(продолжение. Начало в №4/2017 и сл.)
-
Литературные партии
Величайшее напряжение страсти и
фабулы разрешается неожиданно
филологическим трактатом.
(«Литературная Москва.
Рождение фабулы»)
11 августа 1932 года в Коктебеле умер Максимиллиан Волошин, которого связывали с Мандельштамом давние и непростые отношения. Волошин интересовался шахматами с юных лет, о чём свидетельствуют записи в дневнике 1892-93 годов, а также стихотворение, сохранившееся в его архиве.[1]
21 августа в Ленинграде после появления в «Вечерней красной газете» статьи антигерманской направленности арестовали журналиста Сергея Шварсалона. Публикация получила международную огласку, о чём Лазарь Каганович подробно информировал находящегося на отдыхе Сталина.[2] В декабре того же года Шварсалона, который не был автором статьи, приговорили к 10 годам лагерей.
13 сентября в Доме Герцена состоялся товарищеский суд над Амиром Саргиджаном, ударившим Надежду Мандельштам во время бытового скандала. По воспоминаниям Фёдора Волькенштейна, разбирательство было небеспристрастным, «все выглядело так, как будто судили именно Мандельштама, а не молодого начинающего национального поэта.»[3] Слушание проходило под председательством Алексея Толстого — отчима Волькенштейна.
5 октября французский писатель-коммунист Анри Барбюс побывал в Кремле, где состоялась первая из трёх бесед со Сталиным. В результате этих встреч возникла биография советского вождя и известная формула «Сталин — это Ленин сегодня».
23 ноября «Литературная газета» напечатала, наряду с «Ленинградом» и «Полночью в Москве», посвящённое Борису Кузину стихотворение «К немецкой речи». Это была, видимо, последняя прижизненная публикация стихов Мандельштама.
27 ноября в Берлине умер шахматный меценат, издатель и литератор Бернхард Каган. Гроссмейстер Тартаковер писал о нём:
«Россиянин по рождению, получивший от матери прусское воспитание и состоявший в подлинно немецком браке, Бернхард Каган вполне может быть причислен к гильдии немецких шахматных мастеров, причём своему избранному отечеству он оставался верен как в добрые, так и в суровые времена.»[4]
2 декабря 1932 года в дневнике Сергея Прокофьева появилась запись:
«Иду отдыхать в Дом учёных. Дворец Великого князя Владимира Александровича на Неве, не особенно тонко, но добротно, выдержал и эскадрон с лошадьми, и другие превратности. Теперь Дом учёных. Турнир — Ботвинник проигрывает. Рохлин выражает удовольствие, называя меня шахматным ветераном. Н. Радлов приходит и тянет к себе, рядом, на Миллионной.»[5]
Турнир в Доме учёных проходил с 16 ноября по 18 января 1933 года. (1.Ботвинник, 2-3. Ильин-Женевский и Рагозин, 4-5. Алаторцев и Романовский, 6. Рохлин.) Ботвинник вышел победителем, несмотря на проигрыши Романовскому (16 ноября) и Ильину-Женевскому (2 декабря).
27 декабря 1932 года в Хельсинки умер Арвид Ярнефельт. В своей высококультурной семье писатель был не единственным любителем шахмат. Среди участников довоенных финских турниров встречается имя его племянника, биолога Хейкки Ярнефельта (1891–1967).
10 января 1933 года в самарской ссылке умер выдающийся историк Сергей Платонов, некогда университетский профессор, несколько раз строго экзаменовавший недоучившегося студента Осипа Мандельштама.
20 января Анна Ахматова завершила своё исследование «Последняя сказка Пушкина» (начало работы датировано 20-м марта 1931 года). Согласно главному тезису Ахматовой, источником сюжета «Сказки о золотом петушке» является новелла Вашингтона Ирвинга «Легенда об арабском звездочете» (1832).
Страница 15 из № 1 журнала «Звезда» за 1933 год
По данным библиографа Николая Сахарова, первым, кто опубликовал черновой набросок Пушкина в шахматном издании, был Владимир Пяст[6]. Возможно, находка Ахматовой состоялась благодаря её продолжительному общению с Пястом.
Такие учёные, как Василий Сиповский, Андре Мазон, Михаил Алексеев указывали в качестве другого пушкинского источника «Историю о золотом петухе» Фридриха Клингера. Литератор и любитель шахмат из свиты императрицы Марии Федоровны, создал её в 1783 году. Одним из аргументов Алексеева было намерение Пушкина «ввести игру в шахматы в текст своей сказки»[7]. Ахматова, напротив, отвергала влияние Клингера на Пушкина.
По мнению гроссмейстера Авербаха, «самодвижущиеся» шахматные фигуры восходят к «Сказанию о Ланселоте» и другим средневековым рыцарским романам[8]. Марина Новикова заостряет внимание на шахматном эпизоде, как на весьма существенном различии между «Сказкой о золотом петушке» и «Легендой об арабском звездочете» и объясняет причины неиспользования данного эпизода Пушкиным в своей сказке[9]. Вадим Рак (1931–2019) подробно проанализировал сохранившиеся варианты пушкинского наброска, включая наиболее «шахматный» из них, со строкой «перед пешками стоят».[10]
«Легенда об арабском звездочете» названа источником эпизода с живыми шахматами в «Путеводителе» по роману «Мастер и Маргарита»[11]. Однако у Ирвинга речь идёт не о шахматной игре, как у Булгакова, а лишь о столах, на которых «была расставлена, как шахматы, миниатюрная армия» и, в частности, о шахматном столике, «на котором были расставлены деревянные куколки».[12]
С пушкинским наброском непосредственно связано замечание Мандельштама, о котором стало известно из дневника Ахматовой за 8 июля 1963 года:
«Мою «Последнюю сказку» (статью о «Золотом петушке») он сам взял у меня на столе, прочел и сказал: «Прямо — шахматная партия».»[13]
По мнению Дмитрия Хренкова (1918–2002), «эти слова в известной степени применимы ко всей исследовательской работе Ахматовой»[14]. В свою очередь, Надежда Мандельштам, критически относившаяся к научному творчеству своей великой подруги, писала:
«“Золотого петушка“ (от этой работы Ахматова впоследствии сама отказалась) Мандельштам похвалил за хорошо разработанную аргументацию — “как шахматная партия“, — сказал он, — но по существу дела не высказался.»
И далее там же об Ахматовой:
«<…> Устыдившись ненаучности своих прозрений, она строила с виду точные, а на самом деле механические подпорки традиционного литературоведения и блистала аргументацией, точной, как шахматные ходы.» [15]
Иного мнения придерживается Татьяна Цивьян:
«…Отзыв М. о «Последней сказке» (шахматная партия) был для нее особенно ценным потому, что А. относила его не только к непосредственному содержанию работы, т.е. к найденному ею источнику пушкинской сказки, но и к ее (статьи) конструкции, т.е. к прозе.»[16]
Александр Эткинд объясняет высказывание Мандельштама личным противостоянием Анны Ахматовой и Анны Радловой:
«Прочтя ахматовский анализ «Сказки о золотом петушке» Мандельштам сказал: «Прямо — шахматная партия». Между тем в самом тексте статьи игрового начала нет, и можно допустить, что Мандельштам почувствовал скрытый ее смысл и неназванного оппонента. Действительно, филологический опыт Ахматовой был осуществлен вскоре после того, как ее давно побежденная соперница написала свою «Повесть о Татариновой» ; и если Радлова писала фантастическую импровизацию на тему «Сказки о золотом петушке» и с участием ее вероятных прототипов, то Ахматова стремилась показать «нефантастический» характер самой сказки.»[17]
С «Повестью о Татариновой» (без шахматного контента) связан следующий комментарий того же исследователя:
«Сергей Радлов добился в Ленинградском ГорЛите разрешения печатать на машинке 100 экземпляров «Повести о Татариновой» «на правах рукописи». «Остальное, как говорят шахматисты, дело техники», — писал он жене 14 января 1931.»[18]
30 января на выборах в Германии победили национал-социалисты. Поэт и переводчик Семён Липкин[19] вспоминал слова, сказанные Мандельштамом:
«Этот Гитлер, которого немцы на днях избрали рейхсканцлером, будет продолжателем дела наших вождей. Он пошел от них, он станет ими.»[20]
Начало 1933 года оказалось в материальном отношении благополучным для Мандельштама. По протекции Бухарина был заключён договор об издании собрания сочинений и выплачен аванс. В Капелле и Доме печати в Ленинграде, а также в Политехническом музее и клубе художников в Москве прошли выступления поэта.
