Досужие рассказы Сатаны0

Вместо предисловия

Настоящие рассказы записаны со слов Сатаны. Сразу следует оговориться: подлинное имя Сатаны — Сатан. Под этим именем он фигурирует в книгах-первоисточниках, так он сам называет себя, и в дальнейшем мы будем величать его так же.

Возможно, не все знают, что Сатан — это ангел, причем ангел высокого ранга в иерархии Небесного воинства. Комментаторы Священного Писания изобразили Сатана в неприглядном свете, как злого антипода доброму Богу. Такое представление с веками превратилось в головах людей в стойкое предубеждение. Сам Сатан глубоко огорчен этим фактом и выражает робкую надежду, что его рассказы уничтожат несправедливую предвзятость.

Сатан настаивает на том, что инакомыслие вовсе не является грехом и верно служит делу прогресса во всех без исключения сферах.

Повествование ведется от первого лица, то есть от лица Сатана. На Небесах двенадцатикрылый ангел Сатан считается главным экспертом по земным делам, ибо по долгу службы ему часто приходится спускаться к людям.

Беспристрастный читатель несомненно обратит внимание на лучшие качества Сатана — скромность, благонамеренность, волю к справедливости, самокритичность. Рассказанные Сатаном правдивые истории расширят читательский кругозор, возбудят фантазию, укрепят в вере, нацелят на четкое разграничение добра и зла.

Это краткое вводное слово написал Дан Берг по поручению Сатана, автора рассказов.

Счастливый конец

 1

Непростая, однако, история приключилась в городе. Хорошо еще, что один из героев сей правдивой повести, томясь отчаянной безысходностью, обратился ко мне за помощью. Вот как было дело.

На нарядной улице, предназначенной для горожан солидных и состоятельных, где ежегодно в один из весенних дней посланец общины мел тротуар и даже мостовую, убирая с глаз почтенных обитателей трупы окоченевших в зимние холода кошек и птиц, где располагалась центральная синагога с примыкающим к ней домом учения, проживала в добротном бревенчатом доме некая молодая семья.

Глава дома Давид и супруга его Михаль облагодетельствованы были тремя малышами погодками. Давид слыл примерным семьянином, а Михаль ничуть не уступала мужу своим благонравием. Детишки, всегда образцово ухоженные, сытые, чисто одетые, с сухими носами, крутились во дворе и в играх познавали окружающий мир.

Давид не имел иного занятия, кроме постижения Торы. Поутру он отправлялся в синагогу и в дом учения и денно и нощно всматривался в мелкие буковки Священных книг, умом и сердцем впитывая вселенскую мудрость. Впрочем, иногда он отлучался по каким-то неизвестным делам. Михаль управляла хозяйством, приходящей служанкой и малолетками. Она взяла на себя каторжный труд отвечать на детские вопросы, а на ночь учила малышей простым молитвам и рассказывала им сказки.

Безбедная жизнь супругов зиждилась на щедротах отца Михаль, преуспевающего купца. А то как бы иначе мог позволить себе молодой глава семейства сидеть над книгами, не имея ни ремесла в руках, ни капитала торгового? Давид происходил из дома бедного, и потому его родитель настаивал, чтобы сын с младых ногтей прикипел к Торе, ибо слава знатока Священных книг есть верный путь к обеспеченной жизни под крылом богатого тестя. К счастью, отрок отличался усердием и преуспевал в учении.

Давид не был прекраснодушным идеалистом, он с готовностью внял мудрости отца, а женившись на Михаль, охотно принимал помощь ее родителя, как по праву положенное ему воздаяние, ибо войдя в богатую, но полуграмотную купеческую семью, он доставил ей почет и признание в мире знатоков Торы. Ему нравилась жить в достатке, но беспокоила нетвердость положения. Нужен был собственный золотой родник, а таковой не бьет из скалы учения.

