ПОЛСПИЧКИ
После распада Советского Союза в моём родном Чимкенте только и разговоров было о том, как теперь будет жить и развиваться Казахстан. Разорванные производственные и торговые отношения между республиками и городами сразу сказались на поставках сырья, материалов и потребительских товаров. Товарный голод надвинулся быстро и беспощадно обрушился на людей. В ходу были ещё советские рубли и копейки. Национальную валюту, тенге, начнут печатать только через год и то не в Казахстане, а в Великобритании и Германии.
В апреле 1992 года я учился на четвёртом курсе педагогического института. Что будет после окончания вуза, я не имел никакого представления. С работой было непросто. Мой папа продолжал работать слесарем на фабрике, а мама продавцом в хлебном отделе продуктового магазина «Колос», который находился на проспекте имени Ленина. Магазин располагался на первом этаже пятиэтажного жилого дома и пользовался огромной популярностью среди жильцов соседних многоэтажек. Ассортимент в гастрономе был огромен. Но наступили девяностые и всё изменилось. Об одном из случаев того времени я и хочу рассказать.
Я только вернулся из института и начал разуваться, как вдруг зазвонил телефон. В трубке зазвучал тревожный голос мамы:
– Сынок, приезжай быстрее в магазин! Здесь такое творится! А папа пришёл с работы?
Ничего толком не поняв, я ответил:
– Папа ещё не пришёл. А что случилось?
– Не спрашивай. Напиши записку папе, чтобы он срочно, не переодеваясь, ехал ко мне на работу.
– Хорошо, мама, не волнуйся. Выезжаю.
Быстро обувшись, я выбежал из квартиры. Встревоженный, не заметил, как промчался через весь город двумя транспортами. Записку написать я, конечно же, забыл. Выскочив из троллейбуса, я направился к магазину с той стороны, где был служебный вход. Мама работала здесь много лет, и поэтому мне были известны все входы и выходы. Я зашёл внутрь, промчался мимо раздевалки, склада и очутился в торговом зале.
То, что я увидел, поразило меня, как молния. Весь торговый зал был набит людьми, толкающимися, орущими и хватающими хлеб. Были, конечно, и раньше большие очереди, но вот такого я ещё не видел. Передо мной оказалась стена спин и затылков, двигающихся в разных направлениях. В нос ударил запах свежего хлеба и чего-то кислого и пропотевшего.
– Мама, я здесь. Где ты? – закричал я поверх голов, в сторону двери.
– Сынок, я за кассой! Двигайся ко мне.
И я начал двигаться. Протискиваться сквозь плотно прижатых друг к другу людей было непросто, и я прокричал:
– Дорогу! Дорогу! Свежая краска!
Люди на мгновение замерли, осматриваясь вокруг. Я воспользовался этим замешательством и протиснулся к кассе.
Запыхавшись, я крикнул:
– Что делать надо?
– Держи кассу! Они двигают её. И не позволяй, чтобы уходили, не оплатив за хлеб. Помогай, без тебя никак!
Раскинув руки и сдвинув угрожающе брови, я встал в проходе между кассой и стеной, за которой находился соседний отдел.
В те времена кассы были огромными и тяжёлыми счётными агрегатами, похожими на печатные машинки, с большими клавишами, с выдавленными на них цифрами и буквами. Внизу этого аппарата находился выдвижной отдел для денег, а справа сбоку имелась ручка для движения кассовой ленты. Кассы устанавливались на тумбочках, которые крепились к столам. Продавцы-кассиры сидели на высоких стульях, принимали деньги и пробивали чеки. Мама, старший продавец хлебного отдела, отвечала за весь процесс торговли - от получения товара до сдачи выручки.
Имея высокий рост, мне легко было наблюдать за людьми в магазине. Первые мои слова, обращённые к покупателям, были сдержаны и даже интеллигентны:
– Товарищи, соблюдайте очередь! Не спешите! Всем хлеба хватит! Скоро привезут новую партию.
Народ наседал, а в воздухе стоял гул, похожий на грохот перекатывающихся камней горной реки. Мама, раскрасневшаяся и немного растерянная, быстро принимала деньги, отсчитывала сдачу, отрывала чеки и что-то ещё успевала говорить покупателям.
– Мама, – крикнул я, – где Вася, рабочий? Почему он не помогает? Где он сейчас?
