(продолжение. Начало в № 12/2011, далее в № 4/2021 и сл.)
(Главы 5,6 опубликованы в № 6/2012)
Глава 15
Королевский гамбит
I
Король Эдуард VI, за контроль над которым бились насмерть его опекуны, почувствовал себя плохо в начале апреля 1552 года. Ему еще не было и 15 лет, так что, конечно, обзавестись потомством он не успел. Вопрос о наследовании престола встал во всей своей остроте, и заботил он очень многих, включая и самого мальчика-короля. Англия была расколота по религиозному принципу — и без надежды на примирение. Речь шла как-никак о спасении души — в XVI веке в Европе это было не пустое словосочетание. Верить следовало правильно, и при этом надеяться на то, что несогласные с формулировкой веры, предпочтительной данному лицу, оставят это самое лицо в покое, было невозможно. С веротерпимостью дело обстояло плохо.
Католики преследовали протестантов всех мастей и оттенков как еретиков, но и протестанты считали своим долгом вводить единство веры в тех краях, где правление принадлежало им[i].
Эдуард Тюдор, несмотря на юный возраст, был умным и серьезным мальчиком. Согласно всем протестантским учениям, не папа, а король был Божьим Викарием, и от него зависело установление справедливости и истинной веры. Эдуарда VI воспитали протестантом, он глубоко ощущал свою ответственность перед Господом.
В чьи же руки передаст он наследие, данное ему Богом? Согласно завещанию Генриха VIII, следующей за Эдуардом в линии престолонаследия стояла его сестра Мария, дочь Катерины Арагонской.
А она была убежденной католичкой…
К концу апреля король вроде бы поправился, члены Тайного Совета вздохнули свободнее — но вопрос остался. И за советом в его решении король Эдуард VI обратился к Джону Дадли, герцогу Нортумберлендскому. Как это ни странно — он ему доверял. Свежеиспеченный герцог вел себя по отношению к королю самым предупредительным образом. Его приглашали на заседания Тайного Совета, он мог даже делать там определенные заявления — конечно, заранее согласованные и утвержденные лордом-президентом Совета, Джоном Дадли[ii].
Эдуард VI в вопросы правления государством не входил, его интересовали только вопросы веры. Вот ими он интересовался, и ему самым искренним образом аплодировали два его главных советника: Томас Кранмер, архиепископ Кентерберийский, глава духовной ветви королевской власти, и Джон Дадли, герцог Нортумберлендский — глава, так сказать, той ветви власти, которая отвечала за дела земные.
Друг друга они не любили, но обоих радовало пристрастие их подопечного к религии. По разным мотивам, разумеется. Кранмер был по своим взглядам близок к кальвинизму и надеялся с помощью короля подвинуть английскую Церковь в этом направлении, а Дадли, вполне искренний протестант, в вопросы веры особо не вникал, но был рад тому, что в его сферу деятельности король не вмешивался. Так что вопрос о престолонаследии оказался, пожалуй, первым «земным» делом, которое король и Дадли обсудили в деталях. Надо было найти способ обойти официальную наследницу престола, принцессу Марию Тюдор.
И они измыслили провести в этом направлении некий маневр.
II
Если из отпрысков отца короля Эдуарда, Генриха VIII, никого подходящего подобрать не удается — почему не попробовать сделать шаг в сторону?
У Генриха VIII была сестра, принцесса Мария. Он, как мы помним, выдал ее замуж за короля Франции, но она очень быстро овдовела и стремительно вышла замуж за человека, который действительно ей нравился, Чарльза Брэндона, удалого друга ее брата Генриха. Таким образом, она стала герцогиней Саффолк, родила своему супругу четверых детей и скончалась в 1533 году. Он, надо сказать, горевал недолго и доказал свою удаль еще раз, женившись на 14-летней невесте его младшего сына — но мы сейчас говорим не о нем, а о его потомстве, имевшем в своих жилах кровь Тюдоров. К сожалению, в числе потомков не было ни одного лица мужского пола, иначе вопрос о наследнике можно было бы решить легко.
Пришлось выбирать из девушек. Старшей из внучек Марии Тюдор, герцогини Саффолк и бывшей французской королевы, была леди Джейн Грей. Она была воспитана в правилах протестантской веры, хороша собой, прекрасно образована — и ее, собственно, прочили одно время замуж за короля Эдуарда. Но в создавшихся обстоятельствах такой вариант был слишком рискованным. Король был болен, его состояние все ухудшалось…
Престол решили передать ей, а дабы у новой королевы был достойный ее супруг и защитник, ее сговорили выдать замуж за одного из сыновей лорда Дадли, Гилфорда. Впоследствии было много споров — кто же, собственно, придумал эту дикую схему? Вроде бы все косвенные улики указывали на Джона Дадли — уж больно беспардонно нарушались при этом все правила, законы и прецеденты. Если престол передавался не прямо законной наследнице, сводной сестре короля Эдуарда, Марии, а почему-то вбок, потомкам его тетки, то почему не по старшинству, как положено? В конце концов, мать леди Джейн была жива, и она была не внучкой «королевы французской», а ее дочерью?
Юристы Короны утверждали, что, согласно прецедентам, установленным при короле Генрихе, постановление о наследовании престола не может быть принято просто решением короля — это должно быть сделано «королем в Парламенте». Формулу в свое время изобрел Томас Кромвель для того, чтобы преодолеть любое сопротивление его законодательным инициативам, Парламент был просто его инструментом — но сейчас это было не так. Ждать было нельзя — силы короля Эдуарда уходили быстро. И тогда он настоял на том, чтобы подписать «Закон о наследии». Утверждалось, что подпись его была вырвана Дадли, но это совершенно очевидно не так. Свою сестру Марию король Эдуард очень не любил и считал, что не может оставить свою корону католичке, верной Риму и папе. Королевой, согласно воле Эдуарда VI, должна была стать леди Джейн Грей. Обе его сестры, и Мария, и Елизавета, исключались из линии престолонаследия, потому что в свое время были объявлены королем Генрихом его незаконными детьми.
