В статье «Верующие и религиозные» я предпринял попытку разобраться с путаницей в понятиях «верующие», «соблюдающие», «религиозные», «ортодоксы» (а по ходу дела и «консерваторы» и «реформисты»), «ультрарелигиозные» (ультраортодоксы, харедим), и пообещал расширить и углубить обсуждение этой темы на основании личного опыта. Выполняю обещание.
Вера в Б-га
Я поверил в Б-га в возрасте 6.5 лет. А именно — 12 апреля 1961 года. Воспитательница детского садика собрала всех детей и поведала нам о полёте Юрия Гагарина в космос. Среди прочего, она заявила: «Гагарин сделал полный круг в небе над Землёй и не встретил там Бога. Следовательно, Бога нет». Я отчётливо помню свою мысль в тот момент: «Если такая замечательная и умная женщина, как Валентина Яковлевна, может привести такую чушь (правильного слова я тогда ещё не знал) в доказательство отсутствия Бога — значит, Бог есть!» — чисто детский негативизм.
Впрочем, почти во всех остальных отношениях я был вполне нормальным и даже примерным советским ребёнком. Почти — потому что в дополнение к теистическому уклону у меня было ещё два изъяна: интуитивное неприятие «подвига» Павлика Морозова, и привитый отцом еврейский национализм. Это всё замечательно описано в главе «В сравнении с 1913-м годом» книги Иона Дегена «ИЗ ДОМА РАБСТВА», (в квадратных скобках прямым шрифтом — мои уточнения):
«Сыну еще не исполнилось двенадцати лет, когда у нас состоялся памятный разговор. [На самом деле первый такой разговор состоялся, когда мне ещё не исполнилось шести лет.] Я объяснил ему, что такое еврей, что значило быть евреем в средневековой Испании, в Европе времен крестоносцев. Рассказал об уничтожении евреев Украины и Польши Богданом Хмельницким, о ритуальных процессах и погромах в царской России, о погромах во время гражданской войны, о катастрофе европейского еврейства. Объяснил, что значит быть евреем в Советском Союзе. Рассказал об исторических и психологических причинах антисемитизма. Заключая беседу, сказал: «У нас могут забрать все — имущество, средства существования, свободу и жизнь. Но есть единственное, чего забрать у нас не могут — знания. Накапливай их, чтобы у тебя было то, чего нельзя забрать». Жена и теща резко осудили меня за эту беседу. Они обвинили меня в том, что я неправильно воспитываю ребенка, что я калечу его душу. Последующие события, кажется, доказали мою правоту.
Еврейская тема была единственным диссонансом в идеологическом воспитании сына. Все прочее шло официально по отлично отлаженной системе промывания мозгов. Будучи учеником 3-го класса, сын сочинил гневное письмо президенту Джонсону. Партия и правительство могли полностью рассчитывать на его единогласную поддержку. Павлик Морозов, как и положено, должен был стать кумиром и образцом. И вдруг, без моего пагубного вмешательства [прямого — косвенное, конечно, было: личный пример; рассказы о войне; беседы о том, что такое хорошо и что такое плохо; рассказы о марках, которые мы вместе собирали; чтение стихов, в том числе своих; обучение восприятия музыки и изобразительного искусства], сработало какое-то блокирующее устройство, и сын, еще будучи ребенком, уже сделался человеком с двойным дном, то есть обычным думающим советским человеком.
В СССР популярен злой анекдот. Цитируют Маяковского: «Мы говорим Ленин — подразумеваем партия. Мы говорим партия — подразумеваем Ленин». И заключают: «Вот так с самого основания советской власти мы говорим одно, а подразумеваем другое».
Интересные люди бывали в нашем доме — научные работники, писатели, поэты, ученые, художники, артисты. То ли профессия делала их интересными, то ли интересность сделала их профессионалами. Важно другое. Среди нас не было явных ниспровергателей советской власти. Большинство собиравшихся были заинтересованы во благе своей страны даже при существующем строе значительно больше, скажем, секретаря ЦК партии. Именно понимание пагубности существующего состояния, тревога, мечта о благе постоянно сверлили мозг замечательных людей, собиравшихся у нас. Во время застолья уверенность, что среди нас нет стукача, что в квартире не установлена подслушивающая аппаратура, развязывала языки. Вещи приобретали настоящие названия. Событиям давалась истинная оценка, очень часто абсолютно противоположная официальной. Стукача среди нас, кажется, действительно не было. Подслушивающая аппаратура, как выяснилось, была. Не известно только, когда ее установили.
Сын слушал и впитывал в себя наши разговоры. [А также слушал и впитывал в себя песни Булата Окуджавы.] И сталкивались в его детском мозгу диаметрально противоположные представления. И маячил перед ним легендарный образ Павлика Морозова. Но тщательно запланированный титанический труд многоопытного пропагандистского аппарата Страны Советов оказался бессильным перед логикой экспромтов перебивающих друг друга участников наших застолий.
К чести сына надо сказать, что только единственный раз в его двойном дне обнаружилось отверстие. Как-то еще до Шестидневной войны, он не сдержался и высказал своему школьному другу все, что ему известно о так называемой израильской агрессии против Иордании, о которой, брызжа отравленной слюной, сообщали средства советской пропаганды».
Фазовый переход, причём первого рода — резкий и мгновенный — из состояния «хунвейбин с червоточинкой» в состояние «антисоветчик», произошёл 21 августа 1968 года (если кто не помнит — день вторжения советских войск в Чехословакию).
