Царское обличье, плаха с топором,
Сами возвеличили — сами уберём,
Мол, казните вора — и он не в счёт:
Настоящий ворон летит ещё.
А. Городницкий
При описании этого явления самое трудное — отстоять его название. Что ни скажешь, кто-нибудь непременно заявит, что это-де «неправильные пчелы, которые делают неправильный мед», а настоящий-то социализм еще и не пробовал никто. Прекрасное описание этого явления содержит книга «Социализм» Кристиана Нимица (Kristian Niemietz).
Сперва при виде очередной революции господа прогрессисты в воздух чепчики бросают, паломничают в Москву или Пекин и возвращаются, возвещая: «Там наше светлое завтра уже стало вчерашним днем». Потом становится все труднее заметать под ковер всякие ГУЛАГи и берлинские стены, а также общее обнищание, и в конце концов приходится, почесав в затылке, объявить, что это-де был еще не настоящий ворон. Причем, ни одна неудача профессиональных оптимистов не обескураживает, они терпеливо ждут следующих попыток, подобно расхитителю социалистической собственности из старого анекдота, что пытается из украденных с завода деталей собрать детскую коляску, да только все почему-то пулемет получается.
Нимиц совершенно правильно видит причину в мифологическом мышлении современных гуманитариев, но в порядке уточнения следует добавить, что мифология тут — специфическая. Эсхатология — ожидание «конца света» с последующим появлением «нового неба и новой земли» — становится в обществе господствующей, когда близится конец соответствующей цивилизации.
Мечты о праведном царстве и небесном Иерусалиме не сбываются никогда, но они — надежный индикатор поисковой активности интеллигенции, которая первой замечает «грозные буквы на белой стене» и готова хвататься за любую иллюзию. Вот тут-то и важно отделить мух от котлет: реальный социализм не похож на утопические фантазии, но значит ли это, что он не похож на РЕАЛЬНОЕ будущее? Может быть, стоит разобраться в том, что общего во всех этих попытках и какова наша перспектива.
* * *
Россия действительно не была готова к тому,
чтобы жить по учению Маркса. Но укажите мне
ту страну, которая готова жить по рекомендациям
бородатых живодеров.
Виктор Суворов
Работа В.И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» интересна со многих точек зрения. Во-первых — прекрасный наглядный обзор нескольких исследований, описывающих глубокие изменения экономической структуры западного общества с отдельными несистематическими, но меткими отступлениями в область политики. Во-вторых, совершенно верное утверждение, что эта (тогда еще новая) экономическая структура и есть, по сути, уже готовый социализм, изменения потребуются только в области политики, т.е. — в вопросе о власти.
Можно, правда, в порядке уточнения терминологии, возразить, что «империализм» есть «высшая стадия капитализма» не более чем капитализм — высшая стадия феодализма, в недрах которого он естественно развился, но не будем придираться к словам.
Действительно, не что иное как свободная конкуренция, в которой выживает сильнейший, неизбежно приводит к концентрации производства, капитала и управления обществом в индустриальных странах. Ленин, правда, не упоминает о слиянии финансовой и технократической бюрократии с бюрократией государственной (политической), но, вероятно, в момент написания работы это было еще впереди. Во всяком случае, он уже отмечает, что с фактическим исчезновением мелкой частной собственности де факто обессмысливается и буржуазная демократия как государственный строй.
Вполне логично: ведь квалифицированным избирателем, умеющим отличить реального государственного деятеля от беспочвенного мечтателя, вруна или демагога, может быть только обладатель опыта управления, хотя бы в рамках своей лавки, мастерской или фермы, а по нынешним временам наемным работником уже выгоднее быть, чем мелким собственником. Ни тебе грабительских налогов, ни издевательских проверок, ни угрозы банкротства, особенно если твой работодатель — фирма «слишком большая, чтобы позволить ей развалиться», ну и совсем уж на худой конец — без пособия не останешься. Зависимость выгоднее свободы, связи надежнее квалификации. Таков-то нынче избиратель, и потому он определяет своего кандидата все больше по принципу трех «П»: пол-потолок-палец.
Но что же придет на смену демократии? Такого вопроса Ленин не ставит, поскольку имеет в голове готовый ответ типа очередного сна Веры Павловны. А не пора ли пробудить спящую красавицу? На осинке не родятся апельсинки — концентрация экономической власти, господа марксисты, неминуемо влечет за собой и концентрацию власти политической. Не может быть демократического империализма, а потому и демократического социализма нет и не бывало.
Первые (весьма насильственные!) социалистические эксперименты возникли после Первой мировой в разных углах Европы и даже где-то в Иране, но задавить их тогда не составило особого труда, поскольку население, не понимавшее своего счастья, интеллигентов-утопистов поддержать не спешило. Устояли социалисты только в Италии и в России (позже, правда, присоединилась Германия). Не знаю, почему в Италии, но с Россией все ясно.
При всей экономической отсталости для социализма идеально подходил ее государственный строй: военно-бюрократическая империя, где немногочисленный промышленно-банковский сектор изначально был выстроен в виде монополистической олигархии, неразрывно переплетенной с государственной бюрократией, а мнения населения спрашивать вообще не привыкли.
Большевики действительно верили, что пролетарская демократия в миллион раз демократичнее буржуазной, но к вящему их разочарованию попытка все «отнять и поделить», которую позже, в целях маскировки, наименовали «военным коммунизмом», вместо немедленного схождения с небес свободы, равенства и братства, спровоцировала гражданскую войну.
Задавить ее помогла не только всеобщая усталость от войны мировой, не только процесс распада империи, обеспечивший большевикам поддержку националистов провинций, но и срочно введенный НЭП, т.е., практически возвращение (правда, временное) к экономической политике последних лет правления Романовых.
В конце концов, политико-экономическая структура устаканилась вот именно как империалистическая, как при социализме тому и быть надлежит, но утописты этого, конечно, никогда не признают. Западная интеллигенция давно уже лишила СССР высокого звания «реального социализма», хотя на самом-то деле то же самое наблюдалось и наблюдается и в странах куда более развитых: ликвидирован (точнее, загнан в подполье) свободный рынок, вся экономика сосредоточена в едином более или менее технократическом управляющем центре, соответственно централизована и политическая власть.
