«Есть только миг между прошлым и будущим —
Именно он называется жизнь»
Леонид Дербенёв
“Применительно к журналистике — главному делу моей жизни — я называю себя “проходимцем”: проходил мимо, журналистика понравилась, решил в ней навсегда остаться. Хоть образование моё ничегошеньки общего не имеет не только с журналистикой, но и вообще с чем-то гуманитарным…”
Александр Болясный
Семен Резник: Александр, вы росли и учились в школе в Житомире. Затем окончили Киевский инженерно-строительный институт, стали, так сказать, технарём. Как получилось, что Вы «переквалифицировались» в журналиста? Почему и как это произошло?
Александр Болясный: Польщён вниманием, Семён Ефимович. Знаю о Вас, известном писателе и журналисте, ещё с юности — по уникальной книжной серии «Жизнь замечательных людей» да радиопередачам «Голоса Америки», которые слушал украинскими вечерами, прильнув ухом к «Спидоле».
До сих пор мне, профессиональному журналисту с дипломом… инженера-электрика по автоматике и телемеханике (а не строителя), приходилось «анатомировать» чужие судьбы, а тут предстоит сделать это со своей собственной… Попробую, но кратко не получится. Жизнь — что река. Как рассказать о реке, умолчав о её истоках? Вот и начну я с истоков.
В Житомире — областном центре, где уже при мне бурно развивались разноотраслевая промышленность (в том числе приборостроение для подводного флота и космоса), а также стройиндустрия, промышленное и гражданское строительство, я провёл всего лишь девять лет. А родился и первые десять лет прожил с родителями и старшей сестрой в Украинской ССР, в Днепропетровске — сейчас это город Днепр. Потом переезжали мы в Запорожье и Житомир.
Александр Болясный
Почему такой кочевой образ жизни? Мои родители были историками. До войны они — тогда новоиспечённые выпускники исторического факультета Одесского университета 1939 года — работали по назначению как молодые специалисты в Запорожском пединституте, а затем — в Днепропетровском университете.
Накануне Великой Отечественной папу, как лейтенанта запаса, призвали на воинскую переподготовку в район границы с Бессарабией. Там 22 июня 1941 года, как поётся в известной советской песне, «ровно в четыре утра», на казармы стали падать первые фашистские бомбы.
Во время войны папа, как я помню по его рассказам и документам, служил в автодорожном батальоне. Он рассказывал о своей удивительной собаке — немецкой овчарке Джильде, подобранной щенком в разбомбленном населённом пункте. Ей папа обязан жизнью: во время бомбёжки Джильда вертелась у его ног — раненого; он из-за этого споткнулся и упал — к счастью, в окоп, а Джильда, испугавшись последовавшего взрыва бомбы, успела отскочить.
На папином двухтумбовом письменном столе, за которым я первоклассником выводил фиолетовыми чернилами свои первые буквы, всегда лежал деревянный нож для резки бумаги с головой овчарки. Это фронтовая поделка: в редкие часы затишья, глядя на дремлющую Джильду, он вырезал перочинным ножом свою любимицу.
Папа был человеком разносторонне талантливым — не только как учёный-историк, философ и социолог. Он великолепно рисовал, не будучи профессиональным художником; ещё в молодости увлёкся фотографированием первым советским фотоаппаратом «Фотокорр», который сохранился до моей юности. До учёбы в Одесском университете папа решил было получить высшее образование фотохудожника в тогдашнем Киевском киноинституте (сейчас это Киевский национальный университет театра, кино и телевидения имени И.К. Карпенко-Карого).
Но вскоре от этого пришлось отказаться — надо было зарабатывать, дабы помочь уже немолодым родителям: моим дедушке и бабушке, умершим задолго до моего рождения. Однажды папа снимал учебный фотоочерк на днепропетровском металлургическом предприятии, в это время там произошел взрыв — папино лицо приняло тепловой удар; с годами кожа восстановилась, но усы до конца жизни оставались с рыжинкой.
А папины рисунки… Сделанные простым карандашом во фронтовом блокноте при обороне Кавказа, несколько тех выцветших листков сохранились у меня до сих пор. Есть там и пейзаж, нарисованный примерно в том же месте, откуда Лермонтов набрасывал один из своих известных рисунков.
После Победы родители — раненный и контуженный на войне папа и чудом выжившие мама с моей тогда ещё четырёхлетней старшей сестрой, которая родилась в эвакуации под яростной бомбёжкой, — вернулись в Днепропетровск на прежние места работы в университете.
Я запомнил курьёз, поведанный мамой. Демобилизовавшийся папа долго не снимал офицерскую форму — просто не было ещё у него другой одежды. А в военном мундире он был очень похож на известного поэта, писателя и фронтового корреспондента Константина Симонова, чьи фотографии не сходили с газетных страниц. И никак не мог папа понять, почему это студенты ходят за ним с нескрываемым любопытством. Когда же узнал — внёс ясность, рассмешив студентов и ещё больше повысив их симпатию к себе.