Примерно в то же время моя вера в Б-га стала приобретать рациональный характер. Я задался вопросом: почему нельзя совершить проступок или даже преступление в условиях абсолютной ненаблюдаемости и гарантированной безнаказанности? «Нельзя» постулировалось моим воспитанием. Единственный логичный ответ, к которому я смог прийти с учётом этого постулата, был: нет абсолютной ненаблюдаемости и гарантированной безнаказанности. Всегда есть тот, кто наблюдает, и, при необходимости и при желании, накажет. Это и есть Б-г. (Некоторое время — меньше года — спустя я прочитал «Братья Карамазовы», и был потрясён, что к тому же выводу независимо от меня пришёл Достоевский, вложив его в уста Ивана Карамазова: «Если Бога нет, всё позволено».)
Параллельным курсом продвигался мой естественнонаучный путь к Б-гу.
Процитирую снова Иона Дегена («ИЗ ДОМА РАБСТВА», глава «В сравнении с 1913-м годом»):
Отношение к естественным наукам, в отличие от гуманитарных, у сына было очень серьезным. Школа выставляла его своим представителем на олимпиады — биологические, химические, математические, физические. Призовые места на биологических и химических олимпиадах оставляли его равнодушным. Но физические и математические олимпиады он считал ступенями в будущее. Уже в пятом классе он решил стать физиком. Тогда еще нельзя было всерьез отнестись к этому решению. Но он не отказался от него и в старших классах. Победы в семи физико-математических олимпиадах давали основание полагать, что выбор сделан правильно, хотя очень знающая и авторитетная учительница химии уверяла нас, что сыну следует заняться именно этой наукой».
В рамках серьезного отношения к естественным наукам я задался ещё одним вопросом: почему законы природы исполняются с неукоснительной точностью? И снова, единственный логичный ответ, к которому я смог прийти, был: если есть законы, то должен быть и Законодатель, и Гарант исполнения законов.
Увлечение молекулярной биологией, ещё в школьные годы, привело меня к более конкретному выводу, который я проиллюстрирую следующей забавной историей.
Научным руководителем моей диссертации в Институте Вайцмана был именитый профессор Шнейор Лифсон. Он во мне души не чаял, и поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда в Институт с визитом приехал его друг, Нобелевский лауреат Манфред Эйген, и Лифсон пригласил Эйгена к себе домой на ужин, он пригласил и меня. За ужином я спросил у Эйгена:
-
Какова вероятность, что самопроизвольная эволюция белковых молекул, механизм которой Вы описали в Вашей знаменитой книге и о которой была Ваша сегодняшняя лекция, произошла на самом деле во временных рамках существования Вселенной? Практически нулевая, — ответил он, — но всё же она осуществилась. А если бы не осуществилась? Тогда не было бы жизни на Земле. Или была бы какая-нибудь другая форма жизни, небелковая. А какова вероятность самопроизвольного возникновения нуклеиновых кислот (ДНК и РНК), структура которых определяет механизм синтеза белковых молекул? [Впоследствии я пользовался аналогией: предположение о самопроизвольной эволюции белковых молекул эквивалентно предположению о том, что можно собрать самолёт из разрозненных деталей методом проб и ошибок — одна из бесконечного числа попыток увенчается успехом; предположение о самопроизвольном возникновении нуклеиновых кислот эквивалентно предположению о том, что методом проб и ошибок можно построить авиазавод.]
Эйген не успел ответить. Лифсон заорал на меня на иврите: «Как ты смеешь? У меня дома? Щенок! У тебя ещё молоко на губах не обсохло!»
Не только я — все присутствующие были ошарашены. Я, конечно, знал, что Лифсон родился и получил воспитание в киббуце Мишмар hаЭмек (принадлежащего лево-социалистическому движению hаШомер hаЦаир), что он все годы до 1977 голосовал за коммунистов, и поэтому логично предположить, что он атеист. Но такое?
Позже я узнал, что двое из его трёх детей стали религиозными, причём дочь — ультра-религиозной. Это для него было невыносимо. А тут ещё любимый ученик скатывается в ту же пропасть… (Хоть тогда моя вера в Б-га никак не предопределяла степени моей религиозности — но об этом чуть ниже. Лифсон допустил ту же ошибку, для исправления которой я и написал статью «Верующие и религиозные» и этот очерк.)
Мы ужинали в понедельник вечером. А уже в пятницу утром в газете «Ма’арив» появилась статья Лифсона, на целый разворот, о несовместимости науки и религии. И сразу за ней, тоже на целый разворот — статья проф. Бранновера, спокойно и аргументированно опровергающая каждое положение и утверждение статьи Лифсона.
Итак, с 1968 года и до сих пор мой Б-г, в существовании которого я не сомневаюсь — Творец Вселенной и её законов, а также Высший Моральный Императив. Разумеется, это не имеет никакого отношения к религии, и, в частности, к иудаизму.
Индуцированное невежество
А об иудаизме в Киеве у меня не было ни малейшего представления. Точнее, была негативная информация, поставляемая советской пропагандой. Кульминацией такой мерзости была книга Трофима Кичко «Иудаизм без прикрас». Конечно, я не верил ни одному слову. Но, увы, отрицание отрицательной информации не генерировало информации положительной.