А это значит, что и самые, что ни на есть, высокоразвитые державы фактически начинают жить по тем самым рекомендациям бородатых живодеров. Правда, у них некоторое время все же занимает уход от демократической традиции в отличие от той же России, где ее не было никогда. Впрочем, особого сопротивления нет и не предвидится.
* * *
Всякий народ имеет то правительство,
которого он заслуживает.
Жозеф де Местр
Ортега-и-Гассет вполне адекватно описывает современного западного человека как элемент «массы» — вечного подростка, капризного, непоследовательного, не желающего брать на себя ответственность за собственную судьбу. Но вот обоснование — дескать, изобилие и досуг ему, поросенку, обеспечили, а к культуре не приобщили — представляется мне не совсем точным. Интересно, кто и как сможет (даже если очень захочет!) «приобщить к культуре» кого-то другого, не ощущающего в том никакой потребности?
Предыдущие поколения работали не в пример больше и тяжелее, но как-то вот умудрялись хранить, развивать и наследникам предавать ту самую «культуру»: мифы и праздники, стереотип поведения, права и обязанности, необходимость взросления. И происходило это в рамках социальной структуры, именуемой ОБЩИНОЙ.
Община — это социум достаточно небольшого размера, чтобы люди лично знали друг друга. В нем существует иерархия (за место в ней всегда идет борьба, но структура признана всеми), общие представления, что такое хорошо и что такое плохо, общая идеология (религия), общие праздники, общее семейное право, и все это вместе составляет общую традицию. Социальный контроль (веди себя так, как у нас принято, а то хуже будет), готовность помочь в беде (болезни, инвалидности, старости, вдовстве и сиротстве, несчастном случае и т.п. — зависимость всех от каждого и каждого от всех), и наконец, бессмертный боевой клич: «Наших бьют!». Вопрос, кто прав, кто виноват, по определению не возникает, ибо «наши» против «не наших» правы всегда, и мы за «наших» всегда готовы к бою.
Общины бывают разные — от материнского рода до религиозной секты — различаются они в пространстве и времени, в зависимости от культурной традиции и производственных отношений, но всякий двуногий в норме должен принадлежать к какой ни на есть общине, потому что…
Есть схема философа Канта: исходная ситуация хомо сапиенса — голый человек на голой земле, дикий и агрессивный, при встрече с себе подобным норовящий его поприветствовать дубиной по черепу или копьем под ребро. Постепенно, в ходе исторического развития, он цивилизуется, дорастает до мирного взаимодействия сперва в объеме родоплеменного сообщества, потом народа и государства, а там, даст Бог, и до всемирного правительства дорастем.
По Канту первичен самодостаточный индивид, лишь со временем постигающий ценность общения, но по науке-то выходит совсем иначе. Оказывается, этот самый дикий агрессивный из животного царства не в одиночку выделился, а в составе сообщества, внутри которого агрессию воленс-неволенс всегда приходилось умерить, а где есть «свои», там будут с неизбежностью и «чужие».
Да, постепенно в ходе исторического развития научился человек при виде чужого не сразу дубину в ход пускать, но это еще не значит, признать чужого своим, а без «своих» жить человек не приспособлен. Биологически. Помните, у Высоцкого:
Думал я — наконец не увижу я скоро
Лагерей, лагерей, —
Но попал в этот пыльный расплывчатый город
Без людей, без людей.
Бродят толпы людей, на людей непохожих,
Равнодушных, слепых, —
Я заглядывал в черные лица прохожих —
Ни своих, ни чужих.
Что это меняет? Да все меняет!
Если в исходном моменте человек — одинокий индивид, то смысл истории — стремление к якобы некогда утраченной естественной индивидуальной свободе и, соответственно, к признанию права на такое стремление за всяким другим индивидом, ближним и дальним, знакомым и незнакомым. Если он уже в исходном моменте — член сообщества, то развитие индивидуализма допустимо лишь настолько, насколько его уравновесят центростремительные силы этого сообщества.
Стоит переступить эту красную линию — конец любой цивилизации и любой культуре, будь она, хоть империей, хоть республикой, хоть соединенными штатами. Любое государство, любой народ жизнеспособен лишь поскольку состоит из множества ОБЩИН. Это отнюдь не иносказание — безобщинное общество реально дичает и физически вымирает.
Но распад общины — не чья-то злая воля. Что ни говори, а насчет производственных отношений Маркс был-таки прав (впрочем, говорят, он это у кого-то позаимствовал): Ролевые, иерархические отношения людей во многом определяются тем, как они добывают пищу.
Так вот, способ ее добычи за последние века изменился так круто, что ныне нам, возможно, предстоит гибель не просто отдельной цивилизации, но скачок, подобный неолитическому переходу от присваивающего к производящему хозяйству.
* * *
Чтоб тебе жить в эпоху перемен!
Китайское проклятье
До неолита были люди охотниками-собирателями. По мнению Википедии жили группами, человек 20-30, это — расширенная семья, материнский род, т.е. дети одной матери, ее дочерей, внучек и т.п. Отцы — приходящие, из других родов (семьи, где было не так, быстро повымерли от близкородственного скрещивания). Где-то приходили периодически, где-то оставались надолго, где-то отношения были парными, где-то полигамными, где-то — по выбору, где-то пары были устойчивы, где-то менялись легко, но главное — не отец отвечал за воспитание сына. Сын относился к роду матери, его растили мужчины рода матери, их же собственные биологические дети относились к другим родам.
Современные дебаты на тему, был ли матриархат — результат недоразумения. Спрашивают, например, вправду ли женщины владели родовым имуществом… Да какое ж имущество у тех, кто коллективно собрал и тут же коллективно сожрал? Могли ли женщины быть воинами… Среди охотников-собирателей профессиональных воинов НЕ БЫЛО вообще. Все члены рода были постоянно заняты добыванием пищи, конфликты с соседями длительными быть не могли (разве что вялотекущими), в противном случае обе стороны с голоду бы подохли.
