчатого вещества - ВВ (в лаборатории Цукермана); и по измерению скорости движения пластинок разной толщины, приложенных к свободному торцу заряда (в лаборатории Альтшулера).

Перед лабораторией Альтшулера стояла также задача исследования поведения конструкционных материалов, в первую очередь алюминия, железа и урана при мегабарных давлениях, определение их ударной сжимаемости и уравнения состояния. Для их выполнения потребовалась разработка динамических методов исследования сжимаемости. Альтшулером с его сотрудниками были предложены и обоснованы методы, позволяющие определить давление и плотность вещества за фронтом ударной волны по ее кинематическим параметрам – скорости фронта ударной волны и скорости течения вещества за фронтом, которые могли быть измерены в проводимых экспериментах.

Уже в 1948 году ударная сжимаемость железа и урана была определена до давлений 350 ГПа[3]. Первоначально для ударных волн относительно небольшой интенсивности использовался метод откола, в котором, наряду с измерениями скорости ударной волны, скорость вещества оценивалась по скорости движения свободной поверхности образца после отражения от нее ударной волны. При увеличении давления ударной волны Альтшулером был предложен метод торможения, реализация которого потребовала независимых измерений скорости ударной волны и скорости подлетающего к образцу ударника. В дальнейшем получил развитие более удобный для исследования разнообразных веществ метод отражения, в котором ударная волна из одного вещества (эталона) переходила (отражалась) в исследуемый образец. Этот метод был разработан в лаборатории с участием Г.М. Гандельмана.

Экспериментальные данные до давлений 40-50 ГПа для ряда металлов были получены с помощью специальных зарядов ВВ с плоской формой фронта детонации, в которых пластина с размещенными на ней образцами располагалась в контакте с зарядом ВВ. Повышение давлений ударного сжатия до 200 ГПа в образцах металлов со средним атомным номером и измерения по методу торможения осуществлялись при использовании так называемых плоских разгонных систем, в которых пластина-ударник разгонялась продуктами взрыва.

Для дальнейшего расширения диапазона давлений были разработаны взрывные измерительные устройства, с помощью которых уровень давлений был поднят сначала до давлений 500, а затем и до 900-1000 ГПа. Результаты этих исследований вошли в докторскую диссертацию Льва Владимировича, которую он защитил в 1954 году.

Другое направление работ лаборатории состояло в оптимизации моделей центральной части сферического заряда, а также в участии в разработках новых вариантов конструкций ядерного заряда. Прежде всего, это касалось рассмотрения возможности повышения отбора энергии от заряда ВВ, с помощью которого осуществлялось сжатие (имплозия) делящегося вещества, и решения вопросов, связанных с конструкцией атомного заряда.

В первом составе лаборатории № 4 работали Ю.Ф. Алексеев, А.А. Баканова, М.И. Бражник, А.Т. Завгородний, М.П. Сперанская, Д.М. Тарасов, А.Н. Колесникова и перешедшие вскоре, еще в 1947 году, из лаборатории № 3 - Б.Н. Леденев, С.Б. Кормер и К.К. Крупников, при этом Д.М. Тарасов перешел к Цукерману. Четкого разделения по указанным направлениям работ среди сотрудников лаборатории не было, скорее шло разделение по используемым методам исследований. Лев Владимирович не только формировал направления исследований, но и научные интересы своих сотрудников. Исследования проводились в тесном контакте с теоретиками Е.И. Забабахиным, Я.Б. Зельдовичем, Г.М. Гандельманом.

Следует отметить, что на первом этапе разработки ядерного оружия большое значение сыграли предложения по оптимизации схемы первой атомной бомбы РДС-1, испытанной в августе 1949 года. На основании проведенных в лаборатории исследований движения оболочки, помещенной внутри сферического заряда со сходящейся детонационной волной, Альтшулером, Забабахиным, Зельдовичем, Крупниковым в 1949 году был представлен отчет-предложение по обоснованию оболочечно-ядерной схемы изделия. По этой схеме были разработаны конструкции зарядов следующего поколения - РДС-2 и РДС-3, успешно испытанные вслед за зарядом РДС-1 в 1951 году.

Затем Лев Владимирович вместе с сотрудниками его лаборатории № 4 (после 1952 г. – отдел № 24) Кормером, Крупниковым, Леденевым приступили к использованию предложенной и обоснованной Забабахиным схемы одномерного каскадного разгона пластин для случая трехмерной конфигурации сферического трехкаскадного разгона оболочки. Успешное испытание двух изделий по этой схеме с уменьшенным количеством активного материала было проведено в 1953 году.

В 1953 году перед КБ-11 была поставлена новая задача – разработка ядерного заряда для артиллерийского снаряда. Для реализации этой цели потребовались совместить усилия конструкторов как по увеличению прочности изделия на стадии выстрела, так по созданию конструкции ядерного заряда значительно меньшего калибра по сравнению с зарядами, ранее разработанными для авиабомб. Было создано новое специализированное подразделение – научно-исследовательский сектор 11, в который вошли теоретические, экспериментальные и конструкторские отделы, включая и отдел 24, возглавляемый Л.В. Альтшулером. Научным руководителем программы работ был приглашен академик М.А. Лаврентьев (по совместительству с работой в АН СССР), а в качестве прочниста - будущий член-корреспондент АН СССР Л.А. Галин.

Академик М.А. Лаврентьев был легендарной личностью. Кроме обсуждения технического задания на начальной стадии разработки ядерного заряда, об его участии в проекте мало кто что знал. Теоретические вопросы решались его сподвижниками - теоретиками Д.В. Ширковым, Л.В. Овсянниковым, С.В. Иорданским, в экспериментальных исследованиях принимал участие его ученик Б.В. Войцеховский.

Газодинамическими исследованиями по выбору элементов заряда и оптимизацией конструкции заряда в целом занимался отдел Льва Владимирович. Участие в конструкторской отработке заряда было связано с его существенными особенностями, в частности с применением новой схемы фокусирующей системы для создания сходящейся ударной волны в заряде ВВ.

Ведущие сотрудники отдела имели большой опыт, так как принимали участия в таких работах со Львом Владимировичем уже на протяжении многих лет. Кроме того, в отделе появились новые молодые сотрудники Ф.В. Григорьев, М.В. Синицын, М.Н. Павловский, А.И. Кузьмич, В.Н. Зубарев, А.П. Петрунин.

Тематическая направленность начатых ранее экспериментальных исследований поведения материалов при ударном сжатии, открывавших путь в область сверхвысоких давлений и температур, была сохранена. Вместе с расширением поля детальных исследований по классам и количеству изучаемых веществ и их параметров появилась специализация и распределение сотрудников по группам. В то же время многие исследования выполнялись с участием сотрудников из разных групп.

В группе Леденева продолжались исследования сферических зарядов. В группе Крупникова (Бражник, Колесникова) проводились исследования ударного сжатия тяжелых металлов (молибдена, тантала, вольфрама). Перед Алексеевым, а затем Зубаревым была поставлена задача исследования параметров детонации новых конденсированных взрывчатых веществ и продуктов взрыва, определения уравнения состояния на основе сжимаемости их компонентов.

Наиболее разнообразна была тематика исследований в группе Кормера, в которую я был направлен. В группе, в которую входили Сперанская, Баканова, Синицын и перешла затем Колесникова, наряду с конструкторскими работами по созданию новых зарядов, изучалась ударная и изэнтропическая сжимаемости материалов. Интересы Самуила Борисовича были связаны с установлением уравнения состояния металлов, в частности роли тепловых составляющих уравнения состояния, в частности различия электронных составляющих для простых и переходных металлов. Уравнение состояния для алюминия, меди и свинца с аддитивным вкладом холодных составляющих, характеризующих взаимодействие атомов при нулевой температуре, и тепловых составляющих, определяющих колебания решетки и тепловое возбуждение электронов, было представлено в работе Альтшулера, Кормера, Бакановой и Трунина (ЖЭТФ. 1960. Т. 38. С. 790).

Целью моей дипломной работы явилось исследование особенностей нерегулярного маховского (так называемого тришокового) отражения ударных волн в металлах на примере алюминия. Эти исследования проводились для обоснования метода косого столкновения ударных волн, используемого в установлении изэнтропической сжимаемости конденсированных веществ. В результате столкновения ударных волн при углах столкновения больше критического значения должна возникать автомодельно распространяющаяся техударная конфигурация ударных волн. Изучая размеры тришоковой волны при выходе ее на свободную поверхность призматического образца, можно было оценить состояние двукратного сжатия вещества за фронтом отраженной ударной волны. Отклонение от расчетной схемы взаимодействия ударных волн могло возникнуть за счет искривления фронта тришоковой волны, что и предстояло мне определить. Для выявления этого мной был использован электронно-оптический преобразователь, позволяющий получать необходимое разрешение разновременности фронта тришоковой волны при скоростях развертки в несколько десятков километров в секунду. Полученные результаты вошли в публикацию совместного исследования сотрудников отделов 20 и 24, которая появилась позже (Альтшулер, Кормер, Баканова, Петрунин, Фунтиков, Губкин, ЖЭТФ. 1961. Т. 41. С. 1382). В некоторых экспериментах принимали также участие Сперанская, Синицын и Колесникова.

Новые задачи

Ударный метод получения высоких давлений – относительно новый,

а его возможный вклад в понимание состояние вещества при

высоких давлениях далеко не исчерпан.

Б. Дж. Алдер[4]

К концу 1955 года были закончены все газодинамические и конструкторские исследования, и заряд РДС-41 был подготовлен к проведению испытаний на Семипалатинском полигоне. Испытание с участием сотрудников отдела (Завгородний, Синицын, Григорьев и другие) было проведено 16 марта 1956 года и показало ожидаемое значение мощности – 14 кт. Создание ядерного заряда было отмечено Ленинской премией 1957 года, которая была присуждена М.А. Лаврентьеву и его сотрудникам, а также начальнику сектора 11 В.М. Некруткину и ведущему конструктору А.И. Абрамову, были отмечены наградами многие участники работы.

В связи с завершением разработки этого заряда в августе 1956 года сектор 11 был расформирован. Отдел Льва Владимировича вернулся в сектор 3 и стал отделом 20, а затем 0304. Часть сотрудников отдела перешла во вновь созданный отдел сектора с номером 24, возглавляемый Кормером (Синицын, Григорьев, Фунтиков, Колесникова), в который также вошли сотрудники из других отделов сектора 11 (Голубев и другие). Перешел на работу в создаваемый на Урале второй ядерный центр - Всесоюзный научно-исследовательский институт технической физики К.К. Крупников. Б.Н. Леденев был назначен начальником сектора 3, его заместителем по научно-исследовательской работе стал Лев Владимирович[5].

Начиная с 1956 года, оба отдела стали пополняться молодыми сотрудниками. В отдел 20 Л.В. Альтшулера пришли Р.Ф. Трунин, Ю.М. Стяжкин, Л.В. Кулешова, Б.А. Ушаков, в отдел 24 С.Б. Кормера – Л.А. Владимиров, В.И. Бородулин, И.И. Томашевич и другие.

Практически все исследования, связанные с новыми разработками малогабаритных зарядов, были переданы в отдел 24 С.Б. Кормера. Особое внимание уделялось реализации предложенного Зельдовичем принципа термоядерного газового усиления (бустера). Эти исследования, которые проводилась в основном в группе Григорьева, были направлены на изучение процессов, сопровождающих сжатие центральной части заряда, и обоснование осуществимости принятых конструктивных решений.

Однако основные исследования отдела 24, получившие широкое развитие на протяжении первого десятилетия отдела, были направлены на изучение поведения и свойств материалов при высоких давлениях и температурах. Эти исследования, проводившиеся в тесном контакте с сотрудниками отдела Льва Владимировича и по его идеологии, выполнялись в группах, возглавляемых Синицыным, Фунтиковым, Кирилловым, Григорьевым, Юшко, Урлиным, пополненных вновь прибывшими молодыми специалистами.

Первоначально тематика исследований в отделах 20 (Л.В. Альтшулера) и 24 (С.Б. Кормера) была достаточно близкой. Постановка экспериментов и полученные в ходе исследований данные обсуждалась у руководителей отделов, так же, как и содержание первых публикаций, в которых использовались результаты совместных исследований.

В дальнейшем в отделе 24 выделились новые направления. Одно из них было связано с разработкой интерполяционной зависимости для упругой кривой в полуэмпирическом уравнении состояния, выполненной Кормером и Урлиным. Использование для этого аппроксимационного разложения в ряд по степеням обратного межатомного расстояния, удовлетворяющего также основным параметрам вещества при низких и сверхвысоких давлений, позволило расширить диапазон давлений и точность описания экспериментальных и теоретических данных. В дальнейшем этот тип уравнения был использован в разработке широкодиапазонного многофазного уравнения состояния, в частности в работах А.В. Бушмана, И.В. Ломоносова и других в ОИВТ РАН.

Другое усовершенствование уравнения состояния было сделано на основании экспериментальных данных по ударному сжатию образцов сплошных и пористых металлов. Было установлено, что для описания высокотемпературных состояний при высоких давлениях обязательным является учет ангармонических тепловых колебаний атомов, приводящий к уменьшению теплоемкости с температурой и коэффициента Грюнайзена с плотностью, и учет теплового возбуждения электронов.

Существенным было не только изучение ударного сжатия алюминия, меди, никеля и свинца, но также и конструкционных материалов - урана и плутония. Для последних было предложено новое уравнение состояния, получившее название КУФ (Кормер, Урлин, Фунтиков), которое нашло применение в расчетах параметров ядерных зарядов.

В группах Синицына и Кириллова были проведены пионерские исследования по изучению оптических свойств ударно-сжатых ионных кристаллов и диэлектриков и измерению яркостной температуры вещества за фронтом ударной волн. Успеху исследований во многом способствовало непосредственное участие в анализе получаемых результатов Зельдовича, который проявил интерес к ним. Измерения температур ударно сжатых прозрачных ионных кристаллов и некоторых диэлектриков дали существенное уточнение уравнений состояния этого класса веществ и определили их кривые плавления до весьма высоких давлений 50-250 ГПа, ранее известные в пределах нескольких ГПа.

Разрешение на открытую публикацию результатов исследования свойств веществ в области высоких давлений было получено только в конце 50-х годов благодаря поддержке научного руководителя ВНИИЭФ Ю.Б. Харитона.

Первые результаты, полученные в отделе Альтшулера, были опубликованы в двух статьях в 1958 году в журнале ЖЭТФ (1958. Т. 34. Вып. 4. С. 874 и С. 886). Экспериментальные данные по ударной сжимаемости железа и еще восьми металлов отвечали области давлений до 400 ГПа. Эти данные на порядок превышали данные, опубликованные американскими исследователями в 1955-58 годах. Изучение ударной сжимаемости металлов стало проводиться в США несколько раньше, чем в России, сначала в Лос-Аламосе под руководством Р. Горансона, а затем Дж. Уолша и Р. Макквина. Ливерморская группа, изучавшая ударное сжатие, начала основную работу примерно с 1956 года под руководством Б. Алдера, а затем Р. Даффа. В США уровень давлений 200 ГПа был достигнут в 1960 году, а 430 ГПа – только в 80-е годы с использованием двухступенчатых легкогазовых пушек.

Предельные значения давления ударного сжатия в отделе Альтшулера были получены на специально разработанных для этого измерительных устройствах, состоящих из полусферического заряда ВВ, одновременно инициируемого по наружной поверхности заряда, и вложенной в него тонкостенной металлической оболочки, которая ускорялась продуктами взрыва сходящейся детонационной волны к центру заряда и ударяла по полусферическому образцу. Измерительные устройства собирались непосредственно перед опытом на рабочей площадке, что усложняло проведение экспериментов.

На таких измерительных устройствах, помимо железа, адиабаты Гюгонио были определены для никеля, меди, цинка, серебра, кадмия, олова и свинца. В работах зарубежных ученых полусферические измерительные устройства использовались только в одной работе И. Скидмора и Е. Морриса, опубликованной в 1962 году, в которой были представлены весьма неточные данные по сжимаемости в основном урана и железа.

Впервые давления, близкие к 1 ТПа[6], были получены Альтшулером и Крупниковым на полусферическом двухкаскадном устройстве, разработанном ими совместно с Кормером и Леденевым. В качестве первого каскада использовался полусферический однокаскадный заряд, в который монтировался второй каскад, состоящий из полусферического слоя взрывчатого вещества с примыкавшей к нему с внутренней стороны стальной оболочкой. На таком устройстве в конце 50-х годов были зарегистрированы ударные давления в железе 1.3 ТПа и уране до 1.8 ТПа, отвечающие скорости ударяющей железной оболочки 15.5 км/с.

В последующие годы измерения, выполненные на полусферических измерительных устройствах до давлений, превышающих 1 ТПа, были уточнены. Эти результаты были достигнуты на аналогичных полусферических измерительных устройствах за счет перехода ни более мощный и однородный состав ВВ, существенного снижения разогрева оболочки пересжатой детонационной волной, уменьшения толщины оболочек и размещения образцов на меньших радиусах. В интерпретации результатов были уточнены поправки на затухание ударных волн в образцах.

Впервые экспериментальные значения скорости звука за фронтом ударной волны в мегабарном диапазоне давлений были получены в середине 50-х годов. В исследованиях использовались как заряды с плоской ударной волной, так и полусферические взрывные устройства, используемые в измерениях ударной сжимаемости. Было разработано два метода измерения скорости распространения звуковых возмущений по регистрации их выхода на фронт ударной волны. В первом, названном методом боковой разгрузки, определение скорости звука производилось при движении ударной волны по цилиндрическому образцу со ступенчатым профилем боковой поверхности. Волны разгрузки, распространяющиеся из исходной точки уступа, догоняли фронт, вызывая уменьшение давления в периферийной зоне. Скорость прихода головной волны разгрузки определялась по разновременности выхода ударной волны на торцовую поверхность образца.

Второй метод догоняющей разгрузки был предложен Забабахиным. Сущность метода заключалась в регистрации затухания ударной волны в мишени при ударе по ней тонкой пластины. Значение скорости звука рассчитывалось по измерению скорости ударной волны на разгруженном участке ее траектории. Этими методами были проведены измерения объемной скорости звука в ударно сжатых алюминии, железе, меди и свинце в области давлений от 40 до 350 ГПа. Результаты экспериментов были представлены в статье Альтшулера, Кормера, Бражник, Владимирова, Сперанской, Фунтикова (ЖЭТФ. 1960. Т. 38. С. 1061).

Но не все так гладко проистекало, как в приведенных выше публикациях результатов совместных исследований, выполнявшихся в обоих отделах. Однако во всех спорных случаях постепенно достигалось согласие, удовлетворявшее стороны. В дальнейшем этому способствовало более четкое разделение тематических направлений. Один из таких конфликтных вопросов состоял в публикации результатов исследований ударного сжатия пористых веществ.

Предложение об изучении ударного сжатия вещества с начальной плотностью, уменьшенной по сравнению с нормальной, с целью расширения области исследовании на диаграмме давление-сжатие было обосновано Зельдовичем в статье в ЖЭТФ (1957. Т. 32. С. 1577). Однако еще раньше им с А.С. Компанейцем было рассмотрено поведение таких ударных адиабат для уравнения состояния с постоянным значением коэффициента Грюнайзена, а первые экспериментальные исследования ударного сжатия пористых железа и урана были проведены Альтшулером и Крупниковым в 1949 году. Данные для пористого железа вошли в первую публикацию 1958 года и были использованы для оценок коэффициента Грюнайзена.

В начале 50-х годов Крупниковым, Бражник, Крупниковой были проведены измерения ударного сжатия вольфрама четырех пористостей до давлений 500 ГПа, однако результаты исследования не были полностью обработаны и проанализированы.

С 1957 года в отделе 24 Кормера по принятому разделению тем между отделами 20 и 24 начались интенсивные исследования ударного сжатия четырех пористых металлов (алюминия, меди, никеля и свинца), а также пяти пористых ионных соединений. Для расширения области давлений примерно до 900 ГПа в этих исследованиях был разработан специальный двухкаскадный полусферический измерительный заряд, а также однокаскадный заряд для области давлений от 100 до 200 ГПа.

Материалы по исследованию ударного сжатия и уравнению состояния четырех металлов были подготовлены для опубликования, однако по настоянию Льва Владимировича отложены до подготовки статьи по вольфраму. Обе статьи появились одновременно в одном номере журнала ЖЭТФ в 1962 году.

Другой вопрос, вызвавший продолжительные дискуссии между Львом Владимировичем и Самуилом Борисовичем и их сотрудниками, был связан с возможностью фазового перехода в хлористом натрии при ударном сжатии. Эти исследования были начаты в отделе 20 Альтшулера с целью сопоставления экспериментальных данных с имеющимися теоретическими моделями для ионных кристаллов при сжатии, а также изучения природы электропроводности в таких условиях. Адиабата ударного сжатия была изучена до давления 80 ГПа и была интерпретирована гладкой монотонной зависимостью. В отделе 24 измерения ударного сжатия хлористого натрия проводились в связи с измерениями температур при ударном сжатии, а также выявления тепловых составляющих уравнения состояния при ударном сжатии сплошных и пористых образцов. Максимально достигнутые давления на сплошных образцах достигали 400 ГПа, на ударной адиабате был обнаружен излом в области давлений несколько выше 80 ГПа.