Раз-другой мне доносили помощники, что видели Давида в компании недостойных личностей, и якобы он шептался с людьми этими о чем-то, и лица у всех были заговорщические, словно задумали темное дельце. Но я противник превентивных шагов. Ничего худого Давид пока не совершил. Пусть сперва проштрафится, тогда и придет время суда!

Люди болтают, дескать, Сатан потворствует греху, а потом, злорадствуя, празднует расправу. Ложь! Я не подстрекаю, но и рук не связываю. Чтоб человеку выбирать, Бог дал ему разум и свободу. Прекрасный дар, и пусть каждый пользуется им по свойству нутра своего. Я решил ждать, не поступит ли какая знаменательная весть — тогда и действовать.

 2

Теперь пришло время рассказать о предыстории женитьбы наших героев. Давид — особа рационального склада, и романтические фантазии никогда не тревожили знатока Писания и сребролюбца. У Михаль же душа иного строя. В девичестве сердце ее полнилось тайной любовью к Ётаму, молодому парню, круглому сироте, бойкому умом и смышленному в делах практических.

Не до учения было Ётаму, да и не его это стезя, зато он преуспевал на торговой службе в большой одежной лавке. Ни один гость не уходил с пустыми руками, ибо отменный приказчик очаровывал покупательниц обаятельным обращением, а убедительностью речей убеждал покупателей. Разумный хозяин заведения ценил своего наймита и не скупился на жалование.

Тонкая душа Ётама откликнулась на зов сердца Михаль, и он полюбил девицу. Ах, если бы он мог жениться на ней! Случайно встречаясь, они выразительно поглядывали друг на друга, робко улыбались, а раз даже обменялись записками. Но дальше надушенных листочков бумаги дело не пошло. Не любовь, но родительская воля приказывает девичьему сердцу.

Михаль вышла замуж, а Ётам оставался холостяком, храня верность первому чувству. Она по-прежнему любила его, но что могла поделать благонравная мужняя жена? Совсем немного. Исправно, каждую пятницу она вместе с выводком заходила в одежную лавку и покупала деткам то платье, то костюмчик, то туфельки. Соседки дивились, как часто Михаль обновляет гардероб своих чад, но, подумать только, ни о чем не догадывались!

Часто видя малышей, Ётам полюбил их, словно своих. Подолгу, не торопясь примерял на них обновки, подавал дельные советы мамаше, сам подправлял, укорачивал, удлинял, переставлял пуговицы. Этот час пятничным утром целую неделю полнил сладостью и тоской два болящих сердца.

Михаль всё тосковала, всё думала. Вот ведь Ётам любит ее, а Давид холоден. Чужой дядька привечает деток, а родной отец едва ли помнит как зовут крошек. Бедной женщине поневоле рисовались разного рода спасительные повороты судьбы, и нечестивые мечты посещали добропорядочную Михаль. Мне же, Сатану, не пристало мешать полету фантазии любящего сердца. Мечта — одна из ипостасей свободы, а свободу я ставлю выше благочестия. Тем более, что оно лицемерно по природе своей.

 3

Честный Ётам желал обладать Михаль, но не делал возлюбленной недостойных предложений. Не с кем ему было посоветоваться — кругом святоши да ханжи! Вот он и обратился за помощью ко мне. Я выслушал бедолагу, для виду рассердился и даже отчитал. Он сказал, что я — последняя его надежда. Дескать, Сатан изобретет малое зло ради победы большого добра. Я великодушно прощаю людям застарелые предубеждения против меня. Разумеется, Сатан худого не сделает, ибо только средствами добра он творит добро.

Видя расстроенное лицо просителя, я смягчился и пообещал помочь. Доверие смертного польстило мне, и я рьяно взялся за исполнение просьбы. Я налег на рычаг малой пользы, и взмыла вверх польза большая и осчастливила всех вовлеченных в историю.

Для начала я принялся следить за Давидом. Даже самая прочная семья не прочнее карточного домика. Выяснить больше того, что доносили помощники, мне не удалось. Однако просьба Ётама и была той самой знаменательной вестью, которой я ждал. Значит, пришло время действовать. Вечная цель моя — осчастливливать смертных, и душою я устремлен к ней.