Через пять лет после войны появился на свет я. Как мама рассказывала, жили мы тогда в сырой — с дождевыми подтёками на стенах — комнате старого университетского учебного корпуса. И вот — о, радость! — нам, как семье раненого фронтовика, предоставили квартиру в самом центре «города чугуна и стали», на проспекте Карла Маркса, который сейчас переименовали в проспект Яворницкого. Это известный русский и украинский историк, краевед, археолог, этнограф, фольклорист, писатель, удивительный знаток запорожского казачества.
Новая квартира наша была в «сталинском» доме — с двумя балконами (один выходил на проспект Карла Маркса, другой во двор), с большими коридорами и просторной кухней, на которой возвышалась печь, тогда растапливаемая дровами.
Первый балкон служил мне «правительственной трибуной», с него я встречал не раз наведывавшегося в город чугуна и стали «самого» товарища Хрущёва, а однажды даже — первого космонавта Юрия Гагарина. Мои уши были сверхчувствительными, поэтому я знал из подслушанного разговора родителей, что большие гости — советские вожди, учёные — наведывались на «автозавод», как днепропетровцы называли нынешний известный «Южмаш», потому, что там, мол, «что-то делали для космоса».
Приятно вспоминать… Иногда вместе с вечно занятым папой мы выбирались гулять по усаженному акациями бульвару на проспекте Карла Маркса; запах тех цветущих акаций запомнился мне на всю мою жизнь.
О Хрущёве запомнился курьёзный случай, произошедший аккурат под моей «правительственной трибуной». В то время в нашей победившей Гитлера советской стране царил жесточайший жилищный дефицит. Среди днепропетровцев, встречающих Хрущёва вдоль всего проспекта Карла Маркса, было немало наивных людей, надеявшихся каким-то образом передать Никите Сергеевичу свои письма с жалобами на отчаянное жилищное положение и возмутительное — противоречащее «ленинским заветам» — равнодушие днепропетровских властных чиновников к их чаяниям. И вот изобретательный встречающий бросил в отрытое авто Хрущёва письмо, в которое для тяжести было завёрнуто дамское зеркальце. «Посылка» угодила стоящему вождю в лицо, он пошатнулся, кортеж рванулся, а я побежал рассказывать об увиденном…
…Запорожье прельстило тем, что в этом легендарном рабочем городе руководил исторической кафедрой в вузе сокурсник родителей по Одесскому университету и звал их к себе. Здесь мы прожили шесть лет — до начала 1966-го года.
Житомир же — папина родина в тихом, уютном украинском Полесье, рядышком с Киевом; папа оканчивал докторскую диссертацию и близость киевских архивов его прельстила, потому мы и переехали в Житомир. Там я окончил десятилетку, а затем поступил на Житомирский общетехнический факультет Киевского политехнического института.
С.Р.: Как происходило Ваше становление в новой профессии? Как Вы приобретали журналистский опыт?
А.Б.: Вы знаете, с детства, из моих разговоров с отцом, — мне было тогда 7 лет, — я понял, что есть две самых интересных профессии: путешественника и журналиста. Журналист — это прежде всего увлекательный, интересный рассказчик. И обо всём, что происходило со мной, будь то подобранный во дворе раненный воробышек, которого я постарался хотя бы немножко подлечить, или увлечение голубями, я всегда хотел рассказать, поделиться со всеми. Наверное, это желание стало определяющим в том, что я, так или иначе, стал на журналистскую стезю.
Читать и писать я научился на отцовских пишущих машинках, “Москве” и “Оптиме”. Проект с голубятней сделал меня героем нашего двора, голубятня была популярна среди детей и взрослых. Все стали созидателями моей известной в городе голубятни на крыше сталинского дома буквой “Г” на проспекте Карла Маркса. У нас были разные голуби, не только турманы, но и почтовые — якобины. Начальник районного угрозыска, сам, как оказалось, заядлый голубятник, лично помогал в розыске голубей, которых украли мальчишки. Папа мой, который всегда был активным общественником, создал Добровольное общество любителей-голубеводов, сокращённо “ДОЛГ”. Впоследствии оно влилось в днепропетровское общество охраны природы…
Писал я с того самого возраста, как только начал осознавать себя. Впечатления от разговоров с отцом я печатал в нашей семейной «Газете», которую так и назвал, и вывешивал на дверях нашей кладовки. Выпускал я её несколько лет. И неважно, что её, кроме родителей и сестры, никто не читал. Мне надо было высказаться, отдать мои чувства и мысли бумаге. Очень много мне дали все прочитанные мной книги замечательных писателей Анатолия и Валерия Аграновских, очерки Татьяны Тэсс — писать я учился по ним.
С.Р.: Как долго Вы проработали в «Киевской правде», на какие темы преимущественно писали? Трудно ли было «протаскивать» Ваши статьи сквозь рогатки цензуры? Какая там была обстановка?
