Имя этого афроамериканского драматурга (August Wilson) известно в Америке и незнакомо в Европе. Между тем, его талант получил широкое признание на родине, и он неоднократно становился лауреатом Пулитцеровской и «Тони» (Tony Award) премиями за пьесы, объединенные заглавием “Цикл века”, и посвященные судьбам его соотечественников. Они были поставлены в театрах всей Америки и на Бродвее. Молодой автор довольно рано достиг огромного успеха. И все же... Рожденный в Америке, в Питсбурге в 1945 году, он ощущал себя наследником и носителем африканской культуры, объясняя это тем, что познания, полученные им от матери, были переданы ей от ее матери, и как вековая традиция проникли в его плоть и кровь. В течение его земной жизни, прерванной раком в 2005 году, этот просвещенный образованный человек испытывал чувство изгойства, вызванного принадлежностью к унижаемой и истязаемой черной расе. Саднящее чувство горечи, ущемленное чувство собственного достоинства пронизало его знаменитую публичную речь в 1995 году произнесенную в Театральном центре О’Нила: ”Земля, на которой я стою”. Оказалось, что эта земля и античных драматургов Еврипида и Софокла, и европейских Мольера и Расина, и американских Т.Уильямса и О’Нила... Но из общего исторического процесса развития мысли он вычленяет в отдельное явление мир африканского искусства, выросшего из боли поколений, переживших рабство, суд линча, а в более щадящие времена – сегрегацию. И в итоге он приходит к радикальному решению-требованию: его пьесы никогда не будут ставить режиссеры, принадлежащие к белой расе.
По его мнению, они никогда не поймут страдания людей черной расы. Поэтому он настаивает на сохранении национального искусства и драматических театров, в которых играют только черные актеры. Поэтому он против ассимиляции. Эту речь деятели театра, заполнившие зал, встретили овациями стоя. Но полемический ответ выдающегося театрального режиссера и критика Роберта Брустейна в статье, опубликованной в 1996-ом году, заострил внимание на спорной во многом позиции О.Вилсона.
– “Белые не могут понять черных?” - восклицает Р.Брустейн и продолжает: “Можно утверждать тогда, что современные евреи не могут понять евреев, живших две тысячи лет тому назад, потому, что они сами никогда не испытали власть фараонов”. Что же касается сохранения театров с составом актеров исключительно афроамериканского происхождения, то это ведет к сепаратизму и само- сегрегации. Абсурдно идти по этому пути! Ведь следуя ему, можно придти к созданию школ только для черных детей, к коммунам, состоящим только из афроамериканского населения, к замкнутости, из которой нужно выходить, а не пребывать в ней...
Этот диалог вели два интеллектуала, принадлежавших к национальностям, подвергаемым предубеждениям и притеснениям. И все же в позиции Р.Брустейна очевидна большая взвешенность и доказательная логика. О.Вилсон свою боль преодолеть не смог. И она пронизывает его “Цикл века” и стоящую особняком пьесу, полное название которой может шокировать: “Ma Rainey’s Black Bottom”, что означает в прямом переводе “Черная задница Ма Рэйни”. И тут имеется в виду национальный танец – black bottom dance. Но у названия есть второй смысл, и он апеллирует к прошлому. Black bottom – это черное дно, черное прошлое. И оказывается, раньше или позже, черное прошлое настигает и губит.
А блюз как явление национального искусства - мелодического и пластического - имеет своей основой то самое тяжелое черное прошлое, black bottom.
Пьеса “Ma Rainey’s Black Bottom” нынешней весной оказалась поставлена в бостонском драматическом театре Хантингтон режиссером Лайслом Томми. Время действия – начало 20-х годов ХХ века. Место действия – Чикаго. Сюжет на первый взгляд не содержит особых событий. Они нарастают постепенно и происходят в месте, где собирается для репетиций и звукозаписи квартет джазовых музыкантов, сопровождающих пение звезды блюза Ма Рэйни. Вам незнакомо, уважаемый читатель, это имя? Случилось так, что о блюзовой певице Бесси Смит мы наслышаны. Но Ма Рэйни(1886-1939) ее современница и соперница была не менее, а даже более знаменита. Однако, ее имя нам - выходцам из России неизвестно. А именно оно поставлено как заглавие пьесы, где не она главная героиня. И не очарование блюза, выразившего целую эпоху, становится манящим в этой драме. Автор припасает такое смещение смыслов, такой поворот от зажигательного black bottom dance в заглавии к испепеляющему black bottom прошлого, что отбрасывает действие к тяжелой и безысходной трагедии.
