Глава вторая
(окончание. Начало в №1/2020)
Первого августа Германия объявляет войну России. Войну назовут «Великой войной», в России — «Второй Отечественной», позже — «Первой мировой». Начало войны явилось для подавляющего большинства полной неожиданностью, сопровождалось огромным патриотическим подъемом. Повсюду в России открывались госпитали для раненых; были они созданы на частные средства. Многие женщины становились сестрами милосердия[1].
Дачный сезон в Крыму ещё не закончился, но отдыхающие начали разъезжаться. Торопились домой. Сотни старших офицеров война застала в Крыму; с большим трудом они выбирались к своим частям. Молодёжь призывали в армию: остались только хозяева имений, которые жили в Крыму круглый год.
Прошло менее года с начала войны, в столицах становилось всё более неспокойно, положение с продовольствием ухудшалось, и ранней весной 1915 года городские жители, привыкшие проводить лето у моря, потянулись в Крым, излюбленном месте отдыха аристократии, буржуазии и творческой интеллигенции. Петроград и Москву покидала интеллигенция, культура столиц приходила в упадок. Культура Крыма, наоборот, переживала расцвет благодаря притоку элитарной публики. Проблем с обеспечением продовольствием в Крыму ещё не было.
В Коктебеле и Отузах собираются старые друзья. Здесь многое изменилось. Среди постоянных гостей Пузанкевичей отсутствовали многие близкие.
Макса Волошина война застала за границей. Никандр Маркс, который до войны на приёмах у Пузанкевичей развлекал гостей рассказами о своих исследованиях (он был членом Московского археологического общества, публиковал научные работы, собирал фольклор), в звании генерал–лейтенанта был призван в армию и назначен начальником штаба Одесского военного округа; позже, в сентябре 1917 года, Командующим войсками Одесского Военного округа.
Н. Гумилёв записался добровольцем в армию. Храбро сражался, получил два георгиевских креста. С фронта присылал письма, стихи.
Был ранен. Лечится в царскосельском госпитале. В альбоме Сильвии появляется его стихотворение:
«Сестре милосердия»:
«Нет, не думайте, дорогая/ О сплетении мышц и костей, О святой работе, о долге…/ Это сказки для детей//. Под попрёки санитаров/ И томительный бой часов/ Сам собой поправится воин,/ Если дух его здоров…» (май, 1915 г.).
Другое стихотворение посвящено пятнадцатилетней царевне Анастасии. Гумилёв написал его, когда лечился от бронхита в лазарете Царского Села.
«Её Императорскому Высочеству великой княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения»
«Сегодня день Анастасии,/ И мы хотим, чтоб через нас/ Любовь и ласка всей России/ К Вам благодарно донеслась //. Какая радость нам поздравить/ Вас, лучший образ наших снов,/ И подпись скромную поставить/ Внизу приветственных стихов//. Забыв о том, что накануне/ Мы были в яростных боях,/ Мы праздник пятого июня/ В своих отпразднуем сердцах//. И мы уносим к новой сече/ Восторгом полные сердца,/ Припоминая наши встречи/ Средь царскосельского дворца.»
Прапорщик Н. Гумилев, 5 июня 1916 года. Царскосельский лазарет, Большой Дворец.
Дочки Николая Артёмовича эти стихотворения выучили наизусть и читали постоянно с удовольствием на всех приёмах.
Революция застала Гумилёва за границей, откуда он вернулся после Октябрьского переворота. В августе 1921 года Гумилёв был арестован в Петрограде. Его обвинили в участии в контрреволюционном офицерском заговоре и расстреляли.
Гостей в Коктебеле принимала мать Макса, Елена Оттобальтовна. Отличалась она от сына сухостью, любила порядок и тишину. Старые друзья Арцеуловых и Пузанкевичей предпочитали останавливаться в своих имениях, дожидаясь приезда Макса.
По средам у Пузанкевичей в их казённом доме и в родовом имении Жанны Ивановны Арцеуловой (младшей дочери И. Айвазовского и Юлии Айвазовской (Грейвс), как и до войны литературные и музыкальные приёмы, собирали дачников и местную интеллигенцию. Всегда было много людей. Извозчик едва успевал привозить и отвозить гостей, проживающих в дальних дачах. В доме музыка почти не смолкала. Когда в гостиной было тесно, рассаживались на поляне возле дома за раздвинутый на несколько досок стол. Обсуждали последние известия с полей сражений, новости политические, литературные. Гости пили чай с бутербродами, читали стихотворения, музицировали, пели.
Сильвия 1915–1918 гг.
Дочки Н.А. Пузанкевича возмущались этими мирными музыкально-литературными приёмами во время войны, рвались на фронт, мечтали стать сёстрами милосердия. Отец был категорически против. На несколько дней в отпуск приезжает родной брат Сильвии Иосиф Бакк, фронтовой врач. Рассказывает о положении на фронте, работе медсестёр. С большим трудом Николаю Артёмовичу и Иосифу удаётся удержать девочек от побега на фронт, уговорить их подождать; убеждают вначале получить сестринскую подготовку в Крыму — потом на фронт. Посоветовали пока помогать обустраивать в Крыму раненых офицеров и солдат из команды выздоравливающих.
На фронт бежит брат мамы, Марк Токачиров. Ему четырнадцать лет, садится в проходящий на фронт эшелон. Документов нет, говорит, что украли и выдаёт себя за семнадцатилетнего. Парень видный, широкие плечи. Марка зачисляют рядовым.
Софья Парнок
Приезжают Борис Сибор с семьёй, Марина Цветаева с дочкой, сестрой Анастасией и поэтессой Софьей Парнок.
Б. Сибор поселился на своей даче, а Марина с семейством, несмотря на отсутствие М. Волошина — в его доме.
«Все были удивлены, — рассказывала Сильвия, — Марина приехала без мужа, с которым раньше не расставалась. Ходили Марина и София постоянно вместе, обнявшись, это вызывало возмущение окружающих».
После окончания первого курса университета в Коктебель приезжает Сергей Эфрон. Марина с Софией Парнок часто без Сергея навещают знакомых — Б. Сибора и имение Пузанкевичей. Возмущение их поведением усилилось. Сильвия и Регина осуждали Марину, посмеивались над её «странностями» — «ненормальной» привязанности к поэтессе Софии Парнок. Подруг перестали приглашать в гости[2].
Марина любила Сергея, постоянно переживала за него, но питала страсть к Софии. Сережа очень похудел, ослаб, ему требовалось усиленное питание, покой. Марина мечется между Софией и Сергеем[3].
Я не понимал почему мои родственники часто говорили о Марине с осуждением, жалели Сергея Эфрона.
Эфрон ревновал Марину к Софии, устраивал сцены. Марина не выдержала. Не выдержала и ушла от Сергея. Попросила разрешение пожить в имении Пузанкевичей. Николай Артёмович дал согласие, Сильвия — недовольна. Здесь Марина с Софьей прожили недолго. Девочки и Сильвия возмущались «привязанностью» Марины к Софии: по их мнению, «Бесстыжая Маринка, пишет бесстыжие стихи».
Марина посвятила Софии семнадцать прекрасных стихотворений, объединённых в цикл «Подруга». Тётя Сима осуждала Марину, осуждали все знакомые, но
«Эти все, — как говорила тётя Регина, — переписывали её стихотворения в альбомы и с удовольствием декламировали их».
Я тоже переписал из альбома тёти Симы некоторые стихотворения Марины. Выучил и выдержки — чаще по две строчки из них — писал в альбомы знакомых девочек:
«Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!/ И лучше — пусть!/ Вы слишком многих, мнится, целовали,/Отсюда грусть»…//
«Всех героинь шекспировских трагедий/ Я вижу в Вас.// Вас, юная трагическая леди,/ Никто не спас!…»//
«Ты проходишь своей дорогою,/ И руки твоей я не трогаю.// Но тоска во мне — слишком вечная,/
Чтоб была ты мне — первой встречною».//
«Счастлив, кто (вариант «что») тебя не встретил/
На своем пути»//
***
С. Эфрон принимает решение идти добровольцем в армию. Здоровье его плохое, болезнь лёгких — обостряется. Сергея зачисляют только санитаром в подвижной госпиталь.
С. Эфрон возле санитарного поезда
Он часто болеет, получает отпуск по болезни, и, тем не менее, неоднократно подаёт прошение о зачислении в действующую армию. Вначале ему отказывают, но позднее, в связи с дефицитом младших командиров — большая потеря в боях — его зачисляют в армию с отсрочкой до середины 1916 года. В июле его принимают в школу прапорщиков.
