Из книги «Бермудский треугольник любви»
БАС: Если бы Голливуд заказал мне сценарий биографического фильма о Джоне Чивере, я бы начал с такой сцены: Бостон, 1974 год; раннее утро в неприбранной квартире; на столе, на полу, под кроватью – пустые бутылки, грязная одежда, апельсиновая кожура. Аспирант Бостонского университета, Лоренц Шварц, открывает дверь своим ключом, подходит к голому человеку, лежащему в кровати, будит его, помогает одеться. Они вместе выходят из дома, направляются к близлежащему дайнеру. Усевшись за стол, обитатель квартиры пытается закурить, но пальцы не слушаются, спички ломаются одна за другой. Официантка, не дожидаясь заказа, приносит ему стакан водки со льдом. Он начинает по-птичьи, поднеся губы к краю стакана, стоящего на столе, отхлёбывать. После нескольких глотков пальцы его перестают дрожать, и ему удаётся взять стакан рукой. Следующий кадр: знаменитый писатель Джон Чивер, в сопровождении Шварца, неуверенными шагами входит в университетскую аудиторию и начинает занятия со студентами.
ТЕНОР: Нет, я бы для начала выбрал другой эпизод – случившийся на восемь лет раньше. Джон Чивер беседует с психиатром и объясняет ему, что пришёл поговорить о нервном расстройстве своей жены. Она постоянно подавлена, огорчается и тревожится по пустякам, проявляет необъяснимую враждебность к своему замечательному супругу. Эта враждебность уже довела его до пьянства и импотенции. Необходимо что-то предпринять. Да, она согласилась подвергнуться обследованию, ждёт в приёмной. Входит Мэри Чивер, усаживается рядом с мужем, психиатр начинает расспросы. Наплыв. После часовой беседы психиатр остаётся с Чивером наедине и объясняет ему, что с женой всё в порядке, она не нуждается в помощи врачей. А вот ему срочно нужно заняться своим душевным здоровьем. Тревожные симптомы указывают на следующие расстройства: нарциссизм, маниакальная депрессия, эгоцентризм, бегство в мир иллюзий и безудержное фантазирование, позволившее ему выстроить эту защитную версию о психическом заболевании жены.
БАС: Когда я думаю о творчестве Чивера, мне на ум приходит такая метафора. Представим себе купца из сказки, приплывшего на корабле в неведомую страну. Его неистощимая фантазия способна наполнить трюмы корабля самыми разнообразными товарами. Проблема в том, что он не может уловить, какой товар будет пользоваться успехом на незнакомом рынке, а какой останется нераспроданным. Каждое утро он является в свою лавку с новой порцией товара и с недоумением и досадой смотрит на покупателей, равнодушно проходящих мимо изделий, столь похожих на те, которые ещё вчера шли нарасхват. Писатель Чивер часто приходил в растерянность от похвал, расточаемых каким-то его произведениям, и возмущался, когда редакторы и критика отвергали то, что казалось ему явной удачей.
Джон Чивер
ТЕНОР: При этом с фантазией своей он обращался очень осторожно. Так дрессировщик обращается с тигром, львом, слоном, когда не уверен в полной послушности своих зверей. Предпочитал срисовывать своих персонажей с живых людей, которых он хорошо знал. На страницах его рассказов и романов без конца всплывают образы и отдельные черты отца, матери, старшего брата, жены, её родственников, собственных детей. Фрейдистам в его биографии всегда будет раздолье. Ну чем, чем ему могла так досадить в детстве его мать, что он поносил её потом с таким же упорством, с каким его кумир Хемингуэй поносил свою?
БАС: Начать с того, что она не скрывала от него обстоятельств, сопутствовавших его рождению. У супругов Чивер уже был один сын, Фред, взаимная любовь их увяла, и они не имели намерения заводить новых детей. Однако во время большого банкета ассоциации бостонских торговцев оба выпили по нескольку «манхеттенов» и ночью забыли об осторожности. Джон был на семь лет младше брата и всегда болезненно ощущал себя обделённым родительским вниманием. Другой постоянный пункт обвинений: когда отец разорился и семья начала погружаться в нищету, мать «унизилась» до того, что открыла лавку сувениров. Маленький Джон не мог без презрения смотреть на отца, шатавшегося по дому без дела, но ещё сильнее презирал мать за её деловую хватку, практичность, умение ладить с поставщиками и покупателями.
ТЕНОР: Хотя вообще-то абстрактные ценности культуры ценились в семье Чиверов очень высоко. Мать зачитывалась романами и религиозными книгами, посещала театр, отец музицировал, тётка рисовала картины, а сын её стал пианистом. Чтение книг было главной страстью Джона Чивера с детства, он проводил часы, погружаясь в Диккенса, Шекспира, Фолкнера, Чехова, Филдинга, Флобера. Также любил театр, музыку. В школе, правда, успехами не блистал, перебивался тройками и двойками даже на уроках английского. «Чего может добиться в жизни человек, не могущий освоить основы арифметики?», – говорила его мать. Зато талант рассказчика открылся в нём очень рано. Учительница литературы была поражена, когда двенадцатилетний Джон сочинил у неё на глазах и рассказал перед классом историю в духе рассказов Киплинга.
БАС: Жалкое положение отца в семье вызывало сочувствие Джона и усиливало раздражение против матери. Та, в добавление к лавке сувениров, открыла ещё небольшой ресторан и работала в нём допоздна. Только когда уходил последний посетитель, она давала поесть мужу. «Боже, чем я заслужил такое отношение?!», – восклицал тот. Но при этом ни за что не согласился бы на работу, которую считал ниже своего достоинства. «Все хозяйственные заботы – женское дело, – учил он сына. – Помни, что ты из рода Чиверов, что твои предки приплыли сюда в XVII веке». Понятия гордой нищеты были крепко усвоены Джоном на всю жизнь, и он предпочитал скорее голодать, чем унизиться до подёнщины.
ТЕНОР: Наиболее распространённым путём к самоутверждению для американского подростка был спорт. Однако и здесь Джону не повезло. Он был маленького роста. Перенесённый в раннем детстве туберкулёз оставил шрамы в его лёгких, так что путь в бейсбольную, футбольную или хоккейную команду был для него закрыт. Он выучился кататься на коньках, плавать, ездить на велосипеде и всю жизнь старался находить время для спортивных упражнений. Вообще придавал огромное значение своему внешнему облику: держался прямо, не толстел, пускался в долгие пешие прогулки, купался в холодной воде. Но это не могло принести ему того, о чём он мечтал, – признание и славу.
БАС: Признание и слава могли придти только из мира литературы. Он оставил школу и написал рассказ «Исключённый», который был вскоре напечатан в известном журнале «Нью Рипаблик». Опубликовать первое произведение в восемнадцать лет – немногие литераторы имели такую удачу в начале пути. Но пройдёт ещё много лет, прежде чем на свет появится самостоятельный и оригинальный писатель Джон Чивер. А пока он подрабатывал развозкой газет и проводил вечера со старшим братом, который взял его под своё покровительство. Иногда они застревали в городе заполночь, и их отец, недовольный этим, запирал двери дома. Однажды Фред попытался пролезть внутрь через боковое окно и наткнулся в гостиной на отца, поджидавшего его с пистолетом в руке. Впоследствии Джон утверждал, что он проснулся в своей спальне от выстрела и, спустившись вниз, увидел пулевое отверстие в стене. «Ты не должен был этого делать, дэд», – сказал побледневший Фред.
ТЕНОР: В начале 1930-х Фред Чивер неожиданно увлёкся идеями национал-социализма и уговорил брата совершить совместную поездку в Германию. Джон остался равнодушен к парадам под свастикой и расистской пропаганде, оценил только немецкое пиво. Фред же был в восторге от идей фюрера, от культа дисциплины и от великолепного качества всего, что имело на себе марку «сделано в Германии». По возвращении Джон пытался заинтересовать редактора в «Нью Рипаблик» своими путевыми впечатлениями, но тот остался равнодушным. На другом конце политического спектра у Чивера возникли контакты с представителями коммунистической прессы, которые объясняли молодому литератору, что он не напишет ничего путного, пока не отдаст своё перо на службу борющемуся пролетариату.
БАС: Где-то в это же время у Джона возобновились отношения с одноклассницей, которой он увлёкся ещё в школьные годы. Они случайно встретились на занятиях в скульптурной мастерской, открывшейся в Бостонском музее искусств. Их общение неизбежно привело к тому, что девушка познакомилась и с Фредом тоже, и тот загорелся ещё сильнее, чем его брат. У него к тому времени уже была приличная работа, и выглядел он солиднее и надёжнее. Практичная девушка выбрала Фреда, и вскоре они поженились. Неизвестно, как Джон пережил этот удар. Но писатель Чивер будет мстительно воскрешать брата и его жену в своих произведениях и дневниках много-много раз.
