Пушкин, Лермонтов и Тютчев,
Гёте, Шиллер и Шекспир
Встал на полку томик «Кушнер» —
Мне открылся Новый Мир …
Выпускник мехмата оказался Поэтом
Поселившись в 1969 году в доме 99 на проспекте Вернадского, мы познакомились лишь с ближайшими соседями по подъезду и лестничной площадке. 4 года спустя у нас родился младший сын Алеша, с которым я регулярно гуляла возле дома. Появились новые знакомые — родители и бабушки, выводившие своих малышей «подышать свежим воздухом». Среди малышей сын Бориса и Марины Кушнер — Шурик. Наши сыновья пошли учиться в одну и ту же школу, оказались в одном и том же классе. С Мариной мы встречались на родительских собраниях в школе, а с Борисом — на дороге, ведущей к метро, на работу или с работы. Мы раскланивались, обменивались на ходу шутками, парой пустячных фраз по-немецки «о погоде и природе», никогда не прерывая своего поступательного движения, удивлялись, что мы всегда идём навстречу друг другу и никогда параллельно. Математик Кушнер успевал иногда на ходу сравнивать наши регулярные встречи на дороге с встречей… поездов в известной арифметической задачке. Борис Абрамович имел на голове поредевшую шевелюру, кустистые брови, яркие карие глаза, и, казалось, общительный доброжелательный характер. За годы учения наши сыновья подружились к нашему большому удивлению: Алёша был подвижным, деятельным, общительным, проводил много времени на улице, играл с мальчишками в футбол, хоккей, став старше, занялся своим «физразвитием» — ходил по утрам до школьных занятий на спортплощадку, подтягивался на турнике. Шурик, сам себе придумавший прозвище «Шуруп», оказался, напротив, домоседом, без дела не сидевшим, — всё время что-то мастерил и в московской квартире, и на подмосковной даче. Тем не менее они были друзьями, им хотелось общаться, и в летние каникулы, ради этого общения мы втроём — я, Валерий и Алеша — ездили на велосипедах из нашей Удельной в Кратово, где Kушнеры снимали дачу. Помнится, Марина с Шуриком нанесли нам ответный визит в Удельную. Вот и все наше общение.
О том, что Марина и Борис с сыном и дочерью Юлей покидают страну, я узнала от соседки по дому — моей коллеги по работе на университетской кафедре Ирины Петровны Гольдштейн. Она сказала мне, что есть возможность купить в нашем кооперативном доме квартиру для старшего сына этажом выше. Освобождается квартира Кушнеров — они эмигрируют. Дальше в моем рассказе следует такой эпизод: февраль 1989 года. Я иду на работу по нашей дороге, ведущей к метро, сначала эта дорога идёт прямо, а потом спускается вниз к метро «Юго-Западная». Иду вниз, а навстречу мне по дороге вверх поднимаются Борис и Марина. Мы поздоровались, не остановившись. Я думаю, что не ошиблась тогда: мне показалось, что они сегодня отправили свой багаж и теперь, возвращаясь из Шереметьева, идут в свою опустевшую квартиру. Знакомые лица, на которых написаны сильные переживания, чувства, о которых уже живущий в Питтсбурге Борис скажет: «расставание адово…» и еще: «…и все же у порога задержусь, и, уходя, благословлю, что было…».
Борис Кушнер, Питтсбург, 2018 год
Прошло несколько лет. Однажды Алеша, придя от своего приятеля, соседа по дому, положил передо мной небольшого формата книгу, на обложке которой — черно-белая графика. «Вот посмотри. Мать Юлика разрешила взять». Надпись на обложке — «Стихи переводы», рисунок там же — «Чистые пруды» Юлии Кушнер. Автор — Борис Кушнер. Место и год издания — Москва 1993.
Отец Шурика вроде бы математик, работает в Вычислительном центре Академии наук, а здесь стихи и переводы… Открываю книгу, читаю краткие сведения об авторе:
Борис Абрамович Кушнер родился в 1941 году в Красноуральске. Окончил механико-математический факультет Московского университета и аспирантуру у академика А.А. Маркова. Работал в Вычислительном Центре Академии Наук СССР. В настоящее время живет в Соединенных Штатах, преподает математику в Питтсбургском университете в Джонстауне. Это первый сборник его стихов».
Сомнений нет: наш бывший сосед и автор этой книги один и тот же человек. Открываю книгу, смотрю оглавление. В книге 4 стихотворных цикла, последний пятый — переводы 12 сонетов Шекспира. Стихи написаны в Москве, Подмосковье, в Польше и — после 1989 года — в Америке.
Читаю стихи из первого цикла «Память, память…»:
Терраса.
Дачное убранство…
Как быстро лето протекло…
И снова мокрое пространство
Легло на мокрое стекло.
И шёл все тот же дождь несносный
За часом час,
За часом час…
И до утра шептали сосны
О том, что будет после нас.
1972 г.
Читаю дальше:
Увы… Воспоминаний горстка
Осталась от моих дорог —
В сиянье купольном Загорска
Любви нечаянный ожог.
И солнца горечь с непривычки,
Весной взорвавшийся февраль,
И душный сумрак электрички,
И чёрный лес, летевший вдаль.
И городов чужих движенье,
Чужие свечи в образах…
И мир, вдруг ставший отраженьем
В твоих единственных глазах…
03. 78 г.
Беру в руки карандаш, чтобы отмечать понравившиеся стихи в оглавлении «галочками». «Галочки» следуют одна за другой. Откладываю карандаш в сторону — нравится почти всё.
Наших судеб несоединимость,
Наше счастье, краткое, как крик.
Детский сон, где все земное — мнимость,
А реален — только высший миг.
