Столяр
Столяр умирал долго. Обещанного шкафа Ольга так и не получила, да и забыла давно об обещанном. Её другое теперь интересовало. Кошка её Прося все последние дни от умирающего не отходила и ночевала в его комнате.
Вечером в понедельник население Афанасово ещё сократилось. Пусть на одного — старого, давно больного, совершенно усталого и забытого всеми пьяницу. И жалеть о нем никто не будет, некому.
Хотя вру. Одно существо его от себя никак не хотело отпускать. Вцепилась в ногу, не отодрать. Ну, санитары, приехавшие забирать тело, попробовали отодрать и не стали, царапается, сука, себе дороже. Так с кошкой в гроб и положили, заколачивать, правда, крышку до утра не стали — надумает, выскочит. Но, из гробового ящика, который столяр, кстати, ещё год назад сам себе сколотил, ни звука не донеслось, ни визга, ни мяуканья. За компанию умерла несчастная, выходит. Не отпустила. Ну что ж, хлопот меньше. Заколотили поутру и закопали. Ольга почему-то не очень и горевала, положила на общую могилку неправильные три цветка, перекрестила на прощание и пошла очередному старику День рождения справлять.
Посмертный путь недавно преставившихся всегда одинаков, всем пожившим он предназначен — возвращение к началу через туннель, наши миры соединяющий. Судьба, или как ещё назвать сочетание случайностей, из которых жизнь состоит, решила столяра и кошку отправить в последний путь вместе. Не разлучать. В полёт они так и отправились — друг за другом. Столяр и вцепившаяся ему в брючину кошка. Впрочем, кошка вскорости подгребла лапами повыше, зацепилась за подол рубашки, подтянулась и перебралась летящему на грудь. Он ее погладил, помял и стряхивать не стал. Так они и летели в туннеле, прижавшись друг к другу, закрыв глаза и ни о чем не думая, ничего не вспоминая, ни о чем не жалея, поскольку и не о чем было. По-умному, им долго лететь в этом прощальном туннеле было незачем. Мозги и память были уже чистыми, протертые спиртом, голодом и невзгодами — легкие, незлобивые, пустые. Но похоронные бюрократии, и с той стороны и с этой, ничем особо друг от друга не отличаются — также невнимательны, ленивы, безответственны. Недосмотрели. Потому и летели в последний путь две души сразу — кошки и человека. И по полной программе. Что в принципе не приветствуется, для животных выделено и свое время, и свой туннель, для их очищения сорок дней совсем не требуется, им положено три и точка. Но случилось как случилось, что ж делать. Проследим за дальнейшим.
Как и положено, затормозили их на вылете из туннеля. Приземлили. Дежуривший белобородый сторож с белым крестом на спине синего халата очень удивился такому прибывшему симбиозу, до того ему не встречавшемуся, позвонил по вертушке начальству. Там не поверили, разорались, мол, перенектарился на посту, чушь несешь, отвлекаешь от дел насущных. Разбирайся сам!
Сторож достал из винного ящика одну из полупустых бутылок коньяка, перевернул три стакана мухинского дизайна, налил всем. По чуть-чуть. В бутылке ещё осталось.
— Как так произошло, господа? У меня такого сценария никогда не было. Чего вы вдруг связкой полетели?
Столяр только брови поднял, было видно, что не совсем ещё протрезвел, да и вряд ли протрезвеет, а кошка устроилась на скамье, выбрав наименее загаженное птицами место, от коньяка отказалась, и стала со сторожем объясняться. Объяснения с той стороны туннеля всегда бессловесны, души, понятное дело, ни национальности, ни классификации по таблице живых организмов не придерживаются и общаются исключительно волнами и взглядами. Так что отсюда и до конца весь кошкин текст в моем вольном переводе.
— Черт его знает, — сказала волнами кошка, — я его тащила, чтоб не помирал, шкаф Ольгин не доделав. И вообще, столяров больше в Афанасово нет, последний ценный кадр. Но он оказался безнадежен, безвозвратно пьян. И ниже талии проспиртован так, что я сама от его запахов окочурилась. Так тут и оказалась. В принципе, он покойник ничего, только вонюч очень.
— Да, — подтвердил сторож, поводя носом, — очень вонюч! Для того тебе коньяк и выделил, хлебни глоток, отдышись. Но что ж делать, тут вас надо разделять, совсем разные процедуры предстоят. Ему память чистить, хотя что там осталось, а тебе сразу в перероды, сколько уже реинкарнаций пережила?
— Две, эта третья.
— Оо! То есть понимаешь процесс. Ещё коньячку? Как хочешь. Но как же вас теперь разделить, документ прибытия на одного. Анкета одна, номер для индексации один, пломба для души одна, она строго учитывается.
— А ты меня старичок отпусти, не регистрируй, я сама сориентируюсь, знаю уже куда и как.
И столяр с трудом промычал, — Не тяни душу, оформляй.
Ну, раз так, сторож зацикливаться не стал, прибывших зарегистрировал как одну субстанцию, даже решил не опрашивать. Сразу видно было, что ни тот, ни другая ничего дурного не помнят, мстить никому не собираются и раскаиваться им не в чем. Чистые уже души, прозрачные. Решив так, сторож поставил в анкете одну большую галочку на двоих и отправил обоих, не долго сомневаясь, в рай. Своим, правда, ходом, не такси же вызывать. Позволил только на дорогу вдоволь напиться нектаром. Понравилось пойло гостям безумно. Уходить не хотели. Но пришлось. И пошли они вдвоем по стрелочке «Рай», а про дорогу вы уже знаете, хаживали мы с вами по ней еще в первой части этого печального рассказа.
На городской заставе их тоже долго не канителили, сразу поняли, с кем дело имеют, отправили в карантин на улицу Шостаковича, дом девять, строение три. Вот тут-то кошка и потерялась. Специально или случайно, сказать трудно, может позже поймём. Нанектарившийся столяр один по инстанциям дальше побрёл, галочка-то в документе одна, а в карантине про кошку даже и не спросили, занялись исключительно пьяницей. Впрочем, оставим бедного с его хлопотами. Неинтересен он нам дальше.
