Маскарад в трёх актах
Танец первый. Полонез
Гости, наконец-то, съехались на дачу, в имение ***. Зала наполнилась дамами и мужчинами, прибывшими в одно время из губернского театра, где давали новую итальянскую оперу. Мало-помалу порядок установился. Дамы заняли свои места по диванам. Около них составился кружок мужчин. Ломберные столы были разложены, висты учредились. Остались на ногах несколько молодых людей; им смотр пикантных парижских литографий и дагерротипических карточек заменил общий разговор.
Зала была огромна, её великолепное убранство слепило блеском, являя собою полную противоположность скромному обаянию буржуазии. Колонны были увиты гирляндами живых цветов, на стенах зажгли бра с восковыми свечами; перед софою поставили жирандоль. Музыканты играли «Воспоминание о летней ночи в Мадриде» бывшего капельмейстера Придворной певческой капеллы Глинки – возвращение оного из-за границы вновь возвысило его в глазах beau monde, и пересуды о предательстве Михаила Ивановича прекратились.
Но l'atmosphère ассамблеи определяли, конечно, двое главных гостей, поистине являвшихся гордостью дворянского собрания соседней, Орловской, губернии, чьи имена и регалии произносились с великим почтением и придыханием: старший цензор Министерства иностранных дел господин статский советник Фёдор Иванович Тютчев и получивший отпуск из Балтиски поручик лейб-гвардии Уланского Его Величества полка А. А. С ними прибыл и третий поэт – престарелый, сорока лет от роду, но весьма и весьма молодцевато выглядящий ветеран Кавказской войны М., известный забияка. И если его появление в мужской половине общества вызвало некоторое смятение – не столько по причине бретёрства М., сколько из-за того, что оный находился в неудовольствии Государя en permanence, кое могло, подобно холере, распространиться от гостя на собравшихся, – то хозяйке бала княгине К. доставляло удовольствие вставить, пусть и не очно, шпильку в прикрытый голубым мундиром афедрон свиты Его Величества начальника штаба Корпуса жандармов Леонтия Васильевича Дубельта.
Романтическая, байроновская бледность М., исхудалое лицо его, оттенённое длинными усами, усталый взгляд ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди прежде, чем пуля поразила её, и всё это задевало потаённые струны княгининой души, в полусотне оттенков сумерек которой метались неведомые флюиды. Общий вид платья офицера был достоин отдельного описания, но мастер косноязычного перечисления запонок, манжет и прочего проходил службу в Севастополе, ожидая, как все гении русской словесности, французской пули, что могла бы спасти поколения школяров от ханжеских наставлений пока ещё молодого дон Жуана и – в скором будущем – домашнего тирана.
Тем временем заведённый княгиней – свободолюбие её ничуть не уступало оному у Жорж Санд, а женственность и красота много превосходили – чёрный как смоль zouave пригласил всех к столу.
К ужину были поданы exotique ананасы, персики, инжир, при этом хозяйка дала понять, что персики выращены в её собственных оранжереях даровитыми крепостными. Фрукты красовались в тарелках богемского хрусталя, украшенных виноградными листьями. Из напитков были разнообразные vin de Champagne и токайские, дополненные сухим вином из таврического поместья. Прочее же menu было обычным: consomme, салат из осетровых филеев с гарниром, цыплята с маседуаном, boeuf Stroganoff, крем из le sagou с мараксином, ветчина с ланспиком, паштет из фазана с трюфелями, а также всевозможные французские, немецкие, московские сухари – сахарные, с миндалем, с изюмом, – крендели, бисквиты, обваранки, оплатки.
В перерывах между общими тостами гости вели тихие беседы. О. восторженно шептала на ухо подруге:
– С. сегодня столь отчаянно красив, только это я тебе по секрету. – Её дыхание казалось особо томным из-за чрезмерно затянутого корсета. – Обязательно постараюсь танцевать с ним мазурку или котильон.
– Счастливица ты, столько внимания, – шептала в ответ Н., стараясь не выдать зависти: её бальная книжка всё ещё была пуста.