Я прочитал всю Библию (включая и Новый Завет), но у меня не было никакой возможности связать прочитанное (в особенности в первых 5 книгах — то, что, как я узнал вскоре после репатриации в Израиль, называется «Тора») с конкретными поведенческими требованиями. Если моя вера и толкала меня к какой-либо религии, то лишь к единственной более или менее доступной в моём окружении — православному христианству. В Киеве не было синагоги (а то, что называлось синагогой, было на самом деле филиалом КГБ, и мне это было достоверно известно), но церкви, в т.ч. и действующие, представляющие огромный интерес с точки зрения архитектуры и содержащихся в них произведений искусства (Андреевская, Кириловская, Владимирский собор, не говоря уже о Софиевском соборе и Печерской Лавре) можно было посещать, в качестве «туриста», без опасения быть исключённым из комсомола с неизбежными последствиями. Нет, у меня ни разу не возник соблазн исповедовать христианство. И меня очень огорчило то, что любимые мной Александр Галич (Гинзбург) и Наум Коржавин (Мандель) приняли православие. Но утолить свой интеллектуальный голод в том, что касалось духовности, я мог, только потребляя христианские ценности и обогащая себя знаниями в этой области.
Приходится признать, что в этом отношении — но только в этом! — прав неугомонный и излишне многословный комментатор на сайте «Мастерской», который почему-то не сообщает свою фамилию, довольствуясь лишь именем и отчеством: «наше мировоззрение в той его части, которая относится к иудаизму, сформировано в соответствии с советско-православными нарративами». Он, конечно, глубоко заблуждается, полагая, что эта деформация мировоззрения неупруга для всех, и мы навсегда останемся с «сидящими в подкорке советскими стереотипами, которыми наше подсознание определяет и классифицирует те или иные жизненные явления и ситуации«. (Посмею выразить надежду, что моё подсознание свободно от советских стереотипов — см. обоснование в моей статье «ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ ИОНА ДЕГЕНА ИЗ ДОМА РАБСТВА» .)
При всём при том моя национальная самоидентификация, основы которой заложило папино воспитание, была непоколебима. Казалось бы, еврейский национализм в сочетании с глубокой и осмысленной верой в Б-га должны были неизбежно привести меня к иудаизму. Но, как уже было сказано, информационная засуха не дала (до поры до времени) взойти семенам, посаженным на благодатную почву.
С другой стороны, непоколебимая национальная самоидентификация естественным образом привела к желанию жить в своей стране, вернуться на историческую родину. Конечно, был и элемент бегства от антисемитизма СССР и от прочих прелестей советской власти, но если бы в этом заключалась вся наша мотивация, мы предпочли бы значительно более комфортабельный, выгодный и безопасный выбор большинства уезжающих из европейской части СССР в конце 70-х.
В день (а точнее, в ночь) нашей (мама, папа и я) репатриации, 23.11.1977, в ожидании направления в Центр абсорбции Мевассерет Цион в зале абсорбции аэропорта Бен Гурион, я взял на себя все бюрократические заботы, чтобы дать возможность родителям хоть немного отдохнуть после полёта из Вены. В какой-то момент меня подозвал к себе чиновник министерства религии и без всяких эмоций и объяснений протянул мне некий пакет.
— Что это?
— Религиозные принадлежности. Кипа, талит…
Я повысил голос: «Это религиозное засилие! Нам это не нужно!» — и, гордо отвернувшись, сел на своё место.
Я не имел представления об иудаизме, но, по мере возможностей, изучал еврейскую историю, и поэтому понимал, что именно религия сохранила наш народ в течение 2000 лет рассеяния. Однако я полагал, что создание государства Израиль (я тогда ещё не знал, что правильно говорить «государство Израиля») отменяет эту функцию иудаизма.
Ко мне подошла симпатичная женщина, примерно папиного возраста. Как выяснилось, она принадлежала к группе волонтёров, помогавших новоприбывшим преодолеть стресс первого столкновения с израильской бюрократией. (Впоследствии я понял, что эти волонтёры в большинстве своём были религиозными.)
-
Почему б Вам это не взять? Ведь дают бесплатно. Места много не занимает, кушать не просит. Кто знает, может, когда-нибудь пригодится…
Аргумент «на дурняк и уксус сладок» сработал, и я взял пакет.
Женщина представилась: Циля Марковна. Мы разговорились. Узнав, что я только этим летом закончил физический факультет Киевского Университета, она всплеснула руками: «Мой младший сын — тоже физик. Ну, он, правда, только начинает учиться, на первом курсе Техниона, хоть он лишь на 2 года моложе Вас. Но он отслужил в армии, был офицером. Вам будет интересно и, возможно, полезно встретиться с ним. У Вас есть записная книжка?»
У меня была записная книжка — моя самая большая (да что там — единственная) драгоценность, вывезенная нелегально. Ведь самая гуманная и справедливая власть запрещала вывозить рукописи. В этом миниатюрном блокнотике мелким бисером были записаны все важные для меня адреса и номера телефонов.
Циля Марковна взяла записную книжку, открыла её на букве «К», и по диагонали, на всём свободном месте, написала: «Клепфиш, 03-788313».
Я, как мог, скрыл своё возмущение, но решил для себя, что никогда не наберу этот номер.
В Центре абсорбции мы получали бесплатно ежедневную газету «Наша Страна». В мутном потоке лево-социалистической пропаганды (при том, что уже полгода у власти был «Ликуд», у которого были свои русскоязычные издания) особенно выделялась струйка честной, объективной и высоко-профессиональной публицистики в статьях Цили Клепфиш. Я не сомневался, что это — та самая Циля Марковна.