ТЕНОР: Однако центральная фигура рассказа «Прощай, брат мой» – того самого, которым Чивер откроет последний, самый большой свой сборник, опубликованный за три года до его смерти, – ничем не напоминает Фреда. Этот унылый адвокат, без конца меняющий службы, друзей, места проживания, способный видеть только плохое и тёмное, отравляющий семейные каникулы своим детям, братьям, матери, жене мрачными пророчествами о том, что их чудесный дом на краю утёса через пять лет смоет океан, что мать сопьётся, что невинная ежевечерняя игра в бэкгамон сведёт его родственников с ума, больше напоминает самого Чивера на пике его мизантропии. И когда рассказчик, доведённый до ярости чернотой, текущей из его брата, наносит ему на пляже удар палкой по голове, мне всегда казалось, что этот удар автор наносил себе – тому себе, который, сам того не желая, причинял столько горя и тоски самым близким для него людям.
БАС: Годы депрессии были унылой порой для Чивера. Рассказы не печатали, мелкие рецензии приносили гроши. Он мог бы умереть от голода в Нью-Йорке, если бы брат не подбрасывал ему по десять долларов в неделю. Другим спасительным поплавком оказался Яддо – Дом творчества для писателей, композиторов и художников, находившийся вблизи города Саратога. Директриса этого приюта для бедных муз ценила Чивера и старалась продлить его визиты. Но он часто искушал её терпение: купался в бассейне голым, выпивал, заводил любовные связи, удирал в город на ипподром и спускал на скачках последние деньги.
ТЕНОР: Одна из его возлюбленных вспоминала потом, что в его отношении к женщинам чувствовалась двойственность: с одной стороны, он жаждал их страстно, с другой стороны, тяготился своей зависимостью от этого влечения. Другая подруга навещала его в Вашингтоне, и, как только входила в квартиру, он тянул её на диван, и через пять минут всё бывало кончено. После этого осчастливленный Чивер отпускал девушку искать в городе других развлечений. Сам же впоследствии писал в дневнике: «Я хотел жениться почти на каждой девушке, с которой я переспал. Я хотел жениться и иметь сыновей и дом, и я категорически отрицаю, что мною двигал только страх разоблачения, страх, что моя бисексуальность выплывет на свет».
БАС: В конце жизни Чивер написал роман «Фальконер», в котором гомосексуальная любовь была описана страстно и убедительно. Большой вопросительный знак неизбежно вырастал в голове каждого читателя. Корреспондентка журнала «Ньюсвик» (между прочим, собственная дочь Чивера) спросила его напрямую: «Были в вашей жизни случаи гомосексуальных отношений?» После некоторой паузы он сказал: «Да, таких случаев было немало – в возрасте от девяти до одиннадцати лет». Действительно, он любил шокировать знакомых рассказами о том, как они с одноклассником упоённо мастурбировали друг друга. Но после посмертного опубликования его дневников выяснилось, что эпизоды любовных отношений с мужчинами имели место на протяжении всей его жизни.
ТЕНОР: Встреча Чивера с будущей женой произошла в лифте. Мэри Винтериц работала секретаршей в заочной школе для начинающих литераторов, которая располагалась на том же этаже, что и контора литературного агента Чивера. Её сердце было отзывчиво на чужие несчастья, а молодой человек, оказавшийся перед ней, явно заслуживал сострадания: исхудавший, нервный и такой низкорослый, что рукава его пиджака закрывали кисти рук. Они начали встречаться, и вскоре обнаружили много общего: оба считали себя нежеланными детьми, оба знали, что такое бедность и одиночество, оба были страстными книгочеями с детства. Мэри снимала маленькую комнатёнку, и, как она рассказывала впоследствии, Чивер просто незаметно вселился туда. Доступа к кухне у них не было, и Мэри жарила бараньи рёбрышки на электрической плитке и варила горошек в кофейнике.
БАС: Они поженились в марте 1941 года. Саркастичный Чивер писал в дневнике, что настроению невесты подошла бы слегка видоизменённая подвенечная клятва: «Я снисхожу до того, чтобы принять тебя в качестве законного мужа». В декабре Америка вступила во Вторую мировую войну, и вскоре начинающий писатель Джон Чивер был превращён в начинающего солдата. Недостаток образования и низкий коэффициент интеллекта не позволили ему подняться по лестнице чинов. Долгое время он оставался рядовым, и его жалование в военном лагере было мизерным. Зато ему повезло быть переведённым в войска связи. Здесь его сослуживцами оказались такие литераторы, как Ирвин Шоу и Вильям Сароян. А 22-й пехотный полк, в котором Чивер служил до перевода, в 1944 году понёс тяжёлые потери при высадке в Нормандии и в последовавших боях на полях Европы.
ТЕНОР: Перевод в войска связи не был случайным. В 1943 году издательство «Рэндом Хауз» выпустило первый сборник рассказов Джона Чивера «Как живут некоторые люди». Друзья уговорили влиятельного офицера в Вашингтоне прочесть его. Книга произвела такое сильное впечатление на майора Шпигельгласса, что он нажал на нужные пружины, и соответствующий приказ был отправлен в штаб 22-го полка. В том же году Мэри родила дочь Сьюзен, и счастливый отец чувствовал себя на седьмом небе. Только весной 1945 года ветры войны унесли его на Тихоокеанский фронт военных действий. Он видел истощённых жителей Манилы, бродящих среди разрушенных домов, неубранные трупы, бумажные японские деньги, плавающие в лужах, однако в настоящих боях участвовать ему не довелось.
БАС: Примечательно, что Чивер оказался почти единственным писателем своего поколения, в творчестве которого военные впечатления не оставили никакого следа. Хемингуэй, Мэйлер, Воннегут, Сароян, Шоу, Сэлинджер и многие другие пытались художественными средствами проникнуть в грозную тайну феномена войны. Чивер явно избегал этой темы так же, как он всю жизнь избегал соприкосновения со страстями политики. Только частный человек интересовал его и только во взаимоотношениях с другими частными людьми. Общественная сторона индивидуума для него не существовала. В дневнике он однажды записал: «У меня нет памяти на боль». Похоже, у него также не было памяти на военные и политические баталии, потрясавшие его современников.
ТЕНОР: Возможно, именно эта особенность сделала его в послевоенные годы любимым автором «Ньюйоркера». Именно пристальное вглядывание в повседневную жизнь было характерным для рассказов, печатавшихся в этом журнале. Но Чивер умел разбавить реалистическую канву неожиданным вторжением фантастического элемента. В рассказе «Исполинское радио» (1947) герой покупает жене новый приёмник. Она пытается слушать музыку, но в звуки Моцартовского квинтета вдруг начинают вторгаться телефонные звонки, шум пылесоса в соседней квартире, постукивания поднимающегося лифта. Дальше – больше и хуже: из репродуктора доносятся голоса других обитателей дома, семейные ссоры, плач детей, любовные стоны, крики женщины, избиваемой сожителем.
БАС: Вернувшийся с работы супруг застаёт жену в слезах. «Зачем ты слушаешь, если это приводит тебя в такое расстройство? – восклицает он. – Я выложил четыреста долларов за этот приёмник, чтобы ты могла получать удовольствие от музыки, а ты...» Но жена безутешна. Она обнимает мужа и взывает к нему: «Какая ужасная жизнь приоткрылась мне! Правда ведь, мы с тобой не такие?! И никогда не были такими. Мы всегда были добры друг к другу, и у нас двое замечательных детей, и в нашей жизни нет ничего тайного и грязного, и мы не проводим дни в ссорах из-за денег, и мы счастливы, правда ведь – мы счастливы?»
ТЕНОР: И тут муж срывается. Все накопившиеся в нём тревоги и обиды вдруг изливаются на жену. Почему она до сих пор не заплатила за платье, а ему сказала, что заплатила? И когда она научится бережнее обращаться с деньгами? Его положение на службе ненадёжно, фирма вообще может закрыться. «Ты ужасаешься тому, что соседи в квартире 11-С планируют присвоить бриллиант, потерянный их гостьей, а сама не отдала родной сестре ни цента из наследства, причитавшегося вам обеим. И хладнокровно пошла на аборт, убила нашего ребёнка!»
БАС: Чивера не зря сравнивали с Чеховым. Такое же пристальное вглядывание в людские слабости, душевную мелкость окружающих, в убожество жизни, часто спрятанное за приукрашенным фасадом. «Ведь мы не такие!» восклицает жена, но рассказ – устами мужа – безжалостно отвечает: «Такие – и даже хуже». Не исключено, что многих читателей привлекал именно этот грустный взгляд писателя на мир.
