Однажды в Бостоне, выступая на литературной встрече с читателями, я мельком упомянул, что в годы кишиневского житья-бытья среди тех, с кем там связывала меня тесная дружба, был еврейский писатель Ихил Шрайбман, известный прозаик, признанный мастер и стилист языка идиш. Я даже написал об этом талантливом человеке небольшую повесть. Аудитория живо отреагировала на мое сообщение многочисленными вопросами. Главным образом, о современном уровне еврейской литературы, а еще больше — об идише: жив ли этот язык или угасает? И вообще — язык это или всего-навсего диалект? Некий жаргон?
Когда вопросы схлынули и вечер подошел к концу, ко мне приблизилась низкорослая худенькая девчушка, почти подросток, пожелавшая рассказать что-то, что, может быть, заинтересует меня. Поведала, что у нее есть знакомый молодой человек, чей дедушка, ветеран войны, которого давно нет в живых, в прошлом педагог в еврейской школе, много лет работал над переводом на идиш комедии Грибоедова «Горе от ума», которой восхищался всю жизнь. Рукопись перевода сохранилась в семье, у бабушки ее знакомого. Если мне интересно ознакомиться с этим текстом на идише, она может привести ко мне приятеля с рукописью.
Естественно, я заинтересовался. Как можно было не проявить любопытства к переводу на родной еврейский язык произведения, над которым человек трудился годами — еще до войны, и после разгрома гитлеризма? Судьба безвестного дедушки, которому не посчастливилось дожить до того дня, когда его многолетний, заветный труд выйдет из печати, стала для меня неотделимой от судьбы великого произведения русской литературы, которое тоже долгие годы было запрещено к публикации, передавалось только из рук в руки, оставаясь Самиздатом, употребляя сегодняшний термин. Мы встретились с Димой Смелянским, внуком переводчика шедевра Грибоедова, и от него я получил первые сведения о неутомимом и безвестном, одаренном труженике на ниве русско-еврейской словесности.
Нисон Левин (1906–1983), покойный дед Димы, родился в семье меламеда, учителя в еврейской школе — хедере, в белорусском местечке Метча. Когда малышу исполнилось четыре года, отец, верный традиции, закутал его в талес и отнес в хедер, на свое место работы. Так произошло приобщение мальчика к постижению иврита и Священного Писания. Несколько лет спустя старшая сестра, Хана, учившаяся в гимназии, стала учить братца русскому языку и грамматической премудрости. В девять лет Нисон уже владел четырьмя языками — идиш, иврит, русский, белорусский.
Отец рано умер, оставив сиротами Нисона с сестрой и двумя младшими братишками. Нисон был вынужден оставить школу и впрячься в работу. К продолжению учебы дорога ему была закрыта из-за не пролетарского происхождения. На подготовительные курсы в институты-университеты принимали только отпрысков рабочих и крестьян. Обогащать свои знания в дальнейшем ему пришлось самостоятельно, в чем он совсем неплохо преуспел. Любовь к книге, к чтению стала его пожизненной страстью.
Став взрослым человеком, Нисон достиг такого культурного уровня, проявил такие способности, что смог занять должность консультанта на киностудии Беларусьфильм, в редакции научно-популярных и документальных лент. В те годы он увлекся переводами с идиша на русский (и обратно), переводил не только прозу, но и поэзию, причем одобренную авторами.
А поскольку чтение мудрой литературы настраивает мыслящего человека на творческий лад, ему пришло в голову продолжить занятие художественным переводом. Страстно захотелось. Почему бы нет? Вот он взял басню Крылова и начал воссоздавать ее на идише. Подыскивал подходящие слова, эквиваленты идиом, крылатых выражений. И радовался богатству родного идиша, который так щедро предлагает на выбор золотые россыпи слов, способных достойно передать красоту и остроумие оригинала.
По заказу Белорусского еврейского театра БелГОСЕТ с Нисоном еще задолго до начала войны приступили к переговорам о переводе на идиш комедии Грибоедова «Горе от ума». Театралов увлекала мысль поставить эту классическую вещь на еврейской сцене.