А.Б.: В “КП” я проработал 18 лет. Те годы — счастливейшие в моей жизни! Газета стартовала в марте 1917-го, до Октябрьского переворота, и называлась «Голос социал-демократа»; затем она выходила под названиями “Киевский пролетарий”, “Пролетарская правда”. Издавалась подпольно во время фашистской оккупации, была награждена орденом Трудового Красного Знамени и медалью «За оборону Киева». К сожалению, до своего столетия моя родная газета не дожила — была ликвидирована во время президентства Виктора Януковича.
Работа в “КП” стала моим журналистским университетом. А писал я в основном на экономические и производственные темы. Руководил нашим отделом великолепный газетчик Виктор Иванович Шанюк — человек с нелёгким характером и с бескомпромиссной объективностью. Его я считаю своим учителем журналистики.
Трудясь в газете, нельзя заниматься чем-то одним. Скажем, заболел надолго завотделом писем (а в те времена советские граждане любили жаловаться куда? — либо в партийные структуры, либо в газеты), заменить его в данный момент некем, и мной — «промышленником» — временно закрывают эту брешь. Вот и приходилось целыми днями заниматься письмами в редакцию, выслушивать жалобщиков, готовить к печати обзоры читательской почты.
Вы спрашивали о «жёсткой цензуре»? Так ведь время уже было совсем другое — позднесоветское. Давно вышедшие на заслуженный отдых ветераны редакции, работавшие в газете ещё в довоенное время, говорили молодым журналистам: ваша жизнь — лафа, а вот мы работали при Сталине под расстрельными статьями.
…Строительство и эксплуатация Чернобыльской АЭС тоже были моей темой. В течение 12-ти лет я регулярно выезжал в Припять — раскинувшийся у одноимённой древней реки украинский атомоград, красивейший современный город; там действовал корпункт «Киевской правды». На всю жизнь запомнил вид из окна «моего» номера в прекрасной гостинице «Полесье»: знаменитое припятское «чёртово» колесо.
Апрель 1986 г. Чернобыльская АЭС до катастрофы
…26 апреля 1986 года. День печально знаменитой чернобыльской катастрофы был по-весеннему солнечным и тёплым. Я вернулся из поездки в родной Днепропетровск, где гостевал у сестры. Жена с порога огорошила: “Взорвалась Чернобыльская АЭС”. Я возмутился: сплетни! Незадолго перед этим я брал интервью у замдиректора ЧАЭС по науке Лютова, и он твёрдо заверял меня, что безопасность станции так высока, что ничего не случится, даже если в неё врежется потерявший управление самолёт… В дальнейшем я узнал, что примерно так же говорил “отец” ЧАЭС Президент АН СССР академик А.П. Александров, заверявший, что «чернобыльский» реактор безопасен настолько, что вполне можно его поставить на московской Красной площади.
Президент АН СССР академик А.П. Александров /сидит/ во время посещения Чернобыльской АЭС. Фото из архива А.Б.
…Люди ЧАЭС — её строители, монтажники, эксплуатационники.
Начальник строительства ЧАЭС Василий Трофимович Кизима и директор атомной электростанции Виктор Петрович Брюханов — два достойнейших человека. «То, что я имею в виду, я обязательно введу», — говаривал первый.
Всегда прямой, Василий Трофимович откровенно, без политесов констатировал в интервью: “К установленному партией и правительством сроку третий энергоблок ЧАЭС введен НЕ БУДЕТ.” И называл конкретные причины, которых вообще не возникло бы, сменись советская плановая экономика рыночной. А речь шла об объекте, находящимся под особым контролем ЦК КПСС.
У Брюханова жизнь сложилась драматически. За Чернобыльскую катастрофу его наказали тюремным сроком, который присудили, следуя логике: ты директор, значит, ответственен за всё, происходящее в твоём хозяйстве. Приговорили к десяти годам лишения свободы. Половину этого срока он отбыл. Освободили досрочно, учитывая примерное поведение и подорванное лучевой болезнью здоровье.
Брюханов был самым молодым директором в советской энергетике — стал им в 35 лет. В интервью с Виктором Петровичем за пять месяцев до катастрофы он мне говорил не без озабоченности: “Трудно себе представить, что может произойти, случись на станции беда. Пострадают все: и Украина, и остальной Союз, и Европа, и мир”.
Бывший директор ЧАЭС В.П. Брюханов. Фото из архива А.Б.
Василий Трофимович Кизима. Начальник многих больших строек. Кизиму любили все. Во всяком случае большинство.