ТЕНОР: И всё же Чивер никогда не принимал позу сатирика-моралиста, выносящего обществу безжалостный приговор. Во всём его творчестве лейтмотивом проходит порыв человеческой души – столь свойственный и ему самому: стать лучше. В начале 1950-х в его дневнике появилась такая запись: «Я приближаюсь к моему сорокалетию, не свершив ничего из того, что я был намерен свершить. Не достиг даже творческого совершенства, над которым я бился всё это время. Убогое положение, занимаемое мною, – не результат злой судьбы, а моя вина. Где-то в середине пути мне не хватило сметки и мужества овладеть тем, что было мне дано... Мелкость, посредственность моих трудов, безалаберность моих дней – из-за всего этого мне так трудно вставать по утрам... Каждое утро я говорю себе: ты должен ковать крепче, работать напряжённее, оставить что-то, чем твои дети могли бы гордиться... Потом провожу пять-шесть часов за пишущей машинкой, в сломанном кресле, всё подвергая сомнению, начиная с себя, глядя, как рушатся стены моей души».
БАС: Легко себе представить, как человек столь безжалостный к себе мог обращаться со своими близкими. Жене приходилось терпеть постоянные сарказмы в свой адрес за плохо приготовленную еду, за жалкую учительскую зарплату, за участие в организации «Женщины-избирательницы», за «неправильное» воспитание детей. Дочь Сьюзен росла упрямой, замкнутой, толстела на глазах и была трагически далека от той белокурой стройной красавицы, какой мечтал её видеть отец. Его любовь к ней выражалась бесконечными попрёками, запиранием еды, поучениями, шлепками. От сына он требовал, чтобы тот участвовал в спортивных играх, улучшал отметки и перестал говорить и смеяться «как женщина». Сьюзен начала настоящую охоту за спрятанными крекерами, пирожками, шоколадками, сыром, рылась в шкафах и холодильнике и в результате съедала вдвое больше того, чего ей недодавали за столом. «Это была война не на жизнь, а на смерть», – вспоминала она потом.
ТЕНОР: После двенадцати лет брака взаимное охлаждение супругов стало бросаться в глаза окружающим. Холодность жены рождала в душе чувство одиночества, одиночество нужно было глушит выпивкой, от выпивки учащались случаи импотенции, они, в свою очередь, усугубляли холодность жены. В какой-то момент они даже обсуждали возможность разойтись на время. Запись в дневнике: «Я – как заключённый, пытающийся сбежать из тюрьмы неверным путём. Возможно, дверь открыта, а я всё рою туннель чайной ложкой. И возможно, это только углубляет яму под моими ногами». И тут же – неожиданно – строчки полные нежности: «Мэри утром, спящая, выглядит, как та девушка, в которую я влюбился. Её круглые руки лежат поверх одеяла. Каштановые волосы рассыпаны. Непреходящее ощущение серьёзности и чистоты».
БАС: Дневник Чивера – это, конечно, произведение особого рода. Я бы поставил его в один ряд с дневниками Кьеркегора, Толстого, Кафки. Освобождённый от тревоги «заплатят мне за эти строчки или нет?» он даёт перу лететь по бумаге свободно, запечатлевая поток собственных чувств и порывов, со скоростью судебного стенографа. Сюда же вплетаются мимолётные впечатления, зарисовки уличных сценок, лиц прохожих и пассажиров в поезде, запах ветра с реки, стук каблучков по асфальту, женское плечо, покрытое загаром. Это у Хемингуэя он научился открывать колдовство, таящееся в нанизывании казалось бы случайных деталей, и наслаждаться им. Но именно дневник приоткрывает нам, как безнадёжно он был прикован к самому себе. «Что я сейчас чувствую? Как выгляжу в глазах других? Как отнесутся ко мне эти люди? Где мне достать денег, чтобы оплатить растущую стопку счетов?» Даже когда он вопрошает, какими вырастут дети или как вызвать улыбку жены, всё возвращается к нему, замыкается на нём самом: мои дети, моя жена.
ТЕНОР: Русский поэт Тютчев говорил, что цель его беспорядочного существования каждый день заключается в одном: избежать сколько-нибудь длительного общения с самим собой. Чивер же, наоборот, большую часть дня проводил наедине с собой. Даже когда он садился за пишущую машинку, ему было трудно отвлечься от себя и уделить достаточно внимания вымышленным персонажам. Именно поэтому из рассказа в рассказ у него кочуют те, кто оставил глубокий след в его душе: властная самоуверенная мать, брат, пытающийся поучать всех окружающих, печальная жена, обделённая чувством юмора, непослушная дочь, способная срезать отца убийственной остротой.
БАС: И ещё он очень боялся стареть. Герой рассказа «О, юность и красота!» пытается в сорок лет поражать друзей любимым трюком своей молодости: превращает домашнюю мебель в спортивные препятствия и устраивает забег, перепрыгивая по очереди через стул, кушетку, кресло, детскую кроватку, тумбочку. Силы и ловкость уже не те, он падает, ломает ногу, но не сдаётся. В конце рассказа жена, пытаясь дать сигнальный выстрел для очередного забега, случайно подстреливает мужа. (Не всплывает ли здесь опять тень Хемингуэя и несчастного мистера Маккомбера?) В других рассказах герои с тоской разглядывают в зеркале появляющиеся морщины, седые волосы, вылезший живот. Да и в жизни Чивер доходил до безрассудства, пытаясь доказать себе и другим, что птица юности не покинула его. Перенеся тяжёлый инфаркт, он уже через неделю выпивал прежнюю дозу коктейлей, катался на велосипеде, купался в холодной воде и танцевал джигу на столе.
ТЕНОР: В течение двадцати лет Чивер пытался написать настоящий большой роман, и наконец его усилия увенчались успехом. Реакция критиков на выход «Хроники семейства Уопшотов» (1957) была смешанной. Один писал, что автору не удалось вырваться из традиций журнала «Ньюйоркер». Другой восхвалял роман как настоящую семейную сагу, разворачивающуюся в прибрежном городке к югу от Бостона, «блестяще сочетающую кипучую весёлость, печаль и нежность». Третий отмечал сюжетную разбросанность, выражал мнение, что роман похож на связку рассказов. Четвёртый объявлял автора – при всём его даре сатирика и стилиста – сентиментальным подростком.
БАС: В своё время я честно дочитал роман до конца, но далось мне это нелегко. Там время от времени всплывают картины, написанные пером настоящего художника. Но неспособность – или нежелание – автора создавать сквозной сюжет рождала во мне ощущение обмана. Так бывает и в повседневной жизни: твой собеседник сопровождает рассказываемую историю вставными анекдотами, приятными улыбками, многозначительными паузами, мечтательным закатыванием глаз, и ты не сразу понимаешь, что по сути ему нечего рассказать. Он просто упивается потоком своей гладко льющейся речи, он любит говорить и радуется тому, что законы вежливости не позволят тебе просто встать и удалиться. Впоследствии я прочитал в дневниках Чивера, что он и сам чувствовал эту главную слабость «Хроники». Не раз он пишет про старого Уопшота: «Он неважен, он незначителен, он никому неинтересен. Любовь нигде не всплывает на этих страницах, и проза выглядит манерной».
ТЕНОР: Сыновья старшего Уопшота, Мозес и Коверли, пополнили толпу подростков, захлестнувшую американскую литературу в 1950-е годы. Холден Колфилд Сэлинджера, Лолита Набокова, Коллин Фенвик Трумена Капоте, Нил Клугман Филипа Рота и множество других – это всё ровесники и бунтари против мира родителей. Растущее благополучие в стране расширяло горизонты возможного для юного поколения. У многих теперь была своя комната, свои карманные деньги, свой радиоприёмник, порой даже своя машина. Литература, музыкальный мир, телевиденье, кино вынуждены были подстраиваться к вкусам пятнадцатилетнего потребителя. Вспомнить только такие фильмы, как «Вестсайдская история», «Бунтарь без причины», «На восток от Эдема».
БАС: Автор великолепных рассказов Джон Чивер в его попытках писать роман напоминает мне замечательного лодочного мастера, который бы поставил перед собой задачу пересечь океан. Лодочник не умеет строить большой корабль, но он тешит себя иллюзией, будто достигнет цели, связав между собой двадцать-тридцать отличных лодок. Именно таким сооружением представляется мне «Хроника семейства Уопшотов» – скоплением неоконченных рассказов о главе семейства, его жене, двух сыновьях, покинувших родной дом уже в первой части, эксцентричных тётках. Побочные персонажи появляются без всякой связи, исполняют свою короткую роль, иногда просто роняют две-три реплики и исчезают. Мы пытаемся проникнуться сочувственным интересом к главным героям, но и они, по авторскому произволу, пропадают на десятки страниц. Ветры большого повествования разрывают лодочную флотилию, выбрасывают на берег обломки.
ТЕНОР: Да, редакторы и критики не раз спрашивали автора, что стало, например, с девушкой Розали, покорившей сердце старшего сына Мозеса? Куда девалась незаконная дочь главы семейства, Леандра Уопшота? Но Чивер отмахивался от их претензий и отказывался что-то менять в романе. В своих импровизациях он следовал художественному инстинкту, а не логике драматического действия. Когда персонажи наскучивали ему, он оставлял их и выводил на сцену других. Ему казалось, что в этом он следует примеру обожаемых им британских классиков: Филдинга, Стерна, Теккерея.
