Ткань жизни. Продолжение (продолжение)0

(продолжение. Начало в № 2/2020 и сл.)

 

Глава 12

КОСМОС

Странным, но, к счастью, удачным стечением обстоятельств следует назвать мою третью попытку устроиться на работу в институт, из которого я также получил приглашение на собеседование. Приглашение было отправлено из Филиала всесоюзного научно-исследовательского института электромеханики (ФВНИИЭМ), который был недавно построен в небольшом подмосковном живописном городке Истра. Институт имел лимит на прописку наемных сотрудников и разворачивал для них жилищное строительство. Администрация широким фронтом набирала выпускников ВУЗов, главным образом, столичных, и иногородних специалистов высокой квалификации. Теперь из-за срока давности можно открытым текстом сказать, что Истринский филиал ВНИИЭМ планировал заниматься космосом, вычислительной техникой, специальными источниками питания в основном для военных применений.

Головной институт находился в сказочной древнерусской усадьбе князей Юсуповых, расположенной неподалеку от Садового кольца, рядом с метро «Красные ворота» по адресу Хоромный тупик 4. В центре усадьбы располагалось большое двухэтажное здание, построенное в конце XVIII века. Боковые флигели выполняли вспомогательное назначение, они формировали парадный двор, который необходим для комфортного подъезда конных экипажей к главному входу здания. На его первом этаже справа располагался большой кабинет со сводчатыми расписными потолками, в котором работал главный конструктор и директор института Андроник Гевондович Иосифьян. В этом же крыле размещалась администрация института. Слева от входа находился невероятной красоты зимний сад, библиотека и информационные службы. Нарядная парадная лестница вела на второй этаж здания, где находились просторные и нарядные залы, в которых в былые времена устраивались светские приемы и театральные представления, а теперь проводились заседания ученого совета, собрания сотрудников института, праздничные мероприятия. Архитектурный ансамбль дворцового комплекса формировался веками, внутреннее убранство, облик помещений, интерьеры парадных залов многократно видоизменялись. Это наслоение сказалось на художественном стиле дворца, и поэтому некоторые искусствоведы считают его эклектическим. Тем не менее дворец относится к памятникам старины и охраняется государством. Расположенный на территории комплекса институт с опытным производством (ВНИИЭМ) был создан в военное время осенью 1941 года для разработки и быстрейшего выпуска электротехнических средств для обороны страны, прославился своими научными и трудовыми достижениями и внес большой вклад в победу в Великой Отечественной Войне. Зародившееся в военное время на территории усадьбы производство разработало и испытало в бою фантастические виды вооружений, отличающиеся редкостной изобретательностью и эффективностью, Люди, знакомые с выпускаемыми изделиями, называли предприятие «заводом Жюля Верна», а с годами институт обрел славу «электротехнической империи Иосифьяна».

К моменту моего трудоустройства в Истринский филиал, головной институт уже был на передовых позициях в таких важных развивающихся областях как космические исследования, атомная энергетика, вычислительная техника. Для выполнения этих работ необходимым стало расширение института путем создания филиала за пределами старой территории. Строительству Истринского филиала, формированию его научных структур, оборудованию производства, обеспечению кадрами, управлению и контролю администрация головного института уделяла много внимания. Любопытной особенностью кадров института являлось большое число армян в его составе. Когда я делился со своими друзьями планами устройства на работу во ВНИИЭМ, то многие из них спрашивали, владею ли я армянским языком, потому что, по их сведениям, совещания и семинары в институте проходят на армянском языке. Я понимал, что это преувеличение или, скорее всего, шутка, но в каждой шутке обычно зарыта доля истины. Когда я уже начал работать, то установил, что и в Истринском филиале процент сотрудников-армян также превышал среднестатистические цифры по стране. К их чести, следует сказать, что насыщение коллектива армянами ни в какой мере не отразилось на абсолютно интернациональных отношениях между сотрудниками. Кстати, и для евреев во ВНИИЭМе наблюдался перекос: их число существенно превышало процентную норму, установленную свыше для коллективов оборонных и секретных предприятий. Такие национальные особенности коллектива являлись следствием политики в подборе кадров, которой придерживался директор института. А.Г. Иосифьян был человеком исключительно порядочным, лишенным националистических предрассудков, он предпочитал общаться с людьми одаренными, и если ему на пути встречался талантливый человек, то он считал своим долгом предоставить ему возможность реализовать свои способности и принимал его на работу. Говорят, что порядочные и смелые люди выявляются при любых условиях и директивах. И тогда в море неприятия евреев появляются либеральные островки, не приемлющие антисемитизм. В области спецтехники одним из таких островков был институт электромеханики, куда принимали людей с «неправильными» биографиями.

Прежде чем продолжить рассказ о том, как я нанимался на работу, я должен немного отклониться в сторону и вернуться к моим родителям. Во время моего переезда в Москву они уже не работали и постепенно привыкали к пенсионному распорядку. Пока я жил с ними, мое присутствие, мои интересы занимали их, с моим отъездом ощущение одиночества усилилось, появилось много свободного времени, и это очень тяготило их. Я регулярно звонил им из Москвы по телефону, один раз в году во время отпуска проводил с ними неделю-другую. Отец вскоре начал писать мемуары на идише, в апреле 1962 окончил написание и вскоре предпринял неудачную попытку их опубликования в журнале «Советиш Геймланд». Как я уже говорил, мемуары увидели свет только через сорок лет в Израиле в переводе на русский язык. Мама помогала отцу при написании книги, он читал ей отрывки, и она напоминала ему события, которые им пришлось пережить в начале их совместной жизни. Мама с выходом на пенсию ещё чаще стала жаловаться на свои недомогания. В былые времена, когда мама ещё работала, она на летние каникулы выезжала отдыхать к морю или подлечиться в санаторий. Достать профсоюзную путевку на лечение было трудно, но в Москве у меня появилась возможность покупать путевки в хорошие санатории за полную стоимость, и я каждый год предоставлял ей возможность подлечиться, что, по её словам, помогало ей не болеть в течение года.

Сейчас, во время моих попыток найти работу в Подмосковье, она как раз проходила лечение в военном санатории для больных с сердечными заболеваниями. Каждую неделю я звонил по телефону папе домой, а маме в санаторий, и информировал их о состоянии дел с моим трудоустройством. Они были большими приверженцами идеи зацепиться за Москву, так как считали, что из столицы в Днепропетровск скорый поезд домчит меня в случае срочной необходимости за ночь, а в Сибири я буду полностью от них отрезан. Учитывая их интерес к проблеме, я детально описывал им все места, куда я направил свои документы, приводил подробности переписки и переговоров. В начале последнего моего звонка мама перехватила у меня инициативу и взволнованно, на одном дыхании рассказала, что в санатории она сидит во время еды за одним столом с пожилой интеллигентной супружеской парой из Москвы, что за прошедшие три недели она подружилась с ними, что они вместе ездят на экскурсии, слушают музыку, что у них совпадают вкусы, что замечательная певица Капитолина Лазаренко близкая подруга её друзей и многое другое. Но главное, на что она обращала мое внимание, что в этой паре Ксения уже вышла на пенсию, а её муж Константин, армянин по национальности, еще продолжает работать в городе Истра как раз в том электрическом институте, куда я направил свои документы и откуда я получил приглашение на встречу. Совпадение казалось странным, но, уточнив детали, мы убедились в достоверности информации. Когда я позвонил в санаторий на следующий день, то мама сказала, что во время беседы за обедом она выразила свою обеспокоенность по поводу моего трудоустройства, связанную с существующими ограничениями для евреев при приеме на работу, на что Константин ответил, что ничего подобного у них в институте не было и не может быть. Встречаются же такие наивные люди, — прокомментировала мама, -и добавила, что Константин предложил свою помощь. Он сказал, что на следующей неделе в понедельник он выйдет из отпуска, дал свой рабочий телефон и попросил, чтобы я позвонил хотя бы за день до собеседования. Ксения тоже успокоила маму, сказав, что Костя — влиятельный человек, проработал в этой системе 25 лет, а директор главного московского института Андрон его друг детства. Интрига с моим зачислением в институт закручивалась, как тугая пружина.

В кабинет директора на беседу со мной пригласили настоящее ассорти из представителей многих национальностей. С начальником отдела, русским парнем, который поддерживал мою кандидатуру, я встретился и побеседовал заранее, с армянином Константином – маминым знакомым по санаторию — я познакомился в его кабинете. Он взял мои статьи, сказал, что покажет их заместителю директора по науке, профессору, осетину по национальности, и вместе с ним придет на собеседование. Когда мы все уселись за длинным столом в директорском кабинете, начальник отдела кадров с украинским акцентом зачитал мои анкетные данные и заявление. Мой старый сосед по общежитию, который теперь уже работал в институте и передал мои документы на рассмотрение, успел мне сказать перед совещанием, прямо в приемной у директора, что кадровик утром побывал у директора и рекомендовал не брать меня на работу, так как число евреев сотрудников института превысило все разумные пределы. Наконец, белоруса-директора меньше всего интересовала и судьба нанимающегося на работу еврея, и научные задачи института, требующие привлечения высококлассных специалистов. Ему надо было до обеда смотаться на собственную дачу и полить помидоры в теплице, потому что жара стояла невыносимая. Что касается его отношения к евреям, то он не был антисемитом и считал, что они тоже люди и должны работать, но решение брать еврея на работу или нет, точнее ответственность за любое из этих решений на себя принимать не хотел. Когда я в двух словах рассказал о себе, русский, осетин, армянин с жаром выступили за то, чтобы взять меня на работу в институт. Возражений не было, и директор, выдержав паузу, попросил меня выйти и подождать в приемной. Когда я вышел, он обратился ко всем с просьбой оценить, так ли уж я необходим институту для решения плановых заданий, потому что Иван Александрович (так звали начальника отдела кадров) говорит, что наш лимит на прописку не беспределен, и, отдав лимит данному соискателю, мы в следующий раз просто не сможем принять более нужного специалиста. Все зашумели, утверждая, что я действительно необходимый для института специалист, и тогда директор протянул им мое заявление и попросил оставить на нем свое мнение. После всеобщего подписания, директор обратился к своему заму по науке Исмаилу Джанхотовичу и попросил его дописать, на какую должность он рекомендует меня зачислить, а затем вернул документ начальнику отдела кадров, дав устное указание оформить на работу. Все перешли в приемную, поздравили меня, а кадровик взял меня под руку и повел к себе в отдел. Мой предполагаемый оклад на должности старшего научного сотрудника превышал мою текущую академическую зарплату в два с половиной раза. Назавтра приказ о приеме меня на работу уже был готов, и вечером в честь этого события я устроил сабантуй в общежитии для моих друзей. Утром я отправил по почте директору Института теплофизики СО АН заявление с просьбой об увольнении и приложил покаянное письмо, в котором попытался как-то объяснить причину моего ухода из института и просил прощения у своих коллег.

