(продолжение. Начало в № 10/2021)
Покойный ведущий советский шекспировед академик АН СССР Александр Абрамович Аникст так классифицировал содержание сонетов:
Сонеты, посвященные другу: 1—126
-
Воспевание друга: 1—26
Испытания дружбы: 27—99
Горечь разлуки: 27—32
Первое разочарование в друге: 33—42
Тоска и опасения: 43—55
Растущее отчуждение и меланхолия: 56—75
Соперничество и ревность к другим поэтам: 76—96
«Зима» разлуки: 97—99
Торжество возобновлённой дружбы: 100—126
Сонеты, посвящённые смуглой возлюбленной: 127—152
-
Заключение — радость и красота любви: 153—154
Нас такое тематическое разбиение вполне устраивает, и в дальнейшем мы будем ему следовать. Я не стану приводить все 154 сонета (хотя такое искушение у меня было), потому как этого не выдержал бы и самый выносливый читатель. Буду приводить лишь наиболее типичные, с моей точки зрения, образцы, относящиеся к каждой из перечисленных академиком Аникстом категорий, и сопровождать их кратким обзором комментариев профессора А.Л. Рауза, самонадеянно и во всеуслышание заявившего в своей книге 1973 года о разгадке им всех тайн сонетов. В заключение поделюсь своими соображениями.
Поскольку автор не ожидает, что все его читатели в достаточной степени владеют английским языком, но в то же время не хочет лишать знающих этот язык возможности свериться с оригиналом, текст оригинала будет помещён рядом с переводом на русский. Русских переводов было сделано много, но автор решил остановиться лишь на четырёх, сделанных в разное время М. Чайковским, А. Финкелем, С. Маршаком и С. Степановым. Я буду приводить те переводы, которые представляются мне точнее прочих передающими оригинал, что, конечно, весьма субъективно.
Сонеты о продолжении рода
В англоязычной литературе первые 17 сонетов именуются «procreation sonnets», сонетами о продолжении рода. Любопытно, что академик Аникст их в отдельную группу не выделил. Вот для начала сонеты номер 1 и 3.
1.
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty’s rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed’st thy light’s flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world’s fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak’st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world’s due, by the grave and thee.
От всех творений мы потомства ждём,
Чтоб роза красоты не увядала,
Чтобы, налившись зрелостью, потом
В наследниках себя бы продолжала.
Но ты привязан к собственным глазам,
Собой самим своё питаешь пламя,
И там, где тук, ты голод сделал сам,
Вредя себе своими же делами.
Теперь ещё и свеж ты и красив,
Весны весёлой вестник безмятежный.
Но сам себя в себе похоронив,
От скупости беднеешь, скряга нежный.
Жалея мир, грабителем не стань
И должную ему отдай ты дань.
Перевод А. Финкеля
3.
Look in thy glass and tell the face thou viewest,
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother’s glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime;
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles, this thy golden time.
But if thou live rememb’red not to be,
Die single, and thine image dies with thee.
Вот зеркало. Взгляни и отраженью
Скажи: пора преемника создать,
Иначе ты лишишь благословенья
Мир светлый и неведомую мать.
Где та, чья непорочная утроба
Отвергнет радость понести твой плод?
Где тот, кто хочет быть подобьем гроба
В самолюбви, чтоб прекратить свой род?
Ты отблеск матери, верни ж и ты ей
Апрель её красы. И пусть твой сын
Тебе вернёт назад дни золотые
Твоей весны в дни грустные морщин!
Но коль не хочешь памяти людей,
Умри один с наружностью своей!
Перевод М. Чайковского
Профессор А.Л. Рауз (а у него есть множество предшественников и последователей) полагает, что сонеты «о продолжении рода», да и все сонеты из категории «посвящение другу», адресованы Шекспиром Генри Ризли, графу Саутгемптону. Здесь придётся сделать очередное биографическое отступление и рассказать об этом Генри.
Генри Ризли
Генри Ризли, 3-й граф Саутгемптон (Henry Wriothesley, 3rd Earl of Southampton), 6 октября 1573 — 10 ноября 1624. Семи лет от роду остался без отца. По обычаям того времени был передан под опеку некому лорду. Этот лорд купил у королевы право на распоряжение владениями Ризли и право на его женитьбу, которые позднее за неустановленную сумму переуступил Уильяму Сесилу, лорду Бёрли (William Cecil, 1st Baron, Lord Burghley), ближайшему советнику и доверенному лицу королевы Елизаветы. Тот поселил Генри в своём доме, а в возрасте 12 лет отправил учиться в Кембридж. По окончании учёбы в Кембридже лорд Бёрли стал вести переговоры с матерью Ризли и её отцом о его женитьбе на своей старшей внучке Элизабет Вер. Сам Генри, которому только что исполнилось 16 лет, права голоса не имел. Он мог распоряжаться собой только по достижении совершеннолетия, 21-летнего возраста, в 1594 году. Тогда же он вступал во владение своим состоянием.
Ещё не достигнув совершеннолетия, Ризли стал вращаться в придворных кругах, где считался редким красавцем. Многие поэты посвящали ему свои восторженные сочинения, в том числе Шекспир, но подробнее об этом будет сказано позже. Был забиякой, дрался на дуэлях, участвовал в военном походе под водительством своего старшего друга графа Эссекса, который, как мы помним, женился на вдове Филипа Сидни. Попробовал заседать в Палате лордов, но это ему быстро надоело. Пару лет путешествовал по Европе, но в 1598 году вернулся в Англию, чтобы тайно жениться на своей возлюбленной Элизабет Вернон.
Этой женитьбе предшествовали весьма любопытные обстоятельства. В течение пяти лет, предшествовавших совершеннолетию, Саутгемптон находился под постоянным давлением опекуна, требовавшего от него женитьбы на своей старшей внучке Элизабет Вер. Лорд Бёрли, пользуясь почти неограниченными правами опекуна, заключил брачный договор с отцом невесты (с собственным зятем, мужем своей дочери Эдвардом де Вером, графом Оксфордом), прописав в нём, что в случае отказа от брака Саутгемптон должен будет заплатить штраф в размере 5 тысяч фунтов, что соответствует примерно 1,2 миллиона фунтов 2019 года.
Став совершеннолетним, молодой граф от навязываемого ему брака отказался категорически и бесповоротно. Мстительный опекун лорд Бёрли потребовал выплаты штрафа немедленно и в полном объёме, и Саутгемптон был вынужден пойти на это, взяв деньги в долг под большие проценты. Он вовсе не был женоненавистником и очень хотел жениться на Элизабет Вернон. Он отказывался от женитьбы именно на внучке опекуна. Помимо наличия возлюбленной, тому могла быть и другая веская причина.
Дело в том, что отец несостоявшейся невесты граф Оксфорд незадолго до того публично обвинил свою жену, дочь лорда Бёрли, в супружеской неверности, и заявил, что Элизабет Вер не его дочь. Так ли было на самом деле, неясно, но, вероятно, молодому графу Саутгемптону совсем не улыбалось связать жизнь с особой сомнительного происхождения. Возможно, поэтому лорд Бёрли так наседал на него, требуя на ней жениться, чтобы этим браком радикально поправить шаткое положение опозоренной внучки.
И вообще, этот лорд был весьма предприимчив, старался выгодно пристроить и другую свою внучку, Бриджет, попытавшись выдать её замуж за Уильяма Герберта, старшего сына графини Пембрук, но этот брак не состоялся. Кстати, зять лорда, граф Оксфорд, в юности тоже находился под опекой Бёрли, и тот, видимо, как-то принудил его жениться на своей дочке. В конце концов семейство Веров всё-таки породнилось с Пембруками, когда в 1604 году ещё одна дочь графа Оксфорда, Сьюзен, вышла замуж за Филипа Герберта, младшего сына Мэри Сидни, графини Пембрук. Но это так, к слову.
В начале 1601 года граф Эссекс поднял мятеж против ближайшего круга королевы Елизаветы, в котором активно участвовал и граф Саутгемптон, за что оба были приговорены к смертной казни. Эссексу голову отрубили, а Саутгемптону королева заменила казнь пожизненным заключением в Тауэре, где он и просидел до 1603 года, до её кончины. На свободу он был выпущен новым королём Яковом I.
После этого граф Саутгемптон занялся хозяйством и проявил себя человеком передовых взглядов, насаждал в своих поместьях современные методы земледелия и животноводства, финансировал экспедиции в Новый Свет. Он материально поддерживал многих поэтов, а также труппы актёров, в том числе и ту, в которой играл Шекспир. Сочинительством он, похоже, никогда не занимался.
