А. Воронелю, с любовью и благодарностью
«Сова приложила ухо к груди Буратино. Пациент скорее мертв, чем жив, — прошептала она и отвернула голову назад на сто восемьдесят градусов. Жаба долго мяла влажной лапой Буратино … Прошлепала большим ртом: Пациент скорее жив, чем мертв… Народный лекарь Богомол сухими, как травинки, руками начал дотрагиваться до Буратино. — Одно из двух, — прошелестел он, — или пациент жив, или он умер. Если он жив — он останется жив или он не останется жив. Если он мертв — его можно оживить или нельзя оживить».
Алексей Толстой. «Золотой ключик, или Приключения Буратино».
Цивилизация, в которой нам довелось родиться и проживать жизни — цивилизация науки. Некоторые молятся на науку, некоторые ненавидят и презирают (взрыв анти-прививочных настроений лишь обнажил эту ненависть); громадное большинство населения Земли понятия не имеет о том, чем занимаются ученые, и что за учреждение такое — современная наука? И почему наука так преуспела в преобразовании (к добру ли, к худу ли) среды нашего обитания? Попытаемся разобраться в том, как ученым удалось потеснить шаманов, жрецов и колдунов и как слова: «но это же научно обосновано» стали весомее формулы миссис Хадсон: «но это же написано в «Таймс». Почему наука — сила? Что же на самом деле знают ученые?
Очень глубокий ответ на этот вопрос дал Александр Владимирович Воронель в работе «Теологические корни научного поиска». «Единственное в чем мы преуспели, — пишет Воронель, — это в однозначности наших конструкций, и здесь действительно, как бы мало ни было достигнуто, все полностью оказывается общим достоянием, и таким образом, выгодно отличается от религиозно-философских систем, записанных гуманитарным языком. Эта однозначность в значительной мере достигнута за счет особого способа рассмотрения объекта, в котором он обычно встречается, то есть за счет изъятия объекта, превращающего его из эмпирической реальности в мысленный математический образ. Законы взаимоотношений этих образов обычно отождествляются нами с законами нашего сознания, то есть с законами логики, что по отношению к собственно мысленным объектам вполне естественно (но по отношению к эмпирическим реальным объектам совершенно не обосновано). Основы такой практики были заложены античными философами-греками, которые вслед за Гомером (и, по-видимому, под влиянием особого мировосприятия гомеровских поэм) проявили удивительную, совершенно оригинальную способность видеть мир, разделенным на предметы, а предметы, расчлененными на качества. Нетривиальность этого видения трудно оценить по достоинству теперь, когда воспитание в нашей цивилизации в значительной мере нас к этому приучило».1
Подчеркнем два пункта в этом замечательном рассуждении: нашим успехам мы обязаны однозначности понятий, которыми мы оперируем в науке, и логике — правилам единообразного перехода от одних умозаключений к другим. Евклиду и другим греческим математикам удалось, посчастливилось найти набор однозначно понимаемых объектов. В самом деле, под точкой, плоскостью, прямой, числом мы все понимаем примерно одно и то же. В этом «примерно» таится дьявол, но сейчас не об этом. Когда мы говорим о «любви», «красоте», «добре», «совести», «чести», «порядочности» нам нелегко (а то и невозможно) добиться однозначности понимания этих волнующих понятий, а значит, и шансы на полное взаимопонимание с собеседником стремятся к нулю. Но когда я говорю собеседнику о том, что через две точки проходит одна и только одна прямая, шансы на понимание резко возрастают. Если же к однозначности понимания исходных понятий прибавить Аристотелеву формальную логику, то прорастает, как бы из ничего, громадное здание математики, позволяющее твердо доказывать вещи далеко неочевидные. Аксиомы Евклида — как бы, очевидны, а вот то что медианы любого треугольника непременно пересекутся в одной точке, отнюдь не очевидно. Однако доказательство этой теоремки доступно и посредственному, но трудолюбивому и вдумчивому школьнику.
