Аннотация
Новая книга Юрия Окунева показывает, какой страшной всемирной катастрофой оказался советский коммунизм и правление одного человека — Иосифа Сталина. Никакой оппозиции Сталину не было, ни справа, ни слева, по крайней мере, с 1929 года. Не существовал троцкизм. Не было врагов народа. До войны с Германией не было внешней угрозы. Расстрел более половины делегатов т.н. «Съезда победителей», массовый террор с расстрелом более тысячи человек в день, одновременно с принятием Конституции, не имели никакой другой причины, кроме личного садизма Сталина. Вся экономическая, политическая, культурная, национальная, религиозная, военная, семейная жизнь огромного государства и стран, оказавшихся от него в зависимости, была поставлена на службу этому садизму, замешанному на глубокой некомпетентности. Гибель огромного числа гражданского населения во время войны имела те же причины.
…в том чёрном круге ада, где только зло и ненависть имели право быть…»
Юрий Окунев, «Кенотаф», стр.236.
«Может быть, через сто лет, если хотя бы часть нашего народа выживет»…
Там же, стр.117.
«Характерная особенность нашей революции состоит в том,
что она дала народу не только свободу, но и материальные блага,
но и возможность зажиточной и культурной жизни».
И.В. Сталин. Цитируется по «Книге о вкусной и здоровой пище», 1952
“После их [Таганцев, Гумилев, еще 101 человек] безвременной гибели
эта трагедия осуществилась в полной мере. Цена ее — разоренная дотла страна,
обнищавший до голодной смерти и углов в коммуналках и бараках, народ,
десятки миллионов насильственно лишенных жизни и десятки миллионов
неродившихся из-за гибели или разлуки потенциальных родителей.
Общее число людских потерь приближается к 100 миллионам”.
Профессор Андрей Зубов, запись 27 августа 2021 в Facebook
Держава, обессиленная в пытках,
Ещё не знала о потерях сущих,
Не знала, что КОЛИЧЕСТВО убитых
Откликнется ей КАЧЕСТВОМ живущих.
Игорь Кохановский, Закон диалектики, 1989
Я держу в руках книгу «Кенотаф» Юрия Окунева, и как ни много мне случилось знать о сталинских репрессиях, не могу не прийти в ужас от того, на что способен ОДИН человек, если ему случится приобрести бесконтрольную власть.
Редкое слово «кенотаф» — могильный памятник без могил (ы) — мне было знакомо: я впервые услышал его девять лет назад в Претории, одной из столиц Южно-Африканской Республики, когда мы посетили стоящий на холме монумент бурскому национализму — кенотаф в память более чем пятисот буров, предательски зарезанных зулусами в 1837 году.
В первой половине двадцатого века произошла невиданная массовая резня населения Земного шара руками людей, утверждавших, что они исповедуют марксистско-коммунистическую идеологию. Из «Черной книги коммунизма», составленной и изданной на Западе в 1997 году, можно узнать о приблизительном числе жертв коммунистических режимов в разных странах мира:
-
Советский Союз— 20 миллионов жизней
Китай— 65 миллионов
Вьетнам— 1 миллион
Корея— 2 миллиона
Камбоджа— 2 миллиона
Восточная Европа— 1 миллион
Латинская Америка— 150 тысяч
Африка— 1 миллион 700 тысяч
Афганистан— 1 миллион 500 тысяч
Общее число убитых, согласно приведённым в книге данным, приближается к отметке в сто миллионов.
Удивительной особенностью такого строя является то, что страной руководит ОДИН человек, которому нет дела до идеологии, но который доводит до совершенства искусство завоевания и удержания власти, и у него нет других мотивов, кроме этого. Он опирается и на армию, и на полицию, но ещё больше — на такой аппарат лжи, которого раньше не знала никакая религия и культура.