Было известно, что в статических условиях структурный переход в хлористом натрии происходит при существенно более низком давлении 1,8 ГПа. Ранее Альтшулером было показано, что в хлористом калии динамическое давление аналогичного фазового переходы соответствовало статическому, которое было обнаружено также при низком давлении 2 ГПа. Поэтому в работе Кормера, Синицына, Фунтикова, Урлина аномалия в поведении хлористого натрия, в отличие от других ионных соединений, объяснялась затянутой кинетикой фазового перехода в динамических условиях.

Основные результаты исследований свойств веществ с помощью динамических методов, выполненных в период до 1965 года, открывшие новое направление в физике высоких плотностей энергий, были представлены в обзоре Л.В. Альтшулера «Применение ударных волн в физике высоких давлений» в журнале УФН (1965. Т. 85. С. 197).

Развитие ударно-волновых исследований

Работы российских исследователей, коллег и учеников Я.Б. Зельдовича

 – профессора Л.В. Альтшулера, члена-корреспондента С.Б. Кормера

и академика  В.Е. Фортова в области динамической физики высоких

давлений превосходят работы американских исследователей

как в качестве, так и количестве достигнутых результатов.

Р. Н. Киилер[7]

Ударно-волновые методы, первоначально разработанные для исследования конструкционных материалов, нашли в дальнейшем широкое применение для изучения многих элементов, химических соединений и минералов. Перед сотрудниками отдела Альтшулера была поставлена задача - определить ударную сжимаемость (в различных диапазонах давлений) для большинства имеющихся в природе элементов и основных классов веществ.

Расширение области исследований в P-V пространстве по предложению Зельдовича могло также быть достигнуто путем использования изэнтроп разгрузки из состояний ударного сжатия сплошных и пористых образцов. При этом значительный интерес представляли эксперименты, в которых в волне разгрузки реализовались состояния, близкие к критической точке. Обширные измерения изэнтроп расширения были выполнены Бакановой, Зубаревым, а затем и Жерноклетовым. Состояния на изэнтропе фиксировались методом “мягких“ преград. В качестве преград использовались вещества с известными ударными адиабатами: алюминий, магний, пластики, аргон, ксенон, а также воздух при различных давлениях. Впервые на изэнтропах свинца были обнаружены нарушения монотонности, связанные с его испарением.

В 60-е годы внимание Альтшулера привлекло изучение ударного сжатия редкоземельных (РЗМ) и щелочноземельных (ЩЗМ) металлов. В нормальном состоянии РЗМ обладают плотноупакованной кристаллической структурой и имеют электронную структуру с полностью или частично незаполненной внутренней электронной оболочкой. Зарегистрированные в экспериментах, выполненных совместно с Бакановой, изломы ударных адиабат свидетельствовали о немонотонном уменьшении сжимаемости металлов. Эти данные отвечали фазовому переходу второго рода, связанному с реконструкцией энергетических электронных спектров. Полученные в этих исследованиях пионерские данные были уточнены в работах зарубежных исследователей, опубликованных в 1973-75 годах.

Приложение ударного давления к твердым телам приводило к многочисленным фазовым превращениям - ударному полиморфизму. В проводимых под руководством Альтшулера исследованиях изучению фазовых превращений в ударных волнах уделялось значительное внимание. В экспериментах использовались имеющиеся методы определения ударной сжимаемости, а также методы регистрации параметров за фронтом ударной волны манганиновыми и электромагнитными датчиками. Объектами исследований являлись многие элементы периодической системы, галогениды щелочных металлов, карбиды и нитриды, окислы, горные породы, органические вещества.

Систематические исследования минералов и горных пород до давлений 100-400 ГПа проведены Альтшулером совместно с Труниным и их сотрудникам.

Эксперименты с ударными волнами показали, что почти все минералы и горные породы при некоторых критических давлениях в области от 10 до 50 ГПа испытывают фазовые превращения с образованием плотных, относительно малосжимаемых модификаций. До достижения этих давлений ударные адиабаты характеризуются большим разнообразием, после фазовых переходов вид кривых становится подобным. В прямых экспериментах на кварците, доломите и других минералах было показано, что наработка новой фазы в основном происходит на фронте ударной волны.

Первоначально целью таких исследований являлось сопоставление уникальных данных по сжимаемости веществ, входящих в состав Земли, с имеющимися геофизическим данными. Полученные ударные адиабаты в области давлений, отвечающих состоянию внутри Земли, позволили уточнить представление о составе мантии и ядра. Первые результаты, представленные в статьях, опубликованных в журнале Известия Академии наук СССР, серия геофизическая (Альтшулер, Кормер, 1961, Альтшулер, Трунин, Симаков, 1965, Кормер, Фунтиков, 1965 и другие), открыли это направление, получившее дальнейшее развитие как в работах отдела 20, так и в зарубежных исследованиях.

Другим применением данных по ударному сжатию горных пород стало определение энерговыделения ядерного взрыва по методу так называемого грунтового шара – МГШ, который был предложен и разработан Альтшулером, Подурцом и Труниным в связи с запрещением воздушных испытаний ядерного оружия. Суть метода состояла в измерении годографа ударной волны на небольших расстояниях от центра взрыва и сопоставлении данных измерений с расчетными кривыми, отвечающими разной энергии взрыва. Для проведения расчетов потребовалось определить ударные адиабаты горных пород, в которых производился взрыв.

Расширение области измерений ударной сжимаемости, как горных пород, так и других материалов по сравнению с лабораторными измерениями на взрывных устройствах было достигнуто в подземных экспериментах. Такие измерения стали проводиться с 1965 года сотрудниками отдела 20 Труниным, Моисеевым, Поповым, Симаковым и другими. В первом подземном опыте принимал участие Лев Владимирович[8].

Измерения в ближней зоне подземного ядерного взрыва намного подняли амплитуды регистрируемых ударных волн и решили некоторые принципиальные вопросы в динамическом направлении физики высоких давлений. Значение полученных результатов трудно переоценить. Уже в первых экспериментах была определена сравнительная сжимаемость железа, свинца, меди, кадмия и урана в диапазоне давлений 4-5 ТПа[9]. Молибден, медь, кадмий и свинец были исследованы также при давлении 1.5 ТПа. Легкие вещества - алюминий, кварц, вода и некоторые другие были исследованы до давлений в 2 ТПа. Для получения сравнительных данных по их сжимаемости применялись различные варианты метода отражения с использованием ударной адиабаты свинца и алюминия в качестве эталона.

Еще одно принципиально новое направление исследований стало развиваться в отделе 20 в группе Стяжкина. В 1957 году Альтшулером, Зельдовичем и Стяжкиным был предложен другой и особенно чувствительный способ исследования изэнтропической сжимаемости и уравнений состояний делящихся материалов - урана и плутония. Метод был реализован экспериментально в конце 50-х годов и назван методом невзрывных цепных реакций (НЦР). Как стало известно потом в США он также был разработан в это же время под названием метода гидроядерных реакций. Метод НЦР заключается в проведении взрывных опытов со сферическими зарядами ВВ, близкими по своему конструктивному выполнению к атомным зарядам, содержащими делящийся материал, но без макроскопического выделения энергии. За максимально допустимый уровень энерговыделения был принят 1 кг тротилового эквивалента, отвечающий огромному (~1017) числу делений и соответствующему числу выходящих из заряда нейтронов. Расчеты гидродинамической стадии в таких зарядах, отвечающие опытам НЦР, велись в диапазоне масс активной зоны, когда выделяющаяся ядерная энергия практически не влияет на процессы сжатия и разлета активной зоны.

Интенсивность размножения нейтронов а следовательно, и интегральное число делений во взрывном опыте в сильной степени зависело от максимального сжатия активной зоны. Количественная связь между зарегистрированным в опыте числом нейтронов деления и достигнутыми плотностями устанавливалась с помощью гидродинамических и нейтронных расчетов. Так как изменение степени сжатия на 1% изменяло поток нейтронов на 2 порядка, то проведенные таких экспериментов дало весьма точную информацию об изэнтропической сжимаемости делящихся материалов при давлениях 10-15 ТПа[10], уравнениях состояния делящихся материалов и физических процессах, протекающих в ядерно-активной зоне исследованных зарядов.

Подводя итоги

Судьба была благосклонна ко мне.

Л.В. Альтшулер

После возвращения в 1969 году в Москву Лев Владимирович руководил лабораторией во Всесоюзном институте оптико-физических измерений, а с 1989 г. перешел на работу главным научным сотрудником Института теплофизики экстремальных состояний РАН (ИТЭС). Здесь он участвовал совместно с сотрудниками института в работах по построению широкодиапазонных уравнений состояния веществ на основе данных ударно-волновых экспериментов. Однако связь с сотрудниками его прежнего отдела во ВНИИЭФ не прерывалась.

Прежде всего это касалось изучения упруго-пластического поведения и определения сдвиговой прочности металлов, проявляющейся в ударных волнах умеренной интенсивности. Такие исследования были начаты в отделе 20 еще в начале 70-х годов и вошли в публикацию Альтшулера, Бражник, Телегина (ПМТФ. 1971. № 6. С. 159). Затем они были продолжены в 90-х годах в группе М.Н. Павловского. Результаты опытов на алюминии были представлены в работе Альтшулера, Павловского, Комиссарова и Макарова (ФГВ. 1999. Т. 35. № 5. С. 102).

В 1994 году Лев Владимирович предложил Р.Ф. Трунину взяться за написание коллективной монографии “Ударные волны и экстремальные состояния вещества”, в которой должны были найти отражение наиболее интересные результаты исследований с применением ударных волн, полученные в России. Участие ведущих специалистов ВНИИЭФ, ИХФ и ИТЭС в создании книги, задуманной как подведение итогов деятельности самого Льва Владимировича, было поддержано МНТЦ в виде проекта по подготовке материалов книги. Менеджером проекта и ответственным за написание разделов книги авторами из ВНИИЭФ был Трунин, научным руководителем и ответственным за составление остальных разделов являлся Альтшулер.

К этому времени я также перешел на работу в ИТЭС и у меня возникли более тесные контакты со Львом Владимировичем. Так, Н.Н. Калиткин пригласил нас обоих принять участие в выполнении проекта РФФИ по составлению широкодиапазонных ударных адиабат металлов.

Другое обстоятельство было связано с тем, что у Льва Владимировича стали появляться возрастные недуги, особенно его удручала постепенная потеря зрения. В связи с этим он попросил меня принять участие в проекте МНТЦ по редактированию материалов книги. Кроме завершения работы над теми разделами, в которых Лев Владимирович был автором, на меня легла функция координатора и корректора по остальным частям книги. Работать с ним было интересно. Сохраняя прекрасную память и понимание сути вопросов, Лев Владимирович активно участвовал в этой работе, четко формулировал свои мысли и отстаивал свои убеждения.

По его замыслу эта коллективная монография должна была дать детальное представление о развитии динамических исследований в России и основных достигнутых результатов на современном уровне. Монография планировалась из обзорных работ ведущих ученых по выбранным направлениям, которые охватывали широкий круг вопросов по данной тематике.

Первая глава была подготовлена Львом Владимировичем и отражала обзор развития динамических методов исследований высоких давлений в России и предваряла материал, более детально изложенный в последующих главах.

Во второй главе, написанной Альтшулером совместно с Жученко и Левиным, излагались вопросы по детонации конденсированных взрывчатых веществ, методам исследования и анализ полученных результатов. Большое внимание уделялось особенностям режимов детонации индивидуальных и смесевых ВВ.

Следующая глава, подготовленная Труниным (раздел ударные адиабаты металлов), Калиткиным и Кузьминой (раздел широкодиапазонные ударные адиабаты), Труниным, Крупниковым, Симаковым, Фунтиковым (раздел ударно-волновое сжатие пористых металлов) была посвящена результатам экспериментальных исследований ударного сжатия металлов в области высоких давлений и температур.

Четвертая глава касалась вопросов распространения ударных волн в твердых телах и полиморфных превращений при ударном сжатии. Результаты экспериментальных исследований фазовых превращений даны в разделах, написанных Павловским и Фунтиковым. Более детально в них были представлены данные по фазовой диаграмме железа. В последующих разделах Кузнецовым рассматривались некоторые качественные закономерности термодинамики и кинетики фазовых переходов при ударном сжатии, а также устойчивости ударных волн в веществах при наличии фазовых переходов. Также более детально анализировалось поведение кварца при ударно-волновом сжатии.

В последнем разделе этой главы, представленном Макаровым, рассматривались расчетные модели, описывающие распространение ударных волн в твердых телах в упругопластической области.

Различные подходы к описанию сжатых конденсированных и плазменных состояний вещества содержались в разделах пятой главы, написанных Копышевым, Урлиным (разделы 1 и 2), Медведевым (раздел 3), Грязновым, Иосилевским и Фортовым (раздел 5).

В последней главе, написанной Ивановым, была представлена концепция разрушения материалов, развитая во ВНИИЭФ, в частности, в применении к крупномасштабным конструкциям, подвергнутым воздействию интенсивных динамических нагрузок. Критериальный подход к величине допустимой упругой энергии деформации в разработанной автором феноменологической модели позволил описать динамические разрушения оценить для них предельные нагрузки.

Основная часть приведенного материала примерно соответствовала ситуации, сложившейся к середине 90-х годов. В книге приводится обширная библиография, по большинству вопросов она является вполне исчерпывающей.

Подготовка рукописи к публикации книги для ее представления в редакцию издательства в первом приближении была завершена в 1998 году. Однако так как затраты на издание не были предусмотрены в проекте МНТЦ, то дальнейшие продвижение рукописи приостановилось. И только инициатива и усилия Фортова позволили представить материалы книги в редакцию издательства “Наука”. Дальнейшее редактирование продолжалось в контакте с редакторами отдела естественных наук издательства.

Книга под редакцией Фортова, Альтшулера, Трунина, Фунтикова вышла из печати в 2000 году и довольно быстро разошлась среди специалистов, связанных с изучением ударных волн, занимающихся физикой высоких плотностей энергий, высокоскоростным соударением, воздействием взрыва, лазерного и корпускулярного излучения.

После издания книги по инициативе Фортова встал вопрос о ее публикации на английском языке. Наиболее подходящим было международное издательство Спрингер в Нью-Йорке, которое издавало серию книг «Ударное сжатие конденсированных веществ при высоких давлениях». Главными редакторами этой серии являлись Ли Дависон и Яасуки Хори, Фортов входил в консультативный совет издательства от России. Благодаря рекомендательному письму Фортова книга была принята к изданию как том VII этой серии. После этого началась продолжительная переписка по электронной почте с главными редакторами по согласованию и редактированию материалов книги, которую я вел от авторского коллектива как ее редактор.

Следует отметить, что некоторые разделы книги были существенно переработаны и дополнены. Изменилось и построение книги по сравнению с русским изданием. Работа над книгой затянулась до 2004 года.

К величайшему сожалению, 23 декабря 2003 года Лев Владимирович скончался. Поэтому мы решили, что эта книга должна стать мемориальным изданием, посвященным памяти Альтшулера. Содержанию книги предшествует краткое описание творческого пути Льва Владимировича, но по существу вся книга носит отпечаток его деятельности – в не очень явном виде в трудах всех участниках этого издания и особенно отчетливо в ее первой главе.

Содержание этой главы, переработанной и дополненной авторами книги (Альтшулер, Трунин, Урлин, Фортов, Фунтиков, было также представлено в виде обзора по истории физики в журнале УФН (1999. Т. 169. № 3. С. 323).

В последние годы творчество Льва Владимировича было посвящено главным образом отдельным моментам истории Советского атомного проекта. Совместно с А.А. Бришем и Ю.Н. Смирновым им написана статья «На пути к первому советскому атомному испытанию» для «Альманаха института истории естествознания и техники», 2002 г. Особое внимание Л.В. Альтшулер уделяет роли Ю.Б. Харитона в организации и проведении научных исследований во ВНИИЭФ. Этому посвящена статья «Восстановить историческую справедливость («Известия», 20 сентября 2003 г.) с призывом отметить приближающееся 100-летие Ю.Б. Харитона присвоением его имени Российскому федеральному ядерному центру - ВНИИЭФ.

Разнообразная тематика работ, выполненных Львом Владимировичем, включала практически все направления, связанные с применением динамических методов исследования высоких давлений, результаты которых остаются приоритетными и имеют основополагающее значение для современного понимания физики экстремальных состояний материи.

Работы Л.В. Альтшулера получили международное признание. Еще в 1969 году "отец американской водородной бомбы" Э. Теллер оценил Л.В. Альтшулера и Я.Б. Зельдовича как двух ученых, которые больше всех способствовали открытию нового поля исследований – физики высоких плотностей энергий. В 1991 г. Л.В. Альтшулеру была присуждена премия Американского физического общества "за плодотворный вклад в развитие исследований материи при ударно-волновом сжатии".

Грандиозное количество результатов по исследованию свойств веществ в экстремальной области высоких энергий, полученных Львом Владимировичем, его коллегами и учениками, было достигнуто благодаря общей увлеченности работой, энтузиазму ее исполнителей, непререкаемом авторитету Льва Владимировича, основанному на его участии в исследованиях, его научной интуиции, уважении к нему, как к лидеру этого нового поля исследований. Все это имело определяющее значение для формирования научной устремленности всех тех, кто с ним работал и был причастен к проводимым исследованиям.

Фунтиков Александр Иосифович – д.т.н., профессор. Гл. научн. сотр. ОИВТ РАН.

 

***

Д.А. Балашов

Как мы работали в те, первые годы[11]

"Еще звенит в душе осколок

Былых и будущих времен"

А. Блок

Свою трудовую деятельность я начал в 1948 г. после окончания школы в отделе, руководимом Л.В.Альтшулером. К этому времени в его состав входили: Ю.Ф.Алексеев, А.А.Баканова, М.И.Бражник, Л.Н.Горелова, В.В.Гусаков, А.А.Жиряков, А.Т.Завгородний, А.Н.Колесникова, С.Б.Кормер, К.К.Крупников, Н.Н.Лебедев, Б.Н.Леденев, С.Н.Покровский, Р.Г.Спасская, М.П.Сперанская, Н.Н.Суворов, Н.С.Тенигин, А.З.Тюренков и А.С.Фирстов[12].

В январе 1949 г. в этот коллектив влился мой соученик по школе М.С. Шведов.

С перечисленными товарищами мне волею судьбы около 5 лет суждено было вместе работать. Большинства из них уже нет с нами, но безвозвратно уходя, они навсегда остались в моей памяти, и я никогда не расстанусь с ними, ибо часть их души соединилась с моей.

Все мы вместе умели создавать благожелательную атмосферу и делали все, чтобы напряженный, порой изнурительный труд приносил большое моральное удовлетворение.

Работали ради безопасности Родины. И это нас вдохновляло, мы учились на ходу.

И вот, сквозь череду беспредельно дорогих мне дней, дней 1948-1955 гг., в памяти часто возникает масса эпизодов и ЧП, вызванных не тем, что мы что-то нарушали, а новизной решаемых задач и условиями работы, которые от настоящих существенно отличались, можно сказать, как небо от земли. Некоторые моменты счел нужным осветить, ибо они, по моему мнению, образно покажут, как делалась наука в те далекие и такие близкие мне годы.

Считаю, что мне повезло оказаться именно в этом коллективе. Это был высокого гражданского, нравственного и идейного долга коллектив. Он всегда находился в атмосфере трудового подъема и энтузиазма, которыми дышала страна, после военного времени, внося своим трудом определенную лепту в решение задачи, которую перед наукой и народом, как тогда говорили, поставил И.В.Сталин. Я могу с полным основанием сказать, несколько перефразируя слова поэта:

- Мы радовались тому, что наш труд вливался в оборонную мощь и основу науки нашей Родины.

Науку в отделе делали "три кита": Б.Н.Леденев, С.Б.Кормер, К.К.Крупников.

Впервые я их увидел в потертой одежде: С.Б.Кормер - в шинели, Б.Н.Леденев - в демисезонном пальто, и К.К.Крупников - в шубе. Они были обыкновенными людьми. Обладали огромной работоспособностью. Особой усидчивостью обладал К.К.Крупников (подпольно его называли "Копун"). Каждый по-своему был индивидуален и каждый занимался определенным кругом вопросов. Например, Б.Н.Леденев занимался изучением сжимаемости веществ при сверхвысоких давлениях.

А те уникальные эксперименты, которые ставились при решении этой проблемы, прошли через наши с С.Покровским руки.

