Джордж Роберт Акворт Конквест (George Robert Acworth Conquest; 1917 - 2015) – англо-американский историк и писатель, специалист по истории СССР. Получил известность после публикации в 1968 году книги «Большой террор» – исследования массового террора в СССР 1930-х годов. Так характеризует Роберта Конквеста всезнающая Википедия. Не останавливаясь подробно на деталях биографии, отметим, что он получил образование в Оксфордском и Гренобльском университетах, имел докторскую степень по советской истории и был членом Коммунистической партии Великобритании. Это не помешало ему вплоть до 1956 года работать в департаменте информационных исследований Министерства иностранных дел и международного развития Великобритании, созданном специально для борьбы с советской пропагандой. Наибольшую известность приобрела упомянутая ранее книга Конквеста «Большой террор», второе – и на сегодняшний день последнее – издание которой на русском языке вышло в 1991 году в Риге в издательстве Ракстниекс. Помимо исторических трудов, Конквест известен и как поэт, автор шести поэтических сборников.
ТЮЛЕНЬИ СКАЛЫ: САН-ФРАНЦИСКО
Почти достигнув побережья,
Прорвавшись через толщу вод,
Среди бурлящего безумья
На волю вырвался утёс, –
Тюлень здесь продолжает род.
Вчера в одном из пляжных баров
Один изысканный поэт,
Связав с работой мысли шустрой
Изящество и лёгкость танцев,
Мне странный излагал сюжет.
Какой соблазн в уподобленье –
Не побоясь разбиться вдрызг –
Искусным ритмам и изгибам
Тюленей, их прыжкам и играм
В сверкающих фонтанах брызг.
Ужель реально бытие
Средь волн? Мне невдомёк и
Природы прихоти, увлекшей
Иные существа в стихию моря.
Всего лишь смутные намёки
На единение, сплочённость
В неистовствующем бурленье
Вокруг тугих прекрасных тел:
Угаснет бешеная ярость –
Проснётся вечное стремленье
К изящно чистому искусству.
И наслаждение каламбуром
Уходит прочь, почти забыто,
И не мертвит искусство танца
В угоду мерзостным фигурам.
Непринуждённо подчиняясь
Сторонней воле, – так поэты
Живут поэзией, – возникнув
Из тьмы, все эти плавуны
Вершат крутые пируэты
В пучине, где не дышат, но живут.
Я наблюдал за тварями морскими –
Спокойными, с огромными глазами, –
Чтоб быть запечатлёнными в стихах,
Природа сотворила их такими.
SEAL ROCKS: SAN FRANCISCO
Quite close to the abrupt city
Set on a circuit of bay,
Rocks shrug off the Pacific
A cable-length the cliff:
Non-humans inhabit that spray.
Last night in a North Beach bar
I was shown, by a fine poet,
Arrangements of syllables
To the levity of dance
And the labour of thought.
Which it’s tempting to match with
The accomplished arc, all
The swing of the seal’s dive
His romping swim in
A sun-and-spray sparkle.
How can a real being
Float, tamed to another’s
Symbol, thought? The differences,
Escaping such aquaria,
Plunge superb. Yet reminders,
Connectives merely, may
Splash illumination
Over his hot solids:
If his tight fury is absent
May spin the wake of his action
Across the more often forgotten:
Arrogance of pure art,
And gross humour of enjoyment,
– The blue heave bans all dead
Choreographies, for a start:
Not trying to be, just being,
Subduing the willed; the poem
Living the poet; all that move
Amphibious, so emerging
Out of a dark, deep medium
Where they can live but not breathe.
Meanwhile, watching these
Big-eyed, unanxious sea-things,
We can enjoy the merely
Actual: a good thing for verse.
БУДАПЕШТ В 1945
Едва видны сквозь сумрачную дымку
В неверном свете фонарей, бегущих от холма
С останками дворцов к Дунаю, – руины, напоминая
О вечной красоте израненного города, и лишь туман
Маскирует каждую его саднящую щербинку.
Здесь охватившие Европу ненависть и злоба
В своей несообразности достигли абсолюта
И иссекли гранит в бесформенные монументы,
Всё засосав в кровавую воронку, –
Неугомонна в ярости военная утроба.
Нет! В этом хаосе обломков кирпича, останков тел,
Когда тепло струится свет, дрожа в тумане
Над зеркалом воды, – не соглашался взгляд.
Стихом не передать невыразимой боли.