Это очень старый спор: что важнее в истории — национальный характер или отдельные лидеры; герои, которых эта нация производит. Спор не имеет решения потому, что оба фактора важны, и в разные периоды тот или иной фактор выходит на первое место. В истории еще чаще, чем в термодинамике, случаются флуктуации, т.е. отклонения от равновесия, без которых невозможны многие процессы. В отношении Германии современный американский писатель Джонатан Литтелл в романе «Благоволительницы» дал такое решение проблемы по отношению к Гитлеру и Холокосту: «Фюрер никогда не делал заявлений от своего имени, его личностные особенности значили немного: он скорее играл роль линзы, улавливал и концентрировал волю народа, чтобы затем фокусировать ее в нужной точке». Полагаю, что это высказывание применимо к любому политику, оставившему сколько-нибудь заметный след в истории». Остроумно, но неверно. Именно ординарный политик действует как такая линза, но не лидер, который рывком продвигает нацию вперёд или отбрасывает её резко назад, оставляя «заметный след в истории». Не Наполеон, не Бисмарк. И не Гитлер. Это нелепо предположить, что уничтожение еврейского народа было невысказанным желанием немецкой нации.
Евреи живут вместе с немцами не менее 1700 лет, и в 321 году римский император Константин I издал декрет, согласно которому им даётся право быть избранными в городской совет Кёльна. Отношения никогда не были безоблачными, особенно в позднее время Мартина Лютера, но сказать, что вся почти двухтысячелетняя жизнь Германии и немецкая культура сфокусировалась, как линза, на 12 годах правления Гитлера, несправедливо. Можем ли мы забыть, что евреи выбрали немецкий язык в качестве основы для светской части своей жизни, а сейчас идиш остаётся разговорным языком для современных ультра-ортодоксов, которых многие из нас считают главной опорой вечности еврейства. В XVIII-м веке евреи активно включились в то, что немцы называли словом «Bildung” — немецкая форма движения Просвещения, а на иврите словом «хаскала». Важнейшей фигурой еврейского участия был философ Мозес Мендельсон, который надеялся, что сумеет совместить европейские ценности с иудаизмом без ассимиляции. Эта надежда, в общем, провалилась, его сын крестился, а знаменитый внук-композитор Феликс Мендельсон уже родился христианином. В отношении же Гитлера Милтон Гиммельфарб в марте 1984 года опубликовал статью в консервативном еврейском журнале “Commentary” под названием «Не было бы Гитлера, не было бы Холокоста», и я полностью согласен. «То, что значение одного человека может быть так велико, — пишет автор, — нам труднее принять эмоционально, чем интеллектуально. Эта диспропорциональность нас пугает».
Так. Но немцы раскаялись. Целую декаду после эмиграции я не верил и в Германию ехать не хотел. Но в 1983 году поехал на научные конференции и увидел совершенно нормальную страну, без антисемитизма у основной массы граждан. Мы стали ездить, посетили значительную часть страны, а закончил я профессиональную карьеру, проведя три месяца в качестве профессора-гостя в университете Саарбрюккена по приглашению немецких коллег, и всё это без каких-либо неприятных ощущений. Я думаю, что эмигранты-евреи, выбравшие Германию для проживания, имеют подобный же опыт.
Со Сталинским Советским Союзом — огромная разница. Правда, Сергей Довлатов сделал замечание, близкое к точке зрения Джонатана Литтелла:
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой? Ничего подобного. Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские — нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента».
Да. Нация отозвалась на зов лидера, а не наоборот. Но Сталин был у власти 26 лет (1926-1953), а не 12, террор прекратился в результате смерти диктатора, а не военного поражения, сталинизм не был совершенно чужд предыдущей русской истории, а, главное, не было раскаяния и, суда над сталинизмом, Россия в значительной степени продолжает жить в сталинской эпохе.
Мне казалось, что мне уже трудно узнать что-нибудь новое об эпохе, но, читая книгу Юрия Окунева, я вдруг увидел, насколько произвольны были репрессии и как они совсем не совпадали ни с каким событием, которым можно было их хоть косвенно объяснить. XVII съезд партии (январь-февраль 1934 г.), названный Сталиным «Съездом победителей», впоследствии получил прозвание «Съезда расстрелянных» — из 1956 делегатов 1108 были расстреляны; около 40% членов ЦК были расстреляны всего за 8 дней. Почему?
Потому что через 10 месяцев, 1 декабря 1934 года, в Ленинграде убит глава Ленинградского обкома партии Сергей Киров? Ничуть. Сколько бы потом ни пытались связать это убийство c репрессиями — никакого влияния в течение более чем двух лет не было.