Бывший начальник Управления строительства ЧАЭС, Герой Соц. Труда, Василий Трофимович Кизима. Ныне — инвалид Чернобыля
С.Р.: Я эмигрировал еще в советское время, когда в стране «пролетарского интернационализма» снова «закручивались гайки» и нагнетался антисемитизм. Тихо сидеть и ждать своей участи для многих евреев становилось невыносимо. Началось движение за эмиграцию. Те, кто отваживался подавать на выезд, подвергались остракизму, изгонялись с работы, оставались без всяких средств к существованию. При этом выезд в обозримом будущем был более чем проблематичен: о том, кому повезет, а кто на многие годы станет «отказником», заранее никто не знал. Тем не менее, желающих эмигрировать становилось все больше. В Москве тогда ходила невеселая шутка: «Смелые евреи уезжают, а самые смелые остаются». Вы тогда еще были подростком, решение эмигрировать приняли уже в постсоветское время, когда особых препятствий к выезду не было. Но решиться на выезд в неизвестность всегда непросто, а у вас позади была автомобильная авария, Чернобыль, возникли серьезные проблемы со здоровьем. Что заставило вас принять такое ответственное решение?
А.Б.: Антисемитизм, к сожалению, был, есть, и будет. Это данность, с которой, хотим мы того или не хотим, предстоит жить. Были эпизоды антисемитизма и в моей жизни, в моём детстве, хотя до какого-то возраста я даже не знал, что означает слово “жид”, и каким уничижительным и оскорбительным смыслом оно нагружено. Когда в Запорожье меня окружила толпа дворовых ребят и, бросая в меня комья земли, кричала мне “жид”, то я в тот момент даже не понимал, что всё это значит… Но я не могу сказать, что антисемитизм был определяющим фактором в решении нашей семьи об эмиграции. Я всегда относился хорошо и уважительно к людям разных национальностей, никогда не судил о людях по их происхождению и ровно так же люди относились ко мне. Мы уезжали из-за обеспокоенности судьбой сына. Это было естественное волнение родителей за то, как сложится жизнь ребёнка. И это было очень непростое решение. К тому времени я был заведующим экономическим отделом известной украинской газеты. Работа мне нравилась настолько, что я буквально захлёбывался от восторга. Бросить всё это, расстаться с работой — для меня было мучительно тяжело. Работа была моим всем, моей жизнью.
С.Р.: С какими главными трудностями вы столкнулись, когда приехали в Штаты? Как пришли к решению издавать журнал? В чем, по Вашему мнению, основное отличие «Кругозора» от других изданий русского зарубежья?
А.Б.: Когда мы приехали в США, всё было для меня очень интересным, но совершенно чужим. Я очень быстро понял, что единственный выход найти своё место в новой стране — это иметь дело, от которого я буду получать радость. Для меня это моя любимая журналистика. Так родилась идея “Кругозора”. Вначале он был бумажным. Интересный, красочный, хорошо иллюстрированный журнал. Но это дорогое удовольствие, которое требовало значительных финансовых, да и физических усилий. Очень большую помощь оказал мне мой сын Максим. Благодаря нему стал возможен переход к электронной версии, когда стало понятно, что бумажную нам финансово не вытянуть. Как только возник “Кругозор”, каким-то образом ко мне потянулись люди, которых я не знал, и их оказалось довольно много. Это были пишущие люди, которые не знали, как реализовать себя, куда предложить свои работы. Меня взволновало, что среди них было очень много тех, чьи родители пострадали от сталинского террора. И первые выпуски журнала были посвящены их воспоминаниям. Когда же я тяжело заболел, то был очень тронут, что на помощь мне пришли Михаил Ковнер, Михаил Зайцев, Михаил Мозес, и другие… Тогда же я познакомился с Ириной Чайковской, замечательным человеком, и одним из моих первых авторов. Семья Ирины была знакома с семьёй Наума Коржавина, и Ирина представила меня Науму Моисеевичу. Поэзию Коржавина я полюбил ещё в юношеские годы. Любил её и мой отец. Горжусь этим знакомством. В коржавинской манере держаться не было высокомерия, он не создавал дистанцию между собой и людьми. Несмотря на это, я испытывал по отношению к нему робость, видимо, вызванную моим огромным к нему уважением. Сейчас я сожалею, что упустил возможность зайти к нему в его брайтонскую квартиру в Бостоне.
Семён Ефимович, я не могу и мне не хотелось бы отвечать на Ваш последний вопрос. Считаю, что это должен сделать читатель. Могу лишь повторить, что я хотел создать журнал максимально честный, открытый, в котором нет «правильных» и «неправильных» позиций, вопросов, мнений.
