Эмиграция началась бурно и неожиданно. Мы поселились в районе пригорода Филадельфии и сразу же были вовлечены в жизнь американской провинции. У нас тогда не было никаких средств связи между собой, не выходили газеты, не было книжного магазина. Вся коммуникация осуществлялась двумя способами: первое, в едином открывшемся русском продуктовом магазине висели объявления, то есть листочки, а к ним прикреплялись полоски с информацией. Другой способ, это телефоны, которые сразу же появились у всех, и по цепочке передаваемые новости, так называемое по-русски «сарафанное радио».
И вот в русском магазине мне сказали, что в Италии, откуда мы все приехали по маршруту Вена-Рим-Нью-Йорк случилось извержение вулкана и пострадало много людей. К Италии все русские имели особый сантимент, попадая через Вену в Рим, вернее в маленькие городки под Римом. Мы были очень растерянными – новая страна на нашем пути и язык. А итальянцы были просто потрясающими людьми, они к русским эмигрантам относились с особенным сочувствием. Например, моему сыну тогда было десять лет и окрестные хозяева-лавочники из городка под Римом в Ладисполи, буквально хватали его и кричали: «Эй, русский мальчик, заходи, я тебе дам конфеты». И давали угощения: колбасу, сыр, булочки, шоколадки. Он таким образом нас снабжал. Мальчика по-итальянски называют «бамбино», и наш Бамбино снабжал нас довольно серьёзно, денег у нас было в обрез. И многое другое, например, хозяин мебельного магазина через улицу дал нам бесплатно пользоваться кроватями. А вечером у городского фонтана шла очень активная «купля-продажа» русских сувениров, которые итальянцы покупали из жалости: матрёшки, деревянные ложки, и подобного рода продукция. Кроме этого, когда появлялась полиция, итальянцы кричали, размахивая руками: «Руссо! Руссо! Полицаи!» И продавцы российской экзотики исчезали в толпе.
Поэтому, когда мы узнали, что в Италии беда, - извержение вулкана, - то стихийно стали собирать деньги, кто сколько мог. Для нас тогда это было просто делом чести. Собрав какую-то сумму мы её передали в благотворительную организацию, чтобы она переправила деньги пострадавшим, и, честно говоря, были очень горды этим.
Но всё это, конечно, были просто цветочки по сравнению с тем, что произошло далее. В это время началась волна очень активного исхода вьетнамцев, которых принимали Соединённые Штаты Америки после войны. И к нам обратились, учитывая наш итальянский опыт как-то помочь им, присоединившись к кампании по спасению вьетнамцев. Мы начали сбор вещей, еды, одежды. Нам дали адрес, и мы отправились в путь на нескольких машинах к большому дому, где расположились иммигранты из Вьетнама. Описать это совершенно невозможно, перед нами предстали истощённые худые люди: старики, дети, молодёжь. Молчаливые. Но они улыбались. Как они улыбались! Мы просто растерялись и не знали, как нам разговаривать. Наш англо-русско-вьетнамский язык мог бы войти в историю лингвистики своей необычностью. В общем-то весь ужас их существования по-настоящему мы поняли только потом. У них не было никаких вещей с собой, даже фотографий своих близких, я уже не говорю про обстановку в комнатах, где жили минимум по десять человек в каждой. Они улыбались и мы в ответ им улыбались, но на душе было скверно. Мы сгрузили всю партию привезённого барахла: рубашки, брюки, нательное бельё, коробки с едой, и уехали восвояси, обещая приехать на следующей неделе. И только когда наша машина отъехала, все услышали тихий навзрыд плач девушки одного из наших парней.
Но эта история имела продолжение. Лет через десять я приехал в Лос-Анджелес – город Ангелов – ехал по кольцевой дороге. Вообще, Лос-Анджелес очень интересно устроен, в центре города жизнь замирает где-то после шести вечера и становится безлюдно. А вокруг кольцевой расположены небольшие городки, где и живут местные жители. Я заехал в один из городков и, проходя по улице, увидел, что кто-то мне машет рукой в витрине кафе. Я даже и не понял, кто это может быть. И вдруг ко мне бросился человек, в котором я узнал вьетнамца, с которым учился в эмигрантской школе, как раз из того дома, который мы приезжали навещать.
- Игор, Игор! - радостно кричал мужчина. – Это ты? Я тебя сразу узнал.
Потом он стал быстро рассказывать о себе. У него жена, её зовут Ву, трое детей, я должен обязательно с ними познакомиться. И завтра приехать к нему. И никаких возражений. Он так счастлив встретиться и у него для меня сюрприз. Вот адрес. Он протянул визитную карточку. А назад он меня отвезёт сам.