Оппозиция правлению Сталина? Ничуть. Она потерпела полное поражение к концу 1926 года. А уж после изгнания Троцкого в 1929 году, ТРОЦКИЗМА ПОПРОСТУ НЕ БЫЛО. У Сталина не было оппозиции, прежние оппозиционеры сидели тише воды, ниже травы, и я не думаю, что хотя бы один человек, включая и высших лидеров, а уж тем более профессор, был уличён в оппозиции по поручению Троцкого. (За границей Троцкий продолжал заниматься политикой, и он организовал 4-й Интернационал, но влияния у него не было.)
Не было опасности внешней интервенции, режим был, в основном, принят обществом, и ВРАГОВ НАРОДА не было.
5 декабря 1936 года была принята т.н. Сталинская Конституция, обещавшая народу все свободы Западного мира. А за два месяца до того Сталин посадил на мост наркома внутренних дел Николая Ежова, перед которым была поставлена цель подготовить насмешку над этой конституцией — т.н. 1937-й год, ставший символом всего самого жестокого, что было во время сталинского правления. ЧЕМУ НЕ БЫЛО НИ МАЛЕЙШЕЙ ПРИЧИНЫ.
«Судьи независимы и подчиняются только закону», — гласила Статья 112. Но кто сказал, что нельзя назначить внесудебный орган, такой как «тройки»? «Большой террор» (разг. «Ежо́вщина») начался с выпуском Ежовым в июле 1937 года совершенно неконституционного Приказа НКВД СССР № 00447. Во вступительной части приказа Ежов отметил, что все, кто считался врагом советской власти, непременно должны быть наказаны.
«Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства».
Какую банду? За этот период по «политическим» (ниже кавычки станут хорошо понятны), по данным Земскова, мотивам было арестовано 1 372 382 человека, из них расстреляно 681 692 человека, более тысячи человек в день, и это 85% от числа всех — весь условный «сталинский период» (c 1921 года по 1 февраля 1954 год) — всего 3 777 380 человек.
Большой террор закончился примерно через 480 дней в сентябре-ноябре 1938 года с широкомасштабными арестами в НКВД, милиции ставленников Н. И. Ежова и заменой его самого на посту главы НКВД Л. П. Берикй, и с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 17 ноября 1938 года с запретом органам НКВД и прокуратуры производства каких-либо массовых операций по арестам и выселению, с ликвидацией судебных «троек», созданных в порядке особых приказов НКВД СССР, и т. д. И начало, и конец — всё по приказу и под полным контролем Сталина. Когда в 1947 году мама рассказала о том, как отец стал жертвой «Ежо́вщины», мне и в голову не пришёл естественный вопрос: «Мама, но если Ежова разоблачили и расстреляли уже ВОСЕМЬ лет назад, то почему не вернули назад осуждённых им и отца?» На самом деле Берия таки освободил около двухсот тысяч человек, дела которых «тройки» ещё не успели рассмотреть, но очень мало из тех, кто были уже осуждены и отправлены в лагеря.
А до этого периода: это Голодомор на Украине — оценка в 7 миллионов жертв. После этого, во время войны: осада Ленинграда, т.н. «блокада», которая тоже была искусственно устроена Сталиным — от голода погибло не менее 800 тысяч человек, и это больше мирных жителей, чем в аду Гамбурга, Дрездена, Токио, Хиросимы и Нагасаки, вместе взятых! То, что это преступление ОДНОГО человека определяется хотя бы тем, что террор прекратился почти НАЗАВТРА после его похорон. Читаем у Роя Медведева:
«На заседание Президиума ЦК КПСС 10 марта 1953 года… Маленков отметил: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности»».
Еще, прежде чем 3 апреля было прекращено «Дело врачей», в тот же день 10 марта произошёл и другой, немного «курьёзный», случай (если тут могло быть что-нибудь курьёзное), свидетельствующий о конце террора. Сталина хоронили 9 марта, и этот день случился быть днем рождения Молотова. Когда вожди сходили с трибуны, остальные поздравили коллегу и спросили, какой бы подарок он хотел получить. Коротко и холодно: «Верните жену» — Полину Жемчужину, сосланную Сталиным в Сибирь.
И НАЗАВТРА, 10 марта, Берия лично доставил Молотову жену. «НАЗАВТРА?» Откуда же она взялась так быстро, если была в Сибири? Нет, вечно интригующий Сталин уже раньше вернул её в Москву, готовя новый процесс над ней и, наверно, Молотовым. Любопытно, посмел ли бы Молотов попросить такой подарок от тогдашнего вождя — Сталина, если бы день рождения случился на пару недель раньше? Ну, новый автомобиль, ну, новую дачу в Крыму, но не жену же! На это наглости у него не хватило бы! [Этому невозможно поверить, что оба супруга остались верными сталинистами до конца их дней.]