С.Р.: Много лет назад, в первые постсоветские годы мне довелось встретиться в Вашингтоне с главным редактором одного из ведущих и весьма респектабельных российских литературных журналов. Я пригласил его на ланч, и мы, что называется, «хорошо посидели». Он говорил о том, насколько свободнее и легче стало работать после отмены цензуры, но что в новых условиях есть и оборотная сторона: читателей становится меньше, тиражи падают, издания себя не окупают, а государственные дотации сокращаются, поступают нерегулярно. Приходится снижать авторам гонорары, а порой доходит и до того, что нечем платить штатным сотрудникам их мизерную зарплату. Я спросил, сколько у него в редакции сотрудников, и поперхнулся, услышав в ответ: «Двадцать два человека». В Русском зарубежье, журнал или вебсайт делает, как правило, один человек. Вы тоже один делаете «Кругозор». И при этом Вы почти неподвижны, прикованы к постели. Как Вам удается не только выживать, но регулярно выпускать такое интересное, многоплановое издание? При этом, насколько знаю, Вы не получаете никаких дотаций, никаких прибылей Ваше издание не приносит, все делается на энтузиазме. Есть ли у Вас помощники? Кто они? В чем состоят их функции?
А.Б.: У меня почти полтысячи авторов на всех континентах. Вот это мои главные помощники. В журнале есть различные разделы и рубрики: публицистика, мемуары, искусство… Я рад каждой интересной оригинальной публикации. Всем ли я удовлетворён? Я считаю, что по качеству журналистики те материалы, которые появляются в “Кругозоре”, заслуживают намного большей аудитории. Пока же, в течение 15-ти лет я трачу треть моего пособия на поддержку моего издания, и нисколько об этом не жалею. По сути “Кругозор” — это народный журнал, он открыт для самых разных точек зрения, я предоставляю возможность высказаться абсолютно всем. У меня был такой случай. Одна женщина из России предложила для “Кругозора” несколько стихотворений. Очень средних. Я ответил ей, что мы их опубликуем. Хотя внутренне мне не хотелось этого делать. Её стихотворения были пропитаны русским шовинизмом, причём очень грубым. Прошло немного времени, и я получаю отклики от читателей из России на её стихи — я даю возможность высказаться всем. Какое-то время спустя она пишет мне письмо с обвинениями, что я намеренно организовал читателей журнала, чтобы они высказывались с осуждением её стихов. Я напечатал и это её письмо; на этом история закончилась. Мракобесное содержание этих строк стало очевидно читателям… Я приглашаю к сотрудничеству всех авторов. Хочу также сказать, что Интернет-журнал “Кругозор” открыт для рекламы не только американских рекламодателей, но и для рекламодателей из стран бывшего Советского Союза.
С.Р.: Спасибо, Александр, за Ваш рассказ. Полагаю, что среди читателей мало останется равнодушных к Вашей судьбе и судьбе «Кругозора». Может быть, чем черт не шутит, найдутся желающие Вам помочь — словом, или делом, или финансами.
А.Б.: Спасибо, Семён Ефимович! Но тут я могу ответить только одной строчкой — блажен, кто верует!
С.Р.: Дальнейших Вам успехов. Уверен, что Ваше здоровье постепенно будет улучшаться, а журнал «Кругозор», давно уже имеющий прочную репутацию, будет становиться все лучше и его популярность будет расти.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Алла Цыбульская
«Кругозор» Александра Болясного
К учредителю и редактору всеконтинентального интернет-журнала “КРУГОЗОР” Александру Болясному часто приходят письма-отклики от читателей и от авторов, предлагающих для публикации свои материалы. Они начинаются традиционно: “Уважаемый редактор и уважаемая редакция”.
Тем, кто обращается не только к редактору, но и к редакции, в голову не приходит, что весь журнал, существующий 15 лет и выходящий дважды в месяц, выпускает один человек. Никакого штата сотрудников с редакторами, ответственным секретарем, выпускающим и т.д. нет. Всю работу по выпуску номеров, в которых неизменно представлены различные разделы и рубрики, ведет один человек. И этот человек — прикованный к кровати инвалид с парализованными ногами и руками. Всю работу он выполняет единственным действующим указательным пальцем левой руки.
Сотрудничая с ним как автор с 2006 года, когда “КРУГОЗОР” поначалу выходил на глянцевой бумаге, и часто с ним разговаривая по телефону, я ни разу не слышала от него ни жалоб, ни стонов. Напротив, подшучивая, он как-то сказал мне: “Алла, не делайте из меня Николая Островского!”
Он сам понимает, что аналогия возникает. Но параллель не приемлет. И все же на-днях он мне сказал: “Я — уроженец Украины, киевлянин, побывал в Москве однажды. Тогда еще мог передвигаться. Мои родители на окончание десятилетки подарили мне поездку в Москву, и что-то толкнуло меня посетить музей-квартиру Николая Островского. Я обратил внимание на палочку, лежавшую на его кровати. Для чего она? И мне ответили, что ею, он отводил пряди волос со лба. Я вспоминал об этой палочке, о том, как бы и меня она выручила, когда, придя в себя после диабетической комы, обнаружил, что перестали действовать и мои руки. Я не мог нажать кнопку вызова медсестры, я ничего не мог сделать себе сам, к чему люди, не замечая, прибегают”…
Спустя несколько лет после этой великой беды Саша Болясный коснулся того, что пережил.