Звонкий мир, где нет ни капли смысла,
Где бредут утрами налегке…
Боже мой, как нежно вьётся Висла
Синей жилкой по твоей руке…
Я молчу…
Я, словно посторонний,
Но чисты, как дальняя гроза,
Шёпот твой под куполом ладоней
И слезами полные глаза…
26.03.78 г.
Любовная лирика. Два стихотворных шедевра в один и тот же мартовский день! И это, как я позднее увижу, читая стихи Б.А., не исключение в его практике стихосложения.
По словам автора «земная боль невыразима в слове», но он, автор, находит удивительные слова для выражения самых разных чувств — любви, гнева, душевной боли. Меняется тематика стихотворений, меняются стихотворные размеры — мастерство поэта остается неизменным. Выделенные мной слова в стихотворных текстах — впечатлившие меня эпитеты, метафоры, сравнения. Богатство и разнообразие изобразительных средств в поэзии Кушнера поразило меня в первых же прочитанных стихах и продолжает удивлять сегодня.
Кажется, вдохновение не покидает поэта никогда. Почти ежедневно рождаются стихи. Спустя несколько лет после знакомства с поэзией Б.А. я прочитаю его слова о том, как это происходит: «Сочинение стихотворения …требует мгновенного вдохновения, «короткого замыкания» с Б-гом, от которого и должно исходить поэтическое Слово. Написать повесть, тем более роман — протяженное художественное усилие. Это как в музыке: сочинить вдохновенную миниатюру или построить художественный мир сонаты, симфонии…» («Доктора поэзии»).
Лишь вдохновенью, не сноровке,
Не чтенью самых умных книг
Дано в нежданной зарисовке
Остановить летящий миг!
14 апреля 2014 г., Route 22, West
И ещё:
Не из грома, не из конницы топота,
Не из бессонницы в черной тиши, —
Рождаются строки из шёпота
Обнаженной души.
Из объяснений со звездами
Неба и глаз,
Когда все сокровища розданы
Тем, кто идет после нас.
15 июня 2006г., Pittsburgh
Вернемся к стихам первого цикла первой книги Бориса Кушнера. Осень 1980 года, польский город Брвинув. Расставание с любимой женщиной неминуемо, строки стихотворения проникнуты если не отчаянием, то печалью:
Не быть, не быть,
Тебя забыть —
И возвратиться облаками,
Коснуться нежными руками
Твоих очей
И вновь уплыть
Туда, где ночь царит над снами…
Над лабиринтом мокрых крыш,
В последней синеве заката
Беззвучный шёпот мой услышь
И вспомни, что я был когда-то.
Октябрь 1980 г. Брвинув (около Варшавы)
Старинный романс
Господи, как это было…
Я это был или кто-то…
Зарево лунное плыло
И серебрило болото…
Руки от ласк онемели,
Губы — горячая рана…
Всем моим «я» завладели
Два голубых тюльпана.
Осень 1980 г.
***
Я знаю, будет не дано
Мне чувствовать сильней.
Но это было так давно —
Вчерашний вечер с ней.
А на террасе суета
Разбуженных теней…
В какой дали планета та —
Вчерашний вечер с ней…
Рассвет мучительно живуч,
И каждый миг ясней,
Но бесполезен даже луч,
Не обращенный к ней!
И божий мир, как страшный сон,
В котором всё тесней,
И бесконечно гибнет он —
Вчерашний вечер с ней…
Душа моя, печаль моя!
Забудь последний счет!
Верни, пока не умер я,
Вчерашний вечер тот…
4.08.87 г. Ст. Отдых.
В вышеприведенных стихотворных текстах выделены особенно понравившиеся мне неожиданные эпитеты, удивительные сравнения, скучно называемые «изобразительные средства».
Рассказ о любом поэте — устный или письменный — невозможен без чтения его стихотворений вслух или, как в моем случае, письменного цитирования произведений этого поэта. Своими словами не передать то, как говорит своими словами поэт. Поэтому, я уверена, обильное цитирование стихов полюбившегося мне поэта уместно в этом тексте, ведь я, может быть, знакомлю своего читателя с новым для него именем и неизвестными ему ранее стихами, объясняю, возможно, дальнему своему неведомому потомку или потомку ближайшему — повзрослевшей внучке Кате, к примеру, чем заворожили меня стихи моего современника Бориса Абрамовича Кушнера.
Лирика… Пишущий о себе, о своих чувствах неприятия и симпатии, любви и ненависти Б. Кушнер открывает читателю свою душу. Искренность в выражении его чувств налицо. Нет выдуманного сюжета, выдуманных героев, он пишет о себе, о своём восприятии мира, о своей невыдуманной любви. Даже не зная подробностей личной жизни поэта можно воссоздать «биографию» его любви, место ее зарождения («в сиянье купольном Загорска любви нечаянный ожог»), «увидеть» любимую женщину поэта (светловолосая, голубоглазая польская пани), страну их встречи — Польшу и понять невозможность влюблённым быть вместе — «несоединимость судеб».
«Поэт — это человек, раскрывающий перед всеми свою душу» — сказал японский писатель Акутагава Рюноскэ. «Душа нараспашку», конечно же, не у всех поэтов. Автор лирических стихов может быть «застегнутым почти на все пуговицы». Вот слова из письма одного поэта другому: Яков Полонский пишет своему другу Афанасию Фету, который наряду с другими классиками числится среди моих поэтических кумиров: «По твоим стихам невозможно написать твоей биографии, и даже намекать на события твоей жизни… По моим стихам можно проследить всю мою жизнь…» Будущим кушнероведам не составит труда проследить по стихам поэта Бориса Кушнера всю его жизнь, от ее начала до конца, жизнь, в которой были любовь и страдания, радость и печаль… Об этом рассказывают написанные им стихи. Он относится к тем поэтам, которые по выражению однофамильца Бориса Кушнера, поэта Александра Кушнера «всенародно касаются сердечных тем».
