«Пою тебя, мой город славный!» - воскликнул один поэт, я сам где-то читал. Наверное это о Москве или Ленинграде. А может, не поэт, а писатель. И не «пою тебя», а «пою тебе». Но все равно красиво. И я тоже хочу воспеть Житомир, в котором прожил последние сорок восемь лет.
Вчера мы с моим товарищем Ляхом прогуливались по городу. Я стоял на углу Театральной и Большой Бердичевской и ждал, когда товарищ Лях выйдет из магазина «Грузинские гостинцы». Я засмотрелся по сторонам и невольно задумался, что с каждым домом в округе, каждым подъездом и чуть ли не с каждой подворотней у меня связана масса воспоминаний и историй. Несколько из них даже всплыли в моей памяти, пока я глядел на несокрушимые, как египетские пирамиды, «сталинки», на польский костел и на огромный, высотой чуть повыше пирамид и чуть пониже Эйфелевой башни, флагшток с сине-желтым прапором, установленный перед драмтеатром.
Я слышал или читал, что общин житомирян в мире много, пусть и не как у армян, но тоже прилично. Особенно много бывших житомирян в Германии и почему-то в Израиле, но и в других местах хватает. И я уверен, что любому из этих уехавших, если бы он прочитал эти строчки, стало бы тепло на душе, и он сразу бы представил этот перекресток Театральной и Большой Бердичевской и признал бы, что это самый что ни на есть центр Житомира, и у него бы тоже всколыхнулись в душе воспоминания о скамейках и проходных дворах своей юности.
Хотя я это долго рассказываю, на самом деле это пронеслось у меня в голове за пару секунд. А дальше я уже стал думать медленнее и отчетливее, тем более что товарища Ляха лучше посылать за смертью, чем за закуской и он, сто процентов, замолаживал девушку на кассе. Хотя Станиславу Яновичу уже под шестьдесят, он все еще неотразим для продавщиц и кондукторш. Мне кажется, они путают его с покойным Бельмондо.
Я посмотрел на лежащий через дорогу польский костел (в Житомире говорят не «католический костел», а «польский», как и Пасха перед Новым годом тоже «польская». Это напоминает слова Гоголя об иностранцах, которые на Руси всегда «немцы») и подумал, что фраза из «Золотого теленка» о том, что костел застревал в горле, как рыбная кость - лучшее описание готического стиля.
Житомирский костел, прозябавший всю Советскую власть и бывший похожим на что угодно, но не на место, где души верующих сливаются в экстазе с Паном Езусом, во времена украинской Независимости расцвел, похорошел, вернул сакральный лоск, и его маленький колокол с польским гонором отбивает часы суток, до чего не опускаются православные колокола. Но в общем, костелу повезло, пусть и не настолько, как Владимирскому собору.
Другая судьба ожидала немецкую кирху на улице Ивана Франко (мне кажется, что правильнее говорить «кирка», но мне так меньше нравится из-за созвучия с шанцевым инструментом). После войны по понятным причинам ее закрыли, а когда открыли, там уже было спортивное общество «Динамо». Я сам лично ходил в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году в «Динамо» на бокс, но безо всякого видимого результата, если не считать синяков и распухшего носа. Тогда я стал ходить еще в шахматную школу по улице Комсомольской, напротив синагоги, но и там ничего не показал. Гроссмейстер Гроссман не раз говорил мне: «Сегежа, не забивайте, что ви иггаете не один!» Когда я каким-то чудом выигрывал партию у какого-нибудь новичка, то, возвращаясь по улице Советов домой, угощал себя газировкой с сиропом за три копейки в магазинчике фруктовых вод «Криниченька». А если, как обычно, проигрывал, то пил чистую за копейку. Это я не для чего-то, а просто вспомнилось как штрих.