Дрались за ресурсы, скопом все, кто мог, побежденных убивали, чтобы ресурсы на них не тратить (правда, говорят, что исключение могли делать для женщин, но мне кажется, это возникло позже). Конечно, на охоте и в драке род возглавлял самый умелый в этих делах, т.е., чаще всего мужчина, но вот сохранение порядка внутри рода, соблюдение традиционной иерархии, разрешение конфликтов, совершение религиозных ритуалов несомненно было прерогативой женщины-матери.
Пережитки матриархата и поныне прослеживаются в культуре многих народов. Подчеркнутое уважение к матерям на Кавказе, порядок наследования статуса в племенах германцев (не сын вождя, но сын его сестры), предложение всякому гостю дамы напрокат у северных народов, культ Матери-Земли (у христиан преобразовавшийся в культ Богородицы или Параскевы-Пятницы), и наконец, ожесточенное преследование всякими патриархальными госрелигиями конкурирующей древней ЖЕНСКОЙ магии (ведьмы). Но почему же от него, от матриархата, одни пережитки остались? Ответ на это вопрос: ВЕЛИКАЯ НЕОЛИТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.
А состояла она в том, что место собирательства заняло земледелие, место охоты — скотоводство, и в результате стал человек производить больше, чем необходимо потребить для выживания и продолжения рода. Вот тут-то и появилось ИМУЩЕСТВО, которое следует защищать (если свое), или у кого-то отбирать (если чужое), а с ним и возможность выделить для этого профессионалов, чтоб дрались, пока другие вкалывают. Появилось рабство, ибо был смысл эксплуатировать побежденного, который тоже производил больше, чем потреблял. И с тем пришел конец матриархату.
Потому что на роль профессиональных воинов годились главным образом мужчины (физически крепче, а главное — не тратят времени и усилий на вынашивание и выкармливание потомства). А кто сильней — у того всегда будет право на излишек, на высокий статус. И будет, что оставить наследникам — не роду, но биологическим, своим, и значит, появится стимул держать некую даму (одну или больше — сколько прокормит) постоянно при себе, чтобы дети были свои, а не чужие. Так возникла патриархальная семья, отцовский род, а там — и соседская община — первоначально союз нескольких патриархальных семей-кланов.
Но матриархат передал в наследство патриархату отдельный мир мужчины и мир женщины. И соперничество, борьба за место в иерархии в каждом из них была своя, причем, в женском карьера во многом определялась именно рождением и воспитанием детей. В женском мире существовало полноценное общение, были свои друзья и враги, свои заклинания и праздники, передавался специфический опыт, всегда были наготове помощь и поддержка, а мужчинам не было туда доступа (вспомните хоть «Грозу» Островского). У мужчин функция была иная, и традиция диктовала, какой мужчина должен взяться, когда подойдет срок, за воспитание конкретного мальчишки (племянника или сына — на разных стадиях развития).
До неолита естественными и справедливыми всем казались родовая община, главенство женщин, имущественное равенство, отчужденность отцов от биологических детей и сексуальная свобода. После — столь же естественными и справедливыми представлялись соседская община, племя, народ (а там и государство), главенство мужчин, имущественная и социальная иерархия, целомудрие девиц, верность жен и ответственность отца за воспитание сыновей.
Конечно, перемены не были мгновенными, они заняли века, и мы не знаем, насколько заметны были они для самих участников и какие порождали конфликты. Но если сегодня патриархальные порядки представляются нам все менее естественными и справедливыми, значит в жизни снова произошли большие перемены.
До неолита еды добывалось в обрез, в общине было человек 20-30; после — с некоторым избытком, в соседской уже от начала 200-300 (потом стало больше); сегодня — еда вообще перестала быть проблемой, зато стало проблемой определение численности ее добытчиков.
Принято думать, что нынче для прокормления и удовлетворения всяких основных потребностей типа одежды и жилища нужно гораздо меньше рабочей силы. Только это ведь — смотря, как считать… Куда, например, писать инженера с завода сельхозтехники? А того, кто изготовил для того завода станки? А оператора нефтеперегонной установки, что фермеру поставляет для трактора солярку? А тех, кто нефть добывает? А железную руду, чтобы сделать трактор? А откуда на том фермере штаны да сапоги, да на жене его платье?
Не уверена, что кто-нибудь когда-нибудь вычислял, какова доля каждого из участников. Во всяком случае, вокруг добывания хлеба насущного общину уже не создашь, ибо в нем участвуют согласованно и скоординировано тысячи людей, разделенных тысячекилометровыми расстояниями, незнакомых друг с другом, а координация и согласование стало отдельной и необходимой профессией. Всем известно, к чему привела советская попытка, обойтись без буржуев — знаете простое русское слово «дефицит»?
В процессе добывания пищи и прочих матценностей разделение труда и координация достигли неслыханных высот, зато разладились они в области не менее жизненно важной: в человеческом общежитии и воспитании потомства. Без общины человеческого детеныша вырастить очень сложно, ибо отдельного, специфического мира женщины больше нет. Сравните, например, ситуацию Вронского, у которого есть профессия, клуб, друзья и т.д., с ситуацией Анны, запертой в четырех стенах.
Требование эмансипации, равноправия изначально включало кроме политических прав как раз право на профессиональную деятельность, на вступление в мир мужчин: своего-то ведь мира больше не было, зато значительно расширился круг профессий, что женщине по силам. Решающий сдвиг произошел в результате двух мировых войн, когда жены с успехом заменили ушедших на фронт мужей, да и в армии нашей сестре дело нашлось.
И затрещала парная семья, и отношения между супругами все больше сводятся к удовольствию от секса, а в старости— к страху одиночества, детям же в жизни места не остается вовсе. (Отсюда и многочисленные теории с приравниванием гомосексуальных связей к семье — а что, дети ведь теперь не главное!).
Во времена донеолитические за воспитание ребенка отвечал род его матери. После неолита — клан его отца. Сегодня за него, как ни печально, не отвечает никто, кроме парной семьи, а она одна не тянет и никогда не тянула («помощь» социальных служб, как всякой бюрократии — хуже, чем ничего). Рождение ребенка — не естественная часть нормальной жизни, но серьезная дополнительная нагрузка, и надо хорошо подумать, прежде чем брать ее на себя.
