Сказка о больнице
Светлой памяти врача от Бога
Анатолия Степановича Матвиенко
Санитарка – лицо из воска.
Медсестрички с глазами кукол...
Из палаты мне виден воздух
И церквушки больничной купол.
Здесь слова – тяжелей и емче:
Выговаривать их – искусство.
Ходит мама, сует бульончик:
Я глотаю – и мне не вкусно.
Что мне ваши меридианы
От Полтавы до Каролины? –
Вьется капельница лианой
По артерии длинной-длинной...
Недвижим, как сапер на мине,
Пульс лежачего рок-н-ролла –
Заколдованный алюминий
Королевского димедрола.
А за окнами – жрут печенье.
Все – здоровые, мать их, черти!
Полночь. Приступ. Кровотеченье.
Холодок плоскогрудой смерти.
В коридоре – обнять хирурга
И слезами его обхаркать...
Он прекраснее Микки Рурка
И могущественней Сиддхартхи.
Он напрягся и ждет момента,
Наготове держа лекарства, –
Безнадежного хэппи-энда
Этой старой звериной сказки...
Что предписано, то случится.
Он провидец и знает четко:
Я – живучая, как волчица,
И воскресну – ради волчонка.
География в стиле ретро
«Мой нежный, бесподобный друг!» –
Как мило, как тепло, как старо!
Вино допито – и вокруг
Поблескивает стеклотара.
Каким-то монстром дальних стран
Из глаз сияет злое чудо.
Ты полон, – как пустой стакан,
И неподсуден, – как Иуда.
Моя луна на волчий вой
Слезой сочится через щелку.
Ты, не предавший ни-ко-го,
Возьми мою вторую щеку!
И медвежонка мне слепи
Полярного, из белой глины.
Зима кочует по степи –
И лето ходит к ней с повинной.
Устроим северный побег
На первую от края льдину.
Ты, с детства возлюбивший снег,
Как я – карпатскую малину.
И веточка за веткой – без
Вмешательств – медленно и мудро –
Перерастет твой зимний лес
В мою тропическую тундру.
Депрессия
По радио орет Григорий Лепс.
Любой из братьев – лицемерней пса.
А праздник в одиночку так нелеп,
Что хоть бери такси – и в небеса.
Мне все равно, куда они идут.
Мне все равно, о чем они поют.
Где возведут передний свой редут.
С кем обретут последний свой приют.
Мне безразличен свет с чужих планет:
Любуюсь им абстрактно, как в кино.
И даже то, живу я или нет, –
Как ни верти, мне тоже все равно
Лишился яда вражеский укус.
И дружбы вкус уже не так остер.
Труднейшее из мыслимых искусств –
Искусство петь, дыша через костер.
Мне все равно, что нам не по пути.
Вернутся все. Но в разные места.
Что ж, остается медленно идти
По трассе от Вертепа – до Креста.
Попуток – ноль. Снежок – как мелкий бес.
Шаг вечности красив и нарочит.
Чем дальше в лес – тем ближе до Небес…
И, слава Богу, радио молчит.
* * *
У соседушки – все ништяк:
Фирма, дача, питбуль, жена…
А у Бильченко – депрессняк,
И не клеится ни хрена.
Великана угробит гном.
За художника выпьет жлоб.
Тот, кто строит высокий дом,
Завтра ляжет в глубокий гроб.
Город психов… Здоровый мат.
За фортуной стоячий бег…
А у Бильченко – неформат:
В тундре – зной и в Зимбабве – снег.
Этот город – большой колхоз.
Этот космос – пустой вокзал…
Врач пощупал, сказал: «Психоз», –
И «Реланиум» прописал.
Бог погладил, сказал: «Растем.
Постигаем закон и суть».
У соседушки – все путем.
А у Бильченко – просто Путь.
В Остроге
В провинции воздух чище.
Лес дулом прижат к виску.
Как ножик за голенище,
Упрячу за грудь тоску.
Укроется мамка-церковь
За маковку-капюшон.
В душе, как в сыром райцентре, –
Бездумно и хорошо.
Снуют, аки пчелки, люди
За хлебушком, на базар...
И нет никаких прелюдий,
И нет никаких гитар.
Ни дам и ни их камелий.
Ни шавок. Ни бодхисатв.
Даст Бог, что и я сумею.
Талантливо.
Не писать.
Ирпень
Ирпень. Плетень.
Заплеванный вокзал.
Провинция: пейзанство и паскудство.
В турецких лавках корчится базар,
И лает снег – расхристанный и куцый.
Ирпень. Теплынь
Подтаявший восход.
Крошатся рельсы – до седьмого края.
Родной народ на суржике поет.
На суржике живет и умирает.
Ирпень. Рязань.
Насест. Свинья Модест.
Библейский бомж пророчит на перроне…
А там, вдали, чернеет голый крест.
Под ним – могила.
Я в ней похоронен.
Пошлость
Представилось: дикий сад,
Без охов, без дамских роз.
Тропа… Гефсиманский ряд
Черешен… Обвалы рос
В глубинную сырость плит &‐
В прадедово… В до-стихи.
В постельные мхи, в земли
Обветренный малахит…
Сад – честен, как Бог и зверь.
Сад – чист, как мудрец нагой…
Ступаю… И вдруг в траве
Нащупываю ногой
«Playboy».