Рай
Вошла кошка в Рай, хвост подняла и застыла. Он произвел на неё ошеломляющее впечатление. Засмотрелась на зеркальные мостовые, обомлела от белоснежных дворцов и разноцветных фонтанов, голову задрала на тающие в выси небоскребы, парящие хрустальные скульптуры и бесчисленные радуги над городом. Ничего подобного она в своём Афанасове раньше не видела, а в Питере и подавно. При двух предыдущих реинкарнациях перекидывали ее в темной переноске сразу в пустыню, ничего она тогда не разглядела. А сейчас! Вот оно! Рай!
Но, ближе к делу — Ольга, инструктируя кошку, велела разыскать в центре Рая сквер перед Большим театром, а в центре сквера гигантскую лошадь Гаттамелаты, под левым копытом которой и ждать родителей. С чего она такой адрес выбрала, откуда ей городской ландшафт Рая был ведом, почему именно под левым — станет ясно позже. Лишь об одном сейчас обмолвлюсь — мама Серёжи, в силу учительских пристрастий, была той ещё поклонницей Донателло и, по мнению Ольги, мимо знаменитой скульптуры старички должны были прогуливаться постоянно.
Большой театр Ольга показала кошке на сторублевке, как выглядят родители Сережи та должна была и сама помнить, ну уж лошадей в Афанасово было если и немного, но было. Узнает даже в бронзовом виде. Увидев шедевр Бове, хвостатая сразу сориентировалась. И сквер нашла и лошадь, еле в сквере помещающуюся. Легла кошка под огромное левое копыто памятника и из укрытия прохожих разглядывает, ждёт знакомые фигуры. Климат райский — тепло, свежо, разомлела, задремала. Сколько времени прошло — не ясно, нет там времени и никуда оно не ходит. Много раз мы уже вас о том предупреждали.
— Кис-Кис, — сказал кто-то над ней. Два подростка, одна в розовом, другой в голубом балахонах, стояли под животом лошади и удивленно на нее смотрели.
— Откуда ты знаешь, как это зовут? — спросил подросток явно мужского цвета.
— Это у тебя, дурака, всю память отсосали, а женская память — бездонная. Я тебе больше скажу — я эту кошку знаю, это Серёжина кошка, ты же им на новоселье её и дарил. Хотя, а ты хоть помнишь, кто такой Серёжа, балда стоеросовая? — Мальчик насупился.
— Кис-кис, — сказала бывшая старуха и кошка сразу пошла к ней, взобралась по ниспадающей, противной на ощупь, шелковистой ткани на грудь и потерлась о неё мордочкой. Девица сначала руки на всякий случай отвела и кошка повисла, зацепившись за ткань когтями, прямо перед ее подбородком.
— А ты помнишь, что это за животное? — спросил мальчик, осматривая висящее пушистое тело со всех сторон и поворачивая его пальцем. Оно не опасное? И почему оно тут? Нам же куратор говорил, что для младших братьев выделены земли за городом, им там лучше. И времени переродиться им там меньше требуется и людям они не мешают. На ней нет индекса, её нельзя брать в руки, давай отдадим её полиции.
Кошке надоело висеть и слушать глупости, она вскарабкалась девочке на плечо и уселась там, распустив хвост прямо ей в рот.
— Тьфу, — сказала девочка, отплевываясь и стряхивая кошку с плеч. — Наглое существо.
— Что? «Звать полицию?» — спросил подросток.
— Нет, — задумчиво протянула девочка и наморщилась, — кошки зря не появляются. Зачем она тут? Почему у нас под ногами очутилась? Смотри, как на нас смотрит. Что-то сообщить хочет. Но только не здесь, пошли, Киса.
— Пошли, — согласилась кошка, — только уточним, вы действительно Сережины родители, меня к вам Ольга послала.
Подростки только руками всплеснули, пугливо вокруг оглянулись и присели к кошке поближе.
— Как там они? Зачем ты тут? Но сейчас молчи, пойдем с нами.
И пара, чуть подпрыгнув, заскользила по перламутровому тротуару в южном
направлении. Кошка побежала за ними, вернее, почти поплыла, отталкиваясь лапами
от зеркальной поверхности, подруливая хвостом и стараясь не отставать. Скользила и удивлялась сама себе, — «Надо же, как Рай стариков меняет! Ни за что не узнала бы»
Пункт первый
Поселили Сережиных родителей в южном спальном районе, довольно далёком от центра. Каждый божий день они шли в центр, гуляли, наслаждались. Бывшая училка свои знания вспоминала, не давала им совсем уж зачахнуть. Обходя шедевры, она целую лекцию старику читала — что за красоты вокруг, каких они стран и времён. Впрочем, и у неё уже многое из учительской памяти стёрлось, но основные пункты мирового искусства она ещё помнила твёрдо.
Почти добежали они до жилья, предъявили индекс шлагбауму при входе. Долго уговаривали домоуправа, который паре симпатизировал — на его глазах они в милых деток превратились, на кошку «глаза закрыть» и пропустить с ними, все равно скоро съезжать. Домоуправ помолчал, подумал, что полицию вызывать, акт составлять, подписывать что-то, себе дороже, и «закрыл глаза» — пусть детки на прощание, потешатся, но предупредил — Только на улицу не выпускайте, чтоб соседи не видели.
Так все три души объединились в одном коллективе. Собственно, это и было первым пунктом хитрого Сережиного плана. Кошка и в нужный туннель попала, бесконтрольно его преодолела и стариков нашла. И индексации, кстати, избежала. Та еще животина, себе на уме. Всегда кошек уважал.
Житие
Жильё в Раю — вещь необычная. Нет в нём почти ничего привычного. Ну там — прихожей, кухни, обстановки. Только входная дверь, с номером индекса и с окошечком, как в тюремных камерах. А внутри, посреди небольшой пустоты, удобная круговая софа с подушечками. Удобно на ней и спать и есть и телевизор смотреть. Всё пространство вокруг софы увешано плоскими телевизорами. Со всех сторон, и сверху, и снизу. На разноцветных веревочках к каждому экрану пульты привязаны. И больше ни-че-го! Ни когти почесать, ни пописать комфортно, — кошка это поняла сразу.
— Что будем есть, — спросила она, облизываясь, — нектар дадут?