Привычно невероятно, но достигнутые математиками однозначность и определенность мигрировали в физику, обеспечив прогресс естественных наук. Как говорил Юджин Вигнер: «математический язык служит не только средством общения, но и единственным языком, на котором мы можем говорить».2 Классической физике почти удалось приблизиться к математике в создании однозначно-понимаемых понятий. Материальная точка механики Ньютона мало отличается от точки Евклидовой геометрии, а катящийся по столу твердый, недеформируемый шар мало отличается от шара геометрического, платоновского. Реальные электрическое и магнитное поле — не более чем математические векторные поля с определенными свойствами. Последним успехом в построении классической физики было создание специальной теории относительности, в которой Эйнштейну удалось добиться однозначности в понимании «одновременности», которое «по умолчанию» и ошибочно полагалось вполне понятным и прояснения не требующим. Эйнштейн показал, что одновременность событий должна быть определена, и предложил для этого эффективную, простую и строгую процедуру. Успехи классической физики и выросшей из нее инженерии, были столь громадны, что многим показалось, что достигнута высшая гармония, и однозначно понимаемая природа обустроена. А адекватность приложения Аристотелевой бинарной логики к реальному миру мог оспаривать разве безумец.
Бинарная логика предполагает, что высказывания могут быть или истинными или ложными, третьего не дано, tertium non datur. Мы прекрасно знаем, что окружающий нас мир не черно-бел, в нем есть оттенки. Для бинарного логика, мяч либо красный, либо не красный. Третьего не дано. Для нас с вами мяч может быть и красноватым, и темно-красным, и светло-красным и красно-коричневым и бордовым. Но в классических физике и математике мы принимаем бинарную логику, и последовательное ее применение доставляет огромные успехи. Успех бинарной логики помимо ее простоты определен тем, что она создает понятный мир. Бинарные оппозиции удобны для нашего мышления. Если в мире есть добро, то должно быть и зло, если есть Бог, то как же не быть дьяволу, если есть правое, то должно быть и левое, верху противостоит низ, и так далее. Бинарный мир уютно ложится на нашу психику. Так что классические физика и математика гармонично располагаются в нашем полярном сознании, не нарушая предустановленных идей, разбивающих мир на противостоящие от века друг другу сущности, и гарантируя зловещий, непреходящий успех формуле: кто не с нами, тот против нас.
Итак, классический мир: определен, однозначен и бинарно упорядочен и логичен, и потому, уютен и понятен.
***
Как кажется, разрушаться этот разумно обустроенный, понятный мир начал с рождением квантовой механики. В знаменитом интерференционном эксперименте с пучком электронов, проходящим через две щели, мы в принципе не можем знать, какой из электронов прошел через заданную щель. Но хуже того: мы не можем внятно, четко и однозначно ответить на вопрос: что есть электрон? Квантово-волновой дуализм сразу же создает очень сложную, составную, не-наглядную, невообразимую картину того, что есть электрон. Мыслить электрон в виде заряженного бильярдного шарика нелепо, ошибочно и того хуже непродуктивно. Никаких точек и прямых, объектов без размера и линий без толщины в квантовой механике нет. Квантовая механика вероятностна, неоднозначна, не порождает наглядных образов, но при этом невероятно продуктивна. Как говорил Ландау, мы можем посчитать то, что мы не в состоянии представить.
Пожалуй, наиболее глубокую метаморфозу претерпел физический вакуум (вдумайтесь в смысл этих слов: «превращение вакуума» — это ведь метаморфоза «ничто»). В классической физике под вакуумом худо-бедно, но однозначно понималось «ничто», отсутствие вещества. «Под физическим вакуумом в квантовой физике понимают низшее (основное) энергетическое состояние квантованного поля, обладающее нулевыми импульсом, моментом импульса и другими квантовыми числами. При этом такое состояние вовсе не обязательно соответствует пустоте: поле в низшем состоянии может быть, например, полем квазичастиц в твёрдом теле или даже в ядре атома, где плотность чрезвычайно высока» («Википедия»). Такое понимание вакуума — не просто и предполагает большие предварительные знания: необходимо иметь представление о квантованном поле, квантовых числах, квазичастицах. И уж наверняка, такое определение далеко от наглядности. Совсем далеки от наглядности струны, лежащие в основании одноименной теории. 10-мерные суперструнные теории не порождают и не предполагают однозначной, наглядной картины.
Создается впечатление, что на теории относительности исчерпала себя Декартовская парадигма рационального знания, исходившая из того, что достоверное знание — непременно ясно, просто, определенно и однозначно.