Всё-таки слово «назавтра» — это аберрация моей памяти через 70 лет. Ничего в смысле немедленной свободы не было тогда и в помине, и это лучше показано в моей статье «1953-й». Мы были в центре событий и преступлений такого масштаба, у нас не было опыта смены правительства, да еще после такой диктатуры, не было опыта улучшения жизни при советской власти, что никакого предсказания лучшего будущего в эти мартовские дни сделать было нельзя. День 5 марта стал у меня праздником на всю жизнь, но только начиная с 1954 г., когда стало ясно, что жизнь улучшается.
Однако через три недели произошло такое отступление власти, какое нам и в голову не могло прийти: — вместо публичного повешения врачей в главных городах, как, по слухам, собирался сделать Сталин, их освобождение и признание, что никакого дела и никакого преступления не было совершено лучшими врачами государства.
Вторым глобальным отступлением был роспуск ГУЛАГа и то, как это было сделано Хрущёвым. Мы не можем не признать, что это могло быть сделано в куда меньшем масштабе. Можно было без шума, более постепенно, освободить политические лагеря, тихо разрешить репрессированным вернуться к семьям, а не давать им пенсии и квартиры. «Хватит с нас возни с этими реабилитированными!» — заявила писательница Вера Панова в 1959 году, через три года после первого доклада Хрущева на ХХ съезде партии. Тем не менее, несмотря на это неполное признание обществом, на XXII съезде (октябрь 1961 года) Хрущёв довёл отказ от сталинизма до максимума: он рассказал о «чудовищных преступлениях», об арестах, пытках и убийствах, происходивших при Сталине по всей стране. Меньше можно было сделать, но вряд ли можно было сделать больше. Сейчас я думаю, что моё поколение и окружение оказались недостаточно щедрыми в признании такого подвига совершенно необразованного человека. Он окончил два-три класса церковно-приходской школы. Может быть, оттуда в его натуре навсегда остались Десять заповедей?
И по сравнению с этим насколько мелки упреки в непонимании им искусства, а главное, того, что не дело правительства в него вмешиваться! А потом он сам захотел, чтобы Эрнст Неизвестный, который решился на первую открытую конфронтацию с ним, сделал ему надгробный памятник.
Жена Молотова было не единственной жертвой — Сталин любил так «позабавляться» с чужими жёнами: жену верного секретаря Поскребышева расстреляли, жена номинального президента страны Михаила Калинина всю войну провела в лагере. Не потому, как говорят некоторые, что Сталин хотел обеспечить верность их мужей, им и в голову не пришло бы её нарушить, а потому, что он был садист и МОГ СЕБЕ ЭТО ПОЗВОЛИТЬ. Ещё было, что во время встречи одного Нового годы поджигал спички, вставив их в ногти Поскребышева, сажал и расстреливал родственников и друзей. Почему? ПОТОМУ, ЧТО МОГ! — ЕМУ ЭТО ПОЗВОЛЯЛИ. Говорят, что Ворошилов защитил жену от ареста, встав с оружием у двери.
Итак, у сталинского террора, большого или малого, ни в какой период истории не было ни малейшей причины, кроме его личной жестокости и садизма, и вся экономическая, национальная, политическая, культурная, религиозная, военная, семейная жизнь огромного государства была поставлена на службу этому садизму. И предельной некомпетентности. Над страной не нависала никакая опасность, а если и нависала, то Сталин делал всё для того, чтобы её усилить.
Но, Б-же мой, до чего западная интеллигенция вставала перед Сталиным на задние лапки! В книге Окунева есть глава про Леона Фейхтвангера, обласканного Сталиным и написавшего позорную апологетичную книгу «Москва — 1937» в разгар года, ставшего символом самой большой жестокости в истории человечества. Так если он настолько ничего не понял из того, что происходило перед его глазами, как можно доверять ему, когда он пишет об истории далёкого прошлого?
