***
Акупунктура дождя уже не лечит,
по онемевшей коже вода струится,
и на какой-то миг становится легче,
но возвращается боль,
выплывают лица,
и среди них жалом клинка мерцает
пламя чужого взгляда – согреет вряд ли.
Этим порезам края нет и конца нет,
смешаны слёзы и дождевые капли.
Не разделить, не властвовать – априори.
Дао дождя читается в капле каждой,
дао слезы останется каплей в море,
не утолить морскою водой жажды.
Носится ветер.
Где-то собака лает.
Всё перемешано в здешнем дому о б л о н с к и х,
что же Вы натворили, Лев Николаич?
Жизнь, как роман, рвёт от сюжетов плоских.
Классики, современники, всё смешалось,
трагикомедии, фарсы и водевили,
смешанные сюжеты… такая жалость,
и не спасли, и… в общем, не вдохновили.
Может быть, шли дожди за окном, когда Вы
судьбы героев втискивали в сюжеты…
Капля за каплей – дождь. Слагается дао.
Слёзы – как капля в море.
Да что об этом…
Знаю: предаст не раз, предавший однажды.
Литература полна подобных историй.
Дао дождя останется в капле каждой.
Дао слезы останется каплей в море.
***
Истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес.
Пс. 84:12
Грустит осеннее море и песню грустную
о лете поёт, и остывает исподволь,
стою у самой воды и говорю с тобой,
а где-то на дне морском покоится истина.
Снимают зонты, палатки и указатели:
«сдаётся жильё, посуточно и недорого»,
и мне не хватает слов, чтобы рассказать тебе,
что в песнях моря слышны земные шорохи.
Осеннее море машет – как птица – крыльями
и хочет взлететь, разбрызгивая оперение,
и хочет измерить небо морскими милями,
а в небе свои единицы измерения.
А в небе свои каноны, права и правила,
ответы свои с незаданными вопросами,
ведь так не бывает, чтоб море свой дом оставило
и ринулось в небо на перекрёстке осени.
Ни небо таких беглецов, ни земля – не жалуют,
у каждой стихии свои законы и таинства,
но между землёй и небом живёт душа моя –
то истину ищет на дне, то взлететь пытается.
Рождённая где-то между двумя стихиями
огня и воды, на земле – прочно с небом связана,
не выжить ей без этой простой алхимии,
а жизнь без моря и вовсе противопоказана.
А жизнь без моря – стихи и полёты побоку,
романы курортные, пляжная околесица…
Плывёт над водой иероглиф закатного облака,
несёт половинку растущего лунного месяца.
И я возвращаюсь с моря сегодня затемно,
ночная дорога пуста и полна вопросами,
мне снова не хватит слов, чтобы рассказать тебе
о том, как печальна земля на исходе осени.
***
Дом мой, подобно раковине,
выстроен по спирали –
каждый виток одинаков и
каждый виток уникален.
Нет в нём привычных комнат,
нет коридоров и кухонь,
и уголков укромных
для пересудов и слухов.
Образы полустёртые,
каждый – лицо и имя,
пусть для кого-то мёртвые –
а для меня – живые.
С ними грущу и радуюсь,
с ними веду беседу,
словно иду по радуге
к свету – за ними следом –
к дальней песчаной отмели,
где не смолкают птицы,
всё, что когда-то отняли,
там воздают сторицей.
Радость мою,
беду мою
вижу за берегами,
со стороны подумают –
будто хожу кругами.
Ветхими подворотнями,
старенькими дворами
выйду к песчаной отмели,
где-то между мирами.
Нет ни крупицы вымысла
в этих хождениях странных.
…море на берег вынесло
раковину рапаны…
***
Осенние ливни смоют
написанное от руки:
сдаётся жильё у моря,
сезонам всем вопреки.
Слова разметает ветер,
с листвою перемешав.
Как будто… жильё,
а это
сдаётся внаём душа.
Удобства, увы, частичны:
какая-то там душа…
и кто-то, вполне приличный,
не даст за неё гроша.
К комфорту тела привыкли:
чем ванна не водоём?
Но птица ночная крикнет:
сдаётся душа внаём.
Условия: предоплата,
бессонница, непокой,
от жизни далековато,
до моря – подать рукой.
Бесхитростна, беззаботна,
умеющая прощать,
просторна, чиста, свободна,
ты только пообещай
не верить радужным нимбам,
с чужих не кормиться рук,
иуд не впускать, каким бы
настойчивым ни был стук.
Сдаётся душа – южанка,
хоть с виду и холодна,
и если себя не жалко –
снимай и плати сполна
и в штиль, и когда норд-осты
безжалостны и лихи,
ей надо немного: просто
живи и пиши стихи,
огонь приручай зимою
и каждым днём дорожи…
Сдаётся душа у моря.
Цена неизменна –
жизнь.
***
Поэту дом не там, где стол –
зелёное сукно,
а там, где в сумраке густом
неспящее окно.
Не там, где вечный пир горой,
и каждый пьян и сыт,
а где в родной земле сырой
живое слово спит.
Поэту дом не там, где блеск
дешёвой мишуры,
не там, где трескотня и треск
притворства и игры,
не там, где мутная вода
скрывает ил и грязь,
а там, где первая звезда
над суетой зажглась
и высветила пустоту
на сотни миль вокруг,
и одиночества черту,
где кровный враг – как друг.