1 февраля газета Зигберта Тарраша (как и другие шахматные издания) разместила призыв о помощи Акибе Рубинштейну. «Знаменитый гроссмейстер находится в крайне затруднительном материальном положении», — говорилось в воззвании[21]. Очевидно, необходимые средства были собраны. Семье Рубинштейна удалось выжить и пережить в Бельгии немецкую оккупацию.
25 февраля 1933 года в Ленинграде арестовали бывшего тенишевца Виктора Жирмунского. Выдающемуся германисту тогда, как и позднее, предъявлялось стандартное обвинение в шпионаже. Но каждый раз расследование заканчивалось безрезультатно. В 1956 году Жирмунский, как научный руководитель, помог Надежде Мандельштам защитить кандидатскую диссертацию, по её словам — «забавную партию в шахматы».[22]
7 марта в Ленинграде в очередной раз арестовали Виктора Сержа. Вскоре он был на 3 года выслан в Оренбург, где, по его словам, «царили неописуемый голод, упадок и разруха»[23].
18 марта в парижском кафе «Режанс» состоялся вечер, посвящённый 25-летней годовщине смерти Чигорина. Эмануэль Ласкер поделился воспоминаниями и дал сеанс одновременной игры на 30 досках. Одним из 22 проигравших был Сергей Прокофьев, которому скоро вновь предстояла поездка на родину. В начале апреля в Праге композитор записал:
«Двенадцатого отъезд в Москву, предварительная покупка продовольствия для раздачи.»[24]
3 апреля в Москве был во второй раз арестован Борис Кузин (впервые в 1930-м). Узнав об этом, Мандельштам, отправляя Мариэтте Шагинян своё «Путешествию в Армению», пояснял ей в сопроводительном письме:
«Из прилагаемой рукописи — лучше, чем из разговоров со мной, — вы поймете, почему этот человек неизбежно должен был лишиться внешней свободы, как и то, почему эта свобода неизбежно должна быть ему возвращена. <…> У меня отняли моего собеседника, мое второе «я», человека, которого я мог и имел время убеждать, что в революции есть и энтелехия, и виталистическое буйство, и роскошь живой природы.
Я переставил шахматы с литературного поля на биологическое, чтобы игра шла честнее. Он меня по-настоящему будоражил, революционизировал, я с ним учился понимать, какую уйму живой природы, воскресшей материи поглотили все великие воинствующие системы науки, поэзии, музыки.»[25]
Неизвестно, помогла ли тогда уже влиятельная Мариэтта Шагинян, но вскоре Борис Кузин был освобождён. В своих мемуарах он вспоминал:
«<…> Я с легким сердцем согласился в прошлом, 1933 году, единственном более или менее материально благополучном для Мандельштамов, поехать с ними почти целиком за их счет в Старый Крым, когда после месяца пребывания в ГПУ впервые в жизни почувствовал, что без какого-то отдыха не смогу работать.»[26]
Там, в Коктебеле и в Старом Крыму появилось эссе «Разговор о Данте». По словам Надежды Мандельштам, «про Данта О.М. сразу сказал, что это и есть самое главное. С тех пор О.М. уже никогда с ним не расставался и даже дважды брал с собой во внутреннюю тюрьму. Думая о возможном аресте — а об этом думали все, кого я знала — О.М. раздобыл себе «Комедию» маленького формата и всюду таскал ее в кармане <…>».[27]
Исследователи творчества Данте не раз обращали внимание на упоминание шахмат в «Божественной комедии». В 1909 году, когда поэт учился в Гейдельберге, журнал «Дойче шахцайтунг» напечатал под заголовком «Изречения литературных знаменитостей о шахматах» заметку доктора Корнелиуса Тримборна (1857–1926), на рубеже веков президента Германского шахматного союза:
«Хотя это и не совсем шахматное высказывание, оно, пожалуй, заслуживает включения в Вашу рубрику, учитывая, что речь идет о стихах «божественного певца», в которых можно встретить отголоски известного мифа об индийском принце — изобретателе шахмат. Данте <…> сравнивает количество звёзд, в которых он видит воплощение ангелов с огромным числом, возникающим при последовательном удвоении каждого поля шахматной доски, и говорит, что первое превышает второе.»[28]
Среди обитателей шестого круга дантовского ада — предводитель флорентийских гибеллинов Фарината дельи Уберти, а также философ Кавальканте де Кавальканти. Сын последнего — поэт Гвидо де Кавальканти (1259–1300), близкий друг Данте, был женат на дочери Фаринаты.
В 1930 году издательство «Земля и фабрика» напечатало книгу Анатоля Франса «Клио» в переводе Ивана Аксёнова. Примечательны слова главного героя миниатюры «Фарината дельи Уберти, или гражданская война»:
«Все дозволено тому, кто действует, побуждаемый великой мыслью и великим сердцем. Обманув своих врагов, я действовал как человек с большой душой, а не как предатель. Если же вы вменяете мне в преступление то, что для спасения своей партии я нанял человека, опрокинувшего знамя своих, вы очень неправы. <…> Преследование столь высокой цели — не игра, в которую играют по правилам, как в шахматы или шашки. Если бы я стал соблюдать, что такой-то удар разрешен, а такой-то запрещен, неужели вы думаете, что враги мои стали бы играть так же? Нет, конечно; там, на берегу Арбии, мы играли не в кости под тенью листвы, держа на коленях таблички и белые гальки, чтобы отмечать выходящие числа. Надо было победить. Это знала и та и другая сторона.»[29]
Впервые «Разговор о Данте» был опубликован в английском переводе.[30] Оригинальный же текст эссе вошёл во второй том американского собрания сочинений Мандельштама. Здесь музыкальное сравнение соседствует с шахматным:
«<…> Кавальканти смывается, как отыгравший гобой или кларнет, а Фарината, как медлительный шахматный игрок, продолжает прерванный ход, возобновляет атаку <…>».[31]
Но ещё в 1967 году «Разговор о Данте» вышел в СССР отдельным изданием. Редактором книги и автором комментариев был Александр Морозов (1932–2008). В статье памяти этого выдающегося исследователя творчества Мандельштама Павел Нерлер отметил немаловажное место шахмат в его жизни[32].
В №6 «Бюллетеня Командного первенства СССР среди ДСО и ведомств» за 1968 год можно найти материал Михаила Юдовича (скрывавшегося под псевдонимом Н. Михайлов): «Гвидо Кавальканти, выдающийся человек и философ, побежден хитростью ребенка». Так в переводе Владимира Шишмарева называлась новелла Франко Сакетти XIV века, в которой Кавальканти показан увлечённым шахматистом. Правила, по которым протекала игра в кругу Данте, точно не известны, но речь может идти о дореформенных, то есть об относительно медленных шахматах, пришедших с Востока.
Дора Черашная считает, что «сравнение Фаринаты с «медлительным шахматным игроком» — автоцитата: сквозь «Путешествие в Армению» проходит трагический мотив шахматной игры, в которой «угроза смещения тяготеет над каждой фигуркой»[33].
21 апреля в Ленинграде Сергей Прокофьев записал в дневник:
«С. Радлов, с которым играем до четырёх утра в шахматы (+1– 1, что очень хорошо, так как он первая категория). Он предлагает написать балет для Мариинского театра на Til Eulenschpiegel [так!], взятый под революционным углом. Я отклоняю.»[34]
В воспоминаниях Аркадия Минчковского о Сергее Радлове (1892–1958) можно найти описание его шахматных поединков с литературоведом Александром Смирновым, которые почти всегда завершались в пользу последнего[35].
Журнал «Звезда» в своём майском выпуске напечатал «Путешествие в Армению». Вместо Бориса Кузина в данной публикации фигурирует Андрей Борисович Зотов (А.Б.), но в следующем предложении допущен просмотр:
«Кузин был довольно опытным путешественником в масштабе СССР»[36].
В заключительной части главы «Москва» наиболее полно отразилось неоднозначное отношение Мандельштама к шахматам:
«Кому незнакома зависть к шахматным игрокам? Вы чувствуете в комнате своеобразное поле отчуждения, струящее враждебный к неучастникам холодок. А ведь эти персидские коники из слоновой кости погружены в раствор силы. С ними происходит то же, что с настурцией московского биолога Е.С. Смирнова и с эмбриональным полем профессора Гурвича. Угроза смещения тяготеет над каждой фигуркой во все время игры, во все грозовое явление турнира. Доска пучится от напряженного внимания. Фигуры шахмат растут, когда попадают в лучевой фокус комбинации, как волнушки-грибы в бабье лето. Задача разрешается не на бумаге и не в камер-обскуре причинности, а в живой импрессионистской среде в храме воздуха славы и света Эдуарда Манэ и Клода Монэ. <…> Этими запоздалыми рассуждениями, А.Б., я надеюсь хотя бы отчасти вас вознаградить за то, что мешал вам в Эривани играть в шахматы.»[37]
«Путешествие в Армению», по мнению Свена Биркертса, «посвящено в большей степени импрессионизму, естествознанию, шахматам и музыке, нежели описанию мест, обычаев и людей»[38]. Авторы комментариев к «Египетской марке» считают, что в «Путешествии в Армению» «шахматы подменяют жизнь, выступают в роли ее метафорического воплощения»[39].