— Покажут, — сказал мальчик, пристраиваясь на софу. Он потянулся за одним из пультов, что-то нажал и из экрана полилась на пол коричневая вонючая жидкость. Кошка повела носом, принюхалась и спускаться с софы на пол отказалась.
— Так я и думала, подделка — настоящего не дождешься, — констатировала она и зевнула.
— А этот чем плох? Прямой эфир же — сказал мальчик и закрыл глаза — спи пока. Да, если захочешь в уборную, включай тот экран.
На контрольном дисплее в каморке домоуправа светились огоньки «состояния жильцов». Бордово-красные соответствовали новичкам, за которыми нужен был «глаз да глаз». Ближе к желтому — жильцы в процессе очищения и стирания памяти, зелёные — уже чистые и готовые к переселению в пустыню и, наконец, изумрудные — жильцы «последнего Дня», души отбывающие, души «на чемоданах».
Цвет родительского жилья был близок к изумрудному, но ещё не совсем.
Когда старик задремал, старуха включила на одном из телевизоров берег моря с песчаными дюнами и позвала кошку прогуляться. Та не удивилась, обнюхала рамку экрана и осторожно через нее перепрыгнула. Лениво плескались волны, теплый ветерок шелестел в камышах, песок был мельчайший и нежный.
— И чего ты сюда припёрлась? — спросила старуха, уведя кошку подальше от похрапывающего на софе старика. — Тебе ж и пяти лет нет, жить ещё да жить. Чего вдруг решила окочуриться? Ольга послала? Зачем? И что с Сергеем? Не ври!
Кошка долго молчала, нюхала ветер, скребла когтями песок, хвостом слегка помахивала. Будь это человек, я б решил, что ответа она не находит и только время тянет, не зная, что сказать. Старуха же настырно ждала и не торопила.
— Сергей умер, ещё до вас. Поэтому не приехал. Он где-то тут. А мы с Ольгой к вам в Афанасово переехали. За вашими могилками смотрим.
— Я так и думала, что с ним беда. Не мог Сергей не приехать, что-то с ним случилось, я знала.
Старуха вошла в воду и долго так стояла. И было в младенческой ее фигуре столько горя и усталости, что кошка наконец ее узнала.
Бывает у вечернего моря, что набегающая на песок вода совсем не пенится, белой кромки у неё нет, нет завихрений и брызг, не понятно, где у моря конец, вода ли это или уже песок. В море ты или на берегу. И только один остаётся ориентир — холодно ли ногам…
План
— Не знаю, могу ли это говорить, — неуверенно сказала кошка и оглянулась, пляж до горизонта был пустым, — Ольга очень просила не выдавать — это Серёжин секретный план.
— Не сомневаюсь, что его. Эта дура только плакать умеет. И что сын такого удумал? — открыла рот старуха и не стала его закрывать до конца разговора, так он ее поразил.
— Он хочет вернуться, сохранив память. Он хочет свою жизнь прожить еще раз, но ничего из прежней жизни не отдав. И никого. Он хочет всех вас собрать и вместе прожить второе рождение, и вторую жизнь и вторую смерть. Он не хочет совсем новой жизни ни для себя, ни для вас.
— Что думаешь, старик? — крикнула старуха старику, который, как оказалось, сидел на краю экрана, спустив в песок босые ноги.
— Кто такого не хотел бы, но как? — тихо ответил старик и поднял на них глаза, которые вдруг оказались очень ясными и синими.
— Сергей у себя в лаборатории нашел обратный ход и знает как им воспользоваться. И, главное, у него тут друг, нашёлся, ещё московский, которому тут терять нечего, поможет.
— А где Сергей? Как его найти? Как найти друга?
— Вот для этого меня сюда и отправили. Будем искать.
Питер
Сын помаленьку разбирал и раскладывал по дискам и папкам отцовские пересылки. Он так и не понял, откуда они приходили. Обратного адреса не было. Стояло в отправлении — многоточие собака многоточие и два адреса получателей — его и Ольги. И приходили они не в почту, а сразу скачивались в загрузки огромным массивом, тормозя и перезагружая его хилую систему. Многое было совершенно не понятно. Особенно чертежи и формулы. Много было неприятного — фото с Ольгой, письма ей и от неё, иногда совсем неприличные, поздравления с их свадьбой. Он все это складывал в отдельную папку, которую пометил — «лишнее». Много было фотографий и документов стариков. В плохом состоянии. Он их, по возможности, отреставрировал фотошопом — свадебное их фото, аж 35-го года, удостоверение инженера ракетной лаборатории, стопка тоненьких брошюр с именем бабушки на обложке. Оказывается, она писала антицерковные глупости. На одной книжице рукой бабушки было написано — «Пожалуйста, не читай, но благодаря этому мы живы».
Сын все это сгрёб в папку «Предки». Отдельно пришел файл с наградными документами. Чем только, оказывается, отца не награждали — там были и ордена и лауреатские значки, юбилейные медали и грамоты Правительства. Когда его хоронили ничего такого не было и не упоминалось. И у деда две медали были указаны — «За освоение целинных земель» и за какие-то достижения в космосе. Интересно, где он их тут спрятал, хорошо можно было бы загнать.
Отдельно пришел скан нескольких больших тетрадей с рукописным текстом и подписью — Мотя. Это были явно дневниковые записи. Только даты стояли странные, все из единиц и нулей. Почерк был ещё тот и с каждым следующим файлом он становился все более детским — корявым и плохо читаемым, похоже, писавший терял рассудок и координацию. Но вот эти каракули приковали сына к дисплею напрочь. Мотя описывал что-то невообразимое.
«Рай и Ад поставляют пустыне генетический материал разного эмоционального и интеллектуального качества», так начиналась одна из дневниковых записей в тетрадке. «Рай производит души радостные и, значит, глупые и добрые. Ад, соответственно, грустные, и потому злобные и умные. В пустыне это смешивается для баланса в примерной пропорции 70 на 30. Дураков в природе явное большинство. Поэтому Добра в мире больше. В некоторых поколениях пропорция нарушается. Тогда возникают войны и революции. Важно попасть в нужную консистенцию.»