Конечно, мне уже ничего не оставалось делать, хотя график у меня был насыщенный-перенасыщенный. На следующий день мои друзья привезли меня к дому в пригороде, где жил мой знакомый, которого, кстати, звали Ким. Мы посидели за столом, повспоминали. Оказывается, я был знаком с его тогда ещё будущей супругой. Трое очаровательных детей, два мальчика и девочка, с любопытством смотрели на меня и смущённо улыбались традиционной вьетнамской улыбкой. Ким подозвал меня к книжному шкафу и показал фотографию, на которой была вся наша «русская банда». Мы вспоминали каждого. Ким теперь работал в какой-то компании. Вообще, профессионально он был на довольно продвинутом уровне, в школе он был одним из лучших студентов. Вот такая история.
И мне сейчас, вспоминая свои первые эмигрантские шаги, припомнилось и моё собственное голодное и холодное детство. Семья тогда жила во Львове, мне было лет пять-шесть, это было где-то в году 49-м. Мы жили на улице имени Теофиля Ленартовича, польского писателя, которую потом переименовали в улицу украинского писателя Ивана Нечуя-Левицкого, а на другом углу была улица имени украинского писателя Михаила Коцюбинского. В общем, сплошные писатели. Я потом смеялся: мол, судьба.
Командовала у нас всем жена майора, огромная мощная женщина с большими грудями, Полина Георгиевна. Она была необыкновенно добра и категорична, знала каждого в лицо и «историю болезни». Любимым её выражением было «До смерти ещё надо дожить!» Ещё она говорила: «Грех унывать, если есть другие грехи!» Или «Как удивительно природа Вас щедро обделила всем», говорила она тем, кто лез в магазине без очереди.
Полина Георгиевна особенно жалела детей. И вот по какому поводу, на углу нашей улицы находился продуктовый магазин. Там продавались товары, которые можно было купить, если были деньги. Денег в нашей семье не было. Товары привозили два раза в неделю, а по карточкам можно было приобрести муку и хлеб. Очередь надо было занимать с ночи, в которую записывались все: дети, взрослые, старики. Но детям было очень трудно, они засыпали на ходу, как, например, я. И вот Полина Георгиевна, наш боевой командир подходила ко мне, ласково смотрела и говорила:
- Малец, иди поспи часа два-три, а потом приходи. Я скажу в очереди, чтобы тебя признали.
Я её обожал. Она была такая настоящая, большая, добрая. Её любил весь квартал. Своих детей у неё не было. Там была какая-то трагедия, связанная с войной, но мы ничего про это не знали. Иногда я видел её мужа, майора, который кричал на всю улицу:
- Полина, иди попей чаю!
EMIGRATION
Translated by Janneta Barkar
Emigration began eventfully and unexpectedly. We settled in a suburban district of Philadelphia and became involved in American country life. We had a lack of communication—there were no newspapers, no bookstores. All communication happened in two ways. The first was through a single Russian store with announcements and tear-off ads. The second was phones, which almost everyone had, and through the chain, the so-called word of mouth transmitted news.
In the Russian store, I was informed that a volcanic eruption happened in Italy near the Vienna-Rome-New York route we had traveled, and many people had suffered. All Russians traveling from Vienna to Rome had a special sentiment toward Italy, particularly small towns near Rome. We were humiliated—on our way to a new country and unknown language. Italians were amazing people and treated Russian immigrants with special sympathy. For example, my son was ten, and nearby shopkeepers from Ladispoli, a town not far from the center of Rome, literally seized him and called out: "Hey, Russian boy, come in, and I'll give you some candy!" They gave treats like chocolate, cheese, buns, and salami. This is how he brought us food. A boy in Italian is called bambino, and our bambino provided us with food, as we did not have much money. The owner of a furniture store across the street gave us beds, and in the evenings at the city fountain, the Italians bought matryoshka, wooden spoons, and other Russian souvenirs out of pity. If police suddenly arrived, the Italians screamed and waved, "Russo! Russo! Police!" and exotic Russian traders disappeared into the crowd.
Because of that, when we found out about the volcanic trouble in Italy, we began to collect as much money as we could. It was a matter of honor for us—we were very proud to donate it to a charity organization to transfer to Italy.
But this was only the beginning; there was much more to come. A very active exodus of Vietnamese people was welcomed to the United States of America after the war. Considering our Italian experience, we were asked to join a campaign to help the Vietnamese. We started gathering food and clothes. We got an address and went in several cars to a large house where Vietnamese immigrants had moved. It is difficult to describe; we saw exhausted, thin people—old people, children, youth—all silent. But they were smiling. How they were smiling? We were confused and did not know what to say. Our English-Russian-Vietnamese language skills should be included in the history of linguistics for its uniqueness. Only later did we realize the complete horror of their existence. They did not have anything with them, not even photographs of their loved ones. It hurts to describe the atmosphere in the rooms where at least ten people lived. They smiled, and we smiled, but deep down, we felt terrible. We unloaded the parcels of stuff: shirts, pants, underwear, and boxes with the provisions and went away, promising to visit them next week. Only when our car started to move did everyone hear the quiet sobbing of a girlfriend of one of our guys.