В 1624 году вместе со старшим сыном Саутгемптон отправился в Соединённые Штаты Нидерландов (как эта страна тогда называлась) воевать с испанцами. Сразу по прибытии к месту службы оба заразились какой-то лихорадкой. Первым скончался сын, а за ним, спустя пять дней, 10 ноября, умер и 3-й граф Саутгемптон.
От графа осталась масса портретов, минимум 14, писаных в разные периоды его жизни. Он явно желал, чтобы как можно больше людей могли насладиться его красотой.
Как уже упоминалось, профессор Рауз, как и многие его предшественники и последователи, в адресате шекспировских сонетов видели графа Саутгемптона. Профессор Рауз был настолько уверен в этом, что писал: «Как ни досадно, но читатели так и не увидели, что сонеты написаны из чувства долга поэта перед патроном. С начала и до конца, на протяжении множества сонетов видно, насколько важны отношения между поэтом и патроном. Всё основывается именно на этом» [Rowse 1973a].
Среди наиболее, на мой взгляд, ярких его предшественников конца XIX — начала XX веков отмечу двоих — сэра Сидни Ли (Sir Sidney Lee) и госпожу Шарлотту Кармайкл Стоупс (Charlotte Carmichael Stopes). Заодно они послужат хорошей иллюстрацией метода рассуждений шекспироведов.
* * *
Сэр Сидни Ли (1859–1926) был действительно велик. Он был одним из крупнейших знатоков Англии эпохи Возрождения, издал массу работ по истории, много лет редактировал Национальный биографический словарь, для которого написал более 800 статей. Многие сведения о персонажах этого повествования почерпнуты из его трудов. Да и рыцарский титул он получил в 1911 году за свою литературную деятельность. Нужно было быть выдающимся человеком, чтобы урождённому Соломону Лазарусу Леви стать сэром в Великобритании начала XX века. Я его очень уважаю.
Сэр Сидни много занимался и Шекспиром. Сначала он написал обширную статью о Шекспире для Национального биографического словаря, а потом, в 1898 году, превратил её в полномасштабную биографию великого барда, сразу ставшую классической. К 1905 году она выдержала уже пять изданий.
В редактируемом им многотомном словаре сэр Сидни уделил несколько страниц и графу Саутгемптону, как патрону Шекспира. Сэр Сидни полагает, что юный граф ещё до достижения совершеннолетия начал материально помогать многочисленным поэтам-современникам, а те в благодарность стали нижайше посвящать ему свои сочинения.
Посвящений действительно была масса. Но тому можно найти и иное толкование. Юный граф стал появляться при дворе лет в семнадцать, своей красотой обратил на себя благосклонное внимание королевы Елизаветы и был взят под покровительство её тогдашним фаворитом графом Эссексом. Так почему вечно ищущим спонсора поэтам было не осыпать юношу восхвалениями? Конечно, пока он не при деньгах, всем распоряжается его опекун, который выдаёт юноше только на карманные расходы, но ведь скоро Генри Ризли станет графом, достигнет совершеннолетия и будет обладать большими богатствами. Может, он тогда вспомнит про своих восторженных поэтов-поклонников и отблагодарит их?
В подтверждение своих взглядов Сэр Сидни приводит следующую историю, вычитанную им в одной из первых, по его выражению, «адекватных» биографий великого барда, написанной английским литератором Никласом Роу (Nicholas Rowe, 1674–1718). Тот ссылается на информацию, предоставленную другим английским литератором Уильямом Давенантом (William Davenant, 1606–1668). Давенант уверял, что он, якобы хорошо знавший Шекспира, слышал о том, что однажды граф Саутгемптон выдал барду тысячу фунтов [более 200 тыс. современных фунтов], чтобы тот совершил задуманную сделку. «Великая и поразительная по любым временам щедрость», с умилением цитирует Давенанта сэр Сидни Ли.
Поскольку эта история иногда встречается в жизнеописаниях Шекспира, на ней стоит остановиться подробнее. Во-первых, Уильям Давенант был весьма колоритной, но сомнительной личностью. Он уверял, что был то ли крёстным сыном великого драматурга, то ли его настоящим биологическим сыном. Никаких подтверждений тому, конечно, нет. Во-вторых, в год кончины Шекспира Давенанту было всего десять лет. В-третьих, Давенант скончался за шесть лет до рождения Роу, так что это предание могло дойти до Роу только через вторые руки. В-четвёртых, когда был сделан дар, не указывается. Вряд ли это могло произойти до совершеннолетия графа, так как скуповатый опекун просто не дал бы ему такие большие деньги. Если же это произошло после достижения совершеннолетия, об этом должны были бы сохраниться записи в расходной книге, которую вёл каждый управляющий. Никаких сведений об этом нет. Можно было бы высказать ещё несколько сомнений, но хватит и этих.
Сэр Сидни считал графа Саутгемптона, хотя и похотливым, но высокообразованным и начитанным человеком. В качестве примера он сообщает о том, что ближе к концу жизни граф преподнёс в дар Кембриджскому университету собрание книг и рукописей ценой примерно в 360 фунтов. Возможно, это был поступок мецената, а возможно, и человека, избавлявшегося от ненужного хлама.
Как честный историк, сэр Сидни, в тех случаях, когда не хватает данных, непременно использует выражения типа «представляется», «видимо», «вероятно», «есть основания полагать» и пр. Его последователи часто ссылаются на уважаемого историка и охотно пользуются его текстами. К сожалению, они нередко опускают эти осторожные вводные слова и просто пишут что-то вроде: «как установил сэр Сидни», «по словам сэра Сидни» и тому подобное, в результате чего у читателя создаётся впечатление о наличии фактов, твердо установленных историками, что, увы, не всегда так.
Примечательна и некоторая избирательность в подаче материала. Так, например, сэр Сидни ни словом не упоминает о попытках опекуна, лорда Бёрли, заставить юного Генри Ризли жениться на своей внучке. Не говорит он ничего и о заплаченном графом штрафе за отказ выполнить его требование. Такую мелочь как пять тысяч фунтов, огромные по тем временам деньги, щедрый сэр Сидни решил проигнорировать.
Госпожа Шарлотта Стоупс (1840–1929) — известная шекспироведка. Её перу принадлежат с полдюжины книг, посвящённых разным аспектам творчества Шекспира; она же являлась и редактором одного из изданий сонетов. Вот что она писала в предисловии к своей книге Жизнь Генри, третьего графа Саутгемптона, патрона Шекспира [Stopes 1922].
«Должна сознаться, что я начала искать материалы для этой книги не ради жизнеописания Саутгемптона, а в надежде узнать что-то новое о Шекспире. К сожалению, эта надежда не оправдалась. Саутгемптон не вёл дневника, не изливал душу в откровенных письмах. Под его именем не опубликовано ни одно стихотворение, ни одно сочинение. Лишь очень немногие корреспонденты сохранили его письма».
Из книги Стоупс следует образ драчуна, дуэлянта, задиры, вояки, человека очень далёкого от литературы, весьма делового, более всего озабоченного получением королевского патента на освоение Нового Света и личным обогащением за счёт его колонизации, где основанная им с приятелями компания «Виргиния» собиралась добывать золото. Первые экспедиции, вернувшиеся из будущих Соединённых Штатов Америки, доносили, что золота там больше, чем меди, а мехов столько, что их не увезти.
Госпожа Стоупс не согласна с тем, что граф Саутгемптон был похотлив, она не нашла тому никаких подтверждений. Единственным же возможным кандидатом на роль адресата сонетов она видит только его. Как она витиевато выразилась: «Переплетённые нити, на которые нанизаны жемчужины шекспировской мысли, идеально соответствуют как его биографии, так и автобиографии. Эти нити сплетены так, что подходят только к Генри, третьему графу Саутгемптону» [Stopes 1922]. По её мнению, только он был белокурым (fair) адресатом сонетов, хотя она, англичанка, не могла не знать, что это слово может также означать «красивый», «привлекательный» и пр. Кстати, на портретах граф выглядит скорее шатеном, чем блондином.
Об истории с выплатой Шекспиру графом Саутгемптоном тысячи фунтов Шарлотта Стоупс не упоминает ни словом. Она, как всякий шекспировед, знала об этой легенде, но решила её не упоминать, видимо, сочла недостоверной, раз не нашла в бумагах графа никаких тому подтверждений. Иначе обязательно об этом написала бы.
То, что уважаемая Шарлотта Стоупс, самым тщательным образом изучившая жизнь графа Саутгемптона и не нашедшая в ней ни малейших намёков на связь с великим бардом, всё же называет его «патроном Шекспира», можно объяснить только её фанатичной, слепой шекспироведческой верой. А вся её книга объёмом 580 страниц опубликована лишь потому, что раз уж собрано столько материала, то почему его не издать, не пропадать же добру.
