***
ты выводишь пальцами по телу
заклинаний ласковую вязь
странно, ведь я даже не хотела,
чтобы начиналась эта связь
жёлтый лист кружится за балконом,
плавно опускается в траву
на душе становится спокойно,
но приходит чувство дежавю:
словно две таинственных скрижали
в вечной тишине библиотек
сколько раз мы так уже лежали,
до рассвета не смыкая век
сколько душ привязанных друг к другу
говорят во сне и наяву…
новый лист срывается по кругу,
чтобы плавно падать на траву
***
какую волну ты слушаешь сейчас в полумраке душной комнаты?
когда-то мы настраивалась на одну частоту и слушали треск. он казался нам волшебной музыкой…
музыкой, которая отведёт нас на глубину, где никто не достанет,
где никому не придёт в голову беспокоить нас, искать нас.
а если и придёт,
то голодная пучина тут же защитит нас, проглотив суету и невежество
что ты видишь сейчас? десяток пиджаков на покосившейся вешалке обнимают выводок рубашек разного цвета и породы. ты представляешь, как они всем семейством отправляются на прогулку в ближайший сквер и смеёшься, воображая выражения лиц случайных прохожих. без меня.
а может быть, твой взгляд обращён сейчас внутрь, где темно и страшно. там только боль и разочарование, сырость и бесконечные потери. там звучит музыка, но она никогда не может ни согреть, ни усыпить. кто обнимает тебя, кто делит темноту твоей детской пополам, чтобы через пару часов ты мог просто сидеть за столом в кухне с чашкой чая?
о чём ты думаешь сейчас? что там, куда ты направляешься, тебе не понадобится ничего из этого, потому что дорога твоя вечна и цель твоя высока?
я стою у кромки прибоя и смотрю на горизонт. волны мерно плещутся, им совершенно не интересно, когда мы вернёмся…
***
последний пароход отправится с причала,
очертят облака его далёкий курс
останутся лишь те, которых укачало,
пока сквозь сон слюна во рту меняла вкус
слипаются глаза под тяжестью одеяла,
застенчивый дымок ползёт от камелька,
но утром как всегда их выведет из зала
не знающая сна дарителя рука
лежать на берегу красавица невеста
останется одна в растерзанной фате,
останутся стоять старинные поместья
порталами эпох, убийцами людей
последние лучи сбегут из колыбели,
и память уплывёт за ржавый горизонт
останется туман и жёсткое похмелье
закончится резон
закончится сезон
***
срывается печать
и время отвечать,
как шёлковый платок,
сползающий с плеча,
и надо бы причал,
и некуда молчать,
но хочется начал,
и просится матчасть.
и хочется не мчать,
как хочется не мчать…
последняя сестра
отправилась в санчасть…
но сколь не горяча
привычка посвящать –
прощаться и прощать,
прощаться и прощать.
и пусть не перечесть
по осени курчат –
прощаться и прощать,
прощаться и прощать
***
ещё осталось по полста
на дне столичной,
ещё осталось полпоста –
всё так циклично
как кириллическая вязь
в тетрадной клетке,
звезда горячая зажглась,
пророчит лето
на бортовой панели дня
горит тревога,
пилот запутался в ремнях,
взывает к богу
и по спидометру несёт
ядро рассвета,
но вот беда – слепой пилот
не видит это
***
…Чем ближе мы подходим к тайне,
тем легче мы проходим мимо.
В. Павлова
окурок, падающий в воду
кипит последней струйкой дыма
вот так же и любовь уходит
из нами некогда любимых
очередная сигарета,
зажечь трясущуюся спичку
пока ещё в разгаре лето
и шелест трав, и гомон птичий
пока ты смотришь, не мигая,
сквозь аметистовые клубы
как я хмельная и нагая
в дыму тебя целую в губы
как я, не стряхивая пепла,
тебе всю ночь стихи читаю
как наши чувства только крепнут…
а сигарета тает. тает
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ
было бы два сердца у меня: одно из стекла, другое… пусть из металла
и как в анекдоте про русского и два шара –
я бы одно разбила, другое бы потеряла.
и никому бы это в общем-то не мешало
было бы две жизни у меня – два ежедневника без календарных знаков,
я бы исполосовала их, исписала
и посвятила бы оба тебе, однако
черновики уже взрываются под одеялом
утро смеётся, вытряхивает из головы опилки,
напоминает, что все мы здесь – лишь попутчики
я посвящаю тебе очередную бутылку
только я её не осилю – допьёшь при случае?
***
никто никому ничего – ни до… ни после
прости, но сегодня со мною ложатся мысли
узорчатой памяти дряхлый печальный ослик
отослан из города, изгнан, забыт, отчислен
прости эту хворь, что нещадно съедает время
прости эту хтонь, эту ноту всегда смурную
вот брошу курить, образумлюсь, уеду в Бремен.
и там лишь пойму как бешено ты ревнуешь
никто ничего не скажет, и это важно
мы будем и дальше играть озорные роли
мы встретимся вновь и закрутим с тобой однажды
узорчатой памяти грустный видеоролик
***
он нормально не спит ночами –
просыпается каждый час
переполненный ржавый чайник
задыхается на плечах
а её не поднять хоть тресни,
канонадой не растолкать
ей бы где-нибудь в тихом месте:
книги, музыка да кровать
в мясорубке людского шума,
под надзором ночных огней
он и близко не мог подумать
что увидится скоро с ней
и она под гудок трамвая
доедает десятый сон,
а потом целый день гадает,
из какого явился он?
а бессоница ломит тело,
заставляя лежать пластом
дело плохо, но он несмело
умостится с пером за стол
в каплях воздуха между строчек,
в аромате сырого мха
ей неясный приснится почерк,
призывающий сквозь века
возвращаясь домой отважно
напрямик через старый парк,
он бы встретил её однажды
со знакомой книгой в руках
но прошёл бы, как будто призрак,
не рискуя поднять глаза…
романтическая реприза
не способна заполнить зал
и опять не уснуть, светает
до обеда опять не встать
нет, она его не читает
нет, не стал бы он ей писать
СКВОЗНОЕ
назови меня морем –
я волны оставлю в залог
приходи на меня посмотреть,
надышаться прохладой
назови меня морем
и мой
неразборчивый
слог
донесёт до тебя
позабытые ухом рулады
назови себя солнцем –
ведь это простая игра,
и пока мы играем в неё –
ничего не случится…
засыпать с Посейдоном,
проснуться в объятиях Ра
на немыслимой скорости
в мчащейся колеснице…
не посмев погрузить
в полусонное тело воды
свои жёлтые пальцы,
не веруя в силу заката,
на рассвете ты выйдешь,
оставив серебряный дым,
обожжённым осколком,
диктующим сроки и даты