21 мая 1553 года Джейн Грей и Гилфорд Дадли были обвенчаны.
21 июня 1553 года подписи под новым порядком наследования поставили все члены Тайного Совета и более сотни аристократов и епископов, включая Томаса Кранмера, архиепископа Кентерберийского. Подписи, конечно, выколачивал Джон Дадли.
6 июля 1553 года король Эдуард VI скончался. Его смерть удержали в секрете. По приказу Джона Дадли, герцога Нортумберлендского, гарнизоны Виндзора и лондонского Тауэра были приведены в состояние полной готовности, леди Джейн срочно перевезли в так называемый Сион Хауз — роскошную королевскую резиденцию, устроенную в конфискованном у Церкви аббатстве, которое после смерти короля Генриха присвоил себе лорд-протектор Эдвард Сеймур и которое после его казни забрал Джон Дадли. Вот там-то, у себя в доме, Дадли и известил леди Джейн о том, что она стала королевой. Все было сделано по всей форме — грозный непобедимый воин, герцог Нортумберлендский, в сопровождении Уильяма, брата Катерины Парр, и еще трех графов «…на коленях молил принять венец королей Англии…» 16-летнюю девушку, жену своего сына. Бедняжка пыталась отказаться, но выбора у нее, конечно, уже не было.
10 июля королева Джейн, или, как ее официально именовали, Иоанна Первая, прибыла в Тауэр, где ее и разместили в ожидании коронации. В Лондоне было провозглашено, что король Эдуард VI умер, что обе дочери короля Генриха исключаются из престолонаследия как «…незаконнорожденные сводные сестры по боковой линии почившего ныне короля Эдуарда…», которые к тому же могут, вступив в брак с иностранным государем, поставить под угрозу независимость Англии. Ясное дело, их не следует и рассматривать в качестве претендентов на престол, ибо что они значат по сравнению с рожденной в законном браке леди Джейн Грей, которая к тому же благоразумно отдала свою руку истинному англичанину Гилфорду Дадли.
Буквально на следующий день после этой вдохновляющей прокламации в восточной Англии вспыхнул мятеж.
III
Почему так получилось? Ну, во-первых, Джон Дадли больно уж напористо себя повел. Всем было понятно, что «королева Джейн» — просто декорация для «короля Джона», — и это сильно не понравилось…
Во-вторых, предпринятый им переворот совершенно не принял во внимание то, что принцесса Мария Тюдор может начать действовать по собственной инициативе. Джон Дадли серьезно недооценил ее силу воли. Как только до нее дошли вести о смерти ее брата и о провозглашенной «…новой королеве Джейн…», она бежала в свое поместье Кеннингхолл. Там, в восточной Англии, у нее имелся укрепленный замок, в котором можно было отсидеться несколько дней. Но это ей даже и не понадобилось — к Кеннингхоллу немедленно хлынули все те, кто полагал, что «…династия Дадли не должна сменить династию Тюдоров…».
Джон Дадли собрал столько войск, сколько смог наскрести, и двинулся было навстречу восставшим. Но оказалось, что положиться он может только на немецких и итальянских наемников — англичане разбегались, а кое-кто попросту перешел на сторону противника. Поглядев на все это, потихоньку стали разбегаться и наемники.
Тогда он повернул обратно к Лондону — и узнал, что Тайный Совет, которому он вроде бы мог доверять, распался. Граф Шрюсбери, граф Бедфорд и граф Арундел перешли на сторону Марии Тюдор, и даже отец леди Джейн объявил, что она не настоящая королева, и бежал из столицы в лагерь противника. Наконец, сама Джейн Грей после девяти дней «царствования» тихо уехала из Лондона в Сион Хауз. Джон Дадли, герцог Нортумберлендский, остался один и на рыночной площади в Кембридже со слезами на глазах провозгласил королевой «…свою госпожу и повелительницу, Марию Первую…» и даже подбросил в знак радости свою вышитую жемчугом шапочку вверх. Что, конечно, не больно-то ему помогло. Его арестовали, даже не дожидаясь вступления войска Марии Тюдор в Лондон.
3 августа 1553 года королева Мария Первая вступила в свою столицу — ее сопровождала ее сводная сестра, принцесса Елизавета, восемь сотен знатных дворян и несколько тысяч вооруженных сторонников. Леди Джейн, ее муж Гилфорд Дадли и отец лорд Грей были заключены в Тауэр и приговорены к смерти. Мария Тюдор не утвердила приговор суда — страна была разделена на сторонников Реформации и на сторонников «старой веры», и королева не хотела начинать свое царствование репрессиями. Но приговор не был и отменен, заключенных оставили в Тауэре. Помилован был только один — Генри Грей, отец леди Джейн.
Но у Марии Тюдор никаких сомнений в отношении Джона Дадли не возникло.
22 августа 1553 года ему отрубили голову.
Глава 16
Испанский брак Марии Тюдор, 1554
I
Лорд Генри Грей был честолюбивым человеком. Вроде бы ему и так было много дано в этом отношении — как-никак он унаследовал титул маркиза Дорсета и уже в силу этого был одним из пэров Англии. Но ему этого не хватило — и он расторг обязательства по своему уже вроде бы сговоренному браку с Кэтрин ФицАлан.
Она была вовсе не Золушкой, а дочерью 18-го графа Арундела. И решение отказаться от данного уже слова стоило ему чудовищного по величине штрафа в 4000 тогдашних фунтов стерлингов — в современных английских фунтах около 2 миллионов — да еще в придачу и гнева его матушки, леди Маргарет Грей, которая ввиду несовершеннолетия сына распоряжалась его состоянием. Она лишила своего «…непочтительного сына Генри…» положенного ему содержания — но его это не остановило, и он женился на леди Фрэнсис Брэндон, дочери Чарльза Брэндона, 1-го герцога Саффолка, и Марии Тюдор, сестры короля Генриха VIII.