Поэту дом – случайный взгляд
извне, издалека,
мгновенный ток,
мгновенный яд,
пускай потом горька
вся жизнь, что чепухи полна,
отрепья и трухи…
Бездомье – дом.
Земля, волна,
дорога и стихи.
***
У северного окна
туман тяжелей и ближе,
предчувствуешь близость дна,
где страхи живут твои же,
как эти границы стен,
как мир, что тревогой взболтан…
И только цвет хризантем
кричит отчаянно жёлтым.
Не всё ли равно, кому
шептать, обжигая губы,
двенадцатому псалму,
квадрату окна иль куба,
стихи, где таится медь,
не бронза – не позолота…
Не всё ли равно, что петь
и чьи пропускать остроты.
Не всё ли равно, о чём
писать на исходе ночи,
вчерашний день приручён,
но верить руке не хочет.
У северного окна
застынешь фаюмской фреской
в предчувствии дня, иль дна,
печаль не разделишь –
не с кем.
Потрафишь мирским страстям,
предчувствие дна всё ближе.
Не всё ли равно.
Простят.
Едва твой голос расслышат…
***
Осенний день, безоблачен и светел,
летел к закату, в мир спеша иной,
воспоминанья об ушедшем лете
смывало набегающей волной,
и времени, как прежде, не хватало
на то, чтоб в сентябре достать чернил;
и облако над морем пролетало,
как будто кто-то крылья обронил
и не заметил.
Это ли потеря?
Без них не так молчание болит,
а чтоб взлететь – достаточно поверить,
и сразу оторвёшься от земли.
Но жизнь земная – тщетные усилия,
и ничего не изменить в судьбе,
но облако, похожее на крылья,
ещё напоминает о себе
и тает, растворяясь без остатка,
освобождая от ненужных уз,
так таяли лохмотья ваты сладкой,
и приторный горчил из детства вкус.
И новый день взнуздает и пришпорит,
не до галопа – тихая трусца,
а облако летит,
летит над морем,
и нет конца потерям,
нет конца…
***
Нас убивали постепенно,
пошагово и поэтапно,
и перетягивали вены,
и радовались результатам.
Замалчивали и в молчаньи,
как будто – мимо проходили,
как будто и не замечали,
но наблюдали и следили
за тем, как мы пытались выжить,
– и выживали, как ни странно, –
и что есть сил пытались выжать
из лёгких – воздух,
как из раны.
Но мы живучи, хоть ты тресни,
нам «если смерти, то мгновенной» –
давно забыта эта песня,
лишь эта строчка незабвенна.
Вот так – без права на молчанье,
без упования на милость,
я с этой участью вначале
почти срослась,
потом смирилась.
Дарить тепло – не для корысти,
среди слепых остаться зрячей,
и убирать сухие листья
с твоей могилы –
не иначе.
***
Улыбке Джоконды и её реинкарнации
по следам одной пьесы и одной судьбы
До берега обетованного
летят во сне лучом рассветным
осколки острова стеклянного
на крыльях солнечного ветра.
И, на лету сгорая, падают,
до берега не долетая,
и расцветает в небе радуга,
из ниоткуда вырастая.
А на земле вершится таинство:
среди чудовищных оскалов
улыбка вечная пытается
рисунком снова стать наскальным.
Не прячась под сусальным золотом,
не прикрываясь позолотой,
сочится кровью на исколотой,
обуглившейся терракоте…
Так улыбается, наверное,
умолкнувшая «соль» в октаве –
те, кто пришли на землю первыми,
и первыми её оставят.
Ветра попутные и встречные
разбудят память болью острой
о том, что есть улыбка вечная,
о том, что был стеклянный остров.
До берега обетованного
летит, летит в лучах рассветных
осколок острова стеклянного
в потоке солнечного ветра.
***
Я возвращаюсь к ямбам. Мне давно
такие возвращения привычны:
в осенний день распахнуто окно,
в осеннем небе переклички птичьи.
Казалось бы, тут ямбы ни при чём,
успеть бы за танцующим лучом,
пока ещё листва не облетела,
увидеть, как он пляшет тарантеллу
на кончике кленового листа.
Над ним уже не властна суета –
под утро лист слетит к своим собратьям
осенней пятипалою печатью –
собой – замкнув октябрьские врата.
Я возвращаюсь к ямбам. Впопыхах
забыв, что жизнь – хождение по кругу.
А в доме, где кричали о стихах,
давным-давно не слышали друг друга
и спорили всю ночь – до хрипоты,
что смысла нет,
что все стихи пусты –
закончились пророки и поэты,
и, не хмелея, пили до рассвета
вино – как воду,
водку – как вино…
Осенний день заглядывал в окно.
Над стоиками утренней пробежки
с листвой летали рифмы вперемешку.
Кровь уходила в землю и ждала,
пока семь раз не пропоёт стрела,
и воздух раскалялся от полёта,
и согревало мир дыханье чьё-то.
Другую кто-то подставлял щеку…
И на бумаге выводил строку,
не убоявшись реверсов и штампов.
День уходил.
Я возвращалась к ямбам.