Выходом из положения может быть только возможность воспитания без отрыва от нормальных занятий, от продолжения карьеры. Прежде мир женщины автоматически был миром матери, а мир мужчины — миром отца. Ребенок учился, подражая взрослым. Не знаю (и никто не знает), как это обеспечить: вернуть ли домой мать, или (как происходит сегодня у некоторых ортодоксальных евреев) наоборот, перенести основную нагрузку по воспитанию на отца, чья работа (изучение Торы) возможна и из дома. А может, еще наоборот — работа будет организована таким образом, что подрастающий ребятенок будет сразу вовлекаться в нее. А может… во всяком случае, ни один из мыслимых или немыслимых вариантов невозможен без поддержки общины.
Капитализм — точнее, развитие техники — еще до империализма разрушило на Западе общину деревни и городского квартала, а замены им пока не нашлось, культуру передавать стало нечем, и пошло постепенное одичание и вымирание.
* * *
Моссовет — в Москве хозяин,
Он заботится о нас.
А. Барто
Возможно, именно в общинности усматривал Комманифест «идиотизм деревенской жизни». То ли дело огни большого города — сам себе голова, никакого социального контроля: хочешь — работай, не хочешь — воруй, пока не поймают, хочешь с Васей водись, хочешь — с Петей, а надоело — ну, и ушел, никому ничем не обязан. Только свобода-то эта — до первого ухаба. Никто уже тебя не поддержит в болезни, в сиротстве, в старости, да просто в одиночестве, не защитит от обид и притеснений любого, чей кулак тяжелей. Никто, кроме… чиновника.
Человек массы зависимость от чиновника считает свободой, поскольку главная свобода для него — свобода от ответственности. Пусть полиция, чисто технически, защита не слишком надежная (где именье — где наводненье!), зато и рисковать не надо, вступаясь за жертву бандитов. Пусть невелико пособие по безработице — зато и ты не обязан делиться доходами с тем, кому не повезло.
Поскольку человек массы от чиновника ожидает обеспечения на все случаи жизни, он приписывает ему прямо-таки божественное всемогущество. Александр Городницкий упоминает в своих мемуарах о советском начальнике, что ничтоже сумняшеся поинтересовался, каким образом партия и правительство могут управлять дрейфом континентов. Грета Тунберг ультимативно требует от генсека ООН, немедленно отменить глобальное потепление. Израильская общественность разделилась на два лагеря: одни в неумении ликвидировать коронавирус обвиняют Натаньягу, другие — Беннета, идея, что пока еще никто не нашел способ сделать это, не приходит в голову ни тем, ни другим.
И в мыслях не усомнится человек массы в единоспасающей чиновничьей власти. Возжелает, разве что, «плохого» чиновника на «хорошего» поменять, а всего бы лучше — в чиновники самому пробиться. Кто еще помнит лозунги Коминтерна, не даст соврать — именно это всегда и обещали ему борцы за социализм.
Одна беда: бюрократическая система функционирует по своим законам, а не по проектам возведения хрустальных дворцов.
Шанс на повышение имеет в ней самый глупый, что начальника уж точно не подсидит, это, то есть, при прочих равных, но равными они не бывают практически никогда. Официальные преимущества имеют представители привилегированной расы, национальности, вероисповедания, идеологии, почти официальные — родственники, знакомые и соседи начальника. В бюрократических системах всегда так было, но не всегда во всех делах последнее слово оставалось именно за этими системами.
Сегодня в западном мире на всех командных высотах — от мухосранской мэрии до самой могущественной транснациональной корпорации — восседает не хозяин, который своим карманом ручается за результат, и не специалист, который умеет что-то делать, а чиновник, который не отвечает ни за что, зато озабочен главным образом расширением власти — лично своей и своей системы.
В результате решения принимает тот, кто наименее для этого приспособлен, и они, естественно, оказываются провальными — взять хоть давнее бегство американцев из Вьетнама и недавнее — из Афганистана. Притом, что реальные профессионалы и в штабе, и в разведке были, но их-то как раз и не спрашивали.
Даже самые неграмотные феодалы понимали, что потребить можно только произведенное, а если у мужика отнять все, включая посевной материал, то на будущий год придется лапу сосать. Бюрократ (во всяком случае, современный, социалистический бюрократ) такими мелочами не заморачивается. В блаженной памяти СССР он бестрепетно устраивает голодомор, а в современной Америке на полную катушку запускает печатный станок. Как правильно отмечала Маргарет Тэтчер, социализм заканчивается тогда, когда заканчиваются чужие деньги, на которые он существует.
Абсолютизация государственной монополии на насилие (проще сказать — абсолютный запрет на самозащиту) автоматически открывает зеленую улицу любым преступлениям. Ведь преступника, который готовился и обдумывал свой план, поймать и посадить куда сложнее, чем жертву преступления, пытающуюся защищаться всем, что под руку подвернется. И потом, вору тюряга — дом родной, отсидит, выйдет — и за старое. Иное дело — законопослушный гражданин, которому и за решеткой неуютно, и после отсидки карьеру непросто возобновить.
Женщина может получить по квоте высокооплачиваемую должность, зато не смеет эффективно сопротивляться «трансгендерному» изнасилованию. Фермер не имеет права стрелять в «безоружную» банду, угоняющую его стадо. Пенсионер попадает под суд за выстрел в грабителя, поскольку не может доказать, что стрелял до того, как бандит обратился в бегство (а если бы он вернулся?).
Родители, которые не в состоянии оплатить частное учебное заведение, не имеют права выбирать школу для своих детей. Инфляция, не меняя номинала, за 10 лет все твои трудовые сбережение уполовинит, зато государственная, собесовская пенсия худо-бедно будет расти.
Не знаю, записано ли это правило в каком-нибудь социалистическом катехизисе или как-то так, само собой разумеется — щедрость власть имущих прямо пропорциональна не пользе, приносимой данным индивидом обществу или даже им самим, но степени его зависимости от них.
Тотальная зависимость каждого от переплетенной, комбинированной власти государства и технократии, финансовой олигархии и транснациональных корпораций с каждым днем сильней, и не сулят эти удавьи объятия Западной цивилизации ничего хорошего. Коль скоро Рим покатился вниз, за варварами дело не станет.
* * *
Зовут меня солдатом на войну,
Там встречу я двадцатую весну.