БАС: Большое место в романе занимают куски из дневников Леандра Уопшота. Их обрывистый стиль, с коротко обрубленными предложениями, напоминает стиль дневников самого Чивера. Ведение дневника занимало огромное место в его жизни. Он всюду возил с собой пачку тяжёлых блокнотов и заносил в них самые интимные мысли и переживания. Инстинкт не обманывал его – художественная насыщенность этих текстов была захватывающей. Но дневники Леандра, внешне похожие по стилю, оказываются скучным перечнем житейских мелочей, занимавших неинтересного старого человека. В них не было и тени душевной боли, безжалостного суда над самим собой, сверкающего на страницах дневника автора романа об Уопшотах. В лучшем случае – сентенции, прославляющие дар жизни и красоту мироздания.
ТЕНОР: Человек слаб и грешен, говорит нам Чивер, но желание лучшего никогда не умирает в нём. Каким-то образом его персонажи находят выход из бездны отчаяния и одиночества. После смерти старого Уопшота сыновья обнаруживают записку с наставлениями им: «Никогда не занимайся любовью, не сняв штанов... Пиво на виски – слишком много риска... Держись прямо. Восхищайся миром. Цени нежную любовь женщины. Полагайся на Господа». А недобрую богатую родственницу Джустину постигает кара: куратор из музея Метрополитен объявляет ей, что полотна Тициана и других итальянцев, которыми она так гордилась, являются подделкой. Но автору этого мало: он насылает на замок старухи пожар и сжигает его дотла.
БАС: Во время чтения романа я продолжал недоумевать, каким образом эта разваливающаяся конструкция могла завоевать успех у читателя, получить Общенациональную премию за лучшую книгу (1958), принести автору членство в престижном Институте искусства и литературы. И лишь в главе 34-й я нашёл возможное объяснение. Сто лет спустя после войны за освобождение негров в Америке ХХ века началась скрытая гражданская война за освобождение от клейма позора адептов однополой любви. Среди образованных людей всё сильнее нарастало стремление защитить гомосексуалистов от гонений, помочь им обрести человеческое достоинство. В главе 34-й с большим сочувствием описаны гомосексуальные порывы, пережитые Коверли Уопшотом, а потом – и его отцом. «В том, кто любит, нет места для глупости и злобы», – говорит Уопшот-старший. Мне кажется, роман Чивера вынесло к славе таким же ветром, каким в своё время была вознесена «Хижина дяди Тома».
ТЕНОР: Действительно, в начале 34-ой главы автор честно предупреждает, что в ней речь пойдёт о гомосексуализме и предлагает тем, кого это не интересует, пропустить её. Так прямо коснуться этой темы до Чивера посмел только Джеймс Болдуин в книге «Комната Джованни», но её действие разворачивается во Франции. Когда молодая жена оставила Коверли Уопшота, он чувствовал себя очень одиноким. И ухаживания молодого начальника, его приглашение отправиться вместе на десять дней в Англию взволновали его. «В его глазах мир должен был быть таким местом, в котором подобный порыв не подвергался бы осуждению». Но секунду спустя он представил себе, как, поддавшись порыву, он утратит любовь всех прелестных женщин, которых ему предстоит встретить в жизни, и отшатнулся от соблазнителя. Спору нет, невидимая гражданская война продолжается и в наши дни, и в ней по-прежнему можно погибнуть, как это убедительно показано в фильме «Горбатая гора».
БАС: Соблазны кинематографа не миновали Чивера. Он боялся Голливуда, он видел череду писателей, чей талант был размыт служением целлулоидному идолу. Но безденежье донимало так сильно, что в конце 1960 года он принял предложение киностудии Фокс писать адаптацию романа Лоуренса «Пропавшая девушка». Оказавшись оторванным на шесть недель от семьи, он задыхался от одиночества в роскошном номере гостиницы в Беверли Хиллс и счастлив был встретить старого знакомого по Дому творчества в Яддо. В дневнике появилась запись: «Провёл ночь с К. К чему это может привести? Может быть, грех произошёл от стечения обстоятельств. Ведь это случалось всего три раза в моей взрослой жизни. Я знаю свою неуправляемую натуру и пытаюсь удерживать её рамками творчества. Искренне надеюсь, что это не повторится... Надеюсь, я не принесу боли тем, кого люблю».
ТЕНОР: Страх разоблачения преследовал Чивера всю жизнь. Но в конце 1950-х гомофобия в стране поднялась на новую ступень. В штате Массачузетс однополая любовь считалась «отвратительным и постыдным преступлением против природы» и каралась тюремными сроками. Коллега Чивера по Совету управляющих колонии Яддо, профессор Арвин, попал в тюрьму за то, что у него нашли порнографические открытки гомосексуального характера. Семнадцатилетняя Сьюзен спросила у отца, как это могло случиться и почему этих людей преследуют так жестоко. Он не нашёл, что ответить, и вышел из комнаты сердитый и подавленный.
БАС: После рождения третьего ребёнка арендованный домик в окрестностях Нью-Йорка стал тесен семейству Чиверов, и решено было переезжать. Городок Оссининг на левом берегу Гудзона привлёк их внимание своими живописными улочками, обвивавшими прибрежные холмы. Вопрос, как всегда, упёрся в деньги. С конца 1940-х Мэри получала каждый квартал небольшие суммы из наследства, оставленного ей умершей бабушкой, но гордый супруг отказывался принимать эти деньги для хозяйственных нужд. Теперь накопленные десять тысяч пошли на уплату аванса, и в начале 1961 года семья вселилась в двухэтажный дом, окружённый вязами, имевший посреди участка пруд с игрушечным домиком для уток, фруктовый сад, луг и живые изгороди из тиса. Мэри была счастлива, а Джон говорил, что выплаты банку заставят его в течение ближайших двадцати лет писать по рассказу в неделю, а вечера тратить на сочинение пьес и сценариев.
Чивер с женой Мэри
ТЕНОР: Несмотря на расширение жизненного пространства, миру не суждено было установиться в семье. Подросшая Сьюзен больше не обливалась слезами, слушая попрёки отца, а отбривала его репликами, отточенными в долгой семейной войне. «У тебя в разговорах всегда звучало только две струны, – говорила она. – Одна – история наших предков, другая – твоё детское чувство удивления перед миром. Но теперь обе струны порвались». Или: «Ты говоришь не то, что думаешь, и думаешь не то, что говоришь». Когда в доме гостил её друг-студент, Чивер следил, чтобы они спали в разных комнатах, требовал, чтобы не обнимались на диване в гостиной.
БАС: Поток попрёков в адрес жены тоже не ослабевал. «Жить с интеллектуалкой, – писал Чивер, – это всё равно, что впустить в дом гремучую змею. Она не умеет сложить столбик простых чисел или постелить постель, но будет читать тебе лекции о внутреннем символизме произведений Камю, пока обед подгорает на плите».
ТЕНОР: Кипевшая ярость искала выхода. В рассказе «Океан» жена героя настолько рассеяна, что начинает поливать лужайку во время сильного дождя. Или случайно заправляет салат мужа не уксусом, а бензином. В другой раз, вместо соли и перца, сыпет в телячьи котлеты отраву против жуков. «А может, это уже не случайность, но преднамеренность?» – думает муж. В рассказе «Образованная американка» герой вынужден после рабочего дня сидеть с четырёхлетним ребёнком, убирать дом, чистить серебро, потому что жена погружена в благородные общественные кампании и в писание критической биографии Флобера. Однажды муж возвращается домой и обнаруживает ребёнка в жару, оставленного в спальне без присмотра. Оказывается, жена уехала в город на какой-то митинг, а нанятая присматривать девчонка ушла домой помогать матери. В конце безжалостный автор даёт ребёнку умереть.
БАС: По сути Чивер всю жизнь оставался моралистом, воображавшим, что он знает, какую роль положено играть каждому, и возмущавшимся, когда эта роль не выполнялась. Его дневник переполнен обвинениями себе за то, что он не достиг в семье и обществе статуса непререкаемого авторитета, не поднялся до уровня той роли, которую можно было бы считать достойной. Из этого постоянного мучения и родился, я думаю, один из лучших его рассказов – «Пловец».
Джон Чивер с дочерью Сьюзен
ТЕНОР: По свидетельству Сьюзен, этот рассказ был уцелевшим обрывком сожжённого романа. Солнечное летнее утро наполняет сердце героя, Неда Меррила, беспричинной радостью жизни, и в голове его рождается славная затея: оставить жену на попечении друзей, с которыми они накануне вечером слегка перебрали, и отправиться в свой дом ВПЛАВЬ! Да-да – плыть, переходя из бассейна в бассейн на участках многочисленных богатых знакомых, населявших их округу.