But this story has an outcome. I arrived in Los Angeles—the City of Angels—and was driving along the ring road ten years later. Los Angeles is interestingly arranged—in the city center, life freezes after six in the evening, and there are no people. There are little towns alongside the ring road where local people live. I drove into one of the towns, and while I was walking down the street, I saw that someone was waving to me from the window of a cafe. I did not understand who it could be and suddenly a man rushed toward me, and I recognized a Vietnamese man named Kim with whom I studied in immigrant school. He had lived in that house we had visited.
"Igor, Igor!" the man exclaimed happily. "Is that you? I recognized you at once."
Then he began talking rapidly about himself. He has a wife—her name is Wu—he has three kids, and I should definitely meet them. I should come to his place tomorrow, and no objections. He is so happy to see me, and he has a surprise for me. Here is an address. He gave me his business card and promised to drive me back home.
There was nothing left for me to do, although my schedule was super-intensive. The next day, my friends drove me to a house in the suburbs where Kim lived. We sat at the table, recollecting. It turned out I was acquainted with his future wife at that time. Three charming kids—two boys and a girl—looked at me with curiosity and grinned with a traditional Vietnamese smile. He called me to the bookcase and showed me a photo of our entire "Russian gang." We remembered everybody. Kim worked in a company at an advanced professional level, and he had been one of the best students in school. That is the story.
Remembering my first steps as an immigrant, I also recalled my own hungry and cold childhood. My family lived then in Lviv. I was about five or six years old, and it happened in 1949. We lived on a street named Teofil Lenartowicz, a Polish writer. It was later renamed in honor of Ukrainian writer Ivan Nechuy-Levytsky, and on the other corner, there was a street named after the Ukrainian writer Mykhailo Kotsiubynsky—both generally solid writers. Later, I laughed—they say, fate.
We were commanded by a major's wife, Polina Georgievna, a huge, powerful woman with big breasts. She was extremely kind and categorical; she knew everyone by sight and their medical history. Her favorite expression was, "It is enough time to live; it is too early to think about death!" She also used to say, "It is a sin to be discouraged if there are other sins!" or "How amazingly nature deprived you of everything!" She told this to people who tried to skip the line.
Polina Georgievna felt especially sorry for children. For that reason, there was a grocery store on the corner of our street. There were goods for sale that we could buy if we got money. But there was no money in our family. Goods were delivered to the grocery store twice a week, and you could buy flour and bread with ration cards. The queue had to be occupied from the night where everyone signed up—children, adults, and older people—but it was tough for the children; they fell asleep on the go, like me. And so Polina Georgievna, our military commander, approached me, looked affectionately, and spoke: "Boy, go to sleep for two or three hours and then come. I will tell the people in line to recognize you."
I adored her. She was so sincere, big, and kind. The whole neighborhood loved her. She had no children. She had a tragic history connected with war, but we knew nothing about it. Sometimes I saw her husband, the major who called out loudly in the street: "Polina, come, and have some tea!"
Михалевич-Каплан Игорь Михайлович – поэт, прозаик, переводчик, издатель, культуролог. Родился в г. Мары, Туркменистан (1943). Вырос во Львове, Украина. Окончил факультет журналистики Львовского полиграфического института. В 1979 эмигрировал в США. Ныне живёт в Нью-Йорке. Гл. редактор литературного издательства "Побережье". Издал семь книг прозы и поэзии, в том числе на английском языке, «Reflected Days» (2000), и трёхтомник избранных произведений. Издавался в коллективных сборниках. Печатается в литературных журналах и альманахах России, Украины, Англии, США, Китая, Дании, Канады, Германии, Израиля и др. Член редколлегий альманаха "Встречи" (2000-2007), Филадельфия; "Связь времён" (с 2011), Сан-Хосе, Калифорния; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев; журнал литературы и искусства «Слово/Word», Нью-Йорк. Составитель многих антологий. Статьи по культуре, литературе и искусству, критические статьи и рецензии в многочисленных "толстых" журналах и сборниках.
----------------
Жаннета Баркарь родилась в 1981 году в городе Нальчике, Кабардино-Балкарии. По специальности филолог, преподаватель английского языка. Окончила Кабардино-Балкарский государственный университет, Институт филологии, затем Пятигорский государственный лингвистический университет. Жила в Санкт-Петербурге. С 2016 года вместе с семьёй выехала на Запад. Живёт в Нью-Йорке, США. Сотрудничает с издательством «Побережье». Занимается редактированием и переводами.