– Я не знаю, – долетели до меня её слова, утопая в разноязыком многоголосье, – наверное, в соседнем отделе.
Соседним отделом был винно-водочный. Ощутив духоту, я расстегнул пиджак, приподнялся на цыпочки и, приложив ладони ко рту, изо всех сил крикнул:
– Вася! Василий!
Из толпы вынырнули одновременно три мужские головы с взъерошенными волосами и приоткрытыми ртами. Они одновременно крикнули мне в ответ:
– Не1? Что? Не болды2?
Может быть, это и были Васи, но не те. Я со злостью махнул в их сторону рукой. Головы скрылись. Сжав кулаки и сверкая глазами, я крикнул в толпу:
– А ну прекратить орать! Выстраиваемся в очередь! Встали по одному! Заранее готовим деньги и без сдачи! Не отвлекайте продавца!
Я поймал благодарный взгляд мамы, и мне стало немного легче. Вдруг, чья-то рука дёрнула меня за плечо, и я обернулся. За мной стоял, покачиваясь, Вася. Это был мужчина лет сорока в помятом комбинезоне бутылочного цвета, с отравляющим всё живое дыханием.
– Ты пьян, что ли? – крикнул я ему в лицо.
– Нет, – ответил он, отшатнувшись от меня и ударившись затылком об угол стены, – А что, собственно, случилось? Я был в соседнем отделе, помогал разли… расставлять бутылки. Коллеги попросили.
Я понял, что Вася ничем нам не поможет. Касса двигалась как при землетрясении. Люди, боясь остаться без хлеба, превратились в неуправляемую толпу. Они хватали булки и поднимали их над головой, чтобы не помять.
Я повернул голову к кассе и крикнул:
– Мама, а где твоя помощница, Нурия?
– Она сейчас должна прийти на смену. Ждём машину с товаром. Она будет принимать хлеб. Привезут триста серого хлеба и двести батонов белого.
Покупатели, услышав о скором привозе хлеба, немного успокоились и начали выстраиваться в очередь. Мимо окон магазина проехала будка «НАН»3 и остановилась у заднего входа магазина. Из приёмочного отдела выглянуло заспанное лицо Нурии. Располневшей продавщице было на вид около тридцати. В её безмятежном взгляде читалось равнодушие к происходящему.
Протерев глаза и прикрыв ладонью рот, она недовольным сонным голосом выпалила:
– Лидия Дмитриевна! Хлеб привезли! Принимать?
– Принимай, пересчитай внимательно, прими документы и распишись, – крикнула в ответ мама, не отрываясь от работы.
Я успокаивал толпу:
– Товарищи, привезли свежий хлеб! Подождите немного. Сейчас продавец принимает товар. Всем хлеба хватит.
Нужно было срочно найти Василия, и я пошёл в соседний отдел. Заметив моё появление, грузчик наклонил голову и хотел скрыться в дверях.
– Василий, туру4! – закричал я.
Он резко развернулся, подошёл ко мне вплотную и, вытирая пальцами уголки губ, просипел:
– Да знаю я, знаю, что машина приехала. Сейчас вот только товарищам руку пожму…
– Василий! – я грозно схватил его за рукав.
– Всё, иду, иду.
Он обернулся на закрытые двери соседнего отдела, откуда доносилось звяканье посуды, и облизнулся. Пробираясь между людьми и направляясь к складу, Вася закричал:
– Ну, где ты там, айналайн5, моя Нуриечка? Где ты, стройная ты наша? Давай хлеб принимать, мать…
Приёмка хлеба началась энергично, но продолжалась недолго. Через несколько минут из приёмочного отдела высунулась голова Васи и, обращаясь к маме, прокричала:
– Командир, товар приняли! Сто штук хлеба и сто штук белого батона. Накладные на столе. Водила уехал в другой магазин. Когда будет новый завоз, не знает.
Услышав это, мама, чуть не плача, пригрозила ему кулаком. Нурия начала раскладывать булки по полкам, но так медленно, что люди стали выхватывать батоны прямо из её рук.
Услышав о недопоставке хлеба, толпа взорвалась: «Нан жок6!» «Хлеба не хватит!», «Нас обманули!», «Припрятали хлеб себе!», «Будем жаловаться!», «Чёрствый привезли!». В воздухе летали искры хаоса. Ко мне подошёл Василий, почему-то быстро отрезвевший. Я оставил его в проходе, а сам направился к кассе на помощь маме и услышал за спиной голос отца:
– Сынок! Куда мне идти? Я ничего не вижу.