Тот факт, что он тем самым становился мужем племянницы короля, искупал в его глазах все остальное. И в общем-то, на круг он не прогадал. Брак был заключен в мае 1533 года, Чарльз Брэндон все расходы по дому своей дочери и ее супруга взял на себя, а вскоре и его отношения с родней уладились. Генрих VIII посвятил его в рыцари Бани[iii] — это было делом очень почетным, одним из таких рыцарей был в свое время принц Артур, безвременно скончавшийся старший брат самого короля Генриха.
Лорду Генри Грею было тогда всего 16 лет — впечатляющее начало карьеры.
Его брак с леди Фрэнсис оказался счастливым — у супругов родилось пятеро детей. Двое умерли в младенчестве, а три дочери — Джейн, Катерина и Мария — подросли и вместе с их матерью были включены в линию наследников трона Англии, согласно Акту о престолонаследии от 1543 года.
Дальше, однако, у него как-то не пошло…
Конечно, маркиз Дорсет, зять герцога Саффолка, довольно часто бывал при дворе. Он присутствовал на крестинах принцессы Елизаветы, при официальной встрече короля и его четвертой жены Анны Клевской, дважды участвовал в церемонии открытия Парламента, а также был в числе военачальников в кампании 1545 года во Франции. Но особых способностей у него не обнаружилось — ни деловых, ни политических, ни административных, ни военных. Так что он, по-видимому, чувствовал, что прозябает. Правда, при восшествии на престол сына короля Генриха, Эдуарда, дела его пошли поживее — лорд Генри Грей, маркиз Дорсет, был возведен в рыцари ордена Подвязки, первого по почету среди орденов Англии.
Более того — в 1551 году он стал герцогом — после смерти братьев леди Фрэнсис, Генри и Чарльза, ввиду отсутствия у них наследников мужского пола титул герцога Саффолка был передан Генри Грею.
Казалось бы — стать одним из трех герцогов страны, в то время как один из них, герцог Норфолк, до гроша обобранный конфискациями, сидел в Тауэре, — это очень неплохой показатель? Но нет, нет и нет — лорд Генри Грей, новоиспеченный герцог Саффолк, полагал, что может подняться и повыше. И он с готовностью принял план Джона Дадли — поженить леди Джейн Грей, старшую дочь лорда Генри, и Гилфорда, сына Джона Дадли, и после ожидаемой скорой смерти Эдуарда VI передать этой паре престол.
Как мы уже знаем — из этой схемы ничего не получилось. Королевой стала Мария Тюдор, Джон Дадли был казнен — но вот лорд Генри Грей отделался на удивление легко. Видимо, ему помогла репутация человека не шибко умного — его посчитали всего лишь «…неосмысленным орудием…» Джона Дадли и после следствия отпустили на свободу.
Ну, что сказать? Эту свою репутацию он подтвердил чуть ли не немедленно. В конце 1553 года оказалось, что слухи о предстоящем браке королевы Марии Первой с наследником испанского трона доном Филиппом не слухи, а чистая правда. В результате в январе 1554 года в Англии возник широко разветвленный заговор, и вскоре одновременно в нескольких графствах вспыхнули мятежи. Самый успешный из них — в Кенте — возглавил сэр Томас Уайетт-младший[iv].
Уже в начале февраля 1554 года восстание было подавлено, Уайетт и его приспешники были схвачены — но лорд Генри Грей успел сделать непростительную глупость и примкнуть к восстанию.
Он попытался укрыться в одном из своих имений — но его выдал его собственный управляющий. Как говорили, герцог сумел убежать от преследователей в лес и там спрятался в пустом дупле большого дуба, где его сумели найти только с помощью гончих.
17 февраля 1554 года состоялся суд, на котором Генри Грей, герцог Саффолк, был признан виновным, лишен всех прав и приговорен к смертной казни за участие в восстании Уайетта против королевы Марии, а его имущество было конфисковано.
Генри Грей был обезглавлен в Тауэре 23 февраля{4} — меньше чем через неделю после вынесения приговора.
II
Мария Первая, дочь короля Генриха, была почти ровесницей чрезмерно честолюбивого лорда Генри — она взошла на престол в возрасте 37 лет. Но в отличие от него, чей жизненный путь почти до самого конца был усыпан розами, ей в жизни пришлось очень нелегко. Отец объявил свой брак с ее матерью недействительным, а ее саму — незаконным ребенком. Мало этого — ее всячески понуждали признать себя «…недостойной…», а свою глубокую веру — «…ложной…». Ее разлучили с матерью и заставили быть фрейлиной ее трехлетней тогда сестры Елизаветы, дочери Анны Болейн. Все же от веры Мария Тюдор не отреклась. Она поклялась повиноваться своему отцу и государю, Генриху VIII, во всем, кроме того, что запрещает Господь, — и эта оговорка стоила ей очень дорого и в принципе могла стоить даже жизни.
Но даже давление такого маньяка, как Генрих VIII, не сломило душу его дочери Марии до конца — душа эта была стойкой.
Однако сейчас, в 1553 году, на престол Англии взошла гордая 37-летняя женщина — но, к сожалению, очень неопытная правительница. Изоляция сделала свое дело. Новая королева в свои 37 лет была девственницей не только в смысле полной сексуальной неопытности, но и в смысле политическом. Ее держали в такой строгой изоляции и в таком отдалении от всех дел, связанных с государственным управлением, что ей и в самом дела была нужна опора — отсюда и многочисленные проекты заключения ею брака и как можно скорей.
Исходили они от тех немногих людей, на которых она могла положиться, — узников Тауэра, освобожденных оттуда при ее восшествии на престол: от старого герцога Норфолка, посаженного туда еще при короле Генрихе VIII, и от епископа Стивена Гардинера, угодившего в Тауэр позднее, уже при короле Эдуарде VI.