"Киты" имели высокую научную подготовку, хотя и получали иногда "разгон" от Льва Владимировича за некоторые пробелы в теории ударных волн. Имели твердую самодисциплину. Правда, Самуил Борисович иногда входил в стрессовое состояние. Они ничем не выделялись: ни важности, ни величия. Во время подготовки и проведения опытов делали работу лаборанта или препаратора. Выполняли роли грузчиков, плотников, такелажников, слесарей, электромонтажников, чертежников и т.д., то есть выполняли все то, что требовалось для подготовки опытов и их проведения на полигоне. Все считали, что так надо, что только так и должно быть.

Нас не допускали к работам и материалам, из которых мы могли бы узнать тематику работ отдела. Был случай, когда меня В.И.Детнев, уполномоченный Совмина СССР от КГБ, отстранил от секретных работ. Это было в 1950 г.

С.Б.Кормер писал отчет, а я помогал ему. В мои задачи входило с помощью машинки марки "Мерседес" находить по формулам требуемые величины для соответствующих таблиц, а затем по ним строить графические зависимости.

На столе у меня была тетрадь Самуила Борисовича с формулами, которые я использовал при работах, и таблицами, им составленными, а также журнал (с грифом "секретно"), в котором я строил графики. И вот, застав меня в такой обстановке, он сразу же обратился к Кормеру и приказал все у меня забрать, напомнив ему при этом, чтобы в дальнейшем не допускал нарушений установленного порядка. Сразу же, как Детнев удалился, Самуил Борисович мне все вернул и говорит: "Продолжай, Мить, делать то, чем занимался". Таким образом, мы приступили к "немедленному выполнению" указаний представителя КГБ.

Конечно, мы, "нижние" слои работников науки, многого не знали. А строгие режимные требования не позволяли не только вникать в суть цели, но даже видеть. Например, для проведения натурных опытов, в которых измерялась динамика узла А.Д.Сахарова, сотрудники других групп отдела не были допущены.

Для этих целей нашу "тройку" укрепили А.Федосеевым, работавшим в другом отделе и участвовавшим в подобных (натурных) опытах. В день проведения натурного опыта приехал к нам сам В.И.Детнев, видимо, для проверки нашего численного состава. Как назло, в эту ночь пошел проливной дождь, а мы работали не в рабочей (о ней тогда и помина не было), а в обиходной одежде. Увидев нас, "мокрых куриц", он задал Борису Николаевичу вопрос:

- Когда вы проводите следующий опыт?

- Через 2-3 дня

- Так вот! Чтобы в следующий мой приезд я видел всех вас в более приличном виде!

И уехал. Видимо, его сильно раздражал наш "рабочий" вид. К следующему опыту его указание было выполнено. Р.Г.Спасская в воинской части нашла для нас солдатские сапоги и брезентовые накидки. Но они нам не пригодились, так как при проведении очередных опытов стояла прекрасная погода.

Все было в строгом секрете. Ответом на это у нас родилось уникальное по своей емкости выражение: "Темнота - залог здоровья!". Однако для меня оно несло совсем иной, весьма значительный смысл: призыв к действию, уверенности и решительности - найти внутри себя путь к познанию. На этот счет мне повезло в том, что мое рабочее место было в одной комнате с Б.Н.Леденевым. И я часто был невольным свидетелем разговоров на "секретную" для меня тему. В таких случаях я, естественно, к ним прислушивался. Слыша все термины, я впитывал их, как губка, вникал в смысл сказанного. Сопоставлял. Все это позволило мне подходить к выполнению работ с научных позиций. И вскоре стал более квалифицированно (хотя до этого только догадывался) знать тематику и цель работ отдела. Это, хотя и поверхностное понимание, позволило мне понять сказанное Борисом Николаевичем в разговоре со Львом Владимировичем, что результаты опыта (при проведении которого нас навещал В.И.Детнев) заметно занижены, то есть отличаются от расчетных, и надо приступить к поиску ошибки (но об этом в другом разделе). А вот мой бывший одноклассник Миша Шведов из-за того, что не находился в условиях, аналогичных моим, пребывал в "темноте". Это ясно видно из его словесной стычки с С.Б.Кормером, которая возникла при монтаже одного из зарядов (церезино-канифольной мастикой мы приклеивали к заряду фокусирующие элементы).

- Самуил Борисович! Какая же это наука? И что в ней ценного?! Выполняем роли грузчика или ломовой лошади при переноске этих зарядов! И что в этом хорошего? И что я полезного возьму из нее для моей жизни? И вообще, я не понимаю, чем мы занимаемся, и для чего все это, а раз она мне непонятна, то и неинтересна. И даже противна! Я как-то по-другому представлял, когда учился в школе, роль инженера, роль ученого. И я удивляюсь Вам: с каким увлечением, любовью, даже фанатизмом относитесь к такой грязной, ничего не дающей уму, работе, проявляете в ней себя как фанатик. Я Вас не понимаю, Самуил Борисович!

На всю эту "критическую" тираду Самуил Борисович в спокойном тоне ответил:

- Миша! Настоящий ученый - чернорабочий науки! А о том, чем мы занимаемся, ты узнаешь не из моих уст и через определенное время. А оно придет. И ты тогда скажешь себе: "Ага! Я тоже был причастен к этому".

Слова С.Б.Кормера его не убедили. Через некоторое время Миша покинул отдел Л.В.Альтшулера. Ушел в другое подразделение, где исследовательская работа отвечала его пониманию, где, в его понимании, занимались чистой наукой - физикой.

Он и меня подбивал на такой же шаг.

Длительность рабочего дня была обусловлена разными обстоятельствами, что в любом случае считалось нормальным, необходимым, разумным и полезным, а поэтому не вызывала чувства возмущения или несогласия.

Одной из причин изнурительного труда в те годы становления была измерительная аппаратура. Из-за своего несовершенства она часто выходила из строя. Например, на фотохронографе для повышения точности измерений требовалось увеличивать скорость вращения зеркал. Но в отделе это боялись делать. Как правило, работали при n = $3 \cdot 10^{4}$ об./мин - скорости вращения зеркала. Однако однажды Борис Николаевич "рискнул" проводить опыт при n = $4,5 \cdot 10^{4}$ об./мин. И когда она была достигнута, фотохронограф неестественно засвистел - полетела одна из шестеренок. Это произошло около 12 часов ночи. С помощью ночного "директора" объекта и Л.В.Альтшулера к нам прибыл И.Ш.Модель - конструктор этого фотохронографа. С его помощью опыт был проведен около 5 ч утра. А когда вернулись с полигона, Борис Николаевич сказал: "Добрейший, иди поспи. А когда выполнишь мой "приказ", приходи в отдел. Будешь готовить опыт на завтра”. Так мы и работали. Не считались со временем и условиями работы. "Покой нам только снился".

Поскольку мы все были поглощены работой интересной, хотя и трудной, то другого отношения к ней не представляли, просто не могли и мыслить. А если кто-то неосторожно коснулся бы этого вопроса - вызвал бы к себе негативное отношение. Просто был бы признан не иначе как аполитичным.

На первом плане у нас всегда была одна цель - работа, а условия и методы ее выполнения - на втором. Последнее нас даже не интересовало и не отпугивало, то есть, можно сказать, важны были не действия, а результат. Отсюда, видимо, и происходило наше, какое-то особое, основанное на трудовом энтузиазме общества согласие с нечеловеческими, как сейчас стали говорить, рабскими условиями труда.

Вместе с тем искрометное остроумие царило в комнатах и рабочих казематах в любое время суток. Например, идя как-то с работы, А.Жиряков спрашивает: "А какое сегодня число?" "Три дня до получки!" - отвечает ему С.Покровский. Мы не замечали неудобств - смех, жизнерадостность, оптимизм с лихвой покрывали все трудовые и житейские неурядицы. К тому же мы не отставали и от жизни в стране. Были в курсе всех событий. Восхищались всем новым, что создавалось. В этот период шло созревание нашего гражданского самосознания…

В те годы никаких инструкций и инструктажей, кроме как у пожарников, не было.

Например, "вводным инструктажем" по взрывным работам для меня оказалась фотокомната. В ней под руководством Л.Гореловой я освоил азы фотодела. А через 10 или 12 дней меня "присвоил" Б.Н.Леденев, взяв вместе с С.Покровским на взрывной опыт (в каземате 2 площадки 2). И с этого времени наше трио просуществовало около 4 лет.

Отдела техники безопасности (ОТБ) в НИСе[13], а тем более в современном его понимании, тогда не существовало.

До пуска завода 2 заряды из ВВ (из тротилгексогеновой смеси в соотношении 1:1, в обиходе ТГ50/50) готовили в одной из комнат отдела. Этим занималась М.И.Бражник.

А когда был пущен завод 2 (в 1948 г.), такие работы в отделе прекратились.

Однажды, в апреле 1949 г. при предпраздничной уборке в лабораторном столе той комнаты, в которой вели изготовление зарядов, были обнаружены два свертка. По инерции, нашедший эти свертки решил, что в каждом из них тротил и гексоген.

Хозяин пакетов, естественно, не нашелся. А поскольку хранение ВВ в здании запрещено, то решили содержимое пакетов подорвать. Эту операцию доверили нашей тройке. Но когда на полигоне пакеты были развернуты, то содержимое одного из них у Бориса Николаевича вызвало подозрение. Пробой на "зуб" он выяснил, что это не ВВ (гексоген), а мука высшего сорта. Или еще. Это было летом 1949 г. Мы с Сергеем[14] очень "завозились" со сборкой двух опытов. У нас ничего не получалось. Был какой-то "черный" день для нас обоих. И вот, около 11 часов вечера, я, окончив сборку своего опыта, подошел к Борису Николаевичу, усердно занятому своим делом, и, не преодолев своего любопытства, спросил: "Борис Николаевич! Что это вы вьете?".

Он встал со своего стула и несколько задумался, что было его особенностью. А затем, вытянув перед собой руки со своим рукодельем, с доброй и несколько иронической интонацией в голосе ответил: "Это, добрейший (он только так всегда меня называл), новый вариант подпруги для лошадей". И немного помолчав (видимо, ждал от меня дополнительных вопросов или решал, посвящать ли меня в смысл и назначение своего рукоделья), опять углубился в свой "научный" труд. На следующий день при проведении опытов выяснилось, что его рукоделье не что иное, как приспособление для переноски одного из сферических зарядов ВВ с радиусом 300 мм с фокусирующими элементами (56 шт. в виде двух совмещенных большими основаниями усеченных конусов) общей массой около 150 кг.

Оценивалось влияние клеев из ВВ и церезино-канифольной смеси (в обиходе замазки), которыми к заряду приклеивали приставные (в обиходе) элементы на фронт сферически сходящейся детонационной волны. Поскольку для приготовления клея из ВВ (расплав тротилгексогеновой смеси) в то время был приспособлен только монтажный домик около 4-го каземата, то для уменьшения нагрузки на руки при переноске смонтированного заряда оттуда до 2-го каземата, Борис Николаевич решил изготовить веревочные лямки для себя и Сергея. Для переноски заряда они перекинули их через шею на плечи, а в петли на концах просунули ручки носилок. При столь уникальном способе доставки заряда к месту проведения опыта мне была отведена роль носителя дополнительной силы в виде обычной табуретки. Я ее подсовывал под носилки, когда Борис Николаевич приходил к выводу, что Сергей перешел предел изгиба и приобрел весьма неустойчивое состояние. Тогда он изрекал, например: "А, ну-ка, добрейший, дай Сергею возможность не упасть!" Такие и другие просьбы ко мне, содержание которых при всем моем желании и торжестве гласности передать здесь не могу, повторялись через каждые 20, а затем 10 м пройденного общего пути, который между 4-м и 2-м казематами составлял около 700 м.

Эти опыты показали, что на форму детонационной волны церезино-канифольная замазка не влияет. После этого она стала широко использоваться при экспериментах, т.к. позволяла монтировать заряды непосредственно на рабочем поле в день проведения опытов.

Однако однажды она нас подвела. Но бог был к нам благосклонен, ибо сохранил нам жизнь. Это случилось ранней весной 1951 г. Выдался теплый солнечный день. В этот день мы проводили опыт по измерению характеристик модельного узла конструкции АД.Сахаро-ва. Для этих целей использовали заряд ВВ, близкий к шаровой форме, часть его объема занимал конусный ввод из свинца. Конус был специально отработан нашей группой. Он защищал измерительные линии от предварительного разрушения, а главное, исключал влияние краевого эффекта (разгрузки) на результат измерений, то есть позволял определить динамику заряда на меньших, чем ранее, относительных радиусах.

Заряд ВВ с завода 2 нам В.В.Гусаков привез около 13 ч (что по тем временам было весьма рано). Он приклеил замазкой приставные элементы (92 шт., каждый массой около 0,6-0,8 кг) и около 15 ч уехал (спешил к матери в деревню). Поскольку осциллографы того времени требовали к себе весьма "трогательного" обращения и часто "капризничали", а Борис Николаевич к тому же подходил к проведению опытов по принципу народной мудрости: семь раз отмерь, а один - отрежь, то электродетонаторы (ЭД) мы пошли ставить около 2 часов ночи. А она на редкость оказалась тихой, лунной с температурой воздуха около $-10^{градус}$С. При этой температуре, как потом оказалось, замазка (из-за перепада температур) практически потеряла свои адгезионные свойства, о чем, разумеется, мы не знали. И вот при таком стечении обстоятельств мы приступили к операции постановки в гнезда элементов дополнительных детонаторов (из А-1Х-1), а в их гнезда - ЭД (N8 разработки Владимирова). Эти операции выполняли Покровский и Леденев, а я им подсвечивал (лампой на 220В). После этого Борис Николаевич приступил к окончательному контролю положения ЭД в гнездах детонаторов (эту операцию он почему-то всегда выполнял сам). Сначала он убеждался, что два соседних ЭД (в цепочке) касаются донышками детонаторов, а затем уменьшал между ними (путем скрутки в петлю) длину соединительной проволочки (что уменьшало общее омическое сопротивление цепочки ЭД, а главное придавало им более устойчивое и надежное положение в гнездах детонаторов). Эти операции он начал с полюса (верха) заряда. Все шло хорошо.

Но когда он дошел до последнего нижнего ряда элементов, то они, а за ними (по очереди) и другие посыпались на мерзлую землю (с высоты от 1 до 1,5 м).

В этот момент я инстинктивно отпрыгнул от заряда и оцепенел. Несколько секунд для меня показались вечностью. После того, как все утихло, то обнаружилось, что на заряде (на его помосте) осталось только шесть элементов (из 92), а около деревянной подставки (высотой около 1 м), на которой был расположен заряд (практически шаровой формы), было месиво из разбитых элементов, раздавленных детонаторов, исковерканных ЭД. После беглого осмотра результатов непрошенного вмешательства природы Борис Николаевич обратился ко мне: "Ну, добрейший! Ты, оказывается, родился под счастливой звездой! Почему скрывал?!" Не получив от меня ответа, т.к. к этому моменту я еще не пришел в себя, зная, что я курю, по-отечески предложил: "Тогда пойдем, покурим". На следующий день было принято решение: для более надежного крепления к заряду элементов пространство между ними заполнить ветошью (или ватой), пропитанной замазкой. А для придания ей эластичности добавлять гудрон.

В эти годы становления была полная свобода в отношении выездов на площадку, причем без всяких формальностей. ВВ получали под расписку в журнале учета в погребке. Ограничений времени в проведении опытов не было. Не было многого другого, что сейчас считается, можно сказать, законом. Из спецодежды были только халаты. После взрыва заряда выбегали из каземата наблюдать фейерверк, что особенно красиво было ночью.

Естественно, сейчас ТБ такой "самодеятельности" не допустит и лишит права вести или участвовать во взрывных работах, если не больше.

А в те "вольготные" годы о ТБ никто не заикался. Не было понятия ни о первичном, повторном, а тем более внеплановом или текущем инструктаже. Все это стало внедряться с середины 50-х гг., когда служба ТБ стала "пухнуть" как на дрожжах. И вся эта махина, созданная бюрократией не ради заботы о человеке и помощи ему, а ради его унижения, ибо подходила к человеку с позиций, что он сам себе враг, стала создавать вид занятых людей. И если бы такие порядки, какие бюрократия создала к настоящему времени, были тогда, то я глубоко убежден, что страна наша долго бы ждала появления первой атомной и водородной бомб.

Среди научного руководства объекта репутация Л.В.Альтшулера как экспериментатора и ученого была очень высокой. Поэтому оно доверило ему провести работы по экспериментальной проверке идеи Сахарова, идеи создания водородной бомбы (ВБ)[15].

Начать ее решение Лев Владимирович доверил почему-то мне. Видимо, как новому старшему лаборанту, получившему эту должность в феврале 1950 г.

В период этой работы Андрей Дмитриевич неоднократно вместе со Львом Владимировичем стоял около меня. Внимательно слушал Альтшулера, иногда задавал вопросы мне.

Например, запомнилось, что в первое посещение, увидав модель своего заряда, напичканную множеством проводов и обставленную приборами и приспособлениями, удивленно спросил: "И как вам удается во всем этом разобраться?" Ответ ему был мною дан с помощью Льва Владимировича. При этом он показывал уважительное отношение к моим ответам, ответам старшего лаборанта, впервые проводившего самостоятельную работу. И, как потом мне стало известно, очень важную и ответственную как для А.Д.Сахарова, так и для государства.

В дальнейшем я с Андреем Дмитриевичем лично не встречался. Но при тех нескольких встречах с ним он своим обаянием и доброжелательностью покорил меня. У меня о нем остались самые приятные впечатления и воспоминания…

Под руководством Альтшулера наша тройка во главе с Б.Н.Леденевым принимала участие в работе по «сахаровской» теме вплоть до проведения трех зачетных опытов по определению динамических характеристик узла.

Для нас с Борисом Николаевичем эти опыты в отделе Л.В. Альтшулера оказались последними, т.к. в 1953 г. мы перевелись в отдел к В.М. Некруткину.

Балашов Дмитрий Андреевич – инженер-исследователь, во ВНИИЭФ в 1948-1991 гг.

***

Ю.Н. Смирнов

Неистовый, несгибаемый, свободный…

Как-то А.И. Солженицын заметил: «У нас 70 лет шло селективное уничтожение всего, что выдается чуть или мнением, или смелостью мысли, или качествами. Это же легко люди проявляли: они протестовали против чего-то, они требовали чего-то, писали какие-то письма, выступали на собраниях. Решались. Вот их всех «подбирали». То есть не просто у нас уничтожали, как во время геноцида бывает, когда уничтожают подряд всякое население. Нет, не всякое, – всё время лучшую часть уничтожали».

Но никого из профессионалов – участников атомного проекта ни Сталин, ни Берия – никого! – не уничтожили. Это подтвердил в своё время Юлий Борисович Харитон. Хотя, если бы с созданием атомного оружия случилась неудача, не стоит сомневаться: пострадавшие были бы. Но программа выполнялась успешно, и власти даже терпели на сверхсекретном объекте одиночек-вольнодумцев, смелых и независимых людей с собственным мнением, которое они не скрывали. С чувством собственного достоинства, гордые, яркие индивидуальности! Лев Владимирович, бесспорно, был из их числа!

О нем, приехав в Саров в августе 1960 года, я как-то очень быстро узнал – ещё в пору изучения первых «закрытых» материалов, среди которых особенно запомнились диссертация Ю.Н. Бабаева и отчет об атомном обжатии, авторами которого, если не изменяет память, были А.Д. Сахаров и Д.А. Франк-Каменецкий.

Удивительный парадокс правит бал, когда абсолютная власть, которая, казалось бы, всё и всех держит под контролем, вдруг сознает, что её возможности в отношении одиночек-вольнодумцев на самом деле ограничены, а она сама зависит от их профессиональных успехов. И так было, несмотря на то, что набор специалистов для решения важнейшей государственной проблемы проходил особенно тщательно и согласно постановлению Секретариата ЦК ВКП(б) (протокол № 268 от 16 июля 1946 года). Кандидатов всесторонне проверяли в органах госбезопасности. Специалисты приезжали в те годы в закрытый город, как правило, со стандартной формулировкой «Направляется на спецработу по решению ЦК ВКП(б)». Ясное дело: начальство полагало, вновь приехавшие должны были быть абсолютно лояльными в отношении линии партии и её установок. Ан, нет!..