БАС: Когда я читал этот рассказ в первый раз, мне по-детски хотелось, чтобы затея удалась. Чтобы в каждом доме друзья радовались появлению Неда, как это случилось в домах Грэхемов и Банкеров, угощали выпивкой, просили задержаться. Но когда он в середине пути наталкивается на дерево, окружённое опавшей жёлтой листвой (что случилось с летом?), на чью-то запертую калитку, на бассейн без воды, я понял, что путешествие в пространстве превращается в путешествие во времени. Стоя у дома Велчеров и глядя на объявление «продаётся», Нед пытается вспомнить, когда эти друзья решили расстаться со своим чудесным домом? И когда он с женой в последний раз отказался принять их приглашение на обед? Неделю назад? Месяц? Год?
ТЕНОР: Именно в этой сцене в голове героя всплывает вопрос, который Чивер должен был много раз задавать себе: «Неужели моя память слабеет? Или я так упорно дрессировал её не помнить ничего неприятного, что разрушил её способность отличать фантазии от правды?» В очередном доме хозяева пытаются выразить ему сочувствие по поводу обрушившихся на него бед – он заявляет, что не понимает, о чём они говорят, что никогда он свой дом не продавал и что с детьми не случилось ничего плохого. Они ждут его дома и встретят, когда он завершит свой оригинальный заплыв.
БАС: Солнце сменилось холодным ветром с дождём, мускулы пловца ослабели, он уже с трудом – пользуясь лесенкой, такой позор! – вылезает из очередного бассейна. В какой-то момент ему нужно пересечь двухполосное шоссе, и он вынужден долго стоять на обочине в своих мокрых трусах, а из пролетающих машин его осыпают насмешками, кто-то запускает консервной банкой из-под пива. Потом он оказывается в общественном парке и плывет в бассейне для отдыхающих, натыкаясь на других купальщиков, держа голову над сильно хлорированной водой, подчиняясь грубым командам спасателей на вышках. И, наконец, финал: в холодных сумерках Нед подходит к своему дому и видит, что оборванный ветром жёлоб повис над окном, ворота гаража поржавели, все двери заперты. Дом тёмен и пуст. И судорога сострадания сжимает сердце читателя.
ТЕНОР: Рассказ имел огромный успех, Голливуд снял фильм по нему с Бертом Ланкастером в главной роли. В 1964 году вышел роман Чивера «Скандал в семействе Уопшотов», два новых сборника рассказов. Журнал «Тайм» напечатал большую статью о нём, поместил портрет на обложке. Впервые бедность отступила, пришло признание, и семья Чиверов получила возможность путешествовать по свету. Они побывали в Италии и Египте, Японии и Корее, Англии и Испании, отдыхали на Майорке и Кюросао.
БАС: В Советской России у Чивера сложилась репутация критика американского общества, и он трижды побывал там по приглашению Союза писателей, подружился со своей переводчицей, Татьяной Литвиновой. Его гонорары в рублях невозможно было превратить в твёрдую валюту и увезти из страны. Закупив достаточное число меховых шапок и деревянных матрёшек для подарков, он предложил оставшиеся деньги Литвиновой, чтобы та могла хотя бы купить себе пальто. Но та заявила, что подаренные деньги она потратит на поддержку подпольных публикаций Самиздата. Чивер, всеми силами избегавший вмешательства в политику, дарить деньги не стал.
ТЕНОР: Просветы появились и в делах амурных. Жизнерадостная вдова, Сара Спенсер, жившая неподалёку, многие годы, получая «Ньюйоркер», первым делом искала в нём рассказы Джона Чивера. Познакомившись с ним и узнав, что он чувствует себя ужасно одиноким, потому что жена отправила его спать в другой комнате, она предприняла необходимые шаги, чтобы развеять его одиночество.
БАС: В дневнике появилась запись: «Я пригласил её в ресторан в Покипси, а потом мы устроили весёлую борьбу на её кушетке... “Вам бы нужен молодой человек, а не я”, говорю я ей. “И два, и три, и четыре молодых человека”, отвечает она». Чивер даже сознался ей в своих гомосексуальных порывах. Но разбитная вдова заверила его, что это вздор, что она в жизни не встречала мужчину, умеющего так откликаться на женские ласки. Видимо, импотенция как-то испарилась под гостеприимной крышей миссис Спенсер.
ТЕНОР: В эти же месяцы способность Чивера влюбляться в мужчин тоже была вознаграждена. В писательской колонии Яддо он встретил старого знакомого, композитора Неда Рорена, который к тому времени привлёк к себе внимание как автор весьма откровенной книги о геях. В течение недели двое были неразлучны: разъезжали по округе в автомобиле Чивера, пикниковали, пили джин из термоса, занимались любовью два-три раза в день и однажды настолько забыли об осторожности, что устроились под столом для пинг-понга. Правда, впоследствии Рорем не без удивления вспоминал, что из всех анатомических даров ему доставался только рот возлюбленного – ничего другого.
БАС: Зато на литературном фронте дела вскоре опять пошли вниз. Завершение романа «Скандал в семействе Уопшотов» сам Чивер так комментировал в своём дневнике: «Когда я дописал его, моим первым инстинктивным порывом было покончить с собой или сжечь рукопись». Пять лет спустя был закончен и опубликован роман «Буллит-Парк». Про это произведение один критик писал, что оно перегружено чёрным юмором, другой – что в погоне за диковинным и абсурдным автор уже окончательно махнул рукой на правдоподобие. Пока я читал «Буллет-парк», мне несколько раз хотелось снять телефонную трубку, позвонить Чиверу и спросить: зачем вы заставили меня читать первую главу про семейство Хаммеров, покупающих дом в городке, если потом они исчезают из повествования на сто двадцать страниц? Только я проникся сочувствием к семейству Нейлсов и их заболевшему сыну-подростку, как они провалились в небытие на восемьдесят страниц. И эти восемьдесят страниц будут посвящены воскресшему Хаммеру, разъезжающему по всему свету в поисках какой-то жёлтой комнаты. Только для того, чтобы на последних двадцати страницах свести оба семейства в нелепом эпизоде: обезумевший Хаммер пытается совершить ритуальное убийство сына Нейлсов путём сожжения его на церковном алтаре. Неужели вам, наплевать, верит читатель вашему рассказу или нет?
ТЕНОР: Мне кажется, беда Чивера-романиста и беда Чивера-человека вырастали из одного корня: всякий новый знакомый и всякий выдуманный персонаж слишком быстро наскучивали ему. Бесконечное многообразие человеческих чувств и характеров не увлекало его. Живых людей он провоцировал сарказмами и всякими едкими замечаниями, чтобы сделать их поинтереснее для себя, персонажам приписывал всякие экстравагантные поступки и черты, чтобы заинтересовать читателя.
БАС: Кажется, он воображал, что всем людям свойственны одни и те же желания и все эти желания ему заранее известны: иметь хорошую работу или капитал, хорошее жильё, почётное положение в обществе, любовь жены и детей, успех у женщин, крепкое здоровье, привлекательную внешность. И в этом убеждении он был очень близок тысячам благодарных читателей журнала «Ньюйоркер».
ТЕНОР: В его произведениях почти нет героев, увлечённых какой-нибудь абстрактной идеей, забывающих себя в благородно-жертвенном порыве или в религиозном экстазе. Попытки жены Мэри принять участие в общественной жизни только раздражают его, порыв дочери ехать в Южные штаты, чтобы принять участие в борьбе за права негров, вызывает град насмешек.
БАС: К писателям, пытавшимся выйти за рамки маленького индивидуального «я» он относится с открытой враждебностью. В какой-то момент пишет эссе «Чего никогда не появится в моём следующем романе», куда включает пародию на Холдена Колфилда. В письме редактору «Ньюйоркера» называет Сэлинджера «шестисортным». В рассказе «Мир яблок» явно выводит в пародийном виде Роберта Грейвза, знаменитого мэтра британской литературы, автора исторического бестселлера «Я, Клавдий» и множества других книг и сборников стихов.
ТЕНОР: В этом рассказе старый поэт Аза Баскомб вот уже сорок лет живёт в уединённой вилле в горах Италии (Грейвз жил на Майорке) и снисходительно принимает текущих к нему поклонников. Рисуя внутренний мир поэта, Чивер явно наделяет его всеми слабостями и порочными порывами, присущими ему самому. Баскомб увенчан многими литературными наградами, призами и медалями, но тоскует по Нобелевской премии. Проснувшись ночью, он с ужасом осознаёт, что не может вспомнить имя Байрона и наутро начинает отчаянно тренировать свою память. Вместо весёлых детских стихов из-под его пера вдруг начинает выползать похабщина и порнография. В общественном туалете он любуется идиотским лицом педераста, за деньги предлагающего себя всем желающим. На концерте классической музыки занимает себя тем, что мысленно раздевает певицу. Баскомб мечется: где искать спасения от этого наваждения?
БАС: Только в церкви – туда автор и приводит своего героя. Религия занимала важное место в жизни Чивера. Молитва перед трапезой была обязательным ритуалом в его доме. В 1955 году он прошёл обряд конфирмации. В дневнике и письмах друзьям объяснял, что главным импульсом для этого было безмерное чувство благодарности Творцу за дар жизни. В том числе – и благодарности за любовный экстаз. «Прожив много лет как гибрид человека и таракана, я обнаружил недавно, что таракан исчез... В нашем появлении на свет таится любовь, даже если мы были зачаты дряхлой парой в дешёвом отеле». В церкви он посещал раннюю службу, потому что в неё не включалась проповедь. Его литературный вкус не позволял ему примириться с тавтологией и грамматическими ошибками, делаемыми проповедником.