Юрий Левин (1935–2010), анализируя мандельштамовскую концепцию силового поля, сопоставлял её с теорией творческой эволюции Анри Бергсона[40]. Некоторые исследователи обратили внимание на использование Владимиром Набоковым понятия силы при описании Лужина, как игрока вслепую[41].
Дмитрий Фролов в статье «Мандельштам и мусульманский Восток» отмечает:
«Тема шахмат, неотделимая для Мандельштама от Востока и от Б.С. Кузина, с которым он познакомился перед поездкой в Армению и общался там, связывает разговор об искусстве и Востоке и воспоминания о Кузине, которого он воспринимает в рамках ассоциаций с Востоком»[42].
В главе «Французы» Мандельштам с помощью шахматной метафоры обозначил своё критическое отношение к творчеству знаменитого фовиста:
«Зато я невзлюбил Матисса, художника богачей. <…> Его могущественная кисть не исцеляет зрение, но бычью силу ему придает, так что глаза наливаются кровью. Уж мне эти ковровые шахматы и одалиски! Шахские прихоти парижского мэтра!»[43]
Хорватский учёный Александар Флакер писал, что «определение «ковровые шахматы» сочетает обозначение матиссовского орнаментализма с указанием на «восточную» мотивику автора картины.»[44]
Сергей Шиндин считает, что «антиматиссское» высказывание Мандельштама могло быть связано с картиной «Семейный портрет»[45]. На этом созданном в 1911 году полотне изображены играющие в шашки сыновья Матисса.
Как уже отмечалось в главе «Французское начало» 1-й части данной работы, в литературном наследии Матисса есть упоминания шахмат. Готтард Едличка в книге «С Анри Матиссом в Париже – 1931» привёл такие слова:
«Я вижу слишком много вещей и не могу застыть в неподвижности. И знаете, я всегда видел точно так, как писал, даже то, что считают произвольным и искусным орнаментом. Я не выдумал ни одной формы, не выдумал даже этих боков одалиски, которым так часто подражают. Не мое дело выдумывать вещи и формы. Я часто удивлялся, как этого не понимают. Писать, даже ничего не выдумывая, страшно трудная вещь, похожая на сложную партию в шахматы.»[46]
Можно предположить, что под влиянием Надежды Мандельштам изобразительное искусство с течением времени занимало все большее место в жизни поэта. Согласно комментарию Павла Нерлера, под «Посольством живописи» в главе «Французы» подразумевался Государственный музей нового западного искусства на Пречистенке.[47] В более поздней публикации того же автора говорится, что тема импрессионистов восходит к Музею изобразительных искусств на Волхонке.[48] Очевидно, Мандельштам посещал оба собрания живописи, причём первое с 1925 года являлось филиалом второго, называвшегося до 1932 года Государственным музеем изящных искусств. Его основателем и первым директором был Иван Цветаев, а с 1929 года до своей смерти им руководил Вячеслав Полонский.
Разносторонний Полонский ещё в начале мировой войны одним из первых в России обратил внимание на трагическое положение армянского народа. В декабре 1914 года он выступал в Тифлисе и Баку с лекциями «Турция, Армения и Европа», в которых критиковал равнодушие мировых держав (за исключением России) к данной проблеме[49]. О катастрофических последствиях такого отношения писали многие публицисты, в том числе Горький, Брюсов, Городецкий и Киров. Первым же, кто в полном объеме представил документальную историю геноцида армян, был юрист и дипломат Андрей Мандельштам (1869–1949).[50]
«Путешествие в Армению» Мандельштам завершил нумерованными фрагментами из древнеармянского эпоса. Под номером 13 находим: «Некий Дармастат, самый образованный и любезный из евнухов, был в середине войска Шапуха, ободрял командующего конницей, подольстился к владыке, вывел его, как шахматную фигуру, из опасности и все время держался на виду.»[51]
Под владыкой здесь подразумевался персидский царь Шапух (309–379), которого Драстамат спас от гибели во время битвы с Кушанским войском. За это Шапух обещал ему любую награду. Драстамат пожелал навестить своего повелителя — армянского царя Аршака Второго (345–367), восставшего ранее против Шапуха и заточённого в крепость.
По замыслу Драстамата Аршак должен был провести один день как монарх, а не как узник. Когда Шапух, скрепя сердце, выполнил это желание, взволнованные встречей Аршак и Драстамат покончили с собой.
Манук Абегян (1865–1944) подчёркивал присущую эпосу идею неприкосновенности монарха и заботу о его безопасности[52]. Данная идея легла в основу персидского шатранга (в отличие от его предшественницы — индийской чатуранги). Иосиф Орбели и Камилла Тревер в их совместной работе о шатранге писали:
«Как известно, царь в шахматной игре — единственная фигура, которая не может быть взята или убита: как убиение Фердовси рассматривает взятие фигуры противника. Царь сам «умирает», для него наступает момент «мат», когда он окружен, но не повергнут врагами <…>. Неизбежность такого именно конца игры вытекает из реальных условий этой эпохи. Из многочисленных описаний битв между персами и армянами и албанцами, сохраненных армянскими писателями сасанидской эпохи, мы узнаем, что в восточном феодальном обществе, личность вражеского царя, даже в самой горячей битве, признавалась неприкосновенной для всех неравных ему по рождению и по своему положению в феодальной иерархии. <…> Характерно, что в предвидении возможного поворота счастья (известно, как часто и могущественнейший царь царей Ирана Шапур II [он же Шапух — прим. автора] в войнах со своими вассалами попадал в тяжелое и лично для него опасное положение) сложился и другой тезис: царь не лишал жизни захваченного венценосца, а заточал его навсегда в знаменитый «Замок Забвения» <…>.»[53]
В диссертации Нэнси Поллак о «Путешествии в Армению» высказана мысль о том, что, сравнивая Шапуха с шахматной фигурой, Мандельштам соединяет игру царей (шахматы), о которой он пишет в главе «Москва», с Книгой царей (Шахнамэ), с которой он знакомится в главе «Вокруг натуралистов».[54]
Некоторые исследователи считают, что в своей трактовке древнеармянского эпоса Мандельштам зашифровал главных действующих лиц собственной гражданской драмы. Так, по мнению Свена Биркертса, Аршак — это, возможно, сам Мандельштам, Шапух — Сталин, а Драстамат, весьма вероятно, Бухарин[55]. В свою очередь, Кейт Трибл в статье «Синергизм Иудео-Христианства и Ислама» отмечает:
«Мандельштам подчеркивает паронимию ШАПуХ, ШАХ, ШАХ намэ, ШАХматы (Pollak, 325). Деспотический Шапур-Сталин манипулирует пешкой (Мандельштамом-Аршаком) «как шахматной фигурой»».[56]
По мнению Павла Нерлера, своё отношение к трагедии армянского народа Мандельштам передал в стихотворении «Закутав рот, как влажную розу…» (1930). Кроме того, тяжёлое впечатление, которое произвела на поэта поездка в Шушу, отразилось в стихотворении «Фаэтонщик» (1931).
-
Клубы и дым
Так воспаленными словами
Мятеж посеял я в стране,
И мне повиновалось пламя
— Затем что я стоял в огне.
(«Призыв» — из Бартеля)
1 мая 1933 года в Москве Сергей Прокофьев записал:
«В шестом часу манифестация кончилась и я отправился играть в шахматы к Гольденвейзеру. Давнишний противник, сильный; борьба делалась более пикантной из- за разности музыкальных воззрений. Парадные шахматы, подаренные Чертковым, сафьяновая доска. Первая партия шла ровно и складно, но вдруг что-то случилось: прорыв, в который устремились все мои фигуры — и Гольденвейзер быстро проиграл. Вторая тянулась без конца, Гольденвейзер получил даже опасный проход пешек, но я заставил все ходы и выходы, и в двенадцатом часу ночи выяснилось, что ничья.»[57]
Александр Гольденвейзер ограничился следующей записью:
«В 6 часов пришел Прокофьев, и вскоре Ник[олай] Ник[олаевич]. С Прокофьевым играли серьезные две партии в шахматы до половины 12-го. Ник[олай] Ник[олаевич] делал рисунки».[58]
9 мая был уволен с государственной службы Густав Радбрух (см. главу «Гейдельбергские люди» 1-й части данной работы). Выдающийся юрист, не скрывавший своего отношения к новой власти, считается первым немецким профессором, подвергшимся преследованиям не по расовым, а по политическим мотивам. В трудах Радбруха нередко встречается шахматная лексика.