Нижеследующее стихотворение — дань прошлому, любви, которая оставила свой след в жизни поэта:
Не-счастье нашей не-четы,
Не-встречи, не-соединенья…—
И что ж теперь? —
Пространства пенье,
И эхом полнится оно —
Не суждено,
Не суждено…
6 февраля 2006 г., Johnstown
Пройдут годы, десятилетия. Чувства затихают, но «жалит памяти оса» — об этом короткое стихотворение 2015 года:
Мне голос твой не отзовётся,
Увяли гордые слова… —
Жива ли ты? И как живётся,
Если жива…
6 августа 2015 г., Route 22, West
«Умирание любви — трагедия трагедий… Из всех умираний любви умиранье, не дай тебе Б-г досмотреть до конца».
Из цикла «Сердце рвется пополам…»
Первые же строки первого в следующем, втором цикле стихотворения неожиданно снижают зашкаливающий градус моего восторженного восприятия творчества поэта:
Мир уходит из-под ног…
Лишь чужой язык постылый
В высший миг дает мне силы
Знать слова, что знает бог.
Мир уходит из-под ног.
Безнадежно рвутся связи…
Для того рожден я разве,
Чтоб топтать чужой порог?
Мир уходит из-под ног…
Я иду, себя не зная,
О, когда бы жар Синая
Мощь отцов вернуть мне мог!
Мир уходит из-под ног…
Лишь в глазах твоих горячих
Я живой, живой — и значит —
Ты одна — мой свет и бог —
Мир уходит из-под ног …
25. 06. 86 г.
Моей оторопи, моему огорчению нет предела… Язык, который дает поэту силы творить свои поэтические шедевры, назван «чужим» и «постылым»? И «порог» дома — читай «страны» — тоже именуется «чужим». Но в этом доме у автора осталось много добрых друзей, в прошлом замечательных школьных учителей («в старости особенно ясно чувствую, какими прекрасными школьными наставниками благословил одноклассников и меня Б-г…»), университетских преподавателей — выдающихся математиков, замечательных коллег в Вычислительном центре — месте работы («какие интересные, яркие люди встретились мне там…»), а русская природа, о которой он так проникновенно пишет во многих своих стихотворениях? Читаю дальше:
Ах, Россия, Россия,
Моя горькая тайна …
Ты, как Маркес Гарсиа,
И груба, и печальна …
А по русским равнинам,
По полям, по туманам
Неуютно Раввинам,
Нелегко Эйдельманам…
В горький час святотатства
Вдруг пошлешь к многоточью
Все чужие богатства,
И берез этих прелесть,
Тихих омутов тину,
За какую-то невесть
Черте-где Палестину,
Где от камня, как в печи,
Где опасность разлита,
И гортанные речи,
И дымы динамита…
…Мне б обнять эту землю,
Мне б припасть к ее ранам,
Примирить, как издревле,
Нашу Тору с Кораном,
И забыть, коль возможно,
Это русское диво,
Что бесчестить безбожно
И любить некрасиво.
09.87 г.
Надеяться на то, что слово «некрасиво» поставлено в последней строчке рифмы ради, не приходится. Но почему оно, это слово, здесь? И в чем необходимость «святотатства»?
В этом же разделе книги читаю стихотворение «Молитва». Эпиграф к нему — псалом 39/5: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно/Дабы я знал, какой век мой». Последние 10 строчек первой части «Молитвы»:
… Господи боже, грядущий в раю!
Дай умереть мне не в этом краю.
К речи чужой я с рожденья привык —
Господи боже, верни мой язык…
Дай услыхать первозвучье псалмов
Там у горячих Сионских холмов,
Где и сегодня печален как встарь,
Наш сладкозвучный, воинственный царь,
Где не смолкает пророческий плач…
Господи, там мне кончину назначь!
«К речи чужой я с рожденья привык…» Я вспоминаю дневник русско-еврейского философа, публициста, критика, писателя, переводчика и деятеля международного еврейского движения Аарона Штейнберга. Без труда нахожу вспомнившееся мне высказывание из журнальной публикации про «чужую речь». Из дневника Аарона Штейнберга:
«Пишу по-русски, на языке, сопровождающем меня и сопровождаемом мною с самого начала моего сознания, сознания моего Я. В его объятьях сердце мое легко согревается, в выемках его, в мягких его складках и наслоениях я нахожу удобные углубления для самоощущения и даже более требовательного самоощупывания… хотя в моих работах и устных выступлениях в последние десятилетия приходилось пользоваться — после «немецкого» периода — очень много идиш, английским, даже иврит, а в самое последнее время — еще и французским, мысль моя, несмотря на все это, осталась верна моему первому языку, русскому».
Только цитата. Без комментариев.
Я нарушу последовательное, как мне кажется, изложение моих мыслей и вызванных чтением стихов эмоций и приведу слова Б.А. из стихотворения «Переделкино» (цикл «Последние стихи»), написанного поэтом за считанные дни до отъезда из России, строчки, которые почти убеждают меня, что Россия, которую он покидает, не будет для него лишь «страной исхода»:
… Я не хочу ни слез,
ни жалоб,
Терзаний и душевных ран,
Киданий с самых верхних палуб
Вниз головою в океан,
Но свой удел наметив
вчерне,
Я знаю,
сжечь мосты спеша, —
На этой просеке вечерней
Моя останется душа.
4 января 1989 г., Москва
Вернусь к стихотворению «Молитва». Вторая его часть. Слова обычные, всё вместе — произведение поэтического искусства. Прочитайте! Лучше вслух.
Молитва
Бог милосердный. В сердце твоем
Видишь меня ты с любимой вдвоем.
Страшную тайну открой — кто из двух
Будет оплакивать родственный дух?
Вечная книга строга и слепа —
Чья-то окончится раньше тропа.