А.Д. Сахаров писал о Льве Владимировиче как об ученом, роль которого «в разработке атомных зарядов и изучении физических процессов была очень велика»[16]. И когда Л.В. не стал скрывать от членов проверяющей комиссии своих симпатий к генетике и антипатий к Лысенко, служба безопасности решила удалить его с объекта под предлогом неблагонадежности. Ю.Б. Харитон был вынужден даже напрямую звонить Берии и сказать, что этот сотрудник делает много полезного для работы. Разговор ограничился единственным вопросом: «Он вам очень нужен?». Получив утвердительный ответ и сказав: «Ну, ладно», Берия повесил трубку.[17]

Лысенко и генетика оказались далеко не единственной «криминальной» темой для Льва Владимировича. Когда, к примеру, стало известно, что он любит порассуждать о демократии, его «перевоспитанием» лично занялся начальник Первого главного управления при Совете Министров СССР Б.Л. Ванников. К счастью, «провинившийся» молча выслушал в кабинете генерала получасовую лекцию о вреде демократии, чем тогда дело и закончилось.[18] Подобные примеры множились…

11 мая 1993 г. состоялось расширенное заседание Ученого совета Российского научного центра «Курчатовский институт» в связи с его 50-летним юбилеем. На торжественном заседании академики Ю.Б. Харитон и Ю.А. Трутнев сделали совместный доклад «Фундаментальные физические исследования» (его зачитал Ю.А. Трутнев) о работах, выполненных во Всероссийском научно-исследовательском институте экспериментальной физики (ВНИИЭФ) в Сарове.

Текст доклада опубликован в специальных, трудно доступных для читателя изданиях. Поэтому воспроизведу полностью раздел «Исследование сжимаемости конденсированных веществ», который, по существу, является авторитетнейшим признанием выдающегося вклада Л.В. Альтшулера в важнейшие работы института. Как и свидетельством последующих достижений созданного им коллектива, когда сам Лев Владимирович, проработав на объекте более 20 лет, переехал в 1969 году в Москву. Вот этот раздел:[19]

«Исследование ударной сжимаемости конденсированных веществ с использованием сильных ударных волн имело ключевое значение для разработки ядерных зарядов.

С середины 50-х годов в научной печати стали публиковаться работы, связанные с исследованием свойств различных веществ при высоких плотностях энергии. Реализация необходимых условий для проведения исследований стала возможной благодаря использованию мощных взрывчатых веществ (ВВ), создающих сильные ударные волны, воздействующие на исследуемое вещество. Первые сообщения на эту тему были сделаны в США сотрудниками Лос-Аламосской лаборатории в 1955 году. В 1958 году появились публикации нашего института в отечественных научных изданиях. Этими работами было открыто новое направление в физике ударных волн и экстремальных состояний вещества.

В его становление и развитие в нашей стране внесли крупный вклад многие группы исследователей и отдельные ученые. И все же трудно переоценить роль, которую сыграли в этом академик Я. Б. Зельдович и профессор Л. В. Альтшулер. Их личными усилиями, трудом их учеников и последователей в значительной мере был обеспечен прогресс динамического направления физики высоких давлений и его основной части – исследования сжимаемости конденсированных веществ.

Начало этих исследований в нашей стране относится к 1946 году, когда в рамках государственной атомной программы была развернута работа по уравнениям состояния веществ. В основе построения уравнений состояния лежат экспериментальные данные по ударной сжимаемости веществ, которые определяют связь давления с плотностью и энергией – так называемую ударную адиабату. Эта связь находится через кинематические параметры ударной волны: скорость ее фронта и массовую скорость перемещения вещества за фронтом с последующим использованием законов сохранения массы, импульса и энергии. Это так называемые абсолютные измерения, не связанные ни с какими дополнительными предположениями.

Исходя из поставленных целей, в первые годы развития динамического метода исследования сжимаемости веществ изучались практически лишь элементы и главным образом металлы. Уже в 1947 году ударная сжимаемость железа и урана была исследована до давлений в 40 и 50 тысяч атмосфер, а в следующем году уже до трех с половиной миллионов. Последняя величина вызывает чувство уважения и в настоящее время. Что уж говорить о тех далеких временах! В 1952 году потолок давления для тяжелых металлов в оценочных единичных измерениях был поднят до 9 миллионов. А еще через четыре года для железа – до 13 миллионов. Окончательно рубеж в 9 – 12 миллионов атмосфер был освоен в 1960 году. Тогда были созданы прецизионные измерительные устройства, на которых проведены исследования сжимаемости основных металлических элементов – урана, плутония, железа, меди, свинца и ряда других металлов. Эти величины до сих пор являются рекордными для лабораторных методов. В этом году или в следующем мы опубликуем результаты лабораторных измерений при еще больших давлениях – до 20 миллионов атмосфер. Соответствующие опыты сейчас проводятся в нашем институте на новой модификации тех измерительных устройств, на которых проведены широко известные в научных кругах измерения при 9-10 мегабар.

Дальнейшее продвижение по шкале давлений в область еще больших их значений, трудно реализуемое в лабораторных условиях, легко осуществляется при использовании сильных ударных волн, возникающих при подземных ядерных взрывах. Такова логика развития: исследования, первоначальной задачей которых являлось получение зависимостей, используемых при конструировании зарядов, теперь использовали энергию этих зарядов для своего дальнейшего прогресса.

Исследования сжатия веществ при давлениях больше 9 миллионов атмосфер (в том числе и при ядерных взрывах) проводятся во ВНИИЭФ под руководством и при участии Трунина Р.Ф.

В 1966 году в нашем институте были проведены первые результативные измерения сравнительной сжимаемости системы железо-свинец-уран при давлениях 31, 34, 40 миллионов атмосфер. Необходимо отметить, что в отличие от лабораторных результатов, которые получены абсолютными методами, первые измерения в подземных взрывах носили относительный характер, в соответствии с чем сжимаемость исследуемого вещества определялась относительно эталонного, для которого принималось известным его уравнение состояния или, по крайней мере, ударная адиабата. В данном случае известной считалась адиабата свинца, допускающая достаточно точную интерпретацию между лабораторной областью и расчетной, отвечающей модели Томаса-Ферми.

В 1969 году эта система была изучена при давлениях в 50 миллионов атмосфер. Параллельно с этими работами у нас предпринимались попытки определить сжимаемость металлов в условиях подземных взрывов и с помощью абсолютных методов путем регистрации двух кинематических параметров ударной волны. Первые сравнительно удачные попытки таких измерений относятся к 1970 году, когда была получена экспериментальная точка на железе при давлении в 43 миллиона атмосфер. В 1971 году были зарегистрированы давления в 53 миллиона, а в 1973 – 105 миллионов атмосфер. Измерения выполнены при взрывах термоядерных зарядов мегатонного класса.

В соответствии со схемой проведения измерений на выбранном расстоянии от заряда – источника энергии в горной породе, окружающей камеру взрыва, выполнялась полированная площадка, перпендикулярная к направлению движения ударной волны. Параллельно ее плоскости через воздушный зазор располагался разгоняемый блок ударника, состоящий из легкой пенопластовой прокладки и стального ударника толщиной 25 мм. Предварительные расчеты конкретной геометрии системы показали, что она обеспечивает необходимые условия для надежной интерпретации экспериментальных результатов. Максимальная плотность железа, полученная в опытах, составила 26,5 г/см3, что в 3,4 раза превышало ее исходное значение. Температура железа в этих условиях составляла, по оценкам, 500.000 градусов. Экспериментальная регистрация таких состояний в эталонном металле (железе), безусловно, является большим научным достижением.

Регистрация сжимаемости в 100-мегабарном диапазоне давлений позволяет все другие измерения, для которых было эталоном железо, перевести в разряд абсолютных и тем самым вплоть до этих давлений установить положение адиабат целой группы металлов. Это позволяет провести выбор в этом диапазоне давлений расчетной модели, наиболее адекватно соответствующей эксперименту, что важно и для расчетов некоторых узлов наших конструкций, работающих в экстремальных условиях по давлениям и температурам.

Итак, 105 миллионов атмосфер для железа с использованием абсолютных методов измерений – рекордная величина для подобных исследований, которая вряд ли может быть увеличена в последующие годы. Однако в более простых – сравнительных измерениях возможен дальнейший рост этих величин. Так, в одном из опытов, проведенных на Новой Земле в 1975 году, у нас были зафиксированы давления в 200 миллионов атмосфер для системы железо (эталон)-свинец-медь-титан.

В заключение данного раздела перечислим те классы веществ, сжимаемость которых в ударных волнах исследована в нашем институте. Это большая часть периодической системы металлических элементов (включая, естественно, и делящиеся), сплавы металлов, гидриды, карбиды и нитриды металлов, металлы в расплавленном исходном состоянии, пористые металлы и соединения, все типы минеральных структур, горные породы (глубинные и поверхностные), жидкости (вода и растворы различных солей в ней), десятки типов органических соединений, водород и жидкие благородные газы. Всего этот список насчитывает более 300 различных наименований».

***

Теперь в саровских изданиях о Льве Владимировиче можно прочитать:

«Аналитический ум, изобретательность с первых дней работы в институте выдвинули его на одно из первых мест среди физиков-экспериментаторов, способных решать сложнейшие задачи, поставленные перед ними…

Более точный метод "торможения" для определения параметров ударных и детонационных волн предложил Лев Владимирович. Его метод позволил заметно уточнить уравнение состояния продуктов взрыва…

Для получения еще более мощных ударных волн им был предложен метод разгона взрывом пластин в плоском случае и оболочек – в сферическом… Он убедительно показал, как получать и изучать сравнительно простыми методами мегабарные давления. Он со своими сотрудниками исследовал некоторые минералы при мегабарных давлениях, что позволило уточнить модель нижней мантии Земли и оценить ее химический состав… Трудно переоценить вклад Альтшулера Л.В. в изучение экстремальных состояний вещества, достигаемых в сильных ударных волнах.

…Основные его работы связаны с вопросами физики высоких давлений, ударных волн, детонационных явлений, рентгеноструктурного анализа. Он изучил свойства металлов и минералов в области высоких и сверхвысоких давлений и обнаружил ранее неизвестные изменения электронной структуры, развил экспериментальные методы и измерил детонационные давления мощных взрывчатых веществ.

…Альтшулер Л.В. – непревзойденный воспитатель и наставник. Он создал школу последователей. Альтшулер Л.В. отдавал делу все свои знания и силы, всегда интересы дела ставил выше всего. Отличительные черты характера Альтшулера Л.В. – бескомпромиссность и способность резко высказывать и отстаивать до конца свое мнение.

Альтшулер Л.В. награжден тремя орденами Ленина, а в 1991 г. удостоен премии Американского физического общества. Лауреат Сталинских (1946, 1949,1953 гг.) и Ленинской (1962 г.) премий»[20].

***

И правда: он был бескомпромиссным человеком, способным открыто высказывать и отстаивать свое мнение (даже говорил о своем характере как о нелегком и неуживчивом). Рассказывая о Я.Б. Зельдовиче, я упомянул о любопытном эпизоде[21]: «Когда на каком-то совещании во время выступления министра Е.П. Славского[22] Л.В. Альтшулер в резкой форме не согласился с одним из его высказываний, Зельдович не сдержался: «Лев Владимирович! Вы поступили бестактно. Ефим Павлович очень хороший человек, а вы подаете такие реплики...». Однако в тот же вечер Яков Борисович позвонил своему коллеге и разрядил происшедшее в свойственном ему стиле: «Лев Владимирович, поймите, я с возрастом потерял чувство юмора...».

Я писал текст о Я.Б. Зельдовиче в 1992 г., когда, по понятным причинам, ещё не мог обсуждать подробности эпизода. Е.П. Славский, который без всякого преувеличения был главным и выдающимся вдохновителем программы подземных ядерных взрывов для народного хозяйства страны, рассказывал на упомянутой встрече о первом, причем весьма успешном, эксперименте из будущей обширной советской программы. Взрыв мощностью 140 кт был проведен 15 января 1965 г. в скважине на глубине 175 м для создания водохранилища на реке Чаган (Казахстан, Семипалатинский полигон Министерства обороны СССР)[23].

Для эксперимента был использован созданный во ВНИИЭФ под руководством Ю.А. Трутнева «первый промышленный заряд без делящихся материалов в термоядерном узле (авторы заряда Ю.А. Трутнев, В.С. Лебедев, В.Н. Мохов, В.С. Пинаев)[24]. Проверка работы заряда в целом в 1965 году по решению министра Е.П. Славского была совмещена с проведением взрыва для образования водохранилища. В результате взрыва образовалась воронка диаметром до 500 м и глубиной 90 м. Высота навала породы вокруг воронки достигала 30 м. …Весной воронка заполнилась водой, а перед навалом образовался водоем. Объем воды в воронке составил 5-8 млн мЗ , а в водоеме – до 25 млн. мЗ. Этот водоем использовался для водопоя. Вода чистая. Много крупной рыбы»[25].

Не менее важно и другое:

«В конструкции заряда были приняты меры для соответствующего уменьшения образующейся при взрыве наведенной радиоактивности от термоядерных нейтронов как на материалах заряда, так и в окружающей среде. …Для уменьшения радиоактивности грунта в термоядерном узле ставился слой, поглощающий нейтроны и одновременно улучшающий условия работы термоядерного узла. …В то время Н.С. Хрущев уделял большое внимание сельскому хозяйству и такой проект имел поддержку[26].

…На объекте была установлена санитарно-защитная зона; радиационная обстановка периодически контролировалась службой радиационной безопасности полигона»[27].

***

Легко представить, с какой гордостью рассказывал Ефим Павлович об удачном, в целом, эксперименте. И в этом контексте едкая реплика с места Льва Владимировича, обращенная к министру (учитывает ли он ущерб, который причинила радиация здоровью участников работ?), стала проявлением характера неукротимого полемиста и одновременно прозвучала диссонансом, вызвавшим неприятие у Я.Б. Зельдовича.

Но рассказанная история будет неполной, если не добавить следующее.

Как известно, в тот период А.Д. Сахаров и, естественно, Л.В. Альтшулер придерживались теории, что «отдаленные биологические последствия ядерных взрывов в основном связаны с так называемыми непороговыми эффектами… Одним из таких эффектов являются генетические повреждения» [28]. При этом непороговая теория приводила к выводу об огромных будущих жертвах среди людей. В своих «Воспоминаниях» Андрей Дмитриевич посвятил этой теме целую главу (с. 261-278), которую так и назвал «Непороговые биологические эффекты» (Глава 14 Части I – Сост.). Но уже в 1987 г. он делает к этой главе принципиальное Добавление, уточняя (с. 263): «Необходимо, однако, иметь в виду, что действие непороговых биологических эффектов радиации при малых дозах облучения, сравнимых с естественным фоном, не изучено экспериментально с должной степенью достоверности».

В связи с этим, не вдаваясь в подробности, ограничусь фактами, приведенными в книге[29] Ю.В. Сивинцева – признанного специалиста по проблемам радиационной безопасности и радиоэкологии:

«Появлению и распространению понятной, но не доказанной гипотезы беспорогового действия облучения сильно способствовали опасения радиационно-генетических последствий, охватившие мировое сообщество в 50-е гг. – эпоху массированных ядерных испытаний в атмосфере. Именно в тот период генетики бурно развивали теорию "одноударной" гибели точечной мишени в клетке, сформулированную еще в 20-е годы. Таким ударом, неизбежно приводящим к вредной мутации, они в конце концов предложили признать возникновение даже одной пары ионов в молекуле ДНК – материальной носительнице генетической информации в живой клетке… В результате таких совместных усилий и возникает предположение об опасности любого, сколь угодно малого количества ионизирующего излучения (даже одного акта ионизации) для живого организма. Именно в этот период академик А.Д. Сахаров публикует свои оценки генетических последствий ядерных испытаний (32 тыс. жертв на каждую мегатонну!), базируясь на беспороговой линейной концепции. Будем благодарны таким оценкам и публикациям – они во многом способствовали подготовке и заключению Московского договора 1963 г. о прекращении ядерных испытаний в трех средах (в воздухе, воде и космосе), пресекшего массированное радиоактивное загрязнение биосферы. (с. 92)…

За все годы эксплуатации АЭС (а ныне их число превысило 420, и все вместе взятые они проработали более 5000 реакторо-лет) не обнаружено влияния малых доз облучения на здоровье населения прилегающих районов. Ни по одному из контролируемых параметров – длительности жизни, частоте злокачественных новообразований, вероятности наследственных болезней – оно не отличается от населения страны в целом (с. 84). …И, наконец, совсем удивительная, хотя и ожидавшаяся радиобиологами, "прочность" двухнитевой ДНК по отношению к разрывам: оказалось, что для ее разрушения, с которым уже не может справиться репарационный механизм, необходимо не 2 и не 3, а 7(!) повреждений – только в этом случае действительно происходит мутация. При меньшем числе разрывов ДНК восстанавливается в неизменном виде. Поистине, природа неисчерпаема! (с. 94)».

***

Приведу теперь из трудно доступного издания рассказ о Льве Владимировиче его бывшего сотрудника Д.А. Балашова:

«Вся его натура, мне кажется, создана была специально для науки. Если сказать, что таланты, как поэты, рождаются, то Лев Владимирович – рожденный талант, а не созданный только временем и трудом. В нем сконцентрированы ум теоретика и талант экспериментатора, то есть все то, что принято называть индивидуальностью в науке.

Его всегда можно было видеть с задумчивым лицом и опущенной головой. Иногда он задумывался до такой степени, что не замечал ничего вокруг, из-за чего приходил не туда, куда шел. …По лицу Альтшулера, всегда задумчивого, что, надо сказать, присуще очень редким людям, можно было без труда сказать, что это ученый и весьма крупного масштаба.

Он… никогда не пытался угодить властям. Лев Владимирович всегда оставался самим собой – рискованно, дерзко независимым.

Из-за самостоятельной жизненной позиции по многим вопросам идеологической и общественной жизни Лев Владимирович подвергался иногда клеветническим нападкам, обвинениям чуть ли не в смутьянстве. Так, например, весной 1950 г. Н.И. Разоренову – начальнику политотдела объекта – поводом для вызова Льва Владимировича к себе на беседу послужил банкет, который был дан им в своей квартире для сотрудников отдела совместно с С.Б. Кормером, К.К. Крупниковым и Б.Н. Леденевым по случаю получения ими Сталинской премии. А также дорогие подарки, которые были сделаны сотрудникам по окончании банкета. Мне, например, был подарен велосипед как заядлому бегуну, лыжнику и конькобежцу. В этом благодарном акте Никита Иванович усмотрел, что Лев Владимирович ставит себя выше государства, то есть дискредитирует его "материнскую" и бескорыстную заботу о "своих сынах и дочерях" и о "народе трудовом"…

Воспитателем и наставником, по-моему, он был непревзойденным. В работе его всегда отличала величайшая одержимость. Любил труд людей и относился к ним с любовью и заботой. Последнее, как правило, относилось только к тем, кто был совместим с ним отношением к труду. И это было его основным критерием в отношении к сотрудникам.

У Альтшулера, внутренне всегда занятого вопросами науки, была органическая потребность помогать людям.

Среди научного руководства объекта репутация Л.В Альтшулера как экспериментатора и ученого была очень высокой.

...Меня покоряли его естественность и простота, человечность. Это сделало его свободным от множества вздорных в наше время условностей жизни нашего самого "гуманного и правового" общества»[30].

***

Говоря о Льве Владимировиче как о физике, нельзя не видеть в нем выдающегося ученого, одного из основателей и лидеров физики высоких плотностей энергии. Исследователя свойств конденсированных веществ при экстремально высоких давлениях и температурах в ударных волнах, получившем в мегабарном диапазоне важнейшие результаты по сжимаемости делящихся материалов – урана и плутония. Эти работы позволили Л.В. Альтшулеру вместе с Е.И. Забабахиным, Я.Б. Зельдовичем и К.К. Крупниковым предложить новые, усовершенствованные схемы отечественных атомных зарядов, которые были испытаны в 1951 и 1953 гг. В 1958 году Л.В. Альтшулер вместе с Я.Б. Зельдовичем и Ю.М. Стяжкиным предложил уникальный метод определения сжимаемости делящихся материалов при мультимегабарных давлениях – метод "невзрывных цепных реакций". Фундаментальные исследования, проводившиеся или инициированные Львом Владимировичем на объекте, быстро переросли рамки основной тематики и способствовали уточнению представлений о строении Земли как планеты.

Не удивительно, что Лев Владимирович пользовался исключительным авторитетом в научной среде. В разные периоды своей деятельности он находился в творческом контакте с В.Л. Гинзбургом, Е.И. Забабахиным, Я.Б. Зельдовичем, Л.Д. Рябевым, А.Д. Сахаровым, В.Е. Фортовым, Ю.Б. Харитоном. Его дружба со школьных лет с Вениамином Ароновичем Цукерманом, совместная работа на протяжении жизни, их задор, «острый язык» и увлеченность наукой не ускользнули от проницательного Якова Борисовича, который еще в годы молодости называл их «братьями-разбойниками».