Болезнь начала подкашивать его на родине. По образованию он — инженер-электрик по автоматике и телемеханике. Принято было тогда учиться в технических вузах. А по склонности его тянуло к литературе, к журналистике. И не сразу его мечта исполнилась. Но исполнилась. Его приняли на работу в старейшую газету Украины — “КИЕВСКУЮ ПРАВДУ”, выходившую с марта 1917 года, когда она была еще “ГОЛОСОМ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТА”. Там он и прошел на практике школу журналиста. Выполняя одно редакционное задание, выехал в сторону Чернобыля, и там попал в автокатастрофу. Случилось это в том самом роковом 1986-ом году — в году трагедии на чернобыльской АЭС. Точно никто не знает, в какой мере организм Александра пострадал от попадания в зону излучения, и в какой — от самой аварии, но ухудшение здоровья началось незамедлительно. Двигательные способности уменьшались. Мышечная атрофия захватывала все большее пространство его тела. Ходить становилось труднее. И он отважился на эмиграцию. В ту пору рядом с ним еще была его семья. Переезд был осуществлен 1 августа 1994 года.
Оказавшись в Бостоне, он уже передвигался только в инвалидном кресле. И не сдавался. По квартире ходить не мог — падал. Но на электрическом скутере выезжал за пределы дома, делал себе покупки, доезжал до врачей.
И главное — основал и начал издавать свой журнал “КРУГОЗОР” в сентябре 2006-го года. Первые выпуски журнала выходили на красивой глянцевой бумаге. В них преобладали публикации непрофессиональных литераторов: воспоминания интеллигентных людей о трагическом прошлом, пережитом в детстве в Советском Союзе, когда ночами арестовывали их родителей. Репрессии… Казалось бы, мы сейчас о них многое знаем, читали. Но каждая история хватает за сердце по-своему.
Часто это были рассказы пожилых людей о пережитом потрясении и последующем сиротстве. С памятью об искалеченных судьбах в Америку прибыло много иммигрантов, а поделиться не с кем! Взрослые дети заняты на работе с утра до ночи, у них свои проблемы. Внуки… тут другая драма. У многих из-за языкового барьера нет связи с ними. Да и воспитываются они в этой стране по-другому. Получается, что люди с тяжелым душевным грузом прошлого остаются с ним наедине. А тут вдруг появилась возможность излить на бумаге то, что забыть нельзя. Это было большое доброе дело Александра: предоставить возможность выговориться на страницах журнала. Очень многие очерки написаны прекрасно с литературной точки зрения. Эти номера журнала кажутся мне особенно ценными. Многих из авторов, рассказавших о том, в каких условиях они жили в “стране Артека и счастливого сталинского детства”, уже нет в живых. Мне врезались в память исповеди Марии Селецкой, Цили Точильниковой… Александр успел им помочь.
Большое место в журнале было отдано публицистике. Собственные материалы А. Болясного были посвящены попранию прав политзаключенных в оставленном отечестве. Он писал о том, что с ними творят в тюрьмах. О пытках. О преследованиях их семей. О неправедных приговорах. Наконец, о слезах человеческих…
«Милость к павшим» — вот к чему призывал и чего добивался автор. Разве это не прямая задача журналистики?
Я не могу утверждать, что независимый международный журнал “КРУГОЗОР” имеет антикремлевскую, антипутинскую направленность, как полагает один из талантливых авторов Марк Эпельзафт. По политическим оценкам у журнала направление беспристрастное и потому не подвластное предубеждениям. Позиция редактора такова: «имеющий глаза да видит, имеющий уши да слышит».
ОТДУШИНА
Теперь позволю себе задержаться на другой стороне издательского дела. Поначалу красивый цветной иллюстрированный журнал лежал в русских магазинах Бостона бесплатно. И его разбирали мгновенно. Но кто издавал журнал? Инвалид, живущий на пособие. И было принято решение продавать “КРУГОЗОР” за скромную плату, всего за центы.
Увы, расходы на издание не окупились. Впрочем, такова была судьба большинства бумажных русских журналов в Америке: позже или раньше вынужденно заканчивали свое существование. Этот печальный опыт разделил и Александр Болясный, он принял решение о полном переходе в интернет. Ему пришлось осваивать это ранее незнакомое ему пространство. И он снова справился. Читателей оказалось много. Во всех концах света. И авторов тоже. Но «бизнесом» деятельность энтузиаста Александра Болясного ни считать, ни представлять нельзя. И все же он, оплачивая из своего пособия техническое обеспечение журнала (его набирают, делают дизайн и помещают в интернет в Киеве), продолжает издавать “КРУГОЗОР”.
