Скоро октябрь, и в информационном пространстве в очередной раз ожидается наплыв фотографий почерневшего, закопченного здания на Краснопресненской набережной, а также рассуждений о «расстрелянном парламенте» и «гибели парламентаризма в России». Фотографии подлинные. Расстрел, ужасный и бессмысленный, был. А рассуждения ложные: парламента и парламентаризма в России не было. Была рудиментарная советская власть, был Верховный Совет, как ее высший орган и последний оплот. Расстреливать кого или что-либо из танков в мирное время, конечно же, преступно и глупо — ну хотя бы из тех соображений, что худшего пиара для демократической власти не придумать. Но и защищать советскую власть своей грудью, рискуя жизнью, было, возможно, романтично, но тоже не больно умно: не стоила того советская власть. Жалко всех, кто тогда погиб. Особенно жалко, что погибли, защищая не будущее, а прошлое.
1.
21 сентября 1993 года мы были в гостях у нашего друга, народного депутата России. Он жил на Рублевском шоссе в ведомственном доме, где получили квартиры многие провинциальные депутаты. Дом был новый, квартира не то чтобы шикарная, двухкомнатная, но казалась просторной — улучшенной планировки, как тогда говорили. Мы уже собирались уходить, когда по телевизору объявили, что в 20.00 ожидается выступление президента России Бориса Ельцина.
Ничего хорошего это не предвещало.
В начале 90-х по долгу службы я проводила в здании на Краснопресненской набережной по нескольку часов в день. Обычно аккредитованные журналисты собиралась утром в пресс-центре, слушали и смотрели дебаты по внутренней телесети, потом разбредались брать интервью и комментарии, потом диктовали заметки по телефону или разбегались по редакциям, если те были неподалеку. Когда в повестке что-то важное было назначено на вечернее заседание, стекались снова. Иногда заседания продолжались допоздна.
После августа-91 в здании на Краснопресненской набережной было как-то особенно интересно, царило воодушевление, было много ярких ораторов, тон дискуссий задавали люди с ясными убеждениями, и казалось, начинается нормальная политическая работа, которая постепенно трансформирует страну. Но эйфория была недолгой. Совсем недолгой. В декабре распался СССР — и съезд сразу раскололся на тех, кто это принял как неизбежность, и тех, кто принять не смог и не захотел. Верховный Совет ратифицировал Беловежские соглашения, но на съезде разразился скандал, Ельцина обвинили в злонамеренном развале страны. Это был первый чувствительный удар. Потом последовали другие.
Парламент, будем уж так его называть для краткости, в принципе очень тяжелое место — везде, даже в устойчивых демократиях. Депутатский корпус — это собрание нескольких сотен амбициозных людей, другие сюда не попадают. В первом российском парламенте было всего несколько десятков человек, в основном бывших диссидентов и правозащитников, про которых можно сказать, что они пришли сюда с четко понимаемой политической задачей. Большинство же было вынесено перестроечной волной как альтернатива советской партгосноменклатуре. Среди них было немало приличных людей, вроде нашего приятеля-эколога, были честные профессионалы и совестливые идеалисты, но полно было и популистов (хотя тогда это слово не было в ходу), и карьеристов с крепким горлом, оседлавших волну. В 90–91-м все сплотились вокруг Ельцина против Горбачева, а потом против ГКЧП, это был вопрос выживания. После августа-91 единство стало быстро распадаться. Большинство, которому нужны были не политические и экономические реформы, а только «хорошая», «правильная» советская власть, объединилось на новой платформе — конфронтации с правительством, неприятии Гайдара с его шоковой терапией и Ельцина с его нетерпеливым желанием провести конституционную реформу. В 1992-м и особенно в первой половине 1993-го в наэлектризованной атмосфере Верховного Совета совсем не фигурально болела голова и пропадала всякая надежда на то, что споры могут родить истину.