ТЕНОР: И всё же религия не могла помочь Джону Чиверу в безжалостной войне, которую он вёл с собой каждый день. «Нет, сегодня я не прикоснусь к спиртному до самого ланча. Ну, хорошо – дождусь полудня и там позволю себе один стаканчик. Нет-нет, глоток джина, который я сделал, поднимаясь в спальню, не засчитывается.» На следующий день первый стаканчик мог прорваться уже за завтраком, а дальше следовали другие. Очень часто необъяснимые вспышки его раздражения против домашних происходили от того, что он искал возможность проскочить мимо них к буфету или в кладовку. Бутылки с джином и виски запасливо прятались в платяном шкафу, в письменном столе, на книжных полках, даже в кустах рядом с автомобильным въездом.
БАС: Попытки обращаться к психиатрам не приносили успеха. «О чём я буду с ними беседовать, если они не читали моих книг? – жаловался Чивер. – Они не читали даже Диккенса, Флобера, Гончарова. Единственное, о чём они хотят говорить, – моя мать. И пытаются убедить меня, что я ненавижу женщин. Смешно! Знали бы они, какое любовное письмо я получил вчера от Хоуп Ланге!» Под свои частые измены он подводил теоретическую базу. Вина за них лежала не на нём, а на обществе, которое упрямо пыталось сохранять мораль ушедшей в прошлое эпохи. Раньше пожизненный союз мужчины и женщины был необходим для успешного выращивания урожая и воспитания детей. В индустриальную эпоху, когда работа разбрасывает членов семьи порой на недели и месяцы, порой на десятки и сотни миль, соблюдать правила моногамного супружества практически невозможно.
ТЕНОР: Роман Чивера с актрисой Хоуп Ланге тянулся штрихпунктиром через многие годы. После того как она разошлась со своим мужем, режиссёром Эланом Пакулой, они встретились в Нью-Йорке, и это событие было отражено в дневнике Чивера: «Мы содрали одежду друг с друга и славно провели три или четыре часа, перемещаясь с дивана на пол и обратно. Я был не на высоте, но наплевать... Мы имели вдоволь всего: в ход шли пальцы, языки, титьки и попки, объятия до треска костей и серьёзные объяснения в любви». Хоуп потом отзывалась о Чивере с теплом, говорила, что это самый горячий мужчина из встреченных ею в жизни. Правда, слишком занятый собой, не очень отзывчивый на нужды партнёрши. «Мне он нравился, но жить с ним я бы не могла. В нём слишком много от школьника».
БАС: Вспомним, что в рассказе «Пловец» бывшая возлюбленная тоже говорит герою: «Когда ты повзрослеешь?». Ну, разве мог бы взрослый серьёзный мужчина, даже подвыпив, хвастаться своими любовными приключениями перед женой и детьми. «Он мог изменять, мог напиваться в городе, – рассказывала Мэри, – но к обеду всегда исправно возвращался домой.» Наблюдательная Сьюзен потом писала, что отец её не любил говорить о чувствах – только о фактах, событиях, сценках, поступках. Он был сосредоточен на том, что можно видеть, слышать, обонять, ощущать, мог подробно рассказать, что он проделывал с такой-то дамой в таком-то отеле, но не о том, какие эмоции это в нём пробуждало.
ТЕНОР: Устав от измен мужа, Мэри тоже завела роман с женатым чёрным публицистом и рассказывала о нём своему психиатру. Она стала нарядно одеваться, занималась йогой, аккуратно посещала парикмахерскую, писала стихи, которые впоследствии были опубликованы в сборнике под названием «Нужда в шоколаде». Мало того – она потеплела к собственному мужу и ненадолго вернула ему доступ к своей постели. Тот не мог поверить своему счастью, и это нашло отражение в дневнике: «Я оседлал мою возлюбленную и мы умчались в счастливое путешествие, какого у меня уже давно не бывало».
БАС: Из рассказа в рассказ у Чивера проходит образ жены, разочарованной в муже, недовольной своей судьбой, обуреваемой странными порывами. Муж же, как правило, видит себя бодрым, внимательным к жене и детям, разумным, немного опечаленным несовершенством мира. Но сын Федерико, слушая разговоры родителей за столом, однажды взял лист бумаги, написал на нём слева «он», справа – «она» и стал рисовать чёрные галочки под соответствующим местоимением каждый раз, когда один из собеседников наносил другому словесный укол. Через полчаса под «он» скопилось 25 галочек, а под «она» – только три.
ТЕНОР: Жалобы на одиночество – лейтмотив всего творчества Чивера, его дневников и писем. Он активно общался с сотнями людей, но это общение часто нагоняло на него скуку. Похоже, он часто говорил окружающим неприятные вещи только для того, чтобы придать общению остроту, разрушить пресность разговоров о погоде и процентах на закладную. Люди отшатывались от него, и так это и тянулось по кругу: спасаясь от дракона одиночества, он попадал в пещеру дракона скуки, вступал с ним в сражение, побеждал, но при этом снова оказывался один на один с самим собой.
БАС: Смены настроения у отца болезненно били по детям. Сьюзен доставалось за то, что у неё долго не было ухажёров. Потом ухажёры появились, дочь приводила их в дом, но Чивер обращался с ними коварно: приглашал, например, вместе косить луг или пилить поваленное дерево и там, наедине, говорил им что-то такое, что они уходили взбешёнными. Старший сын, Бен, тоже приводил в дом своих друзей и подруг, но доставало и им. В одного начинающего поэта Чивер вдруг запустил стаканом из-под виски. Подругу, пытавшуюся защищать Бена, обозвал «шлюхой». Когда Бен женился, молодые долго бедствовали, и сыну часто приходилось просить денег у отца. Чивера возмущали не сами просьбы, а то, что они делались – как он полагал – по требованию жены. («Не сумел поставить себя в семье!») Младший сын, Фред, уже в тринадцать лет был ростом выше отца и мог отпихнуть его, если тот слишком донимал его попрёками и угрозами.
Бен Чивер, сын
ТЕНОР: С одной стороны, детям в семье Чиверов с малолетства внушалось, что внешность неважна, а главное – суть, душа человека. С другой стороны, делясь впечатлениями о встреченных людях, отец давал в первую очередь внешние приметы. Женщина была либо «очень привлекательна», либо «выглядела классно», либо была «шикарной блондинкой», либо была никем. Мужчина был либо «одет с иголочки», либо имел «отличный загар», либо «тюремную бледность», либо «бегающие глаза». «Выглядеть кем-то важно потому, что это отражает внутренние достоинства», объяснял он окружающим.
БАС: Заповеди достойного поведения, внушавшиеся ему отцом, Чивер старательно передавал своим сыновьям. Первая была: «никогда не делайте женскую работу в доме». Вторая: «никогда, ни в коем случае не занимайтесь мастурбацией; это саморазрушительно, это закроет вам путь к женщине!» Каково же было их удивление, когда после смерти отца из его дневников они узнали, что сам он предавался этому пороку вполне регулярно. Одна из записей: «Во время суходрочки я воображаю, как скоро окажусь между ног Хоуп или в горле у Неда». В другом месте он сознаётся, что ему необходимо два-три оргазма в неделю. А как их получить, если жена так холодна и неприветлива?
ТЕНОР: В 1971 году Чивер вдруг нашёл себе странное занятие: стал вести литературный кружок в тюрьме Синг-Синг. Отчасти его вдохновил на это пример Чехова, который вдруг оставил на время писание рассказов и отправился в далёкое путешествие, чтобы увидеть своими глазами каторгу на острове Сахалин. Чиверу не пришлось покрывать тысячи миль, тюрьма располагалась прямо в Оссининге, но была местом не менее опасным, чем Сибирь с её морозами и медведями. Как раз в те месяцы взбунтовались заключённые одной из тюрем на севере штата, и администрация Синг-Синга боялась, что огонь бунта перекинется и на их заведение. Заключённые, являвшиеся на занятия в литкружок, говорили Чиверу: «Из тебя получится отличный заложник».
БАС: Большинство обитателей тюрьмы были чёрными или латиноамериканцами. Литературных способностей они не проявляли, приходили в основном, чтобы спорить и переругиваться. Но Чивер ощущал странную близость с ними, всегда принимал их сторону в их стычках с надзирателями и администрацией. Сьюзен потом писала в своих воспоминаниях: «Отец отождествлял себя с заключёнными. Как и они, он был одновременно виновен и неповинен, как и они – отрезан от общества, отделён от него, но только не решётками и вооружёнными охранниками, а чем-то посложнее».
