- Я опять хочу в Париж.
- Вы уже были в Париже?
- Нет, но я уже хотел!
(Из анекдота безвыездных лет)
Ночью в узких улицах Риги
Слышу поступь гулких столетий.
Слышу века, но ты от меня далека,
Так далека, тебя я не слышу...
Г.Горский
Так оно и случилось: за песней неслышимой рванул я в город тогдашней мечты. Причина? Ну не песня же. Которая была всего лишь аккомпанементом к моим тогдашним исканиям. А именно: я собирался встретиться со «своей парижанкой». Кавычки объясняются тем, что она была такою же моей и такою же парижанкой, как и самый город, в котором я оказался – Парижем. Просто по ассоциативной аллитерации, которой расцвечивал тогда свою безвыездность... Это – предыстория.
I. Очная ставка
Обещалась встретить. И что же? Вот он, вокзал. Я-то здесь. И она, возможно, где-то рядом. Но надо еще и узнать друг друга. Заочница, как-никак... Обмен фотографиями не так уж много дает. Особенно если исходить из желания приукрасить себя, выбрав наиболее удачное изображение... Пришлось по такому холоду, туманной сырости и слякоти, набравшись терпения, нетерпеливо дожидаться, пока основная масса хорошо знакомых между собою пассажиров и встречающих перецелуются, наспех поделятся новостями, разберутся с багажом и освободят, наконец, плацдарм для возможной нашей встречи. Чего копаются?!
Ого! Что? Она? И не успел выйти из врасплоха, как Парижанка оказалась напротив, зловеще улыбаясь! Вместо того, чтобы со слезами счастья и поцелуями вброситься мне на шею – дескать: «Ой! кто это к нам пожаловал?» – продолжала бдительно вглядываться:
- А ну колись, откуда взял адрес!?
Мне тут же захотелось дать задний ход. Вопреки своей парализованной воле, но потакая ее гипнозу, удержался. Взял себя в руки. Все лучше, чем сделать ноги.
Ведь как хорошо начиналось-то! Я считаю себя оптимистом. Неисправимым? Исправившимся! Сослагательным (как хорошо все могло бы быть...) Еле вывернулся:
- После переговорим.
- После будет поздно.
- Мне уехать?
И состроил вид, будто обратно в вагон забираюсь. Засмеялась:
- Ладно. Пошлите. Стой! Куда?
- Что – куда?
- Куда поперли, спрашиваю?
- Как это?
- Так это! Тащите-ка свой чемоданчик в камеру хранения!
- А-а-а разве?..
- Ни-ни. Посидим в кафешке. Все расскажете. Про себя. Главное, адрес, откуда узнали, не забудьте сообщить. И все такое прочее...
Гостеприимство, прямо скажем. Делать нечего. Сдал – принял... Повел ее было в пельменную первопопавшуюся, так молча подтолкнула.
- Вперед! Не оглядываться! Вот сюда.
Кафе-бар. «Я догоню!» Внутри – под старину. Скатерти накрахмаленные. Хрусталь. Свободных мест мало, но нам достался столик на двоих. Довольно тихо, только шепотом веет из углов. Многие просто молчат, хотя и пьют в меру аппетита. Надо соответствовать? Я, впрочем, и не собирался. Голодное брюхо к алкоголю глухо! Тут и официант объявился. Меню: ну и ну! Ей сладкое: наполеончик, мороженое, шампанское. Мне бы чего поосновательнее. Пельмешек, там... Размечтался! А коржи в виде колец из заварного теста, сливочный крем-мусс «Латгалия», заварные шарики, заполненные шоколадным кремом и покрытые все тем же шоколадом, не хочешь? Еле нашел пельменный полусуррогат. Что-то вафельно хрустящее. С вроде как повидлом внутри. Эх... на мороженое налег. За неимением чего погорячее. Зимою-то! Выпили за встречу, за знакомство, за здоровье. Безо всякого брудершафта. «Перебьешся!» Нет, не так все представлялось из прекрасного далека.
Наконец, я ее разглядел. Что сказать? На фотографии была неземнее, здесь же очень укладывалась в сдержанную прибалтийскую канву, чужеродную мне: хрупкая, бледная, сероглазая, светловолосая, почти белокурая бестия. Ничего, противоположности сходятся и тянутся! Какие? А по контрасту с привычными примелькавшимися нашими – телесно изобильными, яркими, смуглыми, темноглазыми... О формах умолчу, впрочем, обошлось не без этого, тоже фигурировали на уровне европейских стандартов семидесятых годов прошлого века. Просто я избегал разглядывать ее в упор, чувствуя наличие нейтральной полосы между нами. Прежде, то есть в наших эпистоляриях, она казалась мне ближе, во всяком случае доступнее. Парадокс: на расстояниях, верстах, милях ближе, чем сейчас, когда физически можно дотянуться!
Не успели отогреться, как она открыла вечер воспоминаний:
- Знаете, как меня зовут?
- Знаю!
- А что все – Парижанка да Парижанка?!
- Так и меня называйте как вам удобнее.
- Ничего себе! Жеребчуком будете. Как раньше. Или Жеребчиком, смотря по обстоятельствам.
Проглотил. Смотря как посмотреть на эти обстоятельства. Какова!
- Ну, давайте, – говорит, – гоните свой рассказ, Жеребчук. Со всеми остановками.
- Времени немеряно займет, – охолоняю ее пыл.
- Ништо. Я на неделю отгул взяла.
Даже так! А к себе не хотела вести. Ладно, думаю, разберемся. Начну с деталей, а главное на тормозах через цензуру спущу.
- Я из семьи зажиточных, но благородных родителей с южных границ необъятной...
- Это я сразу поняла. По обратному адресу. Зябнете на северо-западе. А теперь еще и по акценту.
- Спасибо! А насчет зажиточных, но благородных как?
- Вариант прикрытия? Пока никак.
- Тогда продолжу. Работаю в Институте с длинным названием, сейчас в Москве стажируюсь...
Назвал ей мудреную тему. Заскучала.
- Ближе к нашей теме. Как раздобыли мой адрес? Что называется, здесь Родос...
- Слушай же, Сальери, мой Requiem. Золотая осень распредмечивания милитаристской субстанциональности... – начал я свой рассказ.
- Чего-чего?
- В просторечии, ДМБ-73.
- Другое дело! – одобрила Парижанка.
- Да то же самое. – И продолжил. – Я, кантовской вещью в себе – пусть и без фихтеанского зеркала в руке...
- А на человечьем языке?
- Ну, как бы, сам по себе, с вещмешком за спиной и отдельно в потайном кармашке адрес... чей бы это был?