Оглядываясь на последние месяцы активного поиска места работы в Подмосковье, вспоминая издевательские отписки чиновников, отсутствующее выражение их лиц во время отказа в приеме, извинения коллег, пытавшихся помочь мне, но не сумевших преодолеть антисемитское сопротивление, я понимаю, насколько велик был шанс остаться, как говорится, с носом. Я давно заметил, что в самых трудных ситуациях находятся славные, порядочные, принципиальные люди, способные отстаивать свои убеждения, которые в нужное время придут на помощь. По опыту моей жизни я не имею права жаловаться — мне всегда везло на таких людей. Вот и в этот раз — позитивным результатом своих поисков работы я обязан тому, что живу в окружении благородного человеческого сообщества. Итак, переломный момент в моей биографии наступил — московский академический период научной деятельности окончился, место работы изменилось, иными должны были стать и мои занятия. Каковы будут результаты моего труда в прикладном научно-исследовательском институте, где сущность и формы представления проектов радикально отличаются от академических? Как правило, ученые и инженеры во всем мире через 10-15 лет меняют направление исследований, форму занятости, переходят из одной промышленной фирмы в другую, и т.п. Эти переходы отражают рост профессионализма, изменение научных интересов, желание поменять регион проживания. Эти личные предпочтения считаются нормой и приветствуются в свободном обществе, так как являются признаком развития человека. В этом смысле мой переход на проектную работу, расположенную в изумительном природном заповеднике, находится в общечеловеческом тренде. За время трудовой деятельности я сменил педагогическую работу в высшем учебном заведении на исследовательскую в институте АН, и сейчас переходил на инженерную деятельность. Однако, обусловлены мои перемещения были не моими предпочтениями, повышением квалификации, сменой интересов или охотой к перемене мест, а были они связаны с преодолением преследований и запретов, непрерывно создаваемых государственной антисемитской системой.

Мои друзья по Черемушкинскому общежитию называли институт, в который я устроился на работу, шарагой. Слово «шарага», означающее учреждение, не вызывающее доверия, обрело в Советском Союзе ещё один смысл в виде разговорного названия Научно-Исследовательского Института или Конструкторского Бюро (НИИ или КБ) тюремного типа. Подобные НИИ и КБ подчинялись органам внутренних дел, и работали в них осужденные учёные, инженеры и техники. Через шарашки прошли многие выдающиеся советские учёные и конструкторы. Основным направлением их деятельности была разработка военной и специальной техники. Множество новых моделей вооружений в СССР были созданы заключёнными шарашек. В дальнейшем значение термина «шарашка» расширилось, и в обиходе люди моего поколения уже применяли это слово при обозначении зарытого исследовательского или проектного учреждения, занимающегося оборонными или другими секретными проблемами. Насколько я знаю, ВНИИЭМ, строго говоря, не был шарагой, потому что не использовал труд заключенных, но по тематике, по закрытости, по размаху проводимых работ относился к шарашкам, хотя это и было первоклассное, прекрасно оборудованное и укомплектованное высокопрофессиональными кадрами исследовательское и проектное учреждение. Поэтому, когда я называю мой институт шарагой, то вкладываю в это слово ласкательный и уважительный смысл – ведь я проработал в Истринском институте 28 лет. Следует признать, что Истринский филиал ВНИИЭМ во всех отношениях — административном, научном, финансовом — зависел от головного института, и это подчиненное положение сохранилось до сих пор.

На момент моего поступления на работу научная и производственная деятельность, тематика проводимых работ и перспектива развития обоих институтов определялась директором ВНИИЭМ Андроником Гевондовичем Иосифьяном, который был крупнейшим советским учёным в области электротехники, был одним из основоположников советского ракетостроения и космонавтики. По определению отца советской космонавтики Сергея Королёва, Иосифьян являлся просто «главным электриком всех ракет». А другой советский конструктор ракетно-космических комплексов из моего родного Днепропетровска, академик М. Янгель, в шутку называл его «верховным электрикосом всех армян» (по аналогии с «католикосом всех армян»). А.Г. Иосифьян относился к плеяде ученых, изобретателей и конструкторов, связанных с военной техникой, которые в те времена были строго засекречены. Его имя долгие годы скрывали от общественности, так что даже свои теоретические публикации он вынужден был подписывать псевдонимом «профессор И. Андронов». Успешно обеспечив космические ракеты электротехнической аппаратурой Иосифьян пожелал создать собственный спутник Земли, получил разрешение и осуществил свою мечту, самолично запустив на орбиту (с северного космодрома Плесецк) свою уникальную космическую электротехническую лабораторию — спутник «Омега», который в отличие от его предшественников, использующих для ориентации газореактивные двигатели, был снабжен трехосной электромеханической системой ориентации с питанием от солнечных батарей. С этого времени создание космических аппаратов гидрометеорологического направления, аппаратов для мониторинга окружающей среды из космоса, аппаратов для фундаментальных научных исследований стало на долгие десятилетия важным видом деятельности ВНИИЭМ и его филиалов. Для лучшего понимания свойств космического пространства и поиска новых возможностей их использования для практических целей Иосифьян организовал научный семинар по физике космоса, который возглавил профессор Кирилл Петрович Станюкович, приглашенный директором на работу специально для этой цели. Я сразу же включился в работу семинара вместе с десятком остепенившихся и не остепенившихся аспирантов — физиков из МГУ, которых Андроник Гевондович также принял на работу в Истринский филиал, используя лимит на прописку. Работали мы, разумеется, в головном институте, и под расписными сводчатыми потолками Юсуповского дворца постигали закономерности космического пространства. К.П. Станюкович был человеком исключительной одаренности и загадочности. Когда он появился во ВНИИЭМе после смены десятка других мест работы, за ним тянулся таинственный шлейф автора очень глубокой фундаментальной монографии по теории взрыва, оригинальных идей в области гравитации, шлейф, украшенный чьей-то эпиграммой:

Я — гений Станюкович,
Я к трудностям привык,
Передо мной Зельдович
Склонился и поник.

Если учесть, что Яков Зельдович был самым засекреченным академиком, главным теоретиком термоядерного оружия, то стишок получился далеко не шуточным. Кирилл Петрович человеком был подвижным, резким в движениях и высказываниях, стригся «ёжиком», поэтому выглядел, как зэк, недавно выпущенный из тюрьмы. Характер имел отвратительный, ругался со всеми, кто попадалось ему на пути, с коллегами, учениками, но особенно любил ссориться с начальством. Комната, где мы работали, находилась рядом с его кабинетом, и через всегда приоткрытую дверь я часто слышал, как он конфликтует по телефону:

— Вы знаете, батенька, кто Вы такой? Вы — интендант от науки… Нет, Вы – интендант от инфантерии. Ать-два, Ать-два, Ать-два… Нет, вы — не начальник отдела, вы — не профессор, вы — держиморда, Вам только сапожным складом управлять. Вы говорите, что Ваш шеф — почти академик, заблуждаетесь, милейший, Ваш шеф сможет стать действительным членом только тогда, когда его член станет недействительным! Ха! Ха! Ха! Вот так-то, любезнейший!

И далее продолжал беседу в такой же оскорбительной манере. В такие моменты предмет спора его более не занимал, а интересовала только сама перепалка. Разумеется, скандалил он не всегда, а в процессе обсуждения научно-технических задач был корректен и остроумен. Несмотря на большие заслуги, его в Академии Наук за строптивость несколько раз проваливали на голосованиях, лишали званий и заслуг. Упомянутый семинар по космической физике под его руководством проработал несколько лет, подпитываемый кипучим энтузиазмом Иосифьяна. Время тогда было романтичное, как сейчас говорят, время первых, начало космической эры, новые аспекты открывались в космосе для исследователей и разработчиков. На заседаниях семинара обсуждались разнообразные космические проблемы. Темы, важные для проектирования, выносились на совет главных конструкторов отдельных систем спутника, совещание вел Главный Конструктор метеоспутника А.Г. Иосифьян в своем кабинете. Кабинет директора располагался во дворце Юсупова справа от парадного входа, помещение почему-то предназначалось для прислуги, но представляло собой просторный зал с декорированными стенами и высоким потолком, который был расписан пышнотелыми рубенсовскими женщинами каким-то известным русским художником. Достаточно серьезно обнаженные красавицы, витали в полете, скудное одеяние также полоскалось за ними по небу, оставляя большую часть их телес неприкрытой. Во время семинара не только я, многие его участники не могли себе отказать в удовольствии полюбоваться мастерством живописца. Тем не менее именно меня однажды пожурил Андроник Гевондович, обронив шутливо в конце заседания: «Фред, прекрати глазеть на голых баб». Когда я в очередной раз проштрафился, то уже немного освоившись и осмелев, я на замечание ответил, что наблюдение за летающими девушками помогает мне постигать тайны космического полета.