Уже всё это в сочетании с яркими профессиональными успехами впечатляет. Но, пожалуй, истинным триумфом стали для Льва Владимировича приглашение и его поездка в США в 1991 году, присуждение ему премии Американского физического общества "За плодотворный вклад в развитие исследований материи при ударно-волновом сжатии". Ведь еще в конце 60-х годов "отец американской водородной бомбы" Эдвард Теллер на конференции по физике высоких плотностей энергии сожалел об отсутствии на ней Альтшулера и Зельдовича – "двух человек, которые, пожалуй, больше всех способствовали открытию этого поля исследований". Американские физики признавали, что работы динамического направления российских исследователей "значительно превосходят работы американских исследователей в той же области как в качестве, так и количестве достигнутых результатов".

Отдавая все свои силы и талант созданию и совершенствованию атомного оружия, Лев Владимирович не делал тайны из своего кредо: «Многим сейчас кажется, что создание нашими учеными и конструкторами ядерного оружия было не нужно... Надо понять, однако, реалии послевоенного времени в стране, после самой страшной в ее истории «горячей войны» и находившейся в состоянии «холодной войны» с могучими потенциальными противниками. В то время США монопольно владели всесокрушающими атомными бомбами, что вызывало у нас ощущение полной незащищенности и тревоги. Для всех, кто осознал реалии наступившей атомной эры, быстрое восстановление мирового равновесия стало «категорическим императивом», нравственным долгом. Этот долг научные работники, конструкторы и рабочие ВНИИЭФ выполнили»[31].

***

Пока я работал в секторе А.Д. Сахарова в Сарове, мы со Львом Владимировичем встречались всего несколько раз. Можно сказать, случайно. Какого-либо значения наши встречи не имели. Однако я уловил: мой собеседник – приветливый, вежливый, но совсем необычный человек.

Не помню, как и при каких обстоятельствах мы с ним встретились в Москве, когда я уже жил и работал в столице. Обменялись телефонами; по случаю созванивались, но делового контакта пока не было.

Всё переменилось, когда в январе 1989 года в новосибирском Академгородке, по инициативе Н.Н. Яненко (тогда ещё члена-корреспондента АН СССР) и под его председательством было решено провести в очень узком составе «закрытую» конференцию по физике ударных волн. Лев Владимирович и я оказались членами оргкомитета и, как говорится, сам Бог велел, чтобы мы в Новосибирск полетели вместе. Договорились встретиться в условленное время в здании аэропорта Домодедово у какого-то «уголка». Но в районе «уголка» Льва Владимировича не оказалось, и я стал ждать…

Тут уместно пояснить следующее. Когда я впервые приехал в Саров, с меня немедленно взяли очень строгие подписки: как себя вести на объекте и вне его; ни в коем случае, ни с кем посторонним не говорить о характере работы; не называть фамилии коллег и т. п. Когда потребовали, чтобы, оказавшись в командировке в Москве, не общался с иностранцами, я, улыбаясь, спросил: «А если в метро меня по-немецки спросят, как проехать на какую-нибудь станцию, я могу подсказать?». Мне холодно ответили: «Сделайте вид, что не понимаете». С годами немудреные правила режима въелись «в пот и кровь»…

И вот вдруг в зале аэропорта на всю его огромную площадь (и окрест!) я слышу объявление по радио, а за ним ещё и повтор: «Смирнов Юрий Николаевич, вылетающий на конференцию в Новосибирск! Лев Владимирович Альтшулер ждёт вас у кассы №…». Конечно, Льва Владимировича я тут же нашел. Стоит у кассы, довольный и лукаво улыбается. Посмотрел на меня и заключил: «Что, испугались?!». Потом он не раз с неизменной улыбкой рассказывал слушателям, как озадачил меня в Домодедово. Именно тогда я заключил, насколько Лев Владимирович непредсказуем.

Был и такой случай. Как-то я срочно потребовался Льву Владимировичу, а мой рабочий телефон он еще не знал. Не откладывая до вечера, звонит в дирекцию Курчатовского института: «Говорит Альтшулер! Мне нужен Юрий Николаевич Смирнов». При этом подразделение, в котором я числюсь, назвать не может. Дают промежуточный телефон. Там – по цепочке еще один или два номера. Наконец, он соединяется со мной и без вступления переходит к делу. Зато в тот же день мне несколько человек звонили и спрашивали: «Скажите, кто такой Альтшулер, который с такой настойчивостью искал вас? Прямо-таки переполох устроил!». В этом – не только характер Льва Владимировича, но и знак времени: ядерщикам многое тогда позволялось. К слову, как-то Юрий Алексеевич Трутнев, рассказывая мне, новичку, о проекте громадной стальной сферы, в которой можно было бы производить маломощные атомные взрывы, вдруг умолк, подумал и, как бы заметил для себя: надо позвонить Бочвару, посоветоваться. Я же заключил: ничего себе – не с кем-нибудь, а сразу с академиком…

***

Настал день, и Лев Владимирович пригласил меня домой (он жил недалеко от Смоленской площади). Я стал бывать у него. В неухоженной квартире – предельно спартанская, аскетическая обстановка. Сам он обитал в своем рабочем кабинете, где стояла кровать и был небольшой телевизор. Главенствовал необъятный письменный стол, заваленный книгами и рукописями, причем книги были всюду и, прежде всего, на полках вдоль стен – от пола до потолка. У кровати стояла тумбочка с телефоном; над ней висела мрачная картина какого-то художника: гулаговская территория, зима. На переднем плане тяжело удаляющийся от зрителя зэк. В ватнике, с четким лагерным номером на спине. Не помню, но, быть может, даже солженицынским «Щ-262» [32].

Наши встречи всегда начинались с кухни. Пили кофе с печеньем, бутербродами, обязательно было что-нибудь сладкое. Потом переходили в рабочий кабинет. На первых порах вспоминали Саров, знакомых. Я много рассказывал об Андрее Дмитриевиче. Лев Владимирович тоже. Но однажды он решительно сказал: «Знаете что? Напишите статью о нем! В вашем распоряжении 10 дней, не более. Рукопись книги практически готова для сдачи в печать, и Вам надо уложиться в 10 дней непременно»[33]. Почти ежедневно, подбадривая, стал звонить по телефону. Я написал, уложился. В результате моя статья «Этот человек сделал больше, чем мы все…» была опубликована. Разумеется, если бы не Лев Владимирович и его деликатная настойчивость, я, наверняка, до сих пор ограничивался бы устными воспоминаниями. Тот незабываемый первый опыт как бы растормошил меня и теперь «на моем счету» множество опубликованных текстов.

Жил Лев Владимирович с младшим сыном Мишей. Был ещё старенький, еле передвигавший лапы беспородный пёсик по кличке Шарик, в свое время спасенный Мишей со льдины посреди Москвы-реки. Лев Владимирович предупредил меня: Шарик – существо добрейшее и только однажды вцепился в ногу гостя за то, что тот непочтительно отозвался об Андрее Дмитриевиче[34]. Было видно: хозяин и Шарик понимают и обожают друг друга. Позднее я узнал, что Лев Владимирович даже посвятил четвероногому другу отпечатанное 5-страничное эссе – своеобразное объяснение в любви к животным.

Оказалось, он вообще питал слабость к письменным размышлениям. Другой его сын Борис – физик и человек неиссякаемого общественного темперамента – подарил мне осенью 1994 г. копию отпечатанной рукописи отца «Ослиные ассоциации в начале перестройки», написанной еще в 1990 году. В ней был неподражаемый абзац:

 «Как-то мне пришлось ехать в спецвагоне (личном вагоне Ю.Б. Харитона. – Примеч. автора) с двумя прославленными академиками – Юлием Борисовичем Харитоном и Михаилом Алексеевичем Лаврентьевым. Ехали мы в Москву, где в это время должна была начаться сессия Верховного Совета. Стоя у окна, увидел я на параллельных путях в зарешеченных досками вагонах, едущих в том же направлении каких-то четвероногих. То ли ослов, то ли телят. По непроизвольно всплывшей ассоциации я сказал: "Глядите, «депутаты» на сессию уже съезжаются". "Ну, Лев Владимирович снова в своем ключе", – сказал Юлий Борисович Харитон. Вспомнив об этом эпизоде лет через 15, я понял, что моё замечание было не совсем тактичным. Ведь академики сами ехали на эту сессию в качестве депутатов».

Рукопись Льва Владимировича имела неожиданную концовку, которую нельзя читать без улыбки:

«…"Осел идет всегда впереди", – говорят в Германии. В справедливости этой поговорки я убедился в Таджикистане, когда вместе с друзьями в сопровождении осла путешествовал по предгорьям Памира. Осел оказался великолепным первопроходцем. В сумерках со своей безошибочной ослиной интуицией находил он на горных склонах едва заметные уступы и крохотные площадки.

Было бы замечательно, если бы и руководители нашей страны вновь обрели свою генетически присущую им ослиную интуицию и вывели нас из тупика, в который сами же завели».

Ассоциативность и склонность к метафоре – характерная черта мышления Льва Владимировича, которая не раз дарила читателям его «находки» необыкновенной свежести и выразительности. К примеру, «затерянный мир Харитона» и «Белый Архипелаг» принадлежат именно ему, хотя тиражировавшие их журналисты стараются создать впечатление о своем авторстве.

Как-то само собой получилось, что однажды встретились и познакомились у меня дома два замечательных человека – Лев Владимирович и Игорь Николаевич Головин, который в 50-е годы был первым заместителем И.В. Курчатова по Институту атомной энергии. Каждому из них было что рассказать. Глаза их и лица светились искренней симпатией и интересом друг к другу. Тем более, что они оказались ровесниками, учились в одном университете и помнили множество деталей и подробностей студенческой поры.

Конечно, оба заметили гирлянды шишек, висевших у меня над телевизором. Разных по величине и рисунку. Это были мои сувениры из стран, в которых довелось побывать. Гости оценили коллекцию, похвалили. Но моему удивлению не было предела, когда через несколько месяцев Лев Владимирович, попросил меня, гостя, как бы между прочим, заглянуть в его шкаф. Я открыл створку и увидел внизу роскошную шишку невероятных размеров! Пожалуй, как самый крупный ананас. И услышал голос Льва Владимировича: «Это для вашей коллекции. Мой внук привез вам из Южной Африки»…

Теперь разбирает меня досада, что вместе со Львом Владимировичем и в соавторстве с Аркадием Адамовичем Бришом мы написали и опубликовали, увы, единственную статью «На пути к первому советскому атомному испытанию». Она была замечательно встречена. А какое же удовольствие было работать над ней в таком составе! Сколько было рассказано! Кстати, на меня особенное впечатление произвели тогда, казалось бы, нехитрые, но такие емкие, выразительные штрихи и детали самого начального, 1947 года, периода организации работы в КБ-11. Вот как они «прозвучали» в тексте:

«Новые сотрудники, впервые оказавшиеся в лабораторном помещении из 15 комнат, были приятно удивлены: всё уже электрифицировано и специально оборудовано. Подведен газ, работает водопровод и стоят столы. Даже закреплены доски на стенах, чтобы в два ряда можно было вешать приборы, и смонтирован электрический распределительный щит. Всё продумано. Привезено большое количество приборов, электрооборудования, проводов, кабельной продукции. Многое можно было сразу выписывать со склада. В условиях послевоенной разрухи, когда, казалось, ничего нет и даже гвозди были отчаянным дефицитом, эта предусмотрительность и расторопность Юлия Борисовича воспринимались, как чудо».

 И еще: «В те напряженные дни Ю.Б. Харитон, энергичный и доброжелательный, случалось, в заштопанной рубашке часто наведывался в лаборатории. Интересовался, чем занимаются сотрудники, расспрашивал их. Было видно, что он здорово всё понимает».

***

Я хочу закончить свою статью о незабвенном Льве Владимировиче рассказом о том, как его не понимали. Или скажем иначе: как, понимая, искажали[35].

Ровно 14 лет назад я получил от Льва Владимировича следующее письмо:

Добрый Вам день и год, Юрий Николаевич!

Вы неожиданно для меня заинтересовались моими очень давними спорами с "властями предержащими". Поэтому я подготовил для Вас машинописную копию того, как меня ругали в 1956 г. в стенгазете сектора 3 по поручению горкома, и как я пытался отругиваться в 1957 г.

…Так или иначе, но в III квартале 1957 г. меня сняли из заместителей начальника сектора 3 по науке. Когда я уже заполнил анкету номенклатурного работника...

Лев Дмитриевич Рябев недавно вспомнил, что в том же 1957 г. кто-то меня назвал "глашатаем американского империализма"… А вот статью в стенгазету, как когда-то мне сказал Кормер, написал мой ученик и верный сын партии Борис Николаевич Леденев. До сих пор мне как-то не верится в это.

С НОВЫМ ГОДОМ ВАС!

Ваш Л.В.

2.01.1995 г.

***

К этому письму им были приложены копии двух документов: выбранные Львом Владимировиче наиболее яркие фрагменты той самой анонимной статьи в стенгазете и его ответное Заявление в Горком КПСС (о своем же выступлении 7 января 1957 г. на комсомольском диспуте по роману В. Дудинцева «Не хлебом единым»). Воспроизвожу эти документы в приложении к статье.

Смирнов Юрий Николаевич, ведущий научный сотрудник РНЦ «Курчатовский институт» (см. также на стр. ???).

Приложение

Два документа в связи с выступлением Л.В. Альтшулера

на диспуте в секторе № 3 в январе 1957 года

1. ФРАГМЕНТЫ СТАТЬИ В СТЕНГАЗЕТЕ СЕКТОРА 3

О МОЕМ ВЫСТУПЛЕНИИ В ЯНВАРЕ 1957 г. НА КОМСОМОЛЬСКОМ

ДИСПУТЕ ПО РОМАНУ ДУДИНЦЕВА «НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ»

«У нас существует свобода критики, но критика должна быть справедливой, а не злонамеренной. Если т. Альтшулер считает, что “раньше за критику сажали…”, то мы можем сказать, что за демагогию, безответственные политические высказывания, распространение клеветы на советский строй не хвалят и теперь. Об этом уместно здесь напомнить.

В своём выступлении на диспуте т.А. допустил бестактный, клеветнического толкования выпад по отношению к руководящим кадрам нашего министерства, хвастливо заявив: “конечно, не сразу найдешь черты Шутикова и Дроздова у Зернова и Александрова…”. Отметим здесь, что эта замаскированная клевета, построенная на намёках и недомолвках, была произнесена перед аудиторией, состоящей в основном из молодежи, которая не сталкивалась лично ни с т. Зерновым, ни с т. Александровым и поэтому приняла на веру слова столь “солидного” оратора.

… Выступление т.А. на диспуте в целом является путаным, демагогическим, направленным только на подчеркивание отрицательных черт нашего развития, дискредитацию наших руководящих кадров. Выбор аудитории, построение выступления, явно указывает на тщеславную попытку т.А. покорить доверчивых слушателей из молодежи “дерзостью и смелостью” своих мыслей. Сквозь его слова проглядывает явное самолюбование, стремление вызвать чисто внешний эффект, а никак не деловое обсуждение недостатков с конкретными предложениями по их устранению. Однако павлиньи перья, которыми т.А. постарался украсить сумбурное выступление, обманули не всех, кто его слушал. Достойную отповедь т.А. дал член партбюро сектора 4 т.Александрович в своём выступлении на том же диспуте.

Цель настоящей статьи - продолжить то, что начал т.Александрович: развенчать новоявленного "теоретика", трактующего вопросы экономики и политики с позиций весьма далёких от позиций Марксизма-ленинизма.

Выступления такого рода являются политически вредными тем более, что т.А. является руководящим работником сектора. Он обязан оценивать действительность с партийных позиций, а не заниматься пропагандированием в замаскированном виде антимарксистских и антисоциалистических воззрений. Поведение т.А. заслуживает резкого осуждения общественности объекта, которая не допустит однобокого освещения нашей действительности и её искажение под видом здоровой критики наших недостатков.

...разве неизвестно, что децентрализованное руководство хозяйства в Югославии связано с её экономической отсталостью, а также с тем, что в вопросах руководства промышленностью руководители Югославии стоят на позициях анархо-синдикализма, осужденного в своё время нашей партией.

Как можно после этого ставить под сомнение нашу экономическую систему и называть дураками советских людей, гордящихся великими завоеваниями своего Советского государства.

Однако среди здоровой и правильной критики иногда раздаются фальшивые голоса. Слушаешь их порою и диву даешься: говорит ли это советский человек или какой-нибудь трубадур голоса Америки:

..."Возможности для быстрого прогресса в нашей стране нет…",

…"Дело не в людях. Замени людей - ничего не изменится…",

…"Мешают экономические причины",

…"Мешают планы…",

…"Всё излишне зацентрализовано…".

Остальные тезисы, хотел этого т.А. или не хотел - это просто ушаты грязи, которые он вылил на нашу экономическую систему:

"Не случайно нас не копируют ни югославы, ни поляки. Они не такие уж дураки, чтобы не подражать нашей системе, если бы она была правильной".

Сильно сказано.

Не нужно быть большим ученым, чтобы понимать, что без этих успехов нашего государства наш мир выглядел бы совсем в ином виде. И, если бы югославские товарищи в большей степени перенимали наш опыт, то дела их хозяйства шло бы значительно лучше.

…Как же можно говорить, что у нас "односторонняя проводимость - только сверху вниз" ...

2. «В ГОРОДСКОЙ КОМИТЕТ КПСС

В ПАРТБЮРО СЕКТОРА № 3

В партгруппу отдела 20

от Л.В. АЛЬТШУЛЕРА

ЗАЯВЛЕНИЕ

В связи с моим выступлением на диспуте в секторе 3 и тенденциозном толкованием, которое придал ему в своей информационной докладной Кафанов[36], считаю нужным сообщить следующее:

В своём выступлении я отметил заслугу автора в создании обобщенных художественных образов отрицательных персонажей – Дроздова и Шутикова.

Создание подобных образов облегчает борьбу с ними.

Нельзя требовать от художника, чтобы он всегда давал совершенно точное соотношение в числах положительных и отрицательных героев.

Далее я отметил, что относить имеющиеся у нас недостатки целиком за счет существования плохих людей было бы неправильно. Напротив, мой опыт показывает, что у руководящих работников объекта и Министерства трудно найти черты Дроздова и Шутикова. Я говорил, что Музруков не Дроздов, и Зернов – не Шутиков, отметив, что последний до работы в Министерстве был руководителем объекта и получил из-за большой перегрузки инфаркт. Тем не менее, и в нашем деле тлеются крупные просчеты и недостатки, которые исправляются очень медленно.

Сославшись на нежелание некоторых стран народной демократии полностью копировать нашу систему управления промышленностью, нашу систему хозяйствования, я указал на три причины, сдерживающие наше быстрое продвижение вперед:

1) Излишняя централизация в планировании, не оставляющая в руках директоров предприятий возможностей высвобождать средства для улучшения производства и реконструкции предприятий.

2) Отсутствие промышленных резервов материалов и оборудования.

3) «Односторонняя» проводимость – т.е. отсутствие организационных форм, облегчающих реализацию инициативы "снизу".

В развернувшихся прениях я поддерживал также тезис о необходимости снижения особо высоких окладов у научных работников и хозяйственников.

Неверным в своём поведении и в своих утверждениях я считаю:

1 Неправильный выбор аудитории для серьёзного выступления по вопросам развития форм нашей экономической жизни.

2. Отсутствие в моём выступлении характеристики той огромной положительной роли, которую играет в нашем стране централизованное плановое хозяйство. Только благодаря сосредоточению в руках государства всего промышленного потенциала страны и плановому целеустремленному использованию национального дохода оказался возможным стремительный рост нашей промышленности, защита страны в Великой Отечественной войне, реализация огромной программы строительства электростанций, освоение целинных земель и т.д. Я не сказал обо всём этом как о вещах, само собой очевидных.

3. Полемическая ссылка без должных разъяснений на пример стран народной демократии, находящихся в совершенно иной фазе развития.

В наших условиях не нужны ни многопартийная система Польши, ни рыночная конкурентная борьба социалистических предприятий, существующая в Югославии.

4. Неправилен, конечно, буквальный смысл фразы: "от замены людей ничего не изменится". В свою очередь, неверным, искажающим действительное положение в информационной докладной Кафанова является:

1. Утверждение, что я поставил знак равенства между Дроздовым и Шутиковым с одной стороны и руководящими работниками Министерства с другой. В действительности, я утверждал прямо противоположное. Эта часть моего выступления с большой точностью и объективностью зафиксирована секретарём парторганизации сектора т. Воиновым С.М.

2. Тенденциозный подбор цитат и тенденциозное освещение общего тона дискуссии, представлявшей на самом деле взволнованный разговор советских людей о действительно существующих недостатках и о способах их устранения.

Для разъяснения своей позиции считаю нужным добавить следующее:

Мои высказывания об излишней централизации в планировании и о промышленных резервах полностью совпадают с решениями Декабрьского Пленума ЦК КПСС.

Вопрос о введении партмаксимума, ограничивающего особо большие оклады, также, как сообщил на диспуте т. Воинов, в ближайшее время будет решен положительно.

Для устранения "односторонней проводимости" и создании организационных форм, облегчающих реализацию инициативы "снизу", по моему мнению, делается мало.