- Чей?
Я укоризненно посмотрел на нее.
- Ой, поняла! Дальше. Как он туда попал?
Хорошо начал, теперь на деталях срежут. Протокол не про нее. Придется выдать отцензурированный вариант, приукрасив моральную подкладку предприятия. Но сначала контекст.
- Знаете ли вы, что такое армия?
- Надо ли?
- Нет, вы не знаете, что такое армия. Там чувства проходят испытание верностью. Многие сослуживцы получили черные метки от своих подруг. Vous comprenez?
- Чего?
- Того! Как в песне поется:
У солдата суровая служба,
Как нужна ему девичья дружба!
- Никогда не слышала.
- Я так и знал. Сейчас все услышите. – Почувствовав определенный перелом в ее настроении, решил ее дожалобить окончательно. – Я свысока посмеивался над бедолагами. Над ихними письмами и воинственными фотографиями. А как надписывали! Даром, что Пруста не читали... (Она поморщилась!) Каково какао: «Не глядя вспоминай, но не поглядев – вспомни!» Уж я-то... мне-то... Девушку с умом надо выбирать, – я с восхищением оглядел ее, – а не хвататься за первую попавшуюся. Не все золото, что плохо лежит! Всеслышащей судьбе мое веселье не понравилось и, как следствие, я не оказался редким исключением. Подобно другим неудачникам, словил свою метку от той, которая не заслуживает теперь имени собственного. Вот так вот! Недолго музыка играла... Но еще недольше она молчала! Напрасно переживал. Удар судьбы оказался не только не смертельным – наоборот. Антинокаутом! Живительным. Благоприятным! Для будущего. Но тогда я этого не знал. В сердце добровольно высвободилось место для новой... нового чувства! Все к лучшему! Да, сначала пришлось туго. Предательство дорого обходится нашему брату. Я бы даже сказал, ничто не стоит так дешево, – на ходу переадаптировал сервантесовский оборот к делу, – и не обходится нам так дорого, как предательство близкого человека. Я вам про девичью дружбу заикнулся. Разве мужская меньше нужна? Быть уверенным, что друг в бою тебе в спину не выстрелит и на политзанятиях подскажет весь список государств-участников этого, как его...
- Варшавского Договора! – подсказала она.
Ты смотри! Палец с ней нужно востро держать на гашетке!
- Точно! Спасибо! Такой друг у меня был (как же-с! таких друзей только в музей!) Это...
Она замерла.
- Это... – тут я сделал эффектную паузу, опасаясь непредвиденности ее реакции. Она расширила глаза до пределов, угрожающих их целости.
- Это Славик.
- Какой еще Славик?
- Немазаный-сухой! Он же Суслик, он же Вячик, он же Винтик, он же Зайчик...
- Да вы фамилию хоть назовите!
Я отпил шампанского, взял ее руки в свои, набрал в грудь воздуха и прошептал:
- Слава Винцович.
- Что, громче!
- Винцович Славка!
- Славутич? Ах, подлец! – она вырвала руки. – Так вот он куда пропал! Трепался, что нанялся на китобойную службу, а сам!..
Я не поверил своим глазам! Куда девалась хваленая выдержка? Порозовела. Воздух вокруг нас наэлектризовался! Глаза метнули молнию! Подскочил малозаметный прежде официант:
- У вас все в порядке?
Парижанка жестом отвела его порыв. Тот незамедлительно растворился.
- Ну, скотина! Исчез с концами! А вы...
Славку поздно было защищать. Незачем и нечем. Самому бы не досталось.
- Я-то тут при чем?
- Вы тоже хороши. С кем связались!
Тут она права. Такого Славку поискать в чреве кита! Это она еще не знает, какой ценой я адресом обзавелся.
- С чего это он вам адрес дал? – буря постепенно стихала.
- Это тайна! – я выкручивался как мог! – Дал слово молчать.
- Говорите, как было дело!
Скажу я тебе! Как он бахвалился перед ребятами ее фотографией! Как я эту фотографию, сведшую меня с ума, купил у него! Мало? добавлю, не для печати, что адрес мне еще дороже обошелся! Зато наобещал после приехать в Париж и встретиться с нею! На это дело и поспорил с ним! Опять же на деньги! Хотел даже женитьбу на ней поставить на кон, но деньги кончились... Срок обговорили – в течение трех лет. А приехал через год и три месяца – так у нас все быстро провернулось! Мне ведь еще с ним повидаться предстоит. Заодно и взыскать с него выигранное пари. Плюс предыдущие издержки. На сумму... умножаем, переносим, невозможно подсчитать!
- Чего замолчали? – не терпелось ей.
И я ощупью двинулся по минному полю. Добравшись до самого щекотливого момента, долго путался в показаниях, ссылаясь на тайну, забывчивость, долг чести и еще что-то, пока не отговорился необходимостью организации нам очной ставки и/или следственного эксперимента, в результате чего (дословно): «Всё тайное станет явным!»
- Знать его не желаю! Хотя... – чеканная формула ей видимо понравилась и она задумалась, какой египетской казнью того изничтожит. – Ладно. Вот я этому гаду!..
И мне позволила непосредственно перейти к более поздним событиям.
Я рассказал, что по дороге домой, как полагается, повел эпистолярный артобстрел! Письма уже были слажены на боевом посту, написаны и подписаны, но я не мог выслать их раньше, чтобы не демаскировать своего информатора (не мог я знать, что Парижанка не в курсе была относительно некитобойного его местоположения). Правда, теперь пришлось их франкировать соответственно почтовым обложениям; я успокаивал себя тем, что с Винцовича будет взыскано по всей форме. Дополнительную интригу моему предприятию, на которую я очень рассчитывал, придавал самочинной портретик, который я срисовал по клеткам с ее фотокарточки! Отсылал я любовную корреспонденцию во всем продолжении пути с каждой станции веером из семи городов и весей. Они мягко приземлились в городе Париже все одновременно!
- Да, было!
- Вспомните, как получили в один день всю колоду!
- Я была ошарашена!
- Не сомневаюсь.
- Такого со мною никогда не случалось!
- Конечно: такого ни с кем и случиться не могло. Я же никому и никогда таких писем не писал больше и уже никому и никогда не напишу. Значит, никто и никогда таких писем не получит! – продолжал я гнуть прямую линию к ее сердцу. Ох и проиграли же будущие мои корреспондентки, не прозревающие того!
- А я вас сначала за другого приняла!
Новости!
- Как так? не верю!