В кабинете Иосифьяна на заседаниях, посвященных принципам создания метеорологического спутника, я часто принимал участие в качестве эксперта. В процессе проектирования космического аппарата для каждой служебной системы — системы энергопитания, ориентации, связи, телеметрии и других — рассматривались различные компромиссные решения, и здесь, на совете главных конструкторов определялась и утверждалась оптимальная версия. Я участвовал в разработке системы терморегулирования, выпуске эскизного проекта и его защите на заседании совета. Руководила этой работой жена Андроника Гевондовича — Таисия Сергеевна, женщина лет сорока-сорока пяти, высокого роста, стройная и подтянутая. Она имела колоссальный инженерный опыт в тепловом проектировании электрических машин, говорила негромко, но уверено, и я уверовал в правильность предложенного ею решения, провел массу расчетов и при завершении работы стал уже её правой рукой. Наша система отличалась исключительной простотой, в качестве теплоносителя использовался газ, которым был наполнен спутник, для оборудования спутника обеспечивались комфортные условия при полете на любых орбитах. В конкурирующем проекте использовался специальный жидкий теплоноситель, по нашему мнению, их система была неоправданно тяжелой, дорогой и ненадежной. Проектом руководила амбициозная дама, которую Иосифьян пригласил в институт на работу из КБ С.П. Королева. Поскольку один из проектов выполнялся женой Иосифьяна, и он опасался, что его могут обвинить в предвзятости, то проекты детально сравнивались на заседаниях в кабинете с разрисованными потолками в течение двух дней, участвовал независимый эксперт, который, как и другие голосующие члены совета, высказались в пользу нашего проекта. Наша команда ликовала, Таисия Сергеевна в институтском буфете за свой счет угостила всех шампанским, чашечкой кофе и пирожным. А в конце квартала мы получили достойную денежную премию.

В это же время произошел смешной эпизод, связанный с разработкой электромагнитной системы для сброса кинетического момента спутника. Работы ВНИИЭМ в космосе по использованию взаимодействия электрических токов с магнитным полем Земли признаны пионерскими, а магнитные системы, созданные в соответствии с изобретениями сотрудника института и моего друга Рудольфа Бихмана, до сих пор применяются на большинстве космических аппаратов, также, как и технологии изготовления магнитных катушек, длительное время успешно выдерживающих полет в открытом космосе. Так вот, в процессе разработки магнитной системы решили провести демонстрационный эксперимент на поверхности Земли, подтверждающий воздействие земного магнитного поля на контур с током. Спроектировали крестовину из деревянного бруса с подставкой, напоминающую распятие в натуральную величину. По контуру крестообразной части проложили несколько витков электрического провода, и заказали изготовление макета в Истринском филиале, благо здесь уже вовсю действовала отменная столярная мастерская. Нормальных дорог на территории института тогда ещё не было, пространство вокруг главного корпуса представляло сплошное грязевое поле, и чтобы пройти по нему, надевали высокие резиновые сапоги и накидывали на себя брезентовый плащ. В таком наряде с трехметровым крестом на спине грузчик начал двигаться в направлении лабораторного корпуса, где готовились испытания макета, привлекая необычностью переносимого груза внимание все большего числа сотрудников института. Когда заместителю директора по режиму доложили о происходящем — он, прихватив двух вооруженных пистолетами служивых, быстро двинулся наперерез ничего не подозревавшему нарушителю спокойствия. Своим грозным видом и окриками замдиректора заставил грузчика остановиться, для безопасности оставил охранников на расстоянии, приблизился к грузчику и потребовал объяснений. Нехотя опустив крест на землю, носильщик предъявил накладную с печатью, где рукой начальника столярки было написано: «Секретное изделие №3. Крест для профессора Станюковича». Вокруг группы с распятием собралась набольшая толпа зевак, и инцидент с «Крестом для профессора Станюковича» стал достоянием гласности и циркулировал в кулуарах на презентации магнитной системы, как забавный анекдот.

Вообще-то, всевозможные демонстрации достижений и приезды именитых гостей всегда являлись источником курьезов и забавных случаев. Помню первое представление электромобиля Андрею Кириленко — члену Политбюро ЦК КПСС при режиме Л.И. Брежнева. В центре огромной территории ФВНИИЭМ заранее подготовили заасфальтированную площадку, на которой установили работающий макет электромобиля, выполненный на базе корпуса популярной в то время машины «Жигули». Оба капота были открыты, обнажив внутреннее оборудование представляемой модели. Пояснения давал начальник отдела, где разрабатывалась модель, а роль стендистки выполняла сотрудница отдела Нина — яркая женщина лет тридцати, хорошо сложенная с упругими привлекательными формами. Конечно, её внешность нельзя было назвать модельной, как это сейчас понимается для стандартных высоких девушек, но так, как она выглядела на презентации, в обтягивающей бёдра юбке, с ярким макияжем, в импортных туфлях на высоченных каблуках, она для настоящих мужиков была намного привлекательней, чем модные тощие вертихвостки. В Советском Союзе представительский легковой автомобиль высшего класса ЗИЛ часто использовали члены правительства и других властных структур, поэтому в народе такие машины называли «членовозами». Именно в таком лимузине на нашу площадку въехала вельможная персона со своей свитой. Высадившись, они окружила электромобиль, выслушали пояснения, и, когда распорядители отвели гостей на безопасное расстояние, появилась улыбающаяся Нина, помахала всем рукой, закрыла капоты машины и, эффектно показав свои стройные ноги, уселась на место водителя. Через несколько секунд электромобиль не спеша тронулся, набрал скорость и, завершив на глазах гостей путь по кругу, вернулся на место стоянки. Из машины буквально выпорхнула Нина, показала руками, что горловина для заливки бензина у машины отсутствует, и вновь щедро улыбнулась, Публика захлопала и тогда Кириленко, кивнув на Нину, спросил у рядом стоящего директора, кто выполнял роль водителя, и директор ответил, что она старший инженер, специалист по аккумуляторам. Подумав, Кириленко спросил, не может ли товарищ инженер показать, удобно ли сидеть не только на водительском, но и на пассажирском месте, рядом с водителем? Когда Нине передали просьбу руководителя делегации, она быстро обошла машину, открыла дверку, лихо водрузила свою задницу на сидение, приподняв повыше ноги, втиснулась внутрь и захлопнула дверь. Спустя минуту, она уже стояла возле машины и поднятым вверх большим пальцем правой руки докладывала комиссии, что у неё нет претензий к пассажирскому месту.

Кириленко, чувствовалось, увлекся электромобильной тематикой и хотел немедленно подобным же образом исследовать удобство задних сидений машины, но ему намекнули, что до обеда остался один час времени, а проинспектировать необходимо еще состояние разработки спутника и работу системы энергопитания атомной подлодки. Забота о делах государства пересилила легкомысленные увлечения, комиссия уселась в «членовоз» и машина осторожно повезли их к испытательному корпусу. Тогда Кириленко был вторым лицом во власти, ближайшим другом вождя, сейчас он вызывает только жалость. Через год после визита к нам в институт его накрыла глубокая и чрезвычайно быстрая волна маразма, он пытался не признавать этого, но, когда Председатель КГБ Юрий Андропов все же убедил его, что пришло время подать заявление об уходе, он признался, что разучился писать, и попросил Андропова написать черновик заявления, а потом целый день переписывал его своим почерком. Его лишили всех постов, оставив право вести заседания комиссии по промышленности. На очередном заседании, подчеркивая свою лояльность власти, он отметил, что всегда действовал вместе с дорогим Леонидом Ильичом Брежневым… Он хотел произнести: «в унисон», но, увы, склероз — забыл, и изрек: «в унитаз». Не заметив оговорки, он, не останавливаясь, дочитал по бумажке свой спич до конца. Ему запретили где-либо появляться или выступать, но разрешили по просьбе Брежнева сидеть в доме ЦК на Старой площади в кабинете, не покидая его.

Мне довелось быть свидетелем еще одного забавного случая во время посещения Монтажно-испытательного комплекса (МИКа) какой-то высокой правительственной делегацией. МИК предназначался для проведения работ со спутниками типа «Метеор». В институте недавно завершили создание Автоматизированной системы проверок спутника (АСПС), которая позволяла без участия оператора, автоматически производить по программе всевозможные манипуляции с оборудованием внутри спутника, подтверждающие его работоспособность. МИК находился в помещении с высоким застекленным потолком, обеспечивающим яркое освещение в дневное время; в центре зала было выполнено углубление, в котором размещался сам спутник; на стене здания располагался балкон, с которого хорошо просматривалась внутренность зала; на полу, недалеко от спутника, находился главный экспонат сегодняшней презентации – наполненные электронными блоками стойки АСПС, на наружных панелях которых вспыхивали и гасли многочисленные цветные лампочки и индикаторы. Штатный спутник, проходящий испытания, расчехлили и подсоединили к АСПС, возбужденные разработчики системы проверок в белых халатах суетились возле АСПС, устраняя какие-то недостатки. Машина с делегацией уже была в дороге, когда во всем районе, прилежащем к институту, произошло отключение электричества. Доложили «Туда» и через некоторое время начальник МИКа получил указание «проводить испытания спутника без подачи питания» и готовиться к встрече гостей.