С. Эфрон — прапорщик
В этом же году Марина расстаётся с С. Парнок, прерывает дружбу с О. Мандельштамом и налаживает отношения с Сергеем. Мир в семье восстановлен. До начала его службы Марина теперь уже с Сергеем приезжают в Крым. Жить у Елены Отобальтовны в отсутствии Макса они не решаются: суровая хозяйка не может простить Марине измену Сергею. Сильвия рассказывала, что, несмотря на былую близость с С. Парнок, Марина и Сергей опять, как в прежние времена, выглядели счастливой и любящей парой, везде появлялись вместе. Однако отношение окружающих к Марине так и осталось прохладным. Пузанкевичи их не принимают, ссылаются на приезд племянников. Некоторое время Сергей с Мариной живут в имении Ж. Арцеуловой.
***
В 1917 году Макс Волошин с большим трудом возвращается в Коктебель. Сергей с Мариной перебираются из имения Ж. Арцеуловой в Коктебель к Волошину. Макса призывают в армию, он отказывается подчиниться и пишет военному министру:
«Я отказываюсь быть солдатом, как Европеец, как художник, как поэт. <…> Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, так как поражение на физическом плане есть победа на духовном — не может быть солдатом…»[4].
Сергей не согласен с Максом. Спорить с ним, — бесполезно — Макс пацифист. Не согласны с Максом и дочки Николая Артёмовича. Они отказываются посещать дом Волошина.
***
Крайне тяжело складывался 1917 год в столицах. Улицы полны народа. Забастовки, митинги, демонстрации, стрельба на улицах, беспорядки. Царь отрёкся от престола. Жить стало опасно, голодно.
Эти события семья Н.А. Пузанкевича и их друзья воспринимали как временные, их надо переждать.
Марина и Сергей Эфрон также как подавляющее большинство крымской интеллигенции приветствовали Февральскую революцию (родители Сергея были народовольцами). Радовались, поздравляли друг друга, обнимались, ходили с красными бантами.
Правительство запретило черносотенные организации. Были арестованы агенты охранного отделения, черносотенцы, ликвидирована черта оседлости. Все надеялись, наконец будет наведён порядок в столице и в войсках, полагали, что правительство покончит с войной и гарантирует свободу.
Крымские советы поддержали Временное правительство. Вице-адмирал Колчак распорядился об освобождении из тюрем политзаключённых, роспуске полиции, жандармского корпуса и формировании городской милиции. Был опубликован приказ, отменяющий звание «нижние чины», титулование офицеров. Смягчились наказания за дисциплинарные проступки. Это не помогло. Колчак был отстранён от должности. Начались аресты и разоружение офицеров. Некоторые из них, не желая разоружаться, застрелились, многие скрывались в окрестностях Феодосии — в Коктебеле, Отузах (в доме и виноградниках Пузанкевича).
Для поимки дезертиров были выделены отряды севастопольских матросов. Однако, они не столько вылавливали дезертиров, сколько громили склады с вином, бесчинствовали. Власти оказались бессильны: военнослужащие никаких приказов не признавали. В Феодосию из Симферополя прибыли войска, из Севастополя — крейсер. Порядок навели солдаты-украинцы. Все вино, находящееся в городе, было вылито. Город затопило вином. Несколько солдат и матросов захлебнулись в вине. В Феодосии стало спокойней, однако винные грабежи перекинулись в предместья.
Н. Пузанкевичу не удалось сохранить от разграбления погреб, в котором хранились вина из государственной коллекции.
«Приехали на подводах грязные солдаты и матросы — искали дезертиров и офицеров. Реквизировали фрукты якобы для своих частей, вино из погребов», — рассказывала Сильвия.
Верховный муфтий заявил
«о возрождении политической жизни крымских татар, которая была прервана полтора века назад русской оккупацией. …Курултай восстанавливает уничтоженную русским абсолютизмом татарскую национальную государственность. Татарская нация сегодня заново рождается. …Наша… цель, принимая все меры, утвердить самостоятельность Крыма и, таким образом, дать коренному населению господствующее положение» (выделено — А.Л.)[5]
Руководители татарских националистов потребовали объединить крымско-татарские части. Никандр Маркс прибывает из Одессы в Симферополь, обещает положительно рассмотреть этот вопрос, вопреки мнению его заместителей. Своим поведением Н. Маркс постоянно вызывал раздражение у кадровых офицеров. Принимал у себя лидеров всех партий — белых, красных, петлюровцев и др. Благодаря этому поддерживал в Одессе порядок, не допускал расстрелов. Был предельно вежлив с подчинёнными, с солдатами на вы, мог поздороваться с ними за руку. Предотвратил в Одессе еврейские погромы. Керенский, приезжал в Одессу, благодарил Н. Маркса за порядок, который генерал обеспечил в тылу армии.
Здоровье Н. Маркса ухудшается, и в ноябре 1917 году его демобилизуют в звании генерал-лейтенанта. Н. Маркс уезжает в своё имение в Отузах. Обрабатывает виноградники, занимается виноделием. Восстановил прежние связи с друзьями, соседями, посещает приёмы. Много времени проводит в казённом имении Пузанкевича, где Николай Артёмович работает над новыми сортами винограда. Оба безвозмездно консультируют крестьян-беженцев из оккупированных районов России, новых виноградарей и производителей табака. Соседи–беженцы заходили к Николаю Артёмовичу без приглашений. Просто так заходили, поговорить. Удивлялись: зачем барину столько книг. Объяснял: научные, для получения новых знаний, другие для развлечений. Просили посмотреть, взять домой. Давал на дом. Возвращали, благодарили. Только стал замечать Николай Артёмович, что из книг исчезали листы. Вначале Николай Артёмович думал, что выпадают листы из старых, затрёпанных книг. Спросил у посетителей. Не лукавя, бесхитростно объяснили: листов в книгах много, вот и используют их на самокрутки. Из нескольких сотен листов в книге, взяли парочку. Книга тоньше не стала.
Перестал Николай Артёмович давать книги на дом: хочешь читать — читай у меня в кабинете. Заметил — интерес к книгам пропал.
Беспорядки по всей России, особенно в столицах, продолжались. Студенты и рабочие митинговали. Не прекращались демонстрации вооружённых солдат, офицеров убивали. Горели усадьбы. Грабители появлялись в военной форме, производили обыск, отбирали ценности. При сопротивлении убивали. С каждым днём ухудшалось положение с продовольствием. Были введены продуктовые карточки,
Гиппиус З.Н. в Москве пишет:
«Мы здесь живём сами по себе. Кто цел — случайно. На улицах вонь. Повсюду лежат неубранные лошади. Каждый день кого-то расстреливают»[6]
Рушился привычный уклад жизни в столицах. Состоятельные люди продолжали уезжать из Петрограда, из Москвы, из больших городов. Некоторые предпочитали Крым. Приезжали теперь не на отдых, как раньше, как дачники; приезжали переждать смуту: «На время», — так полагали. Наиболее дальновидные переводили свои капиталы за границу, прятали, замуровывали ценное в стенки, помещали в тайные комнаты, уезжали за границу. Никто не знал, не думал, не верил, если бы сказали, что покинут родину навсегда.
Были семьи, которые, как и в прежние годы, приезжали в Крым на отдых. Таких было меньше. Приезжали, будто бы переждать летнюю духоту. И жизнь от Коктебеля до Феодосии шла, как в прежние годы. Летом с прогулками, которые организовывал М. Волошин, и с еженедельными приёмами.
Запретили виноделие. Пузанкевич расширил плантацию табака, на который резко увеличился спрос (для армии). Семья не только не нуждалась, кормила обедами гостей Волошина и всех, кто навещал их тёплый гостеприимный дом.
Исчез единственный в Отузах полицейский стражник, появился юноша с винтовкой. Видную роль стали играть анархисты. От них откупались табаком, вином.
***
Октябрьский переворот Марина и Сергей Эфрон встретили враждебно, также как и большая часть либеральной интеллигенции. Началась новая эра.
Воцарением «царства Антихриста», торжеством «надмирного зла» назвала Переворот Зинаида Гиппиус. «Поэтическим документом времени», «Пророческим стихотворением» называли её стихотворение «Веселье»:
«Блевотина войны — октябрьское веселье!/ От этого зловонного вина/ Как было омерзительно твое похмелье,/ О бедная, о грешная страна!»/ «Какому дьяволу, какому псу в угоду, Каким кошмарным обуянный сном, Народ, безумствуя, убил свою свободу, И даже не убил — засек кнутом?…» «Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой, Смеются пушки, разевая рты… И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, Народ, не уважающий святынь!» (подчёркнуто мной — А.Л.). 29 Окт. 17.