А встречу или нет,
Им, право, дела нет —
Они зовут солдата на войну.
А мне б купить лучше дом,
Чтоб танцевать в доме том.
С утра и по ночам
Предпочитаю «ча-ча-ча».
Л. Норкин
Понимаю, что некоторые сочтут это безнравственным, но факты не обязаны придерживаться морали. Уважения и подражания в истории удостаивались только общества сильные, способные либо подчинить других, либо, как минимум, успешно противостоять превосходящей силе.
Если Петр I, Мустафа Кемаль или шах Пехлеви стремились учиться у Запада и насаждать у себя элементы западной культуры, то причиной тому был не Рембрандт, не Шекспир, не Моцарт, и не собес, но ружья и пушки. Сила Запада обеспечивалась его научно-техническим потенциалом.
Все будет так, как мы хотим.
На случай разных бед,
У нас есть пулемёт «Максим»,
У них Максима нет.
Хилэр Беллок
Так вот, имею сообщить вам пренеприятное известие: этот потенциал подходит к концу.
У того, что наука (на Западе) стала, как нынче говорят, производительной силой, причин много: Тут и соперничество между папской властью и светскими монархами, и университеты, занятые не только толкованиями священных книг, говорят, даже какие-то изменения климата… Но в нашем случае важнее всего Аристотель. Вернее даже не его тексты, но тот контекст, в который они попали в средние века.
Наследие античности сохранялось, главным образом, в монастырях, и потому, хотя физика Аристотеля официально к вероучительным истинам не относилась, но как-то пребывала в их тени, и потому изучение тварного, материального мира представлялось занятием в какой-то мере священным. А высказывая в области священного нетрадиционные взгляды, и в ересь впасть недолго, не зря боялся Коперник при жизни публиковать свою гелиоцентрическую систему.
Запреты, пытки и костры — удовольствие, конечно, ниже среднего, но в то же время — именно они есть неопровержимое свидетельство того, что люди церкви считали естествоиспытателей в каком-то смысле коллегами: блюстителями и хранителями ИСТИНЫ, не менее важной, чем истина чисто религиозная. И ученые разделяли это мнение.
Отсюда есть пошел их высокий статус (и соответствующая оплата), строгая корпоративная этика, отношение к своему труду как к СЛУЖЕНИЮ. Как минимум, до середины прошлого века в этой среде лишь презрение вызывал Лысенко.
Да, статус науки был высок, поскольку связан с поиском ИСТИНЫ, и… он естественно рухнул с наступлением постмодернизма, отрицающего существование истины как таковой. Фундаментальную науку уважать перестали, за нее перестали платить.
Если еще вчера ученый, научный журнал и научный институт дорожили своей репутацией, проще говоря, им можно было доверять, то сегодня на смену гордому: «А все-таки она вертится!»,— пришло угодливое: «Чего изволите-с?». Система грантов работает по принципу: «Чей хлеб жуёшь — того и песенку поёшь!».
Но ведь пулемет «Максим» — наука, разве что, в ну очень исходном моменте, а научного задела на развитие техники, вроде бы, хватит еще надолго, тем более что с падением престижа (и оплаты) фундаментальной науки лучшие силы перетекли к науке прикладной. Не будем торопиться, ознакомимся лучше подробнее с биографией популярного пулемета.
Изобретатель предлагал его армиям разных европейских государств, но бюрократии всех стран к новшествам недоверчивы — первой приняла его на вооружение ЧАСТНАЯ армия Ост-индской компании. Так что вышеприведенный стишок можно с полным правом пересказать словами: у нас есть частная собственность, а у них ее нет.
Причем, под «частной собственностью» следует понимать и конкуренцию, и отсутствие мелочного регулирования, и беспристрастный суд, и запрет на кражи, грабеж и «отжимание» бизнеса. Да, разумеется, в колониях эти законы не соблюдались, но… ведь у колонизируемых их не существовало и до прихода колонизаторов, так что в вину последним можно поставить разве что нежелание навязывать местным жителям чуждые им правила.
Хуже, что сегодня они не соблюдаются и в бывшей метрополии. По свидетельству Клайва Льюиса: «Даже в Англии <…> человек не может без разрешения срубить свое собственное дерево своим топором, распилить его своей пилой и построить сарай в своем саду«. А это значит, что прорывные технологии (не только для вооружений, а совсем все) имеют гораздо меньше шансов дойти до потребителя. Уже Ленин отмечал тенденцию монополий препятствовать внедрению новшеств, угрожающих конкуренцией уже налаженному производству, и не без оснований называл это «загниванием».
Впрочем, пока в ТНК сохраняются пережитки капитализма (хотя бы опасение конкуренции со стороны других монополий) новшества не всегда блокируются, чаще разработку выделяют в дочернюю фирму с отдельным капиталом или ими вообще занимается самостоятельный стартап. Но при окончательном переходе к социализму, когда главная гарантия — административный ресурс, и это становится излишним.
Прогресс ведущих государств замедляется, начинает вязнуть, а ведомые-то ждать не станут, живо подтянутся, нагонят, и даже если не перегонят, чтобы ликвидировать преимущество достаточно и вровень пойти — история СССР тому свидетельством.
Техническое превосходство окончится раньше, чем нам хотелось бы, и тогда люди Запада окажутся лицом к лицу с незападными людьми. Готовы ли западные армии к этому противостоянию?
Прежде всего — существуют ли оные в природе? Ответ: ну, скажем… местами и временами. В Германии скорее нет, чем да. Во Франции спецназ, вроде бы, есть, а с армией — непонятно. В Англии — есть, но численности весьма ограниченной. Поболее есть, но — в Америке. В общем, по количеству все это воинство вместе взятое на сегодняшний день определенно уступает китайскому, и неизвестно еще, что появится завтра.
Что же до качества, то… а что считать качеством, если убрать техническое превосходство? То, что в Израиле называют «мотивацией»? Так ее-то, почитай, давно уже нет.
Конечно, не всякий солдат — герой, особенно поначалу (вспомним хотя бы первый бой Николая Ростова). Но по нынешним временам на Западе отказ идти в бой — не слабость, но принципиальная позиция.