И «плата» Сталина хорошим отношением и гонорарами за изданные в СССР книги была очень врéменной. В 1948 году Фейхтвангер был запрещён как сионист. Весенний семестр был последним для моей сестры, заканчивавшей германское отделение филологического факультета МГУ. Этот семестр был посвящен написанию и публичной защите дипломной работы. Фаня писала об Анне Зегерс, а его подруга Мира — о Фейхтвангере. Оба писателя казались вполне безопасными, когда девушки получили темы и начали работать. И вдруг — бах — Фейхтвангер запрещён! Факультет дал Мире лишний семестр для написания другой работы.
И еще был Джордж Бернард Шоу, изволивший пошутить в ответ на вопрос аудитории, верны ли слухи о голоде в советской глубинке. Шоу ответил:
«Помилуйте. Когда я приехал в Советский Союз, я съел самый сытный обед в моей жизни». А люди в Украине занимались людоедством. Гарет Джонс комментировал так в письме редактору в 1933 году: «Я могу добавить, что после Сталина, Бернард Шоу наиболее ненавистен тем, кто может читать газеты».
Я все ещё не могу понять, почему сталинизм стал возможен. Каменев однажды сказал кому-то из коллег: «Если вы возражаете Сталину, и он начинает думать, не ожидайте, что он готовит вам обоснованный ответ. Его единственная мысль — как вас уничтожить». Так почему же Каменев так легко полез под сталинскую пулю? Кстати, это высказывание Каменева выдаёт ещё одну сталинскую черту: некомпетентность. Мог ли Сталин принять несогласное с ним мнение профессионала? Мог, но какой ценой? Симон Монтефиоре в книге «Сталин. Двор красного царя» описывает один такой случай, впоследствии в художественной форме повторенный Василием Аксеновым в «Московской саге». В мае 1944 года Сталин собрал совещание, чтобы обсудить последний удар по освобождению советской территории от немцев. Командовать должен был генерал армии Константин Рокоссовский, ногти которого еще не отросли после пыток в тюрьме. Сталин предлагает провести операцию ОДНИМ ударом по направлению к Бобруйску, а Рокоссовский настаивает на том, что в случае ДВУХ ударов людские потери будут меньше. Сталин дважды выгоняет генерала в коридор, чтобы он подумал, к нему выходят Маленков и Молотов, чтобы объяснить, что это сумасшествие возражать Сталину — генерал стоит на своём. «Что ж, может и вправду два удара будут лучше», — соглашается Сталин после третьего возвращения командующего. После успешной операции Рокоссовский стал Маршалом Советского Союза, получил звезду Героя, и Сталин стал обращаться к нему по имени и отчеству. Такой ценой, и только во время войны, Сталину можно было возражать…
Юрий Окунев скрупулёзно описывает эту страшную эпоху. Читать её трудно, особенно если ты в теме. А в теме ты, если родился там же, тогда же и пережил похожую историю семьи. Автор — мастер, и книга, написанная как бы о двух семьях, на самом деле — обо всей эпохе. Многое — как бы о моей семье.
Главными героями книги являются две смешанных русско-еврейских ленинградских пары близких друзей со времени гражданской войны: профессор — директор Института гигиены Семен Борисович Шерлинг и его русская жена Ольга, учительница русского языка и литературы, и первый секретарь райкома партии Иван Игнатьевич Прокопьев с его еврейской женой, врачом Соней.
Новый 1937 год наши герои встречают вместе в квартире Семена и Ольги. В эту ночь новый Нарком внутренних дел Ежов начинает 4-й месяц на своей новой должности. Две пары — очень близкие друзья по самым строгим критериям, важнейшим из которых по специфическим условиям того времени было политическое доверие. Обе пары, несомненно, отвечают этим критериям,
НО:
Ольга и Семен отказали родственникам, которые хотели встретить праздник с ними, поскольку в гости попросился секретарь райкома — ему отказать неудобно;
НО:
Семён выставляет «Советское шампанское» — первый разлив нового завода, построенного по приказу Сталина для лучших работников страны, а Иван отмахивается: он принёс подлинное французское шампанское. Откуда взялось? — не объяснено, но очевидно, что у секретаря райкома есть доступ к закрытым распределителям, недоступным его партийному геноссе, хотя и учёному с мировым именем.
Первый тост, конечно, за товарища Сталина. Иван отводит Семена в сторону и поражает его секретом, которого даже жена ещё не знает: он намерен бросить высокую партийную должность в ведущем городе страны и возглавить цех на каком-нибудь машиностроительном заводе в Сибири.
«Почему?» — поражается Семен.