«С Россией кончено, — написал Волошин после Октябрьского переворота. — На последях её мы прогалдели, проболтали, /Пролузгали, пропили, проплевали,/ Замызгали на грязных площадях,/ Распродали на улицах: не надо ль/ Кому земли, республик, да свобод,/ Гражданских прав? И родину народ/ Сам выволок на гноище, как падаль…» (Коктебель, 23 ноября 1917 г.)
А во многих Крымских салонах на приёмах в Коктебеле, в Отузах молодёжь приветствовала переворот.
Пели Варшавянку:
«Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут».
(Вацлав Свенцицкий, Перевод Г.М. Кржижановского)
«Замучен тяжёлой неволей,
Ты славною смертью почил…
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил…»
(Григорий Мачтет)
Декламировали стихи Маяковского:
«Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй»
(1917)
В декабре 1917 года в Севастополе была провозглашена Советская власть, создан Военно-революционный комитет. Симферополь стал административным центром Таврической губернии. В конце февраля 1918 года Крым был потрясён расстрелами и бессудными убийствами офицеров флота и «контрреволюционных элементов» в Севастополе. Убийства сопровождались грабежами. «Красной опричниной» в Крыму, назвал Советскую власть генерал Деникин; она оставила после себя жуткую память.
В середине января 1918 года Советская власть была установлена в Отузах. Были национализированы частные и государственные земли; началась их передача крестьянам. В поместье Пузанкевичей переселили несколько крестьянских семей, выделили им землю[7].
Пузанкевичу оставили комнату, библиотеку и небольшой участок, примыкающий к дому.
С каждым днём ухудшалось положение с продовольствием в Крыму. Были введены продуктовые карточки. Советская власть просуществовала около трёх месяцев.
В апреле 1918 года Германия, нарушив Брестский договор, начала военные действия. 1 мая 1918 г. Крым был оккупирован немецкими войсками. В Отузах появились немецкие солдаты и офицеры. Вели они себя деликатно. Вернули владельцам недвижимости их имущество. Была отменена карточная система[8]. Появились продукты, разрешена свободная продажа вина. За продовольствие и фураж расплачивались немецкими марками. В имение заходили немецкие солдаты, среди них были евреи[9].
Николай Артёмович прекрасно владел немецким языком, Сильвия — хуже…
Было образовано Крымское краевое правительство во главе с премьер-министром царским генерал-лейтенантом литовским татарином, Матвеем Александровичем Сулькевичем. Его поддерживала германская армия. Сулькевич отстаивал самостоятельность Крыма, независимость его от России и Украины. Немецкое командование поощряло самостоятельность Крыма, надеясь его легко колонизировать. Краевое правительство начало выпускать почтовые марки, готовилось печатать собственные деньги. Была объявлена мобилизация. Молодежь бежала от призыва в горы, пряталась в заброшенных дачах.
В имении Пузанкевичей поселился немецкий офицер. Он неплохо говорил по-русски. Каждый вечер приглашал Николая Артёмовича и Сильвию на чай. Крым ему нравился. Собирался после окончания войны, как и многие немецкие офицеры, выйти в отставку и переехать с семьёй в Крым. За ужином говорили о литературе, музыке. Застольные беседы с офицером вскоре прекратились: он очень неуважительно высказался о евреях, назвал их жидами. Сильвия рассказывала — возмущённая она встала из-за стола и громко произнесла: «Вы находитесь в доме, где Вас принимает жидовка. Зарубите это у себя на носу». Офицер смутился, начал оправдываться, извиняться. Сильвия извинений не приняла, покинула комнату. Вслед ушёл Николай Артёмович. Офицер переехал в другое имение. (Во время Второй мировой войны Сильвия постоянно всем рассказывала, как она осадила немецкого офицера).
После революции в Германии в ноябре 1918 года, немецкие войска эвакуировались из Крыма. Их сменили англо-французские, которые снабжали оружием, техникой, боеприпасами, продовольствием Добровольческую армию и поддержали артиллерийским огнем с кораблей её наступающие части.
Было сформировано второе Крымское краевое правительство под председательством караима С. Крыма (1867–1935), министром внешних сношений стал кадет М. Винавер[10].
Краевое правительство надеялось на помощь союзников в борьбе с большевиками и анархией в Крыму.
Брат Полины и Сильвии, член кадетской партии Павел-Пантелеймон Бакк[11], переезжает с семьёй из Петрограда в Крым, восстанавливает связи с однопартийцами. Работает механиком в Керченском порту.
В результате притока беженцев с Украины и из центральных районов России численность населения Крыма, в том числе и еврейского удвоилась (численность евреев достигла 100–150 тысяч).
В Крыму существовал Союз еврейских общин Крыма во главе с кадетом Д. Пасмаником[12],сионистские организации, в том числе ячейки, созданные И. Трумпельдором (он находился в Крыму в мае–августе 1919 г.). В районе Джанкоя на частной ферме еврейская молодежь проходила подготовку к сельскохозяйственному труду в Эрец-Исраэль, овладевала «азами» земледелия. Летом 1919 г. в Симферополе работало Палестинское бюро, помогавшее евреям выехать в Эрец-Исраэль. Брат мамы Марк[13] познакомился с Трумпельдором и вместе с сестрой Шурой и двоюродным братом, сыном Пантелеймона Бакка, эмигрировал через Турцию в Палестину.
В конце апреля 1919 года англо-французские войска оставили Крым, Красная Армия вошла в Севастополь[14].
Была провозглашена Крымская советская социалистическая республика. Председателем становится Дмитрий Ульянов. Он — против репрессий (три месяца практически без расстрелов). Власти продолжили передачу земли крестьянам, беженцам. Н. Маркса не уплотнили, хотя он предложил «самоуплотнение» и передачу части своей земли крестьянам в безвозмездное пользование[15]. Н. Маркс выступил на первомайской демонстрации в Феодосии, вошёл в состав ревкома, был комиссаром охраны города. Его называли «красным генералом»; предложили должность комиссара народного просвещения Феодосии.
В Коктебель к Волошину, продолжает приезжать, как в прежние времена творческая интеллигенция. Все углы в доме М. Волошина заняты гостями. В имении Н.А. Пузанкевича постоянно живут гости М. Волошина. Хозяева близлежащих к дому Волошина дач, сдают в наём комнаты. Николай Артёмович и Сильвия дружны с детской писательницей Н.И. Манасеевой и Андреем Соболем (настоящее имя Юлий Михайлович (Израиль Моисеевич) Соболь). У Сильвии сохранились несколько их книг с дарственными надписями. Она читала их мне и брату в нашем далёком детстве. На своей даче живёт В.В. Вересаев.
Волошин привлекает интеллигенцию, бежавшую в Крым, гостей и владельцев дач к просветительской работе, к охране, сохранению художественных и культурных ценностей, частных галерей, читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских. Но самой значительной его социально-культурной акцией становится создание им Дома поэта, своего рода дома творчества. Н. Пузанкевич читает лекции по виноградарству и табаководству, консультирует садоводов. Крымская интеллигенция «пошла работать в советские просветительные учреждения и спасла Крым», — по словам М. Волошина, — от окончательного разгрома»
В 1919 году Ж. Арцеулова решила продать своё родовое имение и переехать к сыну Константину Константиновичу[16] в Москву. Покупателей найти было, практически невозможно.
Константин Константинович Арцеулов
Маркированная почтовая карточка. Выпущена к столетию рождения К.К. Арцеулова
Время для покупок недвижимости, мягко говоря, неподходящее: власти сменяли одна другую. Тем не менее, Н. Маркс, ближайший сосед Ж. Арцеуловой (Русская слободка), долго уговаривал Н. Пузанкевича, купить её имение, приводил аргументы: Николай Артёмович политикой не занимался и в органах власти не участвовал при белых или красных, до революции был наёмным работником — агрономом, проживал с семьёй в казённом имении, также как и земля под виноградниками и табаком, принадлежавшими министерству земледелия России[17]. Недвижимостью не владел, наёмным трудом не пользовался. Семья скрывала красных от белых, белых от красных. Вёл научную работу, улучшал сорта винограда на приусадебном участке, совершенствовал виноделие. Огромной библиотекой Н. Пузанкевича пользовались владельцы имений и крестьяне. Продажа имения была оформлена. Ж. Арцеулова ещё некоторое время продолжала жить в имении, занимала часть дома, принимала участие в концертах. Аккомпанировала. В 1920 году переехала в Москву (умерла в 1922 году, в возрасте 63 лет).