В сентябре 1980 года студсовет Института Вайцмана объявил о выходе из всеизраильской Ассоциации студентов из-за избрания её председателем «фашиста» Цахи hа-Негби. Я немедленно потребовал — и добился — созыва общего собрания студентов Института. Обычно на такие собрания приходило около 20 человек из 480 студентов — мастерантов и докторантов — Института. Я привёл около 30 своих друзей и политических единомышленников, г.о. таких же, как и я, недавних репатриантов из СССР. Собрание отменило решение студсовета, и заодно избрало меня председателем Ассоциации студентов Института Вайцмана. Увы, мои соратники были готовы поддержать меня, но ни в коем случае не баллотироваться в новый студсовет. В результате 4 избранных членов студсовета отражали расклад политических симпатий студентов Института: умеренно правый, умеренно левая, крайне левый и фанатичная коммунистка. С таким балластом мне было очень трудно проводить свою линию. Поэтому я решил как следует подготовиться к следующему году и провести в студсовет четверых единомышленников. В рамках этой подготовки меня познакомили в октябре 1981 года с новым мастерантом-физиком, который выразил согласие баллотироваться в студсовет. Мы встретились у подножья ускорителя элементарных частиц. Он протянул мне руку и представился:
-
Эли Клепфиш. Ты имеешь какое-нибудь отношение к Циле Клепфиш? Она — моя мама.
С того дня и до сих пор Эли — мой ближайший друг. И если бы не дурацкий фетишизм по отношению к записной книжке, эта дружба могла бы начаться на 4 года раньше…
А студсовет действительно получился весьма монолитный. Впрочем, не обошлось без левой оппозиции в лице религиозной студентки, голосовавшей за движение «Тхия».
Но я слишком отклонился от темы. Виноват. Вернёмся в ноябрь 1977 года.
В моём очерке «Унаследованное сокровище» упоминается Сёма (Шалом) Рикман, сын героя рассказа «Хасид» из книги Иона Дегена «НЕВЫДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ О НЕВЕРОЯТНОМ«. В рассказе папа описывает первую встречу с ним:
«Среди многих, встречавших нас в аэропорту имени Бен-Гуриона, двух человек я увидел впервые — мою сестру и этакого коренастого мужичка из русской глубинки, оказавшегося мужем нашей доброй киевской приятельницы. Мужем он стал совсем недавно. Молодые со свадьбы приехали в аэропорт. Семен намного моложе меня. Но тождество мировоззрения и восприятия окружающего мира сделало нас друзьями».
Мы прилетели в Израиль в ночь на среду. А уже в четверг с утра Сёма приехал из Гило (в противоположном конце Иерусалима) в Мевассерет Цион и повёз нас к Стене Плача. Там он устроил мне церемонию Бар-Мицвы. Я, конечно, ничего не понимал, и поэтому ничего не помню. Первый мой осмысленный «подъём к Торе» (так это у нас называется — «алия л’Тора») произошёл в июле 2001 года. Я ещё об этом расскажу. А пока отмечу, что не прошло и полутора суток, как кипа и талит мне действительно пригодились. Впрочем, я мог бы их получить на месте, как и тфилин. Но когда на следующий день мне вздумалось, чисто из любопытства, пойти в синагогу на встречу субботы, своя кипа была очень кстати.
Начало пути к иудаизму
Понимание встречи субботы и вечерней молитвы было на уровне понимания церемонии Бар-Мицвы, хоть я уже успел выучить несколько ивритских слов. Но я очень хорошо понял — и прекрасно запомнил, потому что это меня потрясло: новые репатрианты со всех концов Света, находящиеся в Мевассерет Цион, чтобы изучать иврит в ульпане, свободно декламируют одни и те же тексты и поют одни и те же песни. Это было непостижимо.
Возможно, права д-р Елена Римон:
«вы не найдете в русских авторах и постах в Фейсбуке никакого умиления по поводу того, что за две тысячи лет изгнания евреи Запада и Востока сумели сохранить общий порядок чтения Торы, единую последовательность молитв праздников и будней и единые базовые тексты этих молитв«.
Но это не про меня.
Впрочем, моё умиление не привело меня к изменению убеждения, что религия сохранила наш народ в течение 2000 лет рассеяния, но создание государства Израиля отменяет эту функцию иудаизма.
В июне 1978 года я поступил в докторантуру Института Вайцмана. Круг моих знакомых и приятелей существенно расширился и включил многих урождённых израильтян — несомненно, цвет израильской молодёжи. Почти все — светские, многие — атеисты, подавляющее большинство — левые. Однако общение с ними, каким бы приятным оно ни было, привело меня к неожиданному выводу: 30 лет существования государства не хватило, чтобы его коренное светское население, непричастное непосредственно к его созданию, выработало естественный патриотизм и чувство солидарности со своим народом. На мои вопросы — а что же вас держит здесь? — я получал разные ответы: привычная социальная и языковая среда; родня; инерция; страх перемен; ничто не держит, вот соберусь и эмигрирую; а чёрт его знает, что держит.
На немногочисленных моих новых знакомых из религиозного сектора всё это не распространялось. У них не было никаких проблем с естественным патриотизмом и чувством солидарности со своим народом.
Сразу после подписания в сентябре 1978 года Кемп-Дэйвидских соглашений об отступлении со всей территории Синайского полуострова, до последней пяди, и ликвидации процветающих еврейских поселений и городов Ямит и Офира, взамен на декларацию о мире с Египтом, я подключился к активной политической борьбе против этих соглашений. Большинство моих соратников в этой борьбе принадлежало к сектору «вязаных кип» — религиозных сионистов. Несколько раз мои новые товарищи приглашали меня — и я, поначалу с опаской, а потом с удовольствием, принимал приглашения — провести субботу с их семьями, в поселениях Иудеи и, г.о., Самарии. Я чувствовал не только идеологическую, но и гораздо более глубокую близость к этим людям. И укреплялся в неизбежном заключении: я заблуждался, по неведенью; роль религии в сохранении еврейского народа не исчерпала себя с созданием государства Израиля.