Это отступление получилось довольно длинным, но, надеюсь, полезным, так как оно демонстрирует, как тщательно нужно проверять данные часто противоречащих друг другу исторических источников.
* * *
В середине июня 1593 года в Лондоне выходит в свет поэма Венера и Адонис. На титульном листе стоит имя никому не известного до того автора сего сочинения — Уильяма Шекспира. Поэме предшествует посвящение графу Саутгемптону в виде письма, которое стоит воспроизвести целиком.
Его милости Генри Райотсли,
герцогу Соутемптону,
барону Тичфильду.
Ваша милость,
Я сознаю, что поступаю очень дерзновенно, посвящая мои слабые строки вашей милости, и что свет меня осудит за соискание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна; но если ваша милость подарит мне своё благоволение, я буду считать это высочайшей наградой и даю обет употребить всё моё свободное время и неустанно работать до тех пор, пока не создам в честь вашей милости какое-нибудь более серьёзное творение. Но если этот первенец моей фантазии окажется уродом, я буду сокрушаться о том, что у него такой благородный крестный отец, и никогда более не буду возделывать столь неплодовитую почву, для того чтобы снова не собрать столь плохой жатвы. Я предоставляю это мое детище на рассмотрение вашей милости и желаю вашей милости исполнения всех ваших желаний на благо мира, возлагающего на вас свои надежды.
Покорный слуга вашей милости
Вильям Шекспир.[1]
В основу поэмы положено сочинение древнеримского поэта Овидия Метаморфозы (им в юности зачитывался наш Пушкин). Богиня любви Венера встречает прекрасного юношу Адониса и влюбляется в него. Но Адонису нет до неё дела, его интересует только охота. Венера пускается на всякого рода ухищрения, чтобы завлечь возлюбленного, но безуспешно. В конце концов она обманом вырывает у него поцелуй, и умоляет перестать охотиться, потому как ей было видение, что он погибнет. Адонис её игнорирует, отправляется на охоту и погибает, сражённый диким вепрем. Безутешная Венера рыдает, потому как любви сопутствуют коварство, опасения и тоска.
Поэма довольно длинная, в ней 1194 строки. Она сразу стала пользоваться успехом, как считают некоторые литературоведы в основном потому, что пронизана откровенной эротикой.
Ободрённый таким успехом Вильям бросается писать следующую поэму «Обесчещенная Лукреция», которая выходит в 1594 году, и снова с аналогичным униженным посвящением графу Саутгемптону. Эта поэма основывается на сочинениях того же Овидия и древнеримского историка Тита Ливия. Действие её происходит в древнем Риме. Солдат Коллатин с восхищением описывает приятелю Тарквину свою жену, целомудренную красавицу Лукрецию. Тарквин решает провести с ней ночь, и, несмотря на сопротивление, насилует её. Лукреция рассказывает обо всем мужу, называет имя преступника и закалывается. Возмущённые граждане под водительством Брута навечно изгоняют Тарквина и его семью из своего города.
Эта поэма ещё длиннее — в ней 1855 строк. Она тоже сразу стала пользоваться значительной популярностью, хотя в ней эротики было поменьше.
На мой взгляд, поэмы эти весьма средние, подражательные и написаны с явным намерением угодить вкусам публики того времени. Но поскольку там стоит имя Шекспира, их автоматически принято причислять к шедеврам. К слову, некоторые считают, что на самом деле эти поэмы написал Кристофер Марло.
Совсем недавно, в 2018 году, известная шекспироведка Клэр Асквит (Clare Asquith), кстати графиня Оксфорд и Асквит, опубликовала книгу, озаглавленную Шекспир и сопротивление [Asquith 2018]. Оказывается, ранние поэмы Шекспира пользовались популярностью не по причине их эротического содержания, а потому что в них он призывал бороться с гнётом Тюдоров. В поэмах современники якобы находили «детальный исторический анализ, который оправдывал бунт против Тюдоров и даже прямо к нему призывал». Рецензенты были в восторге от такого революционного подхода к поэмам Шекспира. Вот как выразился один из них: «Шекспир должен был испытывать те же чувства, что и русские писатели в тисках коммунистического террора, и так же как они, он не мог выражать свои взгляды открыто».
* * *
Но вернёмся к профессору Раузу. Видимо, он предполагал, что юный граф, которому в годы написания этих поэм было, соответственно, 20 и 21 год, по их прочтении должен был заключить, что нечего противиться притязаниям женщины, иначе можно плохо кончить, и что верная жена — сокровище. Если учесть, что в то время Саутгемптон находился под давлением лорда Бёрли, требовавшего от него жениться на свой внучке, то возникает подозрение, что сам лорд и заказал безвестному автору эти поэмы с непременным требованием посвятить их юному графу (если только их не написал Марло, прикрывшись псевдонимом «Шекспир»). Бёрли был состоятельным человеком и вполне мог отвалить за поэмы кругленькую сумму. Именно так реальный стратфордский мещанин Шакспер, «одолживший» своё слегка изменённое имя, мог получить первоначальный капитал, позднее позволивший ему стать пайщиком актёрской труппы. Над происхождением этого капитала шекспироведы ломают голову по сей день.
Профессор Рауз полагает, что поэмы пришлись по душе молодому графу, тот одарил автора по заслугам, стал его покровителем, а позднее, возможно, и ввёл в свой дом. Однако посмотрим на ситуацию глазами графа. Он изо всех сил сопротивляется домогательствам своего опекуна, а тут вдруг появляется некий неведомый сочинитель, который обиняками, аллегорическими поэмами, уговаривает его не противиться судьбе, уготованной ему другими. Мне кажется, граф должен был бы возмутиться таким вторжением в свою частную жизнь непрошеного и совершенно постороннего «доброжелателя», но уж никак не осыпать его благодеяниями.
Профессор Рауз иного мнения. Он считает, что обласканный Саутгемптоном и очарованный его красотой Шекспир бросает писать поэмы и начинает бомбардировать графа сонетами, воспевающими его прелести. На этом основании он и строит в дальнейшем свою датировку написания сонетов — они якобы писались с 1592 года.
В одном тут профессор прав. Больше «Шекспир» не опубликует ни одной поэмы, не считая небольшой Жалобы влюблённой, напечатанной в сборнике 1609 года сразу после сонетов. О ней у нас будет отдельный подробный разговор.
Строго говоря, логический переход от посвящения поэм Саутгемптону к нему как к герою сонетов весьма шаток. Он по сути основывается только на том, что юный граф был красавцем. Вот и всё, других оснований нет. Но профессор Рауз, как и многие другие, твердо убеждён в том, что раз Шекспир посвятил две свои поэмы Саутгемптону, то и в сонетах речь обязательно должна идти о нём.
* * *
В дальнейшем я постараюсь показать, что и написаны сонеты не Шекспиром, и адресованы они не Саутгемптону. Я намерен убедить читателя в том, что по крайней мере часть сонетов, в частности те, где речь идёт о «продолжении рода», написаны Мэри Сидни Герберт, графиней Пембрук. И тут самое время рассказать о ней.
Мэри Сидни Герберт
Мэри Герберт, урождённая Сидни, графиня Пембрук (Mary Herbert, née Sidney, Countess of Pembroke), 27 октября 1561 — 25 сентября 1621. Она считалась второй после королевы наиболее образованной женщиной Англии.
Родилась в аристократической, хотя и сильно обедневшей семье. У Мэри были три сестры и три брата, из которых нам особенно интересны старший — Филип (1554–1586), о нем уже шла речь выше, и младший — Роберт (1563–1626).
В детстве она много времени провела при дворе, так как её мать была фрейлиной и доверенным лицом королевы. Образование она получила дома, где её обучили классическим и современным языкам, музыке, танцам и хорошим манерам. Она была близка со старшим братом, с которым делила страсть к литературе, в особенности к стихосложению.
Графиней Пембрук Мэри стала в 15 лет, в 1576 году, когда её выдали замуж за немолодого, уже дважды овдовевшего сэра Генри Герберта, 2-го графа Пембрука (1538?–1601), старше её лет на 25. Многие исследователи полагают, что брак не был счастливым. У Мэри было четверо детей — два сына и две дочери. Старший сын Уильям, по моему мнению, являлся адресатом сонетов, написанных его матерью. О нём речь пойдёт отдельно.
Вместе со старшим братом Филипом Сидни Мэри взялась за перевод 150 псалмов, 43 из которых успел перевести Филип. Остальные псалмы перевела Мэри, причём литературоведы отмечают удивительное разнообразие её стилей и форм. Есть основания полагать, что она переводила прямо с древнееврейского. Писать и переводить она продолжала до конца жизни. Некоторые её сочинения были позднее изданы, см., например, [Herbert 2005], но многое до нас, видимо, не дошло, так как оба дома, в которых она жила, полностью сгорели.