***
Бинарная, полярная, манихейская картина мира природы тоже приказала долго жить у нас на глазах. Обратимся к замечательному примеру, приведенному Евгением Берковичем в сентябрьском выпуске «Семи Искусств», речь идет о неспровоцированной, неукротимой ненависти, которую в себе распалял гениальный физик Лев Давидович Ландау по отношению к другому замечательному физику, Якову Ильичу Френкелю. При встрече на одной из конференций «Ландау ничего не мог с собой поделать: Френкель раздражал его так, что он не мог себя сдержать. Румер приводит рассуждения Ландау: «— Скажите, а я разве задеваю Френкеля? Он, например, считает, что возможен непрерывный переход жидкости в твердое тело. Ну как же я могу спокойно переносить такие вещи? Что же, Яков Ильич, Вы думаете, что сперва имеется ось симметрии, потом эта ось начинает плавиться, и Вы имеете три четверти оси, половину оси и т.д.?».3 Ландау привык к тому, что ось симметрии либо есть, либо ее нет. Больной либо жив, либо мертв. Половины, или четвертушки оси симметрии быть не может. Дихотомия однозначна: полуживой оси симметрии не бывает. Так привык думать Ландау. Так и меня учили в университете более чем квалифицированные, а порою и блестящие физики. Но вот совсем недавно группа профессора Давида Авнира из Иерусалимского Университета взломала бинарную парадигму симметрии, придумав «непрерывную меру симметрии».4 Оказывается, что осетрина бывает не только первой и второй, но и промежуточной свежести. И в споре Френкеля с Ландау, прав оказался Френкель, и переход жидкости в твердое тело происходит достаточно четко но не разрывно резко. Ландау было прекрасно известно, что настоящие, подлинные математические разрывы термодинамических функций в экспериментах никогда не наблюдаются, но привычка мыслить в бинарной традиции, в стиле «кто не с нами, тот против нас», инерция двоичной логики оказывалась непреодолимой и для такого сверхъестественного ума, как ум Ландау.
В самой логике, хранительнице бинарного очага завелась гниль. В 1973 году Лотфи Заде предложил теорию нечёткой логики (fuzzy logic). В нечеткой логике, базирующейся на понятии нечёткого множества, наличествует серое поле: в нечетком множестве функция принадлежности элемента ко множеству, принимает любые значения в интервале [0, 1], а не только 0 или 1.
Вот это неустранимое наличие серого поля отличает современные математику и естествознание. Ни однозначное понимание объектов их внимания, ни бинарная логика более не царствуют, не владычествуют. Скажем точнее и аккуратнее: царствуют и правят по инерции, по привычке. Для того чтобы вымерзла бинарная парадигма мышления, необходимо чтобы сменились поколения ученых. Макс Планк не вполне шутя говорил, что: «Новые научные идеи побеждают не потому, что их противники признают свою неправоту. Противники эти попросту вымирают, а следующее поколение, не обремененное предрассудками, усваивает новые идеи сразу». Уже в квантовой механике не удается видеть мир, разделенным на предметы и не дрожащей рукой изымать события из их контекста.
Лотфи Аскар Заде
***
Мировая культура предъявляет поразительные примеры самосогласованности, когерентности удаленных и не связанных друг с другом событий. Ну, что общего у вершины европейской культуры, великого классического романа и теорий современной физики; импрессионизма в живописи и квантовой механики? А, между тем, общее есть. Более того художники, творцы, натуры тонкие и лишенные кожи, обычно раньше физиков резонируют с едва заметными колебаниями ноосферы. Приглядимся поближе к европейскому роману. Великим и ужасным его сделал отказ от бинарной парадигмы понимания событий. Нелепо искать в нем «положительных» и «отрицательных» героев. Хороша или плоха Анна Каренина? Прекрасна или дурна Эмма Бовари? Как относиться к Адриану Леверкюну? Большая европейская книга заведомо исключает однозначность интерпретаций. Лев Толстой советовал начинающим литераторам искать хорошее в дурном, и дурное в хорошем. События, происходящие в романе, заведомо неизвлекаемы из плотной окружающей среды и неинтерпретируемы вне контекста.6 Картина, предлагаемая автором читателю, заведомо нечетка и иногда намеренно претенциозно расфокусирована.
В то же время (на грани XIX–ХХ веков) очень схожую революцию совершают в живописи французские импрессионисты. Картина теряет четкость и ясность линий, предмет на картинах импрессионистов неотделим от окружения, зрение художника и зрителя намеренно расфокусированы. Четкая, однозначная интерпретация полотен импрессионистов и пост-импрессионистов заведомо невозможна. Об импрессионизме в музыке и говорить не приходится. Тут черно-белым интерпретациям и вообще делать нечего. Неизбежность пятидесяти оттенков серого обрушивается на наши классицистские головушки, и людям моего возраста остается фыркать и отплевываться.