Они, правда, расходились во мнениях по поводу кандидатуры на роль будущего мужа королевы. Стивен Гардинер, которого она назначила на пост своего канцлера, стоял за английский вариант. В то же время, когда он сам был заключен в Тауэре, там сидел и еще один узник — Эдвард Куртене, 1-й граф Девон. Его в 12-летнем возрасте засадил в Тауэр еще Генрих Восьмой, и не по какой-то вине — какая уж там вина могла быть у такого мальчишки? — а из-за того, что в родословной Куртене была доля крови Плантагенетов. Мария Тюдор, по-видимому, какое-то время серьезно рассматривала такой вариант — но 15-летнее заключение сильно отразилось на графе Эдварде, и после освобождения он пустился в такой разгул, что кандидатура его вскоре отпала. Кроме того, он оказался замешан в заговор Томаса Уайетта — его прочили в супруги принцессы Елизаветы, их союз должен был предположительно создать полную гармонию в деле протестантской Англии.
После подавления восстания Эдвард Куртене попал под расследование, однако за ним ничего особенного не нашли — он даже сообщил Стивену Гардинеру о планах заговорщиков. В общем, казнить его было не за что, в мужья королеве он тоже не пригодился — и его просто выслали на континент, подальше от дома и от неприятностей. В итоге остался только один возможный жених — дон Филипп, наследный принц Испании. Переговоры о браке провел с английской стороны как раз тот человек, который против брака возражал, — Стивен Гардинер. И он выговорил очень выгодные для Англии условия — дети Марии и Филиппа должны были получить во владение не только Англию, но и владения дона Филиппа в Нидерландах.
А в случае, если у его сына от первого брака с португальской принцессой не окажется потомства, то и испанское наследие дона Филиппа перейдет его детям от брака с королевой Марией.
Так что слухи об «…испанском браке королевы Марии…» были верны — ее советники посчитали, что дон Филипп, сын императора Карла Пятого, отпрыск гордой династии Габсбургов, действительно будет наилучшим кандидатом на роль супруга их новой повелительницы.
На эти соображения накладывались и внутренние обстоятельства — после того как был казнен лорд Генри Грей, королева Мария казнила и его дочь, леди Джейн Грей, и ее мужа, Гилфорда Дадли. Они были невиновны в восстании, но могли стать его знаменем, так что их физическое устранение было признано делом государственной необходимости, политическим актом.
В сущности, если королева Мария и хотела чего-то как политик, то сводилось это только к «…восстановлению старой веры…». По натуре она особой жестокостью не отличалась — из 480 человек, схваченных и судимых за участие в восстании, казнили не больше чем одного из пяти, а остальных выпустили, иной раз даже без наложения штрафа.
Но в случае с 16-летней леди Джейн Грей и ее столь же юным супругом королева посчитала необходимым устранить возможное «…знамя будущих мятежей…».
Однако еще одним таким знаменем могла бы при случае послужить и ее сводная сестра, принцесса Елизавета. Согласно завещанию их общего отца, в случае отсутствия детей у самой Марии престол должен был перейти его второй по старшинству дочери, Елизавете.
В общем, неудивительно, что сразу после подавления восстания Томаса Уайетта в ее отношении было немедленно организовано самое строгое формальное следствие. Ничего не нашли — принцесса Елизавета держалась твердо, отрицала все обвинения и клялась, что она верная подданная своей дорогой сестры королевы Марии.
Посол Карла Пятого в Лондоне тем не менее настаивал на ее казни, но ни канцлер Гардинер, ни королева на это не согласились, и Елизавету просто выслали под надзор в одну из королевских резиденций, Вудсток.
В Лондоне же начали готовиться к прибытию нареченного супруга Марии Тюдор, дона Филиппа.
III
Он прибыл в Англию 19 июля 1554 года и сразу показал, как много значит хорошая подготовка. С кораблей на виду у всех сгружали огромные сундуки, предположительно наполненные сокровищами. Принц Филипп известил Тайный Совет, что «…намерен поддерживать честь своего дома за свой счет…» — от королевы ему ничего не надо, кроме ее любви. И он действительно устроил свою резиденцию на широкую ногу и принимал английских вельмож с роскошью, вежливостью и гостеприимством, достойным сына и предполагаемого наследника императора Карла Пятого. И действительно, не просил денег ни у Парламента, ни у Тайного Совета. И действительно, своей любезностью и обхождением завоевал немало симпатий при английском дворе.
Это не могло его не радовать — и он, и его окружение очень хорошо знали, насколько непопулярен в стране брак королевы Марии и с каким огромным подозрением смотрят в Англии на него самого.
Но дон Филипп, несмотря на свои 26 лет, был уже опытным правителем, и он был хорошим сыном. Если из политических соображений его отцу, императору Карлу V, желательно приобрести дружбу и союз с Англией и если это надо скрепить браком, то дон Филипп без жалоб и возражений отправился на далекий и холодный остров для того, чтобы делить постель с влюбленной в него немолодой женщиной, к которой он привык относиться скорее как к тетушке, кузине отца, чем как к супруге. И деньги, которые он так щедро рассыпал в Англии, были оторваны от других нужд, часто неотложных, и их не хватало — но самой важной целью в данный момент было решить политическую проблему передачи власти.
Император Карл не очень надеялся закрепить Англию за собой как возможное наследие Габсбургов.
Но он устал, бремя ответственности тяготило его плечи, он собирался отречься и уйти на покой, оставив Филиппу всю тяжесть государственных дел в пределах своей необъятной державы, — и его очень тревожили Нидерланды. В свое время, когда сам Карл Пятый только вступил в свои наследственные права в Испании, там его встретили мятежом. Его там не любили — он не говорил по-испански, и считалось, что он и его фламандские советники разорят страну. Сейчас ситуация оказалась вывернутой наизнанку — наследник Карла Пятого, дон Филипп, вырос в Испании, и теперь на него с подозрением смотрели во Фламандии и в Брабанте, как и в других его наследственных владениях в Нидерландах. Правление Габсбургов становилось там все более и более непопулярным. Шерсть на сукновальные мануфактуры городов Фландрии и Фламандии поступала из Англии во все возрастающих количествах, король Франции, целившийся на испанские Брюссель и Антверпен, изо всех сил старался обрести английский союз — в общем, для того, чтобы со спокойной душой передать корону Филиппу, Карлу V надо было сделать его как можно более приемлемым государем в глазах его нидерландских подданных.