Поэтому что-то подобное указу №1400, подписанному Ельциным 21 сентября, ожидалось давно. Ненавистники Ельцина говорят, что он просто хотел единоличной власти и потому выжидал момента, чтобы разбить политического конкурента, каким стал Верховный Совет. Это неправда. Не надо забывать, что именно на президента и правительство давил груз обязательств перед согражданами, которым жилось все труднее, люди ждали каких-то решительных действий. Я наблюдала отношения Ельцина с Верховным Советом, что называется, в прямом эфире. Президенту объективно очень нужна была поддержка депутатов, нужны были законы, без которых проводить радикальные преобразования он не мог. Но реформа экономики, первые ее шаги оказалась настолько тяжелы для населения, что депутаты испугались. Страх и непонимание часто приводят к персонификации зла. Реформу олицетворял Гайдар (тогда зампред правительства при формальном главе Ельцине) — значит мы против Гайдара. Гайдара выбрал на эту роль Ельцин — значит мы против Ельцина.
Коряво пошла приватизация: чтобы хоть как-то ее начать и расшевелить мертвую экономику, правительству пришлось отказаться от первоначального плана и пойти на компромисс с ВС, где стоял истошный крик: коммунисты, аграрии, промышленники лоббировали интересы «трудовых коллективов» (на деле — «красных директоров»). Ваучерная приватизация, которую приписывают Чубайсу, была плодом этого компромисса. Чем закончилась история с ваучерами, мы помним. Но виноват, конечно, оказался Чубайс — мем, подкрепленный позднее Ельциным, правда, по другому поводу («Во всем виноват Чубайс!»), сделал для искажения этого отрезка истории больше, чем даже забвение фактов. Оказалось, что говорить о реформах приятно, а брать на себя ответственность за непопулярные решения страшно. Это было очень по-советски: мы хотим, чтобы было хорошо, но делаем все, чтобы было никак или плохо.
Говорят, что Ельцин не шел ни на какие компромиссы. Это тоже неправда. В декабре 1992-го на VII съезде состоялось лобовое столкновение по вопросу доверия правительству Ельцина–Гайдара. Гайдара, вышедшего на трибуну с докладом, топтали ногами. Ельцина, приехавшего на подмогу, зашикали, он не уступал, рычал, грозился референдумом. В ответ депутаты попытались конституционно ограничить его полномочия. Это было объявление войны. Но именно Ельцин тогда пошел на компромисс, фактически сдал Гайдара и согласился на рейтинговое голосование по трем кандидатурам на пост главы правительства. Выиграл Виктор Черномырдин, его и утвердил съезд — Виктор Степанович выглядел своим.
Однако ничего не решилось. Возможности президента и правительства проводить реформы были по-прежнему ограничены Конституцией РСФСР, слегка подлатанной в 1990-1991 годах. Ельцин хотел полномочий, соответствовавших его статусу всенародно избранного главы государства. Съезд же, которому принадлежала по конституции «вся полнота власти», делиться властью не хотел. Уже в марте 1993-го внеочередной съезд покончил с декабрьским компромиссом, разморозил поправки, ограничивающие полномочия президента. Тот через несколько дней объявил о введении «особого порядка управления» (указ так и не был подписан). Последовал ответный удар — на скоропалительно созванном «очередном внеочередном» съезде Ельцина попытались отрешить от власти. Он приехал из Барвихи совершенно обескураженный, стоял на трибуне под градом обвинений, пытался говорить, прерываемый выкриками из зала и хамскими комментариями Хасбулатова. Это было трагическое зрелище, так, наверно, выглядел мамонт, которого градом ударов каменными топорами пытались поставить на колени первобытные охотники. Было ясно, что Ельцин унижения не простит. Импичмент тогда не прошел, не хватило голосов, не прошла и отставка Хасбулатова, это немного охладило атмосферу и позволило каким-то образом договориться о референдуме. Ельцин тот апрельский референдум выиграл, но ничего не изменилось. В воздухе все ощутимее пахло грозой.
В коллективной памяти сегодня этого периода между ГКЧП и «расстрелом парламента» как будто не существует, а между тем только его и следует анализировать: как ложное понимание целей, нежелание политиков договариваться и личные амбиции приводят к трагедии.
2.