В конце июня 1919 года войска Деникина вновь захватили Крым. На полуостров обрушились репрессии. Арестовывали всех, кого подозревали в поддержке Советской власти. Повсеместно действовали военно-полевые суды и карательные отряды. Большевиков пытали, расстреливали, вешали. Усилился антисемитизм. Из белой армии были отчислены не только евреи-офицеры, но и врачи, несмотря на их дефицит. Сильвия прятала в имении своего родного брата, раненного и изуродованного белыми, врача-офицера Иосифа Бакка.
Поэзию М. Волошина знала и любила интеллигенция белая и красная. И белые и красные распространяли в листовках его стихи, читали их со сцены. Во время Гражданской войны М. Волошин, его друзья и соседи спасали красных от белых, после перемены власти — белых от красных[18]. Письмо, направленное М. Волошиным в защиту арестованного белыми О.Э. Мандельштама, спасло поэта от расстрела. М. Волошин заступился перед контрразведкой белых за В. Вересаева. В имении Н.А. Пузанкевича скрывался один из руководителей большевиков — подпольная кличка Алек — вероятно, Улановский. Позднее скрывались уцелевшие во время расстрела, приползшие в нижнем белье раненные два белых офицера.
Контрразведкой генерала Я. Слащёва[19] был арестован Никандр Александрович Маркс. За поддержку большевиков его обвинили в государственной измене. Н. Марксу грозил военно-полевой суд и расстрел. Офицеры пытались расправиться с ним в Крыму самосудом. Волошин добился чтобы суд над Марксом перенесли из Феодосии в Екатеринодар. Под охраной, в товарном вагоне генерала отправили в Керчь и дальше — в Екатеринодар. В этом же поезде Маркса до ставки Деникина сопровождал М.А. Волошин, чтобы предотвратить самосуд над ним в дороге. Военно-полевой суд приговорил Н. Маркса к четырем годам каторжных работ. Благодаря ходатайству М. Волошина Деникин изменил приговор: разжаловал Н. Маркса в рядовые с лишением всех прав и состояния и приказал освободить мятежного генерала[20].
Голод в Крыму усиливался. Постоянные реквизиции. У крестьян отбирали продукты, табак, вино. Отбирали хороших лошадей, меняли их на старых и загнанных. Разоряли библиотеки: вырывали из книг страницы на самокрутки. В городе офицеры ворвались в тюрьму, расстреляли большевиков. Население бежало от голода и самоуправства в Новороссийск, Батум, Константинополь. В 1919 году бабушка Полина с старшей дочкой Региной, младшими — Сарой (моей будущей мамой) и Виктором, на пароходе перебрались в Батум (название города с 1936 г.—Батуми)
Неожиданно для всех (об этом рассказывала Сильвия) в это тревожное, голодное время, в ноябре 1919 года известная солистка Петербургского и Московского Императорских театров Дейша-Сионитская решила отметить юбилей (шестидесятилетие — А.Л.) в своём Коктебельском поместье «Ариадна». Как и в мирное время — избранная публика —артисты, писатели, поэты, известная профессура, уважаемые дачники, соседи. Среди гостей — Сильвия и Николай Артёмович (дочки идти отказались). М. Волошина — не пригласили (артистку и поэта ещё задолго до войны разделила взаимная неприязнь). Гостиная была освещена несколькими керосиновыми лампами. Дейша исполняла арии из опер, выступали известные артисты. Все были поражены: настоящий чай, много нарезанной болгарской брынзы, прекрасное вино — его принёс Николай Артёмович — и, самое удивительное, сахар мелко наколотый, масло, хлеб. И всё это неограниченно в вазочках. Гости вначале стеснялись, хозяйка просила всех «быть как дома». Угощение быстро исчезло со стола, «как дома». Настроение было прекрасное. Никаких разговоров о политике, белых, красных. Шутки, смех, как в доброе довоенное время. Было уютно. Кухарка Дейши рассказывала домработнице Пузанкевичей: артистка обменяла свои драгоценности (всё равно отберут) на керосин и продукты, чтобы «широко» отметить юбилей.
А. Вертинского постоянно приглашали проводить концерты. Несколько раз он давал концерты в имениях Ж. Арцеуловой, М. Волошина, Пузанкевичей. Во время одного из приёмов у Пузанкевичей (уже после покупки имения) А. Вертинскому должна была аккомпанировать Ж.И. Арцеулова. О концерте было объявлено задолго. Гости прибыли из дальних имений, из Феодосии. А. Вертинский подошёл к роялю. Ещё не сделала Жанна Ивановна первый аккорд, в гостиную вошли военные, впереди женщина с георгиевскими крестами, ординарец[21] генерала Я. Слащёва.
Переговорив с Жанной Ивановной и Николаем Артёмовичем, нежданные гости объявили: в виду чрезвычайной ситуации на фронте — концерт переносится. Вертинский уехал с военными, а хозяева долго извинялись за сорванный концерт. По приглашению военных с ними уехал, рассказывала Сильвия, и М. Волошин.
М. Волошина привезли в Коктебель на следующий день. Оказалось, концерт в Отузах был прерван по распоряжению генерал-лейтенанта Якова Слащёва. После совещания с офицерами штаба он решил устроить концерт обожаемого им Вертинского. Концерт продолжался всю ночь. Пили, нюхали кокаин, подпевали А. Вертинскому.
Весной 1920 года во главе белогвардейских войск, в Крыму стал барон Врангель. Силы Белой армии были истощены. Однако она ещё сравнительно длительное время сдерживала натиск Красной армии. Осенью 1920 года Белая армия уже не могла сопротивляться красным. 9 ноября 1920 года оборона полуострова была прорвана. Белая армия отошла в портовые города.
11 ноября 1920 года генерал Врангель отдает приказ об эвакуации «всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага».
Эвакуация из всех портовых городов прошла, в основном, успешно кроме Феодосии. В городе остались тысячи желавших эвакуироваться: отставшие от своих полков солдаты и офицеры, тыловые учреждения, госпиталя, семьи военнослужащих и чиновников[22]. Ещё долгое время через Отузы в горы пробирались бывшие военнослужащие Белой армии. Некоторым удалось скрываться в Коктебеле и Отузах. Контрабандисты переправляли их в Грузию или Турцию.
Ещё не скрылись за горизонтом корабли с остатками армии Врангеля, на портовые склады налетели мародёры. Взламывали двери складов, растаскивали имущество, продовольствие, муку. С причалов уводили бесхозных лошадей. Мародёры опустошили все городские продуктовые склады. Когда на пристани появились красные, склады уже были пустыми. Пустыми оказались и городские продовольственные склады. Население Крыма оказалось без продовольствия, что отчасти стало причиной голода в Крыму.
15 ноября красные вступили в Севастополь. Гражданская война в России закончилась. Белла Кун возглавил Крымский областной ревком, Розалия Землячка — обком большевистской партии. Был введён комендантский час: после девяти часов запрещалось появляться на улице. За нарушение — расстрел.
***
С девяти лет я был постоянно среди военных в Доме Красной Армии (позднее переименован в Дом Офицеров), воспитан на уважении к Красной армии, самой справедливой армии мира. На торжественных собраниях выступали ветераны Гражданской войны, рассказывали о боях с врагами, зверствах белых. В фильме «Мы из Кронштадта» белые зверски расправляются с пленными моряками. А гости тёти Симы, вспоминая покинутый ими Крым, говорили о зверствах красных после бегства белых из Крыма.
Однажды я не выдержал, вмешался в разговор: «Белые зверствовали во время Гражданской войны, красные вели себя благородно». Через некоторое время тётя Сима принесла затрёпанную книгу «В тупике», написанную её соседом по Крыму В. Вересаевым[23]. Прочитал. Начал с большим интересом относиться к рассказам тёти и её гостей о гражданской войне. Узнал много нового, ранее неизвестного мне.
Ещё до взятия Крыма командование Красной Армии обратилось к офицерам, солдатам, казакам и матросам армии Врангеля «с гарантией жизни при добровольной сдаче, и беспрепятственную возможность выезда желающим покинуть Россию». Это обращение привело к тому, что военнослужащие, которые могли эвакуироваться, поверили заверениям победителей и остались в Крыму. Не эвакуировались принудительно мобилизованные, гимназисты, чиновники.