Помню еще, что в то лето, когда я ходил на шахматы, в репродукторе возле «Криниченьки» постоянно гремела песня молодой певицы Пугачевой про Арлекина. А между шахматными баталиями я все равно ходил на бокс, раз за разом получая там по соплям. Это трудно сочеталось, зато после этого я гармонично развился как в умственном, так и в физическом планах. И хотя я так и не снискал хотя бы второго юношеского, но меня всегда тянуло к боевым видам спорта и кроссвордам. Я хотел было еще повспоминать, но тут мой друг появился с пакетом грузинских деликатесов, недовольный и отпускающий желчные замечания в сторону молодого женского пола.
- А помнишь, Бздэнык («Бздэнык» - школьная кличка Станислава Яновича из-за его ярко выраженных польских корней. В Житомире говорят в таком случае еще определеннее: «поляцюра» и «польская морда»), а помнишь как вон вон там, через дорогу, работал Гога Попанов в «Рандеву»?
- Ху-ху! - сказал Лях, и мы теперь уже вдвоем пустились в воспоминания, стоя перед кофейней «Теретения».
Когда нашего одноклассника Егора Васильевича Попанова (школьное погоняло - «Поп-толоконный лоб») выгнали из милиции, он устроился ночным администратором в круглосуточный гастроном «Рандеву» на Театральной. Он катался там три года, как сыр в масле, пользуясь подсобкой и полным расположением четверых красавиц-продавщиц. Но потом Поп женился на дочери бывшего прокурора области и хотя сразу вырос из вышибал до начальника службы безопасности «Стройпромбанка», стал ходить в галстуке и ездить на практически новом десятилетнем «SAAB-9000», но счастлив больше не был никогда. После первого же «выступления» по бабам он спалился, морда его была расцарапана, а тонкая душевная организация растоптана. Сейчас это сивый мерин с потухшими глазами и, как говорит по секрету его жена, полный импотент. Но тогда, жаркими ночами в «Рандеву», Попенич был хоть куда и, как говорил Карлсон, мужчиной в полном расцвете сил.
Бздэнык тоже пытался подбивать к девкам клинки, чтобы примазаться к чужому счастью, но ему сказали… Впрочем, зачем повторять слова разъяренных львиц, к которым клеится чужой лев, в то время как свой давно уже всех осеменил? Но знаменитая подсобка служила не только гнездом попановского разврата, но и местом наших дружеских встреч. Когда гости, поддерживая хозяина, двигали на выход после очередной встречи, Фриды на кассах серебристо хохотали, счастливые видеть своего Кламма*. Мы выходили под ночные липы, и Попанов говорил: - До новых встреч… друзья!.. Наш кабачок рад видеть вас… через два дня на третий!..
Обнявшись с нами крест-накрест, поцеловавшись как на Пасху, Попанов возвращался к своему гарему, а мы с Ляхом шли в ночной киоск купить сигару на двоих. Мы закуривали вонючую сигару и, молодые, тридцатичетырехлетние, шли домой по Киевской, по пути невинно дебоширя, останавливаясь освежиться пивком, и даже хором пели песни. Гвоздем программы у нас была: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы с Ляхом ревели ее, как целый Краснознаменный хор, и в предрассветной тиши далеко разносилось:
За слезы бедных матерей,
Из сотни тысячей батарей,
За нашу Родину -
Огонь! А-гонь!..
А теперь мы, два старых больных человека, посидели на скамееечке в парке культуры и отдыха, выпили несчастную бутылку «Старого Кахети», пряча ее от копов-велосипедистов, закусили хачапури и разошлись. Лях отправился по своим темным делам - он занимал пост Секретаря Областного Комитета несуществующей Партии Реабилитации Тяжелобольных Украины. А я пошел домой, но вновь очутился на углу Киевской и Театральной, вдоль которых уже зажглись фонари и машины спешили домой, хотя мне это было совсем не по пути, а надо было идти через пустой и темный Житний рынок - по Гоголевской - в свой Вокзальный переулок.