Война не просто тяжелое, кровавое, жестокое дело, нет, война в мировоззрении нынешнего мейнстрима, прежде всего — ГРЕХ, потому что на ней вправду стреляют и убивают. Не откликнется человек массы на призыв: «Наших бьют»,— потому что никаких «наших» знать не знает. Он — индивид, и понимает только про отдельных индивидов, как на той, так и на другой стороне, и, в общем, непонятно, чем ваши хуже наших.
Соответственно, бояться надо не только, что убьют тебя, но и что сам ты убьешь кого-то, а он, может быть, вполне приличный человек, любит свою жену и разводит золотых рыбок. Так не лучше ли будет поговорить с ним по-хорошему, рассказать, что и ты тоже человек приличный, супругу уважаешь и канарейками увлекаешься?
Для человека западного (индивидуалиста из массы) это предельно ясно и просто, и потому он всякий раз по новой удивляется, обнаружив, что человек незападный (общинник) не разделяет этого мнения.
Да, конечно, он слышал, что человечество воевало от века, но уверен, что оно это делало исключительно по недомыслию и ныне настала пора это безобразие прекратить. Западная культура уже осознала и перестроилась, а незападные тоже скоро подтянутся, как только убедятся в искренности ее раскаяния и готовности извиниться за прошлые обиды и ущерб возместить (наличными).
Интересно, что, извиняясь за агрессивность своих предков, западники даже не задумываются, что и чужие предки были не менее агрессивными, что работорговлю в Африке в промышленном масштабе издавна практиковали арабы, а загубленная Кортесом империя инков создавалась, как все империи, завоеваниями, и никто и не думает за это извиняться.
Сложилось так, что в первые годы в Израиле я довольно плотно общалась с выходцами из Европы, носителями «прогрессивных» взглядов, и на всю жизнь запомнила причитания: «Постарайся понять ИХ, проникнуться ИХ переживаниями… До тех пор, пока я однажды не поинтересовалась робко, готовы ли ОНИ проникнуться МОИМИ, что было однозначно воспринято как нарушение правил игры. Есть такое хорошее немецкое слово Sündenstolz — я, мол, великий грешник, оттого покаяние мое безмерно, и тем горжусь.
В этом, в частности, причина трагикомической ситуации, в которой оказался Израиль: чтобы не дать себя уничтожить, он ДОЛЖЕН вести войну, но чтобы сохранить жизненно важные отношения с Западом, он НЕ ДОЛЖЕН ее вести, ибо западная общественность не верит в агрессивность арабов или вообще кого-либо, кроме своей собственной агрессивности, которая уже миновала. Запад был преступником, все прочие — жертвы, и что бы они ни вытворяли, это надо принимать со смирением и умиротворять их вплоть до самоубийства.
Израильская элита, только-только сподобившаяся от обожаемой Европы ну почти человеческого обращения, в полнейшем ужасе от перспективы вновь его потерять, не задумываясь над тем, что Европа сама движется к пропасти… Впрочем, это так — реплика в сторону.
Если индивидуалист в любви чужака к золотым рыбкам, подобной его собственной любви к канарейкам, видит основу для сотрудничества, то для общинника тот же факт — основание для соперничества.
Защищать моих канареек от посягательств его рыбок — моральный долг. А возможно ли, чтобы не было посягательств? Да, это возможно, но… только если наглядно, на практике убедить соперника, что я готов и способен при случае весь его аквариум в уху превратить. В любом конфликте срабатывает закономерность, описанная в притче о двоих, нашедших талит: больше всегда получит тот, кто запросит больше, а больше запросят всегда общинники.
Всем давно известно, что общины, оказавшиеся в окружении современного общества западного типа (например, разнообразные «бешенцы»), очень ловко приспособились это общество эксплуатировать, шантажировать и всяко тянуть одеяло на себя. Не важно, что «общинников» меньше, чем индивидуалистов — иногда, значительно меньше — а важно, что индивидуалисты — бесструктурная масса, миллионы одиночек, а у этих не одинок никто. Они и соседям-то спуску не дадут — тем более иноплеменникам.
Только не надо, не надо мне доказывать, что гораздо лучше было бы не так, как есть, а так, как мечтается, потому что никому на свете никогда еще не удавалось прописаться в воздушном замке, зато известны случаи, когда идеалистам приходилось ночевать под мостом.
Сегодняшние неевропейцы вполне могли бы сказать:
Мы победим на этот раз.
На случай разных бед,
Своя община есть у нас —
У них общины нет.
* * *
Мы — дюжина, мы — дюжина Сионских мудрецов!
Весь мир нам нужен, нужен нам! Съедим его за ужином…
Б. Ясенский
Знаменитые «Протоколы сионских мудрецов» изучались и разбирались с разных сторон: и как явная фальшивка, и как классический пример антисемитизма, но мне отчего-то не попадалось критическое рассмотрение еще одного аспекта. Дело в том, что для антисемитских трактатов всегда было характерно «проецирование» на евреев того, что авторы считали своим собственным грехом. Например, известный «кровавый навет» явно связан с тем, что человеческие жертвоприношения в Европе практиковались достаточно долго, а в восточной ее части прослеживаются вплоть до конца 19 века.
Так вот, популярность «Протоколов» свидетельствует о распространенности в европейском обществе стремления к мировому господству. Удивляться не приходится, как раз об эту пору Ленин в вышеупомянутой работе констатирует раздел мира между западными державами и союзами капиталистов.
Выяснением отношений между державами на эту тему и была, собственно, Первая мировая война, потом эстафету подхватил Коминтерн, потом Третий Рейх, и конечно, все претенденты стремились к этому не корысти ради, как евреи какие-нибудь, но токмо волею страждущего человечества, которое пора уже наконец осчастливить. Для Маркса и Энгельса социализм без мирового господства вообще немыслим, для Ленина и Сталина — вынужденный краткосрочный компромисс, самым скромным был, вероятно, Гитлер, требовавший абсолютной власти всего на тысячу лет, а там видно будет.
Логично, что на смену отыгравшей свое демократии приходит авторитарность, та или другая форма «господства». Только вот, может ли оно быть «мировым»?