Но, поскольку мой патриотизм и чувство солидарности со своим народом непоколебимы, я лично освобождён от религиозных уз. Когда у меня будут дети, я их воспитаю религиозными (увы, этого не произошло, хоть у меня есть все основания гордиться каждым из моих трёх нерелигиозных детей). А пока я буду наслаждаться привычным образом жизни.
Отклонениями от стопроцентной секулярности, как дань уважения религии, актуальность роли которой я признал, были (в хронологической последовательности):
-
Соблюдение заповеди не работать в субботу в меру моих скудных познаний и разумений, а именно прекращение в субботу любой деятельности, связанной с моим докторатом (а впоследствии — с работой в фирме). Ежегодное (начиная с 1978 года) посещение синагоги на Йом Киппур (на Кол Нидрей и последующую вечернюю молитву, и на молитву Неила в конце священного дня) и резкое сокращение принятия пищи и питья в этот день, вплоть до полного поста через несколько лет, а далее и соблюдения всех остальных запретов этого дня. Отказ от хлеба (и, если я правильно помню, вообще от всего квасного) в течение Пасхальной недели (разумеется, речь идёт о нашем, еврейском, празднике Песах). Чтение «Шма, Исраэль!» дважды в день, утром и вечером, по совету моего приятеля Бена Сонкина — ультра-ортодоксального (хареди) студента-математика Института, который объяснил мне, что «Шма» занимает в еврейской духовной жизни центральное место. Отказ от свинины.
Переломный момент
В начале 1982 года Бена навестил его старший коллега и единоверец (принадлежащий к тому же «литовскому» направлению ультра-ортодоксального иудаизма, возглавляемому раввином Элиэзером Менахемом Шахом), доктор (впоследствии профессор) Илья Рипс. Оказалось, что у меня с Ильёй есть ещё один общий приятель, который учился с ним в Рижском Университете. Возможно, именно поэтому, в ответ на мой вопрос, чем он сейчас занимается, Илья рассказал мне, хоть и весьма сдержанно, о своём открытии, которое он опубликует только спустя 12 лет.
А открыл он, с помощью компьютера, коды торы, а именно — что с помощью чтения с равными пропусками (той или иной величины) можно найти в тексте Торы превеликое множество «скрытых», как бы зашифрованных в ней буквенных цепочек, которые складываются в осмысленные слова.
Строго говоря — рассказал Илья, — цепочки бусинок-букв, нанизанных с равными интервалами друг от друга и образующих слово «т-о-р-а», впервые обнаружил не он, а чешский раввин XX века Михаэль Вейсмандель. Более того, рабейну Бехайе (еврейский мудрец, живший в XIII веке) и другой знаменитый еврейский мудрец, Виленский Гаон рав Элиягу Залман (1720-1797), тоже, по преданию, находили подобные цепочки.
Открытие Рипса и соавторов заключалось в том, что они нашли закономерность образования этих цепочек и, следовательно, возможности их компьютеризированного поиска.
Например, в тексте книги «Ваикра», где много раз упоминается имя первосвященника Аhарона, брата Моше, было обнаружено 25 «скрытых» имен того же Аhарона, зашифрованных в виде цепочек «алеф-hэй-рэйш-нун» с равным (но каждый раз иным) пропуском между всеми четырьмя буквами. Другие 25 цепочек Рипс и соавтор нашли в тексте книги «Б’решит», в главах 2-й и 3-й, посвященных, в частности, описанию Райского сада. В этом описании сказано: «И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи». Но названы в тексте, однако, лишь два — дерево жизни и дерево познания добра и зла; все остальные остались безымянными. Рипс и соавтор предположили, что названия остальных деревьев «скрыты» в том же участке текста в зашифрованном виде, т.е. в виде цепочек равноотстоящих букв. Выписав 25 названий (трех- и четырехбуквенных) из книги «Фауна и флора Торы» крупнейшего израильского специалиста по растительности библейской Эрец Исраэль, профессора Йеhуды Феликса, они с помощью компьютера произвели в упомянутом участке текста поиск буквенных цепочек, складывающихся в эти названия, и нашли все 25.
Важная особенность: буквенные цепочки, образующие слова, связанные общим смыслом или общим содержанием, обнаруживаются поблизости друг от друга. Все скрытые имена Аhарона были найдены в тексте, относящемся к Аhарону, и названия 25 деревьев из книги о флоре Торы были найдены в том небольшом участке Торы, где речь идет о деревьях райского сада. (Кстати, слова «мишнэ» и «тора», образующие название книги Рамбама, тоже были найдены рядом друг с другом и с акронимом «Рамбам».) Такая близость связанных слов свойственна, вообще говоря, только осмысленному тексту. Следовательно, зашифрованные в Торе (в виде буквенных цепочек) слова, связанные общим смыслом, потому обнаруживаются по соседству, что тоже принадлежат какому-то осмысленному тексту — только тексту скрытому, зашифрованному с помощью библейского кода.
Я сразу понял, что вероятность случайного возникновения этого скрытого текста ненамного больше вероятности самопроизвольной эволюции белковых молекул. Значит, весь текст Торы (включающий столь искусно зашифрованный скрытый текст), является цельным произведением, созданным представителем цивилизации, которая несоизмеримо выше нашей — ведь даже для обнаружения скрытого текста понадобились мощные компьютеры; что уж говорить об их создании без нарушения цельности как основного, так и скрытого текста.