В зрелом возрасте Мэри стала позволять себе чудачества, дозволявшиеся только мужчинам. Так, например, она развлекалась стрельбой из пистолета, играла в карты, проводила химические опыты, пытаясь получить философский камень, и даже курила табак.
Скончалась Мэри Сидни, графиня Пембрук, от оспы, чуть-чуть не дожив до 60 лет. Захоронена в фамильном склепе Пембруков в соборе города Солсбери.
О Мэри Сидни на Западе написано довольно много. Из биографий стоит упомянуть книгу Фрэнсис Янг [Young 1912] и Маргарет Ханней [Hannay 1990]. Имеется также книга американской исследовательницы Робин Уильямс [Williams 2019], в которой она проводит мысль о том, что Мэри Сидни была автором или соавтором многих «шекспировских» пьес, а также сонетов. Из её книги и краткой переписки с ней стало ясно, что Робин полагает, будто Мэри писала сонеты своему любовнику, её лечащему врачу сэру Листеру.
Однако вернёмся к сонетам. Профессора Рауза нисколько не смущает, например, фамильярность обращения на «ты» (thee), совершенно недопустимая в отношениях безродного мещанина с высокородным аристократом, как не смущает и обвинение в самолюбовании, нарциссизме, что довольно оскорбительно. Упоминание апреля в сонете 3 Рауз почему-то расценивает как любезность Шекспира по отношению к матери юного графа.
Продолжим цитирование.
5.
Those hours that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell
Will play the tyrants to the very same,
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there,
Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o’ersnowed and bareness every where:
Then were not summer’s distillation left
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty’s effect with beauty were bereft,
Nor it nor no remembrance what it was.
But flowers distilled, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создаёт для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.
Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва и белый плащ на ней.
И только аромат цветущих роз —
Летучий пленник, запертый в стекле, —
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.
Свой прежний блеск утратили цветы,
Но сохранили душу красоты!
Перевод С. Маршака
На мой взгляд, это один из лучших сонетов, может быть потому, что в нем нет постоянного требования оставить потомство, а есть лишь грусть по неизбежному увяданию красоты. Профессор Рауз видит в нем аллюзию на поэму Филипа Сидни Аркадия, посвящённую его сестре Мэри Сидни и позднее отредактированную и изданную ею. Странным образом профессор находит в сонете также намёк на второй брак матери Саутгемптона, заключенный в мае 1594 года. Вот к каким ухищрениям ему приходится прибегать, чтобы подтвердить свою версию.
Мне же представляется, что эти два сонета, как и все из первых семнадцати, были написаны Мэри Сидни ближе к концу 1590-х годов или в начале 1600-х, когда её старший сын Уильям стал появляться при дворе. Родился он в апреле 1580 года (возможно, именно этот апрель и имеется в виду в третьем сонете, ведь именно тогда молодая 19-летняя мать любовалась своим первенцем), и годам к 17 стал очень красивым юношей, на которого заглядывались и прочили в мужья своим дочерям многие благородные отцы и мамаши.
В первом сонете в явном виде упоминается слово «наследник», ведь нужно было заботиться о том, чтобы не заглох род. Это было особенно актуально для семейства Пембрук, потому как первые два брака мужа Мэри оказались бездетными. Отсюда и её понятные радость и гордость , что она смогла произвести на свет наследника, который, в свою очередь, должен заняться продолжением рода.
Мне было очень приятно обнаружить, что кто-то лет за сто с лишним до меня тоже обратил внимание на упоминание месяца рождения первенца Мэри Сидни, и связал это упоминание именно с ней. Я прочёл об этом в отличной подробной биографии Мэри, принадлежащей перу английской исследовательницы начала XX века Фрэнсис Янг [Young 1912]. С некоторым удивлением она пишет о «поразительном утверждении», сделанном неким автором, но отметает его как беспочвенное. Ссылку на сочинение неведомого автора Янг тоже не привела, а потому найти своего возможного предшественника мне удалось не сразу.
Скорее всего, им был видный американский шекспировед Ричард Грант Уайт (Richard Grant White), с 1857 по 1865-й год руководивший подготовкой к печати 12-томного издания произведений Шекспира в США. В предисловии к этому изданию он писал по поводу сонетов «о продолжении рода» за номерами 1–17: «Трудно вообразить себе причины, которые вызвали бы к жизни эти поэтические обращения. Вот если бы с ними обращалась мать, в этом не было бы ничего странного; понятно, что она страстно желала бы наконец увидеть прекрасных детей её собственного прекрасного отпрыска. Желание иметь внуков и любить их иногда преобладает над материнскими чувствами. Но я высказываю эту мысль без достаточной убеждённости».
А британский шекспировед конца XIX века Томас Тайлер (Thomas Tyler) предположил, что первые 17 сонетов Шекспиру заказала Мэри Сидни, как назидание своему беспутному сыну Уильяму Герберту. Она же, по его мнению, и расположила сонеты в издании 1609 года по своему разумению.
Казалось бы, Уайту и Тайлеру оставалось сделать последний шаг — заявить, что по крайней мере первые 17 сонетов написала сама Мэри, но нет, они на это не решились. А жаль. Придётся проводить эту мысль мне, но, увы, без авторитета и репутации этих именитых учёных мужей.
8.
Music to hear, why hear’st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
Why lov’st thou that which thou receiv’st not gladly,
Or else receiv’st with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tund sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear;
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire, and child, and happy mother,
Who all in one, one pleasing note do sing;
Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee, ‘Thou single wilt prove none.’
Ты — музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?
Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?
Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, —
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.
Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти!
Перевод С. Маршака
Комментируя этот сонет, профессор Рауз безапелляционно заявляет, будто общеизвестно, как высоко ценил музыку Шекспир (откуда это известно, он не поясняет), а вот юный Саутгемптон относился к ней «амбивалентно».
Здесь снова отчётливо звучит требование обзавестись потомством.
10.
For shame deny that thou bear’st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lov’st is most evident;
For thou art so possess’d with murd’rous hate,
That ‘gainst thyself thou stick’st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire:
O change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь,
Что ясно всем — живёшь ты, не любя.
Свой лютый враг, не зная сожаленья,
Ты разрушаешь тайно день за днём
Великолепный, ждущий обновленья,
К тебе в наследство перешедший дом.
Переменись — и я прощу обиду,
В душе любовь, а не вражду пригрей.
Будь так же нежен, как прекрасен с виду,
И стань к себе щедрее и добрей.
Пусть красота живёт не только ныне,
Но повторит себя в любимом сыне!
Перевод С. Маршака
Очень характерный сонет, в котором автор переходит на личности. Это отмечает и профессор Рауз, указывающий, что тон становится более интимным и обидчивым. Такой тон, по его мнению, подчёркивает растущую влюблённость автора в юного графа. Профессор полагает, что отчаявшаяся заставить жениться Саутгемптона мать обратилась за помощью к Шекспиру.
Ну не могла высокородная графиня вовлекать в столь деликатное семейное дело какого-то безродного и безвестного в то время версификатора! Это противоречит элементарной логике и здравому смыслу. Да и вообще, какое было дело молодому графу до того, простит его этот настырный мещанин из Стратфорда или нет.
По моему мнению, дело обстояло иначе. В 1601 году скончался муж Мэри Сидни 2-й граф Пембрук и титул третьего графа перешёл к её старшему сыну Уильяму, который как раз достиг совершеннолетия, когда ему исполнился 21 год. А что же сын? Он в то время очаровывал всех при дворе своей внешностью, изящными манерами и вновь приобретённым титулом. Судя по приведённому Фрэнсис Янг его письму, юный наследник отнёсся к смерти отца весьма прохладно, даже безучастно. Он был занят только собой.
Мать пыталась наставить его на путь истинный, напоминая, что теперь на нём лежит ответственность за доброе имя семьи, полученное им в наследство вместе с титулом. И она уж точно могла обижаться на сына за его временами безобразное поведение, но была готова и простить, если тот одумается и переменится к лучшему. Ну и, конечно, Мэри снова напоминает ему о необходимости завести себе сына.
13.
O that you were your self! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live;
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give:
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Your self again after yourself’s decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter’s day
And barren rage of death’s eternal cold?
O, none but unthrifts: dear my love, you know
You had a father, let your son say so.
Возлюбленный мой, будь самим собою!
Ты — это ты, но лишь покуда жив.
Со смертью надо быть готовым к бою,
Наследнику свой облик одолжив.
Все прелести тобой в аренду взяты,
Так пусть бессрочной будет, и тогда
Самим собою станешь навсегда ты,
Живым в прекрасном сыне навсегда.