Та часть указа 1400, в которой говорилось о проведении референдума по новой конституции и внеочередных выборах сначала депутатов, а после начала работы нового парламента — и выборах президента, в Верховном Совете даже не обсуждалась. В тот же вечер ВС проголосовал за отстранение Ельцина от власти, 22-го сентября со всех концов страны в Дом Советов стали стекаться депутаты, 23–го начал работать чрезвычайный съезд. Все были возбуждены, рвались на трибуну, искали контактов с журналистами. К тому времени многие депутаты из демократических фракций уже покинули Верховный Совет: кого-то позвали в президентские структуры, кого-то в правительство, многие сторонники Ельцина ушли из Белого дома сразу после указа 1400, не собираясь отстаивать Верховный Совет, в котором они были радикальной оппозицией. Возможно, это была ошибка, если бы внятные люди остались, они могли побороться за более адекватное поведение ВС. Без них верх окончательно взяли сторонники Хасбулатова. К ним присоединился разжалованный вице-президент Руцкой, он взял на себя, так сказать, организацию сопротивления. Особенно заметен в зале заседаний и кулуарах стал Сергей Бабурин, получивший пост председателя комитета по судебным и правоохранительным делам и примкнувший к пресловутому Фронту национального спасения Ильи Константинова. (Вот, кстати, интересная фигура российской политики. Анархист-харизматик, отличившийся при защите Белого дома в дни ГКЧП, стал организатором уличного протеста в сентябре-октябре 1993-го, а в 2011 вместе с Борисом Немцовым шел на митинг против фальсификации выборов в ГД.) Похоже, все чрезвычайные законопроекты по созданию параллельной власти выходили из-под бабуринского пера. Съезд назначил своего президента и главнокомандующего, своего генпрокурора, своих министров обороны и внутренних дел, свои спецслужбы. Эта власть существовала только на территории Верховного Совета, но создавала у депутатов иллюзию владения ситуацией. Бабурин явно выстраивал себе политическое будущее, не слезал с трибуны, сам представлял один закон за другим, это было даже в некотором роде любопытно — но лишь до тех пор, пока в так называемом раздаточном материале не появился довольно большой «расстрельный список»: репрессиям предполагалось подвергнуть не только людей из окружения Ельцина, но и некоторых членов правительства, мэров и даже депутатов-демократов. Это сильно контрастировало с содержанием ельцинского указа, где говорилось, что ни один депутат не будет подвергнут преследованию и сможет участвовать в выборах Государственной думы, которые предлагалось провести в декабре.
Я до сих пор убеждена, что если бы тогда в депутатском корпусе (а скорее в голове Хасбулатова, который несомненно обладал даром манипуляции) возобладал бы здравый смысл и если бы съезд, гневно осудив (разумеется) антиконституционный указ Ельцина, принял бы решение о самороспуске, он мог бы, во-первых, сохранить лицо, во-вторых, избежать бессмысленного кровопролития, а в-третьих, потребовать от президента гарантий (личной неприкосновенности, компенсаций и, главное, проведения досрочных выборов), которые были бы обеспечены поддержкой лидеров и парламентов ведущих государств мира. Обращение съезда к правительствам и мировой общественности, во-первых, получило бы немедленный отклик и поддержку, во-вторых, не оставило бы Ельцину, чувствительному к мнению мировых лидеров, никакой возможности отойти от плана мирного разрешения конфликта. И главное, никто бы не пострадал.
Почему я думаю, что свои обещания Ельцин бы выполнил? Да потому, что даже после выхода анпиловцев и Фронта национального спасения на московские улицы и жестких стычек с милицией, после захвата мэрии и попытки макашовцев захватить «Останкино», после силового разгона съезда — выборы состоялись в названные сроки, бывшие народные депутаты РФ получили компенсации в виде возможности приватизировать московские квартиры, а главное, смогли беспрепятственно участвовать в декабрьских выборах. Многие ярые противники Ельцина, кстати сказать, этим правом воспользовались. Первая Государственная дума, если кто помнит, была не менее оппозиционной, демократы в ней были по-прежнему в меньшинстве, но по крайней мере это уже было похоже на парламент, а принятая на референдуме Конституция покончила с советским типом власти, введя разделение властей и разграничение их полномочий.
3.