Впрочем, это никак не изменило моё тогдашнее мировоззрение. Я уже рассказал выше, в какого Б-га я верил. А Б-г, описанный в Торе, мало походил на нематериальную сублимацию Высшей Справедливости. Он появляется то в единственном, то во множественном числе; создаёт человека по образу и подобию своему; угрожает Адаму, но не выполняет своей угрозы; притворяется, что не знает о происходящем с Адамом и Евой и с Каином; его (их — во множественном числе?) сыновья совокупляются с дщерями человеческими; он недоволен своим произведением и уничтожает его во Всемирном Потопе; он опасается строителей Вавилонской Башни; он торгуется с Авраамом; описание его спуска с небес на землю в два этапа похоже на описание приземления воздушного аппарата (космического корабля?) и последующей высадки его экипажа; он то милосерден, то жесток, но всегда мстителен. Другими словами — очень могущественный, но слишком «человечный», чтобы быть моим Б-гом. Поэтому я придумал теорию: Тора описывает процесс колонизации Земли представителями исключительно высокой и развитой цивилизации, цель которых была создать на Земле себе подобных с нуля, путём искусственного отбора, — от амёбы (да что там — от аминокислоты) до человека. А если так, то подчиняться навязанным ими законам вовсе не обязательно. Ну, разве что для сохранения еврейского народа — но это мы уже обсудили.
А Творец Вселенной и её законов, а также Высший Моральный Императив — Он сам по себе, без Него никак. Его законам — базисным заповедям Торы, регулирующим отношения между людьми — подчиняться обязательно.
Открытие Рипса вполне вписалось в мою теорию.
Но спустя некоторое время Рипс показал мне, что зашифрованный в тексте Торы специальным кодом скрытый текст, относится также к событиям и людям более позднего времени.
Рипс и его другой соавтор, физик Дорон Вицтум, выбрали из «Энциклопедии великих людей Израиля» достаточно короткие (5-8 букв) имена или наименования (т.е. сокращенные прозвища, вроде Рамбам, Рамбан, Радак и т.п.) нескольких десятков раввинов IX–XVIII веков, а также даты их рождения или смерти. Последние были превращены в слова (с помощью приемов т.н. гематрии, которая обозначает каждое число определенным сочетанием ивритских букв), а затем из этих имен и дат были составлены словесные пары типа: «имя раввина А — дата раввина А», «имя раввина В — дата раввина В» и так далее. Поскольку имен и дат (в словесном написании) у каждого раввина имелось несколько, брались все их возможные сочетания, и в результате число пар получилось намного больше, чем число самих раввинов, — порядка нескольких сот. После этого компьютеру было задано найти в тексте книги «Б’решит» цепочки букв с равными (и минимальными!) пропусками, образующие слова каждой пары, и — по особой формуле, разработанной Рипсом, — определить «расстояние» между ними. Результат оказался поистине впечатляющим: мало того, что были обнаружены цепочки почти для половины заданных слов, но во многих парах расстояния между составляющими их словами (т.е. именами и датами для одного и того же раввина) оказались весьма близкими. Но этот результат был еще чисто качественным. Чтобы получить математически строгое доказательство своей исходной гипотезы (о существовании в тексте Торы второго, скрытого, но тоже осмысленного текста), авторы усложнили эксперимент. В дополнение к набору «правильных» словесных пар («А — А», «В — В» и т.п.) они создали, путем перемешивания всех дат и имен, еще 999,999 наборов «неправильных» пар (типа «А — В», «В — С» и т.п.) и подсчитали среднее расстояние между словами пар в каждом из миллиона наборов. Результат оказался совершенно поразительным: среднее расстояние для единственного «правильного» набора (где пары состояли из имен и дат одного и того же раввина) оказалось четвертым по малости из миллиона!
Это был серьёзный удар по моей теории. Оказалось, что автор(ы) Торы более могущественен(ны), чем я думал. Ему (им) известно будущее. Поэтому лучше не рисковать с невыполнением навязанных им(и) законов.
Но одно дело — понять это умом, а совсем другое — воплотить в жизнь, отказавшись от привычного и вполне комфортного образа жизни. Каких только отговорок я не придумывал, чтобы оправдать своё поведение в течение целых 23 лет!
Справедливости ради следует отметить, что в конце 90-х стали появляться критики-специалисты, подвергавшие сомнению, что методика экспериментов Вицтума — Рипса полностью исключает возможность произвольного, пусть и незлонамеренного, манипулирования исходными данными. Но у меня к тому времени были и другие веские доказательства экстра-террестериального (чтобы не сказать — Б-жественного) происхождения Торы.
Между религиозными сионистами и ультра-ортодоксами
В 1982 году я принял участие в трёхдневном семинаре для заинтересовавшихся традицией нерелигиозных евреев, проводимым организацией «Арахим» («Ценности»), также (как и Рипс и Бен) принадлежащей к «литовскому» направлению ультра-ортодоксального иудаизма. Программа семинара и её воплощение в жизнь представляли из себя шедевр дидактики. Блестящие лекторы с бульдожьей хваткой выстраивали стопроцентно рациональное и непробиваемое доказательство существования Б-га, истинности Торы и необходимости её строгого соблюдения. Никакой мистики. Из лекторов я запомнил особенно выдающихся — это были доктор-химик Шалом Сребренник, физик из Хайфского Техниона Цви Инбаль (бывший киббуцник и военный лётчик, ещё недавно возглавлявший «Организацию по борьбе с религиозным засильем» при Технионе), и, конечно, руководитель семинара рав Авраhам Равиц (впоследствии депутат Кнессета от партии «Дегель hа-Тора»).