Жители пригородной деревни страдали от волков. Ночные разбойники забирались в хлев то к одному, то к другому домохозяину и загрызали ягнят, а то и взрослых овец. Я распорядился выкопать волчьи ямы на подходе к селу. Звери проваливались, с хищниками подобающе расправлялись, и выходил крестьянам двойной шкурный интерес — из волчьих шкур шились тулупы, а из овечьих — папахи.

Давид ходил на свидания со своими дружками той же дорогой, что волки тянулись к овцам. Не встречался человек со зверем, ибо первый шел ясным днем, а второй крался темной ночью. Но волчья яма и при солнечном свете неприметна. Свалился в нее парень и свернул себе шею.

Мужики обнаружили бедолагу и доставили домой почти бездыханного. Плачет жена, перепуганы детки. А лекарь скрестил руки на груди и возвел очи горе. Недолго мучился несчастный, разум его помутился, и дух тихо покинул тело.

Минул год. Приказчик одежной лавки женился на вдове с тремя ребятишками. У этой истории великолепный конец, ибо Михаль и Ётам вступили на путь блаженства, а малые детки по неразумию своему утраты не осознали, зато обрели ласкового отчима.

Кто-то вознегодует, мол, что хорошего произошло? Умер знаток Торы, да еще в расцвете лет! А я возражу, потому как Давид вытянул самый счастливый билет! Как говорится, худшей собаке достается лучшая кость. Ибо он вовремя расстался с жизнью, не успев совершить неискупимого греха. Поэтому он сохранил за собою право на достойное место в ином мире, и смерти прекраснее этой и желать нельзя.

Как-то пришел ко мне Ётам и спросил, нет ли какой связи меж его давней просьбой о помощи и волчьими ямами, которые я велел вырыть. Я потрепал простака по плечу. “Добрые дела цепляются друг за друга, как звенья цепи, — ответил я, — совершишь одно — а другое уж на подходе. Помог я мужикам в беде и тем самым вас троих — тебя, Михаль и Давида осчастливил. Понимаешь?”

Наследие Сатана

Вновь обращаю внимание моих благодарных читателей на тот факт, что я, Сатан, почти равен Богу. Это напоминание важно в контексте настоящего рассказа. Господь сотворил меня, бессмертного небожителя, как вечного носителя альтернативы Его собственным воззрениям. В этом поступке Всевышнего я усматриваю Божественную мудрость Творца, сознающего абсолютную необходимость в оппоненте. Ибо если все время будешь говорить один — всегда будешь прав, но не нужна Ему такая правота.

Я не пассивный наблюдатель исторических перипетий и эпохальных катаклизмов, коими столь густо усеяны пути рабов Божьих. Я вмешиваюсь, встреваю, если угодно, я исполняю взятую на себя неблагодарную миссию добытчика зла из созданной Творцом и обогащаемой мною человечьей руды. Только мы с Господом Богом, да еще, пожалуй, несколько мудрецов сознают полезность моего подвижничества.

Я образцово скромен, но все же мне бы хотелось сознавать, что Бог ценит труды Сатана высоко, наравне со своими, тем самым подсказывая мудрецам важность благоприятной трактовки моих деяний и их прославления в книгах.

Однажды, огорченный вопиющей непризнанностью, я явился к Богу и без обиняков заявил, что двуногие творения на земле благодарят и восхваляют Его, и это, конечно, справедливо, но, к сожалению, моя доля влияния на смертных остается в тени. В вознесении одного прячется унижение другого. Разве обращаясь к Небесам, люди должны только рассыпаться в благодарностях, и нет у них иной причины напоминать о себе?

Хоть я и не назвал причину, но Бог понял мой намек. Казалось, Он был смущен. “Спускайся на землю, Сатан, — сказал Господь, — ходи без устали по тропам пространства и времени, высматривай, выслеживай искомое. Вернешься и доложишь Мне!”