Тут же был просвещен, что ей мнился во мне кто-то другой. Был такой. Непонятно? и я о том же. С кем это можно меня перепутать? Оказывается, у нее, как и у почти всякой порядочной девушки в определенном возрасте, была своя история с молодым человеком. Потом объявились и другие, но меня редуцировала к этому «прежнему и бесспорному», как я его окрестил за глаза скопировав с какого-то дрянного персонажа из Достоевского. С чего бы? фитилек надежды, стало быть, не угасал в душе ее во всем продолжении нашей переписки и даже ранее? Несмотря на свой портретик, ставший своеобразным пусковым механизмом в наших отношениях. Даже не очень хотела подходить на вокзале!
- Но нам нельзя было не встретиться! – подвела она позитивный итог. – Никогда бы себе не простила! Так жалко, что вы не он! Если бы... Ладно. Да пока не забыла, давайте свой паспорт!
Вот те на!
- Кому?
- Мне. Или у вас еще кто есть? Я его на прописку знакомой паспортистке отдам. У нас с этим очень строго! Расплачивайтесь и пойдем!
Сдался. А что я мог? Не замерзать же на улице, после ее команд: «Нельзя! – Давай паспорт! – Расплатись!»
Вышли и в холодильнике оказались! Затрясло меня после шампанского да мороженого. Обнял ее, прижался, дескать, согрей меня своим телом! Не оттолкнула. Гость, какой-никакой!
Жаль, идти было недалеко. Вот и старый добротный дом. Поднялись без лифта на несколько этажей. От дальнейших объятий решительно отстранилась. На лестнице надо действовать смело или не действовать вообще. Перспектива остаться без крова не прельщала, и я решил окоротиться со своими попытками.
Однушка пахнула нежилым духом. Это сразу чувствуется. Значит, мы здесь и пробудем недельку дней? Тут же выяснилось, что ничего не значит!
- Слушай сюда! Не сорить! Не шуметь! Не курить!
- Я курю, но не затягиваюсь.
- Спиртные напитки приносить и распивать без меня запрещается!
- Набираю водку в рот, но не глотаю.
- Девок (смеется) не приводить!
- Зачем? Я даже... как только... и сразу... ладно, это потом...
- Все сказали?
- А разве что-то осталось?
- Тогда на этом и закончим. Располагайтесь.
- А вы?
- Что – я? Завтра с утра зайду.
- Где же вы ночуете?
- Вы ночуете здесь. За меня не беспокойтесь. Я вас запру. На всякий пожарный. До завтра!
И, увернувшись от меня, исчезла под скрежет замка. Я остался один.
II. Прогулки по Парижу
Спал плохо. Все мешалось в голове почище, чем у Облонских. Проснулся, почувствовав незнакомую ласковую руку. То ли гладила меня, то ли потряхивала, чтобы быстрее проснулся.
- Если бы ты был не ты... Стоило из-за тебя без сохранения брать?
Чувствую, придется мне некоторое время в отраженных чужой славой лучах отогреваться. Ничего, стерпится, а то и слюбится... Надеюсь.
- Я оправдаю... отслужу.
Парижанка с сомнением посмотрела на меня и скомандовала:
- Десять минут на сборы. Держи! – Протянула мне черствый бублик. – Завтрак отменяется. Время пошло!
На улице взялась за более привычную ей гедонистическую роль гидихи:
- Я ознакомлю вас с нашими достопримечательностями.
- А что это – достопри... – вы сказали – мечтательности? (Хотя в самом деле мысли мои телеграфно выстукивали:
достопримечательности впр= не достойнее меня тчк= тем более ее вск=
И уж конечно о ней озабочивался, оберегаясь от недостойных впечатлений краеведческих красот).
- Достопримечательности – это значит, достойные примечаний...
- А-а-а... – разочарованно выдохнул я, искренне полагая ее достойно стоящей всех этих примечательностей и стоящей над всеми этими примечательностями чуждой мне местности! – А я думал – достойные вас! – И засматривался ее профилем, впрочем, искоса поглядывая и на менее достойные объекты.
Вот как все это было.
Три на Домском пробило.
Каково? – она вопросила
меня столь нетерпеливо, –
на Собор Рижской Богоматери указуя, –
что я на мгновение
очнулся от наважденья –
- Лепота! – искренне восхищался я ею. – Лучше не бывает! паче всяких чаяний!
- Это что... приезжайте к нам через тридцать лет!
Да через тридцать
вам стукнет пятьдесят! –
едва не вырвалось у меня в сердцах. За какой гостинец она принимает меня в этой гостинице?! «Приезжайте!» – оставило царапину на сердце: ведь для этого надо уехать, да на столь нелепый срок! За тем ли я приезжал?! Оговорка? Да она о Фрейде, должно быть, и не слыхала допрежь, пошто зря оговариваться? Такие-то у нее взгляды на будущее, из которого меня хладною прибалтийской рукой на тридцать лет выключает? Мне тогда даже не само перспективное приглашение не понравилось, но отсутствие моего места в этом распроклятом будущем! Терпеть не могу самой этой категории (ужас!) – я о будущем! и примыкающими к нему -
планами,
видами,
карьерам
химерами!
Хуже будущего только прошлое, в котором на незавидное место мое укажут слишком явно! Главная моя незадача: как отразится будущее приглашение на нынешних наших отношениях? Я не знал, потому предположений не строил, но площадку под них вынужденно столбил, как неизвестный немецкий архитектор под Домский собор. А шарашными мыслями своими и пустотами заполнял вавилонские этажи будущности.
Потом обзор перекрылся гидовским энтузиазмом. Вот Пороховая башня. Старый город со скользкой булыжной мостовой и я, потирающий ушибленное колено. Средневековый замок. Развалины ратуши («Нет, – успокоила меня Парижанка, – это было еще до вас – в XIII веке!») Дом с черными котами. Аптека рижского бальзама, «Три брата», «Две гильдии». Соборы, музеи, памятники, мосты... При этом успевала разбавлять позитив двойственным отношением к национальным и историческим аспектам: русские стрельцы – латышские стрелки, немецкие канониры – аглицкие бомбардиры... Даугаву она называла Двиною, Даугавпилс – Двинском, Кенигсберг – Калининградом, Винцовича – Славутичем...
Более того: уверяла, что вот-вот все изменится! Оставляю этот пункт ее мировоззрения без комментариев. Хотя почти все так и сбудется через годы через расстоянья... Это могло бы насторожить и менее впечатлительного человека, но я больше был озабочен не ее программой, но главной целью своего визита, которую сам неясно различал. Как даль пушкинского романа. Издали все представлялось проще.