День погребальный иль дальнюю весть
Кто-то из нас обречен перенесть
В мире постылом, склонясь головой,
Славить немыслимый промысел твой…
Впрочем, последняя воля — твоя.
Образом был и подобием я –
Бог, милосердный к твореньям своим,
Общую смерть подари нам двоим!
20-22.02.87 г.
Молитва, сотворенная силой чувства, любви. Сотворенная Поэтом, которому дан «этот дар — сплетать слова, искать созвучья». И находить их. Последние две строки… В них передается вся боль того, кто остается… Невозможно жить дальше, лучше в небытие уйти вместе, если Бог будет милостив… Проникновенными словами, сказанными еврейским поэтом по-русски, к Богу может обратиться любой человек независимо от вероисповедания. Слова эти и для меня, православной, звучат как молитва. Чем старше я становлюсь, тем больше волнуюсь, повторяя в очередной раз строки «Молитвы».
Еврейское мироощущение мне, конечно, неведомо. Но я понимаю, что человек иной веры ощущает мир по-другому, у него — свои святыни, своя религия. Б.А. Кушнер глубоко религиозен, знание истории еврейского народа у него не поверхностное, а глубочайшее; в его стихах — картины прошлого еврейского народа, библейские персонажи, описание еврейских праздников и бед. С особой силой звучит в его творчестве трагическая тема Холокоста:
Памяти…
Как это было в том апреле?*
Трава, нарциссов огоньки?
И звезды первые горели
С Луною наперегонки? —
Судьба была слепа и люта,
Тянулась щупальцами спрута,
И танками терзала плоть,
И Чуда не явил Г— дь,
Могучей не простер Десницы,
Не оградил, не охранил,
И фараона колесницы
Текли, как в половодье Нил.
Качанье касок, марши пугал
И лязгом гусеничным бес, —
Свинцовый дождь в еврейский угол,
Не манна, пепел пал с небес…
25 апреля 2006 г., Johnstown
Чтобы понять факт постоянного присутствия еврейской темы в творчестве Б.А. Кушнера на разных его этапах, постоянное обращение к ней, его едва ли не доскональное знание еврейских реалий, истории еврейского народа обратимся к интервью, которое Б.А. дал писательнице и журналистке Наталье Лайдинен. Смысл вопроса был таков: откуда у человека с его биографией (родился, вырос, получил прекрасное образование и достойную работу в России, дружил и успешно работал с русскими) такой интерес и — как следствие — такие глубокие знания еврейской истории, культуры, традиций еврейского народа, — из детства, из семьи? Ответ:
«Это звучит странно, но интерес к моему народу, его историческим и духовным корням зародился, как мне сейчас кажется, как бы сам по себе. Подспорьем оказался найденный в шкафу толстый однотомный энциклопедический словарь Брокгауза-Эфрона, а в нем статья «Евреи» и «очерк библейской истории». Позже появились другие книги, да и голос «Израиля» я научился вытаскивать из гула глушителей…». На вопрос о самоидентификации Борис Кушнер отвечает: «Сколько я мог сознательно смотреть на «проклятый вопрос», всегда спокойно ощущал себя тем, кто я есть — евреем. Принадлежностью к народу, давшему миру Пророков и Книгу Книг, можно только гордиться. Всё это, разумеется, при полном уважении к русскому народу и русской культуре».
Из цикла «Последние стихи»
Третий цикл стихов в книге «Стихи и переводы» написан тоже в России, он начинается стихотворением «Гимн графомана». Едва ли не самое большое по объему в этом разделе, оно показывает в рамках одного и того же стихотворного пространства владение Б. Кушнером разными стихотворными формами, кроме верлибра, который он не «уважает» («поэт, не вышедший калибром, твори «верлибром!»). Здесь и гекзаметр, и «онегинская» строфа, сравнимая с сонетом, имеющая, как и сонет 14 рифмованных стихов, строфа, которой был написан пушкинский роман в стихах, и фирменный «ступенчатый» стиль Маяковского — «лесенка» … Привожу здесь отрывок из стихотворения:
… Как ныне мой взгляд бесприютен и дик,
По комнате мечется в страхе, —
Анапест распался, но дактиль настиг,
И сзади навис амфибрахий.
В силлаботоническом метре беда,
В безжалостной поступи строфьей…
И вот на столе остывает еда,
И жижей становится кофе.
На улицу выйду, а улицы нет,
Проклятья несутся из дома…
И бьется в груди неосознанный метр
С настырной тоской метронома
В поисках метра
бреду на сквер, —
Что это будет —
ретро,
модерн?
Дактиль трехдольный
или хорей,
Всем недовольный,
как старый еврей?
Шляпа в руках,
как кукушки гнездо —
Кажется, ямбом творил Доризо?
Пальцы измяли податливый метр —
Может гекзаметра сладостней метр?
Гнев, Богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…
11 марта 1988г., Москва
В цикле «Последние стихи» читаю стихотворение, названное в оглавлении по его первой строке — «Осталось так немного…». В «декорации» давно разыгранной на оперной сцене истории с ее придуманными героями врывается сегодняшний реальный день с его раздумьями и переживаниями. Приведу пять первых четверостиший:
Осталось так немного, —
Всего один романс —
Казенная дорога,
Почтовый дилижанс…
Серебряные крылья,
Тоска со всех сторон,
Как будто Эскамильо
Выходит на поклон.
Сквозь облачное сито
Земля ложится в крен,
Ужели Карменсита
Не вырастет в Кармен?
Ужель в обвале страсти,
По утренней росе
Не бросит вызов власти
В объятиях Хосе?
Ужели, неужели
В том предстоящем сне
Пустым мерцаньем гжели
Россия станет мне?…
Стихотворение продолжается, в нем еще 28 строк, но я остановлюсь здесь, указав при этом время и место его рождения: 13 октября 1988 г., Большой Зал Института им. Гнесиных, Москва.