«Боюсь, хочу быть незаметнее. Я обсудил с Серго, и он одобрил». Серго Орджоникидзе, кого оба хорошо знают с гражданской войны, — нарком тяжелой промышленности. Брат Семена Захар — один из ближайших советников наркома.
«Ты знаешь, что сказал Серго? Там тебя никто не будет искать».
Через полтора месяца, 17 февраля, Серго пускает себе пулю в лоб. Официальная версия — острый сердечный приступ. Уже через пару месяцев Прокопьевы оказываются в Красноярске, и единственным средством общения между друзьями оказывается переписка.
Сразу оговорка: переписка — это художественный приём, дающий автору возможность отказаться от длинных авторских вставок. Ибо не могло быть откровенной переписки в век повальной перлюстрации.
У Семена как нового директора института — обширные планы, и он просит наркома здравоохранения Григория Наумовича Каминского принять его в Москве. Нарком соглашается, но из-за пленума ЦК партии не может это сделать ранее 26 июня 1937 года (все даты — подлинные). Семен приезжает на пару дней раньше, потому что хочет посетить брата Захара, живущего в т.н. «Доме на набережной», который мы все знали как «Дом правительства». Жена Семена Вера — на последних месяцах беременности. Одна за другой квартиры в Доме правительства освобождается. Квартира под жильём Захара ещё не занята, после того, как её освободила семья расстрелянного Маршала Тухачевского.
25-го июня Семен звонит секретарше наркома, которая подтверждает встречу на следующий день, но просит еще раз позвонить. А назавтра, 26 июня, сообщает, что нарком занят, принять Семена не сможет и вообще о встрече надо договариваться заново.
Взгляд на страницу Каминского в Википедии всё объясняет. 25 июня Каминский сказал Сталину, в присутствии Берии и Ежова, что скоро у нас никого не останется, потому что НКВД всех перестреляет. «Они — враги народа, и вы того же поля ягода», — реагировал Сталин. Каминский был тут же арестован, и только на следующий день формально исключен из партии и ЦК. После жутких пыток (прожигали спину паяльной лампой) он был расстрелян.
Семен пока что возвращается в Ленинград. Август они с Ольгой обычно проводят в санатории в Кисловодске, и 1937-й — не исключение. Там они смотрят кинофильм «Цирк», вышедший на экраны более года назад. Оба в восторге, хотя сцена, где младенца передают из рук в руки, напевая ему колыбельную на разных языках (Соломон Михоэлс — на идиш), Ольге показалась чересчур прямолинейной. Им импонирует и новая песня, которая описывает тот мир, органической частью которого, они, продолжая обманывать себя, всё еще чувствуют:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я думаю, что за всю историю человечества не были сочинены более страшные по лжи, лицемерию и силе геббельсовского воздействия слова. Лет десять назад я придумал киносценарий короткого фильма, идущего под звуки этой песни, которая тогда чуть не стала советским гимном.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов,
Лесоповал в тайге…
полей
Брошенные поля во время Голодомора…
и рек.
Беломоро-Балтийская стройка.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Избиение во время следствия
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Сводная карта лагерей системы ГУЛАГа, существовавших с 1923 по 1967 год, на основании данных правозащитного общества «Мемориал»
Человек проходит, как хозяин
Необъятной Родины своей.
Угледобыча. Колымское золото.
Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов,
Наше слово «ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК»
Нам страшнее всех кошмарных снов.
Кончается же повторением основного куплета, возможно, дважды, и демонстрацией самых лучших видов, какие только есть в стране.
Примерно в то же время в другой стране другой русско-еврейский автор, Ирвинг Берлин, сочинил похожую песню. Она тоже стала как бы вторым гимном страны, и в ней не было ни слова лжи. 11 ноября 1938 года, в день 20-летия со дня окончания Первой мировой войны, американцы услышали по радио мощный голос Кейт Смит, который остался и для нас в более поздней телевизионной записи: God Bless America Sung by Kate Smith — This is the Army 1943 HD — YouTube
G-d, Bless America — Б-г, благослови Америку
Пока грозовые тучи собираются далеко за морем,
Дай нам поклясться в верности той стране, что свободна.
Дай нам всем быть благодарными такой прекрасной земле,
Возвышая наш голос в торжественной молитве:
Боже, благослови Америку,
Страну, которую я люблю,
Стой с ней рядом и направляй её
Сквозь ночь светом сверху.