Губя сей дом прекрасный, неужели
Останешься беспечным богачом?
Ведь в этом доме зимние метели
И вечный холод смерти нипочем.
Сказать «имел отца я» кто откажет?
Ты говорил, так пусть и сын твой скажет.
Перевод С. Степанова
Приводимый перевод ближе всех к оригиналу, но и в нём С. Степанов употребляет возвышенное слово «возлюбленный». Можно, конечно, и так, но в оригинале сказано проще: «любимый мой» или «любовь моя». Именно так и должна была обращаться мать к сыну, в очередной раз уговаривая его обзавестись потомком. И снова она упоминает о «доме», то есть о роде, которому нельзя дать заглохнуть.
14.
Not from the stars do I my judgment pluck,
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or seasons’ quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive
If from thy self to store thou wouldst convert:
Or else of thee this I prognosticate,
Thy end is truth’s and beauty’s doom and date.
Я не по звёздам мыслю и сужу;
Хотя я астрономию и знаю,
Ни счастья, ни беды не предскажу,
Ни засухи, ни язв, ни урожая.
И не могу вести я счёт дождям,
Громам, ветрам, сулить счастливый жребий,
Предсказывать удачу королям,
Вычитывая предвещанья в небе.
Все знания мои в твоих глазах,
Из этих звёзд я черпаю сужденье,
Что живы Правда с Красотой в веках,
Коль ты им дашь в потомстве продолженье.
Иначе будет час последний твой
Последним часом Правды с Красотой.
Перевод А. Финкеля
В очередном сонете о продолжении рода Мэри прибегает к астрономии, в которой, судя по её биографиям, она действительно неплохо разбиралась. Профессор Рауз не в состоянии объяснить, откуда Шекспир мог почерпнуть познания в астрономии. Он предлагает считать, что тот позаимствовал их из сочинений Филипа Сидни, старшего брата Мэри.
Я не стал приводить последние сонеты о продолжении рода под номерами с 15 по 17, потому что они довольно тривиальны и однообразны. Однако пора подвести предварительные итоги, хотя бы этого цикла.
* * *
Профессор Рауз последовательно проводит мысль о том, что восхищённый прелестью Саутгемптона и влюблённый в него Шекспир постоянно уговаривает юного графа оставить свою красоту в потомках. Мы уже видели, что при тогдашних (1592–1594 годов) обстоятельствах Саутгемптона, наотрез отказывавшегося жениться на навязываемой ему особе, такие настояния могли вызвать у него только раздражение, а то и гнев. Будь я на месте графа, я бы послал такого непрошеного назойливого советчика куда подальше, а отнюдь не стал бы давать ему деньги для продолжения его неуместного творчества.
Влюблённость 30-летнего Шекспира в 20-летнего юношу представляется профессору вполне естественной, что неудивительно, учитывая его собственную ориентацию. А.Л. Рауз был геем, и не особо это скрывал, хотя в его времена гомосексуализм считался преступлением, каравшимся тюремным заключением или принудительным лечением. Профессор также не видит ничего необычного в обращении Шекспира к графу на «ты», полагая это поэтическим приёмом, и правда принятым в ту пору.
Меня аргументация профессора не убеждает. Сквозь стихи явственно проступают две личности — обожающей сына экзальтированной матери и эгоистичного, самовлюблённого и беспутного молодого балбеса. Как раз в то время — летом 1600 года — Уильям спутался с любимой фрейлиной королевы Мэри Фиттон, а после того как она в положенный срок родила ему сына отрёкся от них обоих. Жениться он наотрез отказался. Сохранилось письмо отца этой Мэри, в котором тот упрекал Уильяма в полном бездушии и отсутствии раскаяния и сочувствия.
Правда, и Мэри Фиттон не была такой уж невинной овечкой. Историки раскопали на неё немало компромата. Двумя годами старше Уильяма, она имела репутацию особы весьма привлекательной, доступной и склонной к авантюрам. Потому не исключено, что это она решила таким проверенным способом заполучить себе богатого и знатного мужа. Но как бы то ни было, основная кара пала на Уильяма, хотя и Мэри пришлось недолго посидеть в тюрьме. Аморалки в своём узком кругу королева не терпела.
Отсидев месяц за решёткой и будучи отлучён от двора (что во времена королевы Елизаветы было для знати высшей мерой наказания, не считая усекновения головы, но оно полагалось лишь за государственные преступления), молодой граф уединился в ненавистном ему сельском поместье матери, где между ними наверняка происходили размолвки, а ей очень хотелось, чтобы он продолжал любить её. Отсюда и надежды на взаимность и буквально вымогательство ответной любви.
Вполне вероятно, что Мэри Сидни осознавала и свою вину. Ведь это она с самого раннего детства баловала первенца, восхищалась его красотой, всё ему позволяла и тем самым его испортила. Не стихами же теперь пытаться изменить его исковерканную натуру. Не знаю, показывала ли мать ему свои сонеты. Она не могла не понимать, что такими увещеваниями его не исправить. Писались они для себя, чтобы излить душу.
К этому циклу примыкают и сонеты с номера 18 по 26. В них продолжается воспевание адресата, но уже без настоятельных явных призывов к продолжению рода. Привожу один из самых известных и удачных, просто для удовольствия, из-за его изящества.
18.
Shall I compare thee to a summer’s day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer’s lease hath all too short a date;
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimmed;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature’s changing course untrimmed:
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou ow’st,
Nor shall Death brag thou wand’rest in his shade,
When in eternal lines to time thou grow’st.
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Сравню ли с летним днём твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше!
То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода.
Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа.
А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень —
Ты будешь вечно жить в строках поэта.
Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор!
Перевод С. Маршака
Никак нельзя обойти вниманием сонет номер 20, один из самых противоречивых и двусмысленных, который каждый интерпретировал в меру своей испорченности. В Сети можно найти, например, такое толкование.
«Сонет 20 исследует границы между мужской и женской сексуальностью и является одним из самых радикальных сонетов Шекспира. Он обращён к так называемому прекрасному юноше — реальному или вымышленному другу поэта, личность которого не установлена по сей день. В нём также имеются ссылки на сексуальность и природу сексуального влечения». Вот этот сонет.
20.
A woman’s face with Nature’s own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman’s gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women’s fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men’s eyes and women’s souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women’s pleasure,
Mine be thy love and thy love’s use their treasure.
Твой женский лик — Природы дар бесценный
Тебе, царица-царь моих страстей.
Но женские лукавые измены
Не свойственны душе простой твоей.
Твой ясный взгляд, правдивый и невинный,
Глядит в лицо, исполнен прямоты;
К тебе, мужчине, тянутся мужчины;
И души женщин привлекаешь ты.
Задуман был как лучшая из женщин,
Безумною природою затем
Ненужным был придатком ты увенчан,
И от меня ты стал оторван тем.
Но если женщинам ты создан в утешенье,
То мне любовь, а им лишь наслажденье.
Перевод А. Финкеля
В комментарии к этому сонету профессор Рауз приходит к выводу о том, что Шекспир не был геем, и его любовь к Саутгемптону была чисто платонической, поэтической. Шекспира пленяла женственность его облика, и не более того.
Ориентация Шекспира меня не интересует, поскольку, по моему мнению, сонеты писал не он, а потому любопытно разобраться, что же имела в виду Мэри Сидни. Мне кажется, что ответ нужно искать во временах её молодости, вскоре после рождения первенца.
Восторженная мать любовалась своим ребёнком-ангелочком. Она обряжала его как куклу, играла с ним как с куклой, он был её полной собственностью, неотрывной частью её самой. Но потом сын рос, рос и вырос. И оказалось, что это взрослый мужчина, который без разбора пользовался своим «придатком», «чрезмерно увлекался женщинами и пускался во всякого рода непотребства» (как свидетельствовал современник). Вот он и стал оторван от матери, перестал быть её собственностью. С этим ничего не поделаешь, пусть уж будет так, пусть он создан в утешение женщинам, но пусть им достаётся лишь наслаждение, а ей, по-прежнему, его любовь.
Вполне возможно, что сонет был написан после или в разгар истории с Мэри Фиттон, с которой Уильям имел связь, а потом бросил.
Настало время поближе познакомиться и с обожаемым сыном Мэри Сидни.
Уильям Герберт
Уильям Герберт, 3-й граф Пембрук (William Herbert, 3rd Earl of Pembroke), старший сын Мэри Сидни, 8 апреля 1580 — 10 апреля 1630. Его крёстной матерью была королева Елизавета. Получил отличное домашнее образование благодаря лучшим наставникам, нанятым матерью. Два года обучался в Оксфордском колледже, где в 1593 году получил эквивалент нашего аттестата о среднем образовании. Примерно в 1598 году стал появляться при дворе, поражая всех красотой, остроумием и изящным обхождением.