– Папа, иди к проходу, к Васе. Держите оборону!
Отец, натянув на брови потёртую кожаную фуражку, рванул в толпу:
– А ну посторонись! Зашибу!
Папа участвовал в фабричной самодеятельности, был запевалой мужского хора из сорока человек вместе с другом по фамилии Соловей. Понимая, что его слова тонут в бурлящей какофонии, он перешёл на нестандартный лексикон, как на русском, так и на казахском языке. Услышав до боли знакомые выражения, народ поостыл, всматриваясь в небритого мужчину, рвущегося в проход. Папа, доплыв до Василия, вцепился в него, как в родного. Вместе они образовали живую цепь, качающуюся на волнах человеческой нервозности. Желая приободрить отца, я крикнул ему:
– Так держать, Владимир Ильич!
Папа успел мне кивнуть, не выпуская рук грузчика, как вдруг из центра толпы раздался чей-то визгливый крик:
– Бабке плохо!
Я приподнялся на цыпочки и разглядел, как старушку подхватили под руки, оттащили к окну и прислонили спиной к батарее. Когда ей стало лучше, она прижала к груди свежий хлеб, откусила кусочек и, озираясь по сторонам, шмыгая носом, начала энергично шамкать. А тем временем, подросток лет пятнадцати, спрятав батон под рубашкой, рванул мимо кассы к выходу. Это был невысокий паренёк с растрёпанными чёрными волосами. В его узких глазах горел огонёк азарта. Я закричал отцу:
– Папа, держи пацана!
Отец выставил ногу вперёд, но воришка ожидал этого и перепрыгнул через неё. Он оглянулся назад и показал язык. Из соседнего отдела выехала тележка доверху гружёная ящиками с водкой. Беглец наскочил на неё, перелетел и грохнулся на бетонный пол. Батон пролетел мимо нескольких отделов и попал в морду случайно забежавшей собаки, которая, не растерявшись, схватила зубами буханку и выбежала на улицу, пугая прохожих. Несколько бутылок водки «Пшеничная» вдребезги разбились в коридоре. Такой дезинфекции помещения здесь ещё никогда не было! На мгновение все покупатели зависли. Я воспользовался этим и спокойно сказал:
– Товарищи, соблюдайте порядок! Не проходите мимо кассы, не оплатив за товар!
По мере того, как убывал хлеб на полках, у мамы в кассе заканчивалась мелочь, и она обратилась ко всем покупателям:
– Товарищи! Мелочи для сдачи нет. Готовьте, пожалуйста, деньги под расчёт. Соблюдайте порядок и тишину.
Люди углубились в свои карманы, кошельки и сумочки. В очереди было много соседей из ближайших пятиэтажек. Послышались вежливые слова и засверкали улыбки. Люди перезанимали друг у друга мелочь, обещая сегодня же вечером отдать долг. Но некоторые были в полной растерянности. У кассы, прижав к груди два батона, оказалась женщина мощного телосложения с высокой причёской. Вытаращив глаза на продавца, она протянула мятую купюру вперёд и пробасила:
– Вот мои деньги за товар. Дайте мне сдачу копейка в копейку.
– А помельче у вас нет?
– Нет! – язвительно ответила женщина, – вы должны иметь мелочь для сдачи, чтобы рассчитаться с покупателем!
– Вы сами видите, что происходит. Люди дают только крупные деньги, и вся мелочь закончилась. Могу вместо мелочи дать, например, спички из расчёта, что коробка спичек – это рубль. Возьмёте сдачу спичками?
Поддавливаемая толпой то справа, то слева, женщина была похожа на пароход, качающийся на волнах у причала. Люди, окружившие её со всех сторон, стали возмущаться:
– Да отдайте же вы ей эту сдачу! Что она очередь задерживает! Хоть спичками, хоть птичками, хоть чем!
Продавец, почувствовав, что волнение опять нарастает, крикнула в толпу:
– Кто готов сдачу взять спичками вместо денег, встаньте к кассе, а те, кто хочет получить сдачу деньгами, отойдите в сторону и ждите, когда мелочь появится.