В атмосферу спектакля вводит и данный на заднем фоне декорации облик Чикаго: типично американские красные кирпичные стены домов, повернутые не c фасада, а со стороны асфальтированных дворов без единого деревца, с неизменными железными пожарными лестницами.... Художник Клинт Рамос умело вмонтировал этот унылый городской пейзаж в раскрытый вид дома, где идут репетиции. Итак, фронтально слева над лесенкой, ведущей вверх, расположена выгородка студии грамзаписи, где за стеклом широкого служебного окна беззвучно что-то делают менеджер (Вил ЛеБоу) и владелец (Томас Дерра), а справа внизу находится репетиционная комната. Освещение попеременно фокусируется на той стороне, где происходит действие, внизу или наверху. Итак, в репетиционную комнату поочередно входят музыканты джаз-банда. И когда все четверо, сияя белозубыми улыбками, ощущением значимости и блеска своего мастерства, набриолиненными волосами, элегантными модными пальто с меховыми воротниками появляются, обмениваясь дружескими приветствиями, они выглядят как на фотографии, предназначенной для автографов.
Как говорят в таких случаях ведущие концертов сегодня: “Встречайте!”
Но сцена эта происходит не сегодня, а почти век тому назад И век тому назад эти люди были ближе к ушедшему 19-му столетию, чем к будущему 21-му... Почему-то опаздывает сама Ма Рэйни, и они начинают подготовку. Звучит ритмическая заставка. – “One, two, you know what to do”, - отсчитывает один из музыкантов. Они – это: тромбонист Катлер - (Джи.Валмонт Томас), контрабасист Слоу Дрэг – (Гленн Тернер), трубач Ливии - (Джейсон Боуэн), пианист Толедо - (Чарльз Велдон)... Однако, этот чудный момент, когда один берет в руки смычок, другой пробует звук трубы, третий пробегает пальцами по клавишам, и все сливается в единое звучание джаз-банда, слишком короток... Причем имитация игры актерами исполняется безупречно, и даже берет сомнение, неужели они только касаются инструментов, а звук идет по записи...
Как бы сказали сегодня, под ”фанеру”...
Но Ма Рэйни нет и нет, и это вызывает общее беспокойство. А обещающее праздник начало внезапно круто сворачивает в сторону от радужности. Музыканты тихо переговариваются, шутят, спорят, вспоминают истории. И истории эти исполнены даже при пересказе ужаса. Например, о том, как один негр поехал навестить заболевшую мать в другой город, оказался на железнодорожной развилке, пошел искать мужскую уборную, узнал, что она только для белых, отправился искать ту, в которую ему можно было войти, но его подстерегли несколько белых, схватили и жестоко избили. Эти подробности были абсолютно достоверны. Ведь известно, что только в начале 60-х годов ХХ века черное население Америки получило право ездить в автобусах вместе с белыми... За улыбками музыкантов, предназначенных для публики, приоткрывался мир боли. И Ливии - самый молодой, красивый и чуть легкомысленный, ведь он пришел сюда, сделав дорогую покупку - сверкающие острыми носами туфли, которые он и полировал, и гладил, и дышал на них прежде, чем надел, вдруг мрачнеет и раскрывает перед товарищами свое прошлое. Ему было 8 лет, когда случилась трагедия, врезавшаяся в его память на всю жизнь. Отец оказался успешным по своей работе, семья жила в собственном домике. Однажды отцу понадобилось уехать на несколько дней. Почти вскоре после того, как за ним закрылась дверь, в дом вошли 8 белых мужчин, и, невзирая на отчаянные крики и мольбы матери, изнасиловали ее на глазах у мальчика. Отец вернулся и попытался отомстить. Он застрелил трех из насильников. Но остальные поймали его и повесили на дереве. Так Ливи узнал, что такое суд линча. Рассказывая, Ливи - Джейсон Боуэн меняется в лице. Веселый легкий пластичный он словно каменеет...
Когда, наконец, появляется экзотическая экстравагантная и явно немолодая Ма Рэйни (Иветт Фриман), тягостная атмосфера уже зависла. Но и сама Ма Рэйни появляется взвинченная. Она входит как примадонна, с шиком, в роскошно скроенном пальто, в сопровождении двух молодых протеже - очаровательной Дусси Мэ (Джонис Абботт-Пратт) и племянника (Кори Аллен), последнего она хочет подключить к ансамблю как участника, и как ни странно, полицейского. Что случилось? Ее машина по дороге вышла из строя. И она решила нанять кэб. Но тут выяснилось, что цветному населению не разрешено пользоваться такси. И Ма Рэйни в ярости устроила скандал...