«Количество живой плазмы во вселенной всегда постоянно», — читалось на другой странице. «Распределяется она между всем живым на Земле. Чем больше количество индивидуумов, тем мельче сама индивидуальная душа. Если проще — то чем больше население Земли, тем мельче и глупее сами люди. В животном мире — те же правила. Больше слонов — меньше бабочек, больше бабочек — меньше тюленей, больше тюленей — меньше муравьёв и т.д.»
«Важно, получить душу ранним утром, к вечеру консистенции может не хватить и порции будут жиже и легче. Совсем плохо получать душу в конце дня — в полночь, отсюда олигофрены и гении. Постарайся родить утром»
«Для лучшего баланса, для полноты гаммы, для многоцветья экземпляра лучше получать душу из середины пустыни поближе к горловине воронки. Там все перемешено вращением — память людей, животных, рыб и насекомых, растений и микробов. Смесь из центра гораздо здоровее и талантливее краёв, где материал более неподвижен и однороден. Но, в воронке центра невозможно удержать память, ни капли. Из центра можно получить лишь совершенно чистую душу. Вам я постараюсь занять места на самом-самом краю, почти неподвижном»
«Человеческая душа весит 21 грамм. Чистейшая кварцевая песчинка из пустыни — 0,1 грамма. Понятное дело, вся информация каждой человеческой индивидуальности записывается на 210 песчинок. Когда приходит смерть, песчинки высыпаются и перемешиваются в Пустыне и только «божий промысел» в виде случайностей награждает новые души парой или, совсем невероятно, тройкой песчинок из прежней жизни. Отсюда — наши воспоминания о прошлом. Моя задумка — не отдать пустыне ни песчинки, сохранить наши горсти при перерождении, ничего не потеряв.»
«Только чистый песок может лететь по трубе обратно, только невесомый, не отягощённый никакими воспоминаниями. Это не наш путь».
Сын понимал, что эти записи предназначены не ему. Но и матери он решил их не показывать, хотя быстро появилась проблема. Файлы были большими, диск школьного компьютера быстро переполнился. Надо было еще раздобыть память. Он посмотрел в сети цены. Таких денег у него, конечно, не было. Надо было что-то продать или быстро заработать. Чем? Или что-то удалить. Что? Он удалил все игры, все социальные сети, всех одноклассников. Все скаченные кино, всю библиотеку, все приложения, все свои фотографии и записи. Ещё несколько гигабайтов прибавилось.
Инспекция
В дверь позвонили. Мальчик встрепенулся и открыл «тюремное» окошечко. На лестнице стояли трое в чёрном.
— Настройка, открывайте, предъявите индексы. Кто тут прописан?
— Надя! — заорал старик в сторону моря, тут из полиции.
— Спрячься там, — махнула Надя на камыш, — сиди тихо. Она вышла из телевизора, выключила его и подошла к двери.
— Чем обязаны? Давно вас не видели. У нас все работает, всё в порядке. Мы уже почти ничего не помним, собираемся. Заходите!
Трое вошли, осмотрелись, щелчком включили телевизор, который только что выключила девочка и сунулись внутрь. Белый парус белел на горизонте, чайки с веселым криком плюхались в воду, белые облака отражались в спокойной воде.
Они поочередно включили ещё с десяток телевизоров, один за другим — изумрудная пальмовая роща, переполненная мотыльками, с Акрополем вдали, гора Арарат, сияющая снежной вершиной, Римский Колизей, забитый счастливыми туристами, Москва, вся в лампочках, цветах и фанерных арках… ничего лишнего, благодать!
— Как дела? — спросил один из троицы, явно старший, — Ничего не тревожит? Не появлялись ли посторонние? Давно ли оплачивали райскую жизнь? Как долго ещё намерены очищаться? Дайте, я померю ваш рост.
Надежда включила экран со всеми их документами и счетами. Все там было в порядке.
Трое измерили рост детей — они еще уменьшились. Нормально. Полистали документы и счета, пощелкали ещё несколькими мирами, в некоторые из них сунулись и прогулялись внутри, не вынимая рук из карманов. Потом вынули и выйдя на лифтовую площадку обернулись на дверь. Над дверью спокойным зелёным светом горел индекс проживающих.
— Ладно, сказал старший, — домоуправ видимо ошибся, нарушений мы не нашли, но и вы тут не засиживайтесь, вы уже рядом с нулевой точкой, пора на выход. И, кстати, как у вас с выходом в пустыню, дайте посмотрю.
Бескрайняя пустыня была за экраном. И на земле и на небе. Ни облачка, ни тени, ни травинки. Песок, песок, песок!
Сергей
Инструкции, которые Сергей последнее время пересылал жене, были всё более путанными. Он был уже на предпоследней стадии «очищения», многое не помнил, многого не мог уже рассчитать. Надо было торопиться. Главное, выскочить самому и вытащить стариков из потока до нулевой точки качелей. Весь свой архив и небольшой архив родителей, необходимые для восстановления памяти, он успел частями загрузить сыну и Ольге. Многое пропало, не хватало места и надежной сети, пока сын не заработал каким-то образом на мощный сервер. Важным моментом плана, был контроль над рождением новых тел. Сначала надо было выбрать родителей. Мать была понятна — Оля. Если сможет. Про отца долго не могли договориться. Это была самая сложная часть операции. Оля не принимала ни одну Сережину кандидатуру. Ни друзей, ни двоюродных братьев, ни знакомых по институту. Решили оставить ее матерью одиночкой. Очень Сергею, как будущему новорожденному, это решение не нравилось, но никаких вариантов не находилось. Второй важнейший момент — заменить «новые» души новорожденных своими, спасенными. Это Сергей брал на себя и Олю подробностями не донимал. Сообщил только, что в новой своей реинкарнации он смешает души и память и родителей и свою и даже кошкину для качеств самых необыкновенных и конкурентноспособных. Он даже красивую векторную картинку Оле прислал, какими талантами и от кого будет обладать ее сын. Даже и не знаю, с кем и чем это головастое чудо можно будет сравнить. С Титанами Возрождения! Если, конечно, всё получится! Что — вряд ли.
Он просчитал в лаборатории, в какой примерно земной срок они всю операцию провернут и просил Олю к названному сроку быть готовой, и морально и физически. И роддом присмотреть. И врачей. И подруг, если понадобится. С трудом договорились, что имя новорождённому оставят прежним. Сергей Сергеевич. А если девочка?