Читая это стихотворение когда-то давно, в первый раз, я остановилась именно на этом месте. Перечитывала, помню, эти четыре строчки еще и еще. С того самого дня я, не переставая, стала искать в новых стихах Б.А. Кушнера подтверждение тому, что Россия не станет для него «пустым мерцанием гжели», искала и находила… Написанные в последние дни пребывания в Москве строки говорят о душевном смятении, переживаниях человека, кардинально меняющего свою жизнь:
…С небес сползали клочья ваты
В крови израненного дня,
И в черном ужасе расплаты
Один Шекспир спасал меня.
«Вечер», 9 января 1989 г. Москва
В стихотворении «Переделкино» — картина подмосковной природы — и не только:
В лесу внезапная поляна,
И стол как — будто в землю
врос,
И ранней осени румяна
В печальной прелести
берез…
Едва дымится старый термос —
Грибы, кошелки,
Хлеб и соль… —
Бесхитростный домашний Эпос
Отныне превратится в боль
Здесь небо в сумерки
Лилово
И тропы призрачны как сны,
И голоса факиров
слова
С недальней просеки слышны…
Как будто Солнца
отраженья
В листве рассыпанный
янтарь…
Читаем дальше, природа как объект описания уступает место человеку, «наметившему свой удел»:
… Еще немного —
и нагие
Застынут стылые стволы,
Но горькой зимней
ностальгии
Я не хочу слагать хвалы,
Я не хочу ни слез, ни жалоб,
Терзаний и душевных ран,
Киданий с самых верхних палуб
Вниз головою в океан,
Но свой удел наметив вчерне,
Я знаю,
сжечь мосты спеша, —
На этой просеке вечерней
Моя останется душа.
4 января 1989 г. Москва
Стихи «Переделкино», «Вечер», «Я предал не страну, но дом…» датируются январем 1989 года, они написаны в самые последние дни пребывания Б.А. в Москве. Место рождения большинства последующих стихов Б.А. Кушнера Pittsburgh или Johnstown (Пенсильвания), США
«Из Нового Света». Переводы «из Шекспира»
Стихи, вошедшие в последний четвертый цикл «Из Нового Света», написаны уже в Америке, в них отражаются впечатления от увиденного, услышанного и прочувствованного в этой стране. В этом разделе книги — 31 стихотворение. Ограничусь цитированием четырех. Первое называется «Весна в Джонстауне»:
Как будто бы иначе —
Совсем, совсем не так,
На склонах
Аппалачей
Весны начертан знак…
Он то взорвется желтым
Из белых покрывал,
А то пройдется чертом
На угольный отвал.
Змеистою долиной,
Где пенится река,
Состав плетется
длинный
В тоске порожняка.
Он пуст и беспредметен,
Как дальний Космос
пуст,
Как пусты сотни сплетен
Его колесных уст…
И в траурные стены
Фабричных гекатомб
Путей струятся вены,
А там их губит тромб.
В том мире заинфарктном
Погашенных огней
Лишь Смерть осталась
фактом
Его горячих дней.
Туман укрыл вершины,
И камень изнемог
Нести рубцы и шины
Бесчисленных дорог.
Они стремятся в город,
В его апрельский флер,
Где склон зеленый вспорот,
Чтоб цвел фуникулер,
Где жизни обнаженье
Весной еще сильней —
В совместном пораженье
Природы и людей.
26 апреля 1991 г. Pittsburgh
Сонет-92
Век иссякает — тяжек и багров,
Идет к концу само тысячелетье,
И снова мы в объятьях катастроф
И в новом погруженье в беспросветье…
По глобусу проходится рука,
Срывая и наклеивая карты, —
История сажает нас за парты
И снова поучает свысока.
Урок не впрок. Хоть глобус перекроен,
То там, то здесь прорвется гнойный свищ,
И злобно торжествует Каин-воин
И рыщет между черных пепелищ.
Кровавый смог… И так без окончанья.
Таков итог. Дальнейшее — молчанье.
19 августа 1992, Pittsburgh
Мне кажется, что в этом сонете поэт объял необъятное: историю тысячелетья человечества с ее войнами, междоусобицами, вооруженными конфликтами — «кровавый смог… И так без окончанья». Подвел итог прошлому. «Дальнейшим» — судьбами наших детей и внуков — озабочены мы, живущие сегодня.
В «американских» стихах Б.А. Кушнера не исчезают российские сюжеты: «Переделкинских просек распутья /Полуночные шорохи сов…» или стихотворение, которое мне особенно нравится:
Жарких листьев ворохи
Осени венцом…
Рано утром шорохи —
Мыши под крыльцом…
Окна заколочены,
Гулки голоса,
Мокнут вдоль обочины
Серые леса…
Расставанье адово,
Слезы, канитель…
Ах, оазис Кратово, —
тридевять земель…
30 августа 1992 г., Pittsburgh
***
Явившись,
как небесный гром,
Твоей Москве
иль Переславлю
Застыну посреди хором
И молча Прошлое
восславлю …
Руки протянутой
полет
Вдруг оборвется
вполдороги,
Как будто те живые Боги
Внезапно
обратились
в лёд.