10 мая в Берлине состоялась главная акция сожжения книг. Среди прочих огню были преданы политические трактаты Ленина, Луначарского, Радбруха, Сталина, Троцкого, Бухарина, сочинения Сологуба, Уэллса, Горького, Кузмина, Эренбурга, Ильфа и Петрова. Уничтожались и книги авторов, которых переводил Мандельштам: Шницлера, Барбюса, Синклера, Бартеля, Толлера. Доктор (в 1922 году в Гейдельберге он защитил диссертацию о драмах Вильгельма фон Шютца) Йозеф Геббельс провозгласил «эпоху преувеличенной еврейской интеллектуальности» завершённой. Подобные мероприятия проходили в течение всего года. Только в Гейдельберге книги сжигались в марте, мае, июне и июле. В конце мая Геббельс стал Почётным президентом Германского шахматного союза.
30 мая в Ленинграде на совместной сессии учёных Института Востоковедения и Эрмитажа с докладом о происхождении шахмат выступил Иосиф Орбели[59]. 2 июня в парижской газете «Возрождение» появилась статья «Шахматы в жизни писателей», в которой можно было прочитать:
«В настоящее время в области шахмат России по праву принадлежит первенство — и не только потому, что нынешний чемпион мира русский и русскими являются многие мастера профессиональных шахмат. Кажется, нет ни одного народа, у которого шахматы имели бы столь широкое распространение, как среди русских. Любители этой первой из всех игр (недаром претендующей на звание искусства) имеются во всех кругах русской общественности, по обе стороны рубежа. Но так было далеко не всегда. Еще сто лет тому назад, на шахматы в России смотрели, как на бессмысленную забаву и ревностные поклонники их были настоящей редкостью.»
Далее автор статьи Юрий Мандельштам, ссылаясь на работу Михаила Когана «Шахматы в жизни русских писателей» (Петербург [так у Ю. Мандельштама], 1933), рассказал об известных любителях шахмат — от декабристов и Пушкина до Толстого и революционеров из «Шахматного клуба»:
«Турниры» Шах-Клуба кладут на историю шахматной жизни русских писателей темное пятно. Люди марксистского толка, жертвующие для своих теорий всяким искусством, принесли им в жертву и малое, но благородное шахматное искусство. Нечто подобное происходит и ныне в советской России, где шахматам подыскивается «классовое обоснование». По счастью, заглушить любовь к шахматам такие «обоснования» не могут; шахматы — чуть ли не единственное искусство, развивающееся и под советской властью, и проникающее по-прежнему во все слои русского общества.»[60]
Внимание Юрия Мандельштама к шахматам не было случайным, о чём свидетельствует его стихотворение «Как вырваться из призрачной неволи…», опубликованное газетой «Возрождение» в начале 1933 года[61]. Юрий Мандельштам — правнук Файвеля (родного брата Леона и Эммануила Мандельштамов) — приходился поэту столь же дальним родственником, как и Леонид Каннегисер. Более известным во Франции литератором был автор многочисленных романов и киносценариев Валентин Мандельштам (1876–1949), происхождение которого не выяснено.
9 июня 1933 года берлинская газета «Дер ангрифф» (атака) опубликовала обращение Макса Бартеля к своим бывшим единомышленникам-эмигрантам, которое завершалось следующими словами:
«Я бывал на демонстрациях в Ленинграде и Москве, но эти воспоминания меркнут перед праздничным первомайским шествием рабочих в Берлине. <…> 1 мая 1933 года немецкие рабочие пошли за Гитлером. На следующий день профсоюзы свалились ему в руки как перезрелые плоды. По сравнению со старыми пролетарскими партиями, НСДАП — весенний цветущий луг. <…> Мы отнюдь не перебежчики. Мы любим нашу землю и наш народ. Долог наш путь к Германии. Но ей принадлежит наше сердце. <…>»[62]
16 июля во время проведения Всемирной выставки в Чикаго Алехин установил новый рекорд, сыграв одновременно 32 партии вслепую. В программу входили также живые шахматы, в том числе поединок между чемпионом мира и Эдуардом Ласкером, который был организатором сеанса. Намеченный турнир мастеров не состоялся за отсутствием средств — шёл третий год Великой депрессии.
В середине июля 1933 года в ОГПУ поступило агентурное сообщение:
«На днях возвратился из Крыма О. МАНДЕЛЬШТАМ. Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. <…> Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму, а также собственные литературные неудачи: из его книги Гихл собирается изъять даже старые стихи, о его последних работах молчат. Старые его огорчения (побои, травля в связи с «плагиатом») не нашли сочувствия ни в литературных кругах, ни в высоких сферах. МАНДЕЛЬШТАМ собирается вновь писать тов. СТАЛИНУ. Яснее всего его настроение видно из фразы: «Если бы я получил заграничную поездку, я пошел бы на всё, на любой голод, но остался бы там».»[63]
27 июля Михаил Пришвин, находившийся в поездке по Беломорью, записал в дневник информацию о том, что местные ссыльные и заключённые производили 6 000 шахматных комплектов в месяц[64].
В 1933 году в Париже на французском языке вышла книга Евгения Зноско-Боровского о шахматных дебютах[65]. Переводчиком был Марсель Дюшан, не достигший весомых результатов в очной игре, но довольно успешно участвовавший в турнирах по переписке.
В июле 1933 года в Кламаре (пригороде Парижа) Марина Цветаева создала поэтический цикл «Стол», в котором можно найти строки:
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
Меня охранял — как шрам.
<…>
К себе пригвоздив чуть-свет —
Спасибо за то, что — вслед
Срывался! На всех путях
Меня настигал, как шах <…>[66]
Исследователь Мария Белкина утверждала, что Цветаева всю сознательную жизнь мечтала о письменном столе[67]. Не было своего письменного стола и у Мандельштама. Зачастую его произведения записывала жена, которой принадлежат такие характеристики времени, как «право на стол» и «лицо, сидящее за столом»[68]. Из относящихся к послевоенному времени воспоминаний Ольги Фиошкиной, следует, что и её знаменитый отец не всегда имел возможность работать за столом:
«Был один большой стол, за которым и обедали, и я делала уроки, и папа анализировал шахматные партии. Когда стол был занят, он ставил шахматную доску на ящик для белья в ванной.»[69]
В 1933 году Михаила Ботвинника за победу в турнире мастеров Ленинградского дома учёных премировали путёвкой на Северный Кавказ. Летом он отправился в Теберду вместе с занявшим последнее место Яковом Рохлиным. В свои мемуары Ботвинник посчитал нужным включить эпизод о голодных детях, которых он видел, проезжая Кубань. В санатории ЦЕКУБУ с чемпионом СССР познакомились Николай Асеев и Семён Кирсанов. Асеев, с которым Ботвинник дружил «до конца его дней», в шутку называл его «немецким поэтом начала прошлого столетия»[70].
В августовском номере «Дойче шахцайтунг» новый глава Германского шахматного союза Отто Цандер разъяснял:
«Евреев в нашей работе мы использовать не можем, они должны исчезнуть из клубов, как изобретатели и пособники классовой борьбы, которые теперь своей лживой пропагандой натравливают другие народы на наше отечество. Имеющим среди предков своих родителей трёх арийцев и одного еврея я разрешил бы оставаться членами клубов, если они настроены прогермански.»[71]
В сентябре 1933 года в Москве Михаил Булгаков впервые читал отрывки из будущего романа «Мастер и Маргарита» своему другу и шахматному партнёру Николаю Лямину (1892–1941 или 1942).
30 сентября пражская газета «Руди вечерник» писала:
«Знаменитый чехословацкий шахматный мастер Флор вызвал шахматного чемпиона Советского Союза Ботвинника на матч. <…> Флор вступил с ним в переговоры через посредство Ильина-Женевского, который недавно был назначен советником советского представительства в Праге. Ильин-Женевский и сам является выдающимся шахматистом (в Праге существует шахматный клуб, названный его именем) и на турнире в Москве поразил тогдашнего чемпиона мира Х.Р. Капабланку.»[72]
11 октября в Гаграх во время съёмок фильма «Веселые ребята» (в одной из эпизодических ролей которого снялся Валентин Парнах), были проведены аресты. Сценариста Николая Эрдмана приговорили к трём годам ссылки за сочинение и распространение контрреволюционных басен. Дело вёл следователь Николай Шиваров.