Но события пошли по другому сценарию. Все происходившее тогда в Белом доме было похоже на события августа 1991-го, но в каком-то окарикатуренном виде. Коридоры заполнились людьми странного вида, какая-то пожилая тетенька в гимнастерке водила за собой таких же немолодых людей бомжеватого вида с плакатами антиельцинского и антисемитского толка, Руцкой даже устроил смотр этого потешного войска, все было как будто всерьез. Но всерьез началось позже, когда появились (или перестали скрываться) вооруженные люди. Журналистам на первых порах разрешали передвигаться по зданию, я в перерыве заседания встретила нашего приятеля, спросила, не страшно ли ему тут, а он со своей фирменной виноватой улыбкой вынул из внутреннего кармана и показал мне пистолет. Впоследствии выяснилось, что пистолет газовый, их выдали депутатам на всякий случай, но тогда я ужаснулась.
Когда стало понятно, что съезд не собирается распускаться, наоборот, перешел в наступление, против депутатов применили тактику выдавливания. Сначала отключили внешнюю связь, потом тепло и электричество, здание перешло на внутренние ресурсы, но хуже всего стало, когда перекрыли водопровод. Тактика была варварская, прямо скажем, и не очень эффективная. Точно не помню, когда за кольцо оцепления перестали пропускать аккредитованных журналистов, мне кажется, я ходила в Белый дом вплоть до 30 сентября. Потом за оцепление пропускать перестали. Развязка приближалась. Еще как-то слабо надеялись на переговоры при посредничестве Алексия II, но события уже покатились.
3 октября было ощущение, что исполнительная власть борьбу стремительно проигрывает. Стычки демонстрантов с малочисленной милицией заканчивались не в пользу милиции (она потом отыгралась на задержанных у Белого дома), мэрию захватили почти без сопротивления, телестудию «Останкино», как рассказывал мой коллега, отвечавший там за информационные выпуски, в первые самые напряженные моменты штурма прикрывала только внутренняя охрана. «Я был уверен, что живым не выберусь», — признался он значительно позже. Долго ничего не хотел рассказывать о пережитом и наш друг, он до конца был в Доме Советов и после штурма вместе с другими депутатами был вывезен в отделение милиции на Таганке, где с ними, мягко говоря, не церемонились. Люди, побывавшие на войне или в гуще вооруженного конфликта, делиться впечатлениями обычно не любят.
Вечером 3 октября я была у Моссовета. Оттуда мы с моим спутником прошли по Тверской к Красной площади, не встретив по пути ни одного милиционера. Люди маленькими группами стягивались к Манежной и к Советской площади. Было много знакомых лиц — похоже, сюда пришли те же, кто два года назад защищал Белый дом от ГКЧП. Как и тогда, военные и силовые структуры выжидали, чья возьмет. Адекватно со стороны власти повели себя лишь Егор Гайдар, который призвал москвичей собраться в центре столицы (ему потом долго припоминали, что он распорядился в случае необходимости раздать оружие отрядам самообороны), и Юрий Лужков, выступивший с балкона Моссовета перед собравшимися сторонниками Ельцина. По сути, только толпа на Советской площади и на подходах к Кремлю прикрывала в тот вечер центр города от макашовцев и баркашовцев, если бы тем вздумалось продолжить серию вылазок. Только ближе к утру на дальних подходах, со стороны Садового кольца, послышался гул тяжелой техники: шла танковая колонна.
4.
Много лет после тех событий демократическая общественность пыталась объяснить себе и другим, почему выход из политического кризиса приобрел такие брутальные формы. Объясняли реваншизмом: советская, коммунистическая система не хотела уходить без боя. Все так. Но какими разумными аргументами можно было объяснить картинку горящего здания на Краснопресненской набережной, которую назвали и продолжают называть «расстрел парламента»? Никакими. Она навсегда, как несмываемое пятно, прилипла к Борису Ельцину — а он, в общем-то, покончил с советской властью в стране. Сейчас понятно, что ельцинские стратеги не были готовы к острому развитию событий, а силовые структуры никакой силы (не говоря об уме) продемонстрировать не смогли. Все, что тогда делалось, было либо с большим опозданием, либо плохо продумано, либо неумело исполнено. Неудивительно, что ничего лучше, чем обстрел из тяжелых танков, вчерашние кагэбешники из президентского окружения придумать не смогли. Поэтому объективная правота Ельцина обернулась двусмысленной, сомнительной победой и полным имиджевым провалом. Который наложил отпечаток на всю его политическую историю.
И на всю дальнейшую историю России.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer11/cukanova/