– Почему я должна ждать, – протрубила женщина-пароход, – я и так проторчала в вашей очереди полчаса! Вы обязаны обслужить меня, как полагается. Я буду жаловаться!
На пароход с боков наседали мелкие судёнышки, оттесняя его в сторону. К кассе потянулись руки с честно заработанными - то сложенными вчетверо, то свёрнутыми в трубочку, а то и просто смятыми деньгами.
Сверив запасы спичек, лежащие у неё под столом, мама обратилась ко всем:
– Товарищи, буду выдавать вместо двух копеек одну спичку, а вместо рубля одну коробку спичек!
В те дни в торговле начались перебои даже со спичками. Проблемы возникли и с зубной пастой, и с туалетной бумагой. Всего и не перечислишь. Покупатели осознали и то, что другого выхода нет и то, что продавец как-то всё-таки пытается решить проблему. Мама кивнула мне головой, указывая под стол, где лежали коробки спичек. Я подошёл, достал и начал подавать их ей в раскрытом виде.
Теперь всё перемешалось: и бумажные деньги, и монеты, и коробки, и вынутые спички, и чеки. Всё это летало, мелькало, шелестело, стукалось, щёлкало. Кассовый аппарат, словно живое существо, гудел и скрежетал. Клавиши, как зубы, лязгали, пожирая в своей утробе деньги. Чековая лента безостановочно вылетала из узенькой щели, издавая стрекочущие звуки. А мама, как укротительница, нависала над кассовым аппаратом, тыкала в него пальцами, требуя подчинения. Мне показалось, что она разговаривала с ним, похлопывая по корпусу. А я был похож на солдата, подающего из окопа снаряды наверх.
Людской поток ускорил движение. Покупатели хватали спички, кидая их в сумки с хлебом. С видом победителей они выползали из объятий толпы и спешили к выходу. Я, папа и Василий могли немного отдышаться. Но в суматохе недовольные голоса продолжали нагнетать: «Обманули!», «Обсчитали!», «Недодали!».
Отдохнув у подоконника и набравшись сил, старушка постепенно добралась до кассы, расплатилась и внимательно пересчитала сдачу. Зажав в сухощавой ладошке монеты и подняв небесной голубизны глаза, она всплакнула:
– Что же ты, дочка, меня обманываешь! Я всё подсчитала. Ты мне должна вернуть три копейки, а даёшь только одну спичку. А где ещё одна?
– Бабушка, – взмолилась мама, – возьмите ещё одну спичку и не задерживайте людей.
– Нет уж, дорогая моя. Мне чужого не надо! Я за правду стою, за честность! Ломай спичку пополам и отдай мне половину!
– А зачем вам половина спички? – улыбаясь, спросила мама.
– Из принципа, доченька! Из принципа! Ломай, говорю, и дело с концом.
Люди, стоящие рядом, подняли гул, который можно было принять, как одобрение честности и принципиальности бабушки.
За старушкой горой возвышался мужчина. Он был одет в чёрный костюм и белую рубашку, на которой красовался галстук в горошек. В руке он держал пухлый коричневый портфель с двумя широкими застёжками. Фетровая шляпа на его голове была надвинута до бровей. По щекам и подбородку катился пот. Мужчина достал платок, вытерся, кашлянул и чётко произнёс:
– Позвольте, позвольте! Мне тоже нужна будет сдача в три копейки. И что же, извольте мне ответить, я получу? Полторы спички?
– Другого выхода нет, товарищ. Я разломаю спичку пополам и каждому дам по полторы спички, если вам так угодно, – ответила мама, едва сдерживая улыбку.
Из толпы подал голос Вася:
– Мужик! Ты что копаешься? Тебе полторашку и старухе полторашку. И все довольны! Двигай корпусом на выход. Как Днепрогэс перегородил здесь народный поток. Дышать уже нечем.
Старушка, быстро сообразив, что к чему, протянула руки к продавщице и протараторила:
– Давай, дочка, быстрее спички мои. Но мне половинку спички с головкой. Мне с головкой, я раньше его подошла.
Мама поломала спичку и протянула ей одну целую и половинку с головкой. Старушка быстро засунула спички в карман кофты, булку кинула в сумку и, прихрамывая, засеменила вперёд. Мужчина, разжав свою огромную ладонь со спичками, округлил глаза и завизжал фальцетом:
– Это что же получается? Меня обставили? Это старухе с головкой, а мне без головки? Я требую справедливости и уважения к покупателю!