ТЕНОР: С одним из «студентов» по имени Доналд Ланг у Чивера завязались дружеские отношения. Поначалу тот отнёсся к преподавателю с недоверием, считал, что он является в тюрьму только для того, чтобы было о чём рассказывать на светских вечеринках. Но постепенно лёд таял, и в какой-то момент Ланг сказал Чиверу: «Всё же не понимаю, где такой шибздик, как ты, набирается духу являться в наше разбойничье гнездо».
БАС: Впоследствии Чивер способствовал условно-досрочному выпуску Ланга из тюрьмы, помогал ему найти работу и жильё, даже купил автомобиль. Это из разговоров с Лангом он черпал яркие описания тюремной жизни, которые потом всплывут в романе «Фальконер». На счастье Чивера и его семьи доброта по отношению к закоренелому преступнику не привела к трагическому исходу, как это случилось с Норманом Мэйлером десять лет спустя. Мэйлер опубликовал свою переписку с сидевшим пожизненно убийцей Генри Эбботом. Книга стала бестселлером, либеральному истеблишменту удалось добиться выпуска заключённого. Выйдя на свободу, тот вращался в литературных кругах, заводил романы, шатался по ресторанам. Но уже через три месяца натура взяла своё, и Эббот ни за что, ни про что, на глазах у прохожих, зарезал юношу-официанта.
ТЕНОР: Среди заключённых Чивер чувствовал себя на месте, но попытки преподавать в университетах безотказно приводили к резкому подскоку ежедневных доз алкоголя. Мне кажется, нехватка формального образования делала для него, при его самолюбии, пребывание в академической среде мучительным. Деньги он тратил безалаберно, роман «Буллит-Парк» успеха не имел, и в начале семидесятых он снова был беден, оттеснён в тень, поэтому согласился вести курс в университете штата Айова. Однако летом 1973 его сразил первый инфаркт, и преподавательская карьера повисла на волоске.
БАС: В больнице у пациента начались галлюцинации. Ему казалось, что он в российской тюрьме в Москве и что по коридору больницы проезжают не контейнеры с обедом для больных, а тюремные фургоны с арестованными. Он рвался убежать, сдирал с себя провода датчиков и кислородные трубки, так что его пришлось привязать к кровати. Сьюзен принесла газету с хвалебной рецензией на сборник рассказов – он вообразил, что ему подсовывают протокол его признаний в шпионаже для подписи, и швырнул газету на пол.
ТЕНОР: Всё же, оправившись от инфаркта, осенью он поехал в Айову и провёл там обещанный курс, а на следующий год поехал преподавать в Бостонский университет. Эпизоды, подобные тому, которым вы хотели бы начать биографический фильм о Чивере, случались там не раз. Всё закончилось тем, что Фред Чивер должен был приехать в Бостон, вынести на руках пьяного брата из квартиры и отвезти его домой. Джон Апдайк, из дружеских чувств, взялся довести студентов, записавшихся на курс Джона Чивера, до конца семестра.
БАС: В апреле 1975 года случилось невероятное: Джон Чивер согласился пройти месячный курс лечения от алкоголизма в ньюйоркской больнице. Он оказался в одной палате с четырьмя другими алкоголиками, каждый из которых имел свою историю жизненного провала: неудачливый вор, разорившийся владелец кафе, безработный матрос, покрытый татуировкой, танцор, уволенный из балетной труппы. Ни пациенты, ни врачи слыхом не слыхали о литературных достижениях Чивера. Соседи по палате издевались над его странной манерой говорить, злились на ироничные смешки, испускаемые им по самым неожиданным поводам. Наблюдающий врач записала в журнале: «Ему не нравится видеть себя в негативном свете, и он одновременно осмеивает манеры бостонского бомонда и пытается подражать им. Стараюсь уговорить его отказаться от позы фальшивой весёлости и стать вровень со своей человеческой природой».
ТЕНОР: Помогла ли работа врачей или в Чивере возродилась столь свойственная ему жажда жизни, но второе чудо произошло: он вышел из больницы излеченным. Ни капли спиртного в течение дня, а вечерами – посещения групп Анонимных алкоголиков, где участники обменивались рассказами о своей судьбе и помогали друг другу сохранять трезвый образ жизни.
БАС: Дочь Сьюзен однажды поехала с отцом на такое собрание и была поражена тем, что она там услышала. Впервые в жизни она столкнулась с взрослыми людьми, которые говорили о своих чувствах так, будто они несли ответственность за них, могли их как-то контролировать. В её кругу это было абсолютно не принято. Если она сердилась на своего возлюбленного за флирт с другой женщиной или впадала в панику, когда он проводил викенд с женой и детьми, ей было привычно обвинить в своих страданиях его и только его. Бывшие же алкоголики рассказывали, как они пытаются изменить собственные реакции на происходящее вокруг них.
ТЕНОР: Сьюзен заметила, что изменилось и отношение отца к ней и к семье. «Казалось, он впервые стал замечать нас», пишет она. К жене Чивер старался быть внимательнее и добрее. Однажды, вернувшись домой, та рассказала, что видела в антикварном магазине вазу, которая ей очень понравилась, но показалась слишком дорогой. Чивер немедленно поехал в магазин и купил вазу для неё. Вскоре и творческие силы вернулись к нему, и он смог возобновить работу над романом «Фальконер».
БАС: Многие герои рассказов Чивера осуществляют те порывы, которые он сам явно испытывал в душе, но не решался превратить в действие. В рассказе «Взломщик из Шейди Хилла» герой, оставшись без работы, по ночам залезает в дома богатых друзей и крадёт их бумажники. В рассказе «Просто скажи мне – кто?» ревнивец подходит на перроне к человеку, которого он подозревает в связи со своей женой, и без лишних слов сбивает его с ног ударом кулака. Героиня рассказа «Пять-сорок-восемь» под дулом пистолета заставляет лечь лицом в грязь начальника, который сначала соблазнил её, а потом уволил. В уже упоминавшемся рассказе «Прощай, брат мой» герой бьёт палкой по голове занудного брата. В романе «Фальконер» снова всплывает малоприятный брат. Но теперь палка превращается в кочергу, и брат погибает.
ТЕНОР: Я бы назвал этот роман «раскрепощением Джона Чивера». Впервые он позволил себе ничего не выдумывать, а писать только то, что ему довелось увидеть или испытать самому. Наркомана Фаррагута суд объявляет виновным в убийстве брата и отправляет в тюрьму Фальконер. Тюремный быт описан великолепно благодаря долгому общению с заключёнными Синг-Синга. Состояние наркомана, оставшегося «без заправки», с большим знанием дела воссоздано пером бывшего алкоголика. Снова всплывают мучительные отношения с братом, матерью, отцом, летают обвинения, уже знакомые нам по рассказам и дневникам.
БАС: Опять достаётся жене героя. В тюрьме Фаррагут вспоминает, как после тяжёлого инфаркта он был отправлен домой для выздоровления и взывал к жене, прося проявить хоть немного доброты к нему. «Доброта? – спросила жена. – Что ты сделал когда-нибудь для меня, чтобы заслужить мою доброту? Что я имела от тебя? Пустая и бессмысленная жизнь. Подёнщина, пыль, паутина. Автомобиль, который не заводится, и зажигалка, которая не загорается. Клинический алкоголизм и наркомания, переломы рук и ног, сотрясение мозга, а теперь ещё и сердечный приступ... Единственный выигрыш для меня от твоего пребывания в больнице: три недели стульчак в туалете оставался сухим...»
ТЕНОР: Любимая тема Чивера – тема одиночества – достигает апогея в тюремной обстановке. Бывшей мимолётной возлюбленной Фаррагут пишет: «Вчера вечером смотрел комедию по телевизору. Там показали, как женщина слегка тронула мужчину за плечо – только слегка, но я потом лежал в кровати и плакал». В середине романа – блистательное описание зарождающейся гомосексуальной любви, многими оттенками напоминающее отношения Чивера с его возлюбленными. Даже чудесное освобождение героя из тюрьмы Чивер не стал выдумывать – взял готовым из «Графа Монтекристо» (беглец прячется в саване умершего соседа, и его выносят на волю).
БАС: Глубокие любовные переживания наполнили жизнь Джона Чивера с момента встречи с аспирантом Университета Айовы, Эланом Гурганусом, в 1973 году. Его письма к Элану полны неподдельной нежности: «Бесценный Элан, как приятно было получить твоё письмо и говорить с тобой по телефону. Это не стон отвергнутого любовника, но спокойный и ясный зов. Я так люблю тебя. Мне радостно знать, что ты существуешь, даже там, далеко, на берегах Айовы... Помнишь, я говорил, что всегда хочу оставаться любящим, но необязательно любимым? Это полная чепуха».