В 1600 году соблазнил одну из любимиц королевы, фрейлину Мэри Фиттон (Mary Fitton), которая родила сына, тут же скончавшегося. Королева устроила дознание, Уильям во всём признался, но жениться наотрез отказался, из-за чего месяц просидел в тюрьме и был отлучён от двора. В следующем году скончался его отец, и титул графа перешёл к Уильяму. Он пытался получить разрешение королевы на выезд из страны, но ему было отказано.
После восшествия на престол в 1603 году короля Якова I юный 3-й граф Пембрук снова стал появляться при дворе. В 1604 году Уильям женился на Мэри Толбот (Mary Talbot), богатой, малопривлекательной дальней родственнице и ровеснице, которая родила ему двух сыновей, но оба умерли в младенчестве. Две их девочки выжили.
При Якове I занял несколько выгодных должностей, что сделало его одним из самых высокооплачиваемых придворных. Поговаривали, что Уильям был любовником королевы Анны, жены Якова I, и что королева немало поспособствовала его возвышению при дворе, где в 1615 году он стал лорд-камергером. Активно участвовал в политической жизни, был членом Парламента. В 1617 году назначен канцлером, по-нашему, ректором Оксфордского университета, где его именем был назван один из колледжей. Этот колледж существует по сей день. Перед его библиотечным зданием стоит статуя Уильяма в полный рост.
В 1623 году они с братом Филипом участвовали в издании знаменитого Первого Фолио, собрания пьес Шекспира. Видимо, они его профинансировали, за что в посвящении были названы «великолепной парой братьев». Уильям писал и сам, в том числе сонеты, и поддерживал многих поэтов и актёров. Его почитали как щедрого мецената, посвятили ему немало панегириков, а после смерти издали сборник его сонетов.
Скончался Уильям скоропостижно, у себя дома, 10 апреля 1630 года, «от апоплексического удара, поразившего его после обильного и весёлого ужина». Видимо, уж очень бурно он отметил своё 50-летие. Существует предание, что помощник его матери по химической части напророчил Уильяму смерть по достижении 50-летнего возраста. Упокоился он в фамильном склепе Пембруков в соборе города Солсбери.
Очень любопытен и сонет 21, который заслуживает подробного разбора.
21.
So is it not with me as with that Muse,
Stirred by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use,
And every fair with his fair doth rehearse,
Making a couplement of proud compare
With sun and moon, with earth and sea’s rich gems,
With April’s first-born flowers, and all things rare
That heaven’s air in this huge rondure hems.
O let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother’s child, though not so bright
As those gold candles fixed in heaven’s air:
Let them say more that like of hearsay well,
I will not praise that purpose not to sell.
Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землёй и океаном синим.
Пускай они для украшенья строф
Твердят в стихах, между собою споря,
О звёздах неба, о венках цветов,
О драгоценностях земли и моря.
В любви и в слове — правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рождён,
А не как солнце или месяц ясный.
Я не хочу хвалить любовь мою, —
Я никому ее не продаю!
Перевод С. Маршака
Этот сонет интересен во многих отношениях. Прежде всего, он показывает, насколько важны понимание и интерпретация текста переводчиком. Самуил Яковлевич переводил все сонеты, пребывая в полном убеждении, что их автором является мужчина, а адресованы они женщине. Потому он и сказал: «И я пишу, что милая прекрасна», хотя в оригинале, похоже, стих адресован мужчине.
Далее, он проигнорировал упоминание апреля, когда распускаются только что родившиеся цветы (так в оригинале). Конечно, от переводчика нельзя требовать, чтобы он воспроизводил абсолютно все детали оригинала, в поэтическом переводе это просто невозможно. Однако, ясно, что апрель имеет для автора сонетов особое значение, поскольку упоминается неоднократно. Как уже говорилось, именно в апреле родился первенец Мэри Сидни. И не случайно апрельские цветы названы «first-born», новорожденными, как и её младенец.
В самом начале говорится о том, что некто другой тоже обращается к адресату со своими стихами, тем самым являясь конкурентом автора. Если адресатом был Уильям Герберт, то таких конкурентов было несколько. Многие писали ему стихотворные обращения и панегирики. Одним из них был известнейший в то время поэт Джон Донн. Возможны и другие варианты, о которых мы подробнее поговорим позднее. Здесь же лишь отметим, что Самуил Яковлевич опять-таки подразумевает, что оды пишут женщинам, «раскрашенным богиням».
И последнее. В третьем катрене Маршак ушёл от оригинала весьма далеко. В оригинале уж в который раз упоминается любовь, подобная материнской любви к своему ребёнку, а в переводе это заменено довольно банальной сентенцией о том, что прекрасны «все, кто смертной матерью рождён». Да и солнца с месяцем в оригинале нет. Вместо них «златые свечи неподвижны в небесах». Мне представляется, что этот сонет является одним из серьёзных аргументов в пользу авторства Мэри Сидни.
Дабы излишне не утомлять читателя, я не стану приводить сонет 22, а отмечу лишь, что в нём автор смотрится в зеркало и находит себя старым (по-моему, старой). Профессор Рауз, считающий автором Шекспира и относящий этот сонет к 1592 году, замечает, что Шекспиру тогда было 28 лет, и полагает, что по тогдашним временам то была уже почти старость. Очень сомнительно, чтобы мужчина в самом расцвете лет даже в елизаветинские времена считал себя старым, не достигнув и 30 лет. Правда, многие молодые поэты выставляли себя в стихах стариками. Среди них были, например, А.С. Пушкин, С. Есенин, О. Мандельштам, И. Бродский.
А вот Мэри Сидни могла считать себя почти старушкой. Если полагать, что писала она этот сонет около 1601 года, то ей было уже 40. В те времена по закону девочку можно было выдавать замуж по достижении 12-летнего возраста! Саму Мэри выдали замуж, когда ей только исполнилось 15, так что к сорока годам она вполне могла видеть себя весьма пожилой.
В сонете 23 автор использует образ молодого актёра, от волнения забывшего на сцене свою роль, из чего профессор Рауз тут же радостно делает вывод, что Шекспир так напоминает о своей профессии. Из сонета 24, довольно проходного, стандартного и тривиального Рауз, которому нечего о нём сказать, всё же извлекает суждение о том, что в нём проявляется растущая цивилизованность Шекспира, обживающегося в Лондоне и набирающегося хороших манер в доме Саутгемптона. Для таких выводов нет ни малейшего основания кроме желания любым способом обосновать свою точку зрения.
25.
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes’ favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun’s eye,
And in themselves their pride lies burid,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famousd for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour rasd quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am belovd
Where I may not remove, nor be removd.
Иной счастлив под звёздами вполне,
Имея титул, славу площадную.
Куда скромнее путь назначен мне,
И я предпочитаю честь иную.
Блистает фаворит, что к принцу вхож,
В лучах фортуны греясь величаво,
Но так на маргаритку он похож:
Поблекнет солнце — и поблекнет слава.
Пусть лаврами увенчан генерал,
Но, стоит приключиться пораженью,
Сменяют бранью дружный хор похвал —
Развенчанного предают забвенью.
Любим, люблю — вот все, что я ценю:
Мне не изменят — и не изменю.
Перевод С. Степанова
Этот сонет богат описываемыми событиями, которые требуют обстоятельного комментария. Он должен был очень обрадовать профессора Рауза, потому как вроде бы прямо указывает на низкое происхождение автора. Так и есть. Профессор сразу же отмечает «скромный путь», назначенный автору, после чего переходит к упоминанию о развенчанном полководце.
Далее профессор любезно разъясняет, о каком воине, по его мнению, идёт речь. Он считает, что имеется в виду сэр Уолтер Рэли (Sir Walter Raleigh), прославленный воин, путешественник, завоеватель, шпион, поэт, ловкий придворный, авантюрист и прочее. Мне он особенно симпатичен тем, что сам курил табак и всячески его пропагандировал. Кроме того, он завёз в Европу картофель. Рэли был одним из любимцев королевы Елизаветы пока тайком не женился на её фрейлине. Королева такого самовольства не прощала, и в 1592 году засадила обоих в Тауэр, но через пару месяцев Рэли выпустила, так как он понадобился для оприходования и дележа добра, награбленного английскими пиратами у испанцев. История с его заключением наделала тогда немало шума, почему профессор Рауз и решил, что это о ней упоминает Шекспир, так как ему требовалось подтвердить свою датировку.