За другим концом стола Иван Никифорович просил своего соседа, И. И., уступить рублей за двести (или сменять на два ящика Chateau Lafite по полусотне бутылок) девку на сносях или недавно родившую: у него намедни английская борзая ощенилась и издохла, жалко будет, если помёт пропадёт, так может, И. И. не откажет в одолжении и пришлёт какую-нито молодку вскормить щенков грудью?
И. И., будучи помещиком прогрессивных взглядов и намереваясь завести собственное производство на капиталистический манер, был противником крепостного состояния и понемногу избавлялся от своих крестьян: тем летом, к примеру, удачно продал на Нижегородской ярмарке семью этих нахлебников персидскому купцу. Но предложение Ивана Никифоровича ему не нравилось: гораздо выгоднее выписать жёлтый билет во Врачебно-полицейском комитете, сдать девку в аренду и получать с этого имущества ренту, – а потому он продолжал мрачно хрустеть французской булкой.
Перекусив, мужчины потянулись в курительную комнату пропустить по бокальчику brandy в качестве digestif, а в залу были приглашены цыгане, запевшие пошлейшую песенку о мохнатом шмеле и душистом хмеле.
– Фу, как вульгарно! – негромко возмутилась Н.
– Но как прекрасны эти дети свободы! – возразила О.
– Дети свободы? – усмехнулся случившийся поблизости М., чьи представления о такте были совершенно азиатскими. – Именно сих цыган я выкупил холодным летом пятьдесят третьего у одного валашского боярина – им до сих пор в Дунайских княжествах запрещено ходить иначе, чем в цепях. Обратите внимание на следы на…
Но в этот момент его позвал А. А.:
– Пожалуйте к нам, Michel! Мы тут затеяли небольшую дуэль!
– Дуэль? – вскинул бровь М., сохраняя мрачное выражение лица.
– Словесную, mon ami, на ямбах и хореях, – поспешила пояснить княгиня.
Танец второй. Полька
Скоро у рояля образовался кружок.
– Прошу вас, Фёдор Иванович, начинайте, – сказала К. Её тонкие пальцы, источая аромат лаванды, легко порхнули над клавишами – М. осторожно покосился на серебряное кольцо с яхонтом на руке княгини.
Прокашлявшись, Тютчев начал чеканить:
– Пламя рдеет, пламя пышет,
Искры брызжут и летят,
А на них прохладой дышит
Из-за речки тёмный сад.
…
Я, дыханьем их обвеян,
Страстный говор твой ловлю…
Слава Богу, я с тобою,
А с тобой мне как в раю.
Когда аплодисменты стихли, княгиня объявила:
– А теперь, господа, кон Фета!
Афанасий Афанасьевич вистовал стихотворением, в котором, в противоположность другу, не употребил ни единого глагола:
– Шёпот, робкое дыханье.
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слёзы,
И заря, заря!..
Княгиня, зардевшись от обращённых к ней строк, искренне поблагодарила двух титанов русской поэзии, чувствуя, как с десяток лет упало с её плеч.
– Может, вы, Михаил Юрьевич? – сдержанно улыбнулась она.
– Не посмею отказать, сударыня, – ответил Лермонтов. – Позволите? – попросил он уступить место за роялем, сел, откинув фалды фрака, на табурет и запел, аккомпанируя себе барочной мелодией:
– Давеча
Былъ горячъ я и рубилъ съ плеча,
Но черёдъ пришёлъ печаль встрѣчать,
Оставивъ нѣгу
Давеча...
Следующие песни в его исполнении были много фривольней:
– Позабудьте сомнѣнья и страхъ,
Насъ любовь вознесетъ къ облакамъ
И стыдливость не въ силахъ стремленья души превозмочь!
Лишь однимъ мой тріумфъ омраченъ,
Я покину васъ съ первыми лучомъ
Лишь цвѣты на постели напомнятъ про счастливую ночь.
Княгиня была очарована холодной пустотой, скрывавшей раненное пулей доброе сердце её гостя. Лишь уловив сдержанный ропот публики и поняв, что он может перерасти в рокош, она очнулась от наваждения и, осознав, что пора спасать положение, громко обратилась к присутствующим:
– Господа! Нам пора поднять тост за славных сынов Отечества, сражающихся с врагами на рубежах державы, за героев Свеаборга, Камчатки, Соловков и Севастопольской обороны! Пожалуйте к столу, господа! – Сама же, поймав взгляд Михаила Юрьевича, дотронулась указательным пальцем до уголка левого глаза и похлопала веером по бедру, приглашая следовать за собой.