17 ноября 1920 года Крымский революционный комитет опубликовал приказ № 4 за подписью его Председателя Бела Куна об обязательной регистрации в трёхдневный срок иностранцев, лиц, прибывших на территорию Крыма после ухода Советской власти в июне 1919 года, офицеров, чиновников военного времени, солдат, работников в учреждениях добрармии. Через несколько дней был издан ещё приказ Крымревкома №167: все уездные и городские ревкомы Крыма были обязаны в 10-дневный срок произвести регистрацию офицеров, военных чиновников, жандармов, полицейских, государственных служащих, занимавших ответственные посты, духовенства, собственников, чьё имущество исчислялось стоимостью свыше 25 тысяч рублей по ценам мирного времени, всех лиц, прибывших в Крым в периоды с 1 февраля 1918 года до марта 1919-го и с 1 июня 1919 года до падения власти Врангеля. Неявившиеся на регистрацию будут рассматриваться как шпионы и контрреволюционеры, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени[24].
Всех, кто зарегистрировались, расстреливали, топили в море, зверски уничтожали. Были уничтожены «буржуи»: инженеры, гимназисты, врачи. Казнили около 500 севастопольских портовых рабочих, которые помогали белым при погрузке на корабли во время эвакуации.
По официальным советским данным с ноября 1920 по март 1921 года было уничтожено от 52 до 56 тысяч человек; по оценкам некоторых историков — от 60 до 120 тысяч. Крым стали называть «всероссийским кладбищем».
Сегодня можно узнать более подробно о терроре во время Гражданской войны и после неё Страшные рассказы очевидцев. Их нужно прочитать, чтобы понять весь ужас большевистского переворота и террора
Волошин в стихотворении «Гражданская война» писал:
Одни восстали из подполий,/ Из ссылок, фабрик, рудников, /Другие из рядов военных,/ Дворянских разоренных гнезд,…../…Одни возносят на плакатах/ Свой бред о буржуазном зле,/ О светлых пролетариатах,/ Мещанском рае на земле…/…/В тех и в других Война вдохнула/ Гнев, жадность, мрачный хмель разгула…/…/И там и здесь между рядами/ Звучит один и тот же глас:/ «Кто не за нас — тот против нас./ Нет безразличных: правда с нами»./ А я стою один меж них/ В ревущем пламени и дыме/ И всеми силами своими/ Молюсь за тех и за других.// Коктебель, 22 ноября 1919.
А на приёмах в Отузах, которые устраивала местная либеральная интеллигенции, слышались упрёки в адрес Чаадаева, Тургенева и Пушкина: считали их виновниками переворота и всех бед, свалившихся на Россию.
***
Представители новой власти проводили обыски отбирали вещи, «излишки» для бедняков. У состоятельных жителей посёлков, дачников оставляли в лучшем случае три пары нательного белья, по паре старой обуви, редко — постельное бельё (простыни красили, из них делали флаги и банты). В ожидании обысков хозяева прятали излишки, чемоданы с бельём закапывали. Николай Артёмович и Сильвия, не дожидаясь обыска сдали «излишки» добровольно.
В Отузах были организованы коммуны по распределению продовольствия. Однако продуктов не было. Изредка привозили масло и муку. Макс Волошин был уже не в состоянии кормить своих гостей и время от времени приводил их к Пузанкевичам, «подкормить». Гости помогали собирать урожай, вдоволь ели фрукты. Ничего другого Николай Артёмович предложить не мог. М. Волошин и Н. Пузанкевич (у него было много знакомых среди садоводов) пристраивали своих гостей к состоятельным болгарам для сбора урожая. В двадцатом году поэт Осип Мандельштам со своим братом Александром подрабатывали в Отузах на уборке винограда.
Население в городах Крыма — увеличилось за счёт беженцев, которых надо было кормить. Надо было кормить и армию, которая «освободила» Крым. А кормить было нечем, Склады — пустые. Население недоедало. Продавали, обменивали одежду, мебель, драгоценности на продукты. Большинство населения всё, что можно было продать, обменять — продали, обменяли. Съели лошадей, собак, кошек. Ели кору деревьев, траву, улиток, червей, лягушек. Люди кончали жизнь самоубийством из-за голода, были случаи людоедства. За три голодных года полуостров потерял около 150 тысяч погибшими от голода, пятую часть населения. На улицах городов лежали трупы; их никто не убирал[25].
Надеялись на продразвёрстку…
***
В 1919 года Советом Народных Комиссаров был принят Декрет о введении Продовольственной разверстки (продразверстка). Все производители продуктов обязаны были сдавать государству излишки (сверх установленных на личные нужды норм) по «твёрдым ценам».
Продразвёрстка не обошла семью Николая Артёмовича.
Была у Пузанкевича корова. Девочки с удовольствие ухаживали за ней. Кормили, заготавливали на зиму сено. Доили. Кухарка сбивала из молока сливки, масло. Семья «держала» небольшое хозяйство — кур, поросят. Домработница с весны высаживала картошку, выращивала овощи, летом сушила фрукты. С питанием было трудно, но семья не голодала. Иногда крестьяне приносили продукты в обмен на вино. В доме были молочные продукты. Излишки обменивали на муку, пекли хлеб. Председатель сельской коммуны запретил продавать и обменивать молочные продукты. Владелец коровы обязан был сдавать молоко только в «Артель тружеников молочных хозяйств» в счёт продразвёрстки и для нужд местного населения. У нарушителя отбирали корову. Артель решала кому и сколько выдать молочных продуктов после продразверстки. В первую очередь молоко получали бедняки, активисты, друзья председателя артели. Часто молочные продукты Пузанкевичам не доставались несмотря на регулярную сдачу молока в Артель. Если получала семья молоко, то обезжиренное, разбавленное водой.
Продразверстка на молочные продукты постоянно увеличивалась. Для собственных нужд молока просто не оставалось. Пришлось сдать корову в «Артель тружеников».
Николаю Артёмовичу была определена продразвёрстка на сельхозпродукты. Вначале в счёт продразвёрстки принимали сушёные фрукты — абрикосы, виноград, сливы. Потом потребовали сдавать зерно, картофель под угрозой выселения. Николай Артёмович понимал — если даже уничтожить все фруктовые деревья и виноград, на земле, которую ему оставили около дома после национализации, и засеять её зерновыми, урожай будет мизерным. Земля не годилась для возделывания зерновых. Нашёл выход: зерно для сдачи приобретал благодаря обмену его на продукты, которые выращивал сам. Николай Артёмович купил клубни картофеля, какое-то количество приобрёл в обмен на вино. Выбрал для подготовки картофеля к посадке место в подвале, придумал как в короткий срок добиться появления крепких ростков. Аккуратно удалил с картофелин шкурки с ростками[26], несколько дней выдерживал их в подвале. Посадил в землю шкурки с ростками. Постоянно работал над посадками. Посыпал землю чернозёмом и удобрениями (минералами), которые сам выискивал в окрестностях Отуз, поливал. Получил урожай раньше и бóльший, чем у соседей. Часть урожая сдал в счёт продразвёрстки вместе с высушенными фруктами. Оставшийся картофель Сильвия с девочками нарезали, высушили на солнце, спрятали от продразвёрстки на чердаке. Николай Артёмович долго «колдовал» над отходами виноделия — получил спирт. Изобрёл способ изготовления виноградного масла из косточек, которые раньше выбрасывали. Продукты, полученные из винограда, обменивал на зерно, помогал крестьянам осваивать свои агрометоды.
Трудно было вскапывать землю; не хватало сил, наёмных рабочих нельзя было привлекать к работе. Помог брат Сильвии, Иосиф. После ранения он жил у Сильвии, ни с кем не общался. Увидел Николая Артёмовича с киркой и лопатой, отобрал инструменты. За несколько дней вскопал участок — Сильвия рассказывала, что Иосиф обладал большой физической силой — кулаком вбивал в стенку гвозди, руками их гнул.
Картофель с виноградным маслом все годы продразвёрстки — основная еда — спасла семью от голода, и дала возможность подкармливать друзей, которых приводил М. Волошин.
Однако продразвёрстку постоянно увеличивали. Выполнять её уже было невозможно. К счастью, продразверстку в окрестностях Феодосии заменили продналогом.