Вернуться в Прошлое
нельзя,
Оплачь же
отчужденность нашу, —
Вино разлуки разнося,
Господь и нам
поставил чашу…
Ну что ж…
Коль пить,
так пить до дна —
Одна беда,
одна расплата… —
Ведь только памяти
видна
Звезда,
погасшая когда-то…
19 декабря 1992 г., Pittsburgh
В цикле «Из Нового Cвета» есть трогательная «Колыбельная», первая из нескольких написанных Б. Кушнером. Поэт, как и многие знаменитые его предшественники — поэты прошлых веков и лет, — отдал дань этому лирическому жанру. (Из современных авторов можно упомянуть, например, Дж. Леннона с его колыбельной «Good Night»). В «Колыбельной» Б. Кушнера есть «колыбельное» начало — «Если хочешь слушать сказки, глазки закрывай…», присутствуют, что характерно для этого жанра, и звери— «бродят рыжие лисицы по седой степи…», и ласковое «баюшки-баю», но в отличие от колыбельных Лермонтова, Фета, Бальмонта, Блока, Ахматовой, Цветаевой и других поэтов в его повествование врываются незабываемые реалии прошлого:
…Сон слетит веселой
сказкой—
Спи же, сорванец! —
Под землею
Сталинградской
Спит давно отец…
…Я тебя собой закрою,
Как отец в бою,
Спи, мой мальчик, —
Я с тобою,
Баюшки, баю…
28 августа 1992 г., Pittsburgh
Я заканчиваю свой рассказ о стихотворениях книги «Стихи и переводы» и перехожу к представленным в ней же сонетам Шекспира, переведенным Б.А. Кушнером на русский язык. Скажу о том, какое впечатление произвели на меня переводы 12 сонетов, которые Б. Кушнер представил на суд читающей публике в своей первой книге и о том, как сложилась судьба этих и других переводов «из Шекспира».
Я знаю, что Шекспир считается одним из самых сложных поэтов для перевода с английского языка. Дотошные лингвисты подсчитали, что он использует в своих произведениях более 20 тысяч лексических единиц! Переводить стихотворный текст особенно сложно — желательно как можно точнее передать смысл сказанного, подобрать соответствующие рифмы, использовать тот же самый стихотворный размер, что нередко оказывается сверхтрудной задачей, передать авторский стиль. «Универсального решения проблемы сонетов, — пишет Б. Кушнер, — к счастью не существует …многие и многие поколения переводчиков будут предлагать читателям «свои» Сонеты Шекспира…». «Будут» предлагать и предлагали, начиная с первой половины XIX века. Достижения недавнего прошлого — переводы Сонетов Б. Пастернака и С. Маршака. Текст переводов Самуила Яковлевича был мне хорошо знаком. Казалось, лучше и быть не может! Но я прочитала переводы Б. Кушнера и — на переводческом пьедестале, нарисованном моим воображением — С.Я. уступил своё первое место моему неожиданно обретенному поэтическому кумиру. Опубликованных в книге «Стихи и переводы» Сонетов — 12. Приведу здесь текст Сонета №66, который по словам Б.А. «занимает особое место в цикле, благодаря своему ясно выраженному и неизменно актуальному социальному звучанию. По сочетанию отчаяния, гнева, обличения, ощущению обреченной погибающей любви Сонет этот близок к миру «Гамлета», ассоциации с «Быть или не быть» рождаются при чтении почти неизбежно».
66
Душой устав, я плачу о кончине.
Нет силы видеть муки нищеты,
И пустоту в ликующей личине,
И совершенство — жертвой клеветы,
И девственность, что предана разврату,
И простоту, что превратили в срам,
И веры повсеместную утрату,
И неуместной славы фимиам,
И глупость, поучающую вечно,
И власть, остановившую перо,
И мощь в плену у мерзкого увечья,
И злом порабощенное добро.
Душой устав, уснул бы я совсем.
Но как тебя оставить с этим всем?!
Мастерство Кушнера-переводчика оценено по достоинству: его сонеты включены в изданный в 2017 году том одной из самых престижных серий в отечественной филологии — «Литературные памятники». В нем представлены лучшие работы русскоязычных переводчиков разных эпох, переводивших Шекспира.
Противостояние
Из статей, очерков, рассказывающих о персоне «Борис Кушнер» я узнала, что известность его началась не со стихов, а с гневного «Открытого письма», написанного коллеге по профессии, математику, академику, общественному деятелю Игорю Шафаревичу по поводу его книги «Русофобия». «Открытое письмо» Б. Кушнера было опубликовано в советском самиздате, а также в Израиле, Германии и США. Книгу И.Р. Шафаревича, изданную в 1982 году, я не читала и о полемике двух математиков знать не знала. Живший в соседнем подъезде Б.А. Кушнер воспринимался мной в те годы как сосед и отец друга моего младшего сына. Не более того. Только прочитав — и не раз — первую книгу стихов Б.А. и его переводы «из Шекспира», я заинтересовалась его стихотворным творчеством и написанными им эссе и публицистическими работами. «Пролистала» в интернете книги И.Р. Шафаревича («Русофобия», 1982 г. «Русофобия. 10 лет спустя», 1991 г.) и прочитала гневную отповедь своему идеологическому противнику Б.А. Кушнера — «Открытые письма Шафаревичу» (1987 и 1997 гг.). Суть этой полемики была мне ясна.
Противостояние Шафаревич — Кушнер, антагонизм высказанных ими суждений не оставил еврейский мир безучастным, вызвал полемику широкомасштабную. Бориса Кушнера возмутил призыв Шафаревича к «малому народу» раствориться в народе «большом», русском, «исчезнуть в волнах ассимиляции».
Б. Кушнер полемизирует со своими оппонентами не только в публицистических работах, но и в стихах. Он резко осуждает, например, позицию, занятую Борисом Пастернаком в «еврейском вопросе». Стихотворению Б. Кушнера из цикла «Сердце рвётся пополам», на котором я хочу сосредоточить свое и ваше внимание, предпослан эпиграф — цитата из «Доктора Живаго».