Завершилась калейдоскопическая круговерть скудным поздним обедом в какой-то забегаловке. После, в соответствии со вчерашним протоколом, довела меня до порога и без китайских церемоний распрощалась. Каким-то тридесятым чувством предвидела и упредила возможный мой натиск и, не допустив никаких вольностей, исчезла, успев запереть дверь. Я свалился без задних ног...
Так бездарно пролетел день.
III. Парижские встречи
Утром почти дословно повторился вчерашний алгоритм: малознакомая ласковая рука, основательное потряхивание:
- Подъем! Считаю до трех!
- Экскурсия? Довольно, сыт я!
- Не угадали. Сегодня – визиты!
Час от часу не легче!
Кто бы мог подумать, что Парижанка окажется столь экзальтированной? Куда только девалась былая сдержанность и прибалтовская затуманенность? Настоящая Пепита – дьяболо!! Она протащила меня на громадных скоростях по всем передним и приемам. От самых великосветских салонов, как она меня уверяла, до вполне обыкновенных тусовок и ниже, тут я сам догнался, устраиваемых вовсе не в мою честь.
Тем не менее. Вот он я. Ее глазами и из ее каталога: «Заезжий Бостон! Экзотика! Новинка сезона! Весь вечер на манжете! Арап Петра Великого при дворе короля Артура! Гордость моей коллекции!» Ей надо было беспрестранно нагнетать свою популярность; я при этом оказывался всего лишь пресловутым арапом и экзотом, как она и представляла меня парижской публике, конечно, своими незамысловатыми словами. Я все принимал за свидетельство своей уникальности. Но свидетельство это распространялось на ее чувства, увы, с арапистою оговоркой!
Всюду мы проводили не более получаса. Ведь ей надо было успеть пробежаться по остальным местам. «Чтобы никем не манкировать», – объяснила она. «Чтобы не спустили с лестницы раньше времени!» – догадался я. С каких колес понесло меня вести призрачную и несвойственную мне доселе жизнь?! Все так смешалось в голове, что через некоторое время я уже ничему не удивлялся. Инферналка, экстравертка! Такая зарежет через неделю после свадьбы и косточек не выплюет! Играла на опережение, не дожидаясь моих признаний. Даже первою в нелюбви объясниться поспешила, как иные из моих прошлых и будущих подруг – в любви: «Ты только не думай, что я в тебя влюблена! Иллюзий не строй и не приставай! Просто мне с тобою весело и ты на других не похож! Все будет хорошо!» За последнюю фразу я Штирлицем зацепился, а три предпоследних – проигнорировал, что вполне объяснимо моей увлеченностью ею. Даже не заметил, как перешли с нею на «ты». Но ближе – никак!
Так и провертелись с раннего полуденного утра едва ли не до полуночи! В конце концов даже до подполья добрались. Самого, что ни на есть нелегального! У них там как раз сходка была. Впустили нас после долгих расспросов, кто я да что я. Парижанка выдала меня за своего жениха! – огорошив несказанно... «Так проще, – успокоила мои нервы слащавым шепотком. – Ничего такого, с тебя станется...» Но было поздно. Не подумать. Уже подумано! Решено и прописано! После такого рекоменданса не могли не впустить. Под честное заневестившееся слово ее, что не выдам! А с чего выдавать, если я ничего не понимал из происходящего? Человек сорок, как на поминках, трещали сороками на всех двунадесяти языках и диалектах, перебивая и обзывая друг друга!
- Ladies and gentlemen!
- Скоро все изменится!
- Drīz viss mainīsies!
- Nekas nemainīsies!
- Никогда ничего не изменится, пока у власти вы и такие, как вы!
- Всё к тому, что скоро мы все... как это по-русски?
- ОбСССРимся!
- Señoras y señores, cocktail!
- Place your bets!
- Так жить нельзя!
- Какая это жизнь?!
- Nous ne avons pas de serviteurs, et messieurs à Paris!
- Was ist das Leben?
- Офіціант! Змініть співрозмовника, будьте ласкаві! Заодно і зі сходів спустіть!
- Закордон плювати (в оригинале употребляли и более грубые глаголы) на нас хотіла!
- Do winy... (следовал длинный перечень врагов по национальным, партийным, классовым, имущественным и иным менее уловимым признакам).
- Кочумай, наливай!..
Кое-что она мне переводила, поднаторев в языках, если не в нюансах. Ох уж это разношерстное сборище патриотов, космополитов, антисоветчиков, низкопоклонщиков и наплевистов... Любого представителя из этих групп было достаточно, чтобы свести с ума. Градус споров повысился до критического. Хватали за грудки, хорошо, не нас! Били по плечу, хорошо, не в пах! Выплевывали слова! Разбили что-то стеклянное! Началось! Это им надо? Тем более – мне? Впрочем, wszystko mi jedno! – вот только бы ноги унесть понезаметнее; свои и парижские...
- А как у там вас насчет этого? – поинтересовались вдруг у меня. Я не был готов к такому обороту.
- Да, так же, как...
- Как, как?
- Так же, как и у вас, только...
Они навострили уши:
- Договаривай!
- ...Только порядку меньше!
- Что я говорил? – заявил один.
- Это я говорил! – парировал другой.
Их разняли.
- Пора! – шепнул я Парижанке. Она отмахнулась.
Послышался какой-то грохот, треск, ругань, запахло жженой пробкой. Потом – серой. Повалил желтый дым. Посыпались искры.
- Чего нам тут ловить?
Она недовольно глянула на меня:
- Обожди, интересно...
Влетел слух, что открыли буфет-фуршет. Публика, враз отринув ставшие ненужными споры, рванула туда. Пользуясь суматохой и преодолевая непонятное новодевичье упрямство, мне удалось протащить ее через боковую дверь на черный ход.
- Не много ли на себя берешь, мой дорогой? Не забывай, что ты здесь только гость! – четко выговорила Парижанка мне, дезориентированному подобной перерокировкой ценностей «гость – хозяин», свое неудовольствие. Куда я попал? Вскрытие покажет!
Все же она успела протащить меня по мероприятиям, кроме своей родни. Меня это слегка подсторожило: как же нам совместную судьбу при случае увязать? Конечно, мыкаться по родне – удовольствие ниже ватерлинии; всегда считал свою и чужую родню декорациями, оттеняющими наши жизни. Впрочем, мне достаточно было видеть Парижанку рядом, пусть в неопределенном и неопределившемся качестве! До поры...
Увы мне: день закончился по вчерашним лекалам.
IV. Свадьба
Невеста глядит изподлобья,
как человек из подполья...