ТЕНОР: Гурганус был приветлив и почтителен с Чивером, но на его любовные призывы не откликался. Другое дело – Макс Зиммерман. К моменту встречи с Чивером в Университете Штата Юта (Солт Лэйк Сити) он успел покинуть сначала мормонскую церковь, потом – жену, потом – инженерную профессию, и целиком отдался литературе. Чивер взялся помогать ему на этом пути, уговорил покинуть Юту ради Восточного берега, устроил ему место в колонии Яддо. Хотя тридцатилетний Макс без большого энтузиазма принимал ласки шестидесятипятилетнего возлюбленного, их роман продолжался до самой смерти Чивера, и в дневниках обоих этим отношениям посвящено много страниц.
БАС: По мере своих сил Чивер помогал карьере своих возлюбленных. Рассказ Гургануса он устроил в «Ньюйоркер», Зиммера ввёл в литературный мир, рекомендовал издателям его произведения. Но сам угрызался порой корыстностью своих усилий. В дневнике писал: «Как жестока, ненатуральна и черна моя любовь к З[иммеру]. Я пожираю его молодость, загоняю в трагическую изоляцию, лишаю собственной жизни. Любовь должна была бы учить, показывать нашему возлюбленному то, что мы знаем об источнике света». Но и Макс тяготился иногда положением, которое он занял в доме Чивера. «Раз он решил, что это нормально для меня находиться рядом с его женой и детьми, я тоже принял это как нормальное положение дел... Наверное, так ведут себя люди на Восточном берегу, думал я. Но сидеть за семейным столом всего лишь час спустя после того, как мы занимались наверху любовью, мне было мучительно тяжело».
ТЕНОР: В середине марта 1977 года вышел номер «Ньюсвика» с портретом Чивера на обложке и с интервью, которое он дал Сьюзен для журнала. Мгновенно продажа романа «Фальконер» подскочила под небеса. Первые 25 тысяч экземпляров исчезли из магазинов, и «Кнопфу» пришлось срочно допечатать ещё восемьдесят тысяч в твёрдой обложке. Критики состязались в восхвалениях. Три недели роман продержался на вершине списка бестселлеров. Последовавшее издание в мягкой обложке разошлось тиражом триста тысяч.
БАС: Чивер не любил возвращаться к старым вещам, предпочитал жить сегодняшним и завтрашним днём. Поэтому издателям пришлось долго уговаривать его на публикацию большого сборника его рассказов. Выпущенный в 1978 году семисотстраничный том имел ещё больший успех, чем «Фальконер». Последовавшие торжества и почести можно было сравнить с коронацией. Ассоциация критиков объявила сборник лучшей книгой года, в обход таких произведений, как «Мир глазами Гарпа» Джона Ирвинга и «Переворот» Джона Апдайка. Гарвардский университет присвоил звание почётного профессора. Издательство «Кнопф» подписало договор на следующий роман, уплатив аванс в пятьсот тысяч долларов.
ТЕНОР: В большом сборнике есть рассказ, который называется «Метаморфозы». Он, мне кажется, таит в себе ключ к пониманию главного приёма Чивера-прозаика. Рассказ представляет собой серию маленьких новелл, переносящих античные мифологические сюжеты, собранные Овидием, в ХХ век. Одна из новелл, например, повествует об успешном сотруднике финансовой фирмы, его жене и детях, его богатом доме, собаках, яхте. У него случается маленькая неприятность на службе: он, не постучавшись, зашёл в кабинет начальницы в тот момент, когда она, совершенно обнажённая, обнимала директора фирмы. После этого начинаются странные явления: где бы герой ни натыкался на собак, они начинали рычать и лаять на него. Новелла кончается тем, что собаки загрызли до смерти Ларри Актеона. Здесь фамилия-подсказка помогает читателю вспомнить миф о Диане-Артемиде, которую подкравшийся охотник Актеон увидел купающейся и которая покарала его за это. Но во многих других рассказах фантастично-сказочное так искусно спрятано за ширмой дотошно реалистического, что читатель не замечает момента, когда его вводят в миф, и с доверием проникается его драматической красотой.
БАС: Похожую двойственность, а вернее – многослойность, мы находим и в стилистике Чивера. Её колдовство заключается в том, что любая фраза, начавшаяся в ключе обыденного, может вдруг – без всякой причины – распуститься поэтическим цветком. В рассказе «Пловец» описывается приближение дождя: «Внезапно начало темнеть; это был тот момент, когда остроголовые птички перестраивают свою песнь в уверенное и щемящее приветствие надвигающемуся шторму». Магией рассказчика птицы превращаются в соучастников человеческой драмы, и это переносит повествование из бытового слоя в бытийный, готовит читателя к вторжению мифа о пловце в никуда. В другом рассказе для описания ночи в обычном американском посёлке вдруг, без всяких объяснений, врываются призраки далёкого прошлого: «в такие ночи короли в золотых доспехах пересекают горы на слонах».
ТЕНОР: Чтобы уходить от плоской однозначности, чтобы не быть предсказуемым, Чивер часто вводит интонацию вопрошания. И в дневниках, и в художественных произведениях мы на каждой странице наталкиваемся на вопросительные знаки. В том же абзаце, откуда вы взяли цитату о птицах, встречающих шторм, далее следуют вопрошания героя, обращённые неизвестно к кому: почему я люблю грозу? почему простое дело захлопывания дверей и окон наполняет меня радостным возбуждением? откуда берётся уверенность в приближающихся счастливых переменах при звуке первых капель дождя?
БАС: Возвращаясь к роману «Фальконер», я бы так определил его суть: это история узника, рвущегося на свободу. Только тюрьма, в которой Чивер ощущал себя заключённым, построена не людьми. Её стены, балки и решётки выстроены из каких-то глубинных основ человеческого бытия. Большинство людей легко смиряется с этим и спешит устроиться внутри стен с минимумом неудобств. Только не Чивер. Он рвётся на волю неразумно, безнадёжно, отчаянно. Огромный читательский отклик на роман я готов объяснять тем сочувствием, которое каждый из нас испытывает к попытке смелого беглеца: удастся или нет?
ТЕНОР: В привычных нам категориях реальной жизни мы можем сказать, что попытка не удалась. Ни мировая слава, ни богатство не принесли Чиверу спасения от чувства одиночества, томившего его всю жизнь. Когда он умирал от рака летом 1982 года, жена и дети сменялись у его постели, сотни друзей и читателей справлялись о ходе болезни, десятки газет готовили места для некролога. Но и на смертном одре он не мог удержаться от сарказмов в адрес близких. «Как это умно с твоей стороны, Сузи, предположить, что я просил не просто выключить нагреватель, а также выдернуть штепсель из розетки». И дочь поневоле вспомнила сотни подобных замечаний, начинавшихся с «как это умно с твоей стороны», и сердце её сжалось тоской.
БАС: Тем не менее, после смерти отца дети делали всё возможное, чтобы память о нём не умирала. В 1884 году Сьюзен опубликовала воспоминания под названием «Домой до темноты». В 1988 году под редакцией Бена вышли избранные письма Чивера. Затем дошла очередь и до дневников. Чивер при жизни обсуждал с сыном возможность их издания и был очень рад получить от Бена поддержку этой идеи.
ТЕНОР: В 1990 году Сьюзен устроила аукцион. Она пригласила видных издателей в свою квартиру, где на столах были разложены все 28 заполненных блокнотов. Приглашённым была дана возможность знакомиться с текстами в течение нескольких часов. Один из них писал впоследствии: «Впечатление от дневников осталось гнетущее. Жизнь Чивера предстала передо мной как шатания между отчаянием, тоской и беспричинной эйфорией, кончавшиеся обычно мастурбацией и бутылкой».
БАС: Но, ко всеобщему изумлению, представитель издательства «Кнопф» предложил купить право на издание за миллион двести тысяч долларов. Сделка совершилась, и книга сначала появилась отрывками в «Ньюйоркере», а в 1991 году вышла отдельным томом. Скандал был немалый, одни ругали и возмущались, другие хвалили искренность автора и смелость издателей. А были даже такие, которые ставили «Дневники» в один ряд с «Исповедями» Блаженного Августина, Руссо, Толстого.
ТЕНОР: В финале романа «Фальконер» Фаррагут, сбежавший из тюрьмы, встречает в ночном городе человека с чемоданом и горой всяких пожитков у ног. В ожидании автобуса двое разговорились, и человек рассказал свою печальную историю. Его выселили из квартиры. Нет, не за просроченную плату – деньги у него есть. Но хозяйка дома, из тех вечных вдов, которые остаются вдовами даже если их муж сидит на кухне и пьёт пиво, которые ненавидят жизнь в любой её форме, цвете и запахе, объявила его нарушителем мира и спокойствия. «Меня выселили за то, что во мне есть всё, что свойственно человеку, – объяснял новый знакомый. – Я произвожу шум, я иногда кашляю по ночам, иногда насвистываю, занимаюсь йогой. Шум, испускаемый мною, расходится вверх и вниз по лестнице, и за это меня выселили из квартиры». Не спрятан ли в этом персонаже печальный автопортрет Чивера, каким он видел себя? Постоянно «выселяемым», вытесняемым из мира за то, что не умел подавлять в себе нормально общечеловеческое и тем самым превращался в «нарушителя мира и спокойствия»?