Это стоило многого — в том числе и брака с перезрелой старой девой, которая увяла, так никогда и не успев расцвести. На ней надо было не только формально жениться, но даже и произвести с ней ребенка. Это было неприятно, конечно, но дон Филипп смотрел на себя как на солдата — человека, во что бы то ни стало исполняющего свой долг.
Он попытался.
IV
Парламент отказал дону Филиппу в коронации. Но поскольку Карл Пятый сделал со своей стороны все, что мог, и формально назначил своего сына королем Неаполитанского Королевства, и передал ему оставшийся со времен крестовых походов пустой, но звонкий титул короля иерусалимского, дона Филиппа в Англии все-таки именовали королем, а не консортом королевы.
И он оказался королем не только в титуловании, но и на деле — его супруга обрушила на него всю силу своей неистраченной любви и привязанности и следовала его совету куда охотнее, чем советам своих приближенных. Что странно, так это то, что и министры Короны предпочитали иметь дело с ним, а не с королевой — им так было удобнее и спокойнее.
В подчинении женщине как суверену они видели что-то неестественное…
Первой заботой дона Филиппа было выхлопотать у папы буллу, согласно которой Церковь отказывалась от всех притязаний на владение конфискованными у нее в царствование Генриха VIII землями. И такая булла была действительно дарована. С точки зрения папы, важнее всего было не возвращение утраченной собственности, а возврат Королевства Англия в лоно истинной Церкви. С точки зрения дона Филиппа, шаг этот был абсолютно необходим политически. Комбинация антицерковной политики Томаса Кромвеля, в ходе которой у монастырей в пользу Короны были изъяты огромные земельные владения, и безумной практики Генриха VIII, продавшего все это в частные руки и размотавшего приобретенное, привела к тому, что конфискация стала необратимой. Очень и очень многие люди вложили средства в покупку монастырских земель и малейшую попытку требования их возврата восприняли бы как покушение на их кровную собственность.
Второй важной задачей дон Филипп считал необходимость как-то притормозить религиозный пыл английских католиков. Вот с этим справиться было труднее, хотя Папа Римский и поддержал благоразумные и осторожные меры супруга английской королевы. В этом смысле проблемой для него было сопротивление со стороны кардинала Реджинальда Поула. Репутация кардинала была высока, он считался «…человеком святой жизни…» и даже «…сыном мученицы…». Король Генрих, каравший родственников «…изменника…», посадил мать Реджинальда Поула, леди Маргарет, в Тауэр, продержал там два года в тяжелых условиях, а потом ему припала охота ее казнить.
68-летнюю старуху притащили на эшафот, чтобы казнить за государственную измену. Она вырывалась, отказывалась лечь на плаху, как прочие обреченные, и в результате палач промахнулся со своим первым ударом и не отсек ей голову, а только поранил плечо. Поэтому после этого ему пришлось буквально гоняться за ней с топором, что поразило даже ко всему привычную лондонскую толпу.
Такого рода воспоминания мало способствуют созданию духа примирения. Реджинальд Поул мог бы стать даже папой, но он и не попытался сделать это. Он хотел только одного — вернуться в Англию и восстановить справедливость.
Довольно долго Карл Пятый и Папа Римский по просьбе дона Филиппа задерживали кардинала. Дон Филипп, сын наихристианнейшего государя Европы, Карла Пятого, могущественного императора и оплота Святой Церкви, считал чрезвычайно важным примирение Англии с католической Церковью, единственно истинной и благой. Но не хотел предпринимать никаких поспешных действий.
Однако в конце концов после того, как была обнародована папская булла об отсутствии всяких притязаний на возвращение конфискованного и общественное мнение на этот счет было успокоено, Реджинальду Поулу позволили приехать. Встреча была обставлена с величайшей пышностью — когда он высадился с корабля, ему предоставили парадное речное судно, а в Лондоне кардинала встречали не только канцлер и титулованные лорды, но и королевская чета.
Реджинальд Поул, сын мученицы, вернулся в Англию с намерением очистить ее от скверны.
V
Существующее в английском языке устойчивое словосочетание «Bloody Mary» — «Мария Кровавая» — сейчас даже для англичан означает прежде всего коктейль из томатного сока и водки{5}. Но, понятное дело, попало оно в язык и там осталось вовсе не потому, что англичан XVI века интересовали рецепты напитков, а потому, что королева Мария Тюдор оставила по себе недобрую память. Когда сейчас, четыре с половиной века спустя, пытаешься разобраться, почему же так получилось, остается впечатление, что у той беды, которая случилась в Англии из-за предпринятой королевой Марией попытки контр-Реформации, трудно найти какого-то одного «автора», на которого можно было бы указать пальцем.
Скажем, одним из главных виновников называли кардинала Поула. Но он не поддерживал казней и, как только сменил Томаса Крамнера на посту архиепископа Кентерберийского, сделал все возможное, чтобы казни прекратить. В качестве «…друга папы, вдохновителя костров, главаря испанской инквизиции…» называли дона Филиппа — но и это не больно-то справедливо. Начать с того, что Папа Римский, Павел IV, враждовал и с отцом дона Филиппа, и с ним самим. Он был избран на папский престол в 1555 году — и немедленно сцепился с императором Карлом V из-за прерогатив папства и из-за имперских владений в Италии, особенно из-за Неаполя. А так как дон Филипп неаполитанским королем как раз и являлся, то никакой дружбы между ним и римским понтификом не было и в помине.
