Я влюбилась в эти работы сразу, только открыв книгу–альбом Семёна Липковича «Угол Садовой и Никольского».
Даже ещё не всмотревшись в иллюстрации и не прочитав ни строчки из комментариев художника к собственным работам.
«Однажды в Ленинграде…»
Но мне показалось, что я перенеслась… в Одессу. И мне лет 7-8. Я узнала часовщика, и сапожника, и даже керосинщика! Увидела соседей по даче тётю Цилю и её мужа. И уж точно известного шутника, портного Пиню, который в голодные годы чуть не свёл с ума мою Бабушку. Придя к ней с огромной наволочкой и, по-хозяйски разложив её на столе, Пиня сказал: «Мадам Крупницкая, ваша дочь сказала насыпать мне в эту наволочку гречку».
Бабушка чуть не в обмороке: «Пиня! О чём вы говорите?! Где я возьму вам гречку?»
«Ну… не знаю, мадам, спросите у дочери», — обиженно отвечал Пиня». «Одинокий» — это же Пиня. Он был одесской знаменитостью.
Вряд ли герой работы «Свежий ветер» был таким же шутником. Но точно был портным. Ножная швейная машинка — почти единственное богатство комнаты, в которой ворвавшийся ветер чуть не сорвал с окна занавеску. Но меня привлекла другая деталь. Высоко на стене небольшая полочка с книгами. Я перевела взгляд с полки на человека, выходящего с ребёнком из комнаты: ему явно пришлось бы высоко поднять руку, чтобы достать книгу.
Что читает портной, к которому, судя по обстановке, вряд ли приходят зажиточные заказчики?
Не Тора ли и Талмуд стоят на этой полке? Не в них ли черпает он веру, что у ребёнка будет, дай Б-г, что есть и что надеть.
На углу Канатной и Малой Арнаутской жил такой портной, который не шил, а перелицовывал пальто и костюмы.
И не 23-й ли номер трамвая удаляется сейчас от моего дома по Канатной? Сколько раз мы перебегали перед ним, а женщина-водитель нажимала на какую-то педаль и выталкивала защитную решётку! И кричала на меня. Вот на этом самом повороте — с Чижиковой на Канатную.
Зачем мы перебегали — не помню. Да и вспомнила только сейчас, глядя на этот трамвай из детства художника, «поворачивающий к Никольскому собору и Театральной площади».
И эти два еврея стоят и разговаривают вовсе не на углу Садовой и Никольской, а в Одессе, на Приморском бульваре. И сейчас к ним подойдёт третий, постоит, послушает и, уходя, скажет: «А, когда мне это не интересно». И ничего, что из двоих беседующих не на Невском, а на Приморском бульваре только один был евреем — поэт Борис Бобович, который так артистично рассказал мне этот эпизод. Вторым был Юрий Олеша. Но третий точно был одесский еврей.
Я листала небольшой, но густо населённый, как шетл, альбом, как листают собственные воспоминания, в которых много юмора, но и много грусти.
Не помню, когда я впервые познакомилась с Шолом-Алейхемом и Марком Шагалом, но сейчас их герои опять разговаривали со мной. И не только книжные.
Вздрогнула, узнав во взгляде героев «Золотой свадьбы» и «Танго» грустный взгляд с портрета моих красивых и в жизни почти всегда улыбающихся родителей. За полгода до смерти Папа повёл Маму в… загс: старые документы сгорели во время войны.
И чем больше я смотрела, тем сильнее щемило сердце.
«Картинки для меня живые, и я беспокоюсь за них», — написано под «Синей птицей».
Живые. В этом тайна их воздействия на зрителя.
Их хочется погладить, с её героями так и тянет поздороваться за руку. Постоять и послушать, как они играют, о чём говорят, и узнать в их разговорах родных и знакомых. Эти живые «картинки» хочется поместить рядом с фотографиями родных.
Я поднимаю глаза. На фотографии красивые пожилые люди. Так могла выглядеть еврейская пара, идущая в синагогу в том страшном 41-м году ХХ века. Так наверняка выглядели их родители в XIX веке. Это мои погибшие в Меджибоже до моего рождения Бабушка и Дедушка. А ниже удивительная работа «Выгон». Откуда взялся в Ленинграде в Никольском переулке этот еврей с козой?!
Вы помните, как портной Шимон-Эле козу покупал?
Долго торговались. Наконец поладили.
«Шимон-Эле отсчитал денежки, и, сняв с себя поясок, привязал козу.
«И воспротивилась коза — и не пожелала она, коза то есть, следовать за портным в Злодеевку… И Шимон-Эле тянул её за поводок и втолковывал, что напрасны все старания, — ни боданье, ни блеянье ни к чему не приведут».
Разве вы не слышите этот диалог, глядя на картину Семёна Липковича?
Но как оказались шолом-алейхевские герои так далеко от Злодеевки?