До Второй мировой войны, как рассказал Дима, его дед жил с семьей в Минске. После того как советская власть наглухо захлопнула двери еврейских школ, деду пришлось расстаться с преподавательской работой и перейти к скромной профессии бухгалтера. Она как бы ничем особенным не выделяла его среди других сотрудников советского учреждения. Днем он щелкал костяшками счетов, делал расчеты, регистрировал дебит и кредит. А дома, после рабочего дня и ужина, обычно находил удовольствие в чтении книг. Особенно поэзии. Он обожал русскую классику. Особую привязанность, — родственную, — испытывал к еврейской литературе. К языку идиш.
В первые дни нашествия нацистов Нисон Левин был мобилизован и отправлен на фронт. Во время бомбежки Минска изрядная часть уже выполненного перевода великой комедии сгорела. В 1943 году вернувшись с войны инвалидом, отыскал в эвакуации семью, увидел обгорелые остатки сделанной части перевода и стал по памяти восстанавливать свой погибший текст. И снова углубился в переводческое творчество.
Много лет, практически всю свою взрослую жизнь, работал над этим переводом. Труд его так и остался лежать в никем не прочитанной рукописи. Ее тем более не рассматривали компетентные люди в литературных или издательских инстанциях. От Нисона Левина рукопись перекочевала к его дочери Галине (матери Димы), а потом и к нему самому. Внук, к сожалению, языка идиш не знает. Но словом и делом он воздает дедушке дань памяти и уважения. Делал копии листов, которые дед исписал четким каллиграфическим почерком, переплетал, искал тех, кто мог бы содействовать достойной оценке труда его деда.
Осуществление перевода подобно своеобразному решению сложного уравнения. Когда переводишь, ты как бы берешь в долг. Сколько взял — столько и отдай. Можно другими купюрами, но сумма должна строго соответствовать той, что взята тобой взаймы. В идеале перевод должен ни в чем не уступать оригиналу.
Перевод подобен чуду: мысль сбрасывает с себя одеяние одного языка и надевает облачение другой речи. Поиски точного соответствия стимулируют ум, дают волю воображению. И несомненно способствуют развитию языка, «на который». Разве Самуил (Шмуэл) Галкин не сделал вклад в обогащение родного языка своим переводом шекспировского «Короля Лира» на идиш?
Больше всего одушевляла Левина не мысль о возможной удаче, а сам труд — ювелирная шлифовка строки и слова, поиск адекватной выразительности, энергии. Его жена Геся Моисеевна (бабушка Димы) с большим уважением относилась к переводческой работе мужа, поддерживала ее, как могла, свято верила в ее нужность. Когда началась война и Нисона Левина забрали на фронт, она бережно собрала уцелевшие рукописи (обгорелый еврейский вариант «Горя от ума», басен Крылова) и увезла с собой в эвакуацию в глубину России.
Он воевал в окопах, был ранен, контужен, лежал в госпиталях. Выжил. Отыскал семью, вернулся к ней в глубину России. И был счастлив, что бумаги его не полностью сгорели в огне большой войны. Был безмерно рад, что жена сохранила, насколько это было возможно, его заветный труд — перевод «Горя от ума». Возвращаясь после окончания войны из эвакуации домой, в Минск, они по дороге остановились в Москве. Тогда еще действовал Госет, славно трудился Михоэлс. Левин решил показать свой еще не законченный перевод комедии Грибоедова великому режиссеру, актеру, а заодно — земляку из Белоруссии.
Соломон Михоэлс приветливо принял еврейского переводчика, недавнего фронтовика. Причем не один, а вместе с соратниками, писателями. Они внимательно вникли в текст, похвалили сочный, выразительный язык еврейского варианта комедии, попутно дали кое-какие советы по окончательной отделке. В целом работа им очень понравилась. Михоэлс выразил надежду, что со временем, если никакие внезапные напасти не помешают, она сможет увидеть огни рампы. И, возможно, будет издана отдельной книжкой.
Об этой памятной встрече Геся Моисеевна рассказала в своем письме в американскую русскоязычную газету «Форвертс» в ноябре 2001 года: «В 1946 году, возвращаясь из эвакуации, мы с мужем имели счастливую возможность встретиться в Москве с Соломоном Михоэлсом и группой еврейских поэтов и прозаиков (Перец Маркиш, Шмуэл Галкин, Давид Бергельсон). Они очень хорошо отозвались о переводе. Михоэлс особенно был восхищен переводом названия пьесы — «Цар фун сэйхл», ему также понравился монолог Чацкого, однако великий режиссер выразил сожаление, что в театре нет молодого актера на эту роль. Мой муж был счастлив — его перевод одобрили такие авторитеты! Увы, издать перевод не удалось, типография в Минске, где работа могла бы быть напечатана на идише, была разгромлена. Всю свою жизнь Левин продолжал совершенствовать перевод, невзирая на отсутствие перспектив на его издание, а еврейских драматических театров в стране уже не было».