Во-первых, соперничество потенциальных «властелинов мира» как в международном («Мировая война»), так и во внутригосударственном (по свидетельству Варлама Шаламова буква «т», т.е. «троцкист» в деле зэка сильно ухудшала его ситуацию в сравнение с другими «контрреволюционерами») масштабе. А во-вторых…
Мало где и когда власть государства над человеком была такой абсолютной и беспощадной, как в сталинском СССР. Где позволено тебе жить, сколько и как зарабатывать (а то еще и вовсе с голоду помереть), что говорить и думать даже не о (сохрани Бог!) политике, но о характере Ивана Грозного, о законах наследственности, о длине юбок и ширине брюк… Причем, все это может меняться со дня на день без объяснения причин вне всякой связи с твоими собственными мыслями и делами.
Но есть в «Архипелаге ГУЛАГ» интересный эпизод. Ссыльные чеченцы объявили одному из своих
кровную месть. Осужденный бежал и скрылся, но осталась его родня, в т.ч. младший брат, мальчишка-школьник. Теперь он обречен, в ужасе забаррикадировался дома, все об этом знают, но… не способна за него заступиться «всемогущая» сталинская власть. (Конец у этой истории был счастливый: чеченские старейшины решили, что поскольку виновный давно уже порвал связи с родней, а якшается с русскими ворами, его отыскать и убить, а мальчика не трогать).
Стало быть, даже самая свирепая разновидность социализма пасует, столкнувшись с ОБЩИНОЙ. Максимум повиновения, которого советская власть добилась от народов Балтии, Средней Азии, Кавказа и Закавказья — готовность «делать вид» и повторять социалистические мантры. От цыган она не добилась ничего, а от евреев добилась многого, поскольку… община у них начала разрушаться за полвека до революции.
Если так обстояло дело в стране, где о вооруженном сопротивлении речи быть не могло, что уж говорить о потенциальном столкновении с государствами и народами, обладающими живой и прочной общиной, боеспособной и мотивированной армией… (см. выше). Значит, «мировое» господство возможно только и исключительно в рамках «золотого миллиарда».
Какой-нибудь Джордж Сорос или Клаус Шваб, возможно, и вправду верят в собственное всесилие (верили же Ленин или Гитлер!), с ученым видом знатока рассуждают о спасении климата, сокращении населения, вечном мире и всемирном правительстве. Они прекрасные специалисты своего финансового дела, но… знаете ли вы, что такое «профессиональный кретинизм»? Это приписывание своей специальности сверхценности и ну очень большого влияния на все на свете, типа:
Удивительный вопрос,
Почему я водовоз?
А потому что без воды
И ни туды,
И ни сюды!
Они уже сделали много-много денег, безусловно, могут сделать и больше, но они определенно не могут понять, что не все на свете можно купить за деньги. Нет-нет, не потому что существуют бескорыстные аскеты и неподкупные моралисты — эти не решают ничего — а потому что только в «золотом миллиарде» деньги — это власть. Для большинства человечества (включая, кстати, Россию) власть — это деньги.
«Все мое», — сказало злато;
«Все мое», — сказал булат.
«Все куплю», — сказало злато;
«Все возьму», — сказал булат.
А.С. Пушкин
Вы считаете, что, закачивая деньги в «Третий мир», увеличиваете свою власть над ним, а он, не без основания, полагает, что, выкачивая из вас деньги, проявляет свою власть над вами.
Понимаете ли вы, что все эти люди, не в первом поколении живущие на ваши подачки, давно уже считают их своим естественным правом, а вашей обязанностью — обеспечивать их потребности, подобно тому как феодал считал своим естественным правом, с крепостных требовать барщину и оброк? Что давно уже обернулась вчерашняя благотворительность сегодняшней и завтрашней уплатой дани?
На самом деле именно поэтому уже не можете вы перестать финансировать их питание и здравоохранение, хотя это сразу решило бы проблему миллионов здоровых мужиков, которым в родном сообществе места нет и не предвидится.
Вместо этого возникает пресловутая идея сокращения численности человечества. Но кого же вы сокращать-то намылились, господа финансисты? «Золотой миллиард»? Так он и сам уже сокращается, причем, вполне активно. «Третий мир»? Да не посмеете — вы же его боитесь, хотя страх свой даже от самих себя пытаетесь скрыть, за туманными рассуждениями о ваших моральных обязательствах, чужие проблемы решать.
Но идея продолжает носиться в воздухе и даже прирастает теоретической базой: еще немножко, еще чуть-чуть, и человека на любом рабочем месте окончательно заменит машина, каждый лишний получит свою (гарантированную и очень жирную) пайку, а в неприступном замке с искусственным климатом вечной весны поселятся Отцы-Кормильцы, своевременно нажимающие нужные кнопки, дабы обеспечить и облагодетельствовать.
Есть много способов, продемонстрировать полную утопичность этих сказочек, начиная хотя бы с гарантированного вырождения «неизвестных отцов» из-за неминуемого близкородственного скрещивания, или с неизбежной резни из-за соперничества между ними (кольцо всевластья может быть, как известно, только на одной руке). Но проще всего обратить внимание на энергичный завоз рабочей силы именно в страны, где имеет хождение эта утопия.
Ладно бы еще улицы подметать, кирпичи подносить на стройке, урожай собирать или за стариками ухаживать — в Германии позарез не хватает квалифицированных сварщиков и станочников, Израиль приглашает врачей и программистов, в Америке прекрасную карьеру делают медики из Нигерии…
Ну да, какие-то профессии исчезают, зато другие появляются. Кто у нас лет 50 назад сисадмином работал или компы ремонтировал? Кто в XVIII веке кинооператором служил? И что-то в средневековье про джеймсов бондов не слыхать было. Будет день — будет пища.
Разумеется, нельзя исключить захват той или иной группой утопистов власти в объединенном «золотом миллиарде», тем более когда демократия демонстрирует свою несостоятельность и в народе растет тоска по «твердой руке», но даже самый, что ни на есть, свирепый фюрер править может только по-социалистически, т.е. посредством бюрократов, а они, став главной силой в государстве, способны только разрушать.