Мужчина, надувая щёки, взметнул вверх руки и затряс ими. Портфель навис над людьми, как топор палача. Его голова затряслась и запылала от возмущения. Мужчина стал похож на проснувшийся вулкан.
– Я найду на вас управу, – загрохотала вершина, не упуская из виду удаляющуюся старушку.
Вася, держась за живот, прыснул:
– Мужик, ты сперва со своей головкой разберись. Каждому по головке не получится! Тебе достался холостой патрон! Старуха, ковыляй быстрее, а то эта гора тебя сейчас раздавит!
Весь хлебный отдел взорвался от хохота. Мужчина, расстегнув пиджак, пустился вдогонку за старушкой:
– Товарищ бабушка! Бабуля! Остановитесь! Давайте найдём компромисс. Я хочу вам предложить…
Что хотела предложить эта гора в шляпе пожилой женщине, мы так и не узнали. Нам было уже не до этого, потому что Нурия, высунувшись из-за занавески и поправляя причёску, рявкнула на весь зал:
– Машина приехала! Хлеб привезли!
И все, находящиеся в зале, разом грянули: «Ура!», «Победа!». Все начали жать друг другу руки и обниматься. Нервное напряжение мигом спало. Вася обнял моего отца и начал его целовать, вытирая слёзы.
Мама, защёлкнув кассу, сказала:
– Нурия, садись за кассу. Я сама хлеб приму.
Устало облокотившись на стол, она выдохнула:
– Выручка сегодня будет что надо!
Мы с папой направились к запасному выходу помогать маме и Василию в выгрузке долгожданного хлеба. И только тут я вспомнил о записке, которую должен был написать папе.
– Пап, а как ты узнал, что нужно срочно ехать сюда на помощь?
– А мне позвонил мой товарищ по хору, Соловей. Он в этом доме живёт и зашёл за хлебом. Увидел, что здесь творится и сразу позвонил нам домой. Хорошо, что меня не перевели сегодня на вторую смену.
Мы закончили с выгрузкой, подождали, когда мама переоденется, и отправились вместе домой. Горячая смена закончилась. Но завтра всё это могло опять повториться. И уже в троллейбусе, как бы очнувшись, я спросил:
– Мама, а ты домой то хлеб взяла?
Ответом была нежная и усталая улыбка.
Примечания (перевод с казахского языка)
1-Что? 2- В чём дело? 3- Хлеб 4- Стоять! 5- Дорогая 6- Нет
ДЕЛО О КАРТОШКЕ
На юге Казахстана в конце лета особенно жарко. И жители Чимкента хорошо знают эти безжалостные знойные дни и душные ночи. Я до сих пор помню, как асфальт под ногами становился мягким. Обернувшись, можно было увидеть отпечатки обуви. Трава полностью выгорала, превращаясь в буро-коричневый ковёр. На бескрайних просторах казахстанской степи это походило на марсианский пейзаж. Лишь в центре города поливальные машины возвращали к жизни деревья и цветы на клумбах. Днём люди старались меньше выходить из дома. Только к вечеру оживлялись дворы и парки. Горожане окружали фонтаны целыми семьями.
А на Верхнем рынке люди толклись в любую погоду с раннего утра и до позднего вечера, пока не закроются огромные железные ворота и сторожа не выгонят зазевавшихся покупателей или бездомных, для которых базар был местом пропитания и отдыха.
Рынки южного Казахстана – это места особенные. Сказать, что люди здесь занимаются только торговлей, нельзя. Пройти через рынок и не купить что-нибудь – просто кощунство.
В центре рынка располагалась площадь, отданная торговцам арбузов и дынь. Эти бахчевые исполины завладели всем пространством, оставив узкие проходы для покупателей. Можно было смело брать любой арбуз и не ошибёшься. Маленькие, средние и огромные, арбузы были любых сортов и на любой вкус.
– Покупай арбузы! Подходи, народ! Половина сахар, половина мёд! – зазывали торговцы, подбрасывая вверх сочные плоды, похожие издалека на пушечные ядра. Горожане для пущей важности просили сделать в арбузе вырез, чтобы убедиться в спелости ягоды. Торговец протыкал ножом арбуз и тот моментально трескался.