Начальник МИКа был человеком бывалым, поэтому абсурдное предписание не повергло его в панику. Первым делом он поднялся к себе в кабинет и сменил рабочую одежду на атласный элегантный представительский костюм, в котором он в 1966 году сопровождал президента Франции Шарля де Голля на космодром Байконур на запуск метеорологического спутника. Это был первый случай, когда руководитель иностранного государства допускался на основной стартовый полигон страны. Визит де Голля считали историческим, а свой костюм начальник МИКа считал амулетом, приносящим удачу. В этом неотразимом костюме начальник МИКа зашел в буфет института, который легко переоборудовался в небольшой зал для приема гостей, и заказал обед должного уровня для членов делегации и сопровождающих их сотрудников ВНИИЭМ. Спустившись в МИК, он приказал передвинуть шкафы АСПС немного назад, а на их место поставить две стойки другой контрольной системы, которые были укомплектованы аккумуляторами и во внешнем питании не нуждались. Когда испытательные стойки выкатили и включили, то их светящиеся элементы на панелях загорелись и забегали, как лампочки на елке. Мягкие кресла для гостей почистили от пыли и поставили на балкончике, откуда спутник было видно хуже всего. В дополнение к разработчикам АСПС, на испытательное поле вблизи спутника ввели еще десяток сотрудников в оранжевых халатах. Начальник МИКа поднес к губам ручной мегафон и прокричал: «Начинаем испытания», и все присутствующие в зале пришли в движение, имитируя кипучую деятельность, якобы связанную с проверкой спутника. В этот момент позвонили и сообщили, что гости прибыли. Не выпуская из рук мегафона, начальник МИКа вышел к ним на встречу, галантно поприветствовал, пригласил посмотреть реальные автоматизированные испытания спутника и проводил их на балкон. После того, как делегация разместилась в креслах, шоу продолжилось. Поднявшийся на балкон руководитель разработки АСПС давал по ходу представления пояснения, какие проверки спутника проводятся, но уже через пять минут секретарь директора пригласила гостей в кабинет Иосифьяна, мотивируя это тем, что Андроника Гевондовича срочно вызывают на Старую площадь, а он очень хотел встретиться с членами делегации. Гости спустились с балкона, поблагодарили начальника МИКа за демонстрацию и на этом шоу завершилось. В результате визита были списаны все расходы по созданию АСПС, получено финансирование на разработку будущих систем наземного контроля спутников, а участники шоу все без исключения в конце квартала получили повышенную премию. Таким образом, впервые в мировой практике были проведены испытания спутника «без подачи питания».

Подобные образцы словотворчества часто появляются в средствах массовой информации (СМИ); пытаясь навязать адресату свою точку зрения, СМИ часто жонглируют словами и искажают восприятие происходящего. В народе подобные подтасовки всегда высмеивались как, например, в анекдоте, в котором о победе американского президента США в соревнованиях по бегу между Н. Хрущевым и Д. Кеннеди в советских СМИ сказано, что «американский президент прибежал предпоследним». Аналогичное манипулирование понятиями можно привести, цитируя сообщение ТАСС о запуске в Советском Союзе нового спутника серии «Метеор». Этот спутник являлся серьезным продвижением вперед среди космических аппаратов, производящих съемку в целях метеослужбы, и поэтому его предстоящий запуск широко освещался в печати. Однако, как бы ни было совершенно проектирование и изготовление космической техники, какими бы строгими ни были наземные испытания, отказы в полете неизбежны. В данном случае причиной потери спутника явилась примитивная небрежность. Система ориентации спутника успокаивает его после запуска и устанавливает одну из его осей по направлению на центр Земли. Одним из приборов, которые управляют системой ориентации, является датчик угловых скоростей, который измеряет скорость и направление вращения спутника. Ошибка электромонтажника при сборке аппарата состояла в том, что он перепутал концы датчика, и датчик показывал направление вращения противоположное действительному, а система ориентации вместо того, чтобы успокаивать спутник еще больше раскручивала его. Такой хаотически кувыркающийся спутник, естественно, не мог выполнять свою главную задачу — съемку земной поверхности. Какая-то второстепенная аппаратура на спутнике, возможно, работала, и «наверху» решили утрату спутника не признавать. В те годы было принято не информировать общественность в тех случаях, когда правда была неудобной. И тогда в результате манипуляций в области российской словесности в ТАСС родился перл, который я воспроизведу с небольшими сокращениями: «В соответствии с объявленной программой… в Советском Союзе успешно произведен запуск метеорологического спутника нового поколения. Спутник запущен на расчётную орбиту… Все системы спутника работают нормально. Отмечены несущественные отклонения в работе системы ориентации, однако в некоторые моменты времени спутник ориентирован на центр Земли с точностью, даже превосходящей заложенную в проекте». По существу, эта информация очень похожа на рекламный каламбур о золотых, красивых, но неработающих часах, стрелки которых один раз в сутки показывают самое точное время в мире. Надо сказать, что космос стал привлекательным объектом для пропагандистских манипуляций, например, в области религии. Если раньше Никита Хрущев в целях пропаганды атеизма спрашивал у Юрия Гагарина, не встретил ли он в космосе бога, и тот отвечал: «Никак нет», то в наши дни демагогическая риторика круто изменилась. Говорят, что в одном директивном документе, выпущенном недавно генералом из Роскосмоса, было записано, что, ежели освященный спутник не вышел на орбиту, значит, он грешен и нечего ему делать на небесах.

Я немного увлекся и отклонился от темы, поэтому возвратимся к вопросу о моей адаптации к условиям, существовавшим в отраслевых институтах. Мои коллеги, помогавшие мне при устройстве на работу в Истре, давали мне понять, что должность, на которую я зачислен, имеет серьезные перспективы. И действительно, не прошло и года, как мне предложили занять должность начальника лаборатории. Разумеется, этому предшествовала напряженная работа, удачные идеи, завершенные разработки, формирование коллектива. Думаю, что моему успешному росту помогли два важных принципа, которые я почерпнул у Иосифьяна в первые месяцы совместной работы. Базовым научным кредо Андроника Гевондовича было убеждение, что в любой разработке необходимо «доводить идею до железа». Он считал, что настоящая наука дает плоды только тогда, когда она тесно связана с техникой и производством. Ученый нашел такие организационные формы проведения работ, которые обеспечивали четкое прохождение научных идей по всему циклу, вплоть до практического использования конечного продукта. Весь этот цикл он называл научным производством, и важным в конечном счете для него был технический и технологический результат. В годы войны его продукция испытывалась на полигонах и сразу же переправлялась на фронт. Эти же принципы Иосифьян исповедовал при создании космической техники, считал обязательным изготовление рабочих изделий для космоса, проведение их испытаний и передачу военному представителю образцов, пригодных для работы в космосе.

Другой его важный принцип относился к разработке составных частей спутника, жизненно необходимых для успешной работы в космосе и отсутствующих в номенклатуре приборов, выпускаемых в данный момент отечественной промышленностью. Если оказывалось, что их невозможно заказать специализированным изготовителям из-за сложности приборов или из-за консерватизма и трусости самих изготовителей, то Иосифьян не боялся браться за разработку нового для нашего института вида аппаратуры и всегда с блеском справлялся с заданием. В результате такого подхода большая часть оборудования разнообразного профиля для Иосифьяновских спутников была создана собственными силами — инженерами ВНИИЭМ. Ознакомившись с потребностями спутников в оборудовании, я убедился, что оптическое приборостроение не справляется с запросами космических фирм. Дело в том, что в космосе для определения положения в пространстве широко используются излучения небесных тел: Солнца, Земли, Луны и планет. Оптические датчики на спутниках получают это излучение, обрабатывают и выдают электрические сигналы. Датчики в зависимости от космической миссии, от орбиты имеют разную точность, поле зрения, массу, энергопотребление. Для спутника «Метеор» необходим был целый набор подобных устройств. В отделе кадров Истринского филиала я нашел еще несколько человек, имеющих образование по оптике, и мы перешли на работу в отдел, который производил, испытывал, предъявлял военному представителю электронные блоки для использования на спутнике, готовом к запуску на орбиту. В нашей группе мы быстро развернули испытания уже готовых солнечных датчиков системы ориентации; для калибровки и настройки датчиков в лабораторных условиях создали оборудование, имитирующее солнечное излучение, и вскоре представили штатный образец датчика, годный к полету. «Метеоры» в это время запускались часто, по несколько штук в год, солнечных датчиков требовалось много, члены моего коллектива крутились, как белки в колесе, настраивали датчики, испытывали, устанавливали на спутник, испытывали в составе спутника на полигоне, на стартовой позиции, отслеживали работу датчика в полете по телеметрии. В институте к ребятам относились с уважением, лаборатория приобрела свое лицо, расширилась за счет испытателей, механиков, электриков. Одновременно с выпуском готовой продукции, испытывались разработанные по нашим идеям макеты новых датчиков для определения положения Солнца с уникальными масками, кодирующими положение солнечного пятна в двоичном коде Грея. В дальнейшем в полете побывало несколько измерителей точного положения Солнца, в том числе один такой датчик был установлен на геостационарном спутнике «Электро», созданном в нашем институте, и именно этот датчик спас спутник в критический момент, когда отказали датчики угловых скоростей, обеспечив спутник данными о его курсовой ориентации.