Привожу полностью стихотворную отповедь младшего старшему, маститому собрату по перу Борису Пастернаку, поэтическое творчество которого Борис Кушнер ценил очень высоко:
Люди, когда-то освободившие человечество от ига и идолопоклонства, …бессильны освободиться от самих себя…, от верности отжившему, допотопному наименованию, потерявшему значение, не могут подняться над собою и бесследно раствориться среди остальных…
Б. Пастернак «Доктор Живаго»
Отдать высокому все силы,
Великим стать в конце концов,
Не оглянувшись на могилы,
Уйти от гибнущих отцов
В огромный мир, где звон и церкви,
Преображение и Спас…
Конечно, рядом с этим меркнет
Все, что оставил ты у нас —
И вечный путь наш по пустыне,
И слезы матери твоей…
Но успокойся — ведь отныне
Никто не скажет: он еврей.
И допотопное звучанье
Не оскорбит твой тонкий слух —
С другой землей твое венчанье,
В иных мирах парит твой дух…
Тебя всем сердцем, не для вида
Другой народ усыновит.
И только дрянь Звездой Давида
Твою могилу осквернит…
Быть знаменитым некрасиво**,
Не надо заводить архив
Твори достойно и счастливо,
Свое названье забыв.
22. 12. 87 г.
Вывод Б.Л. Пастернака, как и И.Р. Шафаревича, однозначен — «малые народы» должны «бесследно раствориться среди остальных». Можно ли с этим выводом согласиться? Однозначно — нет.
О России, ностальгии и советских песнях
В беседе с Е. Цейтлиным, редактором еженедельника «Шалом», имевшей место в октябре 2017 года, Б.А., проживший в США почти 30 лет, говорит:
«Не буду идеализировать здешнюю реальность — в ней много болезненного, неприятного, порой зловещего», но тут же добавляет: «Годы эти пролетели мгновением. Почти как в Танахе: «И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее». Так и я полюбил жизнь в эмиграции. И была мне она не сестрой, как у Пастернака («Сестра — моя жизнь» — книга лирических стихотворений поэта), но возлюбленной…»
Рада за Б.А., если это так и было, если жизнь в эмиграции, говоря его словами, была «возлюбленной», но произнесенные им слова о любви к этой жизни после высказывания о «здешней реальности» кажутся мне некоторым преувеличением, лукавством. «Зацепили» меня, как сегодня говорят, и слова о Родине: «Я не чувствовал Россию своей Родиной (родиной с большой буквы!), это была не моя земля, и только слабость характера и житейские трудности задержали мой отъезд из России столь надолго… Есть в его интервью, однако, слова, которые меня радуют: «…Конечно, желаю счастья и благополучия Бельгии, Франции, Канаде, Грузии — назовите страну. Но все-таки Россия на особом месте в сердце — там остались друзья, родные, наконец, могилы».
Беседуя с Борисом Кушнером Е. Цейтлин говорит: «Уходя в эмиграцию, погружаясь в нее, русский (или русскоязычный), тем не менее, не может проститься с Россией. Не буду задавать вопрос о «долгом прощании», притягивании и отталкивании — отвечу за Вас Вашим стихотворением, оно опубликовано и в США, и в России…». (Имеется в виду ставшее знаменитым стихотворение Бориса Кушнера «Россия — памяти ожог»).
Россия —
памяти ожог.
Хоть свечи погасил я,
Прошу тебя, еврейский Б-г,
Пусть выживет Россия.
Храни Россию у межи,
При резкой смене галса —
Прошу за всех,
кому там жить,
За всех, кто там остался…
Спаси простертою рукой
И тайною Шумера, —
И пусть придет в Москву покой,
Достоинство и вера.
6 мая 1997, Washington, D
«Для истории отечественной религиозно-культурной мысли, — пишет, обращаясь к Борису Кушнеру, известный российский филолог, литературный критик и прозаик, колумнист Владимир Новиков, — Ваше стихотворение «Россия — памяти ожог» обозначает необходимую и уникальную нишу. «Прошу тебя, еврейский Б-г, пусть выживет Россия» — так до Вас в поэзии не писал никто, а тот, кто скажет «после», должен будет дать ссылку типа: «как Кушнер некогда сказал».
Добавлю к процитированным в этом разделе текста стихотворениям еще пять пронзительных и печальных строк. Человек, оказавшийся по тем или иным причинам далеко от места своего рождения, становления, возмужания тоскует по друзьям-товарищам своей молодости и зрелости:
В радости ли, в беде
Свидеться бы
С друзьями милыми…—
Написано на воде,
Вдобавок тупыми вилами…
6 января 2016 г. Pittsburgh
Это ли не тоска, это ли не печаль, называемая красивым иностранным словом «ностальгия»? (Б.А. в одном из стихотворений: «Сущность ностальгии — люди дорогие…»)
В проявлении (!) ностальгии укоряет Б.А. Кушнера другой эмигрант из России — Вл. Фрумкин, известный музыковед, начисто ее, ностальгии, лишенный, как и некоторые или многие эмигранты, не знаю. В их диалоге, (электронной переписке), получившем название «Цветок или сорняк на скале», речь идет о написанном Б.А. в 2002 году эссе «Прощание с песней»:
Вл. Фрумкин:
«…Ваш очерк — пишете Вы, — «не исследование советской массовой песни, скорее поток эмоций. Признаюсь, сразу: Ваши эмоции по поводу этой песни существенно отличаются от моих. Они окрашены ностальгией. Вы смотрите на наше общее прошлое как бы через перевернутый бинокль — и оно предстает перед Вами в несколько смягченном виде. Вы говорите о «делах давно минувших дней» лирико-философским, примирительным тоном. Между тем в моем объективе прошлое видится с достаточной резкостью, без примеси ностальгии и примиряющей лирики… Сами поэты-певцы прекрасно осознавали, насколько велика дистанция, отделяющая их искусство от советского песенного ширпотреба… Галич: «…да и название у нее отвратительное — массовая песня!» Это из выступления Александра Аркадьевича после моего доклада под Петушками. Поэт говорит о том новом, что должна нести бардовская песня в противовес песне официальной…»