– Э, дорогой! Резать дальше? – улыбался он всеми зубами и ставил арбуз на весы. Привозя на машинах арбузы и дыни, продавцы тут же рядом с ними и ночевали, пока весь товар не будет продан. Можно было уже поздно вечером, до закрытия ворот, разбудить дремавшего торговца и купить товар по сходной цене.
Дыни привозили как из южных районов Чимкентской области, так и из соседней республики, Узбекистана. Ташкентские дыни отличались и размером, и вкусом, и запахом. Полуметровые дыни-торпеды продавцы аккуратно укладывали штабелями в тени деревьев или под навесы. Аромат этих чудных плодов проникал везде и всюду, останавливая покупателей и заманивая их. Можно было, простояв рядом с дынями несколько минут, донести их запах до квартиры.
Мы с женой больше часа кружили по извилистым проходам раскалённого под солнцем рынка. Прошли его вдоль и поперёк. Земля под ногами дышала жаром. Накупив продуктов, мы пошли домой вниз по дороге. Почему вниз? Потому что Верхний рынок расположен на холме. Жили мы в пяти минутах ходьбы от него и часто заходили сюда. В конце девяностых только на рынках покупатели могли найти любые товары по доступным ценам.
Проходя мимо овощных рядов, которые располагались у самого выхода, мы услышали крики. Издали трудно было разобрать: кто и что кричал. Я, опустив сумки на землю, остановился, прислушался и узнал голос дяди Коли, старшего брата моей мамы.
– Маша, подожди меня здесь, я пойду узнаю, что случилось, – сказал я жене.
– Нет. Я тоже с тобой, – решительно ответила она.
И мы, подхватив сумки, устремились туда, откуда были слышны крики. Протиснувшись мимо снующих людей, дошли до картофельных рядов. Около одного из них собралась небольшая группа людей. Теперь я точно узнал голос своего дяди, который доносился откуда-то из центра.
Многие люди были одеты в национальную одежду. Узбекские и казахские халаты ярко пестрели под лучами послеполуденного солнца. На головах мужчин красовались тюбетейки с витиеватой вышивкой. Халаты их были подвязаны поясами канатного плетения. У многих женщин на головах были белые платки. Я отчётливо расслышал выкрики дяди: «Как вам не стыдно! Что вы делаете? Мошенники!»
– Я сейчас, – шепнул я жене и вместе с сумками врезался в толпу.
Через мгновение я уже оказался в центре. Маша проскочила следом за мной.
– Э, что за дела!? – прокричал я, сдвинув брови и ища глазами дядю.
В круге, весь в пыли, с растерянным видом стоял дядя Коля. На голове его была мятая кепка, сдвинутая набок. Он вытянул вперёд руки, словно хотел кого-то схватить.
Рядом с ним стояла молодая казашка с сеткой в одной руке. В другой она держала безмен.
– Дядя Коля, что случилось?
– Илья, это ты? – прищурился дядя. – Я очки потерял и плохо вижу.
Он схватил меня за руку, как утопающий за спасательный круг.
– Да, это я, – обнял я дядю.
-Ты понимаешь, хотел купить картошки килограммов пять, а эта молодуха, – показал на девушку, – сыпет в сетку несколько картофелин, дёргает весы и говорит мне, что уже пять килограмм. Я наклонился, чтобы сетку эту поднять, вес проверить и пересыпать себе в сумку. А она, стерва, не даёт, толкается. Очки мои упали к ней под ноги. Я только услышал хруст и её извинение. Кещеренэз1 говорит и всё тут. А что мне её «кещеренэз»? Я же без очков, как без рук. Все вокруг кричат, торопят, чтобы я деньги быстрее отдал. Как сговорились! А я чувствую, что вес не тот. Ты посмотри, племяш, сколько там картошки.
На его глазах выступили слёзы и мелкой дрожью пошла нижняя губа. Я тут же развернулся к девушке:
— Это ты картошку продавала мужчине? А! Ты, я спрашиваю?
Из толпы выскочила худая старуха с рыжей паклей волос, торчащей из-под мятого платка, и с густо намазанными бровями. Размахивая почерневшими от солнца руками, она подошла ко мне вплотную и, задрав голову, прошамкала:
– Я! Чего тебе надо? Проваливай отсель, защитник. Он картошку брать не хочет, а мы виноваты, что ли? На, проверь весы.