***
Во время НЭПа положение Пузанкевичей значительно улучшилось. Работала вся семья. Работали много. Купили корову, наняли работников для ухода за виноградниками и виноделия, увеличили посадки картофеля. В доме опять появилось молоко, сметана, масло. Восстановили старые связи с дачниками. Устраивали литературные и музыкальные вечера для близких и гостей Волошина.
До революции на литературных вечерах Пузанкевичей-Арцеуловых о Пушкине говорили, как о реакционере-царедворце, теперь — о ненависти Пушкина к царскому правительству: «Чёрт догадал меня родиться в России с душой и талантом» (Из письма жене в Петербург, 18 мая 1836 года).
И ещё:
«Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу».
(А.С. Пушкин, «Друзьям», 1828 г.)
Пушкина теперь называли революционным поэтом, предвестником революции:
«Товарищ, верь: взойдёт она/ Звезда пленительного счастья» («К Чаадаеву); и провидцем революции. «Октябрь уж наступил (подчёркнуто мной А.Л.) — уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей» («Осень»). Пушкин становится «своим», почти большевиком.
Несколько раз к Пузанкевичам заезжал Константин Константинович Арцеулов один или с М. Волошиным. Иногда останавливался в бывшем доме матери. Сильвия всегда выделяла ему комнату, в которой после продажи дома некоторое время жила Жанна Ивановна.
Константин бродил по саду, по дому, где провёл детство и юношеские годы. Вспоминал приёмы, которые устраивала Жанна Ивановна, расспрашивал о Никандре Александровиче Марксе. Константин хорошо знал окрестности, искал место, подходящее для испытания планеров. М. Волошин с удовольствием сопровождал Константина, вместе искали поднимающийся вдоль горных склонов наиболее сильный «восходящий поток» воздуха, для длительной поддержки планера в полёте. Искали и нашли около Коктебеля на хребте Узун-Сырт (гора Клементьева). В 1923 г. на Узун-Сырте прошли первые Всесоюзные испытания планеров. Константин приглашал на испытания Сильвию и Николая Артёмовича, М. Волошин приводил своих друзей и гостей.
***
После переезда в Батуми семья бабушки Полины Токачировой несколько раз меняла комнаты для проживания (об отдельной квартире думать не могли) на более дешевые. С 1923 года жили в доме на улице Руставели, 4 у домовладельца Николаишвили.
Сидят сёстры и брат (справа налево): Реббека Бак (Самойлович), мать Полины Токачировой (Бак), брат Владимир Самойлович, сестра, Голда Бродская (Самойлович), мать художника. Стоит художник И.И. Бродский (фото из архива квартиры-музея И.И. Бродского)
В комнате на первом этаже жила мама бабушки Полины, Реббека.
На третьем этаже, в комнате с небольшим застеклённым балконом — бабушка со старшей дочкой Региной и младшими Сарой и Виктором. Работала только Регина, первое время за обед. Сара —ученицей мастера по изготовлению дамских шляп, Миньковой Фанни Павловны. Снимали комнаты и питались, в основном, на зарплату Регины, Сара получала небольшие ученические деньги. Очень нуждались. Виктору пришлось прервать обучение в школе. Вначале он нанялся учеником к сапожнику, способностей не проявил. Пошёл в подпаски к городскому пастуху. Пас козлиное стадо нескольких хозяев недалеко от дома на пригорке, покрытом травой. Летом, когда становилось жарко, коз пас ночью. Хозяева подкармливали Виктора, расплачивались молочными продуктами. Это была существенная поддержка для родственников с первого и третьего этажей. Виктор надеялся — пока стадо выгуливается, будет штудировать учебники и готовиться к экзаменам за среднюю школу (Виктор закончил школу экстерном). Вожак стада, старый огромный козёл, невзлюбил Виктора. Только Виктор располагался на траве и открывал учебник, козёл с разбега рогами выбивал книгу из его рук. Не давал заниматься, портил учебники. Бабушка Полина уговаривала потерпеть.
***
Николай Артёмович и Сильвия пригласили молодых родственников провести лето в Отузах. В 1925 году в доме Пузанкевича гостили Сара (в будущем — моя мама), Регина и Виктор, а также родственницы, девочки Софья и Лидия Борисковские (Лидия — в будущем жена Виктора). Мама и Лидия часто вспоминали: «Это были самые счастливые и беззаботные дни нашей молодости». Большую часть времени молодёжь проводила на море. Много купались.
Сара на пляже. 1925 г.
Не обошлось без приключения, едва не ставшего трагедией. Лидия плавала недалеко от берега и всегда должна была чувствовать дно под ногами. Отплыла чуть подальше, спасительного дна под ногами не почувствовала. Очень испугалась. Начала тонуть. Сара заметила и вытащила её за волосы.
На небольшом участке, который оставили после национализации, Николай Артёмович продолжал заниматься селекцией винограда и опытным виноделием. Рабочие катали бочки с вином под жарким крымским солнцем. Николай Артёмович периодически дегустировал вино. Он рассказывал Саре, чем дольше вино обкатывается, тем больше оно по вкусу приближается к мадере[27], о правилах дегустации, о винах, изготовленных из разных сортов винограда, близких по вкусу к мадере. Маму увлекали рассказы Николая Артёмовича. Она хорошо запомнила его «уроки». Когда у нас в доме появлялось вино, Сара рассказывала о его особенностях. Я узнал — качество вина зависит от времени уборки урожая, выдержки, квалификации винодела. Какие вина подходят больше для жареного мяса, к блюдам из рыбы. Сара предпочитала сухие белые вина. Любила и мадеру, говорила, что только в Крыму в гостях у Николая Артёмовича пробовала настоящую мадеру, которую хранили в подвале в «прожаренных» дубовых бочках. Рассказ о вине в её устах звучал, как сказка.
В конце 1920-х годов советское правительство начало постепенно отказываться от НЭПа. Была запрещена частная торговля. В Отузах организовывали садоводческие и виноградарские коллективные хозяйства. Им были переданы все земли Отузской долины. Руководители этих хозяйств, при поддержке Отузского Совета рабочих, крестьянских депутатов неоднократно предлагали Николаю Артёмовичу передать садоводческой артели участок земли около дома. Он не соглашался: земля была подготовлена для выведения определённых сортов винограда, для селекционных работ. Сильвия поддерживала Николая Артёмовича, понимала — ему необходимо продолжать научную работу — земля для этого была необходима.
Сильвия и Николай Артёмович. 1929 год
Н. Пузанкевичу пригрозили перевести семью в «лишенцы» без избирательных и прочих прав, как нэпмана, эксплуатирующего чужой труд. Николай Артёмович упорствовал: он всегда безвозмездно помогал крестьянам вести хозяйства, делился с ними результатами достижений в селекции. Обратился к М. Волошину. Макс ничем помочь не мог. Его самого притесняли. Требовали уплаты налогов за «доходы» от сдачи комнат в наём. Доходов у Макса не было. Поэты и писатели проживали в его доме бесплатно[28].
Отузский Совет поставил вопрос о переводе в категорию «лишенцев» семью Николая Артёмовича. Татарин, много лет работавший у Н. Пузанкевича, предупредил его, что видел в списках на арест и выселение Николая Артёмовича и Сильвию. Ночью он отвёз их в Феодосию, посадил на поезд до Москвы. Николай Артёмович и Сильвия скрывались в окрестностях Москвы. Им удалось связаться с двоюродным братом Сильвии, художником И.И. Бродским. И. Бродский помог найти работника Совнаркома, который скрывался в имении Пузанкевича во время Гражданской войны под именем Алек. Алек пригласил Пузанкевичей на банкет, посвященный какому-то революционному событию. Сильвия рассказывала, что ничего подобного не видела даже в самые лучшие времена до войны: в стране голод, а здесь на столах разнообразные мясные и рыбные блюда, фрукты, многолетние вина: «Пир во время чумы».
Через несколько дней Николая Артёмовича и Сильвию принял председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета (ВЦИК), М.И. Калинин, его называли «Всероссийским (позднее — Всесоюзным) старостой». Интересовался происхождением Николая Артёмовича. Услышал, что предки крепостные крестьяне, сказал, что специалистам с такими предками власть полностью доверяет. Сильвией был тоже доволен: образована, отец работал на табачной фабрике, не имел недвижимость. Надо помогать ликвидировать неграмотность. Угощал чаем с сушками. Очаровал их. Дал справку о снятия с них клейма «лишенцы», восстанавливающую их гражданские права и (по словам Сильвии) «охранную грамоту» на владение частью дома, библиотекой и участком земли для проведения научных работ по виноделию и табаководству. Отдельным письмом рекомендовал феодосийским большевикам широко использовать Николая Артёмовича, как специалиста, которому можно доверять.