И еще было совсем непонятным — на что новая семья будет существовать. Надеялись на авось и директрису приюта.
Беда была только с его состоянием. Он уже был сильно очищенным, плохо все соображал и нервничал. Молодел слишком быстро, быстрее, чем рассчитывал. Просил Просю к нему послать, в помощь. Верил, почему-то, в особую кошачью гениальность. Кошки, действительно, все девять перерождений совершают с одной, раз и навсегда полученной душой. Тело обновляют раз в десять — пятнадцать лет, но душу и память сохраняют весь век отпущенной природой жизни. И всё всегда помнят. Кошачий опыт дорогого стоит.
Всё!
В дверь опять позвонили. Прося опять нырнула в телевизор и где-то там в аквариумной темноте спряталась. На пороге стоял домоуправ с ресторанной тележкой, заполненной бутылками с нектаром, фруктами, вкусностями и деликатесами.
— Дорогие мои, всё! Ваш час настал! Ваши души полностью очищены. Вам в этой жизни делать больше нечего. Администрация и соседи поздравляют вас с эти великим праздником и передают этот небольшой презент. Угощайтесь, веселитесь, за вами скоро придут.
Про кошку он, видимо, решил не спрашивать. Его накладка, не надо было разрешать. В жилье её, впрочем, не видно, скорее всего заблудилась в телевизорах. Бог с ней!
Все телевизоры враз включились, заорали, засияли — свет, звук, цвет! Лавина счастья хлынула на отбывающих. Всё завертелось, засверкало, заорало! ВСЁ! Нас нет! И не будет!
На центральном экране Роберто Аланья (Италия) на фоне переливающейся золотом пустыни возвопил финальную арию Каварадоси — «Мой час настал…» Сердце сжалось даже у кошки.
Когда домоуправ пятясь и улыбаясь до ушей захлопнул за собой дверь, Прося выпрыгнула из экрана и тяпнула когтями Надежду Павловну. Да так сильно, что кровь побежала струйкой по её руке. Та пришла в себя, похлопала себя по щекам, выключила телевизоры и надавала окровавленной рукой по щекам мужу. И он тоже очнулся, потирая лоб.
— Понюхай мой хвост, — злобно сказала ему кошка, — Тоже мне наркоман. От шума отключаешься. Сейчас важнейший момент. Меня надо спрятать и с собой вынести. Давайте сделаем как со столяром, в балахон и за спину. Кому только?
— Лучше ему, он худющий, будет проще спрятать хвост, — предложила бывшая старуха, натягивая через голову розовый балахон.
— А я тебя буду кормить «Британским банкетом» всю новую жизнь, Киса, — добавила девчушка, одергивая розовую ткань на бёдрах.
— Сама его ешь, — огрызнулась кошка, — я в новой жизни намерена петь в опере.
Проська
Родилась Проська совсем маленькой, граммов семьдесят, не больше, в буфете среди старых простыней и пододеяльников. Братьев своих и сестёр она разглядеть не успела, их в тот же день из-под матери вытащили и, понятное дело, утопили в унитазе. В грустные мгновения, особенно с той стороны туннеля, она их запах вспоминала — сладкий, приятный, родной.
На четвертый день, когда у неё отпала пуповина, ее из буфета достали и положили в коробку на подоконник. Ватой обложили. Внизу под окном шевелилась Сенная площадь. Её серую колышущуюся массу котёнок первой и увидел, раскрыв наконец щелочки глаз. Первую неделю почти неслышимую.
Первыми звуками, которые Проська услышала, были трубы Рихарда Штрауса.
Семья очень любила «Что, Где, Когда» и в эти дни как раз весенняя серия показывалась. А уж потом ушки котёнка распрямились и Сенная площадь загрохотала, заглушив все остальные звуки. Все девять жизней Прося ненавидела и очень боялась грохота и шума.
Мучал котёнка в основном малолетний Сергей, хозяйничавший в доме.
Он поднимал ее за лапки, крутил, рассматривал устройство. Впрочем, он ее очень любил. Вечерами клал себе на подушку и рассказывал сказки, из которых следовало, что жизнь — чудесная штука.
Недели через три-четыре Проська стала переваливаться через борт коробки и ползать по подоконнику. Была уже поздняя весна. С тех пор зелёный цвет — кошку очень возбуждал и нервировал.
Хулиганистый Сергей открыл однажды без разрешения створку окна и дальше поехал на трофейном своем трехколёсном Мерседесе по загогулинам коридора. Прося выползла на карниз и с него сорвалась. Мать, лизавшая себя под окном, мгновенно распрямилась и бросилась за ней. Летели вниз шесть этажей. На асфальт. Мать разбилась насмерть. И Прося тоже. У матери это была последняя жизнь. У Проси первая. И первая реинкарнация.
Последний путь
Ещё до восхода индекс на дверях родителей засиял глубоким изумрудным цветом. Все телевизоры вокруг софы сами переключились на одну последнюю программу. На всех экранах стали синхронно перекатываться друг через друга крупные, круглые, золотистые песчинки, совершенно друг от друга неотличимые. Только вспышки солнечных бликов на их поверхности и шевеление лёгкой тени под ними позволяло понять, что движется вся песчаная масса слева направо в едином тягучем движении. Картинка завораживала.
Они еле-еле успели запихнуть кошку мальчику за спину. Та вцепилась в исподнее, хвост ему меж ног засунула, сжалась и затаилась. Парнишка и шагу из-за этого “вкладыша» сделать не смог бы, но это и не понадобилось.
Санитары, в голубых с белым крестом халатах, омыли их младенческие лица розовой водой, намазали руки и ноги специальным парфюмерным составом и уложили их коротенькие уже тела в прозрачные коробки, очень на сказочные хрустальные гробы похожие, сверху накрыли прозрачными же крышками и спустили на грузовом лифте вниз. Перед домом стояла елизаветинских времён карета, с потертыми золотыми вензелями и пучком страусиных перьев на крыше. Правда, самодвижущаяся, без лошадей, слегка трясущаяся и попахивающая плохим бензином.
— Как, — сказал старик в своём закрытом ящике и его, естественно, никто кроме кошки не услышал, — Мы на этом поедем?