Я призвал трех помощников, и мы сошли с Небес вниз. Нашли укромное место в пустыне среди холмов. Кругом ни души, справа чернеет вход в пещеру, слева приветливо журчит ручей, вдали виднеется лес, богатый дичью, ягодами, кореньями и прочими приношениями природы — короче, источниками пропитания. Я и мои друзья — ангелы, и на небесах мы не нуждаемся в регулярном подкреплении сил, но на земле необходимо принять человеческий облик, а людям потребна пища. Впрочем, наши желудки малы, гастрономические притязания скромны, и лесных даров нам хватит за глаза.

Мои товарищи сняли со своих спин крылья — у каждого по шесть. Я, как ангельское творение приближенное к Господу и почти равное Ему, оснащен двенадцатью крылами. Друзья помогли мне освободиться от атрибутов принадлежности к небесному воинству, и мы аккуратно сложили наши белоснежные органы летания в глубине пещеры, подальше от разрушительного действия солнечных лучей и дождевой воды.

Нескольких дней нам достало, чтобы освоиться на тверди земной. Затем, прихватив немного провизии, я отправился исполнять поручение Господа нашего, а в вернее всего, добывать справедливости ради признание моих собственных заслуг в глазах Его. Соратники остались на стоянке дожидаться моего возвращения. Я не взял с собою никого из троих, ибо их дух пока не достаточно высок для абсолютного проникновения в замыслы мои и Бога — им предстоит еще подняться на несколько ступеней. Пока же они обеспечат мой тыл — ведь любой каверзы можно ожидать от многогрешных людей.

Первыми на моем пути встретились израильтяне, вышедшие из плена египетского. Я увидел, как многие тысячи изнуренных долгой, тяжелой дорогой людей сидят у костров и поют славу Господу. Вчерашние рабы нынче счастливы обретенной свободой. Люди предпочли рабству волю, многие заплатили жизнью за трудный выбор. Небеса восторгаются жертвенной дерзостью народа, а тот воспевает их безраздельную подмогу.

Я стоял в стороне, наблюдал из-за камня, меня не замечали. Я вспоминал трусость некоторых беглецов, их малодушное желание вернуться с полпути обратно в сытое рабство. Разве забывается такое?

Тут до меня донеслись звуки отнюдь не похожие на гимн славословия. Я прислушался. В стороне сидели кружком несколько человек, возносили руки к небу, молились и плакали. Я подкрался поближе. Среди молящихся я увидел самого Моше, великого вождя племени иудейского. Он плакал горше всех, каялся, вымаливал у Бога прощение за недостойное маловерие не лучшей части своей паствы, он обещал вселить скорбь в сердце каждого израильтянина.

Взволнованный сделанным наблюдением, я продолжил свой путь. Вот предо мною открылся простор отвоеванного израильтянами у язычников Ханаана. После победного сражения оставшиеся в живых солдаты громкими криками превозносили своего полководца Йошуа бин Нуна. Хоть и смертельно устали воины, но нашли в себе силы и запели славу Господу, дарителю земли. Окончили дифирамб и повалились наземь, сморенные тяжким военным трудом.

Из своего укрытия я разглядел, как самые сильные собрались у шатра Йошуа и вознесли молитву Богу, и плакали, и каялись. Я-то знаю, о чем горевали честные из доблестных. Низость корыстного Ахана, укравшего у Бога золото Йерихо, свербит благородные сердца лучших. Сурово пророчил Йошуа: вскорости весь Израиль слезами умоется, ибо преступление одного — общий грех всего народа.

Я подлинно радовался и уж подумал, что пора возвращаться на Небеса, однако, для верности решил сделать еще наблюдение. Я перешагнул через века, вступил в Ашкеназ и увидал непомерную радость на бритых лицах тамошних просвещенных иудеев. Напудренные парики, шитые серебром камзолы, белые чулки, башмаки с пряжками. Они были весьма довольны самими собой, и редко кто из них пел славу Господу. Я двинулся на восток, где славный город Божин украшает берег Днепра. И я услышал вселенский вопль — это хасиды горько оплакивали неразумие цивилизованных братьев своих.