С 15 по 22 октября в Германии прошла неделя шахматной агитации под патронажем Геббельса и под девизом: «Военная игра разума должна стать немецким национальным спортом»[73]. 26 октября в Берлине торжественно присягнули на верность Гитлеру 83 немецких писателя, в том числе, бывший сотрудник журнала «Аполлон», переводчик русской классической литературы Иоганнес фон Гюнтер.
1 ноября 1933 года в «Метрополе» состоялся банкет по случаю празднования 15-летия ВЛКСМ. Приглашённый «в числе 20 молодых представителей науки, искусства, культуры и спорта» Михаил Ботвинник вспоминал:
«<…> Рядом с Косаревым освободили место и за столом появился средних лет человек с мушкетерской бородкой — был он в кожаной куртке. — Николай Иванович, Николай Иванович — Вы должны произнести речь. Бухарин встал, красноречиво отметил заслуги комсомола. А закончил с хитрой усмешкой: «Всеми своими победами комсомол обязан нашему великому вождю и учителю, товарищу… Косареву!» Бухарин явно подтрунивал над стереотипным возвеличиванием Сталина. Поднялся хохот, но громче всех смеялся Александр Васильевич.»[74]
Поединок Ботвинника и Флора проходил с 28 ноября по 19 декабря сначала в Колонном зале Дома союзов, а затем в Большом зале Ленинградской консерватории. Чехословацкий шахматист, впервые посетивший в СССР, писал в журнале «64»:
«Москва не произвела на меня впечатление современного города. Но всюду я заметил большое строительство, в особенности в отношении подземной железной дороги, так что очевидно по истечении каких-нибудь двух лет внешний вид города будет совершенно иной. <…> Ленинград произвел на меня гораздо более благоприятное впечатление, чем Москва.
Это — огромный, красивый, современный город с широкими бесконечными проспектами, большими строениями и еще более живым темпом жизни, чем в Москве. <…> О том, насколько вся жизнь в России пропитана интересом к шахматной игре свидетельствуют такие эпизоды. В один из вечеров я пошел в театр посмотреть на русский балет. Сидели мы в правительственной ложе вместе с Ботвинником. После второго действия на сцену выступил директор театра и объявил публике, что здесь присутствуют два гостя, чемпион Чехо-Словацкой республики Флор и чемпион СССР Ботвинник. Публика была, оказывается, прекрасно осведомлена о ком идет речь и бурными аплодисментами приветствовала нас.»[75]
Из стихотворения Семёна Кирсанова «Шах-болезнь»:
Я в жизни ни разу не игрывал в шахматы,
Но в дни Ботвиннико-Флорного матча
Хожу, как доскою по темени шваркнутый,
На всех турнирах и матчах маяча.
В башке шипение ста сковородок.
Хожу по улице ходом коня,
И лошади, видя мои повороты,
Ржут, как родственники, на меня.[76]
В ноябре 1933 года Мандельштам создал своё самое известное произведение. Отрывок из него включил в предисловие к своей книге о репрессированных шахматистах Сергей Гродзенский[77]. Строки «Мы живем, под собою не чуя страны…» распространились по Москве благодаря, в первую очередь, самому автору, что Пастернак назвал «актом самоубийства». В «круг посвящённых» входили Борис Кузин и Лев Гумилёв, которых объединял интерес к Востоку и, разумеется, к шахматам.
10 декабря в Ленинграде арестовали востоковеда Василия Эбермана и заодно находившегося у него дома Льва Гумилёва, который консультировался со старшим коллегой-переводчиком. Однако уже через 9 дней Гумилёв был освобождён без предъявления обвинения. В конце 1933 и в феврале 1934 года он жил в квартире Мандельштама, где работал над переводами с тюркских языков. По данным Ольги Новиковой, Гумилёв впоследствии использовал «Шах-наме» в двух своих диссертациях, как исторический источник[78].
20 декабря в связи с 15-летием органов был награждён знаком «Почетный работник ВЧК-ОГПУ (XV)» некто Лев Мандельштам. Сведений о других сотрудниках данного ведомства с такой фамилией нет[79].
26 декабря в Ментоне умер Анатолий Луначарский, назначенный незадолго до этого полпредом в Испании. В бытность наркомом просвещения он писал в статье «Искусство и коммунистическое строительство»:
«Самый процесс творчества, самый процесс новых бесчисленных комбинаций звуков, красок, слов, чувствований, идей будет продолжаться и в будущем. Искусство не только явится таким образом частью продукции, так сказать, наводящей последний лоск на производимые вещи, оно еще будет своеобразной игрой высшего порядка, игрой, быть может, напоминающей шахматную игру, только бесконечно более сложной и так же, как и шахматная игра, не только дающей наслаждение самим процессом творчества и комбинаций, но и растящей наши так называемые духовные способности.»[80]
В конце декабря 1933 года перед началом чемпионата Москвы Василий Панов «написал стихотворение — сугубо дидактическое! — которое повторял вслух перед каждым туром.»:
Перед игрой для собственного слуха
Я громко повторяю в тишине:
«Пусть бодрость тела даст мне бодрость духа
И ясность мысли не изменит мне!
<…>
В ответ, мой друг, тренёр, руководитель
— Мой мозг — советы должные дает:
«Ищи всегда — в атаке и в защите —
Глубоко скрытый, драгоценный ход.
<…>
Ты сделал всё? Ты губы сжал сурово,
Ты беспощаден нынче был к себе?
Забудь о том, что сделано, и снова
Готовься к новой, завтрашней борьбе!»[81]
8 января 1934 года в Москве умер Андрей Белый. Сын известного математика и шахматиста Николая Бугаева, он предпочитал «философские шахматы»[82] традиционным, которые «вызывали в нём упорную скуку»[83]. Мандельштам высоко ценил творчество Белого, был на похоронах (где на него упала крышка гроба) и посвятил цикл стихотворений его памяти.
17 февраля в Мюнхене умер Зигберт Тарраш. Шахматный клуб в кафе на Мариенплац ещё около полугода носил его имя. В некрологе, напечатанном на первой странице приложения к газете «Фёлькишер беобахтер» — главного органа НСДАП, говорилось:
«Д-р Тарраш принёс славу немецким шахматам на рубеже столетий. С 1890 по 1910 годы он с блеском представлял Германию на международных турнирах. В матче на первенство мира 1908 года он тем не менее уступил тогдашнему чемпиону д-ру Ласкеру. <…> Роль д-ра Тарраша, как шахматного педагога, даже важнее его успехов в практической игре. Главная его заслуга заключается в развитии и углублении фундаментального учения Стейница.»[84]
26 марта на французской Ривьере Александр Алехин обвенчался с американской художницей и любительницей шахмат Грейс Висхар (1876–1956). Распространённое мнение о её еврейских корнях основывается на послевоенных высказываниях чемпиона мира. Факт присутствия обоих супругов на турнире 1942 года в Зальцбурге говорит об обратном[85].
-
К вопросу о мастерстве
Один портной
С хорошей головой
Приговорен был к высшей мере.
И что ж — портновской следуя манере,
С себя он мерку снял —
И до сих пор живой.
(Без названия)
В 1934 году в СССР широко отмечали 1000-летний юбилей Фирдоуси. 28 марта Лев Бруни писал своей жене Нине Бальмонт о работе над иллюстрациями к поэме «Шахнамэ»:
«По самочувствию я скажу, что приятно работать над вещью, которая так сопротивляется. Напоминает разбор шахматной партии больших мастеров — чувствуешь прилив квалификации.»[86]
Ещё в 1877 году журнал «Шахматный листок» опубликовал отрывок из «Шахнаме» в переводе Александра Веселовского[87]. «Книга царей Шах-Наме», которую иллюстрировал Лев Бруни, вышла в 1934 году в издательстве «Academia».
Попытку анализа шахматно-шашечного содержания эпоса предпринял Давыд Саргин[88]. В его главном труде упомянут французский перевод «Шахнамэ» известного немецкого востоковеда Юлиуса Молля. Именно с этим изданием Мандельштам работал в 1930 году в Ереванской Государственной Публичной библиотеке.