— Молчи, старый, это еще не худший вариант — меня в грязной переноске прошлый раз тащили.
Ящики засунули в карету, санитары, сняв маски и перчатки, взяли «под козырёк» и Серёжины родители отправились в ещё один последний из последних путь. Первые метров сто карета, пока видна была она домоуправу и высунувшимся из окон жильцам, величаво плыла по мостовой под трубы Штрауса, знакомые всем по «Что, где, когда», но повернув за угол, бесстыдно убыстрилась и затряслась по окраинным улочкам в сторону огромного араратоподобного купола на горизонте, над которым горели в небе огненные буквы — «Центр памяти». Тела подпрыгивали на ямках и кочках и вес мальчугана, пусть весьма небольшой, все ж кошку сильно помял, потому всю дорогу из похоронной повозки неслись взвизги и мяуканье. Хорошо, что Штраус их заглушал.
Вроде, пустыня началась сразу за городом. Ни строений, ни деревьев. Правда, воздух кишел воронами и чайками. Такого в пустыне быть не должно. Поехали дальше, благо дорога была одна. Проехали железнодорожный переезд. Как раз вовремя — за ними опустились шлагбаумы и желтая электричка промчалась, поднимая пыль. На последнем вагоне горело слово «end». К Храму подъехали через служебные ворота.
Храм
Описывать Храм не буду, не смогу. Найдите в сети «Зал Народов» и увеличьте раз в десять. Только ради этого зрелища стоило бы иногда умереть. И проект Шпеера — велик, и в Раю не поскупились, возвели нечто совершенно невероятное и размерами и величием.
На сумрачном «нулевом» этаже, размерами с десяток футбольных полей, ящики выгрузили и они по системе конвейерных лент поплыли куда-то всё дальше и дальше и всё выше и выше. Всё огромное пространство Храма было заполнено движением бесчисленных прозрачных гробов, коробок, коробочек самых разных размеров, форм и содержаний. Плыли куда-то огромные «аквариумы», внутри которых угадывались морские и тропические исполины — торчали плавники, хоботы, шеи. Совсем маленькие коробочки, для божьих коровок, скажем, поднимались по бесконечным лентам. Даже лабораторные пробирки лежали на лентах рядами. Вероятно, с микробами. Но, конечно, больше всего поражали ящики человечьего размера. Их было невероятно много.
Переселение народов произвело бы на случайного зрителя куда меньшее впечатление, чем этот беспрерывный поток уходящей жизни, неумолимо стремящейся к своему концу. Или началу. Большинство тел в стеклянных гробах были уже совершенно неподвижны, некоторые ещё шевелились и даже озирались вокруг, потрясённые грандиозностью происходящего, И на всех лицах, мордах, ликах сияло почти счастье.
Старик со старухой тоже были близки к полному помешательству. Только кошка спокойно дрыхла в темноте стариковского балахона, защищенная от потрясающего зрелища сухим и лёгким телом младенца.
Вторая жизнь
Вторую жизнь Проська прожила долгую. Не скажу, что счастливую, но спокойную. И Сергея вырастила и пару десятков котят. Несколько квартир поменяла. С хозяевами везло. Когда Сергей получил от института новую квартиру и привёз туда Ольгу, то Проська перед ней по всем двум комнатам прошествовала, углы обнюхала и жить там отказалась. Предчувствовала беду. Вернулась к родителям. А Ольга поселила в новом жилище своего пуделя Мотю, собаку шерстяную, мелкую и пакостную. Друг друга домашние любимцы ненавидели смертельно. Редко пересекались. И всегда со скандалами. Однажды в Вырице, где семейство дачу снимало и Проська с Мотей жили на разных ее уровнях, случился взрыв, соседские детишки на участок немецкую гранату бросили. Этого добра по окрестным лесам ещё валялось. Моте, который у крыльца дремал, грудь разворошило, а Проську, которая ему на помощь сверху бросилась, так по голове чем-то стукнуло, что и она не долго мучалась. Пока хозяева с работы не вернулись, лежали кот и собака друг на друге, друг друга прикрывая. Вместе их и похоронили. Только собакам реинкарнация не положена.
Друг
На одном из поворотов их ящики были зацеплены крюком, подняты в воздух и перенесены на островок между сплетением конвейерных лент, продолжавших своё бесконечное движение. Худощавая фигура, вся из себя в кожаном, в мотоциклетных крагах и очках, выскользнула из кабины погрузчика и открыв крышки ящиков помогла деткам присесть. Те уже ничего не понимали, радостно улыбались, пускали слюни и были в полном неадеквате.
— Прося, — позвала фигура, — вылезай, я Георгий, друг Сергея.
Прося услышала, выкарабкалась из-под младенца, высунулась.
— Наконец-то, Ольга меня предупреждала о вашем появлении. Рада, что вы нашлись. Что дальше в этом кошмаре?
— Поднимемся ко мне, обсудим, я и молока тебе принёс.
— Лучше бы нектара, мне надо встряхнуться. А что с этими делать?
— Пусть пока тут полежат, они в ступоре перед полным обнулением, сейчас их лучше не трогать, пойдём.
Мотоциклист и кошка поднялись в кабину погрузчика. Он растянулся в удобном кресле, вытянул ноги, кошка уперлась мордой в лобовое стекло и совершенно поражённая созерцала круговорот плывущих вокруг тел
— Дальше Пустыня, туда они должны приплыть сами, — мотнул головой Георгий, — это Надир вашего жизненного круга. Для вас всех, но не для меня. Я существую в геометрии Израиля. Мне дальше хода нет.
Пустыня
Про пустыню я расскажу вам сам. Больше некому, хотя сам я её, конечно, не видел и лишь догадываюсь, чего там и как.
Пустыня начинается сразу за северным фасадом Храма. От него она отгорожена прозрачной стеной в которую через каждые два-три километра встроены готического вида павильоны черного мрамора с фонтанными чашами в центре. Лицом к пустыне стоят глубокие кипарисовые скамьи, на которых сидит множество фигур в балахонах и без. Обитатели Рая, Ада и всего потустороннего мира. Сидят неподвижно и не мигая смотрят на песок за стеклом.