Одновременно моя лаборатория поставляла солнечные приборы, предназначенные для управления приводами панелей солнечных батарей с целью поворота поверхностей батарей по направлению на Солнце. ВНИИЭМ создавал приводы солнечных панелей для многих спутников, запущенных в Союзе, и заказчики предпочитали получать приводы вместе с солнечным прибором. Заказов было много, и мы были вынуждены выпустить унифицированную конструкцию солнечного прибора для приводов. Один из таких датчиков эксплуатировался с панелями, размещенными на военном геостационарном спутнике, подвешенном над Америкой в начале семидесятых годов и производящем непрерывную съемку важных объектов потенциального врага. В системах ориентации спутников, у которых одна из осей направлена на Землю, используются построители местной вертикали, определяющие направление на центр Земли по тепловому излучению нашей планеты. Как правило, подобные приборы представляют собой сложные и громоздкие конструкции с вращающимися или вибрирующими узлами, обеспечивающими просмотр лимба Земли. Мы разработали оригинальный построитель вертикали, статический, без движущихся элементов, используя последние достижения электронной техники, такие, как полупроводниковые германиевые модуляторы инфракрасного излучения, конические отражательны элементы, быстродействующий приемник теплового излучения. Прибор успешно прошел летные испытания на борту спутника «Природа».

Последняя крупная работа, выполненная мною в Истре, связана с получением из космоса изображений земной поверхности в дальнем инфракрасном диапазоне спектра 14-16µ, на который приходится максимум теплового излучения Земли. Подобные снимки являются востребованными и метеослужбой, и разведчиками природных земных ресурсов, и оборонным ведомством. Однако, создание бортовой съемочной аппаратуры, обеспечивающей качественные инфракрасные изображения, до сих пор представляет большие технические трудности. Нам удалось, оснастив аппаратуру самой совершенной электроникой, решить эту комплексную проблему с привлечением возможностей Казанского оптико-механического объединения. При этом мы использовали высокочувствительные приемники инфракрасного излучения, разработанные в Институте прикладной физики (Москва), впервые применили на борту охлаждение приемника до температуры жидкого азота 77К, создаваемой с помощью микрокриогенной машины, выпускаемой Омским объединением «Микрокриогенмаш». Инфракрасные сканеры успешно работали на нескольких спутниках серии «Метео-3» и поражали потребителей высоким качеством получаемых изображений. По этому поводу я даже написал книжицу «Методы инфракрасного зондирования Земли из космоса» и опубликовал её в серии «Космонавтика» общества «Знание». Теперь наш директор, представляя меня, ревниво говорил: «Я – читатель, а он — писатель». Директор оказался абсолютно прав, уловив мою наследственную предрасположенность к писательству: я действительно вскоре опубликовал еще одну научно-популярную брошюру по злободневной космической проблеме, а в дальнейшем продолжил написание книг научного содержания. Упреждая события, на следующей странице я представил коллаж из обложек некоторых книг, изданных мною на протяжении жизни. К слову, общее количество моих статей, опубликованных к моменту выхода на пенсию в ведущих научных журналах и сборниках, я думаю, превысило сто наименований. Отмечу, что все новации в рамках работы по инфракрасным съёмкам из космоса, так же, как и технические решения по выполненным разработкам солнечных датчиков и построителя вертикали защищены авторскими свидетельствами (не менее двадцати полученных свидетельств), К сожалению, все эти изобретения закрытые, ни прочитать, ни посмотреть, ни сослаться на них невозможно и, по-видимому, навсегда, хотя нищенские гонорары за внедрение изобретений в изделия, выпускаемые ВНИИЭМ, мы получили. Подводя итог Истринскому периоду моей трудовой активности, хочу отметить, что это был период плодотворный, насыщенный творческим взаимодействием со многими талантливыми людьми, научными и техническими коллективами. Благодаря новизне задач, чрезмерной сложности и разнообразию бортового оборудования, приходилось при выполнении работы общаться с институтами, конструкторскими бюро, предприятиями, разбросанными по всей стране.

Личные встречи, деловые контакты, выезды для проведения переговоров, для контроля состояния разработок, проведение совместных испытаний, поездки на стартовые позиции для запуска спутников заставляли меня постоянно перемещаться, Мне пришлось посетить множество мест в разных регионах Советского Союза. Если бы я составил перечень городов, в которых мне довелось побывать в этот период, то думаю, что получился бы солидный список на несколько страниц. Каждая из таких поездок, помимо целевой нагрузки, содержала и приключенческую составляющую, поскольку обустройство на новом месте было непредсказуемым. Приезжих поселяли в общежитиях, на частном секторе, в служебных квартирах — театральные и музыкальные гастролеры хорошо помнят это время. Гостиницы в больших городах скопировали сервис, присущий молодежным общагам, мне он напоминал обслуживание в «Доме колхозника», построенном в Днепропетровске сразу после войны рядом с Центральным рынком. В один номер поселялось не менее четырех человек, туалет был общественным, постельное белье меняли один раз в неделю, повсюду грязь, в комнатах — холод, в кроватях — насекомые, хамское отношение персонала и другие прелести. Постепенно сеть гостиниц расширилась и качество обслуживания улучшалось в связи с запросами туристической отрасли; сервис начал ориентироваться на западные нормы, существенно опережавшие советские уровень. К тому периоду времени, на который приходятся мои активные вояжи по стране, один остроумный конферансье, выходя на сцену, перед очередным номером сообщал зрителям, что в Нижневартовске начала прием гостей новая пятизвездочная гостиница; в ней пока отсутствует горячая вода, но, когда её подключат, отель может стать десяти звёздочным. Гостиничную школу жизни я, к счастью, прошел в облегченном режиме, поскольку иногда пользовался ведомственным жильем, например, на космодромах в Плесецке и Байконуре, при командировках на крупные предприятия оборонной отрасли, владеющие отдельными помещениями для проживания гостей.

Разумеется, не миновали меня ночевки в привокзальных и аэродромных гостиницах, студенческих общежитиях, но вот о некоторых запомнившихся мне местах кратковременного проживания я хочу рассказать отдельно.

Не могу забыть одну из первых командировок в тогда ещё Ленинград, на которую я прибыл вместе с моим покровителем, армянином Костей, с которым я ранее уже знакомил читателя. С самого начала нашей поездки Костя настаивал на том, что проживать мы должны в гостинице «Англетер». Я знал, что цена проживания в такой фешенебельной гостинице очень высока, и бухгалтерия ни за что не согласится оплатить нам такую роскошь, но Костя пообещал после возвращения этот вопрос уладить. Администраторша, лучезарно улыбаясь, на нашу просьбу о заселении предложила свободный двухместный номер-люкс. Размер ежедневной оплаты ошеломил меня, но Костя передал ей наши паспорта, и уже через несколько минут мы оказались в царских хоромах: мраморные стены, барельефы, повсюду позолота, высоченные расписные потолки, две кровати, думаю, три на три метра каждая с невероятными покрывалами, многочисленные зеркала — такой богатый и просторный гостиничный номер я видел впервые. Когда мы через некоторое время спустились вниз, поблагодарили администраторшу, то она по моей просьбе согласилась показать нам номер, в котором, как тогда считалось, повесился Сергей Есенин. Внутрь номера мы не заходили, но с порога осмотрели помещение, напоминающее наши гостиничные апартаменты; минутой молчания почтили память великого поэта, ставшего жертвой бесчеловечного режима. Еще в более комфортабельных условиях я поселился через много лет во время моей первой зарубежной служебной командировки в город Гамбург, Германия. В отеле «Марриотт», в котором проживала наша делегация, были помещения, безупречно отделанные и украшенные, и такое внимательное, почтительное отношение к постояльцам, какого я никогда более не наблюдал.

Но самое сильное впечатление на меня произвела командировка в Красноярск на конференцию, где планировалось мое выступление с докладом. Конференция проходила на речном пассажирском теплоходе, который за время конференции прошел по Енисею расстояние от Красноярска до Дудинки и обратно. В стране была хрущевская оттепель, и мы были первыми не имеющими отношения к ГУЛАГу людьми, посетившими Норильский никелевый комбинат, на котором работали в основном заключённые. Событие было настолько необычным, что роль гида при нашем знакомстве с городом выполнял начальник планового отдела комбината. Во время плавания сделали несколько остановок; в Туруханске, например, посетили дом-музей Сталина, в котором будущий усатый вождь в начале века отбывал ссылку; внутри музея — обстановка, экспонаты, пояснения экскурсовода — все ещё оставалось по-прежнему: подтасовки, раболепие и страх, как в годы его правления. В самом Красноярске мы побывали на разворачивающейся стройке ГЭС; со смотровой площадки полюбовались величием и красотой края, далеко внизу увидели котлован будущей электростанции; тогда мы поразились фантастичности строительных замыслов, но уже в 1967 году первый блок станции дал ток. Надолго запомнил я эту удивительную служебную командировку с проживанием в одноместной каюте, научными заседаниями в оборудованных салонах, с вечерними прогулками по палубе теплохода.

Завершая повествование о важности условий временного проживания в жизни, приведу курьез, случившийся со мной при заселении в центральную гостиницу Еревана. Я прилетел в командировку поздно вечером, усталым и измученным переносами вылета и другими дорожными неудобствами. Ереванский институт, в который я прилетел для переговоров, забронировал мне номер, но администратор сказал, что брони он не нашел, мест свободных нет, что можно подождать, пока освободится номер, но шансов мало. На все мои увещевания, что я прибыл для решения важных научных проблем, что мне необходимо отдохнуть перед совещанием, что я пожалуюсь президенту Армянской Академии Наук В.А. Амбарцумяну, с которым я действительно был знаком, администратор никак не реагировал. Я отошел от него в лобби и в ожидании сел в кресло напротив его окошка. К нему непрерывно обращались гости, выезжали и въезжали, но на все мои повторные обращения он решительно отрицательно качал головой. После нескольких часов ожидания, присмотревшись к работе администратора, я обнаружил, что ключи от номера получают только те просители, у которых в передаваемом паспорте находилась бумажка, которая затем, как в цирковом фокусе, куда-то исчезала. Положение было безвыходным. Вложив купюру в свой паспорт так, чтобы краюшек её был виден, я всунул голову в окошко, всучил ему мой паспорт, приговаривая, что меня необходимо заселить немедленно. Купюра мгновенно скользнула в приоткрытый ящичек стола, а безразличное выражение его лица быстро сменилось на радушное. Вероятно, номинал купюры показался ему убедительным аргументом, и он громко заговорил с сильным армянским акцентом.