Борис Кушнер:
Похоже, мы с Вами слушали или, по крайней мере, вспоминаем разные песни. Вот эпизод из моего детства: Я в младшей группе пионерского лагеря. Вечер с особым, неописуемым вечерним сквозняком из полей за оградой. Как в песне (не бардовской) «Снова замерло все до рассвета»… Ветер этот переполнен ароматами трав, далекого дыма, Б-г весть еще чего. Простор физический и душевный необычайный. И весь он пронизан едва слышной песней: «Гудками кого-то зовет пароход…» И я вижу этот пароход во влажной дали, как бы с речного обрыва, и это меня он зовет, — не знаю, куда, но так и хочется полететь ему навстречу. И в том же лагере пою за вожатой: «Каким ты был, таким остался», совсем не понимая женской любовной иронии замечательной песни Дунаевского — Исаковского… Мне кажется, что Вы совершенно выплескиваете лирическую составляющую так называемой «советской» песни. Та же «Ой цветет калина в поле у ручья…» (Дунаевский — Исаковский) «Колыбельная Светланы» Хренникова (стихи Гладкова), его же «Песня верных друзей»… И т.д, конца края нет. А военные песни! «Эх дороги…» Новикова — Ошанина. Это же шедевр в полном смысле слова. Какая глубина, какая точность, какое слияние стихов и музыки!… Здесь можно книгу написать! Надо ли выплескивать такого ребенка вместе с водой из ванны?…
…Вы пускаете в ход «тяжелую артиллерию»: Окуджава, Галич, Высоцкий. Признаюсь, что ни тот, ни другой, ни третий при полном уважении пророком для меня не является. Не сотвори себе кумира. Термин «массовая песня», несомненно принадлежит к совпроповской нише. Но высказывание Галича отдает барством, презрением к простым людям, поющим «отвратительные» песни. Не вижу ничего плохого в том, что блантеровскую «Катюшу» пели и поют миллионы людей. А вот остроумную балладу про прибавочную стоимость петь вряд ли станут… Должен признаться, рискуя Вас обидеть, что этот беранжеров*** бард мне представляется почти полным анахронизмом. Музыки у него вообще нет, — это скорей мелодекламация под два-три гитарных аккорда… Признаюсь, что мне просто скучно слушать Галича сегодня — исключение (для меня) составляют действительно за сердце берущая песня «Мы похоронены где-то под Нарвой» и поэма «Кадиш» …Вот еще одно давнее воспоминание. Морозная московская зима. Прихожу домой, из радио песня. Тревожная, трагическая. Бросаюсь к пианино, негнущимися пальцами играю мелодию… И стихи такие же, тревожащие сердце стихи, «Отвратительная массовая песня»… Эх…»
Вл. Фрумкин:
Из того, что лилось из репродуктора, больше всего верил песням. Они наперебой убеждали меня, что я живу в самой счастливой, самой прекрасной и самой свободной стране в мире. Лились ли они из Вашего репродуктора? Или Вы его выключали, когда раздавались звонкие маршевые песни 30-х годов — они ведь широко звучали и в годы Вашего детства? Песни о Великом Друге — Вожде и о том, что «живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей». А если слышали их, то почему не сработал присущий Вам с пеленок скептицизм, и Вы не ощутили фальши тех песен, которым буквально пронизывали воздух страны Советов? …Вы и сейчас стремитесь видеть в них то, как они замечательно сделаны, как совершенны их мелодии, как великолепно написаны стихи… Вы умеете восхищаться чудом искусства, отрешаясь от его жизненного контекста…
Борис Кушнер:
Почему у меня ярость благородная не вскипает, как волна, при звуках «советской» песни… Мое возмущение нацелено в ядро проблемы, а не во все проявления ушедшего времени. Жизнь потому и не угасла, что обладает огромной, хотя и негромкой силой сопротивления. Всегда думаю об этом, когда вижу деревце, зацепившееся в немыслимой позе за голый камень какого-нибудь скалистого склона Аппалачей. И растет оно — вопреки всему. Так искусство прорастает на самом скалистом идеологическом грунте. Чему свидетельством, среди многого другого, феномен песни советского периода. Итак, что же «лилось» из моего репродуктора? Не столько «лилось», сколько доносилось. Сам я носился, не сидел на месте. И получалось, как в известной опере Сальери «Сначала музыка, а потом слова». Заодно отсеивались зерна от плевел. А уж мелодию песни «Широка страна моя родная» я услышал в форме радиопозывных в таком детстве, что о словах и говорить не приходилось. Эти хрустальные звуки меня очаровали. Стал выстукивать их в высоком регистре на пианино. Потом уже и всю песню играл. Она великолепно ложилась «в пальцы», легко варьировалась. Дунаевский сочинил свою удивительную музыку, кстати сказать, задолго до стихов. Да и стихи можно понимать сегодня как выражение общечеловеческих надежд, любви к стране, которую считаешь Родиной. Там нет ни Ленина, ни Сталина, ни большевиков, ни комиссаров в пыльных шлемах, нет никакой экспроприации земель в Гренаде… Что же тогда говорить о «Веселом ветре», «капитане» и т.д. Да пусть сгинет коммунистическая зараза вовек, а песни, достойные этого названия, останутся с теми, кто захочет их петь…»
(окончание следует)
Примечания
* Имеется в виду восстание в Варшавском гетто — еврейское вооруженное сопротивление попытке нацисткой Германии ликвидировать остатки Варшавского гетто в оккупированной Польше; восстание началось 19 апреля. 16 мая оно было жестко подавлено.
** Эта и следующая строка заимствованы автором из стихотворения Б.Л. Пастернака «Быть знаменитым некрасиво…»
*** Пьер-Жан де Беранже (1780-1857) — французский поэт и сочинитель песен.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer11/scheglova/