Для человека с моим складом ума просто не было никакого выхода, кроме как признать правоту организаторов семинара и сделать соответствующие практические выводы. Однако на заключительной лекции рав Равиц озвучил истинную цель семинара: не только «объяснить нерелигиозным израильтянам основы еврейской веры», «приобщить евреев к вечным ценностям нашего народа», «приблизить евреев к Торе», но в первую очередь привлечь слушателей именно к своему направлению ультра-ортодоксального иудаизма. «Вы, светские, гораздо лучше религиозных сионистов», — сказал рав Равиц. «Вы заблуждаетесь по неведенью. Они — опасные еретики, настоящие преступники».
Я был взбешён. Мои друзья и соратники, а к тому времени и товарищи по движению «Тхия», к которому я присоединился — воплощающие в моих глазах всё самое лучшее, светлое и благородное, что есть в иудаизме, чья самоотверженность и безмерная преданность как национальным, так и религиозным идеалам не подлежит сомнению — опасные еретики и преступники?!?
Так ультра-ортодоксы понимают заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя» и правило «Все евреи — товарищи друг другу»?
Нет, с такими мне не по пути. Ни тогда, ни до сих пор!
Впоследствии у меня появилась возможность сравнить подход «Арахим» с подходом тоже ультра-ортодоксального движения ХАБАД. После переезда в 1991 году в посёлок Маккабим (сейчас это район города Модиин), я подружился с посланником ХАБАДа в Маккабим-Реут равом Меиром Марком, а потом и со сменившим его равом Йосэфом Ицхаком Нойманом. Во время многочисленных заграничных командировок, особенно по мере моего продвижения к религиозному образу жизни, я общался с посланниками ХАБАДа в разных городах и странах. Могу засвидетельствовать: они действительно в первую очередь заботятся объяснить нерелигиозным израильтянам основы еврейской веры, приобщить евреев к вечным ценностям нашего народа, приблизить евреев к Торе — а уж потом, если получится — и совершенно не обязательно — сделать их ХАБАДниками.
Есть ещё масса различий между «литовским» направлением ультра-ортодоксального иудаизма — и хасидизмом вообще, а ХАБАДом в частности и в особенности. На бихевиористическом (поведенческом) уровне ХАБАДники — истинные патриоты Израиля, в большинстве своём служат в армии, работают. Но на идеологическом уровне различия между ультра-ортодоксами в главном (для меня) вопросе — отношение к Государству Израиля — маргинальны.
Я ходил на еженедельные уроки в Маккабим, которые проводил иерусалимский рав-ХАБАДник Йехезкель Софер (это было уже после того, как я сделал решающий шаг — см. ниже). На уроке по недельной главе Торы «Мас’эй» он прокомментировал текст
«если же вы не прогоните от себя жителей земли, то оставшиеся из них будут тернами для глаз ваших и иглами для боков ваших и будут теснить вас на земле, в которой вы будете жить, и тогда, что Я вознамерился сделать им, сделаю вам»
в свете актуальных событий. После урока я спросил у него, чем отличается его трактовка от позиции рава Меира Каhане по этому вопросу.
-
Ничем не отличается, — ответил рав Софер. — ХАБАД полностью согласен со всеми религиозными посылками рава Каhане и их политическими выводами. Почему же ХАБАД никогда не поддерживал его на выборах? Во-первых, Любавический Ребе не разрешал поддерживать никакую конкретную партию, чтобы не терять влияния на политическую и общественную жизнь Израиля, хоть и не скрывал своих откровенных симпатий к правому и религиозному лагерю. Во-вторых, — и это главное — рав Каhане был сионистом. Он утверждал, что Государство Израиля — начало нашего избавления. А это, с точки зрения Ребе — смертный грех.
Решающий шаг
Итак, семинар «Арахим» не изменил моего образа жизни. Но я использовал любую возможность, чтобы уменьшить своё невежество в области иудаизма. Медленно-медленно, шаг за шагом, в течение 23 лет я обогащал свои знания в этой области, продираясь через тернии скептицизма и вечной занятости, и преодолевая препятствия недостаточной подготовленности. Так, я до сих пор чувствую себя чужим на уроках Талмуда. Другое дело — уроки по недельной главе Торы, по книге Йеhуды hа-Леви «Кузари», по книге первого Любавического Ребе (основателя движения ХАБАД) «Тания». И разнообразные лекции. И просто общение с интересными и знающими религиозными людьми.
И с приходом понимания терминов и понятий, которые я до тех пор трактовал с позиций самоуверенного невежды, я болезненно расставался с отговорками, придуманными для оправдания привычного и комфортного образа жизни.
Фазовый переход, на сей раз второго рода, произошёл в сентябре 2005 года. Предшествовали тому следующие события.
В Маккабим не было синагоги. От слова «совсем». Я, будучи ещё совершенно светским человеком, никак не мог с этим примириться. Ладно, не было синагоги в Киеве, с 300-тысячным еврейским населением. Так то ж антисемитский Советский Союз. Но чтобы здесь, в Эрец Исраэль, был еврейский населённый пункт без синагоги? Я подключился к борьбе за синагогу. Единственный нерелигиозный в команде (что усиливало нашу позицию — мол, это не просто секториальная склока), я подписывал петиции, участвовал в демонстрациях, встречался с мэром (к тому времени Маккабим уже стала частью города Модиин). И — о, чудо! — мы победили. Синагогу, хоть и неказистую и скромную, на окраине посёлка, но всё же построили. Я был горд этим достижением, хоть и не намеревался воспользоваться его плодами (кроме ежегодного посещения синагоги в Йом Киппур). Но тут как раз стало приближаться 13-летие моего сына Авиоза. Поскольку мне самому сделали и Бар Мицву, как я уже описывал выше, и Брит Мила (в 24-летнем возрасте), и учитывая мою общую религиозную направленность, хоть к тому времени ещё не реализованную, не могла возникнуть даже мысль о том, чтобы лишить Авиоза этих церемоний. А церемония Бар Мицва сопряжена с посещением синагоги. И за 2-3 месяца до праздничного дня я стал ходить по субботам в синагогу — на разведку, на утреннею («шахарит») и на вечернюю («аравит», в пятницу вечером) молитвы.