Вместо этого я пил в «Теретении» кофе, курил и думал, что вон там, на месте гостинички с отделением «Укрсиббанка», внизу когда-то была «Вареничная», знаменитая не только своими варениками, но и тем, что в ней отоваривались «донорские» талоны. Я тогда работал на мебельном комбинате и так пылко ухаживал за своей будущей женой Наташей, что времени на работу практически не оставалось. Чтобы иметь больше возможности для ухаживаний (самых, замечу, романтических - так, однажды, я срезал розы со всех клумб от Восточной до универмага и усыпал ими крыльцо любимой, как пелось в песне Аллы Пугачевой), я, по совету друзей, стал сдавать кровь. За это полагался сладкий чай с печеньем (когда-то давали стакан кагора, но я это время уже не застал), талон на рубль-тридцать, который отоваривался в «Вареничной» и, самое главное, отгулы в день сдачи крови и на следующий. В то время вообще к идее поделиться лишней кровью относились легко и безо всякой экономической подоплеки. Тем более, если вы сдавали кровь часто, вам за это следовали разнообразные бонусы и привилегии в виде медали «Почетный донор». Нет сомнения, что я стал бы самым молодым в Житомире Почетным донором, если бы меня не уволили с мебельного комбината под каким-то надуманным предлогом.
Конечно, сейчас, по прошествии почти сорока лет, тот любовный дурман уже немного рассеялся, но донорские вареники так и стоят у меня перед глазами и я даже чувствую их вкус на языке и в горле. Они были всякие - и картофельные, и капустные, и маковые, и мои любимые мясные. На рубль-тридцать - ах, те, советские, рубль-тридцать! -я мог отведать если и не все виды, то два-три точно, под всякие свежие салатики, винегретики, маринованные грибки, и запить эту благодать стаканом томатного сока или чашечкой бульона на говяжьих костях. Хотя нет, бульон полагался к рыбным «тошнотикам» на Рижском жэдэ вокзале, когда я служил в химвойсках, но это совершенно другая история, не связанная с этой. Но и без бульона в «Вареничной» было шик-модерн. Единственно, двести грамм «Кокура», азербайджанского крепленого вина, приходилось покупать за свои то ли девяносто семь, то ли семьдесят девять копеек. Но идеал всегда недостижим и с этим нужно считаться.
Меланхолически водя глазами, скорее, гладя ими окрестные дома, освещенные вечерними фонарями, я увидел витрину касс «МАУ», Международных украинских авиалиний, пришедших на смену «Аэрофлоту». Как-то однажды, лет 18 назад, мне довелось получать там деньги за неиспользованные авиабилеты. Тогда мой сын Александр со своей будущей женой, а тогда просто девушкой Иришей, летели в Финляндию по студенческим визам, чтобы на каникулах поработать и заработать сколько-нибудь евро. Проводив детей, мы с женой вернулись домой и стали ждать звонка.
Каково же было мое недоброе предчувствие, как же екнуло мое отцовское сердце, когда, включив телевизор, я услышал новость о том, что какой-то исландский вулкан с не то что непроизносимым, но даже нечитаемым названием, начал свое извержение и все полеты над Европой запрещены.
«Конечно, - думал я, - с нашим-то счастьем!..»
Ясное дело, скоро позвонили Шурик с невестой и унылыми голосами рассказали, что намертво застряли в рижском аэропорту. Чем я мог помочь как отец? Что посоветовать? Только прогуляться по узким улочкам Старого города и сфотографироваться на фоне Домского собора. Неизвестно, когда бы дети полетели дальше, тем более, что рижские власти оплатили питание и проживание только за одни сутки, а денег у ребят было кот наплакал, евро с пятьдесят.