Дома от мрачных новостей о гонениях на еврейскую культуру, об арестах евреев дед стал еще молчаливей, чем был до войны, а потом после контузии и ранений, стал еще более углубленным в себя.
Для еврейской культуры, языка идиш наступили худые времена. Был убит Михоэлс, закрыли издательство «Дер эмес», Госет, все еврейские газеты. Советская пресса всей своей централизованной мощью обрушилась на «безродных космополитов». А Нисон Левин продолжал неустанно шлифовать свой вариант жемчужины русской драматургии. Изо дня в день, из года в год. Ни с кем не делился творческими усилиями, никому не читал вслух. Никому не давал на прочтение свои рукописи.
Дима в детстве знал: надо хранить секрет о том, что дедушка что-то пишет по-еврейски. Об этом нельзя никому рассказывать, словно дедушка занимается чем-то «не кошерным», запретным, вредным и опасным для страны. Домашние знали: нельзя выносить сор из избы.
Дома Нисон Левин общался с женой на идише. Но даже свою дочь Галю (мать Димы) родители опасались учить родному языку, чтобы, чего доброго, у нее не появился еврейский акцент, когда она говорит по-русски. Дима тем более не знает мамэ-лошн.
Так дед и завершил свою жизнь в Минске, до последнего шлифуя, вылизывая каждую строчку перевода, но так и не решившись найти кого-то, кому можно довериться и показать текст на гонимом идише.
После смерти мужа бабушка Димы, Геся Моисеевна, стала говорить, что нужно поскорей уехать из Советского Союза. Это важно для нас самих и, будем надеяться, не даст пропасть в безвестности рукописи покойного мужа. Может быть, пристроить ее, отдать в надежные руки — в этом она видела свой долг. Геся Моисеевна любила родные места, белорусские местечки, Минск, но забота о творческом наследии мужа, о деле всей его жизни тоже торопила отъезд. Они покинули Белоруссию, эмигрировали в США. И уже здесь, в Бостоне, бабушка умерла, оставив завет и напоследок поручив и дочери, и внуку заботу о рукописи, которую она всю жизнь берегла, как самое дорогое, что есть у нее в жизни.
Получив от Димы бережно сделанную копию работы его деда и ознакомившись с нею, — не скрою, — я испытал искреннее волнение. Какой гигантский и бескорыстный труд. Какое глубокое знание родного языка необходимо, чтобы передать по-еврейски Грибоедовские строки, ставшие пословицами, поговорками. Из «Горя от ума» вылетела целая стая крылатых выражений, обогативших русскую речь.
Счастливые часов не наблюдают… Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь… Чтобы иметь детей, кому ума не доставало?.. Чины людьми даются, а люди могут обмануться… Подписано, так с плеч долой… И дым Отечества нам сладок и приятен… Блажен, кто верует, тепло ему на свете… Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом… Дома новы, а предрассудки стары… Ах, злые языки страшнее пистолета… Все врут календари… Служить бы рад, прислуживаться тошно… Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца… К военным людям так и льнут, а потому, что патриотки… Шел в комнату, попал в другую… Ученье — вот чума, ученость — вот причина… Да хоть кого смутят вопросы быстрые и любопытный взгляд…
Мы не раз слышали в разговорах и сами повторяли выразительные обороты: “А судьи кто?”, “Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног”, “Ужасный век!”, “Друг, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок”, — подчас не задумываясь, что это фразы из гениальной комедии “Горе от ума”. В переводе Нисона Левина эти языковые сокровища засверкали в еврейской речи.
Конечно, было бы неоправданным преувеличением утверждать, что работа Левина совершенно безукоризненна и не нуждается в некоторой редактуре. Но и в таком виде она — подвиг жизни. Незаурядный подвиг любви к родному языку, к литературе. Он заслуживает того, чтобы о нем узнали люди.