16 апреля Давид Выгодский записал о выступлении Мандельштама на состоявшейся накануне в Ленинграде встрече востоковедов с писателями:
«Заговорил один из глубочайших людей нашего времени, заговорил поэт, в котором тревога, для которого Фирдоуси целый мир, который он по-своему, своим миром ощущает, переживает, к которому у него есть отношение… Мандельштам сразу поднял на сто градусов весь этот разговор, который писатели уже не могли поддержать».[89]
20 апреля 1934 года в ленинградском издательстве писателей, располагавшемся в Гостином дворе, Мандельштам со словами: «Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены», дал пощёчину Алексею Толстому[90]. Реакция «красного графа» была, по воспоминаниям Фёдора Волькенштейна, следующей:
«Что Вы делаете?! Разве Вы не понимаете, что я могу Вас у-ни-что-жить!»[91]
2 мая в Лозанне умерла Анна-Лиза Рюэгг. Её бывший супруг играл в тот день в Штутгарте 12-ю партию второго матча на первенство мира против Боголюбова. Так как Алехин не принимал участия в судьбе сына, опекуном 12-летнего Александра стал шведский шахматный меценат и организатор Людвиг Коллийн.
5 мая в приложении к газете «Фёлькишер беобахтер» была опубликована заметка «Мюнхен — цитадель шахматных амазонок», в которой можно было прочитать:
«Женщина кажется буквально предназначенной для шахмат. Не подобна ли обольстительная, притягательная и захватывающая сущность этой игры женским чарам и не являются ли защита и нападение, привлечение и отвлечение, тактические уловки и использование своих преимуществ — женскими чертами характера?»[92]
10 мая Иван Аксёнов в письме к жене сообщил, очевидно, отвечая на её вопрос:
«Товарищ Ботвинник отдыхает.»[93]
В тот же день в Архангельском под Москвой умер председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский. Служивший в его ведомстве сын Горького Максим Пешков, об игре с которым в шахматы в 1925 году в Сорренто вспоминал Владислав Ходасевич[94], умер на следующий день в Москве. В связи с этим Первый съезд советских писателей был перенесён на конец лета. Преемником Менжинского стал его заместитель Генрих Ягода, фактически руководивший органами уже около семи лет. Официальное назначение состоялось 10 июля 1934 года. Поэтому ордер на арест Мандельштама подписал заместитель председателя ОГПУ Яков Агранов.
В романе Роберта Литтелла «Эпиграмма на Сталина» (2009) Мандельштаму снится, что он наблюдает за шахматной игрой двух заключённых[95]. В ночь на 17 мая поэт был арестован и доставлен на Лубянку, где его ждал следователь «по литературным делам» Николай Шиваров. Одним из соседей по камере оказался счетовод и любитель шахмат Борис Мяздриков (1911–1991), воспоминания которого «Сызнова живу» опубликованы 84 года спустя[96].
В конце мая Мандельштам был приговорён к 3 годам ссылки и вместе с женой отправлен в уральский город Чердынь. Там, как и ранее на Лубянке, он пытался покончить с собой. Тем временем Бухарин, у которого побывали Ахматова и Пастернак, обратился с письмом к Сталину. Сохранилась его резолюция:
«Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»[97]
10 июня в результате срочного пересмотра дела Мандельштамы получили разрешение на переезд в Воронеж. 13 июня состоялся телефонный разговор Сталина с Пастернаком: бывший «поэт» хотел узнать у «поэта настоящего», мастер ли Мандельштам в своём деле. По мнению Леонида Видгофа, Булгаков, узнав об этом вопросе Сталина, определился с названием создаваемого им романа и именем главного героя. В исследовании Димитрия Сегала приведён тезис Давида Койгена о том, что понятие Meister, обозначающее «одновременно и строителя, и творца, и учителя», является одним из оснований немецкой культуры[98].
Так, звание мастера официально присваивалось шахматистам, успешно выступившим в турнирах Германского шахматного союза. Страна Советов переняла данную традицию и к 1935 году в СССР насчитывалось уже около 40 шахматных мастеров. Единственным, кто получил это звание в 1934 году был Василий Панов, не считая Петра Романовского, который стал Заслуженным мастером спорта. Тогда же появились и первые мастера спорта по шахматной композиции, а Николай Крыленко получил звание «Заслуженный мастер альпинизма». После этого звание мастера начали присваивать «обычным» спортсменам.
14 июня в Берлине завершился матч на первенство мира между Алехиным и Боголюбовым. Последняя партия была сыграна в присутствии рейхскомиссара юстиции Франка, устроившего для обоих гроссмейстеров, их жён и других гостей соревнования роскошный приём. Тем не менее глава Германского шахматного союза Отто Цандер писал в журнале «Дойче шахцайтунг»:
«Поединок двух русских мастеров на немецкой земле вызвал недоумение в широких кругах немецких шахматистов, так как это соревнование никоим образом не соответствует провозглашённому мной курсу Германского шахматного союза: концентрации всех сил и средств на привлечение в шахматы немецких рабочих.
<…>
Особенно неприятно, что пресса и радио называли Боголюбова немецким мастером или представителем Германии.
<…>
Понятие „немецкий чемпион“ может быть превратно истолковано: будто в сегодняшней Германии существует мнение, что некто, получивший немецкое гражданство становится немцем. В будущем только игроки немецкого происхождения смогут оспаривать первенство Германии. Тогда не возникнет и подобных вопросов.»[99]
Среди известных шахматистов и шахматисток немецкого происхождения негативное отношение к новым порядкам демонстрировала Соня Граф, родившаяся в Мюнхене в семье выходцев из России. В 1934 году она покинула цитадель национал-социализма и с переменным успехом выступала за границей, в основном в мужских турнирах.
В конце июня 1934 года Мандельштамы добрались до центра российского Черноземья, который «оказался мрачным, бесхлебным городом»[100]. С воронежской землёй связаны судьбы Николая Ге, Александра Алехина-старшего, Андрея Шингарёва, Сергея Чаплыгина, Карла Шваба, Сергея Костычева, Бориса Камкова, Владимира Нарбута…
Принято считать, что шахматные традиции Воронежа заложил Пётр I, хотя документальных подтверждений этому нет[101]. Журнал «Шахматы в СССР» сообщал в 1934 году:
«Шахматная жизнь <…> в Воронеже развивается интенсивно. Сейчас, например, там идет массовый турнир с охватом 10-15 тысяч человек. Цифра для областных центров, пожалуй, рекордная.»[102]
23 июля на приёме у Сталина побывал Герберт Уэллс. В автобиографии знаменитого фантаста можно прочитать:
«Я никогда не встречал более искреннего, прямолинейного и честного человека. Именно благодаря этим качествам, а не чему-то мрачному и таинственному, обладает он такой огромной и неоспоримой властью в России. До нашей встречи я думал, что он, вероятней всего, занимает такое положение потому, что его боятся; теперь же я понимаю, что его не боятся, ему доверяют. В русских есть что-то и детское, и утонченно-лукавое, и перед этим качеством — в себе и в других — они испытывают естественный страх.»[103]
В тот же день на открытом первенстве Швейцарии в Цюрихе — крупнейшем турнире года — Ласкер после 8 часов борьбы уступил Нимцовичу. После 10 тура впереди шёл Флор, далее Алехин и Боголюбов, затем Эйве. Ласкер, около 9 лет не игравший в официальных соревнованиях, до конца турнира оставался на пятом месте. Как писал Михаил Левидов, «это был неуспех, подобного которому Ласкер не знал за всю свою жизнь. Согнуло время и его»[104].
25 июля в Австрии начался путч национал-социалистов. В ходе его подавления расстреляли 13 мятежников. Среди 4000 арестованных был член немецкого шахматного клуба в Вене, чемпион Альпийского края 1928 года Ханс Гайгер (1899–1972).
17 августа в Москве открылся Первый съезд советских писателей. В нём приняли участие 637 человек, в том числе 40 иностранцев и примерно 25 женщин. Среди избранных в Президиум были: Горький, Толстой, Каменев, Эренбург, Тихонов, Кирпотин. Кроме них обладали правом решающего голоса: Вересаев, Чапыгин, Пришвин, Чуковский, Шагинян, Асеев, Пастернак, Третьяков, Пильняк, Табидзе, Эйдеман, Яшвили, Мицишвили, Левман, Чаренц, Ильф, Безыменский, Кольцов, Сельвинский, Петров. Делегатами с правом совещательного голоса стали: Тарасов-Родионов, Бухарин, Аросев, Паустовский, Шкловский, Выгодский, Саргиджан, Кирсанов.