«Однажды в Ленинграде, — пишет С. Липкович, — меня пригласили на прогон спектакля по мотивам Шолом-Алейхема в театр Ю. Харитонова.
Обречённо, без ужимок режиссёр катал по сцене деревянные кОзлы, изображающие поочерёдно то козу, то козла.
Однако привести купленное на ярмарке животное и напоить детей молоком не удавалось. Подмена происходила на глазах у зрителей. Стоял комок в горле…
Знакомый сюжет поразил до слёз, и той же ночью я сделал свою первую работу…»
Я никогда не слышала, чтобы в доме меджибожских Бабушки и Дедушки, в котором росли десять детей, держали козу. Но, взяв в руки работу Семёна Липковича, я уже знала, где её место в моём доме. И теперь Меджибож, который я увидела только взрослой, Шолом-Алейхем и мои Дедушка и Бабушка, я, которую они так и не узнали, и через меня мои дети и внуки сложились в единый портрет рода.
«Выгон» стала первой работой художника, выполненной пластическими смесями.
Как всё не случайное, произошло это случайно. На гастролях в Москве в один из свободных дней джазовый пианист попадает в Марьину Рощу на импровизированную выставку–продажу кустарных изделий и на одном из «прилавков» видит фигурки из странного материала. Расспрашивает. И… возвращается без двух зарплат, но с материалом для будущих работ.
Работ, которые сам художник называет « картинками». Но в моём восприятии это кадры фильма о жизни людей, в которой встречается смешное и грустное, но иногда трудное и даже и страшное.
Вот некто во френче положил руку на плечо маэстро. Возможно, сходство случайное, но мне показалось, что Маэстро похож на Ростроповича (у Липковича есть и работа «Ростропович»).
Какие несопоставимые по значимости фигуры! Но парадокс в том, что более значимым себя ощущает как раз представитель власти. Его рука сжимает плечо Артиста мёртвой хваткой. Чтобы не забывал. Чтобы правильной дорогой шёл товарищ. Работа и называется «Светлый путь». Очень горький юмор.
Но есть в жизни моменты, когда юмор вообще не приходит на помощь. О чём думает этот человек, дотрагиваясь до меноры? И почему работа называется «Окно»? Я долго не могла сосредоточить взгляд на первом плане — меня притягивало это приоткрытое, чётко прочерченное окно.
Окно в прошлое? В будущее?
Вот текст, который Художник поместил под этой работой:
«Часто думаю: если эти родные лица так много говорят о прошлом, то что мешает спросить их о будущем, хотя бы ближайшем?»
Вы когда-нибудь обращались с вопросом к портретам тех, кого уже нет с нами? Мне такой диалог знаком. И я всегда получаю совет.
Мне кажется, что многие работы Семёна Липковича это разговор с Папой.
И его короткий рассказ «Про папу» возник после таких бесед.
«Он носил старое кожаное пальто, шляпу и уходил на работу, пока я ещё спал… Ещё с вечера я получал указания, что я не должен делать ни под каким видом, пока Папа на работе.
И свой новый день я начинал именно с того, что строгал золенгеновской опасной бритвой письменный дубовый стол…»
Не из того ли детства и действа увлечение деревянными скульптурами, которое началось задолго до «картинок». Семён Липкович говорит, что он просто коротал так время на гастролях. Но его «Учитель» — работа Мастера.
Когда жил этот Учитель в чеховском пенсне и в длиннополом пальто? О чём он думает? Мысленно возвращается к пройденному пути, подводя итоги?
У Липковича есть работа, которая так и называется — «Итог». Исчез любимый художником жёлтый фон. Тревожные, шершавые на ощупь (даже на фото) багряно–бурые мазки, ладонь поддерживает ставшую тяжёлой от раздумий голову. Что ждёт его детей? Кажется, ничего хорошего впереди нет, выдержат ли они?
Не его ли внук, которого он не увидит, будет наполнять полученные «в подарок пустые коробочки из-под папирос и сигарет… «Три богатыря», «Друг», «Казбек»…гречкой, рисом, манкой» и прятать их «в ящике письменного стола»? — «…хотелось спасти родных от будущих блокад».
Не его ли сын, отец будущего художника и музыканта, будет объяснять, что значит быть евреем. И почему нужно знать материал на семёрку, чтобы получить пятёрку?
Именно папа «разглядел… зачатки способностей и отвёл в музыкальную школу при консерватории».
И это стало судьбой.
Студент Латвийской консерватории, только что сдавший экзамены, «счастливый гулял по незнакомому городу. Вдруг послышалась настоящая джазовая импровизация, живая захватывающая музыка. В окне на третьем этаже торчала чья-то голова: «Нравится? Заходи!».
«Меня спросили, кто я такой, откуда, и предложили сесть за рояль. Что и как делать, я не представлял, но экспрессия и напор были мне близки.
Авангардный Summertime затянулся эдак на час с небольшим. Я ничего не слышал и не видел, только знай колотил себе по клавишам. Закончил я играть уже известным в Риге «пианистом из Ленинграда».