Очень вероятно, что введение коллективной сдельщины (см. Коммунист № I за 1957 год) и повышение роли профсоюзов помогут решить эту задачу.

Может быть сделано и много других практических предложений в этом же направлении. В обсуждении этих предложений и в анализе имеющихся недостатков нет ничего предосудительного. Никаких враждебных высказываний, направленных против основ нашего строя на диспуте не было. Непонятно, зачем Кафанов, молчавший на диспуте, задним числом исказил характер дискуссии, приписав ей враждебный характер. Подобное обвинение я решительно отвергаю как ложное и оскорбительное не только для меня, но и для всех участников диспута.

2 февраля 1957 года».

***

Н.Н. Калиткин

ФИЗИК ОТ БОГА

Когда я учился на физфаке, теорию функций комплексного переменного нам читали по учебнику Лаврентьева и Шабата. Там была одна красивая задача о противотанковой гранате. С помощью конформного преобразования изящно показывалось, как из металлической облицовки конусной выемки образуется струя металла, пробивающая броню. Меня поразила одна фраза: «Развивается давление более полумиллиона атмосфер, так что сталь можно считать идеальной жидкостью».

По окончании физфака меня направили в Институт прикладной математики (тогда он назывался Отделением прикладной математики МИАН). Так случилось, что моим первым производственным заданием было построение уравнения состояния при сверхвысоких давлениях. Когда я в 1959 году сделал первые расчеты, нужно было сравнить их с экспериментами. Мне сказали, что наибольшие в тот момент давления получены в двух статьях в ЖЭТФ 1958 года. Давления там были до 5 млн. атмосфер, что тогда казалось фантастикой. Это были статьи Льва Владимировича и других физиков из Сарова. Это и было мое первое знакомство с Львом Владимировичем, пока заочное.

Лев Владимирович почти сразу же познакомился с моей работой и стал использовать её как теоретическую асимптотику, к которой должны стремиться эксперименты при дальнейшем повышении давления. А впервые мы встретились летом 1962 или 1963 года. Тогда в Москве состоялась I Всесоюзная конференция по высоким давлениям. Проходила она в Институте физики Земли и была полузакрытой. Ничего секретного не было. Но объявлений в печати тоже не было, и приглашался узкий круг физиков. Там были большие делегации из Москвы, Сарова и Снежинска (кажется были и другие города, но точно я не помню). Зал заседаний был небольшой и битком набитый. Докладов было много, разделений по секциям не было; поскольку конференция была первая, то все было в новинку, и всем было очень интересно.

На этой конференции теоретические работы своей группы по уравнению состояния при сверхвысоких давлениях докладывал Григорий Михайлович Гандельман. Его теоретическая модель была существенно полнее и сложнее моей. Я тоже докладывал свои работы. При этих докладах мы горячо спорили, чья модель лучше (при этом каждый, изложив свои аргументы, немедленно передавал оппоненту единственный микрофон). Арбитром в этом споре фактически был Лев Владимирович: именно он делал эксперименты и чувствовал, какая из теорий лучше “глядит” на эксперимент.

А в перерыве Гандельман подошел ко мне и стал жаловаться: «Ну, скажите Льву Владимировичу, что моя теория лучше, а то он все время вашей пользуется». Поэтому можно считать, что мое знакомство со Львом Владимировичем вполне состоялось.

Уже много лет спустя мы как-то разговорились и выяснили, что оба учились в одной и той же школе. Это была московская школа № 59 в Староконюшенном переулке. Только я начал учиться там во время войны, а Лев Владимирович закончил её задолго до войны. Он учился там с первого до последнего класса, причем последние три года в тот же класс поступил другой будущий известный физик – Вениамин Аронович Цукерман, основатель отечественной сверхскоростной рентгенографии, ставший на всю жизнь ближайшим другом и коллегой Льва Владимировича.

Сама школа заслуживает отдельного упоминания. Это была частная Медведниковская гимназия, открывшаяся в 1901 году. Она была построена на средства коммерсанта Медведникова. Здание было сооружено по образцу одной очень известной немецкой гимназии. Это очень красивое здание с просторными и высокими классами, огромным актовым залом высотой в 2 этажа, большой библиотекой, физическим, химическим и биологическим кабинетами. В кабинетах было много разнообразных приборов. В физическом кабинете были старинные лейденские банки, большой электрофор, много комплектов весов и электрооборудования (один комплект на 2–3 ученика). В химическом кабинете на столах были колбы с важнейшими реактивами, пробирки и газовые горелки. В биологическом кабинете были с десяток цейсовских микроскопов и комплекты оборудования для простейших опытов. Все это позволяло проводить уроки, на которых учитель показывал опыты, а ученики тут же повторяли. На школьном участке была большая спортивная площадка и ботанический участок; на нем много чего росло, даже стыдливая мимоза.

Во время Первой мировой войны здание казенной гимназии на Поварской улице потребовалось для госпиталя. Тогда учащихся этой гимназии перевели в Медведниковскую. В результате в школе сложился очень сильный состав учителей. Физику в те годы преподавал Г.И. Фалеев, автор школьного учебника тех лет для старших классов (тогда на всю страну был единственный учебник, и отбирался он по жесточайшему конкурсу). Так что Льву Владимировичу было у кого учиться физике (вообще из этой школы вышло много известных людей).

Кажется, наша встреча на конференции была единственной за все годы, пока Лев Владимирович работал в Сарове. Я внимательно следил за его публикациями. Наверное, те годы были лучшими в его жизни. Его эксперименты по ударным сжатиям были пионерскими. Конечно, в конце 1940-х годов это были аналоги более ранних американских экспериментов в Лос-Аламосе (однако тогда американские эксперименты еще не были опубликованы). Но американцы использовали в те годы плоские системы разгона, и смогли даже в 1950 годы довести давления только до 2 миллионов атмосфер. Лев Владимирович перешел на полусферические системы. Сделать их было много труднее, зато сразу удалось повысить давление до 5 миллионов атмосфер. Дальше эти системы улучшались, давления повышались, а в 1995 году Рюрик Федорович Трунин, ученик и преемник Льва Владимировича, получил на полусферических двухкаскадных взрывных конструкциях 25 миллионов атм.! Американские физики довольно долго не могли понять, как русские получают такие давления, и преисполнились уважением к Льву Владимировичу.

В те годы Лев Владимирович поставил такую цель: не только достичь как можно больших давлений, но и провести измерения для как можно большего числа веществ. По сути это было составлением основательного справочника. Работа требовала огромной тщательности и огромных денег. Тщательность означала, что надо изготавливать образцы с микронной точностью, а времена определять точнее миллисекунды. О деньгах надо сказать особо. Среди веществ были не только дешевые (железо, медь и т.п.), но и очень дорогие. Измерения проводились для золота, платины и еще гораздо более дорогих чистых редкоземельных металлов. В каждом взрывном эксперименте уничтожался образец весом в сотню грамм. Чтобы поставить одну точку на кривой, надо было сделать 4-6 взрывов и усреднить результаты. А на кривой нужно было поставить не одну точку. Попробуйте сами догадаться, сколько это стоило.

Сейчас у нас в стране экономят на фундаментальной науке, и требуют в первую очередь инноваций. Казалось бы, кому нужны ударные адиабаты редкоземельных металлов? Но в Сарове всегда был установлен другой дух. Лев Владимирович часто повторял слова Юлия Борисовича Харитона “Чтобы хорошо сделать свое дело, нужно знать в десять раз больше того, что нам требуется сегодня”! И заявки на планируемые эксперименты утверждались.

Отмечу еще одну принципиальную вещь. Для нахождения ударной адиабаты нужно измерить две величины. Одна – это скорость ударной волны. Она измеряется достаточно просто и точно: при движении ударная волна замыкает контакты датчиков, а расстояния между датчиками и времена прохождения определить нетрудно.

В качестве второй величины можно выбрать либо давление волны, либо плотность сжатого волной вещества, либо скорость вещества за фронтом (так называемую массовую скорость). Но очень трудно их непосредственно измерить с нужной точностью (попробуй измерить что-то за фронтом волны, если ударная волна все разрушает).

Поэтому в американских экспериментах измерялись другие величины, по которым пытались восстановить нужные. Для этого использовались два метода. В методе свободной поверхности измерялась скорость движения поверхности, на которую вышла ударная волна. Для слабых волн эта скорость примерно вдвое больше массовой. До давлений 0.5 млн.атм. этим можно пользоваться. При давлениях до 2-х млн.атм. (что было в плоских американских конструкциях) можно довольно уверенно внести теоретическую поправку. Но при давлениях в 5 млн.атм. доверять такой поправке нельзя.

Второй способ – метод отражения. Ставят друг за другом два вещества: хорошо изученное (эталон) и исследуемое. Измеряют скорость ударной волны в каждом веществе, и путем не очень сложного газодинамического расчета находят массовую скорость в исследуемом веществе. Но если эталон недостаточно хорошо изучен (а так всегда и бывает), то результат будет ненадежным.

А Лев Владимирович с Яковом Борисовичем Зельдовичем (я не знаю, кто из них был инициатором) предложили принципиально другой метод – метод торможения, когда ударник и мишень сделаны из одного и того же исследуемого материала. В этом случае из обычных законов сохранения строго следует, что массовая скорость вещества за фронтом ударной волны равна половине скорости ударника. Никаких модельных допущений при этом нет, и ударная адиабата определяется исключительно надежно. В США до этого не додумались, возможно, потому, что при сравнительно низких давлениях, получаемых в их плоских конструкциях, применявшиеся ими методы давали хорошие результаты. А вот при достаточно больших скоростях ударника, достигавшихся в полусферических конструкциях Льва Владимировича, метод торможения оказался просто незаменим.

Уже в начале 1960-х годов Лев Владимирович со своим коллективом снова обогнал американцев по давлениям. Они разместили образцы вблизи ядерного заряда при подземном ядерном взрыве. Это сразу же позволило получить точки в районе 50 миллионов атмосфер (а позднее физики Снежинска провели измерения до 500 миллионов атмосфер).

Известно, что первая советская атомная бомба, испытанная в 1949 году, была копией американской бомбы. Замечу, что эта бомба и у самих американцев была по сути опытной конструкцией. Она не отвечала армейским требованиям простоты и безотказности; подготавливать ее к взрыву должен был опытный физик-экспериментатор (в американском самолете, сбросившем бомбу на Хиросиму, эту бомбу дособирал в бомбовом отсеке во время полета физик из Лос-Аламоса). Поэтому на вооружение нашей армии бомба, испытанная в 1949 году, не поступала.

Свою собственную конструкцию, принятую нашей армией на вооружение, Саров сделал в 1951 г. Но мало кто знает, что основная идея этой конструкции принадлежит Зельдовичу и Льву Владимировичу. Произошло это так. Американская конструкция содержала в центре сплошной шарик плутония, сжимаемый сходящимся к центру взрывом. Но тогда только Харитон и Курчатов знали, что советская бомба делается по чертежам американской конструкции, добытым нашей разведкой. При этом Зельдович сообразил, что вместо плутониевого шарика выгоднее сжимать пустотелую сферическую оболочку из делящегося материала: сжатие получится сильнее. Однако Харитон запретил ему тратить время на расчет этой идеи: поджимали сроки, близилось испытание 1949 года.

Лев Владимирович в это время кончил свой участок работы и оказался относительно свободным. Зельдович рассказал ему о своей идее и попросил этим заняться. Но Льву Владимировичу пришла в голову мысль, что еще выгоднее часть плутония сделать центральным шариком, а остальную часть – сферической оболочкой, отделенной от шарика пустым промежутком. Надо было рассчитать на какие части выгодно поделить плутоний, и каким взять размер пустого промежутка. Этот расчет они сделали вдвоем с Константином Адольфовичем Семендяевым.

После взрыва в 1949 году “цельнотянутой” бомбы был дан ход отечественной конструкции. Результат оказался впечатляющий: при том же количестве плутония мощность взрыва стала вдвое больше. При этом, как говорил мне Лев Владимирович, инженер Некруткин сумел уменьшить вдвое количество взрывчатки, сжимавшей ядерный заряд. Именно эта конструкция была успешно испытана в 1951 году и, как я сказал, принята армией на вооружение.

При всех этих достижениях жизнь Льва Владимировича в Сарове была отнюдь не безоблачной. Он терпеть не мог начальственного тона и при этом мог вспылить. Например, как-то раз он поехал в Москву в командировку в Министерство среднего машиностроения. Он договорился о встрече с начальником главка Георгием Александровичем Цырковым. В назначенное время он вошел в его приемную. Дверь в кабинет была приоткрыта, из-за нее доносились голоса. Секретарша попросила подождать, потому что идет совещание. По-видимому тон у нее был не слишком вежливым, и Лев Владимирович завелся с пол-оборота: “Ну и пусть он идет на …”. Хорошо, что Цырков был не чиновник, а свой человек из Сарова, пошедший на повышение. Он услышал голос и немедленно отреагировал: «Это Лев Владимирович ругается? Заходите, пожалуйста!» Но не все начальство такое, и в результате Льву Владимировичу пришлось оставить Саров, хотя произошло это, конечно, не по причине употребления под горячую руку ненормативной лексики. Партийное саровское начальство не могло простить Льву Владимировичу множественные его «нестандартные» высказывания в адрес официальной позиции по самым разным вопросам. По этой же причине он не стал членом Академии наук, хотя по научному потенциалу и результатам превосходил многих членов–корреспондентов и даже академиков.

В 1969 году чиновники “ушли” Льва Владимировича из Сарова и он перебрался в Москву. Возможностей для работы у него здесь было гораздо меньше. Важным направлением его научной работы в Москве стала теоретическая обработка огромного экспериментального материала о свойствах различных веществ, полученного им в Сарове. Он сумел набрать и воспитать небольшую, но крепкую группу учеников. Условия для работы были тоже далеко не самые лучшие. Но Лев Владимирович развернул кипучую деятельность, сотрудничал с самыми разными людьми из различных институтов в Москве и других городах.

В Москве я видел Льва Владимировича не так, чтобы часто, но и не так уж редко. Мы что-то обсуждали, и у нас даже было две совместные работы. Одна была связана с построением ударных адиабат многих металлов, причем не только сплошных, но и пористых. При этом удавалось выявить слабо выраженные фазовые переходы при высоких давлениях. Во второй строились уравнения состояния воды и каменной соли при высоких давлениях.

Бывая у него дома, я сталкивался то с одним, то с другим незнакомым мне человеком. У него находилось для них то, что наиболее ценно в науке: перспективная идея. Он был физиком от Бога. Его физическая интуиция была великолепной: нередко он мог только бегло проглядев статью, сказать, что такого быть не может. Я не помню при этом, чтобы он хоть раз ошибся.

Тех учеников, которые появились у Льва Владимировича в Москве, жестокие 1990-е годы раскидали в разные стороны. Но в Сарове его школа сохранилась и по-прежнему выдает ценные научные результаты. Сам он не раз говорил, что работа над ядерным оружием была необходимой, и что только оно удержало США от нападения на СССР. Я слышал от него, что примерно то же самое говорил Андрей Дмитриевич Сахаров, причем не отказывался от этих своих слов до конца своей жизни.

Что же до 1990-х годов, то я был у Льва Владимировича в тот самый день октября 1993 года, когда танки президента Ельцина расстреляли парламент страны. Мы тогда работали над одной заявкой на финансирование и договорились о встрече на этот день. Обычно я ехал до метро Киевская, и шел к нему пешком через Бородинский мост. Но в тот раз метро не работало на выход.

Тогда я доехал до Парка Культуры и прошел к нему по Садовому кольцу и переулкам. Мы сели работать, но через некоторое время послышалась стрельба. Из окна комнаты были видны и мосты и Белый дом. Но это было далековато, и Лев Владимирович включил телевизор. Передачу по русскому телеканалу вело американское агентство (российских корреспондентов к съемкам не допустили). Было видно, что танки стоят с открытыми люками, командиры танков высунулись из люков по пояс. Рядом, не прячась за броню, стоял командовавший ими офицер. Приличный стрелок из Белого дома мог бы снять их одного за другим. Но по ним никто не стрелял. Огонь из Белого дома был чисто заградительным, не прицельным. А танки хладнокровно расстреливали свой парламент, как учебную мишень.

Уехав из Сарова, Лев Владимирович уже не занимался закрытыми работами. Однако за границу его не пускали ещё 20 лет. Впервые он выехал в 1989 году на Международную конференцию по высоким давлениям, которая проходила в Падерборне (ФРГ). Даже тогда его долго мытарили, не давая разрешения на выезд. Тогда Лев Владимирович чуть ли не впервые в своей жизни воспользовался знакомством: тогдашний министр среднего машиностроения Лев Дмитриевич Рябев был в свое время его дипломником, и при его содействии разрешение на выезд Льва Владимировича за рубеж было дано[37].

На эту конференцию советская делегация (человек 30) летела одним рейсом до Франкфурта на Майне. Оттуда до Падерборна было километров 300. И тут мы увидели с каким уважением относились ко Льву Владимировичу зарубежные физики. Оргкомитет специально выслал за Львом Владимировичем к этому рейсу автомобиль с сопровождающим. Остальной делегации сопровождающий только объяснил, как надо купить железнодорожный билет (покупка группового билета оказалась вдвое дешевле, чем отдельный билет каждому).

На эту конференцию в Падерборне впервые было выпущено много средмашевских физиков. Там советские ядерщики достали привезенные бутылки и консервы и пригласили на ужин своих американских коллег. Встретились коллективы Сарова, где было немало учеников Льва Владимировича, Снежинска, Лос Аламоса, Ливермора, и некоторые москвичи во главе со Львом Владимировичем. После хорошей выпивки и закуски родилась идея – провести встречу этих коллективов на следующий год на Байкале. Организацию поручили москвичам – Институту прикладной математики. Такой семинар действительно состоялся в 1990 году, и Лев Владимирович в нем участвовал.

16 февраля 2009 г.

Калиткин Николай Николаевич – чл.-корр. РАН, Заведующий отделением Института математического моделирования РАН.

***

В.Д. Урлин

Мне посчастливилось работать в атмосфере этой школы

Сначала несколько слов о себе: как судьба свела меня со Львом Владимировичем Альтшулером. Родился я в 1934 г. в Сормовском районе Горького (теперь этот город снова получил своё прежнее историческое имя - Нижний Новгород). Отец мой – Урлин Дмитрий Матвеевич, инженер-конструктор - работал на заводе «Красное Сормово». Во время Отечественной войны этот знаменитый завод под номером 112 выпускал танки Т-34. По окончании войны производство продукции на заводе стало переходить на мирные рельсы, но бытовая жизнь в городе не становилась лучше, и даже из-за засушливого лета стало ещё голоднее. И отец мой в начале 1946 года уехал в длительную командировку, куда я не знал. Заметно позже выяснилось, что при организации в Сарове КБ-11 (теперь это ВНИИЭФ), для подбора специалистов в это КБ на «Красное Сормово» приезжал бывший нарком танковой промышленности В.А. Малышев. Следствием этого и была командировка отца. Летом 1948 г., когда для семейных сотрудников КБ выстроили сборные финские деревянные дома, отец привёз свою семью в Саров. Никакого неспециального транспорта в этот поселок в то время не было. Не было и железнодорожного движения. Поэтому я вместе с сестрой и отцом был доставлен в Саров необычным, несколько «таинственным» способом. За нами прилетел маленький самолет У-2, который приземлился на лугу в Щербинках (южная окраина Нижнего Новгорода). Это был мой первый полёт на самолёте, который мне весьма понравился.

Саров, когда я в нем появился, был удивительным по красоте природы местом. (Л.В. Альтшулер со своей семьёй приехал на работу в КБ-11 в Сарове в мае 1947 г.) Он расположен на окраине Мордовского заповедника при слиянии маленькой речки Саровка с рекой Сатис. В Саровке в то время ещё водились бобры, а Сатис, в отличие от сегодняшней реки, был довольно полноводной рекой: весной 1948 г. ледоход на ней повредил большой саровский деревянный мост. В окрестностях и в самом поселке росли большие красивые корабельные сосны, остатки которых можно видеть и сейчас вокруг Дома Ученых ВНИИЭФ. В окружающих лесах было много грибов, всяких ягод, черёмухи, дикой смородины. Деревянные жилые дома для семей сотрудников КБ были построены на «Финском посёлке» по правую сторону Сатиса, в том числе два коттеджа для начальника объекта П.М. Зернова и Главного конструктора Ю.Б. Харитона на самом берегу. «Посёлок ИТР» на левой стороне Сатиса только начинали строить: была прорублена только просека на месте теперешней Октябрьской улицы и построены первые два двухэтажных дома в её начале. Малое количество прежних местных жителей жило в неблагоустроенных помещениях, оставшихся от бывшего Саровского монастыря.