(Из свадебных впечатлений)
- Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
- Заметьте, не я это предложил!
И схватил было ее в объятия. Она змейкой вывернулась:
- Не балуй! У нас – свадьба на носу!
- Как??
И, уловив мое недоумение, возмутилась:
- Ты что? Забыл, зачем приехал?
Из головы вылетело! Совсем прочь! Ведь и зазвала меня в свой Париж на свадьбу эту самую. Тогда я свадьбу эту посчитал лишь благовидным предлогом чего-то более важного, а у нее – это и есть то, важнее чего ничего не бывает; вот как перекинулось с ног на голову... Свадьба так свадьба! – успокоил Автопилот: каждый борется со скукой по своему!
- А подарок? – вслух подумал я.
- Перебьются!
- Вот это по-нашему! – одобрил я. – Всегда бы так! А то бы Винцовича прихватить?
Не среагировала. Не до него! Похоже она возлагала на этот день какие-то особые ожидания. Будоражилась, не смея поверить своему счастью. Я сделал скороспелый вывод только из беспрестанного ее перевирания моей неудобоваримой фамилии: «Ах, Жеребчик, Жеребчик! ах, фа-фа-фа-ля-ля-ля!» – беспрестанно мурлыкала Парижанка. И вдруг безо всякого перехода:
- Да не вздумай там выкомаривать чего! Это – лучшая моя подруга!
-Понял. Что понял-то? Что свадьба ее «лучшей подруги»? Но мне что с того?! Понес свой крест по касательной. Не выкомариваясь, как было велено. Что еще нужно для счастья, кроме как Парижанки рядом со мною и меня, влюбленного в нее по самое не могу и ниже? А чтобы она тоже испытывала аналогичные чувства! В этом я почему-то не сомневался. Хотя не мешало бы...
Порою я забрасывал удочку, но ничего не выгорало. Кроме никчема комплиментов и полупризнаний в виде намеков на признания. После. Выпью водки – разойдусь!
Время долго запрягало. Зато быстро поехало. Я и почесаться не успел, как очутился на долгожданной свадьбе. Но прежде оказалась небольшая накладка. Только вышли:
- Ой! Я бриллианты забыла! Слушай, вернемся... – и потерялась.
- Конечно, – говорю, внимательно ее разглядывая. Как перед выходом, когда она, как говорится, пыталась нарисовать на своем лице неотразимую женщину, хотя казалось бы, куда еще?! – а я поедал ее глазами, все более и более углубляясь в незнакомый мне омут, не по Левитану будь сказано. Тут Парижанка жестко пресекла мое любопытство:
- Нельзя рассматривать женщину так пристально, когда она красится!
- У тебя красивые глаза!
- Когда ты на меня смотришь?
- Не только. Я надеюсь, когда и ты смотришь на меня!
Едва ли слова мои были приняты за комплимент; скорее, за дерзкое стремление добиться в незапной атаке того, что не достигается планомерной осадой. Тем не менее пресловутое женское начало превозмогло осторожность. Она принялась вертеться перед зеркалом и пренаивно поинтересовалась у меня:
- Ну, чем я не невеста?
- Да всем! – бухнул я.
- Дождешься у меня!
- Предложения?
- Еще чего!
Мы некоторое время слегка попрепирались вместо флирта, пока я плавно не притормозил, свернув от опасной тематики на обочину повседневности:
- Представляю, как ты будешь смотреться!
- Поживешь – увидишь!
Принял и это в качестве зачета. А теперь Парижанка, отводя глаза, сказала:
- Вернемся...
- Конечно. – И не сдвинулся с места. «Выкручивайся, если сможешь!»
- Тебе ничего не надо?
Слабый ход. Будто я ребенок.
- Я, может, за полгода сходил в парикмахерскую, в баню, во все отхожие места!
Вот тебе привет от Зощенко!
- Выкомариваешься да?! Тогда стой здесь! За мной не ходи! Не то между нами все кончено!
- Хорошо. Между нами все продолжается! – миролюбиво дал я задний ход. Инстинкт самосохранения тоже сработал – паспорт мой у нее остался, что я есть без документа, отторгнутого с позиции силы?!
Сверкнула глазами и возвернулась в подъезд! Вот оно – парижское домино! Значит, она в этом же доме и подъезде обретается! Затем меня взаперти держала?! Учту на будущее. Если оно у меня есть. Такое же неуловимое, как и сама... Запомню и это. Даже причту при случае; налицо новый этап взаимоотношений на финишной кривой...
Жениху представлен не был, равно и он мне: мы, стало быть, Еven-Stevеn! В смысле, он с паровозу, невесте – легче! Кстати, о невесте – лучшей своей подруге («скажи, кто она, и я скажу ей, кто ты!») – уже Парижанка не захотела меня знакомить из неведомых своих соображений, сменив вчерашнюю тактику. Я-то свадьбу поначалу воспринял закономерным продолжением вчерашней круговерти. Только иными средствами. Буду передооценивать. Мне уж эти акциденции! Присматривался, сравнивал с нашими, шумными свадьбами давно минувших дней пятидесятых годов в никуда уходящего века: прокатом невесты с зеркалом пред лицом ее в головной машине колонны и с перевозкой мебели на грузовике с капотом, укутанными красным знаменем, отнятым едва ли не у боевого быка шафером-тореадором под одобрительные выкрики и вопли подрастающего поколения...
Сейчас всё у всех по-другому... Цивилизация! Как в Париже. Стекляшку сняли с подвалом. Народу: видимо-ненавидимо! Без нас – десятка с два наберется с половиною! Всех возрастов и поколений. Столы накрыты. Вина было раз-два и обсчитался! Зато водки – море разливанное! Огромные корыта салатов-винегретов посреди. Квашеной капусты и огурцов соленых – завались! Майонезы всех сортов. Холодец. Кильки. Шпроты. Паштеты. Пашоты. Кашалоты. И океан законсервированных морепродуктов! Все так и набросились!
Смотрю. Фиксирую. Я за границей никогда не был и быть не собираюсь, но так ее и представлял; не думаю, чтобы мое представление сильно отличалось от реальности. Если и отличится, то буду держаться своего, оно не подведет. Разбирался в ментальных различиях. Здесь все немного замедленно, вернее, несуетливо, акцент слегка выворочен, остальное весомее, но плосче, без теней и нюансов. С эмоциями – посдержаннее. Веселье – мрачноватое. Вежливы, смотрят сквозь тебя, зачумленного. Стоишь того! Зато – в душу не лезут. Будто ее и нет у тебя... Как и у них. Не разбери-поймешь! Придется быть поосторожнее в высказываниях и... вообще.