Не передать. И я бы не посмел…
BUDAPEST IN 1945
Looking through dusk and a very light mist
Over the luminous grey Danube and the lamps beginning
From the hill of broken palaces the ruins
Assumed an ageless beauty, hiding the terribly
Slashed city, one of the very rawest
Zones in which Europe’s hatred went
Absolutely to the bloody whirlpool’s centre,
Struck a cold thunder over
Every usual noise and thought, and carved
Granite to a formless monument.
Gold light shivered warmly from the water through the vague
Evening. For even there, among all that
Debris of brick, flesh and steel, the eye selected
Blindly its focus. And so no verse can ever
Express the essence of the deadly plague.
ТОГДА
Оглушительно ревут моторы пяти Дакот* –
В зеркально искрящемся воздухе в десяти тысячах футов
Над горами и реками Македонии.
Далеко внизу
Почти неразличимый в тесном ущелье,
Медленно тащится вниз по течению реки Вардар** состав с полевыми пушками
Для немцев, окруживших Струмицу***, – нас это не заботит.
– Остаётся всего лишь час опасаться
Внезапного появления Мессеров****, но их враждебный гул
Не нарушит наших дыхания и мыслей,
Не сможет всё что мы видим превратить в безжизненное поле.
Нет. Этого лёгкого приступа страха
Было достаточно, чтобы переполнить раскалённую атмосферу
Неизвестностью и разбудить
Впавшие в спячку моторы, помочь яркому свету
Пробудить в нас чуткий орган,
Фиксирующий перемены и угадывающий грядущее –
В лёгкой пелене полузабытья и грёз.
И вот,
Наконец-то, вроде бы, я могу признать
Обыденность смерти: это прозрение
Совершенно и безжалостно ломает все границы,
Теплоту и нежность летнего пейзажа,
В котором над умирающим стрелком раскрывается
Безвозвратно утрачиваемое небо.
Гудение мотора
Незаметно изменялось, пока мы накручивали круги, уворачиваясь
От зениток Велеса*****. К востоку от нас
Угрожающе возвышались заснеженные вершины Рильских гор******.
Ход времени в мире восстановился. Я заполнял бреши в его течении
Игрой в очко с сержантом-связистом,
Ограниченное воображение успокоило и обновило мои чувства.
И над сверкающими горами
Самолёт рванул вперёд – на север.
*) «Дакота», или Дуглас C-47 «Скайтрэйн» – американский военно-транспортный самолёт, совершил первый полёт 23 декабря 1941 года, широко применялся силами союзников во Второй мировой войне.
**) Вардар – самая длинная река в Македонии.
***) Струмица – город в Македонии.
****) Мессершмитт Bf.109 – одномоторный поршневой истребитель-низкоплан. Являлся основным истребителем люфтваффе на протяжении всей Второй мировой войны.
*****) Велес – город в центральной части Македонии, расположен на реке Вардар. В годы 2-й мировой войны Велес был одним из главных центров народно-освободительной борьбы в Вардарской Македонии (1941– 44).
******) Рильские горы, Рила – горный массив в Болгарской Македонии на юго-западе Болгарии.
THEN
Loudly the engines of the five Dakotas
Roared in a glittering glass air, ten thousand feet
Above the Macedonian rocks and rivers.
Far below,
Minute among the clenched mountains a train
Pulled slowly down the Vardar’s banks with field-guns
For the Germans round Strumitsa – no concern of ours.
– Now for an hour there only a little danger,
A possibility of sudden Messerschmitts, but not enough
To build its alien life into our breath and brains
And sow the field of vision with its lethal salt.
No: that slight touch of fear
Was just enough to fill the glowing atmosphere
With extra strangeness and sweetness, and to help
The hypnotic engines and the natural brightness
To create in us a lucid organism
Watching the landscape and the future
Half-asleep in a mist and a dream.
And now
I seemed at last to fade into acceptance
Of the knowledge of death’s usualness: that light
Seemed to transcend, purely, inhumanly,
The warmth and softness of a summer landscape
In which some dying rifleman might find
A desperate heaven.
The engines’ note
Changed slightly as we wheeled to avoid
The guns of Veles. Level with us to the east
Loomed up the huge and snow-topped ridge of Rila.
The world re-entered time. I settled down to bridge the gap
Playing pontoon with a signal sergeant,
My heart still cool and new from the stripped vision.
And above the glowing rocks
The aircraft drove on, heading north.
МОГИЛА ШАТОБРИАНА
На остров с безымянною могилой
Обрушивает море ярость волн,
И, околдован бешеною силой,
Стремится к твёрдой суше вечный чёлн.