Мне, пишущей о драматическом и музыкальном театре — российском, западноевропейском и американском, — Болясный всегда предоставлял и предоставляет место. Есть у него и другие авторы, пишущие об искусстве. Журнал стал обретать известность. И тут случилось новое несчастье. С высоким сахаром Александр по скорой оказывается в госпитале, и там впадает в диабетическую кому. Когда его выводили из комы, использовали какую-то трубку, вставленную в трахею, и задели позвонок. Трудно сказать, была ли допущена медицинская ошибка, или что-то не выдержал его организм. В итоге, он очнулся с недействующими парализованными руками. Об этом я и написала в начале. Но он выжил!
“ЖИЗНЬ — БОРЬБА, В БОРЬБЕ СЧАСТЬЕ”
Эта фраза принадлежит В. Белинскому. Но она и из арсенала А. Болясного. Два года он провел в четырех госпиталях и двух реабилитационных центрах. Восемь месяцев журнал не выходил. Поскольку медицинским организациям известно было, что Болясный живет один, его должны были перевести в Дом инвалидов — Nursing home.
Но для него это означало бы конец осмысленной жизни. Его пособие заберут. Платить за техническое обеспечение журнала будет нечем.
Мысль о том, что “КРУГОЗОР” перестанет выходить, была ему непереносима. И Александр начал бороться.
Он писал в самые разные инстанции. Писал по-русски, а переводчиком ему служил компьютер. Он настаивал на выписке. Ему отказывали. Он настойчиво продолжал борьбу за выписку, не раз был близок к успеху, но в последний момент что-то срывалось. Его оставляли без надежды. А он надежду не терял.
Но возникал вопрос уже в его окружении. Хорошо, он добился своего, он дома. Но как он будет справляться, беспомощный? В Нью-Йорке есть возможность тяжело больным получать уход 24 часа в сутки. В Бостоне (другой штат, другие порядки) такой возможности нет. К нему придут и уйдут. Как быть одному ночью? Если приступ? Кто просто-напросто покормит?
К решению проблемы по моей просьбе подключились еще два человека: режиссер Юрий Рубенчик — руководитель любительского театра “КРУГ”, и Михаил Зайцев — издатель рекламного журнала “КОНТАКТ”. Были даны объявления о том, что предлагается бесплатное проживание в отдельной комнате в центре Бостона за небольшие услуги. Поначалу появилась женщина из Белоруссии. И она, не очень выполняя условия договора, все-таки прожила год. А по прошествии срока объявила, что уезжает.
Снова было дано такое же объявление, но более подробное, с уточнением, что комнату предлагает прикованный к кровати инвалид. И вот снова, как удар в сердце, реакция наших соотечественников… Отклики были такие: “Ишь чего захотел! Бесплатно! Плати, тогда за тобой будут ухаживать!”
Как говорится, no comment! Вам не подходят такие условия? Не принимайте их. Но почему вы отзываетесь так бессердечно? И, наконец, ведь есть люди, которых могла бы просто спасти возможность жить в отдельной комнате и не платить…
Такой человек спустя время нашелся! Но совсем с другой стороны. Стало понятно, что на “своих” рассчитывать нельзя.
Ситуация с Сашей, добившимся права жить дома, но остающегося без милосердия, обреченного вернуться в обитель, где можно лежать, смотреть в потолок, и ждать смерти, жгла мое сердце. И тут я позволю себе рассказать совершенно отдельную историю, сыгравшую счастливую роль в разрешении проблемы. О том, кто нашелся.
ХОРХЕ ХЕРЕРА
Позапрошлое лето, после тяжелейшего заболевания, я проводила много времени под тентом на берегу Атлантического океана, рядом с домом. Каждый день там я видела опрятного чистого человека, у которого всегда в руках были три больших пластиковых пакета (иногда он ложился на скамью, и клал их в изголовье). Он ни с кем не разговаривал. Сидел или лежал тихо. По виду это был смуглый латиноамериканец. И вот однажды, когда кто-то пришел туда и “врубил” громкую попсовую музыку, он, увидев мое неприятие, встретился со мной глазами. Ему это звуковое вторжение тоже не понравилось. И он отважился подойти ко мне. Но я с ужасом подумала, что он начнет меня спрашивать: Which country are you from? What is your family? И я попросила его меня не беспокоить. Он отскочил как ошпаренный. И на следующий день не смел заговорить. Я подумала, что ни за что, ни про что обидела человека. И сказала ему, что не хотела его обидеть. Просто не расположена к беседе с незнакомыми. Он ответил учтиво. И тут до меня дошло, что он — бездомный. Лето шло к концу. Скоро должно стать холодно. На мой вопрос он ответил подтверждением. Потом сообщил, что он в Америке легально. Что он — повар. Что он оказался в беде. Такое бывает. Нельзя жить с предубеждениями, подумала я.
“Где Вы спите?” “Тут на скамье. А душ принимаю и стираю в госпитале напротив”.
На следующий день я принесла ему одеяло, подушку, наволочку, простыню. Смуглый человек с косичкой на шее церемонно поцеловал мне руку. Жест европейский, американцы руки дамам не целуют.
“Почему Вы это сделали?” — спросил он меня, благодаря. Я ответила: “Люди должны помогать друг другу”.