Тем не менее. После нескольких рюмок меня понесло на вираже и я вылез с тостом-здравицей, выдав авансом каких-то там пожеланий «чести и славы молодым!..» На меня глянули с некоторым недоумением... Автопилот сработал мгновенно: «Нет-нет, только славы-славы! – пришлось подкорректироваться на вираже. – Да живите вы душа в душу и тело в тело, остальные приложатся!» Запомнилось и кислое выражение жениховского лица, с которым он съел пилюлю. Я расшифровал формулу кислоты примерно так: «Права первой ночи мне, конечно, не досталось; дело житейское. Но пошто мне одному волочить супружескую обязанность ночи последней, когда пройдут годы и наступит вечер?» Но не получалось ввернуть тоста-анекдота, дескать: «Не могу поздравить жениха, потому как не знаю невесты! Но не могу поздравить и невесту, хорошо зная жениха!!» – ведь не знал их обоих. Оставил претензии после нескольких неудачных попыток. Конец пилюли! Будут они меня помнить (тут же, не премину заметить, что незаслуженно преувеличивал их злопамятливость; почти вровень с собственной значимостью)! Как и я их...
Впрочем, не все оказалось таким тихомирным, как я спопервоначалу решил. Такие вот каденции-акциденции! Какого-то ребеночка-несмышленочка за столом передают друг другу. Потреплют по щечке и далее по тексту. Хорошо, до меня очередь не дошла – бэби соизволил опрудиться на руках у полномордого гостя! Все загоготали: «На свадьбу пригласил!» А нескончаемые поцелуи жениха и невесты под хоровой хронометраж гостей! Плюй не хочу! Потом ихних родителей с обеих сторон! Кто дольше?! Те и рады стараться! На рекорд шли с помятыми лицами, искаженными низменным желанием потрафить веселью. Зрелище не для нервнослабых! меня чуть в одноименную столицу не отправило. Остальные, небось, привыкли...
- Да проживи я хоть сто лет в одиночестве, все одно – не женюсь!.. – Тут я наткнулся на недоуменно сверкнувший взгляд Парижанки и враз оправился:
- Я о свадьбе, не институте брака, будь я острожник!
- Так и нечего выкомариваться по мелочам!
Даже принц датский, по его признанию, спятил от свадеб. Что ж с меня строго спрашивать?!
Разгул крепчал! Гул! Шум! Крики! Вопли! Тосты становились все чаще, но короче и односложнее. Потом пили вовсе без тостов. Наконец, согласно программе, которую блюли куда крепче заневестившейся чести, спрятывали –
(не честь,
там нечего уесть!) –
невесту, да еще куда подальше. Жадный жених не пожелал платить выкупа (программа предоставляла выбор на усмотрение), долго вырыскивая ее по темным углам и аллеям. Даже в отхожие места полез в своих изысках, вызывая озлобленное веселье публики!
А у меня свой свет в конце отдушины! Что мне до них?! Парижанка была рядом... Да, но не все время: больше танцевала (я в этом деле не мастак, что-то мне мешает отдаться стихии) без умолку, да так, что
тринадцать кавалеров
отдышаться не могли,
меняя их по нескольку раз за танец; все ей нашептывали на ушко комплименты, клали загребущие руки на талию и ниже, дышали одним с нею воздухом, прижимались всем телом... она только улыбалась, успевая в промежутках перемен ловить мои восхищенные взгляды своими восхитительными! Я ничуть не ревновал, несмотря на всю влюбленность, все более охватывавшую меня; наоборот, самоё отношение к ней отраженным светом высвечивало ее кавалеров, почти не противных в простодушно-наивной уверенности в своей неотразимости.
О, это удивительно невыносимое состояние, когда ваша девушка пользуется грандиозным успехом, давая даже поводы к ревности, но не основания для нее, а так, лишь подгорячивая ваше воображение: вы ведь знаете, что она – ваша, что все разойдутся или останутся, а вы вместе с нею, но без них, останетесь или уйдете... ну почему, почему так устроено: когда только влюбишься, так следишь за своим предметом, каждым его жестом-взглядом... а потом, «после», передозировавшись восхищением, отравишься прекрасною как молодость, ревностью, и –
Все гейниевскою болью
отдастся в сердце и окрест?!
Но, это – «потом и после»... нечего и травиться допрежвременно. Выбирая, выбивай одного из двоих: Ромео или Отелло! Не спортлото!
При всем своем благодушии я заметил, что одного из кавалеров она особенно отличает между других. И меняет его с большей долей неохоты, а комплименты, судя по ее лицу, оказываются слаще лимонада. Забывается в танцах и про меня забывает, переставая глазами вырыскивать. Такое вот постепенное нарастание отрицательных симптомов...
Ко мне отнесся кто-то из гостей:
- А вы с Таней вместе учитесь?
- Учимся мы в разных местах, – ответил я почти дословною цитатой из еще не снятого к тому времени фильма о похождениях троицы девиц в не верящей ихним слезам столице, – но живем вместе!
Это было и правдой, и нет! Я действительно проживал в одном с нею доме, хотя и на разных этажах, как я запоздало прознал, и уж, конечно, не в том двусмысленном качестве, как пошло выразился, разгоряченный обстановкой, ее близостью (не в том опять же смысле) и отчасти выпитым (коньяка там не было, а для водки я был недостаточно пролетарен, но – поди ж ты, набрался, не помню чем, вдосталь, как в добрые старые времена, когда только «хотел в Париж»)... Может, не отходя от кассы, и на предложение руки и сердца расколюсь, смотря как абордажная кривая себя поведет. Что с того, что разные мы? Догоним и перегоним! И ментальная разница моментально поправима при взаимной любви и моей личной уступчивости!.. Стану парижанецом при ней! Довольно закидонов удочек с сомнительными для нее вербальными наживками, на которые она реагировала непоследовательно, чем оттягивала мой абордаж! Переведу (воспользуюсь устаревшим выражением) «отношения в горизонтальную плоскость»! Вот они, мои виды на нее, которым я положил состояться... когда? Сегодня рано, завтра – поздно! Значит, ночью! Бог в помощь, когда солнце в полночь! Успеется: до полуночи часа два есть! Еще не вечер!
Все к лучшему! Что мне до всех! Нам с Парижанкой море по колено, голова – до неба! Такими мы оказались на этой несусветной свадьбе. Пили. Ели. Пили. Пели. И опять пили. Как не в себя. Развлекались и знакомились. Но не между собою, будто мы в разных мирах обретаемся и на разных свадьбах гуляем. Парижанка себя и свою программу не забывала во всех случаях... И мой не был значимым исключением. По- (осторожно: эвфемизм) -боку!