Эту упоённость импровизациями Липкович передаст своему « Пианисту».
«Известный пианист из Ленинграда», выпускник Латвийской консерватории и в Израиле играет джаз.
В 1980 году, к Олимпиаде, вышла большая джазовая пластинка. «Её звучание и колорит, — скромно заметит Семён Липкович, — во многом определил Fender Rhodes Piano, на котором играл я, а лидером был дирижёр Олег Куценко».
Через 30 лет Семён Липкович пригласит тот же состав в… Иерусалим на фестиваль «Джаз-Глобус»:
«…мы с волнением выступили и вновь пережили счастливые минуты: каждое соло было желанным и ярким».
Думаю, с лиц пианиста и его друзей долго не сходила такая же счастливая улыбка, как у «Концертмейстера» или участников «Джаз Трио». Не мог улыбаться только саксофонист. Но у него есть оправдание.
Лирический шарж, хотя не уверена, что есть такое определение. Какая тёплая работа!
Вообще почти все работы художника немного шаржированы, но это не скрывает грусти или мыслей о том, что всему приходит конец.
Отвернулся Дедушка от играющего внука («Никольский садик»), думая о том, что вряд ли увидит его взрослым.
Почему грустит «Скрипач»? Может, он только что сыграл отрывок из «Страстей» Баха?
Или это его последний концерт?
«Человеческое лицо впитывает, как губка, все страхи, надежды, сомнения. Они, как звуки в аккорде, звучат всю жизнь».
Такое же впечатление оказали работы художника и в Сан-Франциско — знаю это от самих восхищённых посетителей. (не забыть фото!)
Работы Липковича приглашают к соучастию. Желательно в тишине и… наедине.
И умения не только смотреть, но и слушать. Они очень музыкальны.
И не только работы, героями которых музыканты и являются. На тех даже колонны в любимом концертном зале звучат.
Побудьте наедине с работой, которая, по словам самого автора, является собирательным образом Израиля. Таким Семён Липкович видел Израиль до приезда, и таким же видит сейчас. Кто это? Моисей, которому Б-г повелел вывести евреев из Египта? Не этим ли посохом, сам не веря в то, расколол Моисей скалу, из которой полилась вода? И наказание за неверие понёс суровое. Привёл народ к земле обетованной, но войти в неё ему не дано было…
Добрый волшебник, играющий джаз
Не происходит ли эта борьба между верой и неверием в душе каждого еврея и целой страны и сегодня?
За фигурой умудрённого опытом, много пережившего немолодого еврея — пейзаж Израиля. Вернее, его краски. Так много намешано в этой палитре, что вызывает и тревогу и надежду, и грусть и радость. И наверняка много личных воспоминаний.
«О том, что я еврей, я узнал от отца. Он мне все объяснил, когда я пришел из школы с извечным вопросом: как же так?!
Папа ответил: «А вот так: мы все евреи — и мама, и я, и дядя Зяма, и тетя Поля, и ты».
Так я постепенно все понял. Недавно вспоминал один эпизод, связанный с этой темой. Ко мне, маленькому, на улице как-то подошел мальчик и со злобой сказал: «Вы евреи».
Я тогда еще не знал, кто это, и спросил: а что значит евреи?
А он ответил: «Вы гигиену соблюдаете!». Это тогда меня буквально обожгло, ведь я еще даже не знал, что такое гигиена».
Увидев эту работу впервые, я не связала её с воспоминаниями художника. Но, встретив иллюстрацию с неё в брошюре, изданной Большой Хоральной Синагогой в Петербурге « Песах 5789. Как отпраздновать у себя дома», я вспомнила эти слова. И совсем в другой коннотации.
А соблюдаем ли мы гигиену, верны ли главной миссии, которой наделил наш народ Б-г?
Ведь только для того, Б-г заключил Завет с еврейским народом и дал ему Заповеди, чтобы мы помогли всем народам понять эти Божественные истины.
Мне кажется, что именно поэтому авторы пасхальной брошюры поместили эту иллюстрацию последней.
Все другие работы, как и вообще всё творчество Семёна Липковича приглашают к доброму общению.
Хочется подойти к этому облокотившемуся на перила на углу Садовой и Никольского человеку и спросить, как спрашивали в моём одесском детстве евреев даже украинские соседи: «Вус херт цих?»
А эти двух, рассматривающих глобус, спросить, не рай ли на земле они ищут, и напомнить фразу из анекдота: «А нет ли у вас другого глобуса?».
Хочется обогнать и заглянуть в лица Дедушки и внука со скрипочкой и пожелать удачи будущему Ойстраху.
Несколько его героев живут в моей квартире. И когда я подхожу к ним, мне кажется, что слышу: « Тебе грустно? Хочешь поговорить?»
Такая магия у всех работ этого доброго Волшебника, играющего джаз.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer10/preyger-dolgova/