Вот вам первые попытки международной бюрократии, решать за «все человечество»:
Климат на земле меняется не первый и, вероятно, не последний раз. Некоторые изменения были до, некоторые уже после возникновения человека, и человек к ним приспосабливался, и выживал совсем неплохо. Если нынешние изменения вызывают наводнения в городах Европы, современный уровень техники вполне позволяет совершенствовать дамбы и ливневую канализацию. Если поднимется уровень океана, уже давно опробована технология создания искусственных островов. Если какие-то зоны станут пустыней, то воду можно опреснять. Если где-то станет ну очень жарко, то избыточную солнечную энергию можно пустить на кондиционеры…
Но нет… не согласны господа бюрократы. Приспособление к природе ниже их достоинства, им не более и не менее как власть над климатом подавай, и потому вместо доступного решения конкретных проблем с сачком гоняются за каждой молекулой СО2, а Китай и прочие незападные на все их упражнения плюют с высокой стройки коммунизма.
Эпидемии гриппа разной степени тяжести и заразности случаются, как минимум, ежегодно. Лечения от этой хвори пока что не изобрели, вакцины помогают слабо, но в большинстве случаев неплохо помогает больничный, парацетамол и прочий чай с малиной. Бывают, правда, опасные осложнения, от которых на самом деле лечить надо, и, главное, возможно — так на то и больницы есть.
Не будем дискутировать, надо ли прививаться тем, кому за 90, и сколько месяцев держится иммунитет от прививки, во всяком случае есть люди любого возраста, которым прививаться необходимо, чтоб с одного перепугу не заболели, им надо безусловно и бесплатно предоставить такую возможность. Но вот деньги и кадры, разбазаренные на всяческие локдауны, на прививки тех, кто к ним совсем не стремился, на анализы, Бог весть что показывающие, можно было бы с гораздо большим успехом потратить на вполне достижимую помощь пострадавшим от осложнений, в данном случае действительно опасных.
Результаты по «золотому миллиарду» — вполне социалистические: придушили легальный малый и средний бизнес, отправив уйму людей на черный рынок, заездили медиков, отбили у больных охоту обращаться к врачу, усилили заражение в переполненном транспорте и в кратчайшие сроки поставили на поток изготовление фальшивых удостоверений чего угодно… В остальных же местах планеты всей этими вирусами никто не заморачивается, посерьезней проблемы есть.
Господа с Давосского форума верят, что «знают, как надо», а на самом деле они — тот самый старый, слепой Фауст, который слышит звуки лопат и уверен, что по его приказу осуществляется масштабный ирригационный проект, тогда как на самом деле это роют ему могилу.
* * *
Если на клетке слона прочтешь надпись
«буйвол», не верь глазам своим.
Козьма Прутков
Итак, социализм совершенно не похож на сны Веры Павловны, но тем не менее, действительно является нашим будущим.
Реальный социализм — это, как предречено в «Комманифесте», — кровавые разборки, массовый террор, ликвидация частной собственности, распад патриархальной семьи, тотальное господство бюрократии. Господа прогрессисты справедливо утверждают, что апогея (т.е., видимо, полного распада общества, одичания и вымирания народа) он не достигал еще ни разу, все предшествующие попытки не удались и настоящего-то социализма мы еще не видели.
Есть, впрочем, одна характерная черта, свойственная, при множестве различий, всем предпринимавшимся доселе попыткам. Вкратце ее можно сформулировать как требование: «Не верь своим глазам — верь моим словам!». Правильный советский поэт Долматовский честно предупреждал, что истинный социалист может быть счастлив только если «видит солнце порой предрассветной», т.е. солнца-то как такового нет, но герой-то все равно его видит.
Ложь при социализме — не обман, поскольку каждый вполне себе представляет реальное положение вещей, но что-то вроде заклинания, создания альтернативной реальности. Больше всего это напоминает известную сказку Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов«: Король Джакомон «…настолько привык заставлять врать других, что и сам тоже врал напропалую, и первый же верил своему вранью«.
…Нет, все-таки не совсем так. Верил он даже не вранью как таковому, он верил, что если все поверят в него, оно станет правдой. Мировоззрение социализма, по большому счету — магическое, его ложь есть заклинание против страшной реальности, призывание «нового неба и новой земли». Геббельс, помнится, формулировал: повторите, мол, ложь, десять тысяч раз, и все поверят в нее… Как если бы цель человека и общества была не выжить, не расширить сферу своего влияния, не передать потомкам свои гены и культуру, но уверовать, что дважды два — стеариновая свечка.
Да, методом Геббельса можно убедить множество людей, что могут они маршировать по морю аки посуху, но, вознамерившись идти по воде, они-таки реально пойдут ко дну, и самому Геббельсу тоже не выплыть, да и незачем: кому он нужен, один-то? Да, всегда прекрасно действовал и поныне работает метод «козла отпущения»: можно натравить толпу на тех, кто «виноват» в том, что люди не киты и не дельфины, но не вырастут у линчевателей ни ласты, ни плавники.
Говоря словами Джанни Родари: «Как, по-вашему, можно доверять календарю, если в нем декабрь месяц называется августом? Вряд ли людям будет тепло только оттого, что изменили название месяца«.
Можно называть это «плановой экономикой», но даже тем, кто и слова-то «экономика» отроду не слыхал, понятно, что перед ними черный рынок с примесью натурального обмена. Можно говорить о равенстве, но по кухням-то все равно поют: «А кто я есть? Рабочий малый,/Простой советский дипломат,/Всего семьсот рублей оклад!». И уж никак не скроешь, что в 1980 году вместо запланированного коммунизма состоялись Олимпийские Игры.
Можно всей Европе лапши на уши навешать насчет «зеленой энергетики», но если ближайшая зима выдастся холодной, счета за электричество быстро в космос улетят и толпа для сугреву пойдет громить ветряки.
Прекраснодушные американские евреи могут сколько угодно убеждать себя и других в прелестях дружбы народов и праве каждого индивида, жить где угодно за чужой счет, но скорее, чем они думают, придется им убедиться, что бьют-то не по паспорту.
Иное дело, что даже поняв происходящее предотвратить катастрофу они — одичалая, разрозненная масса индивидуалистов, лишенная семьи и потомства — все равно уже не способны.
Социализм есть не что иное как последняя стадия распада западной цивилизации.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer10/grajfer/