— Конечно, дорогой, конечно, немедленно поселим тебя. Почему ты мне сразу же не сказал, что ты профессор? — пожурил он меня и продолжил, — Зачем нам беспокоить мирового астрофизика Виктора Амазасповича? Пусть отдыхает, мы мигом всё сделаем.

Документы он оформил молниеносно, вручил мне ключ от номера и проводил до лифта. Я шел по коридору к номеру и не мог понять, откуда администратор узнал имя и отчество, область исследований известного ученого? Описанный эпизод остался первым и последним случаем, когда я дал взятку должностному лицу.

Занимаясь космосом, меня очень занимало само общение с летательными аппаратами в процессе проведения их испытаний и эксплуатации на орбите. В обмене информацией по каналам связи со спутником, парящим высоко-высоко, виделось мне что-то мистическое, потустороннее, особенно в начале моей космической карьеры. Обычно от меня требовалось, из скудной телеметрической информации, полученной с борта спутника, и знаний о бортовых системах и их взаимодействии, установить, что же там наверху произошло, распутать всю цепочку событий, приведших к неожиданному результату. В случае отказа определить, какое нештатное поведение оборудования виновно в поломке, какие меры необходимо принять, какие команды следует отдать спутнику для устранения дефекта. Все это приходилось делать, находясь под прессингом руководства, которое, защищая честь мундира, всегда обвиняло во всех бедах смежников. Говорили, что мне чаще, чем другим, удавалось разгадывать подобные космические ребусы и ограждать институт от ложных обвинений в том, что отказы на каком-то спутнике связаны со сбоями в нашей аппаратуре. В заключение отмечу, что на протяжении нескольких десятков лет мне, стопроцентному еврею по Галахе, довелось успешно трудиться, решать важные научные и инженерные проблемы, участвовать в принятии ответственных решений в одной из самых закрытых отраслей промышленности страны – космической.

Глава 13

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Проживая в Москве, и затем переехав в Истру, я регулярно поддерживал связь с родителями по телефону. В те времена телефон в личном пользовании всё ещё оставался редкостью: например, на всё общежитие в Черемушках был один телефон у вахтера на проходной, в Истре после получения квартиры я несколько лет состоял на телефонной станции в очереди в ожидании установки телефона. Однако, даже при наличии частного телефона связаться с другим городом через междугороднюю сеть было крайне затруднительно – сделав заказ, приходилось часами ждать соединения и часто ожидание оканчивалось безрезультатно. В Москве техническими возможностями, способными обеспечить подобный сервис, обладали Главпочтамт и Центральный телеграф, в которых имелись огромные переговорные залы, укомплектованные десятками индивидуальных кабинок. В центре зала вдоль длинной стойки сидели рядышком симпатичные девушки в наушниках, которые, приняв заказ у клиента, вручную втыкала штекеры в нужные гнезда расположенного перед ними коммутатора, связывая телефон в кабинке с заказанным городом. И телефонистки, и переговорные кабины, просторные с местом для сидения и массивной дверью, — стали своеобразным брендом того времени. Большинство посетителей столицы побывали в таких кабинках, но и людям, никогда не бывавшим здесь, они хорошо знакомы по кинофильмам тех лет, в большинстве из которых судьбы героев решались во время междугородних телефонных переговоров. С первых дней после моего приезда в Москву я понял, что для меня самым приемлемым способом связаться с родителями является связь по междугородной телефонной сети, размещенной на Центральном телеграфе. Легендарное здание Центрального телеграфа, построенное в необычном стиле рационального модерна и украшенное цветным глобусом и огромными часами, размещенными на фасаде, стало своеобразным символом главной улицы столицы, визитной карточкой Москвы, наряду, например, с видами Кремля. Вместе с находящимися поблизости театрами имени М. Ермоловой, МХАТом, гостиницей «Националь», появившимся позднее «Макдональдсом» здание Центрального телеграфа представляло какой-то центр притяжения, мимо которого не могли пройти, не обратив взора, москвичи и приезжие, оказавшиеся в центре столицы. Для гостей города, для командированных очень важно было быстро и без нервотрепки дозвониться по телефону до другого города или страны. Я не реже одного раза в неделю звонил в Днепропетровск, и поэтому стал завсегдатаем Центрального телеграфа. Я любил постоять на ступенях входной лестницы здания, наблюдая за потоком автомашин, мчащихся по улице Горького, в солнечные дни мне доставляло удовольствие смотреть на пеструю толпу людей, хаотично движущихся по тротуару, а вечерами любоваться красочной уличной иллюминацией. Мимо сновали вверх по лестнице отправители и получатели телеграмм, писем, посылок, телефонные переговорщики, связисты, а вниз сбегали люди, освободившиеся от этих забот. Среди мелькавших лиц было много знакомых, я безошибочно отмечал деятелей искусств и других известных стране персонажей, но наибольший мой интерес вызывали личности, такие же, как и я, прикипевшие по разным причинам к этому пятачку, при встрече мы раскланивались, как добрые знакомые. Например, в центре пресловутой лестницы в состоянии задумчивости или в поисках вдохновения часто подолгу стоял замечательный актер Ролан Быков, у ступеней лестницы модный в те годы прозаик Владимир Лидин любил назначать встречи своей подруге, а в элитной парикмахерской на противоположной стороне улицы постоянно стригся тогда еще молодой, но широко известный певец Иосиф Кобзон. Услугами Центрального телеграфа я еще долго пользовался даже после переезда в Истру, пока местная телефонная станция не расширила свою пропускную мощность, и появилась возможность быстро дозвониться до другого города по домашнему телефону.

Теперь я расскажу об одной истории, случившейся на самом пике моей успешной карьеры и, к счастью, никак не повлиявшем на мою жизнь, но характеризующем общественные настроения в стране. В голову мне сразу же приходит известный афоризм «Хотели, как лучше, а получилось как всегда», который изрек уже в девяностые годы премьер России Виктор Черномырдин. Нетрудно догадаться, что речь идет об антисемитском инциденте. На протяжении моего повествования и в воспоминаниях моего отца наша семья периодически наступала, как говорят, на одни и те же грабли — на всевозможные эксцессы националистического толка, направленные против евреев. Великая поэтесса Анна Ахматова говорила: «Что за мерзость антисемитизм, это для негодяев — вкусная конфета, я не понимаю, что это…» Действительно — загадочное явление, точнее, многоплановое. Сейчас различным аспектам антисемитизма посвящено множество исследований, опубликовано несметное количество книг. На меня сильное впечатление произвело блестящее эссе писателя-фантаста и большого умницы Бориса Стругацкого «Больной вопрос», написанное им в 1992 году и опубликованное впервые лишь через двадцать лет в журнале «Корни» №56. В этой удивительно глубокой работе автор умудрился классифицировать юдофобов, выделив три их основных типа: бытовой, рациональный и зоологический. Определение второго типа антисемитизма процитирую по Стругацкому:

«Рациональный, он же профессиональный – это более высокая ступень юдофобии, достояние людей, как правило, образованных, испытывающих определенную потребность обосновать свои реликтовые ощущения и обладающих способностями это сделать. В подавляющем большинстве случаев профессиональный антисемитизм поражает людей, столкнувшихся с лицом еврейской национальности как с конкурентом. Он широко распространен среди математиков, физиков, музыкантов, шахматистов – в этих кругах вас познакомят с убедительными и завидно стройными теориями, объясняющими пронырливость, удачливость, непотопляемость «этой нации» при полном отсутствии у нее настоящей глубины, основательности и подлинных талантов.»

Прежде чем рассказать конкретную историю о подобном человеке, я должен признаться, что сам-то я был начальником лаборатории неполноценным, потому что не являлся членом КПСС. Когда утверждали меня на должность, отметили при моем молчаливом согласии, что необходимо недостаток устранить и принять меня в партию. Однако, когда вспомнили об этом через несколько лет, то оказалось, что райком партии не приветствует увеличение числа евреев в своих рядах и принимает от первичных организаций рекомендацию в партию на еврея-кандидата только совместно с вступлением в партию трех-четырех настоящих пролетариев. По жизни же, способные пролетарии быстро становились инженерами и администраторами, т.е. переходили в категорию служащих, а рабочий класс предпочитал простые человеческие радости, партийную верхушку недолюбливал и в компартию не рвался. Затащить четверых работяг в партийные кандидаты для того, чтобы протолкнуть в партию еврея стало чрезвычайно утомительно, и вопрос о моем членстве в партии отпал сам по себе, тем более что я заявления с просьбой принять меня в ряды КПСС никогда не подавал. Поэтому я очень удивился приглашению, которое я получил по телефону из институтского парткома. В назначенное время я был принят в кабинете партийным лидером, и он в доверительном тоне сообщил мне, что поступил сигнал о некоторых недостатках, отмеченных в работе моей лаборатории, что он осведомлен об успешных и значимых проектах, выполненных лабораторией, и тем не менее он обязан отреагировать на сигнал. Он сказал, что создана комиссия, которая ознакомится с ситуацией на месте, и я должен помочь ей в работе, содействовать встречам с моими коллегами. Имя автора письма он не скрывал – это был сотрудник моей лаборатории, и я вначале хотел привести в тексте его настоящую фамилию, тем более, что описываю реальную историю, большинство участников которой, если живы, вряд ли смогут прочитать эти строки, но потом решил во избежание обид обозначить нашего героя псевдонимом, например, Петр Васильевич (П.В.), и в дальнейшем под этим именем П.В. он и будет выступать.