И тут оказалось, что у будущей подруги жизни моего Шурика, худенькой, бледненькой, с лицом боттичеллевской Флоры, девушки Ириши, есть одна замечательная и в высшей степени полезная особенность. Эта полезная особенность заключалась в том, что у нее в нужное время и в нужном месте всегда оказывались близкие подруги, готовые ради нее на все. В разное время они обнаруживались в Копенгагене, Генуе, Нюрнберге, Эйлате на Красном море и, я думаю, нашлись бы даже в Тегусигальпе, столице Гондураса, если бы это понадобилось Сане в то время как он выступал акробатом в тегусигальпском цирке (иногда я думаю: чего только в жизни не бывает? И отвечаю сам себе: в жизни бывает все). Сейчас же Ириша просто позвонила очередной подруге в Таллинн, та моментально встретила жертв извержения, накормила, показала Ратушную площадь и Кик-ин-де-Кек и отправила паромом в Хельсинки. Все это было тем более замечательно, что Ириша ехала за границу первый раз в жизни. Впрочем, житомирян в мире хватает, о чем я уже говорил. Дальше все было хорошо, а я некоторое время спустя пришел в кассу «МАУ» и получил денежки за неиспользованные билеты «Рига-Хельсинки».
Я хотел вспомнить, куда делись эти детские деньги, но перед глазами вставали лишь лица Ляха и Попанова. Ностальгически улыбаясь, я еще закурил и обратил свой влажный от коньяка взгляд с севера на восток, где над крышами старинных хрущовок в лучах подсветки сиял купол Михайловского собора. В тяжелые атеистические времена он тоже пострадал, как и немецкая кирха, так как в городе был еще один собор, Владимирский, более большой и величественный, которого, по мнению советской власти, было вполне достаточно.
В Михайловском же до поры до времени, то есть с гражданской войны до Незалежности, было то одно, то другое, а под конец Общество «Знание». Там сидела в кабинетах администрация, а в главном помещении проводили лекции приезжие лекторы. Я сам был на одной такой с тетрадкой для конспектирования, напоминая собою любителя на лекции Остапа Бендера «Плодотворная дебютная идея». Я тогда учился в седьмом классе и ходил на бокс, шахматы, а попозже еще на дзю-до и на подпольное каратэ. Но, самое главное, я бредил Александром Беляевым и Александром Грином, но Беляевым немного больше, хотя впоследствии полностью перешел на Грина. В конце концов, многочисленные бредни вылились в одну, но пламенную бредь - я решил стать Ихтиандром.
И хотя этому очень поспособствовали не то семь, не то одиннадцать моих посещений Малого зала филармонии, где в маленьком зальчике с венскими стульями я смотрел и не мог насмотреться «Человека-амфибии» - все же даже я понимал, что это все фантастика и никакие жабры мне не помогут. Но в это время в журнале «Техника молодежи» напечатали статью, что в одном киевском иснституте разрабатывают новейшую силиконовую пленку, через которую в глубинах океана можно будет дышать, отбирая кислород из окружающей воды.
Вот на лекцию лекторши из этого самого, уже не помню какого, института я и пришел и битый час приставал к бедной женщине с расспросами о ходе работ над силиконовой пленкой и, в частности, не нужны ли добровольцы, готовые навсегда уйти в океан. Наверное, несчастная лекторша зареклась потом приезжать в Житомир, где водятся такие энтузиасты четырнадцати лет. Зато кучка других слушателей в количестве примерно пяти на свои десять копеек развлеклась от души зрелищем подростковой шизофрении.
На Обществе «Знание» дело не закончилось, и после него в Михайловский собор вселился вообще уже кукольный театр, что, конечно, было гримасой судьбы и стало последним испытанием. Но после обретения Украиной Незалежности кукольный театр был выгнан, и Михайловский собор наконец стал тем, чем и обязан. Службы здесь ведутся на украинском, на фасаде висят портреты «небесной сотни», а внизу стоят фонарики со свечками и лежат увядшие букеты. Мне всегда по простоте душевной казалось, что рядом должны бы висеть и портреты убиенных на Майдане милиционеров, все же, как ни крути, исполнявших свои долг, Присягу и Конституцию, но - чего нет, того нет.