Гости не заметили исчезновения хозяйки бала – они были слишком увлечены обсуждениями перспектив этой злосчастной войны. То тут, то там раздавались голоса:
– Забыли, шаромыжники, Березину!
– Да! Одна тысяча восемьсот четырнадцатый! Можем повторить!
Кто-то запел, и рядом сидящие подхватили:
– Вновь кивер начищен стальной,
«Георгий» горит на груди,
Раевский такой молодой,
И Багратион впереди!
За общим гомоном появление вестового не привлекло к себе внимания. Выслушав сообщение, полковник Д. Р. помрачнел лицом, отпустил посыльного и застучал лимонной вилочкой по фужеру, требуя тишины.
– Господа! – сказал он, когда разговоры стихли. – Получено пренеприятнейшее известие… Севастополь, – Д. Р. смахнул слезу, – Севастополь пал!
В зале повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь стрёкотом августовских сверчков и ритмичным скрипом стрелы Купидона о тетиву наслаждения Афродиты.
Танец третий. Котильон
– Неслыханно! – прервал немую сцену Иван Никифорович, имея в виду то ли поражение в Крымской войне, то ли неблагопристойность, происходящую за дверьми в анфиладу.
– Неслыханно что? – вкрадчиво спросил появившийся за его спиной Лермонтов: спасение чести дамы стоило риска быть разоблачённым.
Иван Никифорович обернулся и невольно отшатнулся: губы стоявшего перед ним человека были неестественно алы. И даже полковник Д. Р., в прошлом не боявшийся ничего бравый гусар, оторопел, но, справившись с собой, потянулся за ножом. Только Фёдор Иванович и Афанасий Афанасьевич, два хранимых музами друга, казалось, ничему не удивлялись и лишь внимательно наблюдали за тем, как стрелки бронзовых напольных часов неумолимо приближаются к полуночи. Едва оные сомкнулись на двенадцати и маленькие медные ангелочки по краям циферблата возвестили наступление первого сентября – нового года по допетровскому исчислению, как двери анфилады растворились, и в залу, поправляя выбившийся из причёски локон, источая умиротворение и негу, вошла княгиня.
На мраморной коже её возбуждающе-тонкой шеи виднелись две бисеринки крови.
Два ряда зеркал за её спиной маняще уходили в бесконечную пустоту.
Примечания:
Полонез – торжественный танец-шествие в умеренном темпе, исполнявшийся, как правило, в начале балов, подчёркивая возвышенный характер собрания.
Полька – считавшийся непристойным в 1830–40-е годы парный танец.
Котильон – приглашение «на котильон» считалось сигналом окончательного выбора кавалером своей дамы.
Балтиски – Рогервик.
En permanence – фр. «постоянно, перманентно».
Zouave – зуав, телохранитель, как правило, родом из Африки.
Бальная книжка – расписание очередности обещанных танцев.
Жёлтый билет – разрешение на занятие проституцией, введенное с 1844 года.
«Давеча Былъ горячъ я и рубилъ съ плеча…» – на мотив «Yesterday».
«Позабудьте сомнѣнья и страхъ…» – «Лирика», гр. «Сектор газа».
Рокош – польск. «бунт, беспорядки».
Использованы строки из Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Герцена, Тютчева, Фета и Вячеслава Малахова (гр. «Дореволюціонный Совѣтчикъ»).
Мавлиханов Рустам. Родился 15 июля 1978 года в г. Салавате (Башкирия). Публиковался в журналах и альманахах «Нева», «Крещатик», «Журнал ПОэтов», «Невский проспект», «Традиции&авангард», «Нижний Новгород», «Дальний Восток», «Изящная словесность», «Метаморфозы», «Бельские просторы», «Истоки», «Балтика», «Идель», «Сура», «Воскресенье», «Полночь в Петербурге», «ЛиФФт». Живет в Салавате.