Так вот, парторг сообщил, что П.В. обвиняет конкретно меня в создании нетерпимой обстановки в коллективе лаборатории и в разбазаривании государственных средств. Прочитав на моем лице недоумение и возмущение, парторг успокоил меня, сказав, что члены комиссии непременно поговорят со мной, и мое мнение будет учтено в заключении, которое комиссия подготовит. Я выразил свою готовность содействовать работе комиссии, попрощался и, выйдя в коридор, с облегчением подумал, как хорошо, что сейчас не 1937 год, хотя предсказать, каковы будут последствия доноса П.В. на меня, пока что было невозможно. На работу в Истринский институт мы с П.В. были приняты практически одновременно в одинаковом статусе, я был уже остепененным ученым, а он вскоре тоже защитил диссертацию. Первое время мы даже проживали вместе, а затем получили отдельные квартиры и виделись редко. На работе каждый разрабатывал свою жилу. Я создал оптическую лабораторию, в которой проектировался широкий спектр оптических датчиков, предназначенных для систем ориентации спутников, систем слежения солнечных панелей за Солнцем, систем в инфракрасном диапазоне, определяющих направление на центр Земли, и другие оптические устройства. Мои сотрудники контролировали изготовление приборов в производстве, настраивали их, проводили наземные испытания, включая передачу готовых изделий военному представителю, участвовали в работах совместно со спутником, обеспечивали предстартовые проверки, следили за работой приборов в полете. Деятельность коллектива считалась престижной, хорошо оплачивалась. С другой стороны, заказов было много, работа становилась интенсивной, требовала постоянной сосредоточенности, возникала напряженность в отношениях, и в таких обстоятельствах мне приходилось разруливать конфликт. П.В. с самого начала работы увлекся идеей геофизика В.Г. Истомина об использовании ионных ловушек для определения направления полета спутника по набегающему потоку. П.В. изготовил насколько макетов прибора, и один из них даже прошел летные испытания на борту спутника «Метеор». Далее выяснилось, что подобные приборы давно изготовляются и в Москве, и в Ленинграде, и широко используются в исследовательских целях большим сообществом ученых, занимающихся изучением ионосферы. Стало известно, что идея использования ловушек для целей ориентации проверена экспериментально в полете, и выявлены её принципиальные ограничения по высоте полета и по точности определения направления. В институте посчитали продолжение работ по созданию прибора нецелесообразным и прекратили финансирование.

П.В. решение проигнорировал, к другим работам, проводимым в подразделении, где он работал, не присоединился, и вместе со своей коллегой они остались верны прежней разработке и приступили к анализу телеметрической информации, поступившей ранее с летного образца. Они остались вдвоем в отдельной комнате и занимались исследованиями ионосферы, не имея ни заказа, ни финансирования. В проектном НИИ, каким являлся наш институт, подобная самодеятельность не приветствуется. П.В. просили перестроиться, переводили из одного подразделения в другое, всё было безрезультатно — П.В. свято верил в свою особую миссию. Наконец, какой-то начальник решил приписать его к моей лаборатории, как бы объединить физиков. Я согласился без особого восторга, хотя денег в лабораторию поступало достаточно, чтобы прокормить двух дармоедов. Разумеется, никто из моих сотрудников не собирался делиться с ними целевыми, пусковыми и другими премиями, которые мы получали за поставки приборов, за успешный их запуск. Такова была обстановка в лаборатории. Что касается обвинений в разбазаривании средств, то речь шла о том, что от одного из многочисленных приборов, поставляемых лабораторией, заказчик отказался после нескольких успешных полетов. Этот прибор стоял на военном геостационарном спутнике, на который потребовалось установить дополнительно очень важную аппаратуру, а ракета в этом случае была уже не в состоянии вывести спутник на орбиту, и создателям спутника пришлось убрать со спутника некоторые приборы, чтобы уменьшить общую массу. Наш прибор попал в их число, хотя ведущие специалисты были довольны работой прибора в полете и сожалели, что придётся обходиться без него. Само собой разумеется, что все затраты нашего института, включая незавершенные работы, заказчики оплатили.

Я не был на том заседании парткома, на котором рассматривалось заключение комиссии по кляузе П.В., но друзья рассказали мне подробно, как проходил этот спектакль. Каждый член комиссии доложил, с кем и о чем он беседовал, какие документы изучил, после чего председатель комиссии сказал, что ни одно из обвинений, выдвинутых П.В. не подтвердилось, атмосфера в лаборатории трудовая, напряженная, коллектив доволен профессиональными и организаторскими способностями начальника лаборатории, плановый отдел отмечает высокую экономическую эффективность лаборатории, завершение работ по прибору, указанному в письме, проведено в установленном порядке и никаких финансовых потерь не принесло. Секретарь парткома развел руками и, повернувшись к П.В., спросил: » Так что же получается, что Ваше обращение в партком – поклеп на невинного человека?» И тогда П.В. сбросил маску радетеля за общественный интерес и прокричал: «Я не понимаю, почему он должен руководить лабораторией, а не я, — и он произнес громко, по слогам свои славянские имя, отчество и фамилию, сделал многозначительную паузу, обвел аудиторию глазами и добавил, — член КПСС?» Секретарь парткома охладил его пыл, сказав П.В. с угрозой в голосе, что он объяснит ему «Почему» после окончания заседания. Заключение комиссии утвердили единогласно, секретарь парткома еще раз употребил слово «клевета», извинился перед членами комиссии за потраченное время, я же никаких извинений за моральный ущерб, естественно, не получил.

Я столь подробно описал этот пустяковый антисемитский инцидент, потому что он очень выпукло отражал обстановку в стране в период времени, называемый эпохой Брежнева, или периодом застоя, или развитым социализмом. Интервал этот продолжался два с небольшим десятилетия (1964–1986 годы) и считался самым стабильным и «сытым» периодом. В это время в связи с противостоянием Израилю антисемитская пропаганда сверху приобрела новые черты — понятие «сионист» постепенно начало совпадать с понятием «еврей». Манипулируя этими понятиями, пропагандистским материалам придавали ярко выраженную антиеврейскую направленность, создавали образ «внешнего и внутреннего врага», бросали тень на всех евреев страны, обвиняя их в неблагонадежности. Усилились традиционные антисемитские меры в кадровой политике, ограничивающие прием евреев в вузы и на работу, практикующие запреты на профессии, поощрялись и антиеврейские, и антисионистские мотивы в литературе и искусстве. Кампания поддерживалась исходящими сверху письменными и устными инструкциями и опиралась на массовое антисемитское сознание. В 1970 году в научных институтах количество евреев в процентном отношении стало в два раза меньше по сравнению с 1950 годом. Однако, несмотря на существовавшие ограничения, евреи оставались самой образованной группой населения страны: по общему количеству научных работников евреи находились на третьем месте после русских и украинцев, по количеству докторов наук — на втором месте после русских. Этой позитивной статистикой пользовались руководители государства, когда их обвиняли в дискриминации еврейского населения. Однако на личном уровне сложности при поступлении в высшие учебные заведения, невозможность обучения в престижных институтах, трудности последующего поступления на работу создавали напряженность в еврейских семьях, коверкали юношеские судьбы, заставляли искать возможности обучения в периферийных институтах, вынуждали выбирать непрестижные профессии. Власть же, используя СМИ, косвенно оправдывала антиеврейские меры в кадровой политике, поддерживала публицистические и литературные произведения, чернящие евреев. Проводимая пропаганда оставляла след в сознании многих, что выражалось в антисемитских выступлениях, в разрушении памятников на еврейских кладбищах, и т.д. Возвращаясь к попытке моего коллеги П.В. выгнать меня с должности, я хочу сказать, что его публично высказанное требование заменить еврея, находящегося на руководящей позиции, русским человеком, выраженное в завуалированной форме, звучало в духе времени, в духе той антисемитской политики, которую проводило государство. Просто замену мне П.В. выбрал неудачно — не подходил он на эту должность ни по специальности, ни по своим деловым, творческим и человеческим качествам.