Все же Парижанка вспомнила обо мне. Запыхалась после своих кренделябров. Но мину делает хорошую:
- Чего не танцуешь?
- Где мне супротив твоих кавалеров, – хотел на Танцора указать, чтобы и справку-объективку заодно получить, а того след простыл.
Она нахмурилась.
- Обратно выкомариваешься?
Я пожал плечами. Чего там...
- Выпьем? – предлагаю.
- Потом, – говорит, – вместе со всеми...
А где они все-то? одни под столом уже, другие носом в тарелке догуливают! Напротив девица на меня поглядывает и хихикает. Ненормальная, что ли? Парижанка меня в бок толкает.
- Вот, познакомься! Лучшая моя подруга!
И имя называет, которое я тут же забыл. Никогда не слыханое мною. Будет просто Подругой. Дело не в том.
- Ты же говорила, что Невеста – твоя лучшая подруга!
Добавила! да так, что я скривился. Больше от несправедливости, чем от боли. Но и больно тоже было. Рука крепкая! несчастный будущий муж ее!
- Закрой выкомарник! Ты что, не соображаешь, что при одной лучшей подруге нельзя говорить о другой лучшей подруге?!
- Откуда я знал, дорогая, что лучших несколько? Или одна лучшее другой? Вас не поймешь...
Она досадливо отмахнулась. Задумалась. Потом высветилась. Я заметил рефлексивный отблеск и заметался в поисках дьявольского источника! На горизонте объявился Танцор и – прямоходом к Подруге. Что-то драматическое вызревает в многонациональном коллективе помимо сегодняшних моих планов.
Подведу промежуточные итоги:
Парижанка делает вид, что беседует со мною, то и дело машинально стряхивая мою руку с себя, одновременно кося прозрачно-призрачным глазом в сторону Танцора.
Танцор увлечен Подругой, не уделяя никакого внимания прежней партнерше.
Подруга отвечает ему тем же, наблюдая, какое впечатление производит ее подружеско-танцорское общение на Парижанку и отчасти на меня...
Я занят разом всеми. Меня огорчает неподатливость Парижанки под мое сомнительное обаяние на фоне с несомненного танцорского обаяния, которому поддавалась Подруга, причем особенно податливо! К тому же, чем больше Парижанка обращает внимания на него, тем легче пунктов ее внимательности приходится на мою незавидную долю... почти по Пушкину, только наоборот!
Все обещает кончиться плохо. Затишье перед боем. Предварительный змеиный перестрел взглядов! Парижанка потянулась к бутылке, я перехватываю ее руку.
- Ребята, не подведите! За дружный наш квартет, связующий детей гармонии! Жаль, что не придумано четырехактного брудершафта! Пока что будемте дружить столами!..
Меня несло бы и дальше, но народ расхохотался и ценою моего дурачества назревавшая стычка, утопленная в вине, рассосалась. Все как бы уладилось. Или – отошло в тень. Вместе с некоторыми из действующих лиц. Надолго ли? Время покажет. Не в пример памяти, в которой сохранились отдельные эпизоды:
Дым коромысленным столбом стоит над угорающим пиршеством.
Поле боя принадлежит мародерам-официантам, в открытую наполняющими мешки остатками разносолов и напитков соответственно своему разумению и вкусу.
Отдельные представители старшего и среднего поколения со всеми удобствами устроились на столе или под столом, вместе с примкнувшим к ним женихом, которого Невеста безуспешно пытается оживить.
Молодняк заточен на танцы под музыкальный ящик. Живут одним днем, такой случай может не повториться! Как только ноги не отсохнут от многочасовой тряски!
Где же в этом вертепе этот, как его, я, то есть? А вот, не угодно ли – я, мятежный, ищу угол, где оскорбленному, как говорится, есть... чувство? нет же, чувству уголок. Так и запишем! Некуда деться, когда мне предпочитают другого, пусть я не знаю их предыстории, подминая ее своей историей! Возможно, с их точек зрения все обстояло более чем не так. Но что мне до этих доводов, когда я своими сыт допьяна... с этими мыслями я выбродил в укромном подвальном уголке (все облазил по периметру) Танцора с Подругой!
Обнимались и целовались! не иначе, едва ли не молодоженами выставлялись на наш (мой и парижанкин, так я чувствовал тогда по инерции, все еще полагая нас в единый, пусть и с трещинками монолит, рассчитывая, что не поздно повернуть зорю вспять) смех и поругание! Теперь часть браздов была у меня в руках. И вот каким образом я ими распорядился: долго не задумываясь лишнего, я не без труда, то есть прикинувшись одним из механических танцоров, вытаращил Парижанку из разгоряченного круга под каким-то благовидным соусом. Она, конечно, возмутилась, но я заинтриговал ее, предложив загадать (вот оно – интересное кино) желание!
Удивилась:
- Зачем это?
- Сейчас узнаешь, – я улыбнулся Таинственным Незнакомцем. – Закрой глаза.
- А ты не?..
- Не, не... – успокоил я ее. – Это другое. Закройся! Без обид, в смысле – глазами.
И повел ее торжественным полонезом к месту назначения.
- 3агадала?
- Что-нибудь такое, да?
- Да, да! самое-самое!.. сейчас... терпенье!..
- Ты, что, волшебник?
- Абсолютно ниже нуля!
- Как это?
- С минусом! Отрицательный! Я запросто могу любое желание испортить! На старт! Внимание! От винта! Алле ап! На пари готово! Ейн, цвей, дрей! Теперь открывай! Быстрее! Ну!
И навел на сладкую парочку свою Парижанку, которая молча и с достоинством битую минуту (куда моему битому достоинству, чтоб ему провалиться!) смотрела на них, не проронив ни единого слова, в то время, как я смотрел, стараясь не проворонить того же! Те так и замерли парным грешнолотовым столбом; словом, те же на манеже, и я – в третьей позиции! Мною руководил Автопилот, в свою очередь действовавший на основе моих же приоритетов: справедливости, правдоискательства, оскорбленного самолюбия, сведения счетов, обиды, отринутой любви, заезжего гаерства, наконец, режиссуры конфликтной ситуации, которая обещала реализоваться и реализовывалась уже! – в жизни и, наконец, как ни депонирую в долгий ящик отлагательств, причислить все ж придется, а именно – прессинга депрессивной ревности, когтистую боль которой я мгновенно ощутил. Оставалось лишь порадоваться, что в предыдущую четверть века был избавлен от подобных мук, но последняя мысль пришла не сразу. Возможно, все в мире моих чувств теперь переменится. Зане заноза осталась, у каждого своя...