Из выступления на съезде Мариэтты Шагинян 22 августа:
«Нам необходимо научиться подавать искусство не в форме поточного описания действительности, а в форме нащупывания в этой действительности узловых тем, узловых коллизий, воплощая эти темы в сюжете так, чтобы это стало целостным произведением искусства, чтобы в нашей шахматной игре — в наших книгах — были и свой мастерской дебют — экспозиция, и тонкий и сложный миттельшпиль — развитие середины, и блестящий и исчерпывающий эндшпиль — конец.»[105]
28 августа Бухарин выступил с большим докладом о поэзии, а Эрнст Толлер, который провёл в Германии за решёткой около 5 лет, завершил свою речь словами:
«Я приветствую всех заточенных товарищей, которым не дано знать, что их здесь по-братски вспоминают в печали и гневе. Мы их не забудем и не будем молчать. Кто в такое время молчит, тот изменяет своему званию человека. Мы не падаем духом. Мы покинули страдающую и борющуюся в подпольи Германию, но она завтра победит, победит во что бы то ни стало.»[106]
29 августа шахматы упомянул в своём выступлении Илья Сельвинский, а Николай Тихонов процитировал отрывок из статьи «Слово и культура» «одного старого поэта»[107]. Фамилия Мандельштам прозвучала на съезде единожды — 27 августа в докладе Алексея Толстого о драматургии:
«Ложью была и попытка «акмеистов» (Гумилёва, Городецкого, Осипа Мандельштама) пересадить ледяные цветочки французского Парнаса в российские дебри.»[108]
В тот же день Валерий Кирпотин заявил, что автор пьесы «Дни Турбиных» выносит белым оправдательный приговор[109]. 6 сентября в дневнике Елены Булгаковой появилась запись об авторе пьесы:
«Сначала он занимался с Сергеем уроками, потом учил его шахматам.»[110]
22 сентября рижский журнал «Для вас» опубликовал интервью с другим известным уроженцем Киева — Марком Алдановым, в котором писатель говорил:
Люблю <…> все недоступные удовольствия… Люблю, — это более доступно, — шахматы. Но, увы, шахматы «не любят» меня. Игрок я прескверный!.. В этом нет никаких сомнений, ибо аттестат на горе-шахматиста выдал мне никто иной, как сам знаменитый Ласкер…»[111]
Вероятно, Алданов встретился с экс-чемпионом мира в парижском сеансе одновременной игры в марте 1933 года (до этого Ласкер, согласно справочнику Кена Уайльда, выступал с сеансами во Франции в 1912 году.) О шахматных образах в творчестве Алданова см. статью Олеси Лагашиной «Опыт коллективного умопомешательства»[112].
Октябрьский номер «Винер шахцайтунг» сообщил о том, что осенний турнир в Ницце завершился победой Евгения Зноско-Боровского, выигравшего все партии[113]. Тем временем его родной брат Николай работал бухгалтером в Ленинградском химико-технологическом институте и, на общественных началах, инструктором драматического, теннисного и шахматного кружков.
7 ноября парижская газета «Возрождение» напечатала антишахматное стихотворение Валентина Горянского (1887 или 1888 –1949).
Возрождение. Paris, 1934. №3444. С. 3
8 ноября в Ленинграде на площади Воровского (бывшей Исаакиевской) состоялось шоу «живых шахмат». Белые фигуры символизировали персонажей из «Шахнаме», черные — героев русских сказок. Партия завершилась вничью, как и годом ранее в ЦПКиО, когда те же соперники (Ботвинник и Романовский) руководили «армией» и «флотом».
12 и 13 ноября выступления Воронежского симфонического оркестра прошли при участии Марии Юдиной. Как вспоминала Надежда Мандельштам, выдающаяся пианистка «специально добилась концертов в Воронеже, чтобы повидаться с О.М. и много ему играла.»[114]
1 декабря в Ленинграде был убит Сергей Киров[115]. По словам Надежды Мандельштам, «книга стихов 28 года никогда бы не вышла без активного вмешательства Николая Ивановича, который привлек на свою сторону еще и Кирова.»[116]
8 декабря высланный в Воронеж филолог Павел Калецкий писал Марку Гецову в Ленинград:
«Развлекает меня знакомство с Мандельштамом, который теперь в Воронеже.»[117]
Павел Калецкий (1906–1942), ученик Виктора Шкловского, работал рецензентом в воронежской газете «Коммуна». Надежда Мандельштам некоторое время редактировала в этой газете отдел писем. Как будет видно из дальнейшего, коллеги не раз встречались за шахматной доской.
В один из рождественских дней уходящего года 66-летний Эмануэль Ласкер писал жене из Парижа:
«Вчера вечером сыграл несколько хороших тренировочных партий с Бернштейном. Кажется, я нахожусь на верном пути: пытаюсь учиться и, что намного труднее, создавать собственный стиль игры.»[118]
(продолжение следует)
Примечания
[1] Литературная учеба. Москва, 1988. № 4. С. 166.
[2] Каганович фигурирует в шуточном недатированном стихотворении Мандельштама. См. Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 1. 1967. С. 299.
[3] Нерлер, П. и др. (Ред.) «Сохрани мою речь…». Вып. 1. Москва, 1991. С. 56.
[4] Kagan, M. Bernhard Kagan. Sein Lebensbild nebst einigen seiner bestgespielten Partien. Berlin, 1933. C. 7. Перевод автора.
[5] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 817.
[6] Шахматное обозрение. Москва, 1903. № 63 и Сахаров, Н. Точно ферзь с подрезанными крылышками. // Шахматы в России. Москва, 1997. № 4. С. 48.
[7] Алексеев, М. Пушкин и повесть Ф.М. Клингера «История о золотом петухе». // Временник Пушкинской комиссии 1979. Ленинград, 1982. С. 81.
[8] Авербах, Ю. В поисках истины. Москва, 1992. С. 207.
[9] Новикова, М. Пушкинский космос. Москва, 1995. С. 301-302.
[10] Рак, В. Пушкин, Достоевский и другие: вопросы текстологии, материалы к комментариям. С.-Петербург, 2003. С. 368 и 370.
[11] Лесскис, Г., Атарова, К. Путеводитель по роману Михаила Булгакова Мастер и Маргарита. Москва, 2007. С. 146.
[12] Звезда. Ленинград, 1933. № 1. С. 15.
[13] Воздушные пути. Альманах № IV. Нью-Йорк, 1965. С. 34.
[14] Хренков, Д. Ахматова в Петербурге – Петрограде – Ленинграде. Ленинград, 1989. С. 101.
[15] Мандельштам, Н. Книга третья. Paris, 1987. С. 21 и 27.
[16] Цивьян, Т. Мандельштам и Ахматова: к теме диалога. // Айзелвуд, Р., Майерс, Д. Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. Tenafly, 1994. С. 24.
[17] Эткинд, А. Содом и Психея. Москва, 1996. С. 205-206.
[18] Там же. С. 394.
[19] О Семёне Липкине см. Гулько, Б. и др. КГБ играет в шахматы. Москва, 2009. С. 133.
[20] Чалидзе, В. СССР: внутренние противоречия. № 7. New York, 1983. С. 234-235.
[21] Tarrasch’s Schachzeitung. Nr. 9. München, 1933. C. 3.
[22] Нерлер, П. (Сост.) „Посмотрим, кто кого переупрямит… ”. Москва, 2015. С. 526.
[23] Серж, В. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. Москва, 2001. С. 363.
[24] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 823.
[25] Вопросы истории естествознания и техники. Москва, 1987. № 3. С. 131-132. Текст был написан 5 апреля Надеждой Мандельштам под диктовку.
[26] Кузин, Б. Воспоминания. Произведения. Переписка. С.-Петербург, 1999. С. 172.
[27] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 246.
[28] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1909. № 12. С. 378. Перевод автора.
[29] http://az.lib.ru/f/frans_a/text_1900-3_farinata_delli_uberti.shtml/
[30] Books Abroad. Special Issue: A Homage to Dante: 1265–1965. Norman, OK, 1965.
[31] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Нью-Йорк, 1971. Т. 2.. С. 371.
[32] Нерлер, П. и др. (Ред.) «Сохрани мою речь…» Вып. 5. Ч. 1. Москва, 2011. С. 19.
[33] Известия АН СССР: Серия языка и литературы. Москва, 1991. Т. 50. № 3. С. 266.
[34] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 826.
[35] Минчковский, А. Повести о моем Ленинграде. Ленинград, 1986. С. 339.
[36] Звезда. Ленинград, 1933. № 5. С. 109.
[37] Там же. С. 112-113.
[38] Birkerts, S. An artificial Wildness. Essays on 20th century Literature. New York, 1987. С. 123. Перевод автора.
[39] Лекманов, О. и др. Египетская марка. Пояснения для читателя. Москва, 2012. С. 164.
[40] Левин, Ю. Избранные труды: поэтика, семиотика. Москва, 1998. С. 143-144.