И слухи о том, что дон Филипп только и делал, что старался погубить бедную и беззащитную принцессу Елизавету, на которую как на последнюю свою надежду уповали английские протестанты, — это тоже неправда. Когда королева Мария, его жена, задумала выслать свою сестру Елизавету в Испанию, принудив ее к пострижению в монахини в каком-нибудь тамошнем монастыре, дон Филипп этому воспротивился. Дело было не в симпатии к ней, конечно, — хотя, если ему надо было бы выбирать между сестрами Тюдор, он, несомненно, предпочел бы Елизавету, — а в политической необходимости.
Елизавета была наследницей английского престола. В случае ее устранения и притом, что брак самого дона Филиппа с королевой Марией остался бы бесплодным, престол переходил к Марии Стюарт, шотландской королеве, выросшей и воспитанной во Франции. Франция же была во вражде с империей и делала все возможное для того, чтобы испанское влияние в Англии не удержалось. Нет, ни устранение принцессы Елизаветы, ни безжалостное преследование английских еретиков в данный момент не входили в список приоритетов династии Габсбургов.
Когда в начале 1555 года на костер отправили вторую по счету группу осужденных, духовник дона Филиппа, Альфонсо де Кастро в присутствии державной четы произнес в соборе проповедь, в которой осудил казнь, сказал, что она противоречит учению Христа и что терпеливое убеждение оказало бы куда большее воздействие на души еретиков, чем страх перед костром или даже угроза вечного проклятия.
Поскольку речь де Кастро была публичной и никаких плохих для него последствий не повлекла, все присутствующие пришли к заключению, что она была согласована заранее.
По-видимому, дон Филипп действительно предпочитал «…не раскачивать лодку…» и не вносить ненужных осложнений в ситуацию, и без этого сильно запутанную.
Так что в итоге после долгих поисков виновных в разжигании «…уничтожающих ересь костров…» в Англии приходишь к печальному выводу, что виноваты и «…стечение обстоятельств…», и «…влияние из-за рубежа…», и «…избыточное рвение на местах…» — но больше всего виновата все-таки королева Мария. И даже не по злобе или мстительности, а уж скорее из-за отсутствия у нее должной самостоятельности или даже должной компетенции в нелегких делах правления.
Она и правда заслужила свою репутацию «кровавой Мэри» — и хорошей иллюстрацией этого тезиса могло бы послужить дело Томаса Кранмера.
Глава 17
Кровь мучеников, 1556–1558
I
Кранмер был арестован еще в 1553 году. В принципе, он мог бежать и уехать на континент, но посчитал, что его сан все же послужит ему защитой. Особых иллюзий по поводу установившегося нового режима он, видимо, не питал и своих сподвижников рангом пониже всячески убеждал уехать. Он пережил и восстание сэра Томаса Уайетта, и казнь леди Джейн Грей — и его действительно не тронули. Но в конце 1554 и в начале 1555 года Парламент принял подряд несколько постановлений о «…восстановлении связи Англии с Римом…» и в силу этого вернул законы против ереси, которые существовали еще во времена Ричарда Третьего.
Первые костры запылали уже в феврале 1555 года, но поначалу Рим не принимал особого участия в деле «…очищения Англии от ереси…». К тому же негативная реакция дона Филиппа и его испанского окружения на излишнее рвение «очистителей» сыграла свою роль — несколько месяцев кампания преследования еретиков проводилась в жизнь не столь интенсивно.
Ситуация изменилась после того, как на папский престол вступил кардинал Джанпьетро Караффа, ставший после интронизации папой Павлом IV. Этот человек не знал ни сомнений, ни колебаний. Он был в свое время великим инквизитором Неаполя, так что опыт у него был. Он считал необходимым добиваться покаяния и признания грешником и отступником своей вины — в этом духе стали проводить и расследования.
Томаса Кранмера после ареста и суда, признавшего его виновным в государственной измене, держали в Тауэре вместе с епископами Ридли и Латимером. Но потом их дело переквалифицировали — теперь всех троих обвиняли в ереси. Их перевели в тюрьму в башне Бокардо в Оксфорде. Его продержали там 17 месяцев, вплоть до сентября 1555 года. Суд проходил в Оксфорде, но под юрисдикцией Папы Римского — правило верховенства короля над Церковью Англии было отменено.
Кранмеру в вину вменялась его деятельность в течение добрых 20 лет — и он признал все обвинения и покаялся во всем содеянном, хотя отрицал «…измену, неповиновение и ересь…».
Ридли и Латимера судили примерно в те же сроки — они не признали себя виновными и ни в чем не каялись. Их приговорили к сожжению за ересь. Они не дрогнули даже перед таким приговором. Епископов сожгли на площади в Оксфорде 16 октября 1555 года. Согласно легенде, Латимер сказал Ридли уже на пути на костер:
«…Будьте спокойны и мужественны. Сегодня мы, с Божьей помощью, зажжем в Англии такую свечу, которая никогда не погаснет…»
Следствие позаботилось о том, чтобы Томас Кранмер не упустил ни одной детали казни своих друзей — ему показали всю процедуру с верхней площадки башни, в которой размещалась его тюремная камера. 4 декабря Рим лишил Томаса Кранмера сана и передал его в руки светских властей как осужденного еретика. Однако все было не так просто — в его отношении имелись далекоидущие планы.
Уже через неделю после передачи его под юрисдикцию английского суда, 11 декабря, Томаса Кранмера поселили в доме декана церкви Христа-Спасителя — что, конечно, было куда получше его холодной тюремной камеры. Теперь он пребывал в компании интеллектуалов и ученых во главе с Хуаном де Вилла Гарсия, новоназначенным профессором теологии в Оксфорде.