Старуха выхватила у девушки весы и сунула их мне в руки. Я натянул пружину. Всё было нормально. У ног жены стояла сумка с пятью пачками сахара по одному килограмму. Я взял сумку, зацепил её и поднял. Весы показали ровно пять килограмм. Мы с женой переглянулись.
– Здесь не в весах дело, а в чём-то другом, – шепнула она мне.
– Эй, хозяйка. А ну покажи-ка мне картошку, которую ты хотела продать мужчине.
Рыжая пакля указала мне на лоток, где горкой лежала таласская, синеватого оттенка, картошка. Такое название эта картошка получила по наименованию Таласского района в Джамбульской области. Все чимкентцы знали этот сорт картошки и любили её за вкус, гладкость кожуры и развариваемость.
Рассмотрев картошку, я повернулся, чтобы спросить о сетке, в которой её взвешивали, но спрашивать было уже не у кого. Обе продавщицы будто испарились. И я обратился к стоящим вокруг людям:
– А в чём они взвешивали?
– Вон в той сетке, – указал рукой дядя Коля на сетку, лежащую в центре круга.
На ней с важным видом сидел, непонятно откуда взявшийся щенок, лохматый и с длинными ушами. Он деловито вертел головой, как бы охраняя свою добычу.
Вдруг из толпы вынырнула молодая продавщица, быстро нагнулась к сетке и дёрнула её на себя. Щенок зацепился зубами за верёвочку, привязанную снизу к сетке. Девушка подняла над землёй сетку вместе с щенком. Тот повис, смешно дёргая лапами.
– Чего ты над зверем издеваешься? Отпусти сетку! Может он тоже картошку хочет купить, а ты не даёшь.
В толпе прокатился хохот. Девушка опустила сетку на землю, не зная, что делать дальше.
– Чей щенок? – крикнул я в толпу.
– Это Тузик. Ничей он, бродячий. Жрать просто хочет, – кто-то крикнул из толпы.
Я повернулся к жене:
– Маша, угости лохматого товарища чем-нибудь. Тузик голоден.
Она достала из сумки несколько холодных ещё пельменей и подала их мне.
Я сел на корточки и со словами:
– Тузик, ты же всё понимаешь? – кинул щенку пельмень. Он на лету проглотил его и, забыв о сетке, подбежал ко мне, виляя пыльным хвостом. Через мгновение щенок мирно сидел рядом и урча от удовольствия, заканчивал трапезу.
Я поднял сетку и оглядел собравшихся:
– Товарищи, цирк что ли вам здесь? Или собак голодных не видели?
Молодая продавщица, боясь оставить без присмотра лоток с картошкой, стояла как вкопанная и смотрела на меня. Я подошёл к ней и спросил:
– Вот это что за верёвка, которая привязана к сетке?
– Моя твоя не понимай, – ответила она, опустив глаза.
– «Не понимай», говоришь? – взглянул я на неё с упрёком.
Я поднял сетку над собой и громко обратился к тем, кто ещё стоял вокруг нас и ожидал завершения скандала:
– А кто-нибудь здесь «понимай», зачем эта верёвочка? Или вы все вдруг «не понимай»?
И тут справа ко мне тихо подошёл мальчик лет семи. На нём были надеты широкие штаны, явно оставшиеся от старшего брата и такая же великоватая рубашка на выпуск. Пыльные босые ноги переминались, обжигаясь о горячую землю. Он дёрнул меня за рубашку и с трудом проговорил:
– Дь-дь-дядя, это вот так на-на-ногой внизу верёвку де-деа-держать, а потом ка-као-картошку сыпать и весы па-паи-поднимать. И та-таа-тогда вес ду-дуо-другой.
Я наклонился к нему, увидел слегка запачканное лицо, большие глаза и наивную детскую улыбку, нежно потрепал мальчугана по голове:
– Спасибо, джигит! Молодец!
И тут с левой стороны я заметил волнение и движение людей. Растолкав впереди стоящих людей, в центр ворвался огромного роста казах средних лет. У него был арбузоподобный живот, а выпяченные губы блестели от жирной пищи. Замасленная тюбетейка еле держалась на бритой голове. Через заплывшие веки он осмотрелся, увидел мальчика и, наклонившись к нему, пробасил:
– Балам, сен мұнда не істеп жатырсың? Ал, үйге барайық2!