Если бы я полагал, что действительно имеется в виду сэр Рэли, то скорее выбрал бы год 1603-й. После кончины в конце марта того года королевы Елизаветы на престол взошёл Яков I, бывший ранее королём Шотландии Яковом VI. Он обвинил Рэли в подготовке заговора с целью его свержения, за что тот был приговорён к смертной казни, и в ожидании её посажен в Тауэр, где и просидел целых 13 лет. Перед выходом на свободу он оставил в камере кисет с табаком и приложенной запиской на латыни: «он был моим верным спутником в самые ужасные времена».
В 1616 году король смягчился и помиловал Рэли, после чего отправил его в Южную Америку искать в испанских колониях легендарное Эльдорадо, при условии, что воевать там с испанцами он не будет, иначе не сносить ему головы. Подчинённый сэра Рэли вопреки приказу всё-таки ввязался в стычку с испанцами, за что покаялся, но прощён Рэли не был и покончил с собой.
Рэли вернулся в Англию, где узнал, что разгневанный король Испании потребовал от Якова I приведения предыдущего приговора в исполнение, что Якову и пришлось выполнить. Сэру Уолтеру Рэли отрубили голову 29 октября 1618 года. Голову забальзамировали и вручили вдове, которая, по слухам, хранила её в бархатном мешочке до самой смерти. А пережила она мужа аж на 29 лет. Вся эта история к сонетам отношения не имеет, но уж больно колоритным персонажем был сэр Рэли, так что захотелось хотя бы немного о нём рассказать.
Однако вернёмся к сонету 25. По моему мнению, Мэри Сидни достаточно насмотрелась при дворе расфуфыренных знатных лордов, купавшихся в отражённом свете королевы, но лишь до тех пор, пока они были в фаворе. Лишившись её благосклонности, они увядали, подобно маргаритке (в оригинале бархатцу). Такой блеск ей был не нужен, у неё было другое предназначение, которому она и следовала.
Мне кажется, что в окружении Мэри был другой человек, более близкий, чем сэр Рэли, судьба которого оказалась трагической и глухо упомянута в этом сонете. После гибели обожаемого старшего брата его вдова Фрэнсис вышла замуж за графа Эссекса. Тот много лет храбро воевал за интересы королевы с испанцами на территории Голландии и подавлял вечно бунтующую Ирландию. Был одним из фаворитов королевы Елизаветы, хотя та на него дулась за то, что он женился на вдове сэра Филипа Сидни без её соизволения, но в тюрьму за это всё-таки не посадила.
И вдруг, 8 февраля 1601 года граф Эссекс поднял путч, повёл горстку сторонников ко дворцу, но туда не вошёл, а вернулся к себе, где его тут же вместе с несколькими другими заговорщиками арестовали и отправили в Тауэр. Состоялся суд, на котором графу был вынесен смертный приговор, вскорости приведённый в исполнение. Как уже упоминалось, среди заговорщиков был и граф Саутгемптон, тоже приговорённый к смертной казни. Но королева, как мы помним, пожалела юного графа и заменила казнь пожизненным заключением. Вышел он из тюрьмы уже после её кончины, в 1603 году.
Вот мне и кажется, что глухие упоминания о низко павшем прославленном в прошлом военачальнике относятся к графу Эссексу. Да и год, когда произошли эти события, укладывается в хронологию предыдущих сонетов.
Отмечу наконец, что нигде в последующих сонетах я не нашёл никаких намёков на эти драматические события в жизни графа Саутгемптона, что очень странно, если их автором был обожавший графа и вхожий к нему в дом Шекспир. По мнению профессора, сонеты писались вплоть до их публикации в 1609 году, а потому Шекспир должен был бы хоть как-то отреагировать на путч, приговор и избавление от казни своего спонсора.
26-й сонет весьма зауряден. Но даже в нём профессор Рауз смог уловить «тон глубокого уважения» к высокопоставленному патрону и обязательство продолжать свои литературные труды на его благо и славу.
В целом, я весьма признателен эрудиту профессору, так как он, знаток литературы елизаветинского времени, обнаруживал параллели с разными произведениями, которые мне ни за что было бы не найти. Вот только выводы он всегда строил в угоду своим убеждениям. Не раз он находил, что тексты сонетов как бы опираются на сочинения Филипа Сидни, особенно его Аркадию, но всякий раз относил это на счёт начитанности Шекспира, тщательно проштудировавшего произведение Сидни. Так же часто профессор обнаруживал параллели с псалмами, тут же поясняя, что Шекспир постоянно слышал их в церкви, вот они и засели в его памяти. Мне же кажется, что эти параллели были совершенно естественны для самой переводчицы псалмов Мэри Сидни. Вот уж у неё они точно должно были навсегда засесть в памяти, а Аркадию она сама готовила к публикации и знала её досконально.
Испытания дружбы 27—99
Я постараюсь не утомлять читателя многочисленными воспроизведениями сонетов, тем более, что в этом условном цикле их аж 73, а буду приводить лишь наиболее яркие или неясные.
Автор отправляется в какое-то путешествие и жалуется на физическую усталость, а потом и на душевную, но пытается найти силы, вспоминая о прекрасном сыне.
С земли угрюмой сердцем я взлечу
Навстречу солнцу, благостной судьбе,
Как жаворонок, к светлому лучу.
Твоей любви, моей мечты о ней
Я не отдам за троны всех царей.
Из сонета 29 в переводе А. Финкеля
Сонет номер 30, на мой взгляд, довольно банален. В нём автор сокрушается об утратах, о невозвратимом времени, о его неумолимом беге, что вполне объяснимо для считающей себя пожилой женщины. Сонет прославился благодаря второй строчке — слова «Remembrance of things past» стали названием английского перевода эпопеи Марселя Пруста В поисках утраченного времени (À la recherche du temps perdu).
На сонете 32 стоит остановиться подробнее, дабы потенциальные критики, если таковые обнаружатся, не обвинили меня в утаивании красноречивого текста. В этом сонете вроде бы напрямую содержится указание на мужской пол автора. Автор представляет себе, как к нему (к ней) мог бы обратиться адресат после его (её) кончины. Вот как соответствующий фрагмент звучит в переводе А. Финкеля.
Мои творенья в сердце сохрани
Не ради совершенства — ради чувства.
О посвяти одну лишь думу мне:
«Когда бы мог расти он с веком вместе,
И он бы создал — с ними наравне —
Достойное стоять на первом месте.
Но умер он, и превзошли его.
В нем чту любовь, а в них лишь мастерство».
Перевод точно воссоздаёт оригинал — там, где по-русски написано «он», по-английски сказано «he», то есть употреблён мужской род. Казалось бы, один этот сонет разбивает все мои построения и умозаключения в пух и прах. Но присмотримся к тексту повнимательнее. Воображаемое обращение заключено в кавычки. Это не прямая речь автора, а косвенная, и это важно.
Хотя формально существительные в английском рода не имеют, в некоторых случаях род подразумевается, присутствует как бы латентно. Солнце — мужского рода, оно часто встречается в сонетах, и для него употребляются местоимения мужского рода. Смерть — мужского рода. Весна — женского рода, корабль тоже. С кораблём вообще возникает забавная несуразица. В цитируемом в книге Натана Дрейка 1817 года отрывке из отзыва современника о воинских подвига графа Саутгемптона в одной и той же фразе спокойно говорится о том, что граф участвовал в нападении на один из военных кораблей противника (по-английски «man-of-war», буквально «мужчина-воин»), в результате чего «she sunk» (она затонула) — потому что любой корабль женского рода.
То же и со словом «поэт». В те времена поэтами были только мужчины, за очень небольшим исключением. Женщин, пишущих стихи, а тем более публикующих их, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Слова «поэтесса» просто не было, а потому о поэте можно было отзываться только в мужском роде. И вообще, обращение в кавычках составлено так, что оно могло относиться к любому поэту, как к реальному, так и к абстрактному. И опять-таки, адресату должна быть важна любовь автора, а не его сочинения.
Кстати, в русском языке ситуация с родом в этом случае примерно такая же. Когда-то, давным-давно, мне на глаза попалась фраза: «Анна Ахматова — Поэт с большой буквы». Фраза эта засела в памяти именно потому, что тогда я задумался, а почему поэт, а не поэтесса. По некотором размышлении пришёл к выводу, что слово «поэтесса» имеет для русского слуха какой-то уничижительно-пренебрежительный оттенок, а потому фраза «она — большой поэт» звучит естественно, а «она — большая поэтесса» режет слух. Если так кажется только мне, то прошу прощения за неуместные рассуждения.
Резюмируя всё вышесказанное, повторю, что употребление в этом сонете мужского рода применительно к слову «поэт» не кажется мне опровергающим авторство Мэри Сидни.
