КСЕНИЯ АВГУСТ
Калининград
***
За кирпичным склепом – ежевика,
за молчаньем шторы – шорох фраз,
посмотри на небо и живи, как
в первый раз и как в последний раз.
Сам себе и воля и темница,
закрывай внутри себя ключи,
видишь, засыхает медуница
там, где птица больше не кричит,
и спешит тропа твоя из дома
в сизый плен тернового куста,
но строка, как в детстве, невесома,
а душа по-прежнему чиста,
нет в ней ни запрета, ни предела
чуда, есть полётная строка,
только бы душа не оскудела,
только бы не дрогнула рука,
и весны, и воздуха хватило
досказать, домыслить и допеть
миг тот, что раскачивал кадило
лунное и солнечную сеть,
и к нему на грудь слетала дрёма,
и в его ладонь ложились мхи,
а в моей сейчас клубок черёмух,
видишь, и огарочек ольхи.
Только не гляди вперёд с опаской,
я с тобой, а значит – не страшись,
упразднится смерть с Господней Пасхой,
и опять случится с нами жизнь.
***
Хрустит каждый камешек, как позвонок
внутри пересохшей речки,
безумствуй, кричи, телефонный звонок,
но помни и веруй в речи.
Мороза дыхание, ветра гудки,
миграция снежной стаи,
уже не облако – белый кит
наш дом целиком глотает.
В его животе не могила – цех,
там плавится песнь и слово,
ты что-то кричишь мне на том конце –
и я выживаю снова,
и вновь обретаю покой и мир,
но чувствую хрупкость крова
и жизни твоей, между нами – миг
длиной в телефонный провод.
А город кружится в руках зимы,
и сыплется снег на счастье,
в коротких гудках умираем мы,
чтоб в длинных опять начаться,
моё дыхание сбереги
от тех, кто на холод ропщет,
и мы пройдём мимо той реки,
где ждёт нас седой паромщик,
и воды льнут к нему, и, рыча
на небо, наш берег точат,
но давит ангел мой на рычаг –
и нас разделяет тотчас.
***
Старый дом, тропинка, лестница
прямо в небо, вот и всё,
дождевую околесицу
за окном Господь несёт.
Ты же, я же, мы же, вроде бы
чьи-то или же ничьи?
За окном дождинки-родинки
превращаются в ручьи,
Разбегаются, заведомо
Зная, что куда ни меть,
украдёт мечту заветную
незатейливая смерть,
украдёт и не помилует,
видно руки – то ловки,
ходят по полю по минному
грозовые желваки,
и у вечности нет берега,
и покой до боли тих,
слово метит межреберие,
и летит.
***
Давай покинем землю стариками
в тот день, что будет так бесчестно юн.
Внутри меня журавлик-оригами
летит на юг,
не видит белокрылый нас, стоящих
под солнцем, и сбивается с пути,
журавлик мой, почти что настоящий,
лети, лети,
покуда ты не выдохся, покуда
злосчастный рак не свистнул на горе,
сейчас ты небо крыльями окутал
и отогрел,
и вот оно уже зарделось сбоку,
закатному поддавшись мятежу,
журавлик мой, лети отсюда с богом,
я не держу.
***
Полюбятся, поленятся,
промокнут и поранятся
прогнившая поленница
со ржавой сеткой-рабицей,
о веточку уколется,
захочешь – не поместится
в могилку, за околицей,
отросток чудо-месяца.
До времени распустятся,
края измажут сажею
два крылышка капустницы
над грядкой недосаженной,
и туча затопорщится,
цепляя зорьку раннюю
на хвост сороки-спорщицы,
на лапку чайки раненой,
пересыпая градинки
из дней пустых в порожние,
где греют виноградники
ладони подорожника,
И доскребают семечки –
дождинки жизнь до донышка,
и май клюёт мне темечко,
как петушок додоновский.