Отлив – ушедшая волна сливает
С песчаной отмелью скалистую гряду,
И пышное величье замирает,
В обрывки фраз вплетая ерунду...
Ни радости, ни сумрачной печали
Не скроет волн гигантский хоровод, –
Ни забытья в потусторонней дали…
Скалистый остров и могильный грот…
CHATEAUBRIAND’S GRAVE
The island holds into this big sea’s surges
A nameless tomb to face the glorious rage:
But from that toil the image that emerges
Fades in the lost conventions of its age.
And when the tide goes down, and rock and sand
Join the high island to the trippers’ beach
And melt those lonely grandeurs in the land,
The obvious comments snigger into speech.
– Silly or not, conventions cannot hide
The seas’ huge swirl of glitter and of gloom,
Nor pour oblivion on the baffled pride
That thrust the memoirs from beyond this tomb.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возле ржавой колючки он стоит над долиной –
Перемолотой в грязь и сожжённой равниной.
Думает о девчонке, думает о войне:
И любовь, и доверие – в прошлом, вовне.
Не кончалась война, медлила отступать,
Оставалось ему только ждать, только ждать.
Время еле текло, просто невыносимо,
Всё же дембель пришёл – это неотвратимо.
Грузовик мчал его мимо свежих могил – по ухабам,
Мимо хлама войны – по обочинам и по канавам.
Он стремился в свой город – назад из военной чужбины,
Город зданий, домов, превращённых в руины.
«Дорогой, тогда и теперь… Вижу разные лица».
«Я мог измениться. Я мог измениться».
«Дорогой, зачем этот штык у тебя на ремне?»
«Всё уместно и честно в любви и войне».
THE RETURN
He stood at last by the old barbed wire
And looked down the valley of mud and fire.
He thought of a girl and he thought of the war
But the past would no longer obey or adore.
Armistice day had come too late:
All he could do was sit and wait.
Perhaps time went on just the same
Until the demobbing order came.
The lorry rattled over the bumps
Past the graves and the wired-in dumps.
Back again in the old home town:
Some of the buildings had been bombed down.
‘Darling, how your face looks strange.’
‘A man may change. A man may change.’
‘Darling, what’s the bayonet for?’
‘All’s fair in love and war.’
ДАЛЬНИЙ ЗАПАД
Мигрирующих к северу бизонов
Преследует индеец с томагавком.
Зима и лёд. И никаких резонов –
Лишь вечная вражда да черепа без скальпов.
С их ружьями и волей методисты,
Опутав континент железной сетью
Путей, смирили золотую лихорадку
И войны кланов с дикой кровной местью.
FAR WEST
The tribes would follow the northward-trekking bison
Flat-forehead Mongols with sandstone axes.
Winter brought bitter war, ice on
The lakes, and the scalped bleeding skull.
For a drunken moment the routine relaxed
On a sniggering continent of goldrush and vendetta
Till Methodists with revolvers and directed will
Clamped down the railroad like a fetter.
РОЖДЕНИЕ ФИЛЬМА.
«СКАЗКИ ГОФМАНА»
Временами наваждение,
Исходящее от звуковой дорожки и экрана,
Передается цветку, бликам, силе чувства.
Свет, рыскающий по тёмным отрогам гор и спокойным заводям.
Чистота воспроизведённого голоса.
Флорида, недоступная неузнаваемая Венеция.
В обилии волшебства – одинокой нотой
Дробятся стекляшки. Рука танцора
Жестом рождает любовь – и искусство.
FILM REVIVAL.
‘TALES OF HOFFMANN’
Occasionally obsession
Comes to flower, grip and shine
From the soundtrack and screen.
Light sheer to the glazed dark limbs and the smooth pool.
Integrities of the automatic voice.
Florid, impenetrable Venice.
In superfluity of magic a single note
Shatters the glass jewels. A dancer’s arm
Makes a gesture that is love: and art.
ПРОШЕДШАЯ ЛЮБОВЬ
«Сердечный климат»… Кто из нас
Не думал, что умрёт тотчас,
Лишь хлад повеет ледяной
От сердца… Но уже весной
Играет кровь – былая грусть
В ней теплится, но лишь чуть-чуть.
LOST LOVE
‘The climate of the heart’? – Young men
Who think they won’t survive it when
That organ takes the icy blast
May find that once the winter’s past
Their blood’s been only slightly thinned
By the unprevailing wind.