[41] Амелин, Г., Мордерер, В. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. Москва, 2000. С. 38.
[42] Делекторская, И. и др. «Сохрани мою речь…». Вып. 4. Ч. 2. Москва, 2008. С. 429.
[43] Звезда. Ленинград, 1933. № 5. С. 115.
[44] Флакер, А. Путешествие в страну живописи. // Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1984. Т. 14. С. 173. Ср. Флакер, А. Живописная литература и литературная живопись. Москва, 2008. С. 310.
[45] Петрова, Н. (Сост.) Миры Осипа Мандельштама. Пермь, 2009. С. 122.
[46] Матисс, А. Статьи об искусстве. Переписка. Записи бесед. Суждения современников. Москва, 1993. С. 213.
[47] Мандельштам, О. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси, 1990. С. 399.
[48] Нерлер, П. Con amore: Этюды о Мандельштаме. Москва, 2014. С. 114.
[49] Закарян, А. Трагедия армянского народа в оценках русских литераторов. Ереван, 2003. С. 71.
[50] Mandelstam, A. Le Sort de L’Empire Ottoman. Lausanne, 1917. Согласно информации на www.myheritage.com/, прадед Андрея Мандельштама – Мендель и прапрадед Осипа Мандельштама – Юда Лейб были родными братьями.
[51] Звезда. Ленинград, 1933. № 5. С. 125. В последующих изданиях имя было исправлено на Драстамат.
[52] Абегян, М. История древнеармянской литературы. Т. 1. Ереван, 1948. С. 185.
[53] Орбели, И., Тревер, К. Шатранг. Книга о шахматах. Ленинград, 1936. С. 23-24.
[54] Pollak, N. The obscure way to Mandel’stam’s Armenia. Yale University, 1983. С. 325.
[55] Birkerts, S. An artificial Wildness. Essays on 20th century Literature. New York, 1987. С. 132.
[56] Potthoff, W. Osip Mandelstam und Europa. Heidelberg, 1999. С. 350.
[57] Прокофьев, С. Дневник 1919–1933. Paris, 2002. С. 828. Владимир Чертков – секретарь и шахматный партнёр Льва Толстого.
[58] Скрябин. А., Николаева, А. (Сост.) Наш Старик: Александр Гольденвейзер и Московская консерватория. Москва, 2017. С. 500. Художником был Николай Вышеславцев (1890–1952).
[59] Юзбашян, К. Академик Иосиф Абгарович Орбели. Москва, 1964. С. 81.
[60] Возрождение. Paris, 2 июня 1933. № 2922. С. 5.
[61] Возрождение. Paris, 26 января 1933. № 2795. С. 4.
[62] Alternative. Berlin, 1964. № 36. С. 52-53. Перевод автора.
[63] Berelowitch, A. Les Écrivans vus par l’OGPU // Revue des Ètudes Slaves. Paris, 2001. Т. 73. № 4. С. 626.
[64] Пришвин, М. Дневники 1932–1935. Москва, 2009. С. 278.
[65] Znosko-Borovsky, E. Comment il faut commencer une partie d’echecs. Paris, 1933.
[66] Литературная Москва. Т. 2. Москва, 1956. С. 719-720.
[67] Белкина, М. Скрещение судеб. Москва, 1992. С. 196–198.
[68] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 157-158 и Мандельштам, Н. Вторая книга. Paris, 1983. С. 468.
[69] Полоудин, В. М. М. Ботвинник: 100 лет со дня рождения. Москва, 2011. С. 39.
[70] Ботвинник, М. К достижению цели. Москва, 1978. С. 37.
[71] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1933. № 8. С. 227. Перевод автора.
[72] 64-Шахматное обозрение. Москва, 2000. № 3. С. 57. Перевод А. Ильина-Женевского.
[73] Kamm, W. Siegbert Tarrasch. Leben und Werk. Unterhaching, 2004. C. 735.
[74] Ботвинник, М. У цели. Москва, 1997. С. 42-43.
[75] 64. Шахматы и шашки в массы. Москва, 1934. № 1-2. С. 11-12.
[76] Бутенко, Е. Хожу по улице ходом коня. // 64 –Шахматное обозрение. Москва, 1990. № 4. С. III.
[77] Гродзенский, С. Лубянский гамбит. Москва, 2004. С. 6.
[78] www.gumilevica.kulichki.com/NOG/
[79] http://nkvd.memo.ru/
[80] Художественное воспитание в школе I ступени. (Материалы к составлению программ). Москва, 1925. С. 13.
[81] Панов, В. Сорок лет за шахматной доской. Москва, 1966. С. 54.
[82] Белый, А. Между двух революций. Chicago, 1966. С. 298.
[83] Бугаева, К. Воспоминания о Белом. Berkeley, 1981. С. 67.
[84] Kamm, W. Siegbert Tarrasch. Leben und Werk. Unterhaching, 2004. C. 743. Перевод автора.
[85] Воронков, С. Русский сфинкс. Москва, 2021. С. 391.
[86] Сарабьянов, А. Жизнеописание художника Льва Бруни. Москва, 2009. С. 129.
[87] Веселовский, А. Поэтические сказания о шахматной игре Фирдусси. // Шахматный листок. С.-Петербург, 1877. № 4–8.
[88] Саргин, Д. Древность игр в шашки и шахматы. Москва, 1915. С. 14, 26, 83-84, 244, 297.
[89] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 4. Москва, 1999. С. 458.
[90] Тагер, Е. Воспоминания. // Литературная учеба. Москва, 1991. № 1. С. 159.
[91] Нерлер, П. и др. (Ред.) «Сохрани мою речь…». Вып. 1. Москва, 1991. С. 57.
[92] Niemeyer-Wasserer, N. & Schweiger, G. Machtspiele und Ambivalenzen. Baldham, 2014. С. 81. Перевод автора.
[93] Аксенов, И. Из творческого наследия. Т. I. Москва, 2008. С. 187. О каком Ботвиннике шла речь, не ясно. В этом же письме упомянут Осип Мандельштам.
[94] Лавров, В. (Сост.) Литература русского зарубежья. Москва, 1991. Т. 2. С. 170.
[95] Littell, R. Das Stalin-Epigramm. Zürich, 2009. С. 174.
[96] Видгоф, Л. Мандельштам на Лубянке. // Знамя. Москва, 2018. № 5.
[97] Источник. Документы русской истории. Москва, 1993. № 2. С. 14.
[98] Сегал, Д. Осип Мандельштам. История и поэтика. Jerusalem – Berkeley, 1998. Ч. 1. Кн. 1. С. 342.
[99] Deutsche Schachzeitung. Berlin, 1934. № 7. С. 195. Перевод автора.
[100] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 136.
[101] Бычек, И., Чубров, А. Воронеж шахматный. Воронеж, 1981. С. 8.
[102] Там же. С. 37.
[103] Уэллс, Г. Опыт автобиографии. Mосква, 2007. С. 414-415. Перевод Натальи Трауберг.
[104] Левидов, М. Стейниц. Ласкер. Москва, 1936. С. 247.
[105] Первый всесоюзный съезд советских писателей. Москва, 1934. С. 208.
[106] Там же. С. 454. О Толлере – игроке в шахматы см. Scheer, M. So war es in Paris. Berlin, 1964. C. 69.
[107] Первый всесоюзный съезд советских писателей. Москва, 1934. С. 555 и 504.
[108] Там же. С. 416.
[109] Там же. С. 380. Кирпотин, очевидно, не знал, что он посягает на любимый спектакль Сталина.
[110] Лосев, В., Яновская, Л. Дневник Елены Булгаковой. Москва, 1990. С. 68. Речь шла о Михаиле Булгакове и его приёмном сыне Сергее Шиловском (1926–1977).
[111] Для вас. Рига, 1934. № 39. С. 4.
[112] Случайность и непредсказуемость в истории культуры. Материалы Вторых Лотмановских дней в Таллиннском университете. (4–6 июня 2010 г.) Tаллинн, 2013. С. 386-389.
[113] Wiener Schachzeitung. Wien, 1934. Nr. 10/11. C. 173.
[114] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 149.
[115] Об интересе Кирова к шахматам см. Кондаков, А. Одна — но пламенная страсть. Орджоникидзе, 1968. С. 98 и Андреева, Н. А.А. Андреев. Воспоминания, письма. Москва, 1985. С. 294.
[116] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 120.
[117] Ласунский, О. Жизнь и творчество О.М. Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 67.
[118] Forster, R., Hansen, S., Negele, M. Emanuel Lasker. Denker, Weltenbürger, Schachweltmeister. Berlin, 2009. C. 647. Перевод автора.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer10/gorodin/