После этого он схватил пацана под мышку и стремительно ринулся к проходу между людьми, которые терпеливо продолжали стоять. Я подошёл к молодой продавщице и сказал:
– А ну, накладывай в эту сетку картошки.
Она стояла неподвижно, опустив руки,
– Ах, так! Ну, тогда я сам, – сказал я и подошёл к лотку. Маша жестами показывала, чтобы я выбирал клубни покрупнее.
Набрав сколько надо, я протянул сетку продавщице:
– Взвешивай давай!
Девушка зацепила сетку за крючок безмена и потянула вверх, а я наступил снизу на верёвку. Весы показали пять килограммов. И тут я убрал ногу с верёвки. Указатель весов подпрыгнул до трёх килограммов.
– Так вот как это работает, да?!
Руки у девушки затряслись. Я пересыпал картошку в свой пакет, подсчитал стоимость и быстро сунул ей деньги. Она, положив деньги в карман, а сетку за пазуху, развернулась и хотела уже убежать, но это ей не удалось. Люди сжались плотным кольцом преградив ей путь. Толпа ожила и из неё начали раздаваться выкрики: «Обманщица!», «И мне надо перевесить!», «Давай, деньги возвращай!», «Я вчера дома тоже заметила, что веса не хватило!». Люди с сетками и пакетами начали надвигаться на продавщицу. А та всё искала кого-то, поднимаясь на цыпочки и вертя головой. Но подмоги не было. Через несколько секунд разъярённые покупатели зажали трясущуюся девушку в плотное кольцо так, что её саму уже не было видно. Мы втроём переглянулись и я, подняв сумки, почти прошептал:
– Пора уходить! Берём сумки и двигаем домой! Мы своё дело сделали. Дальше пусть разбираются сами. Дядя Коля, давай руку и не отставай!
Быстрым шагом мы направились домой. Дорога вниз сама ускоряла наш шаг. Опускающееся за горизонт солнце дарило нам прохладу, рисуя на земле длинные замысловатые тени от деревьев и людей. Краем уха я мог ещё расслышать крики людей на особом чимкентском языке, сотканном из казахских, русских и других слов многонационального юга. Мы спустились к улице Советской, перешли её и направились к дому. Взяв дядю под руку и не спеша поднимаясь с ним по ступенькам, я тихо сказал:
– Дядь Коля, давно вы не были у нас в гостях. Сейчас посидим, чай попьём. Вы у нас переночуете. А завтра закажем вам новые очки.
И вот мы уселись на кухне. Маша приготовила сырники, достала баночку сметаны, купленную только что на рынке.
– Сейчас сырников со сметаной поедим, о жизни поговорим, – улыбалась она.
Она зачерпнула ложечкой то, что находилось внутри и медленно вынула из банки. С ложечки стекала белая комкообразная масса, отдалённо напоминающая сметану. Улыбка с её лица мигом сошла.
– Ты что купил? – повернулась она ко мне.
– Сметану, как ты и сказала, – ответил я, уставившись на банку, – а что там?
– Ты хоть пробовал её, когда покупал?
– Конечно, пробовал. Потом подал банку продавщице, и она налила мне из фляги, которая стояла за прилавком.
– За прилавком, говоришь?!
– Да.
– Пробовал то ты сметану, а налили тебе в банку простоквашу! Эх, ты! Простофиля!
– Может пойдём и разберёмся? – с серьёзным видом предложил я.
Над кухонным столом повисла пауза. Маша, уперев руки в бока и покачивая головой, с укором глядела на меня. Я же, сделав невинные глаза, отвернулся в окно и начал разглядывать дерево, с сожалением, как мне показалось, смотрящим в мою сторону.
И тут дядя Коля, до этого момента тихо сидящий у окна, вдруг громко расхохотался. Он смеялся, одной рукой вытирая слёзы, а другой показывая на банку. Мы же молча смотрели друг на друга. Я первый не выдержал и улыбнулся. И уже через мгновенье наша маленькая кухня сотрясалась от смеха.
На город быстро опускалась ночь, давая людям успокоение, прохладу и тишину. Звёздное небо поглотило без остатка людскую суету, шум и звон монет. Холм, вместе с Верхним рынком, погружался в летний сон, чтобы на следующий день с утра вновь радовать людей своим великолепием.
Примечание (перевод с казахского языка)
1.Извините
2. Сынок, ты что здесь делаешь? А ну пошли домой!