Думаю, читатели уже догадались: именно он и стал жить у Саши Болясного. И живет уже два года. Надеюсь, будет жить дальше. Они нашли общий язык. Хотя английский у Саши из-за невозможности посещать занятия слабый, а у Хорхе Херейра (так зовут человека из Гватемалы) хороший. Но язык жестов Саше недоступен. Руки… Не действующие руки…
Саша говорит, что Хорхе заботливый. Хорхе говорит, что я изменила его жизнь. Выходит, не зря я отважилась направить к Саше неизвестного человека. Интуиция меня не подвела… Когда Саше нехорошо, тот встает ночью и кладет руку ему на лоб, проверяет нет ли температуры… Это же бесценно, когда нет родных рядом! А Хорхе обладает немалой положительной энергией.
И журнал продолжает выходить! А сам он считает, что должен делать то, на что способен.
НЕ СДАВАТЬСЯ!
Саша душой откликается на события в оставленном отечестве и на мировые. Он бьет в колокол о судьбе российского невинного заключенного Виталия Бунтова, о чеченцах в изгнании, о несправедливости и гонениях. Авторы у него тоже люди с обостренным социальным сознанием, с сочувствием к тем, кто попадает под молох государственных машин. На страницах журнала — материалы, которые следует назвать настоящей журналистикой.
Один из примеров — интервью Марка Эпельзафта с дочерью писателя Эммануила Казакевича Ларисой Казакевич, живущей в Израиле. И его же горячая защита Михаила Ефремова, на которого набросились с безжалостной травлей, не жалея человека, который сам себя винил и винит, сам себя готов казнить.
Между тем независимый международный журнал “КРУГОЗОР” однажды оказался под прицельным вниманием РОСКОМНАДЗОРА. Из этой организации пришло письмо-требование удалить публикацию 2009-го года — стихотворение Андрея Дементьева “Уезжают россияне из России”. Признанный и обласканный российскими властями поэт, опубликовавший это стихотворение на родине, неоднократно читавший его со сцены, оказался неугоден. Тема не понравилась путинским идеологам-надсмотрщикам. А обнаружили они это недозволенное, на их взгляд, стихотворение уже в 2018 году. Работают они или рыщут?
Несмотря на то, что Александр Болясный издает независимый международный журнал, осложнения могли возникнуть. Ведь большинство читателей издания находятся на территории бывшего Советского Союза. Перекрыть им доступ к чтению “КРУГОЗОРА” не было бы проблемой. Александр счел за лучшее выполнить требование: против лома нет приема, как известно. Его утешало то, что в других номерах журнала имеются ссылки на это стихотворение, обсуждения его не стерты.
Я уважаю Александра за стойкость, за широту мировоззрения, за умение не требовать ни от кого помощи. Когда он мог еще ездить на скутере, я привела его в один dental office, и он единственной тогда действующей рукой стал снимать безжизненную ногу с педали. Увидев это, медперсонал-женщины заплакали.
Сейчас к нему, лежачему, два раза в день приходят два афроамериканца-санитара — отнести его в ванну. 10 часов выделено помощнику, который возит его на appointments, помогает ему как переводчик, делает покупки. Это образованный интеллигентный человек. Но если бы не гватемалец из-под моего тента, кто бы приготовил и дал ему еду? Кто бы убрал? Включил или выключил кондиционер? Открыл или закрыл окно? Наконец, кто бы испек праздничный торт 11 мая 2020 года в день его 70-летия?
Саша продолжает жить осмысленно. Все, что его волнует в мире, находит отражение на страницах журнала, в статьях его авторов. И он сам остается на связи с миром. И умудряется не терять чувства юмора. Я спросила его в предновогодние дни по поводу Рождества. И вдруг получила ошеломительный ответ:
— В моей семье всегда отмечалось католическое рождество 25 декабря и православное 7-го января.
— Саша, что Вы говорите, как это Ваши родители, наивно верившие в коммунизм и при этом евреи, отмечали в советской стране эти праздники?
Он продолжал меня доводить до шока.
— Да-да, накрывались столы белой скатертью, приходило много гостей.
— Вы меня разыгрываете?
— Нет, не разыгрываю. Гости приходили. Дело в том, что 25 декабря был день рожденья моего отца, а 7 января — моей мамы.
Александр Болясный относится к числу жизнелюбивых людей, находящих опору в шутке. Пережив и переживая то, что с ним случилось, он остается стойким, позитивным, деятельным. И хочется верить, что плод его деятельности — журнал “КРУГОЗОР”, который приветствовал на заре его существования Наум Коржавин, еще много лет будет интересен и нужен. И много лет будут приходить письма “Уважаемый редактор и уважаемая редакция!” А вся “уважаемая редакция” — это один Александр Болясный.
Примечание
В подготовке этого материала большую помощь авторам оказал Самсон Кацман
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer10/sreznik/