Да, автор несомненно приводит абсолютно правдивые факты. Процветавшая Америка была запятнана жестокостью, известной нам исключительно по “Хижине дяди Тома” Гарриет Бичер-Стоу или романом И.Л.Доктороу “Рэгтайм” Но власть предрассудков сохранялась и в более поздние годы. Впрочем, как всюду и везде, проблема с полицейским легко улаживается с помощью денег. Менеджер Ирвин буквально слетает вниз из студии и вкладывает в руку полицейского купюры... Между тем, назревает новый конфликт. Талантливый Ливи хочет записать свою версию песни для альбома, той самой “black bottom dance”. Ма Рэйни отдает распоряжение о записи прежней, ей привычной. Тем более что она решила ввести в состав исполнителей своего племянника. Но он не попадает в ритм, не ловит вступления при синкопах. Парень выглядит просто как дурак! И Ливи угнетен...
И все же наступает великолепный эпизод, когда песня звучит целиком. Голос Иветт Фриман – низкий, красивый, волнующий выпевает джазовые модуляции. В финале она танцует, покачивая бедрами, поворачиваясь, эффектно и призывно, завораживающе и бесстыдно, чуть-чуть отставляя зад, и наблюдая за реакцией: “Что скажете, да, я такая!” Таким на улице вслед мужчины цокают.
А в театре зал бешено аплодирует, но... Бал окончен, эпизод пролетел, пьеса написана не для развлечения!
Внимание автора фокусируется на Ливи, кто становится все более расстроенным. Актер Джейсон Боуэн психологически выразительно передает переход от беспечности его героя к подавленности. Только, что Ливи пытался обольстить чернокожую и грациозную Дусси Мэ, но в свете последовавших обстоятельств забывает о ней. Отвергнута его версия, его аранжировка песни для записи альбома. К тому же появляется владелец студии - полноватый белесый тип, слюнявящий пальцы при подсчете денежных купюр, которые он дает Ливи за продажу нот песни в его версии. Вместо записи. Но для Ливи – это унижение, несправедливость. И он в ярости рвет и швыряет на пол деньги. Потом он раздражается на шуточки друзей по поводу его новых туфель. Раздражение перерастает в ссору. Ссора в схватку. Толедо оказывается между ним и Катлером.
Нечаянно Толедо слегка наступает на ногу Ливи. Не помнящий себя Ливи кричит, что Толедо испортил его туфлю и замахивается на него рукой, в которой внезапно оказывается нож. Нож насмерть поражает безобидного Толедо. И только видя ставшее безжизненным тело товарища, Ливи осознает свое ослепление, катастрофу, в которой виновен.
Сцена проведена с огромным драматизмом. Сначала растерянность и недоумение участников, потом ужас содеянного переданы правдиво и сильно. Незначительная ссора не давала повода разрядиться кровавым путем. И кто к ней пришел? Тот, кто сам был жертвой кровавых злодеяний! Тот, чью душу, психику, человеческую природу исковеркали, надломили! Гибель Толедо от руки Ливи – это двойная трагедия. И автор подводит к осознанию того, что герой, совершивший преступление, был обречен своим прошлым изначально. Его black bottom настигло его спустя годы. И жизнь не только Толедо, но и Ливи фактически обрывается. Он уже никогда не запишет свой альбом, свои версии, не обнимет хорошенькую девушку... Он понесет наказание...
Огюст Вилсон писал свои пьесы, в которых постоянно слышен голос протеста. В своей вышеупоминаемой программной речи, он сказал, что для него нестерпима мысль о театре, построенного по принципу развлечения, устраиваемого рабами для белого хозяина и его гостей. Поэтому он никогда не предлагает зрителям салонные пьесы с шаблонными масками добрых или злых персонажей in black faces. Он создает живые образы в переплетении противоположных свойств и обусловленные расовыми и социальными барьерами.
Он ищет самоидентификацию, и, отказываясь от ассимиляции, стремится сохранить самоуважение и самозащиту народа. И поэтому обозначенная им “земля, на которой я стою”, отмечена чувством амбивалентности в самоопределении расовых, культурных и философских различий. А это значит, открыта для встречи с остальным миром и прежде всего с миром театра, где со времен античности не обвиняют, а оплакивают заблудшего героя.
Уголовные хроники сегодняшних газет в Америке показывают высокий уровень преступности среди черного населения. Дело суда и суда присяжных выносить приговор.
Как пишут сегодня об этом в репортажах, “подсудимый находится под стражей за оскорбление действием”.
Сила искусства в том, чтобы вызвать сострадание к герою, и тогда, когда он на скамье обвиняемых. И зрителю хотелось бы взять его на поруки.