Возвращались воодушевлённые, переполненные творческими планами. Николай Артёмович был уверен, что снятие клейма «лишенец» и охранная грамота, подписанные самим «Всесоюзным старостой», дадут возможность взять помощников-учеников и продолжить работы по выведению новых сортов винограда. На обратном пути остановились на Украине у дочки Николая Артёмовича Муси. Её муж, Борис Нейман, был крупным специалистом по выплавке стали, рос внук Сергей. (О Сергее Борисовиче Неймане рассказывал в первой главе). К сожалению, у Николая Артёмовича началась гангрена. Его оперировали, но спасти не удалось. Сильвия вернулась в Отузы. Квартира была опечатана. Письма М. Калинина подействовали на руководителей Отузского Совета. Печать была снята, книги и вещи вернули. Предложили возглавить школу и преподавать в ней. Сильвия не могла оставаться в Отузах, где прошли её счастливые годы.
Она собрала дорогие ей вещи — фотографии, рисунки, несколько подарков друзей. Подарки-картины М. Волошина вернула автору. Много картин разных художников, гостивших у неё, остались висеть на стенках, лежать в кладовке. Татарин, который несколько месяцев назад отвозил Сильвию с мужем в Феодосию на вокзал, теперь привёз в порт, достал билеты на пароход до Батума.
Никто Сильвию не встречал. Её приезд был для всех неожиданным. От порта до ул. Руставели, где жила мама и сестра, — недалеко. Родственники удивились: Сильвия приехала одна. Она скрыла смерть мужа, всем рассказывала, что он задержался в Отузах, заканчивая свои научные работы. Поселилась Сильвия у своей мамы Реббеки на первом этаже. Сара через несколько месяцев вышла замуж за моего папу, Семёна Левина, и переехала в его комнату (ул. Шаумян, 6). Виктор с 1928 года учился в Тбилисском Политехническом институте. Теперь работала только одна Регина. Денег, которые получала Регина, едва хватало на оплату комнат на первом и втором этажах, на питание не оставалось. Сара начала работать в артели, зарплата небольшая, понемногу помогала деньгами маме и тёте. Регина начала работать дополнительно по вечерам. Ждали приезда Николая Артёмовича. Надеялись, что он начнёт работать и материальное положение улучшится. Агроном очень был нужен в совхозе недалеко от города. Папин знакомый, председатель совхоза, обещал взять Н. Пузанкевича агрономом с предоставлением жилплощади и найти работу в совхозе для всей семьи, грамотные люди—нужны.
Сильвия вела себя странно. Целыми днями ничего не делала, сидела на кровати или на скамейке во дворе, плакала. Уединялась. Ни с кем не говорила, не отвечала на вопросы, ни к чему не проявляла интереса, становилась всё более пассивной.
Всех волновало её настроение.
Прошло около двух месяцев. Убитая горем Сильвия больше не могла скрывать смерть Николая Артёмовича, и нашла в себе силы рассказать о трагедии.
Смерть Николая Артёмовича была трагедией для всей семьи. Его очень любили. Он помогал Полине материально, принимал участие в воспитании и образовании племянников Сильвии. Тётю никто не упрекал, её старались успокоить, окружили заботой и вниманием. Через некоторое время попросила подыскать ей работу. Работу искали всей семьёй, подключили знакомых. Это было нелегко. В городе много безработных людей с гуманитарным образованием и опытом работы. У Сильвии не было ни официально полученного образования, ни опыта работы. И всё же удалось по большому знакомству пристроить Сильвию в медицинское учреждение на придуманную специально для неё должность: «помощница секретарши». Работы не было для одной секретарши, целый день она вышивала или болтала с посетителями. Не было работы и у других служащих, но все делали вид, что загружены. Несколько дней Сильвия скучала, потом освоилась. Рассказывала сотрудникам о писателях и поэтах, которые бывали у неё в гостях, читала стихи. Когда запас рассказов иссяк, стало неинтересно ходить на работу, опаздывала, иногда вообще оставалась дома. На замечание руководителя учреждения ответила, что работы нет ни у неё, ни у других сотрудников, поэтому решила помочь сестре убрать комнату. Её немедленно уволили. Сильвия прекрасно вышивала. Посмотрели в ателье образцы. Пригласили на работу, предложили высокую зарплату. Несколько дней поработала. Больше не выдержала. Мой папа говорил: «Всё умеет, ничего не может». Родственники её поддерживали постоянно. После смерти Реббеки Сильвия переселилась к сестре. Через некоторое время, ей дали небольшую комнату (о комнате — в первой главе).
В Сильвию влюбился поданный Турции Махмуд. Работал он в Турецком консульстве в Батуми электриком. Прожили они вместе несколько лет. Разошлись, официально брак не расторгли. Не встречались. После войны из Батуми были высланы иностранные поданные. Махмуда арестовали в 1949 году. Вскоре арестовали Сильвию. Весь её архив, бесценные рисунки и фотографии, книги с автографами авторов были выброшены, альбомы со стихами — конфискованы. Заключение она отбывала в Мордовии. Когда появилась возможность, племянники посылали ей тёплые вещи, продукты. Её амнистировали в 1954–1955 гг. К сожалению, вскоре после амнистии она скончалось.
Примечания
[1] Пример подавала Императрица Александра Фёдоровна и её дочери. Старшие дочери, великие княжны Ольга и Татьяна, дипломированные сёстры милосердия. Младшие, Анастасия и Мария, посещали раненых солдат в госпиталях, которым по обычаю были присвоены имена обеих великих княжон. Они шили бельё для раненых солдат, приготовляли бинты, развлекали раненых, играли с ними в шашки и домино. Их было запрещено титуловать, называть только по имени и отчеству. Солдаты не соглашались, обращались к ним «ваши императорские высочества».
[2] Об однополой близости мужчин я был просвещён старшими мальчиками нашего двора, но совершенно не знал из-за своей сексуальной неграмотности, что оказывается бывает близость между женщинами.
[3] Марина Цветаева и София Парнок встретились в 1914 году. Марине 22 года. София Парнок старше почти на девять лет. Вспыхнула любовь.
[4] Прашкевич Геннадий Мартович Самые знаменитые поэты России. Издательство: Вече, 2001 г.
[5] Зарубин В.Г. Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917–1921 гг.) Харьков «Фолио», 2013.
[6] Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. Т. 9. Дневники: 1919–1941. Из публицистики 1907–1917 гг. Воспоминания современников. М.: Русская книга, 2005.
[7] В пятидесятые годы прошлого века «На территории бывшего казённого имения Н.А. Пузанкевича располагался коньячный цех. После передела собственности в девяностые годы, смены хозяев в двухтысячном и присоединения к России в 2014 территория бывшего казённого имения, с теми постройками, которые там были возведены, покинута новыми хозяевами, и в настоящее время пустует», — написала мне краевед Л.Г. Шепелёва 26 апреля 2021 г. И ещё сообщила Л.Г. Шепелёва: младшая дочь Н. Маркса, Щемелинова Ольга Никандровна (1903–1976), жила и умерла в Ленинграде. Переписывалась с К. Арцеуловым (письмо находится в музее М. Волошина).
[8] Немецкое правительство вывозило в Германию продовольствие, оборудование портов.
[9] На стороне Германии в Первой мировой войне сражались сто тысяч евреев. Это в процентном отношении соответствует численности неевреев в армии. Около десяти тысяч евреев были добровольцами. Двенадцать тысяч — погибло, восемнадцать тысяч награждены, из них тысяча —Железным Крестом первой степени. Около 400 тыс. евреев воевали в российской армии в начале войны, в 1916 году их численность возросла до 600 тысяч. Процент евреев в русской армии был выше их в составе населения страны. Погибли более ста тысяч, более трёх тысяч награждены Георгиевскими крестами.
[10] Винавер Макс Моисеевич (1863–1926) — один из основателей партии кадетов, член ее ЦК, Депутат Первой Государственной Думы, лидер Еврейской народной группы. Боролся против Советской власти. В 1919 году эмигрировал во Францию.