КБ-11 в первые годы своего существования было глубоко закрытой организацией. Для работ в ней по созданию первых образцов ядерного оружия были отобраны квалифицированные ученые, инженерно-технические работники и рабочие, согласившиеся в условиях жизни в закрытом и хорошо охраняемом населенном пункте выполнить нужную и жизненно важную для страны задачу. До 1950 г. сотрудникам КБ не рекомендовалось (не разрешалось) без большой нужды выезжать из посёлка даже в отпуск. В качестве компенсации за время отпуска давалась двойная заработная плата. Для удовлетворения культурных запросов жителей в поселке постепенно построили кинотеатр, стадион, парк КиО. Сотрудники КБ были в основном молодые люди. Работали они в двух секторах: НИС (научно-исследовательский сектор) и НКС (научно-конструкторский сектор) и на заводе. Поэтому спортивные команды тоже формировались по производственной структуре, кроме них были неплохие спортсмены в командах от военнослужащих из полка охраны объекта (так полуофициально назывался КБ-11). Разнообразные спортивные соревнования вызывали большой интерес у «болельщиков». На волейбольной площадке можно было увидеть, например, молодых научных сотрудников С.Б. Кормера и И.Ш. Моделя, неплохим футбольным нападающим и хоккеистом был начальник отдела А.Д. Захаренков. В парке КиО довольно часто выступали бригады артистов из лагеря заключенных, которые работали на строительных площадках объекта. Среди этих артистов были очень неплохие исполнители.

Со школьных времен и до сих пор я люблю читать художественную литературу, особенно научно-фантастическую. Поэтому сразу же по приезде в Саров я записался в городскую библиотеку, которая была открыта в одном из домов на Финском посёлке. Кстати, в КБ-11 и во ВНИИЭФ всегда были превосходные и научная и общегородская библиотеки. Так вот, в 1948 г. в библиотеке я нашел переводную брошюру американского автора с названием «Когда русские сделают атомную бомбу», в которой утверждалось, что в СССР сделают атомную бомбу не раньше 1953 г. Я, конечно, в то время даже не догадывался, что в Сарове работают над её созданием. Мой отец на эту тему не распространялся, более того, когда я его спрашивал, что за взрывы, иногда очень сильные, каждый день слышны, он отвечал, что это корчуют в лесу толстые пни. Что это были за «пни», я по настоящему понял после приезда во ВНИИЭФ на преддипломную практику в 1957 г. Но, когда в конце августа 1949 г. было объявлено, что в СССР испытана атомная бомба, мы, школьники, уже знали, хотя и без подробностей, где и кто это сделал, и сильно гордились своей страной.

После окончания школы в 1952 г., которую закончил с медалью, я поступил в Московский Механический институт (МИФИ с 1955 г.). Этот институт был организован по инициативе И.В. Курчатова для подготовки кадров для атомной промышленности. Преподавателями в нём были талантливые ученые, уже проявившие себя при разработке Уранового проекта, такие как Л.А. Арцимович, В.С. Емельянов, И.К. Кикоин, А.С. Компанеец, М.Д. Миллионщиков, И.В. Обреимов, Ю.Я. Померанчук, Я.А. Смородинский, П.А. Черенков, В.И. Гольданский и ряд других (я насчитал их более 20), которые вскоре стали членами АН СССР. На четвертом курсе я перешел из группы теоретиков в группу, специализирующуюся по физике взрыва на базе ИХФ АН СССР, где лекции читали и люди, участвующие в создании первой атомной бомбы в КБ-11 (А.Я. Апин, А.Ф. Беляев, Г.Л. Шнирман).

В конце 1956 г. в МИФИ для отбора студентов из нашей группы для работы над дипломом и продолжения дальнейшей производственной деятельности в некоем закрытом учреждении приехал Л.В. Альтшулер. Он отобрал, кроме меня ещё троих: Б.Л. Глушака, В.И. Ракитина и В.Т. Рязанова. Я, естественно, знал, куда еду, остальным это было неведомо: своим однокашникам в институте и общежитии я говорил, чтобы не было лишних расспросов, что приехал учиться в Москву из Горького. После сдачи зимней сессии экзаменов в одно из воскресений в начале февраля 1957 г. наша четвёрка приехала поездом из Москвы на охраняемое КПП в Сарове. Тут оказалось, что пропусков на нас нет. Поэтому нас с вещами солдаты высадили из вагона в снег и велели ждать, когда будут пропуска. Мы были молодые и не расстроились. На наше счастье я телеграммой сообщил родителям, когда приеду. Поэтому отец, не встретив меня на вокзале, выяснил, что пропуска выписаны, но не доставлены на КПП. Поэтому ему самому пришлось привезти их на подвернувшейся дрезине на КПП. И вот почти немая сцена. Выходит из зоны мужчина, я здороваюсь с ним. Друзья удивленно спрашивают, что это за мужик, я им его представляю как своего отца. Далее я им объяснил, что давал подписку о неразглашении никаких подробностей о местожительстве своих родителей. Они всё поняли. Далее мы все поужинали в доме моих родителей и ребят в тот же вечер поселили в зарезервированное для них общежитие на улице Ленина.

Через пару дней после оформления пропусков мы появились в одном из производственных корпусов на 1-м заводе в кабинете Л.В. Альтшулера. Он познакомился с нами более подробно, рассказал вкратце, чем занимаются люди в секторе 3 - подразделении, в котором мы будем работать. Оказалось, что в этом секторе, в основном, выполняются экспериментальные исследования по поведению металлов и других веществ при действии на них сильных ударных волн, создаваемых взрывом мощных конденсированных ВВ таких, как тротил и гексоген. Терминология и специфика была нам знакома, поскольку мы слушали соответствующие курсы в ИХФ. Далее Л.В. спросил каждого из нас о своих предпочтениях и распределил по отделам сектора. Меня он спросил, что я предпочитаю: эксперимент или теорию. Я ответил, что теорию. Затем он спросил, не желаю ли я заняться изучением уравнения состояния твёрдого тела. Я дал согласие. Конечно, в то время мои познания об уравнении состояния веществ не распространялись далее уравнений состояния идеального газа и Ван-дер-Ваальса, но меня заворожило само сочетание слов «уравнение состояния твёрдого тела». Остальные пожелали стать экспериментаторами. Они выросли в настоящих исследователей, много сделавших и для развития физики взрыва и в разработке техники ядерного оружия. Но, к сожалению, к настоящему времени все трое безвременно ушли в мир иной.

Л.В., как руководитель отдела 20 сектора 3, сам много и плодотворно исследовал проблему уравнения состояния конденсированного вещества при высоком и сверхвысоком давлении. Но меня он направил в только что сформировавшийся отдел 24, где руководителем был его ученик С.Б. Кормер, недавно защитивший кандидатскую диссертацию.[38] С.Б. вместе со своим замом М.В. Синицыным слегка проэкзаменовали меня, дали единственную в отделе полуметровую логарифмическую линейку для проведения расчетов, определили место в рабочей комнате и поручили изучить закрытую литературу по ударному сжатию и уравнению состояния металлов, которые исследовались в отделах 20 и 24. Прежде всего из этой литературы я стал изучать лекции Е.И. Забабахина, кандидатскую диссертацию Кормера и докторскую диссертацию Альтшулера. В МИФИ я получил хорошее физическое, математическое и специальное образование. Учебниками у нас были, в частности, монографии Ландау и Лифшица «Статистическая физика» и «Механика сплошных сред». Поэтому при чтении спецлитературы я не испытывал особых трудностей. Более того, я проникся большим уважением к авторам этих работ за их умение ясно и понятно изложить новые для большинства понятия. В различных вариантах уравнения состояния (УРС) конденсированного вещества, которые рассматривались в этих работах, основным было разделение энергии и давления на упругую и тепловую составляющие. Первая из этих составляющих была функцией только плотности вещества, её авторы называли «холодным» членом УРСа, вторая зависела и от температуры и от плотности. При описании экспериментальных ударных адиабат металлов в области давлений в несколько миллионов атмосфер, когда температура сжатого вещества достигала нескольких десятков тысяч градусов, Альтшулер впервые учёл в тепловой составляющей энергии теплоёмкость электронов. Кормер пошёл дальше и доказал, что при этих давлениях необходимо учитывать и тепловое электронное давление. После этого такое уравнение состояния стало называться трёхчленным, состоящим из упругой составляющей и двух слагаемых, связанных с тепловыми колебаниями решетки атомов и электронным возбуждением[39].

Но, конечно, Лев Владимирович Альтшулер был прежде всего ЭКСПЕРИМЕНТАТОР, как говорится, «от бога». К 1957 году им вместе с коллегами К.К. Крупниковым, Б.Н. Леденёвым и А.А. Бакановой и их сотрудниками были предложены и разработаны методы исследования сжимаемости твёрдых веществ до фантастических давлений в 4 и выше миллионов атмосфер. Причём это осуществлялось не только сжатием стационарной ударной волной в плоской геометрии, но и сжатием нестационарной сходящейся к центру ударной волной в сферической геометрии. В последнем варианте необходимо было проявить не только глубокое понимание происходящих газодинамических процессов, но и умение определить близкие к истине величины давления и плотности в сжатом веществе на основе измеренных значений скорости ударной волны. В 1958 г. эти уникальные результаты разрешили опубликовать в двух статьях в открытой литературе:

1. Л.В. Альтшулер, К.К. Крупников, Б.Н. Леденёв, В.И. Жучихин, М.И. Бражник, «Динамическая сжимаемость и уравнение состояния железа при высоких давлениях», ЖЭТФ, т.34, с 874;

2. Л.В. Альтшулер, К.К. Крупников, М.И. Бражник, «Динамическая сжимаемость металлов при давлениях от 400 тысяч до 4 миллиона атмосфер», ЖЭТФ, т. 34, с. 886.

Этими публикациями был закреплён для нашей страны один из мировых приоритетов в области физики высоких давлений.

В 1956-1958 гг. во ВНИИЭФ кроме нас прибыла на стажировку и дальнейшую работу ещё довольно большая группа дипломников из МИФИ. Из этой группы в сектор 3 пришли Л.Д. Рябев, Р.Ф. Трунин, В.И. Шутов, В.Н. Минеев, Р.С. Осипов, в теорсектор ВНИИЭФ пришел В.Н. Михайлов. Все они впоследствии стали крупными учеными и руководителями. Исследователи, занимающиеся изучением термодинамических свойств вещества при высоких и сверхвысоких давлениях таких, как ударные адиабаты, изэнтропы, уравнение состояния, работали, в основном, в отделе 20 Альтшулера: А.А. Баканова, В.Н. Зубарев, Р.Ф. Трунин, М.Н. Павловский, М.И. Бражник, и в отделе 24 Кормера: М.В. Синицын, Ф.В. Григорьев, А.И. Фунтиков, Г.А. Кириллов, Л.А Владимиров. Все они руководили группами экспериментаторов и были великолепными профессионалами-виртуозами. Я в отделе 24 занимался, главным образом, теорией и численными экспериментами по той же тематике. Постоянно с результатами экспериментальных и расчетно-теоретических исследований знакомился Я.Б. Зельдович и другие теоретики. Очень часто проводились обсуждения-семинары по проблемным вопросам, инициируемые Л.В. и Я.Б, на которые приглашались все заинтересованные люди, невзирая на их возраст и должностное положение. Наиболее интересные результаты и находки сообщались Ю.Б. Харитону, который всегда живо на это реагировал, и что важно, при необходимости активно помогал как руководитель в продолжении исследований. Тесное общение со старшими и по возрасту и опыту товарищами и друг с другом обогащало творческую мысль и, главное, позволяло получить доброжелательное оппонирование и критику своих результатов, что принципиально необходимо при работе в условиях «закрытой» организации. Такая атмосфера стимулировала определенное соревнование близких по тематике групп исследователей в получении достоверных научных результатов. Особенно приветствовалось выполнение сложных комплексных задач общими усилиями теоретиков, математиков и физиков-экспериментаторов. Таков в то время был стиль работы, который впоследствии получил название «стиль школы Харитона». Лев Владимирович был одним из родоначальников этой школы.

С.Б. Кормер, считавший Альтшулера одним из своих учителей, при обсуждении результатов экспериментов, полученных в своём отделе 24, всегда внутренне видел оппонентом Л.В. и сравнивал наши результаты с полученными в отделе 20. Альтшулер был всегда в курсе всех исследований, проводившихся в секторе 3, в том числе и в нашем отделе 24. В частности, он по достоинству оценил методику и уникальные результаты измерения яркостной температуры фронта ударных волн в прозрачных до сжатия ионных кристаллах, которые были получены в отделе 24 в широкой области давлений вплоть до 5 миллионов атмосфер. Эти результаты, никем в мире до сих пор на твердых веществах не повторенные, были удивительные. Было обнаружено, что при сравнительно низких давлениях регистрируемые световые потоки значительно превосходят ожидавшиеся, если исходить из рассчитанных по уравнению состояния температур. Этот эффект был однозначно выявлен для LiF, NaCl и CsBr в области давлений, где сжатое вещество находится в твердой фазе. При дальнейшем повышении ударного давления во всех 5 исследованных кристаллах (LiF, NaCl, KCl, KBr, CsBr) наблюдается единый характер экспериментальной зависимости Т(Р): сначала с ростом давления Р растёт и температура, затем она остается почти постоянной и при дальнейшем повышении Р снова увеличивается. Такая температурная ступенька была отождествлена с плавлением ионного кристалла. При мегабарной (1 Мбар = 1 миллион атмосфер) и выше амплитуде давления в ударной волне равновесная температура в этих сжатых кристаллах достигает величины 10÷50 тысяч градусов. Однако эксперименты показали в этой области давлений насыщение роста яркостной температуры в NaCl, KCl и KBr на уровне примерно 20000 К и, более того, в CsBr при Р = 1 Мбар фиксировалась Т = 10000 К, а при Р = 5 Мбар фиксировалась Т = 5000 К. Теоретическое объяснение этому факту было дано в статье Я.Б. Зельдовича, С.Б. Кормера, В.Д. Урлина (ЖЭТФ, т.55, с. 1631 (1968) ). Л.В. не подвергал сомнению ни эти экспериментальные результаты, ни их расчетно-теоретическую интерпретацию. Однако много позже в период написания монографии «Ударные волны и экстремальные состояния вещества» он всё же прокомментировал то ли с долей восхищения, то ли с долей сомнения эти факты словами «Ну вы и умельцы. При низких давлениях наблюдаете неравновесную температуру выше равновесной, далее в области ступеньки считаете, что видите равновесную, а при высоком давлении снова видите неравновесную температуру, но ниже равновесной. И придумали этому теоретическое объяснение».

Результаты своих расчетно-теоретических исследований по уравнению состояния конденсированных веществ я обобщил в кандидатской диссертации «Термодинамическое описание ударных адиабат и фазовых переходов в металлах и ионных кристаллах», которую защитил в 1967 г. Одним из официальных оппонентов на моей защите был Л.В. Альтшулер. За исследования свойств металлов при высоких давлениях и разработку их уравнений состояния в 1969 г. группа товарищей из 20 и 24 отделов (А.А. Баканова, Ф.В. Григорьев, А.Б. Сельверов, А.П. Толочко, В.Д. Урлин, А.И. Фунтиков и др.) получила Государственную премию СССР. Наши руководители – Альтшулер и Кормер не были включены в эту группу, так как незадолго до этого получили за другие работы Ленинскую премию, а в то время существовало правило: интервал перед награждением другой Государственной премией должен быть не менее пяти лет.

Коллектив сотрудников КБ-11, в целом, был весьма дружным и сплочённым обществом людей, нацеленных на решение нужной для страны задачи. Мы все, в том числе и руководители, много занимались общественной работой, часто трудились на воскресниках и субботниках по уборке, озеленению, украшению территории городка и производственных площадок, следили вне рабочего времени за общественным порядком на улицах. Важную роль в жизни коллектива выполняли партийная и комсомольская организации, членами которых мы состояли. В руководство ячеек этих организаций в производственных подразделениях ежегодно переизбирались наиболее активные, деловые и компетентные люди. На часто проводимых общих собраниях обсуждались и полезные предложения и критические замечания с целью повышения эффективности труда коллектива. Л.В. не состоял в КПСС. Но он был активным гражданином и патриотом и принимал участие в обсуждении производственных задач. По некоторым общественным вопросам он имел своё, отличное от других мнение, которое не скрывал и публично его высказывал, за что и осуждался иногда официальными в то время лицами. Например, он всегда, даже в конце сороковых годов, отрицательно высказывался об академике Т.Д. Лысенко за его организацию гонений на ученых-генетиков.

Совместная работа на производстве определяла дружеские отношения и вне работы. Мы вместе встречали праздники, ходили на первомайские и октябрьские демонстрации, а перед этим старались получше украсить свои праздничные колонны. За многие десятилетия совместной работы я не знаю ни одного факта, чтобы кто-нибудь из моих близких коллег и сотрудников совершил какие-либо предательские или неэтичные проступки.

В 1969 г. Л.В. Альтшулер уехал из Сарова в Москву работать во ВНИИОФИ. Но творческие связи у нас с ним не прерывались до его кончины в 2003 г. Мы встречались на научных конференциях, за чашкой чая в домашней обстановке в Москве. Он был по-прежнему полон творческих идей. Но, по-моему, у экспериментатора Альтшулера звёздный час был во ВНИИЭФ, где были хорошие условия для взрывных экспериментов с применением мощных ВВ, где были прекрасные, воспитанные им помощники и специалисты-единомышленники.

За свои результаты исследований в области физики высоких и сверхвысоких давлений Л.В. Альтшулер получил известность и признание в мировом сообществе ученых. В 1991 г. ему была присуждена премия Американского физического общества "за плодотворный вклад в развитие исследований материи при ударно-волновом сжатии". Я был в это время вместе с ним в США в научной командировке на конференции, организованной этим обществом. Это была и для Л.В. и для меня первая зарубежная командировка. Я видел с каким уважением участники конференции слушали приглашённый научный доклад Л.В., чествовали его на вечернем банкете для участников. Л.В. знал себе цену и с достоинством выслушивал тосты в свой адрес.

Когда я вместе с группой сотрудников ВНИИЭФ был в командировке в китайском ядерном центре в Миньяне, то с удовлетворением увидел, что в качестве мировых пионерских достижений в области ударных волн на стене в зале Института физики взрыва указаны названия и фамилии авторов выше упомянутых статей Альтшулера с сотрудниками. Там же рядом находятся название и фамилии авторов статьи С.Б. Кормер, М.В. Синицын, Г.А. Кириллов, В.Д. Урлин, «Экспериментальное определение температур ударно сжатых NaCl и KCl и их кривых плавления до давлений 700 кбар», ЖЭТФ, т. 48 (1965).

Последние несколько лет перед кончиной Л.В. я довольно часто встречался с ним на его квартире в Москве, когда вместе работали над разделами книги «Ударные волны и экстремальные состояния вещества». Л.В. был инициатором, вдохновителем и редактором этой коллективной монографии, опубликованной в 2000 г.. Монография даёт детальное представление о развитии направлений исследований поведения вещества при ударно-волновом воздействии в России и основных результатах, достигнутых на современном этапе.

И хочу закончить свои воспоминания цитатой из первой главы монографии, написанной Львом Владимировичем: «…Экспериментальные исследования в институте (ВНИИЭФ) проводились в тесном контакте с выдающимися советскими учеными: Я.Б. Зельдовичем, А.Д. Сахаровым, Д.А. Франк-Каменецким, Е.И. Забабахиным, лидерами новой научной дисциплины – физики высоких плотностей энергии. Автор настоящей главы имел счастье испытать неповторимую творческую атмосферу уникальной научной школы, созданной этими учёными. Особенно значительный вклад в эту область знаний внёс Я.Б. Зельдович…». Мне, автору этих воспоминаний, тоже посчастливилось работать в атмосфере этой школы.

Урлин Виталий Дмитриевич, Главный научный сотрудник, РФЯЦ-ВНИИЭФ, доктор физ-мат наук, профессор, лауреат Государственных премий СССР (1969, 1980) и премии Правительства РФ (2003).

***

Т.В. Стяжкина

ФИЗИК-АТОМЩИК ХХ СТОЛЕТИЯ

 Более десяти лет назад вышел очередной номер ежемесячного приложения к газете «Независимая газета» - «Наука» [1], в котором был опубликован рейтинг 100 выдающихся физиков-атомщиков ХХ века, в их число вошёл доктор физико-математических наук, профессор, лауреат Ленинской и трёх Сталинских премий, орденоносец Лев Владимирович Альтшулер. Автор статьи, Валентин Белоконь, свою оценку этих учёных дал, исходя из тестовых показателей, которыми, по его мнению, являются «адекватная самооценка, квалификация и природная склонность к исследованию, честность, корректность и фундаментальность оригинальных исследований; первенство достижений в теоретической, изобретательской и экспериментальной деятельности; независимость и смелость суждений (в том числе прогнозов!); перспективность полученных результатов для научно-технического прогресса…». Все эти качества сполна были присущи Льву Владимировичу.