Здесь Конец всего и всего Начало. Отсюда взлетают и сюда падают кабинки наших качелей. Здесь их крайние точки. Здесь души рождаются, умирают и рождаются вновь. Сюда в конце полета попадает каждый, правда, не каждому доступна реинкарнация.
При реинкарнации умирающая душа здесь, в Храме Памяти, проходит последний контроль на полное очищение и обновление и, ничего уже не помня, не понимая и не ощущая, скользит в прозрачной своей таре к самому центру Пустыни, уносимая огромным, во всю ширину пространства, воронкообразным движением. Всё убыстряющимся. Скользит за ещё одним шансом, за новой Душой и пустой Памятью.
Впрочем, многие утверждают, что это одно и то же — Память и Душа. Эти горсти песчинок в невообразимом пространстве пустыни и есть «Мы».
Значит, за шансом для нас. Не знаю.
Ослепительное солнце всегда висит над пустыней и тела реинкарнируемых довольно быстро испаряются, поднимаясь в небо пушистым белым паром. Оттого-то по краям пустыни всегда громоздятся кучевые облака.
После испарения остаётся в коробке лишь небольшая кучка чистейшего кварцевого песка, на котором прежняя душа была записана, а теперь он опять чист и готов к новым записям. Через дренажный фильтр высыпаются песчинки на поверхность пустыни и перемешиваются в общей песчаной массе. Это память возвращается, словно блудный сын, к родным истокам и сливается с ними. Очищенная, безвинная, готовая все начать сначала.
Таинство же рождения новой Души происходит в самой горловине воронки. Там песчаный вихрь набирает бешенную скорость. Центробежная сила разбрасывает песчинки, выплескивает их в туннели, соединяющие миры, и с огромной скоростью запускает их назад, в наш мир. Летят песчинки охлаждаясь, замедляясь и склеиваясь с соседними в строго определенных, хоть и случайных, комбинациях, по двести десять, скажем, песчинок на человека. Так, совершенно новые и чистые души в наш мир и прибывают и заполняют подготовленные для них материальные оболочки.
Тут, понятное дело, вмешивается секс, генетика и прочие физические и не очень процессы, лепящие тела и видимые индивидуальности вновь прибывшим. Тема эта очень интимная, стыдливая, ее мы тут затрагивать не будем, тем более, любой школьник теперь знает — как и откуда берутся дети людей и животных. А вот как появляется Душа — тайна за семью печатями. Я ее только приоткрываю. Исключительно в целях логики нашего повествования. Как это работает, как появилось, кем придумано — я вам объяснить не смогу, даже не подозреваю, просто описываю видимость.
И тихий-тихий звон стоит над пустыней. Что-то вроде «Джингл Белс», исполняемый одновременно миллиардами колокольчиков.
Упаковка для Сергея
— Ольга, отправляя меня сюда, велела доверять только Сергею. Где он? —спросила кошка, с трудом отводя взгляд от грандиозной «реки покойников», стремящейся в пустыню.
Георгий кивнул в угол кабины — Там, в том пакете с синей полосой, там его память.
— То есть Сергея уже нет? — Прося понюхала пакет, потом опять повернулась к стеклу, там в вышине песчаная масса попадала в зону ослепительного света и проваливалась в огромную воронку между храмом и небом.
— В живых нет, во вновь рождающихся уже есть. Я с трудом перехватил его душу. Теперь стариков надо перевести в эту же категорию. Наша первоочередная задача — стариков испепелить самим, в воронку не пускать, души не рассыпать, сохранить целыми обе горсти. А уж дальше — твой подвиг!
Человек и кошка помолчали, прислушиваясь к колокольчикам в вышине. Младенцы полулежали в своих «хрустальных» гробах, оскал «счастья» так и не исчезал с их сжавшихся до размеров кулака лиц.
Кошка спросила человека в кожанке — откуда тот знал Сергея?
— Мы были знакомы с Сергеем давно. Я работал в его институтах и с той стороны туннеля и с этой. Я знал его задолго до Ольги и умер задолго до неё. Я тут навсегда, до самого конца, поскольку, память не предал, не отдал, в общую кучу не свалил. Я нелегал. Кручусь между Адом и Израилем. Помогаю перебежчикам. Этим и зарабатываю. Сергей сам нашёл меня, рассказал о своём плане возвращения, просил о помощи. У него мощный план, остроумный, правда, слишком зависит от тебя. А я совершенно не знаю кошачьих возможностей и сил. Ты действительно готова на такое?
— На что? Что мне предстоит?
Афанасово
Сроки поджимали, но никаких вестей оттуда. Ольга всё меньше верила в успех. Слишком уж невероятно. Никогда не слышала, чтоб такое получилось. И сеть молчит, и «призрак» исчез. Почти на автомате выполняла она свою работу в приюте, ни о чём больше думать не могла, не спала, осунулась и постарела.
Жена столяра и директриса, которых она с огромным трудом уговорила в нужный срок забеременеть, и подруга-врач из районного роддома, как ей казалось, на неё уже косились, перешептывались за спиной, считали ее полоумной.
Приезжал в Афанасово сын Сергея. Большой, в отца. И очень на него похожий. Привез урну с его останками. Подхоронили в общую могилу. Посадили на могиле яблоню.
Настроил ей компьютер, перегнал в него весь Сережин архив. Напечатал ей фото, которых у неё не было, в том числе любимой Проси и несколько его писем. Помог отремонтировать жильё, подкинул денег.
Долго как-то сидели на могиле, к каждому шороху прислушивались, потом грустно рассмеялись и обнялись.
Путь призраков
Со стариками все получилось нормально, тела сожгли в лаборатории, там была исследовательская печь для изучения солнечных процессов. Песок выгребли, сумели собрать все 420 песчинок из опустевших ящиков и не перепутать. Сложили в два мешочка, продезинфицировали, надписали. Теперь предстояло главное и самое сложное — как это все переправить обратно и засыпать в новорожденных. Именно в своих.
Сергей в своей адской лаборатории примерно такими проблемами и занимался — качелями. Кой чего достиг. Авторитетом пользовался. Освоил обратный поток. И сам неоднократно в Афанасово и Питер свой аватар перемещал и немного нагружать его научился, документы переносил, архивные фото. Несколько усовершенствований внедрил, увеличивших и скорость и возможности перемещения. На этом весь план и построил.