Начиная с сонета 33, автор исподволь начинает выражать недовольство поведением адресата. Что-то он такое сделал, в чём признался, и о том сожалеет. Вполне вероятно, что сын признался матери в связи с Мэри Фиттон, а может быть и с другой женщиной, о которой речь пойдёт ниже. Это, конечно, совсем её не обрадовало, но она утешает себя тем, что это грехи молодости, ведь он популярен, красив, неопытен и подвержен соблазнам. Потому можно его и простить.
Мэри продолжает восхищаться своим обожаемым ребёнком, не требуя ничего для себя и не ожидая награды:
Дай славить в вечность блеск твоих очей!
И если стих мой проживёт века, —
Труд будет мой, но слава вся твоя.
(Из сонета 38, перевод М. Чайковского)
Но в сонете 41 тон меняется.
41.
Those pretty wrongs that liberty commits,
When I am sometime absent from thy heart,
Thy beauty and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art, and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed;
And when a woman woos, what woman’s son
Will sourly leave her till he have prevailed?
Ay me, but yet thou mightest my seat forbear,
And chide thy beauty and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a twofold truth:
Hers, by thy beauty tempting her to thee,
Thine, by thy beauty being false to me.
Когда из сердца твоего порой
Я отлучусь, — ты платишь дань грешкам.
Оправдан ты летами и красой:
Соблазн за ними ходит по пятам.
Ты мил — и все хотят тебя иметь;
Пленителен — и всеми осаждён.
А женщины прельстительную сеть
Прорвёт ли тот, кто женщиной рождён!
Увы! Ко мне ты мог бы стать добрей,
Мог совладать с разгульной красотой,
Сдержать беспутство юности своей,
Чтоб не нарушить верности двойной:
Её ко мне — собой её пленя,
Твоей ко мне — отринувши меня.
Перевод А. Финкеля
Профессор Рауз даёт сонетам 40 и 41 занятное толкование. По его мнению, в них речь идёт о том, что граф Саутгемптон отбил у Шекспира любовницу. И не просто отбил, а завлёк её обманом, выдав себя за знаменитого барда. Профессор полагает, что Шекспир обижается на графа не столько за похищенную любовницу, с этим он якобы вынужден смириться, учитывая разницу в статусе и материальную зависимость от патрона, а за то, что тот по-прежнему отказывается жениться. Откуда профессор всё это взял, ума не приложу.
Вернёмся от этого свободного полёта фантазии к фактическим данным. Мне кажется, что здесь впервые появляется та особа, которая впоследствии будет названа «смуглой леди». Возможно, о ней идёт речь и в сонете 33, но в этом я не уверен. Звали её тоже Мэри Сидни, по домашнему прозвищу — Молл. Она была племянницей графини Пембрук, дочерью её младшего брата Роберта и её крестной дочерью. Подробнее речь о ней пойдёт позже.
Матери Уильяма это никак не могло понравиться. Она, вероятно, устраивала ему сцены, да и ей тоже, но на возлюбленных это никак не действовало. Сын поругался с матерью и предпочёл ей свою юную Мэри. Вот об этой коллизии и идёт речь в сонете 41. Мэри-старшая стала жертвой двойного предательства — обожаемого сына и любимой племянницы. Об этом она и написала.
Между матерью и сыном произошёл конфликт, закончившийся разрывом, который она оплакивает в сонетах с номера 42 по номер 51. В некоторых из них говорится об отъезде, удалении автора от адресата, но из контекста неясно, действительно ли это была поездка, или же это метафора отдаления. Как справедливо отмечает профессор Рауз, от некоторых сонетов остаётся впечатление, что они написаны из чувства долга, как если бы автор писал их просто по привычке. Он называет такие сонеты «дежурными», с чем я согласен. Если сонеты были действительно стихотворным дневником Мэри, то это вполне объяснимо — раз уж ведёшь дневник, то нужно делать записи регулярно, даже когда писать особо не о чем.
48.
How careful was I, when I took my way,
Each trifle under truest bars to thrust,
That to my use it might un-usd stay
From hands of falsehood, in sure wards of trust!
But thou, to whom my jewels trifles are,
Most worthy comfort, now my greatest grief,
Thou best of dearest, and mine only care,
Art left the prey of every vulgar thief.
Thee have I not locked up in any chest,
Save where thou art not, though I feel thou art,
Within the gentle closure of my breast,
From whence at pleasure thou mayst come and part;
And even thence thou wilt be stol’n, I fear,
For truth proves thievish for a prize so dear.
Сбираясь в путь, я запер на запор
Все ценности в ларце своём укромном,
Чтоб ими даже самый хитрый вор
Не завладел обманом вероломным.
А вот тебя, о свет моих очей,
Моя утеха, а теперь — мученье,
Похитить без отмычек и ключей
Любой способен вор как развлеченье.
Тебя не запер, как в ларце, в груди,
Хоть нет тебя там, знаю — ты на месте,
Отсюда, если хочешь, — уходи,
Не хочешь — оставайся к вящей чести.
Ох украдут! Добыча столь богата,
Что даже верность стала воровата.
Перевод С. Степанова
На этом сонете стоит остановиться хотя бы из-за комментария к нему профессора Рауза. Он полагает, что это автобиографическая зарисовка. Цитирую профессора: «Мы видим Шекспира покидающим Лондон и запирающим на замок свою квартиру со скромными пожитками. Но он не может посадить под замок юного Саутгемптона. <…> Печётся он только о нем и о его благополучии. (А как же семья в Стратфорде? Ну, в общем, о них он тоже заботился.) Как же теперь всё запуталось, а ведь вначале всё было так просто. И снова мы замечаем, с какой истинно родительской заботой относится бард к графу».
Родительская забота и правда видна, поскольку это забота матери о сыне. Она считает его редким сокровищем, которое может похитить у неё всякий.
В начале второго катрена в оригинале говорится о драгоценностях автора, которые для адресата ничто. Злые языки уверяли, что муж Мэри, 2-й граф Пембрук, в завещании якобы распорядился отдать драгоценности жены старшему сыну. Из завещания это прямо не следует, но если так, то не они ли имеются в виду здесь? Да и само упоминание о драгоценностях (jewels) скорее приличествовало бы женщине, а не мужчине. Кстати, профессор драгоценности полностью игнорирует, ведь его Шекспир был беден, а потому о них лучше было промолчать.
Читатель не должен обращать внимание на мужской род в переводе («я запер на запор»). В оригинале никаких указаний на пол автора нет.
Начиная с 52-го сонета, тоска и обида автора вроде бы отходят на задний план, и снова начинаются восхваления адресата. Попадаются намёки на их встречу. Сонет 55 уже упоминался. Там говорилось о том, что «могучий сонет» автора переживёт «надгробий мрамор и литую медь». Но грусть и отчуждение остаются. А в сонете 57 Мэри признается, что она раба своей любви и предмета своего обожания.
57.
Я — твой слуга, и вся моя мечта
Лишь в том, чтоб угадать твои желанья.
Душа тобой одною занята,
Стремясь твои исполнить приказанья.
Я не ропщу, что дни мои пусты,
Я не слежу за стрелкой часовою,
Когда подчас «Прощай» мне скажешь ты,
Разлуки горечь не считаю злою.
Не смею вопросить я ни о чем,
Ни проводить тебя ревнивым взглядом.
Печальный раб, я мыслю об одном:
Как счастлив тот, кто был с тобою рядом.
Безумна до того любовь моя,
Что зла в тебе не замечаю я.
Перевод А. Финкеля
Как обычно, мужской род («Я — твой слуга», «Печальный раб») следует игнорировать. Здесь переводчик решил, что автор обращается к женщине («Душа тобой одною занята»). Показательно, что Мэри ясно видит отрицательные черты характера сына, но заставляет себя их игнорировать. Повторю снова: в оригинале ни на мужской род, ни на женский нет никаких указаний. Кстати, «следить за стрелкой часовою» тогда никто не мог. Первые маятниковые часы с циферблатом и стрелкой (сначала только часовой) были изобретены Христианом Гюйгенсом лишь в 1656 году, о чём переводчик явно не подозревал. До того использовались песочные часы (glass), о которых и говорится в оригинале.
Тот же мотив повторяется в последующих сонетах, с 58 по 65. Часто встречаются сожаления о быстро уходящих годах, о приближающейся или уже наступившей старости, что вполне соответствует возрасту Мэри Сидни.
(продолжение следует)
Примечание
[1] Воспроизводится по изданию: Уильям Шекспир. Полное собрание сочинений. В восьми томах. «Венера и Адонис», Т. VII, М., Гослитиздат, 1949. Перевод А.И. Курошевой. Написание имён сохранено.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer11/macarsky/