C Кранмером обращались не как с заключенным, а как с гостем и коллегой. Это подействовало — слабый человек, он признал все, что от него требовали. Теперь он признавал все, что отрицал раньше, — и главенство Папы Римского над Церковью, и идею чистилища, над которой раньше смеялся, и даже поклялся в преданности «…Милосердной Матери нашей, Католической Церкви…». Епископ Лондонский, Эдмунд Боннер, этим не удовлетворился. Кранмер был приговорен к сожжению на костре, назначенному на 7 марта. Он принес еще одно, уже пятое по счету покаяние, принял причастие и выразил свою радость от воссоединения с Истинной Церковью Христовой, каковой может быть только римская католическая церковь, ведомая путем Христа его Викарием, Папой Римским.
Вообще-то после такого покаяния, которое показывало, что человек полностью сломлен, следовало церковное прощение. Дальше раскаявшегося еретика могли упрятать далеко от глаз людских в какой-нибудь тесной келье отдаленного монастыря и забыть о нем.
Но вот тут как раз и вмешалась королева Мария. Она решила, что это будет слишком мягким решением и костер все-таки тут необходим.
В силу какого-то необъяснимого просмотра королева велела не утаить от Кранмера, что судьба его уже решена. Видимо, она полагала, что с него достаточно просто спасти свою душу, покаявшись в грехах.
Мария I решила, что Томас Кранмер, этот архиеретик, должен принести свое покаяние еще раз, и не в суде, а на публике — а уж после этого его можно и сжечь. Ему велели написать заранее все, что он собирается сказать, текст был тщательно проверен и найден удовлетворительным.
Во время мессы в Университетской церкви Оксфорда Томас Кранмер, бывший архиепископ Кентерберийский, поднялся на кафедру и перед лицом всех собравшихся сказал, что повинуется королеве, ибо таков его долг как христианина. Именно так и начиналась его написанная и заранее представленная комиссии речь — но вот дальше он отклонился от текста. Он отрекся от всех своих покаянных речей и сказал, что все это была ложь, вызванная тем, что он отчаянно боялся смерти и мук. Но теперь он их не боится и в пламени костра сам протянет свою правую руку в самый жар, чтобы она, писавшая гнусную ложь, сгорела там дотла. Что до Папы Римского и его авторитета, то на этот счет Томас Кранмер нашел слова, выражавшие его истинные мысли:
«Антихрист, я отрицаю тебя, врага Христа-Спасителя, и отрицаю все твои гнусные лжеучения…»
Удивительное дело — его прервали не сразу, настолько потрясены были слушатели. Но дальше, конечно, власти решительно вмешались.
Томас Кранмер, нераскаявшийся ересиарх, был публично сожжен на костре.
Он кричал, что видит Господа и стоящего рядом с ним Иисуса Христа, и, согласно легенде, выполнил свое обещание и сунул правую руку, подписавшую ложь из страха перед слугами Антихриста, в самый жар пожиравшего его тело огня.
II
Трудно сказать, что именно произошло с несчастным Томасом Кранмером. Едва ли даже самый неистовый экстаз может подвигнуть сжигаемого заживо человека на какие-то сознательные действия. Два его предшественника на пути мученичества, епископы Ридли и Латимер, встретили смерть по-разному — одному из них посчастливилось задохнуться, но второму не повезло, и он промучился на медленном огне чуть ли не час, потому что дрова в предназначенном ему костре почему-то горели плохо.
Но с точки зрения пропаганды происшедшее с ним стало для правительства королевы Марии настоящей катастрофой.
Все дело борьбы с наследием Реформации оказалось глубоко скомпрометированным — примас Церкви Англии был сожжен за то, что следовал правилам, установленным в качестве закона сначала королем Генрихом VIII, а потом — королем Эдуардом VI. И сделано это было по решению суда под юрисдикцией Папы Римского, и королева не помиловала осужденного, как ожидалось, а привела приговор в исполнение. Ей сразу припомнили все — и то, что она так и не родила наследника, и то, что ее муж — испанец, и то, что она католичка.
Интересно, что никаких выводов из пропагандистского провала дела с казнью Томаса Кранмера она не сделала. Казни продолжались, и всего она спалила около 300 человек, включая и женщин, «…упорствующих в своих заблуждениях еретичек…». Много шума наделал случай с еретиком, которого толпа отбила у палачей и выхватила из еще недостаточно разгоревшегося огня живым. Местный шериф счел за благо не устраивать скандала и сказал собравшемуся народу, что будет лично «…молить королеву о милосердии…», — и на этих условиях ему позволили поместить обожженного еретика под замок.
Королева выслушала доклад — и повелела наказать шерифа за неповиновение, а еретика сжечь вторично, на этот раз привязав его покрепче и окружив место казни более внушительной стражей. Результаты ее «…твердости и решимости…» нетрудно предсказать — делу контр-Реформации был нанесен удар, по силе мало чем отличающийся от того, что случился после «…публичного покаяния…» Томаса Кранмера.
Может быть, повторения такой ужасной ошибки Марии Тюдор и удалось бы избежать — но обстоятельства сложились так, что ей пришлось полагаться только на собственное суждение. Ее канцлер, Стивен Гардинер, умер в ноябре 1555 года. Кардинал Поул был целиком поглощен делами по восстановлению церковных семинарий и школ, разрушенных в годы Реформации, здоровье его становилось все хуже, и помогать королеве в земных делах ему было все труднее и труднее.
А ее супруг, дон Филипп, покинул Англию еще в октябре 1555 года — «…неотложные дела призывают меня на континент…», как он сказал своей безутешной жене на прощанье.
Они оба знали, что он вряд ли вернется.
Королева Мария весной 1555 года объявила, что беременна, — и новость вроде бы была подтверждена учеными докторами. В Лондоне даже отслужили традиционный благодарственный «Te Deum» — но беременность оказалась ложной.
К концу июня иссякла последняя надежда на зачатие наследника престола — и дон Филипп заторопился в Нидерланды, к отцу. И в результате стала королева Мария править так, как умела — а она не умела…
Ее хорошие стороны — лояльность к делу, которое она считала справедливым, верность друзьям и близким, стойкость и нежелание отступать даже перед лицом серьезных препятствий — обернулись против нее. Отречение от своих убеждений, ожидавшееся от Томаса Кранмера, могло бы стать триумфом для дела католицизма, но обернулось колоссальным провалом — и случилось это только из-за некомпетентности самой королевы.