[11] Павел Бакк получил образование в Германии. Работал на заводах Петербурга-Петрограда механиком Центральной Электрической станции СПБ (Петербургское Общество Электрических сооружений), механическом на заводе Ф. Санъ-Галли, Путиловском заводе. Позднее, бежит с семьёй из Крыма в Батум. Работает механиком в порту. В 1920 году заведует подъёмными работами на пароходе «ЛЭДИ ТЭА» (бывший» Светъ»). В 1921 году эмигрирует с семьёй в Палестину.
[12] Пасманик Даниил Самойлович (1869–1930, Париж) — врач, приват-доцент медицинского факультета Женевского университета (1899–1905), деятель сионистского движения. С 1917 года — член ЦК Партии кадетов. Врач полевого госпиталя во время Первой мировой войны. Активный. противник большевиков и Временного правительства, участник Белого движения.
[13] О судьбе Марка, участии в Мировой войне после его бегства на фронт не известно. Во время Гражданской войны какое-то время воевал на стороне красных, восхищался Л. Троцким (из его дневника, который хранился у бабушки Полины — был уничтожен в 1953 г.). В 1919 году грязный, голодный и оборванный появился в Екатеринославе в доме дальней родственницы Анны Александровны Борисковской. По её словам: «Бежал от белых и от красных. Отмылся, плотно поел, отоспался. Долго оставаться не мог. Опасно. Через некоторое время пробрался в Крым. В Феодосии у родителей задерживаться не стал. Жил у тёти Сильвии в Отузах, скрывался в пригородных посёлках.
[14] Ущерб, причиненный немецкими и англо-французскими войсками, был оценен в 8 миллиардов рублей золотом. Оккупантами было вывезено с флотских складов все имущество, угнаны все корабли, которые не успели взорвать и могли двигаться.
[15] Н.А. Маркс стал прототипом профессора Дмитриевского, героя романа Вересаева «В тупике».
[16] Арцеулов лётчик, планерист, художник-иллюстратор, внук художника И. Айвазовского. Участник Первой мировой войны. Первым в 1916 году разработал и применил технику вывода самолёта из штопора, революционное достижение в авиации. Был знаменит, как и Нестеров, сделавший впервые «мертвую петлю». Подбил немецкий самолёт. Был награждён двумя орденами: Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, представлен командованием к награждению Георгиевским оружием. После войны преподавал в школе военлетов. Учениками его были М. Водопьянов и В. Чкалов. Первые портреты этих знаменитых летчиков сделаны Арцеуловым Пионер русского и советского планеризма. в 1923 году получил диплом пилота-парителя №1. Разработал и построил 5 планёров собственной конструкции. Участвовал в соревнованиях планеристов в Германии в 1925 году.
См также Галлай М. Л. Жизнь Арцеулова. — М.: Политиздат, 1985
[17] В первой главе по ошибке написано; «Со временем он стал главным агрономом и управляющим казённым хозяйством (управляющим «Удельных имений Императорской фамилии») —Следует исправить на «Со временем он стал главным агрономом и управляющим казённым хозяйством, принадлежащем ГЛАВНОМУ УПРАВЛЕНИЮ ЗЕМЛЕУСТРОЙСТВА И ЗЕМЛЕДЕЛИЯ» (1905–15) Переименован 26.10 (08.11).1915 в «МИНИСТЕРСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ России».
[18] М. Волошин писал: «В те дни мой дом, слепой и запустелый, хранил права убежища, как храм, и растворялся только беглецам, скрывавшимся от петли и расстрела… И красный вождь, и белый офицер, фанатики непримиримых вер, искали здесь, под кровлею поэта, убежища, защиты и совета. Я ж делал все, чтоб братьям помешать себя губить, друг друга истреблять…». З.Д. Давыдова, В.П. Купченко М., Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. «Правда», 1991.
[19] Яков Слащёв (Слащов) — 1885–1929 — в Первую мировую показал себя храбрым и талантливым командиром. В 1919–1920 гг. успешно руководил обороной Крыма, произведён в генерал-лейтенанты, был фактически диктатором Крыма. Вешал и расстреливал большевиков, саботажников, дезертиров, уголовников. Был ранен и контужен девять раз. Очень любил Вертинского. Эвакуировался с армией Врангеля в Турцию. Скучал по России. Через год вернулся. Преподавал на курсах командиров Красной Армии. В 1929 году был застрелен за зверства в Крыму, не исключено — чекистами. Я. Слащёв прототип генерала Хлудова из пьесы М. Булгакова «Бег».
[20] Белогвардейцы были возмущены этим приговором, пытались расправиться с изменником. Н. Маркс в Отузы не вернулся. Жил некоторое время в Тамани. После прихода Красной Армии в Екатеринодар был избран ректором Кубанского университета, читал лекции. Умер Никандр Александрович Маркс 21 марта 1921 года.
[21] Юнкер Нечволодов» — вторая его (с 1920 года) жена. Участница Первой мировой войны. Унтер-офицер. Награждена двумя Георгиевскими крестами. Постоянно при муже, сражалась бок о бок с ним с 1918 года. Водила войска в атаку, имела ранения. Нечволодова — прототип Люськи Корсаковой в пьесе М. Булгакова «Бег».
[22] 13–16 ноября около 150 различных судов были эвакуированы из Севастополя, Ялты, Феодосии, Керчи под прикрытием английских и французских военных кораблей. Были вывезены 145 693 человека в том числе, 116 758 составляли военные и 28 935 гражданские лица.
[23] По воспоминаниям В. Вересаева (журнал «Огонек № 30,1988): «Возможность прохождения романа сквозь цензуру вызывала большие опасения… Чтение романа состоялось в кабинете Каменева… Сталин «в общем отнесся к роману одобрительно… После этого горячую защитительную речь сказал Ф.Э. Дзержинский:
— Я, товарищи, совершенно не понимаю, что тут говорят. Вересаев — признанный бытописатель русской интеллигенции. И в этом новом своем романе он очень точно, правдиво и объективно рисует как ту интеллигенцию, которая пошла с нами, так и ту, которая пошла против нас. Что касается упрека в том, что он будто бы клевещет на ЧК, то, товарищи, между нами — то ли еще бывало».
Роман Вересаева «В тупике» в России впервые издан в 1923 году, неоднократно издавался. С 1932 года — изъят из библиотек. Переиздан во время Перестройки: В. Вересаев В тупике, Лениздат, 1989.
[24] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — Симферополь: Антиква, 2008.
Абраменко Л. М. Последняя обитель. Крым, 1920–1921 годы. — Киев: МАУП, 2005. С. Мельгунов Красный террор в России под ред. Л.М. Суриса. Изд. Директ медиа Москва-Берлин 2015.
И.С. Шмелёв. Солнце мёртвых Изд. Время, 2018
[25] Была создана Центральная комиссия помощи голодающим (КрымПомгол). Она организовала пункты питания. Помощь оказывали и заграничные организации. В Крыму АРА (администрация американской помощи) открыла 700 столовых. Население США пожертвовало голодающим 1 млн. 200 тысяч пудов продуктов. По состоянию на 1 сентября 1922 г. американцы кормили 117 276 тысяч взрослых, 42 293 ребенка, 3 100 больных. Помощь получал каждый седьмой-восьмой голодающий. Присылали продовольствие: «Международный комитет рабочей помощи голодающим в Советской России при Коминтерне» («Межрабпомгол»), международное общество «Верельф», еврейский «Джойнт», миссии Фритьофа Нансена и Папы Римского, американские квакеры, немецкие меннониты, зарубежные крымскотатарские, мусульманские благотворительные общества…
[26] Во время Отечественной войны нашей семье был выделен участок земли. Сильвия напомнила маме, как Николай Артёмович выращивал картофель из глазков. Так мы тоже выращивали из шкурок картофеля с ростками полноценные клубни.
[27] Вино «Мадера» впервые случайно получили пираты (рассказывал маме Николай Артёмович) из вина острова Мадейра. Вино находилось в неполных дубовых бочках. Во время длительного плавания вино подвергалось постоянной качке и высокой температуре. Вкус вина улучшался при качке. Есть и другие легенды происхождения Мадеры…
[28] В доме М. Волошина бесплатно проживали в 1923 г. 60 человек, в 1924-м — триста, в 1925 — четыреста. Местный сельсовет третировал Волошина как домовладельца и «буржуя», содержателя гостиницы, «сдающего комнаты» якобы за плату. Совет требовал внести налоги за эксплуатацию жилья, и выселить его из Коктебеля.
«Войди, мой гость. Стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…»
(«Дом поэта», 1926).
Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2021/nomer3/arlevin/