От гор и до прерий,
От океанов, скрытых белой пеной,
Боже, благослови Америку,
Мой дом, мой любимый дом.
Боже, благослови Америку,
Мой дом, мой любимый дом.
Вернемся к нашим героям и их 1937-38 годам.
Семен звонит в Москву (сентябрь 1937?) и договаривается о встрече с новым наркомом здравоохранения Михаилом Фёдоровичем Болдыревым. Звонит брату — дома телефон не отвечает, а на работе грубо отвечают, что такой здесь больше не работает. Нарком принимает Семена, одобряет его планы по научному развитию, но и этот нарком снят с должности меньше чем через год и через полгода расстрелян.
Семен не сразу находит адрес родителей Веры, жены Захара, на окраине Москвы в коммунальной квартире. Вера с младенцем-девочкой на руках от радости бросается к Семену, рассказывает, как арестовали Захара, а ей приказали освободить квартиру назавтра, хотя она была беременна и родила через 6 дней, так что она быстро перебралась к родителям. Семен оставляет Вере все деньги, которые были с собой, и возвращается в Ленинград.
Отказывается принять увольнение Зои, дочери осужденного профессора Панина.
Семёну звонит новый секретарь райкома и просит назавтра приехать и рассказать и ему о тех планах, о которых он рассказывал в Москве наркому. Семен так польщен, что секретарь позвонил ЛИЧНО, а не через секретаря, что даже не думает о подвохе. Б-же, ну как на нас влияли такие слова, как «ЛИЧНО, САМ!» — Ведь Семен — всемирно известный ученый! Семён сидит в приемной, из кабинета секретаря выходят два человека, подходят к профессору с ордером на его арест.
Муж пропал, и Ольга не знает, что делать и к кому идти. [14 февраля 1949 года пропал мой отец, до того проведший 8 лет на Колыме. Три дня его искали по больницам и моргам. Сосед, который был понятЫм при аресте, знал, но боялся сказать. 17-го февраля, около 7 вечера, пришли с ордером на обыск. Обыск длился часов до четырёх ночи.]
Автор описывает такой же многочасовой обыск в квартире Шерлингов в 1937 году, хотя он сам не мог видеть обыск в этом году, так что и его опыт был получен, скорее всего, в конце сороковых. Правда, Ольге не пришлось искать мужа несколько дней: около полуночи того же дня позвонили в дверь, вошла группа во главе со старшим лейтенантом НКВД и предъявила ордер. Начался обыск.
И тут происходит странная (казалось бы) вещь. Старший лейтенант пишет Ольге записку: «У Вашего мужа нет шансов. Его обвиняют в КРТД. Скорее всего, вышлют и Вас. Устройте сына друзьям или родственникам, чтобы он не попал в нашу систему домов для детей врагов народа». То есть и в этой садистской среде иногда неожиданно мелькал кто-то со следами человечности. Так и в нашу семью явился офицер НКВД, который в 1938 году, когда «тройка» осудила папу на 8 лет, пришел к маме просить для него теплую одежду и сказал: «Я его сейчас увижу. Чтобы вы хотели передать о семье, детях?»
КРТД – часть известной 58-й статьи – «Контрреволюционная Троцкистская деятельность». Совершенно опьяненный ненавистью, Сталин в отношении его куда более способного врага, всё мог «простить» дать вам «какие-то» 10-20 лет, но если было решено вставить букву «Т», вы теряли любые шансы.
Семёна приводят к следователю. «Ба, да это Коля!» — его шофер, которого он сам и рекомендовал в НКВД. «Теперь всё будет хорошо». Ну, конечно!
Начинаются неописуемые зверства, избиения либо до, либо после допросов. Выбит глаз и все зубы. Седого 38-летнего «старика», наконец, приводят на «суд» тройки.
Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила:
Шерлига Семёна Борисовича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего принадлежащего ему имущества.
Приговор на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. подлежит немедленному исполнению.
Я обманываю читателя: нет такого текста в книге Юрия Окунева. Я взял его из приговора моему деду, подставив только другое имя. Я это сделал, чтобы усилить у читателя ужас от безумства этой массовки и взаимозаменяемости.
«Вы тов. Сталин, являетесь творцом великой конституции, носящей Ваше славное имя,.. – пишет в отчаянии моя бабушка… — Так разве… можно…?»