V. Пaрижанка: конец связи
Когда-нибудь ревность сведет меня со свету и я окажусь тем, с чем меня смешают, и/или тем, во что меня втопчут, смотря по обстановке:
Заочный бой – он трудный самый!..
Что же, с Парижанки деструктивный счет открылся? Возможно. Ведь именно с нею и едва-ли не впервые в жизни не просто столкнулся с ревностью, но ощутил ее смертельную хватку, причем с абсолютно шекспировскою остротой и интенсивностью, по счастью, весьма кратковременно, но хроническим ревнивцам-то как пришлось? Проблеснуло множество ассоциаций и реминисценций: Отелло, Арбенин, Сван, Сомс с их платками, браслетами, сонатами и капиталами! Все доселе представлявшиеся туманными и голословными строки высветились изменчивым жасмином и ослепили меня! Поэтому, когда много позже я налетел на зловещие слова, что Свану хотелось умереть для того, чтобы избавиться не столько от самой душевной муки, сколько от ее неотвязности, – мне и не надо было, подобно рядовому неискушенному читателю, притормаживаться на этой фразе: я все уже знал и про себя, и про несчастного Свана! Пусть ревность Сомса более граничила с выходами на иные, тоже неслабые чувства – собственность, неблагодарность, справедливость... тогда как для меня со Сваном ревность – это всего прежде душевная боль, не подчиненная ни собственному сознанию, ни тем более прокрустно-общественным установлениям. Подозреваю, что Парижанка пыталась обанкротившимся способом, разоблаченным Теодоро
(Я не слыхал, чтобы любовь
Могла от ревности зажечься) –
вызвать меня в свой Париж и использовать для разжигания танцоровой страсти! Даже паспорт исхитрилась выцыганить под видом прописки (надо взять обратно, не оставлять же ей в качестве сувенира-скальпа) и еще неизвестно для каких махинаций! Я благополучно позабыл о собственных кознях, связанных с добыванием ее данных при попустительстве сводного Винцовича, поставив на неё и проставив на ней весь армейский свой капитал, коль скоро ставить было больше нечего и не на кого! Парижанка ведь не давала ни обещаний верности, ни видимых поводов для ревности до самой не своей свадьбы, хотя невидимые, возможно, и были, да и как не быть! – учитывая ее популяритет... А я, что же, подобно классическому ревнивцу:
Был бы счастлив, если бы весь лагерь,
Вплоть до обозных, ею насладился
И я не знал. Теперь навек прощай,
Душевный мир! Прощай, покой!..
Этот стих не про меня, тогдашнего. Такого я себя действительно не знал и подобного не испытывал, а прежде, читая Шекспира, видел только
беззвучные слова,
виньетку ложной сути –
и, следственно, был почти счастлив отсутствием своих депрессивностей и чужих экспансивностей... Неужели у меня в дальнейшем будет незамысловатый коридорный диапазон: от плохо до никак. Что делать? Бежать? Куда? От себя не убежишь. С ней? Ха-ха! Раньше предлагать побег было рано, сейчас – поздно, в смысле незачем, а вовремя, читай: во время минутного молчаливо-достойно-презрительного взгляда ее – просто неуместно.
Медленно возвращались мы восвояси. Пешком, понурыми битыми пешками по диагонали через небольшой, как выяснилось, город, не смогший вместить меня с моею непрошеной любовью. Было так поздно, что уже становилось рано. Нахлебавшись горькой печалью, от которой еще пару-тройку дней, остававшихся до отъезда, предстояло выть в тоске... ну нет! сокращусь до минимума, утренним же рейсом и оборотистым чацким курсивом – в Москву, в Москву! Уровень тоски забрался на сколько-то там пунктов выше ординара. Мы молчали в предвосхищении грядущих разногласий. Казалось, пропадаем навсегда! Ничто не спасет от банкротства! Все кончено! Что мне этот Париж с его ненастоящностью – сплошным самозванством и самоё Парижанкой вместе с её фальшивыми бриллиантами?! И погода под стать настрою – промозглая сырость и внеюжная серость...
Как все представлялось мне прежде? Да я и думать не смел о таких приключениях, только мечтать... Нет, и мечтать тоже не смел. Теперь только можно оглядеться и понять, куда я попал. И, главное, в каком незавидном качестве:
Ночью в узких улицах Риги
Слышу поступь гулких столетий.
Слышу века, но ты от меня далека,
Так далека, тебя я не слышу... –
звучали в голове квартетным аккордом оборвыши ноктюрна, залетевшего из миражного ниоткуда:
И мнилось мне: несбыточны мечтанья
(что в Лондоне надеждами зовутся,
и – большими, в Париже – иллюзорами
утрат, а в Риге – о: по-новой ли начать?!)
фантомной болью в сердце отдаются
и душат гистерезисной петлею.
Все ж был я гостем, как ни мало значит
при Балтике пустое это слово,
ведь не Кавказ, не Азия, что Средне...
Восток – он дело тонкое, Петруха:
пусть ихний Запад загнивает вдосталь!
Чума на европейскую ментальность,
что рубит в щепы, невзирая на
всех тех, своё кто вяжет с позолотой,
как будто в этом избавленье есть...
...................................................................
...................................................................
Непролитые слезы душу жгут, но все же:
они мне тех, что пролил я, дороже!
И не видать мне боле никогда Парижанки, худшей частью своею – реальной, зато лучшею – надуманной мною в предвкушении встречи, которая теперь осталась позади навсегда. Да!
VI. Рost-Scriptum
- Жеребчик! – послышался голос сверху.
Не буду реагировать.
И опять.
- Эй, Жеребчик!
Последний вскрик:
- Жеребчук! Ты что, обиделся? Я к тебе обращаюсь!
Нет! Не верю! К моим ногам упал паспорт! Пришлось подобрать. Такой красивый уход испортила! И неспетую песню мою!
VII. Рost Рost-Scriptum
Последний пункт – Винцович. Не буду с ним встречаться. Дня лишнего не останусь! Прощу свой выигрыш. Пусть пропадает! Жаль, только, что не узнает о парижских встречах. Разве что дочитается до сих пор. Впрочем, какой он читатель...
Муслумов Рустам Рафикович, доцент кафедры социологии и управления общественными отношениями УрГЭУ-СИНХ, кандидат психологических наук, живёт в Екатеринбурге.