Было, правда, одно непреодолимое препятствие — максимальный вес груза, который возвращающийся мог на себе удержать. Максимум 9 граммов, ровно столько, сколько весит кошачья душа, поскольку только кошачьим разрешено туда-сюда по туннелю шастать. То есть с 9 граммами «багажа» 18 граммов на хвост и всё! 180 песчинок общим счетом за раз. А надо было переместить 630! Задача!
Расчёт был сугубо математическим. Мне он совершенно не по зубам. Ну ещё 9 граммов на 7 оставшихся Просе реинкарнаций я перемножить смогу, но сложную формулу, учитывающую и предыдущие перероды, и коэффициент старости, деградации организма, условий жизни, износ психики, быстроту переноса и черте чего ещё, мне ни за что не посчитать. Я и не пытаюсь.
Ясно одно — Сергей планировал использовать все семь оставшихся Просиных жизней, гоняя ее по туннелю туда и обратно, умерщвляя после каждого возвращения с грузом, возрождая котенком и отправляя опять за новой порцией. Не успевая жить, тратя жизни на дорогу и хозяев. Мучаясь и рискуя. И кошка на это пошла, с этим согласилась. Святое существо! Я б ни за что.
Синопсис
Последней пересылкой отца, после которой связь оборвалась окончательно, был файл под названием «синопсис», адресованный Ольге. Сын несколько раз перечитал его, не понимая — что это? Заявка на фильм, запись какой-то процедуры, идеи, изобретения? План чего-то? Бред?
До Ольги, как позже выяснилось, файл сразу не дошёл. Был как раз обрыв сети. Выяснилось это довольно поздно. Когда сын файл скопировал и в ноябре привёз ей, перенося в Афанасово останки отца, оказалось, что для нее это очень важное сообщение. И понятное. Объяснять его она, правда не стала, сказала — прости, потом. Ещё сказала, что если б не привёз сейчас, то завтра было бы уже поздно. Совсем поздно. Сын Сергея был умён, с расспросами не приставал. Вся эта история с отцом была ему и плохо понятной, и тяжелой. И файл был странным донельзя.
В начале страницы был чертёж — типа качелей с углами «раскачки» и датами нахождения люльки в разных точках. Даты были прошлого и текущего года.
Нижняя точка — «надир», была помечена ноябрем и трижды подчеркнута. Огромный восклицательный знак выделял эту точку.
Далее следовало четыре раздела, каждый подписанный — «Папа», «Мама, «Я», «Прося». Содержание разделов было коротким и сумасшедшим —
ОТЕЦ
Родить его не позже 3-го января (плюс-минус три дня)
Отправить кошку не позднее 22-го ноября…
3-е перерождение, 3 дня пути
МАМА
Родить самое позднее до 10-го февраля
Просю утопить за 12 дней до этого
4-е перерождение, 4 дня пути…
Я
Меня родить к маю. Люфт — 10–12 дней. Не позже 9-го.
Котенка утопить ровно за две недели перед…
5-е перерождение, 5 дней пути
Прося
Согласуйте с ней. Досыпать до человеческой нормы придется в пути.
Ровно 40 дней. Но вряд ли получится. Попробуем.
Не регистрировать, этим я сам займусь.
Далее следовала инструкция с рисунками и графиками —
«Песок подсыпать в утреннее молоко,
четырнадцать порций через три дня каждая,
по 15 песчинок. Ни в коем случае не больше — не меньше. Вырастет идиот.
Опускать каждую песчинку в молоко осторожно, не переворачивать и не перемешивать!!!»
Держать песок в темноте и холоде (+ град., 12 максимум). Никакой музыки. Сотовый телефон близко не подносить.
На третьей неделе давать мне смотреть на дисплей по тридцать минут в день, начиная с файла №1. Потом по списку. Держать меня в 40 см от экрана. Не шуметь и не разговаривать. Никаких других электронных приборов в дом не заносить. Телевизор не включать ни в коем случае.
Гарантий, увы нет, но пока получается. Прости, если не получится. Люблю. Жду»
Такой вот документ пришел c адреса — «…@…….»
Эпилог
В городке Афанасово несколько лет назад у воспитательницы приюта появилась тройня странных детей — два мальчика и девочка. То ли сама родила, то ли подбросили.
Не близнецы. Больно разные и в разное время появились. Мамаша в них души не чаяла. Очень с ними возилась. Первый год никому не показывала и из дома не выносила. Кормила и воспитывала по собственной системе. И лечила сама. Никому не доверяла. Очень они от сверстников отличались. И видом и характером. Никуда не ходили, ни с кем не дружили. Совсем не играли в игрушки и игры. Явно умели с раннего детства читать, но ничего не читали. Молчали всегда при любых обстоятельствах. Интереса ни к чему не проявляли. Телевизор не смотрели вовсе. Да и в кинотеатре их никто никогда не видел. Однажды поехали на экскурсию в Петербург, руководство районо настояло, так на площадь Восстания они даже не выходили, в углу зала ожидания на лавочке все три дня просидели. Молчали. Полиция несколько раз подходила, но придраться было не к чему. Ни детсад, ни школу они не посещали, ни в какие кружки и спортивные секции не ходили, но все экзамены по всем предметам, даже ОБЖД, сдавали легко, совершенно к ним не готовясь. Их вся сельская интеллигенция побаивалась. Слишком умные. Откуда такие взялись?
Видели их соседи каждый день на сельском кладбище, там сидели они неподвижной четверкой, вместе с матерью, у чьей-то могилы, молчали, смотрели в землю. Часто их сопровождала кошка. Садилась к ним на скамейку и всё семейство в такт раскачивалось и чуть слышно мурлыкало про себя мелодию ««Джингл Белс».
Единственным развлечением, похоже, были у них походы по местным свалками в поисках книг. Даже полусожжённые иногда выкапывали и домой относили. В избе от грубо сколоченных книжных полок было не разойтись.
Да, ещё соседка однажды подглядела, как кошка под крыльцом царапала когтями на стене изображение качелей, какие-то формулы, графики. Хвостом затирала и опять царапала.
Конец
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer11/libin/