В 1956 году ВНИИЭФ пополнился большой группой молодых инженеров, окончивших Московский Авиационный институт. Среди них был и мой муж, Юрий Михайлович Стяжкин. На следующий день после приезда в отделе кадров состоялось распределение специалистов по теоретическим и конструкторским подразделениям. Юрий Михайлович отказался от предлагаемых участков работы. Ещё в институте он занимался экспериментальными исследованиями в области газодинамики, чему и была посвящена его дипломная работа. Исследованиями в этой научной области ему и хотелось заниматься дальше. В отдел кадров были приглашены два доктора физико-математических наук Я.Б. Зельдович и Л.В. Альтшулер для решения вопроса трудоустройства строптивого недавнего студента. Яков Борисович и Лев Владимирович устроили Юрию Михайловичу серьёзный экзамен по газодинамике, который он блестяще выдержал. Оба доктора предложили ему работу в своих подразделениях. Юрий Михайлович выбрал лабораторию Льва Владимировича Альтшулера и никогда об этом не пожалел.

В пятидесятых годах прошлого века одним из важнейших вопросов являлось создание уравнений состояния делящихся материалов. Экспериментальное изучение свойств плутония и урана методом ударных волн, начатое в 1947-1954 годах Л.В. Альтшулером, К.К.Крупниковым и С.Б. Кормером позволило получать важную информацию об ударных адиабатах. Но, т.к. основным процессом в атомном заряде, обеспечивающем достижение максимальных плотностей активной зоны (следовательно, и величины ядерного энерговыделения) является изэнтропическое сжатие, появилась необходимость в соответствующих экспериментальных исследованиях.

Проведённый Юрием Михайловичем под руководством Льва Владимировича расчётно-теоретический анализ работы атомных зарядов позволил им обнаружить сравнительно небольшую область энерговыделений, в которой можно вести исследования сжимаемости делящихся материалов без ядерных взрывов и наиболее точным способом. Анализ этого исследования Я.Б. Зельдовичем подтвердил уникальность и перспективность предлагаемого метода. В 1957 году на НТС института был предложен способ исследования сжимаемости делящихся материалов в сферических зарядах. Авторами такого способа исследований стали Л.В. Альтшулер, Я.Б. Зельдович и Ю.М. Стяжкин. По рекомендации академика Ю.Б. Харитона он был назван методом невзрывных цепных реакций (НЦР)[40]. В США этот метод был предложен в 1958 году и носит название «гидроядерные эксперименты».

Первые опыты НЦР по исследованию изэнтропической сжимаемости урана, проведённые в марте 1958 года, подтвердили перспективность нового направления исследований. В 1960-1963 годах Юрием Михайловичем, а также сотрудниками его группы А.Б. Сельверовым, А.А. Губкиным и другими сотрудниками различных подразделений ВНИИЭФ под руководством Льва Владимировича, был выполнен большой комплекс экспериментальных и расчётно-теоретических работ (40 опытов НЦР). Основным научным достижением исследований тех лет являлось получение экспериментальных данных об изэнтропической сжимаемости урана и плутония до рекордно высоких плотностей: для плутония-до 100г\см3, для урана-до 70 г\см3. В 1962 году Л.В.Альтшулер и Ю.М.Стяжкин стали Лауреатами Ленинской премии.

В 1964 году Юрий Михайлович защитил диссертацию на степень кандидата физико-математических наук, научным руководителем работы был Лев Владимирович Альтшулер. В диссертации рекомендованы уравнения состояний плутония, урана для расчёта атомных зарядов. При построении уравнений состояния делящихся материалов были использованы результаты лабораторных исследований ударных адиабат и изэнтроп расширения, полученные Львом Владимировичем, его соратниками и учениками: К.К. Крупниковым, С.Б. Кормером, А.А. Бакановой, Р.Ф. Труниным, В.Д. Урлиным и А.И. Фунтиковым. В своей статье о Я.Б. Зельдовиче [2], оценивая метод НЦР, Лев Владимирович пишет: «К сожалению, Яков Борисович не дождался звёздного часа публикации результатов этих интересных и трудоёмких исследований». Он считал, как и Зельдович, что следует утвердить приоритет российской науки изложением принципов и перспектив применения метода НЦР. Начало публикаций по НЦР было положено только в 1997 году [3], [4].

В 1969 году Лев Владимирович был откомандирован во ВНИИ оптико-физических измерений, заведующим лабораторией, но его связь с сотрудниками и учениками отдела не прекратилась. Он писал Юрию Михайловичу, встречался с ним по мере возможности, поддерживал в трудные моменты жизни и работы, которых было немало. Лев Владимирович присылал нам ежегодно, на все знаменательные даты открытки с поздравлениями и тёплыми пожеланиями. Последняя его открытка была прислана под новый 2003 год: «Юрию Михайловичу. Моему другу на жизненном пути. С Новым Годом. Лев Владимирович». Написана открытка рукой одного из его сыновей. Несмотря на тяжёлую болезнь, он помнил о своих учениках и друзьях.

***

Вернусь в далекий 1956 год. Когда Юрий Михайлович уехал по распределению в Саров, я оставалась в Москве и за три месяца, прошедшие после его отъезда, родила сына и, сдав государственные экзамены, получила диплом врача. Юрий Михайлович рвался в Москву, чтобы не только увидеть первенца–сына, но и перевезти нас в город. Лев Владимирович, узнав об этом, оформил ему командировку. И вот 13 июля 1956 года наша семья выгрузилась на платформу железнодорожной станции города. Лев Владимирович не только организовал для нас маленький автобус, но и сам встречал. В августе я уже начала работать врачом клинической лаборатории больницы МСО-50. С первых дней приезда Лев Владимирович и его жена Мария Парфеньевна окружили нас вниманием и заботой. Они часто приглашали в гости на воскресный обед или в праздничные дни. Мария Парфеньевна не только угощала совершенно удивительными блюдами, например, «снежками», но и учила меня готовить. В разное время за красиво накрытом и вкусным столом мы встречались с А.А.Бакановой и её мужем В.М. Безотосным, супругами Н.Г. и М.Н. Павловскими, Г.М. Гандельманом и с их самыми близкими друзьями, В.А. Цукерманом с его женой З.М. Азарх, а также Д.М. Тарасовым с женой М.А. Манаковой. Тогда мы впервые услышали историю спасения дочери Вениамина Ароновича и Зинаиды Матвеевны - Ирины. В гостях у Альтшулеров всегда было легко, весело и интересно. Г.М. Гандельман любил смешить гостей, рассказывая остроумные байки, а Зинаида Матвеевна и Вениамин Аронович с удовольствием делились впечатлениями о спектаклях нашего городского театра (в 50-е годы он имел талантливую труппу) и московских театров. Особенно часто разговор заходил о новых литературных произведениях и о науке. Из всех научных направлений Лев Владимирович и Вениамин Аронович выделяли биологию, в частности генетику. В те годы (1956-1957) генетика в СССР ещё только вставала с колен после её разгрома в 1948 году. В 1950 году я училась на первом курсе 1 МОЛМИ и хорошо помню, как нам говорили, что «борьба мичуринской биологической науки против вейсманистского направления есть борьба диалектического материализма против идеализма». В учебниках по биологии главы, освещающие вопросы генетики были либо вырезаны, либо склеены. Оба друга старались доказать своим гостям, что за генетикой большое будущее. Для меня знакомство с В.А. Цукерманом стало началом моей работы в области радиобиологии и генетики с 1958 по 2006 годы. До 1978 года Вениамин Аронович, по существу, был научным руководителем радиобиологической лаборатории, которая его стараниями была создана при МСО-50, а в 1978 году переведена во ВНИИЭФ.

Во время командировки в Саров: Л.В. Альтшулер, Ю.М. Стяжкин, В.А. Цукерман, 70-е годы

Лев Владимирович по любому вопросу всегда имел своё мнение, легко вступал в спор. Он был смелый человек. Иногда мне становилось страшно за него. Он мог резко критиковать начальство, городское партийное руководство, а я выросла в семье, в которой репрессии были не слухами, а явью. Юрий Михайлович рассказывал, что и на партсобраниях подразделения он тоже мог яростно выступать с критикой, но умел и признавать свои ошибки. Мне представляется, что Лев Владимирович был, как тогда говорили, «беспартийным коммунистом», т.е. человеком идейным, неравнодушным в общественных вопросах и, наверное, считал, что критикой поможет ликвидировать существующие недостатки.

Вспоминаю совместные летние прогулки с Марией Парфеньевной и детьми вдоль реки, поездки в лес на машине. Летом 1963 года по какой-то причине детский сад, в который ходил наш сын, закрылся, а отпуск у меня начинался только через неделю. Мария Парфеньевна, которая в то время уже не работала, не колеблясь, предложила мне приводить Володю к ней на весь день. Я была ей глубоко благодарна. В этот год у меня на работе был трудный организационный период. Такие добрые отношения у Альтшулеров были, мне кажется, со всеми сотрудниками его отдела.

Льва Владимировича и Вениамина Ароновича связывала необыкновенно чистая и преданная дружба. Говоря об одном, трудно не сказать о другом.

Лев Владимирович и Вениамин Аронович поддерживали многих талантливых людей, относились к ним с глубоким уважением. После отъезда из города Альтшулеров, Вениамин Аронович и Зинаида Матвеевна продолжили традицию дружеских встреч у себя дома. Однажды, в 70-е годы, в командировку приехал Лев Владимирович. Он остановился у Цукерманов, и они пригласили нас. Лев Владимирович встретил нас с совёнком на руках. Оказывается, гуляя по лесу, он нашёл его под деревом. Видимо, совёнок пытаясь летать, упал. Вениамин Аронович и Зинаида Матвеевна вскоре уезжали в отпуск, пришлось совёнка взять нам. На память сфотографировались[41]. Совёнок на руках Льва Владимировича невольно стал символом его мудрости. После ухода из жизни Вениамина Ароновича Лев Владимирович, так же, как и их третий друг, В.Л.Гинзбург, продолжали морально и материально поддерживать тяжело больную Зинаиду Матвеевну. Такое внимание друзей дало ей силу завершить работу над книгой о В.А. Цукермане: «Учёный, мечтатель, борец», которая была издана в 2006 году. В предисловии к этой книге написано: «В последние часы своей жизни Зинаида Матвеевна читала и редактировала окончательный вариант сборника. Книга была её последним дыханием. Пусть живёт светлая память об этой удивительной женщине». В этой книге много хороших воспоминаний Вениамина Ароновича и Зинаиды Матвеевны о друзьях юности и всей последующей жизни, Л.В. Альтшулере и В. Л. Гинзбурге, а также их статьи о творческом и жизненном пути Вениамина Ароновича.

Лев Владимирович и Вениамин Аронович нам с Юрием Михайловичем не только положили начало нашего творческого пути в науке, но и научили нас ценить дружбу, радоваться жизни, быть стойкими в горе. Сейчас, спустя уже более чем 50 лет, когда мы проходим по улице Победы, невольно замедляем шаг возле коттеджа, где в те далёкие годы жили Альтшулеры. По-прежнему возле дома весной цветёт сирень и вишня и, кажется, откроется дверь, и мы услышим красивый баритон Льва Владимировича и увидим улыбающуюся миниатюрную Марию Парфеньевну. Наше далёкое прекрасное прошлое.

1. В. Белоконь. Рейтинг 100 выдающихся физиков-атомщиков ХХ века.Газета «НГ-Наука», сентябрь 1997 г.

2. Л.В. Альтшулер. Начало физики экстремальных состояний. В книге «Знакомый незнакомый Зельдович». М. «Наука»,1993, с. 114-121.

3. Л.В. Альтшулер, Я. Б. Зельдович, Ю.М. Стяжкин. Исследование изэнтропической сжимаемости и уравнений состояния делящихся материалов. Ж. Успехи физических наук, 1997, Т. 167, №1, с. 107-108.

4. Ю.М. Стяжкин. Уравнения состояния плутония и урана для расчётов атомных зарядов. Ж. Атом, 2002, №21с, 24-25.

Стяжкина Татьяна Викторовна - кандидат биологических наук, старший научный сотрудник РФЯЦ-ВНИИЭФ.

 

Примечания

[1] П. Бриджмен. Общий обзор исследований при высоких давлениях. В книге Твердые тела под высоким давлением. М.: Изд. Мир, 1966. С. 11-25.

[2] Об итории и структуре газодинамического сектора № 3 см. стр. ???. – Сост.

[3] 100 ГПа равно 1 млн. атмосфер (1 Мбар). – Сост.

[4] Б. Алдер. Физические эксперименты с сильными ударными волнами. В книге Твердые тела под высоким давлением. М.: Изд. Мир, 1966. С. 430-468.

[5] В III квартале 1957 года Л.В. Альтшулер был снят с этой номенклатурной должности за его выступление 7 января 1957 г. на обсуждении в секторе 3 книги Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», см. стр. ???, ???. – Сост.

[6] 10 млн. атмосфер (10 Мбар). – Сост.

Р.Н. Киилер. Размышления американского ученого о работе академика Я.Б. Зельдовича в области динамической физики высоких давлений. УФН. 1995. № 5.

[8] См. подробнее в статье Р.Ф. Трунина, стр. ???. – Сост.

[9] 40-50 млн. атмосфер.

[10] 100-150 млн. атмосфер.

[11] Из книги «Хочешь мира – будь сильным!» Сб. материалов конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия. РФЯЦ-ВНИИЭФ, Арзамас-16, 1995. С.215-236. Извлечения. Обширные цитаты из этой статьи Д.А. Балашова приводит также Ю.Н. Смирнов, стр. ???. - Сост.

[12] Часть сотрудников отдела Л.В. Альтшулера были из соседних с объектом деревень: Коля Тенигин – из Рузаново (1,5 км. от Балыково, откуда родители пригласили нашу няню Дуню - Е.И. Дорощук (Муленкову)), Витя Гусаков – из Лихачей, по свидетельству Дуни оттуда же был и Саша Кириллов, которого нет в списке Д.А. Балашова. И, как говорил отец, этот были очень талантливые ребята. – Б. Альтшулер.

[13] Научно-исследовательский сектор, о структуре КБ-11 в те годы см. стр. ???. – Сост.

[14] С.Н. Покровский – Сост.

[15] Отец говорил мне, а также Ю.Н. Смирнову, что на некотором этапе создания «слойки» Андрей Дмитриевич обратился к нему с просьбой провести ряд модельных опытов. Что и было сделано, в результате стало ясно, что эксперименты с обычными ВВ не могут дать полезной информации о состоянии веществ при тех давлениях и температурах, которые возникают в «модели Сахарова», о чем Л.В.А. и сообщил Андрею Дмитриевичу: «В этой области эксперимент бессилен, тут надо полагаться только на теоретические модели», - так отец передавал этот разговор. – Б. Альтшулер.

[16] Андрей Сахаров. Воспоминания. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк. 1990. С. 181.

[17] «Хочешь мира – будь сильным!» Сб. материалов конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия. РФЯЦ-ВНИИЭФ, Арзамас-16, 1995. С. 41.

[18] См. об этих событих в «реальном времени» в воспоминаниях Л.В. Альтшулера, стр. ???. – Сост.

[19] В книге: «Ю.Б. Харитон. Эпизоды из прошлого». Саров. РФЯЦ – ВНИИЭФ. 1999. С. 144 -145. – Авт.

[20] Создатели ядерного оружия. Авторы-составители В.Т.Солгалов, Э.А. Астафьева, О.А. Погодина. Под ред. Р.И. Илькаева. Саров. РФЯЦ-ВНИИЭФ. 2004. С. 120-121. – Авт.

[21] Ю.Н. Смирнов. Рыцарь науки. В книге «Знакомый незнакомый Зельдович (в воспоминаниях друзей, коллег, учеников) ». – М.: Наука, 1993. С. 128.

[22] Ефим Павлович Славский, Министр Среднего машиностроения (ныне Минатом России). – Сост.

[23] В.Б. Адамский, В.И. Клишин, Ю.Н. Смирнов. Советская программа подземных ядерных взрывов в мирных целях: надежды и результаты. В книге «История советского атомного проекта: документы, воспоминания, исследования». Вып. 2 / Отв. ред. и сост. В.П. Визгин. – СПб.: РХГИ, 2002. С. 192, 231.

[24] Интернет-библиотека «Википедия» сообщает, что руководителем проекта «Чаган» являлся опытный исследователь ВНИИЭФ Иван Турчин, работа по созданию заряда была выполнена коллективом специалистов под руководством Ю.А. Трутнева, что «при создании термоядерного заряда специалисты ВНИИЭФ добились более высокого уровня его “чистоты” – 94% против 70% устройства Sedan» (американский проект, испытанный 6 июля 1962 г.), а также со ссылкой на книгу А.В. Яблокова «Миф о безопасности и эффективности мирных подземных ядерных взрывов», стр. 14, приводит интересные данные о параметрах использовавшегося в этом эксперименте термоядерного заряда, который «внешне представлял собой контейнер диаметром 86 сантиметров и длиной 3 метра». Представление о гигантской мощности этого, в сущности, небольшого устройства дает также тот факт, что в результате его срабатывания на глубине 175 метров «взрыв выбросил 10,3 млн. тонн грунта на высоту 950 метров» (ru.wikipedia.org/wiki/Проект_«Чаган»). – Сост.

[25] Ю.А. Трутнев. Термоядерное оружие России: некоторые этапы большого пути. В книге «Ядерный век: наука и общество». Москва. ИздАТ, 2004. С. 286-287.

[26] Опыт был проведен 15 января 1965 года, т.е. через три месяца после снятия Н.С.Хрущева, что, конечно, никак не противоречит сказанному выше, поскольку проведение эксперимента требовало длительной подготовки, и вся программа получила одобрение на высшем политическом уровне СССР. – Сост.

[27] В.Б. Адамский, В.Н. Мохов, А.К. Чернышев. О некоторых технологиях мирного использования ядерных взрывов. В кн. «На благо России. К 75-летию академика РАН Ю.А. Трутнева». / Под ред. Р.И. Илькаева. – Саров; Саранск: Тип. «Красн. Окт.», 2002. С. 259, 261-263.

[28] Андрей Сахаров. Воспоминания. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк. 1990.

[29] Сивинцев Ю.В. Насколько опасно облучение (Радиация и человек). 2-е издание, перераб. и доп. – М.: ИздАТ, 1991.

[30] «Хочешь мира – будь сильным!» Сб. материалов конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия. РФЯЦ-ВНИИЭФ, Арзамас-16, 1995. С.233-236. – Авт.

[31] «Хочешь мира – будь сильным!» Сб. материалов конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия. РФЯЦ-ВНИИЭФ, Арзамас-16, 1995. С. 110. – Авт.

[32] Картина «Здравствуйте, гражданин начальник» (1978) много лет висела в изголовье Л.В.А.; художники Ирина и Александр Пасмур, друзья моего среднего брата Александра Альтшулера, много лет боровшиеся за право выезда в Израиль, подарили ее отцу перед своим отъездом из СССР. – Б. Альтшулер.

[33] Этот разговор состоялся в январе 1991 года. В мае 1991 г. должна была состоялась Первая международная сахаровская конференция по физике, в связи с чем Отделение теоретической физики ФИАНа в авральном порядке готовило англоязычный вариант книги воспоминаний об А.Д. Сахарове, к участию в которой были приглашены и Л.В. Альтшулер, и Ю.Н. Смирнов. Книгу “Andrei Sakharov. Facets of a Life. Reminiscences of colleagues” парижское издательство Editions Frontieres сумело издать и доставить в Москву из Сингапура точно ко дню открытия конференции. (В 1996 г. вышел русскоязычный вариант книги под названием «Он между нами жил... Воспоминания о Сахарове» - см. список трудов Л.В. Альтшулера). – Сост.

[34] Эпизод 1989 года, см. стр. ???. – Сост.

[35] Об этом эпизоде см. также в интервью «Судьба была благосклонна ко мне», стр. ???. – Сост.

[36] Присутствовавший на диспуте, но не принимавший участие в дискуссии, член горкома партии. – Сост.

[37] Отец говорил, что в конце концов вопрос о его первой поездке за рубеж решился положительно на высшем уровне при содействии А.С. Черняева, помощника М.С. Горбачева. – Б. Альтшулер.

[38] Много лет спустя Л.В. с некоторым сожалением, как-то сказал мне «и зачем я отдал тебя Кормеру» - Авт.

[39] Об этом УРСе подробно написано в монографии Я.Б. Зельдовича и Ю.П. Райзера «Физика ударных волн и высокотемпературных гидродинамических явлений», опубликованной в 1963 г. – Авт.

[40] Сущность предложенного в 1957 году метода - проведение взрывных опытов с зарядами, содержащими делящийся материал, но без макроскопического выделения ядерной энергии. – Авт.

[41] См. Рис. 29. – Сост.