Можно. Им можно всё. Безумца ведут вниз в расстрельный зал. Не доводят. Дело в том, что он начинает петь – не забудьте, что зубов у него нет:
Шивока ствана моя водная,
Много в ней лесов полей и век.
Я двугой такой штваны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От Мошквы до шамых до окваин,
Ш южных гов до шевевных мовей,
Шеловек пвоходит как хошаин
Hеобъятной водины швоей.
Этого и палачи не выдерживают и где-то на полдороге прекращают «концерт» пулей в голову.
Ольгу на декаду отправляют в АЛЖИР – не ожидайте от меня урока в географии, не там совсем. Это «Акмолинский лагерь жён изменников родины». Сына Лёвочку она оставляет в Ленинграде с дальней родственницей Клавдией. Оба гибнут от бомбежки.
Ивана Игнатьевича арестовывают в середине 1938 года. Его поручают совсем молодому следователю, и Иван тут же признаёт всю вину и выражает готовность сотрудничать, особенно когда увидел, что страшной буквы «Т» нет в обвинении. Следователь в таком восторге, что даже соглашается на совершенно необычное действо: передать письмо жене Соне при условии, что он его прочитает и отредактирует.
Этот фокус совсем не обязательно должен был закончиться «благополучно»: герой повести Георгия Демидова «Фоне квас», попытавший аналогичный трюк, прожил следствие небитым, но всё равно довёл себя до расстрельного приговора. Но у Ивана он получается — его не бьют и приговаривают к 11 годам заключения на золотоносных приисках северной Сибири.
Тут поразительное «везение»: увидев, что Иван немолод и грамотен, начальство решает сделать его заместителем главного бухгалтера. Он приходит в бухгалтерию, чтобы доложиться новому начальству, — главбух поднимает глаза, и это брат Семёна Захар! Понятно, что никакой другой задачи, кроме заботы друг о друге, у этих двух людей теперь быть не могло.
Жена Захара умерла в Москве, так что у родственников оставалась дочь Любочка. Иван не выдержал севера и умер от воспаления лёгких. Мы не упомянули сына Сони и Ивана по имени Вилен. Война, плен, украинская девушка помогает ему бежать из плена, и вот Соня узнаёт, что пропавший без вести Вилен оставил ей внука, уже названного в честь отца Ванечка. Его мать умирает при родах, украинская бабушка отдает Ванечку Соне в Ленинград. Такая необычная история, но аналог ей случился и в нашей семье. Много общего.
Дело врачей. Соню увольняют, она умирает от инфаркта за несколько дней до смерти Сталина. 16-летней Любочке разрешают поехать на север и познакомится с отцом – они друг друга никогда не видели. Она привозит в Москву заявление отца о пересмотре дела.
Книга начинается и кончается тем, как Ольга у кенотафа Семену рассказывает ему всю жизнь. Хотя и тут ей приходится мириться с ложью: директор кладбища сказал, что дата смерти «1937» слишком одиозна, и Ольга должна поставить «1946», как ей сообщили в официальной справке о смерти якобы приговоренного к «10 годам без права переписки» мужа. Мой дед с таким же приговором «умер», как маме сообщили в 1942-м. Впрочем, когда Ольга устанавливала кенотаф, она и не могла ещё знать правду.
Дальнейшая после-сталинская история семьи не описана. Я спекулирую, что в семье, скорее всего, выжили четверо: Ольга, Захар, Люба и Иван. Сталин так позаботился о снижении интеллектуального и духовного потенциала всей нации на века, уничтожая её слой за слоем, что ей уже вряд ли выправиться. Страшный итог, описанный Игорем Кохановским, взят мной в качестве одного из эпиграфов. Так что я позволю себе предположить, что все четверо, дожив до середины 70-х, когда Ольге и Семену еще не было восьмидесяти, ту страну покинули. Люба и Иван, поженившись, увезли стариков, успели показать им мир, средиземноморье, сводили в оперу, дали понянчить внуков и, наконец, мирно закрыли им глаза.
Повесть Юрия Окунева «Кенотаф» — очень серьёзное добавление к литературе самого несчастного времени народов бывшего Советского Союза, да и всей Восточной Европы. Я с уверенностью рекомендую книгу.
Автор благодарит Виктора Мишкевича за активное предварительное обсуждение.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer11_12/erabinovich/