И мне понравилось, несмотря на сокращение числа дней, когда я могу выспаться утром, с двух (пятница и суббота) до одного (только пятница). Так понравилось, что я продолжил и после Бар Мицвы.
Вообще то мне всегда нравилось ходить в синагогу. Начиная с той памятной встречи субботы в Мевассерет Цион. И во время суббот с семьями моих товарищей — религиозных сионистов, в поселениях Иудеи и Самарии. Особенно запомнилось посещение синагоги в Пещере Праотцов («Меарат hаМахпела») в Хевроне в июле 2001 года. Меня вызвали к Торе! Габай синагоги, милейший человек и замечательный художник Шмуэль Мушник, подошёл ко мне и произнёс с вопросительной интонацией, на иврите: «Ури бен …?»
Бен на иврите — это сын. Но такая конструкция обычно предполагает вопрос о возрасте. И я, ничтоже сумняшеся, ответил «Арбаим ва’шева» (47).
Шмуэль недовольно поморщился: «Как зовут отца?»
И после моего ответа вызвал: «Ури бен Йона».
(Впоследствии я узнал, что идентичный конфуз произошёл в своё время с Ицхаком Рабином.)
Но одно дело — спорадические походы в синагогу по субботам раз в несколько месяцев, и совсем другое — взятое на себя перманентное обязательство.
Через несколько месяцев после Бар Мицвы Авиоза меня осенило: все эти отговорки, отмазки, поблажки самому себе — просто проявление слабохарактерности. Ведь я чётко знаю, как мне следует себя вести. Но неохота. А сколько раз в жизни я проявлял характер и силу воли, действовал «через нехочу» — и добивался поставленных целей, порой казавшихся недостижимыми! Так что, в самом главном я продолжу нежиться и лгать себе?
Тем более, что значительная часть пути уже пройдена. Осталась самая малость: соблюдать субботу (и праздники) и кашрут по всем правилам (в самой умеренной и «облегчённой», но всё-таки ортодоксальной версии).
Я уже к тому времени, в добавок к прекращению в субботу любой деятельности, связанной с работой, не писал и не прикасался к деньгам в субботу. И, вдобавок к отказу от свинины, соблюдал разделение между мясной и молочной пищей.
И уже налагал тфилин.
Потребность в этом я ощущал давно, но, во-первых, у меня не было тфилин, а во-вторых, у меня по утрам не было свободной секунды.
Поэтому потребность свою я удовлетворял только во время посещений Стены Плача и в аэропорту Бен Гурион у стойки ХАБАДников.
Один из них, на редкость симпатичный пожилой русскоязычный ХАБАДник, идентифицировав во мне постоянного клиента, стал уговаривать меня налагать тфилин ежедневно. Я объяснил ему, почему это мне так тяжело. Он предложил начать с одного раза в неделю. Я спросил: «Можно в субботу?»
Он добродушно ухмыльнулся: «Тфилин в субботу не налагают».
— А в пятницу?
— Можно.
Я купил тфилин и стал налагать их в пятницу. А вскоре — каждый день. А поскольку в то же время я произносил, как положено, «Шма, Исраэль!», где идёт речь и о «цицит», я, во избежание когнитивного диссонанса, присоединил к действу и талит.
Так что фазовый переход действительно был очень плавным и постепенным.
Однажды после субботней вечерней молитвы (т.е. в пятницу вечером) рав Марк сказал мне: «Ури, ты не можешь себе представить, какое удовольствие ты доставляешь Всевышнему, когда ходишь в бассейн в субботу». (Мы встречались каждую субботу, когда я шёл — а раньше ехал — примерно 2 километра из Маккабим в бассейн в Реут, а он шёл из своего дома в Реут в синагогу в Маккабим на молитву «минха».)
Я был уверен, что это такой изощрённый вид сарказма, и стал оправдываться — мол, плаванье необходимо мне для поддержания здоровья. Но рав Марк заверил меня, что он совершенно серьёзен: хорошо, что я хожу, а не езжу, как раньше, в субботу. Вскоре я нашёл способ не пропускать и «минху» в субботу без ущерба для своего здоровья.
Я продолжаю учиться и пополнять свои знания. Соответственно, время от времени я беру на себя новые обязательства. Когда мне пришлось говорить Кадиш по папе, а потом по маме, я это делал без скидок, ежедневно, в синагоге, 3 раза в день, в течение 11 месяцев. И, конечно, в годовщину смерти («йорцайт»). После первых 11-и месяцев я продолжил (и до сих пор продолжаю) молиться «минху» в синагоге (по будням «шахарит» и «аравит» я молюсь дома, но по субботам и праздникам все молитвы — в синагоге, уже 16 лет).
Я признаю, что выбор самой умеренной и «облегчённой» версии религиозного образа жизни продиктован не только и не столько идеологическими соображениями, но представляет из себя компромисс между «правильным» (по моему разумению) уровнем соблюдения заповедей и моими реальными сегодняшними возможностями, учитывая груз прошлого.
Но в настоящий момент я нахожусь в состоянии душевного равновесия между своим мировоззрением и образом жизни.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer11_12/jdegen/