Что касается меня, то я рассказал эту историю моему коллеге по еще кишиневской жизни, писателю Борису Сандлеру, много лет работавшему главным редактором еврейской газеты «Форвертс». Он отнесся к моему рассказу с должным вниманием и заинтересованностью. Обещал рассказать о сделанном талантливом переводе на страницах своего нового издания — интернет журнала «Yiddish Branzhe» («Еврейская братва» — в вольном переводе), ознакомить с работой Нисона Левина специалистов из Нью-Йоркского YIVO, Исследовательского института идиша.
В наши дни Борис Сандлер — известный еврейский прозаик и поэт, живущий в Нью-Йорке, автор многих популярных книг. Свой путь в еврейскую литературу он начал в молодости, в Кишиневе, где мэтром, наставником его на этой стезе был тот жe Ихил Шрайбман, с которым мы дружили. Как бы из рук этого маэстро к Борису Сандлеру перешла эстафетная палочка любви к литературе на идише.
Теперь сам Борис Сандлер — признанный эрудит родной словесности, передающий магическую эстафету более молодым поколениям. Кстати сказать, один из признанных учеников Бориса Сандлера на почве идиша, близких его литературных друзей — пианист Евгений Кисин, успешно совмещающий глобальные гастроли как выдающийся пианист с публикацией на идише своих замечательны стихов, путевых очерков, рассказов.
После того, как Борис Сандлер расстался с газетой и целиком посвятил себя творческому труду, он стал издавать в интернете сетевой литературный журнал на идише, а также отдельными книгами — тщательно подобранные рукописи. В 2021 году, наконец, отдельной, бережно подготовленной книгой вышла в свет на идише в издательстве «Yiddish Branzhe» работа Нисона Левина. Книга снабжена краткими, но емкими вступительными статьями на идише, русском и английском языках, а также комментариями, выразительными иллюстрациями.
Появление комедии «Горе от ума», подлинной сокровищницы перлов русской речи, в переводе, думается, убедительно свидетельствует о подлинной жизнеспособности и могуществе выразительных возможностей идиша, нашего «мамэ-лошн».
Стихотворением о родном языке, которое я посвятил Ихилу Шрайбману, признанному знатоку и патриоту идиша, хотел бы закончить эти заметки.
И д и ш
у
«Тише и д и ш, дальше будешь», —
С горечью сказал шутник.
Что же делать, если идиш
Наш с тобой родной язык?
Ты на нем писал рассказы,
Музе ревностно служил,
Шлифовал слова и фразы,
Ты на нем дышал и жил.
Твой язык, твой символ веры,
Лютый клял легионер,
Но сменил легионера
Парт-гебе-фунционер.
Ты же, сердце нараспашку, —
(Будь, что будет. Я — еврей.)
Рисовал родной Вад-Рашков,
Выходцев из лагерей.
Ты без ретуши, без фальши
Память тысяч тех воспел,
Кто в Транснистрии, кто дальше
Встретил горький свой удел.
Тех, кто был убит злодейски,
Похоронен без могил,
Кто «аф идиш», по-еврейски
Перед смертью говорил.
И когда опасной тучей
Налетал наветов шквал,
Не искал ты речи лучшей,
Свой язык не отвергал.
Потому что «мамэ-лошн»
В радость нам, назло врагам, —
Идиш, тот заветный лучик,
Что сквозь годы светит нам.
Чтоб не корчиться от боли,
Унижений и обид,
Он, как Гершл Острополер,
Балагурит и острит.
Мудростью богат и смехом…
Шуток, хохмочек — поток…
Как любил Шолом-Алейхем
Наш народный говорок.
В «мамэ-лошн» — соль и перец,
Драгоценный слиток наш.
Как его любили Перец,
Мойхер-Сфорим, Шолом Аш.
Битый, все же не убитый,
Сохраняя смак и лад,
Идиш жив не позабытый,
До поры зарытый клад.
«Тише и д и ш, дальше будешь»?
Нет, по-своему велик
И могуч, и неподсуден
Наш с тобой родной язык.
Рукопись, пролежавшая под спудом десятки лет, выпущена в свет книжкой, которая сейчас находится в пути к будущим читателям, зрителям. Хочется новорожденной книге пожелать доброго пути и выразить признательность всем, кто помог вывести ее в люди.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer11_12/hazin/