Все ее прочие дела шли похожим образом.
Когда королева попыталась получить от Парламента средства на восстановление и содержание разоренных в Реформацию церквей, ей после долгих дебатов выделили 60 тысяч фунтов стерлингов. После конфискаций и последующих продаж монастырских владений в частные руки оказалось, что в графстве Норфолк, например, 75% всех земель сосредоточились в руках относительно мелких землевладельцев, так называемых «джентри», больше 11% — в руках крупных магнатов, пэров Англии, и только около 5% – в руках Короны[v].
Эти 60 тысяч фунтов как раз и составляли доход Короны с той церковной земельной собственности, что еще не была продана, — и таким образом Парламент даровал королеве право восстанавливать церкви за ее собственный счет. Казна была пуста, в стране случились подряд два неурожая.
И как раз в этот момент дону Филиппу понадобилась помощь Англии.
III
В январе 1557 года началась очередная война между Францией и Империей. Французский король Генрих Второй атаковал испанские владения в Нидерландах. Он воспользовался тем, что в Италии начался вооруженный конфликт между папой и императором и, поскольку войска Карла Пятого оказались заняты именно там, решил отхватить себе кусок территории, примыкающей к его границам. Дон Филипп не без оснований посчитал, что он как консорт королевы Англии может рассчитывать на английскую помощь. Он пересек Ла-Манш и прибыл в Лондон, где его встретила супруга, полная восторженного энтузиазма. К сожалению, сама она не могла предоставить ему ни денег, ни войск, ни кораблей — во всех этих вопросах она зависела от решений своего Тайного Совета и в конечном счете — от решений Парламента.
Ни Совет, ни Парламент никакого восторга не выразили — к чему Англии было участие в войне, если ее интересы не были затронуты?
Кардинал Поул и вовсе оказался в неудобном положении — с одной стороны, он был вполне лоялен по отношению к королеве и хотел бы ей помочь, с другой стороны — как он, кардинал, мог встать на сторону испанцев, в данный момент враждующих с папой? Он попытался отстраниться от решения — и в результате страшно рассердил папу Павла IV. Недолго думая, он издал приказ, отзывающий кардинала в Рим. Причины не назывались, но предполагалось, что кардинал Поул будет обвинен в потакании ереси в Англии. Дон Филипп был и вовсе отлучен от Церкви. Совершенно неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы не удивительная глупость некоего Томаса Стэффорда. Он был пламенным протестантом, хотя и доводился племянником самому Реджинальду Поулу, главе католической церкви Англии. При поддержке Франции он в апреле 1557-го высадился в Скарборо, на севере Англии, захватил какой-то полуразрушенный замок, выпустил прокламацию, призывающую к свержению королевы и установлению протектората. Глупость заключалась в том, что для такой вроде бы значительной цели он мог рассчитывать только на поддержку людей, прибывших с ним, — а было их не более полусотни. Ну, его схватили через четыре дня после высадки, а в конце мая без особого шума казнили — но сама по себе попытка Франции вмешаться в английские дела вызвала крайне негативную реакцию.
В итоге согласие на оказание помощи испанским войскам в Нидерландах было дано, и в июле 1557 года 7 тысяч солдат, нанятых на английские деньги, были высажены на континенте в полной готовности соединиться с 30 тысячами солдат дона Филиппа. Особой пользы они принести не успели — в сентябре 1557 года французы потерпели ужасное поражение под Сент-Квентином. Война была практически окончена, когда командующий французскими войсками, герцог де Гиз, нанес совершенно неожиданный удар — и не по испанцам, а по их английским союзникам. В январе 1558 года он захватил Кале, последний оплот англичан на континенте Европы.
Трудно было представить себе более сокрушительный удар по престижу и правительства, и самой королевы Марии. Королева чувствовала, что жить ей осталось уже недолго. По настоятельной просьбе дона Филиппа она встретилась со своей сводной сестрой, Елизаветой — становилось уже понятно, что наследницей будет именно она.
В сентябре 1558 года умер император Карл Пятый. Ему пришлось поделить свои необъятные владения на две части — германские государи отказались рассматривать дона Филиппа как возможного кандидата на престол Империи, на их взгляд, он был слишком испанцем для того, чтобы править в Германии. Поэтому дом Габсбургов поделился на две ветви — императором Священной Римской империи германской нации стал брат Карла Пятого, Фердинанд. А к дону Филиппу перешли Испания, Нидерланды, Неаполь — и все необъятные владения Испании в Новом Свете. Англия, где он даже не был коронован и считался не королем, а спутником королевы, отходила для него на второй план. Утром 17 ноября 1558 года королева Мария тихо скончалась.
Вместе с ней умерла английская контр-Реформация.
(продолжение следует)
Примечания
[i] Хорошим примером могла бы послужить Женева с установленным в ней режимом «кальвинистской теократии» под руководством самого Жана Кальвина. Она стала чем-то вроде Рима, а его самого называли папой протестантов. С 1542 по 1546 год в Женеве было принято 58 смертных приговоров и 76 декретов об изгнании. В масштабах всего лишь одного города — немало.
[ii] Дадли не решился взять себе титул лорда-протектора – согласно традиции, это мог сделать только член королевской семьи, выполняющий обязанности регента при несовершеннолетнем монархе. Он ограничился постом лорда-президента – но, конечно, был регентом во всех отношениях, кроме титула.
[iii] Орден Бани именно как орден был учрежден много позднее, в 1725 году, но категория «рыцарь ордена Бани» существовала к этому времени уже по меньшей мере 300 лет.
[iv] Сын и тезка поэта Томаса Уайетта, который когда-то был так влюблен в Анну Болейн.
[v] The Oxford History of Britain, edited by Kenneth O. Morgan, Oxford University Press, 1984, page 286.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer10/tenenbaum/