ДВОЙНОЕ ВИДЕНИЕ
По окну старой мельницы сплошным потоком
Струится вода, сдуваемая чудаком-ветром
С мельничного колеса на стекло.
Через него я наблюдаю деревья и залитую солнцем дорогу.
Картина вечна, но её восприятие меняется
Сообразно целям художника;
И я воспринимаю очерченный оконной рамой пейзаж
В омывающем поверхность зеркала Клода* свете.
*) Клод Лоррен – французский живописец и гравёр, живший в XVII веке, один из величайших мастеров классического пейзажа. Известен тем, что популяризировал устройство под названием «Чёрное зеркало», или «Зеркало Клода» – слегка выпуклое чёрное зеркало. Отражение в таком зеркале, во-первых, позволяло художнику кадрировать пейзаж, а во-вторых, искажало цвета, передавая упрощённую цветовую гамму. Цвета получались более романтичными – приглушенными, таинственными. И оттенки цветов выглядели чётче. Недостаток у устройства был один: рисовать приходилось, повернувшись к пейзажу спиной.
DOUBLE VISION
The old mill’s window streams with water
Blow from the mill-wheel by some freak of wind
Into a thin sheet down the pane.
Through it I watch the trees, the sunlit road.
A timelessness of vision alters
Its object for the art-imposing mind;
And I see the landscape through its frame
In the light that laves the surface of a Claude.
БУДЕТ ХУЖЕ
Без промедленья втопчет в грязь
Вас свора, что снуёт вокруг,
Ведь так и ждёт вся эта мразь,
Когда Вы завершите круг.
Выискивают всякий вздор:
Несдержан был в своих словах
И – стыд какой, какой позор! –
Был литератор не монах.
Всем вовлекающим меня
В борьбу за деньги, славу, власть,
Скажу: «Вся эта суетня…
Хотел я на неё накласть!»
THIS BE THE WORSE
They fuck you up, the chaps you choose
To do your Letters and your Life.
They wait till all that's left of you's
A corpse in which to shove a knife.
How ghoulishly they grub among
Your years for stuff to shame and shock:
The times you didn't hold your tongue,
The times you failed to curb your cock.
To each of those who've processed me
Into their scrap of fame or pelf:
You think in marks for decency
I'd lose to you? Don't kid yourself.
ПРИГЛУШЁННАЯ МУЗЫКА*
В МУЖСКОЙ КОМНАТЕ
(БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ)
«Отринуть всякий негатив»** –
Здесь вовсе неуместен спор.
Как повлияет на меня
То, от чего был так далёк:
Камелии, под золото ковёр?..
К чему нервозность, суета
В оценках странностей людских?
Звучит мотив «Не ограничивай меня»***
Под керамическую трень –
Нет, выводов не будет никаких.
*) Конквест употребляет термин из английского сленга «muzak», означающий приглушённо звучащую в некоторых конторах или ресторанах музыку.
**) Вторая строка из песни "Accentuate The Positive" на слова Джонни Мерсера (Johnny Mercer) и музыку Харольда Арлена (Harold Arlen), опубликованной в 1944 году и популярной в последующие годы. Песня начиналась так:
You've got to accentuate the positive,
eliminate the negative.
***) «Не ограничивай меня» ("Don't Fence Me In") – в иной версии «Не ограждай» – песня на слова Роберта Флетчера (Robert Fletcher) и музыку Кола Портера (Cole Porter), весьма популярная с 1944 года и до настоящего времени.
MUZAK IN THE MEN’S ROOM
(BEVERLEY HILLS)
‘Eliminate the Negative’
Is more or less appropriate:
But what reaction should I have
To this new (to me) phenomenon
– Camelias too, soft light, gold carpet?..
Well, why fuss with opinions on
Each oddity life may present?
‘Don’t Fence Me In’ is the next tune:
Strumming the pink ceramic shine
I hum ‘no comment’ as my comment.
Марк Полыковский. Поэт, переводчик. Окончил физико-математический факультет Петрозаводского университета, затем – институт патентоведения в Москве. Заведовал патентным отделом в Карельском филиале Академии наук. В 1991 году репатриировался в Израиль. Живёт в городе Ашдоде. В 2009 году выпустил первый сборник стихов «Ашдодский дневник». Вслед за ним вышли в свет более 10 сборников стихов и переводов с английского. Печатается в журналах Израиля и за границей. Был литературным редактором издававшегося в Ашдоде журнала «Начало».