Интересно, что название собора, «Михайловский», происходит не от имени Архангела Михаила, принесшего Благую Весть Деве Марии, а от фамилии купца Михайлова, эту церковь построившего, то есть давшего на это деньги. Я думаю, что, учитывая размеры и капитальность храма, купец был не иначе как первогильдейным. Во всяком случае, не представляю себе сегодняшнего купца, владельца сети супермаркетов «Полесье-продукт», или депутата от партии «Слуга народа», выкидывающего не меньше «ляма баков» на такую эфемерную затею. Также именем купца и собора называется красивая пешеходная улица, идущая мимо. При коммуняках она называлась «вулица Рад», что означает «улица Советов» и, помню, когда мы переехали из Волжского и я впервые прочел табличку с этой «улицей Рад», на меня почему-то пахнуло чем-то гриновским и зурбаганским.
Мой затуманенный от воспоминаний и «Старого Кахети» взгляд скользнул чуть ближе и уперся в ночной клуб «Атлантис», в советскую бытность кинотеатр «Украина». Там было два зала, «голубой» и «розовый», и можно было во время киносеансов перебегать из одного в другой и смотреть два фильма сразу, если не выгоняли. А в буфете «Украины» между сеансами продавали пирожные, мороженое, лимонад и даже сухое вино. Помню, в те года, где-то семьдесят шестой-семьдесят девятый, если в Житомир привозили новый фильм с Пьером Ришаром, Бельмондо, или, чем черт не шутит, «Легенду о динозавре», то в первые дни увидеть его можно было даже не мечтать - все билеты распространялись заводскими профкомами между членами рабочих коллективов. Конечно, при этом не могли не случаться различные злоупотребления, когда в кинотеатр мог проскользнуть какой-нибудь директорский сынок или свояк председателя профкома, но это сурово пресекалось. Но простому зрителю, не ударнику труда, от этого не было легче и он с нетерпением ждал, когда наступит его очередь.
И вот однажды мы - Лях, Попанов, я и еще один пацан, Алеша с Полевой, впоследствии криминальный авторитет Лепа Скачок, убитый на зоне, - решили лопнуть, но попасть на «К сокровищам авиакатастрофы»… Или нет, не на «К сокровищам…», а это был «О, счастливчик!» с Малькольмом Макдауэлом, впоследствии сыгравшим в культовой порнухе «Калигула». И вот мы…
Тут, развеивая мои воспоминания, раздался телефонный звонок в кармане.
- Пс-с-с!.. - только и сказал я, увидев на экране: «Натан-кабан».
- Ну и где ты шляешься со своим Ляхом-алкоголиком? - сказал голос жены. - Хлеба, конечно, не купил?..
Я сел в маршрутку и поехал домой и, когда ехал, думал, что Театральная и Киевская это все ерунда и вообще не мой район. А вот если подумать о Восточной, о Выставке, обоих вокзалах, Слободе-Селецкой, не говоря уже о Промавтоматике или Полевой, - так это можно написать два тома «Житомирских повестей» или хотя бы «Вечера на хуторе близ Левкова»**.
Житомир очень стар, ему тысяча сто тридцать семь лет по подсчетам историков, хотя мне кажется, что они ошибаются и на самом деле Житомиру больше - тысяча сто сорок один год и два месяца.
Кто бы ни был прав, мой город очень старое место проживания людей, известное всему миру наряду с Парижем, Троей и Бердичевым.
*Персонажи романа Кафки «Замок», олицетворения мужского владычества и женской рабской покорности.
**Левков - большое село близ Житомира. Предание гласит, что испокон веков практически все здоровое мужское население Левкова служило в органах житомирского правопорядка - городовыми при царях-батюшках, милиционерами при советской власти, полицаями при немцах, опять советскими милиционерами и снова полицейскими, но уже в Независимой Украине. Правда это или нет, не знаю, продаю, за что купил. Однако фактом остается существование старинного выражения «левковские менты».
Зельдин Сергей, родился в 1962 г. в станице Ярославская Краснодарского края, Россия. С 1972 проживаю в городе Житомир, Украина. Закончил школу, служил в армии, работал стеклодувом, инкассатором,был бизнесменом, сторожем и даже политиком. Публиковался в журналах «Радуга» (Украина), «Крещатик» (Германия), «Волга» (Россия), «Новый берег» (Дания).