Развиваясь в этом направлении современное искусство неизбежно пришло к хэппенингу и перфомансу, пуповиной, привязанных к окружающей действительности и из ее тела неизвлекаемых. Пользуясь терминологией Михаила Леоновича Гаспарова, скажем, что произведение современного искусства нельзя отделить «золотой рамкой» от фона, контекста булькающей и зачастую зловонной реальности. Как кажется, и этот путь близок к исчерпанию, и отнюдь не исключено, что «золотая рамка» появится вновь.
***
Утрата биполярного подхода навязчиво преследует нас повсюду. Сегодня мы не можем сказать о ряде пациентов больниц и домов престарелых: живы они или мертвы. Ученейшие раввины спорят о том, что считать моментом смерти — смерть мозга или окончательную остановку сердца? Допустима эвтаназия или нет? И если допустима, то в каких случаях? Народный лекарь Богомол, воплощавший в «Золотом Ключике» здравый смысл и полагавший, что пациент либо жив, либо мертв, и третьего не дано, оказался не прав: между жизнью и смертью расположилось серое поле и перейти его непросто.
Переход к неклассическому идеалу рациональности, предполагающему неизбежность этого поля, и отказ от бинарного мышления, подобен переходу от черно-белой фотографии к цветной. И переход этот небезобиден. Знавшие дело Алексей Герман и Юрий Рост, предпочитали черно-белое изображение цветному, говоря о том, что цвет на картинке отвлекает от главного. Скрытым образом они предполагали, что это главное существует. Уход в серое поле, чреват тотальным моральным релятивизмом. Оказывается, ведь, что ничто окончательно не запрещено и ничто не вполне желательно. Бурный поток ЛГБТ откровений вольготно разливается в сером нравственном поле.
***
Вернемся на менее заболоченную научную почву. Как-то незаметно, исподволь в науке сменился главный романтический герой. Совсем недавно им был физик или математик. В фильме «9 дней одного года» он жертвовал собой ради науки и обещал построить коммунизм, самый манихейский из всех возможных идеалов, где добро победит зло, и все негодяи, буржуи, двурушники, предатели и вообще нехорошие, отрицательные персонажи будут искоренены. Герой современного кино — психолог. Психологические, кушеточные сериалы вытесняют мыльные оперы, детективы и медицинские саги. Среди знакомых мне израильских подростков, одна из самых привлекательных профессий — психология. Кажется, психологов скоро будет больше чем адвокатов и программистов. Физики и математики не осчастливили человечество коммунизмом, психологи не излечат наши души.
Но нам интересны не социология, а философия и логика психологии. Психолог, мыслящей в черно-белой парадигме, профессионально непригоден. Он может быть неплохим парнем/барышней, но хорошее от дурного отличает нетвердо. Психолог par excellence мыслит в поле желательного/нежелательного/не слишком желательного. Сам предмет психологии не определен и размыт. Википедия меланхолически отмечает «Предмет психологии понимается различно в течение истории и с позиции различных направлений психологии. Для современной психологии поиск предмета психологии по-прежнему остаётся актуальным». Хороша наука, в которой самый предмет ее разысканий очерчен заведомо нечетко. Но этот предмет и не может быть определен, в том смысле, в каком привыкли мыслить математик и физик классического стиля. А от наглядных, однозначно интерпретируемых образов психологам необходимо отказаться изначально. Кто ее (кроме Дориана Грея) видел, человеческую душу (психе, ψυχή по-гречески — душа). Психолог работает в поле тех самых пятидесяти оттенков серого, наполняющих человеческую душу. И это и есть мир человека. Он не хорош и не плох этот дивный, новый, не-наглядный новый мир. Этот мир — наш.
Литература
-
Воронель А. В плену свободы, Москва-Иерусалим, 1998, стр. 244-259.
Вигнер Е. Непостижимая Эффективность Математики в Точных Науках, в сборнике «Этюды о симметрии», Москва, Мир, 1971, 182-198.
Беркович Е. Наши в Европе, Советские физики и «революция вундеркиндов», Семь Искусств, №9, 2021.
Zabrodsky H.; Peleg S.; Avnir, D. Continuous symmetry measures. J. Am. Chem. Soc. 1992, 114, 7843–7851.
Левин В. Из истории создания теории нечетких множеств, Семь Искусств, №3 (13), 2021.
Соколик Г. Огненный Лед, Семь Искусств, №6 (43), 2013.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer11/bormashenko/