Перечитал несколько отрывков из написанного мной и ужаснулся — сплошь профессиональная деятельность вперемежку с антисемитскими акциями, и всё. Но ведь моя жизнь многообразнее, и она полна радостных, ярких событий, в том числе и потому, что в них участвовали представительницы прекрасного пола. Вот и сейчас, когда П.В., гонимый своими комплексами неполноценности, устроил мою травлю, я находился в состоянии эйфории от быстротечного служебного романа с переводчицей с французского. Но прежде чем поделиться деталями этого амурного приключения, я должен признаться, что никогда не был аскетом, от жизненных удовольствий не отказывался, начиная с юных лет восторгался женской красотой, уделял внимание спутницам по жизни. Позднее мое поклонение дамам идеологически формализовалось благодаря научному подходу кумира всех физиков Льва Ландау, который делил девушек на три категории – красивых, хорошеньких и интересных — и имел стройную систему представлений по женскому вопросу, систему, которой следовали многие его почитатели. По его терминологии я относился к той же группе мужчин, что и он, — к группе «красивистов», которые ценят в женщинах внешние данные больше, чем ум и деловые качества. Как известно, Остапа Бендера — героя романа И. Ильфа и Е. Петрова — «любили домашние хозяйки, домашние работницы и даже одна женщина — зубной техник». Эмансипация изменила профессиональный состав женского сословия, и в поле зрения такого, как я, современного мужчины, помимо домашней хозяйки, могли попасть и артистка, и скрипачка, и почтовая работница, и учительница, и спортсменка, и кандидат наук и даже второй секретарь райкома комсомола. Например, в студенческие годы у меня с моим приятелем были знакомые подружки-акробатки, которые каждый вечер сгорали и исчезала в пламени аттракциона, созданного родоначальником династии Кио, и тотчас же воскресали из находящихся рядом ящиков, быстренько раскланивались и убегали из цирка, чтобы успеть на свидание с нами. Мои немногочисленные пассии доставили мне бездну сладких мгновений и, теперь, когда я думаю или рассказываю о них, то только в превосходной степени. Точно, как в стихотворении Булата Окуджавы:

Иветта, Лизетта, Мюзетта,
Жанетта, Жоржетта,
Вся жизнь моя вами,
Как солнцем июльским, согрета.

Песня на эти слова знакома всем и называется «Женюсь». Отмечу, что я на заре моей трудовой деятельности крайне отрицательно относился к женитьбе, поскольку считал, что муж обязан самостоятельно содержать всю семью, а моей зарплаты едва хватало, чтобы прокормить себя самого. Позднее, когда я стал зарабатывать намного больше, появились дополнительные причины, мешающие женитьбе. Назову одну из них. Несмотря на то, что мои родители не обучили меня еврейским традициям и не требовали их соблюдения, какое-то негласное табу на женитьбу не на еврейке витало в воздухе. Этот запрет сдерживал мои порывы, когда я отмечал, что излишне сильно привязываюсь к русской красавице. Я достаточно долго пребывал в холостяках и за это время успел несколько раз попасть в сети романтических отношения. Мои увлечения проходили через все стадии — знакомство, проявление внимания, ухаживания, привыкание или чувства, взаимное влечение. Я никогда не форсировал события и не поступал против воли предмета моих вожделений. Может быть, поэтому и расставания наши тоже проходили в цивилизованном поле, и зачастую не я был их инициатором. Воспоминания — жанр исповедальный, требующий полной откровенности во всём, в том числе и в описании личной жизни. Более того, подробности любовных интриг, если бы я их помнил, могли придать занимательности сухому повествованию моих воспоминаний. Однако теперь я отношусь по-иному к этому периоду моей жизни, рассматриваю мои поиски тех лет, как неудачные попытки создать семью, и напрочь забыл все пикантные детали прошлых приключений. Поэтому каюсь в своих любовных грехах в достаточно общих выражениях, не проводя тщательного анализа, а отсутствие в воспоминаниях развернутого романа компенсирую обещанным рассказом об одном моем мимолетном служебном увлечении. Точнее, я опишу производственный эпизод, придав ему колоритный романтический характер. Простите за легкомысленный стиль изложения — хочется сделать сюжет захватывающим и таинственным, а чтение моей книги увлекательным. Поэтому я думаю, что события, описанные в этом сюжете, в действительности не происходили, а являются лишь плодом моего писательского воображения.

Итак, вернемся в ФВНИИЭМ в начало семидесятых, в докомпьютерную эпоху, когда о возможностях Интернета никто не ведал, а информационную поддержку выполняемых в институте работ, обеспечивал специальный отдел, включающий архив, книжные и журнальные фонды, контроль документации, группу переводчиков, машинописное бюро. Руководил отделом знаток немецкого языка, прошедший всю войну переводчиком при генштабе, мудрый и неспешный пожилой человек Иван Васильевич (ИВ), симпатизирующий мне потому, что я один из немногих активно пользовался его услугами и высоко ценил информационное обеспечение научно-исследовательских работ. Так вот, если с переводами с английского и немецкого никаких проблем не было, то, когда я обнаружил, что в одном из научных направлений французы значительно опередили других, и попросил срочно перевести несколько важных для института материалов, ИВ беспомощно развел руками и спросил: «Вы знаете, что надо делать, если сны снятся на французском языке?» И, не дожидаясь ответа от меня, ответил сам: «Спать с переводчицей». В настоящее время достаточно ввести текстовой файл в хорошую переводческую программу, и через минуту принтер распечатает более или менее приемлемый перевод на нужном языке. Тогда же следовало в первую очередь иметь барышню, владеющую, например, французским языком, обучить её навыкам перевода текста, например, по космической тематике, отредактировать выполненный ею рукописный перевод и передать его машинистке.

В отделе у ИВ не было переводчицы с французского, но он пытался решить эту проблему, и однажды раздался его звонок по телефону, и он радостно сообщил, что по его заявке прибыла выпускница института, изучавшая французский, но он хочет проверить её способности и просит меня дать ей задание и проверить качество перевода. Я дал согласие, и на следующий день утром в моем кабинете появилась шикарно одетая холеная привлекательная девушка. Она сказала, что родом из Ростова, но хочет работать в Москве или Подмосковье и сама пытается решить пресловутую проблему московской прописки. ИВ принял её на недельный испытательный срок и просил в конце каждого дня показывать мне выполненные ею переводы. Я дал ей три большие статьи по интересующей меня тематике, и она ушла на рабочее место. К концу дня она принесла рукописные странички перевода значительной части первой статьи. Сев рядом, мы, абзац за абзацем, начали продираться через достаточно сложный текст, устраняя неточности, ошибки, недопонимание. Устроили перерыв, выпили по чашечке кофе, разговорились. Оказалось, что она из профессорской семьи и всесторонне образована, за время учебы в институте досконально познакомилась с театральной жизнью столицы, её предпочтения совпали с моими и, когда мы захотели продолжить править текст, то заметили, что за окном уже темно. Я сказал, что пора заканчивать работу, что остаток текста я завтра выправлю сам, и она направилась к выходу, но перед дверью в нерешительности замешкалась, и тогда я выяснил, что идти ей в общем-то некуда. Гостиницы в Истре не было, электрички вечером ходили редко, путь до Москвы электричка проходила за час с лишком. Если она успевала до закрытия метро, то до общежития требовалось еще около часа, а рано утром следовало уже быть на работе. Короче, перспектива — удручающая, и она спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто смог бы за деньги предоставить ей ночлег. Таких знакомых у меня не было, и я предложил ей переночевать у меня на квартире, предупредив, что живу один. Задумавшись на минуту, она согласилась. На институтской проходной стоял мой «Запорожец», и через десять минут мы уже были дома. У меня была бутылка вина и холостяцкий минимум в холодильнике, она поджарила колбасу с яйцами, сварила кофе, а после ужина мы смотрели телевизор и трепались. Я безуспешно попытался втиснуть раскладушку на кухню, но потом перенес её в 16-ти метровую комнату моей однокомнатной квартиры, и мы улеглись спать в разных постелях, продолжая беседовать.

Я несколько раз замечал, что, если предоставить двум разнополым здоровым выпускникам института отдельное помещение для работы над проектом, то через несколько месяцев получается или роман, или гражданский брак, или свадьба. Поэтому я считаю лицемерами тех молодых людей, которые утверждают, что проживали с лицом иного пола в одной комнате с загородкой и не имели интимных отношений. Как бы там ни было, но последующие дни мы с французской переводчицей в таком же режиме продолжили править тексты, очень довольные предоставленными нам обстоятельствами. Она оказалась не только способной переводчицей и интересным человеком, но и изумительной женщиной. За день до окончания проверки я попросил её передать ИВ чистовые переводы и, позвонив ему через некоторое время, сказал, что испытания она успешно выдержала, и он приобретет классного специалиста, если возьмёт её на работу. ИВ ответил, что он уже это понял, пригласил девушку на работу, взял у неё заявление, подписал у директора, попросил её со следующей недели приступить к работе и отпустил домой. Она не приехала и не позвонила ни мне, ни ИВ ни в первый, ни в последующие дни недели. В начале я тешил себя надеждой, что до нас просто тяжело дозвониться, всё-таки закрытый институт. Я даже вспомнил анекдот, который ходил тогда в народе:

В самый разгар холодной войны в секретной лаборатории раздается телефонный звонок, и мужской голос спрашивает: «Это лаборатория систем навигации ракет стратегического назначения наземного базирования?» Ошалевший сотрудник в недоумении кладет трубку на рычаги. Звонок повторяется с этим же вопросом, и он снова бросает трубку. И лишь на пятый раз, не выдержав наглости звонящего, отвечает: «Да» и слышит в ответ: «Настю позовите».

Шутки шутками, но через неделю ИВ по телефону спросил, что я думаю по поводу исчезновения, как он сказал, моей француженки. Я ответил, что полагаю, что она вела поиск места работы с размахом, широким неводом, и, скорее всего, одновременно с нашим предложением работы в её сети попалась намного более жирная рыбёшка, и «моя француженка», естественно, предпочла более выгодное предложение, быть может, в самой Москве, с жильем, с заманчивой зарплатой, без секретности, с перспективой роста и т.д. ИВ согласился со мной, выразил сожаление, что дело приняло такой оборот, и вдруг совершенно неожиданно добавил: «Придется Вам самому переводить Ваши сны с французского, без переводчицы». Возможно, местное «сарафанное радио» уже доложило ему, где переводчица проводила ночи, находясь в Истре, но меня больше волновал вопрос, почему она не позвонила ни мне, ни уважаемому ветерану войны Ивану Васильевичу. Не пойму, до сих пор.

(окончание следует)

 

Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2021/nomer3/fortenberg/