О, как возрадовалось сердце мое этому плачу! Славно стало на душе — мне есть что донести Всевышнему, и я могу наконец-то покинуть разноликую землю, хуже которой только ад, и лишь рай — лучше ее.

Вот и верные соратники мои. Устали ждать. Истомился бедных ангелов дух в духоте и бездуховности пустыни. Мы помогли друг другу приладить крылья за спиной, набрали побольше воздуху в легкие, взялись за руки и взмыли высоко-высоко, подальше от нашей земли.

Сидя на облаке, я ожидал аудиенции у Всевышнего. Мне не терпелось донести Ему о своих наблюдениях, а Он, похоже, не торопился встречаться со мною. Должно быть, ассистенты, ангелы канцелярские, доложили хозяину о моей подозрительно радостной физиономии.

Допущенный к трону, я предметно доложил Господу о виденном и слышанном мною среди людей. “Не только восхваляют Тебя, великий Боже, — твердо произнес я, — но и плачут в раскаянии за содеянные грехи. И плач людской становится громче день ото дня. Ты знаешь об этом не хуже меня. И известно Тебе, кто увлекает грешников на светлый путь угрызений совести — это я, верный Твой Сатан! Но отчего замалчивается заслуга моя? Разве слезы раскаяния жиже слез радости?”

Господь Бог молчал, обдумывая ответ. “Сатан, слушай Меня, — изрек Он наконец, — выпрямим кривое, и восторжествует справедливость, ибо повинный вопль равноценен благодарственной радости. Я наставлю пророков Моих на земле, пусть возвысят глас свой, к покаянию зовущий. Сообразно с этим и слава твоя ярче воссияет. Установим впредь, что плач людской — почетное наследие Сатана, а выражение любви Небесам — благодать Божия!”

Вот как отвоевывалась заслуженная мною доля признания, а преуспел ли я, облагораживая свое реноме — это уж вам, читателям, судить.

Кое-что о воздаянии

 1

Нет, не всегда веселы хасиды города Божина. Есть причины для печали, и самая основательная из них — уход праведника из мира живых. Вот и сегодня местное иудейское племя — и хасиды и просвещенцы — все без разбору провожали в могилу благочестивого Ашера-водовоза.

Безвременно умер Ашер. Надорвался на тяжелой работе. Изо всех сил своих старался угодить людям. Бочки наполнялись свежей водой ежедневно в каждом доме. Рассеянным напоминал Ашер, мол, пора восстановить запас. Попить да поесть никто из виду не выпустит, зато руки омыть перед трапезой порой забывают, а потом выдумывают оправдание, дескать, воды не хватило.

Город души не чаял в своем водовозе. Не только за доблестный труд, но и за честность. Хоть и неимущим был Ашер, а гроша лишнего не брал. Недужным сам доставлял воду в дом, а с тех, кто бедней его, вообще не брал плату. Заповеди Божьи исполнял строго, без послаблений. А, главное, не кичился этим, и никто и никогда не слыхал от него нравоучительного слова. Может, поэтому и был он всеобщим любимцем?

Говорят, и в хорошем вине есть осадок. Это, Боже сохрани, не намек на винолюбие Ашера. Только бокал в субботу, да еще в праздники Пурим и Песах — вот и все, что позволял себе водовоз. Грубость профессии не подталкивала Ашера к хмельному зелью, но породила склонность к неделикатным выражениям.

Шершавый язык, да еще, пожалуй, нехватка терпения — вот и все прегрешения водовоза. Никто не сомневался, и сам Ашер твердо верил, что после смерти его ожидает рай. Именно так и случилось — умер Ашер и тотчас переселился в лучший мир.

 2

На Небесах существует определенный порядок, скорее ритуал, встречи вновь прибывающего праведника. Несомненно, что хорошо осведомленный Ашер по праву рассчитывал на приятности подобающего приема. К сожалению, случилась меж ангелами оплошка, и новичка заставили ждать. Не сразу проводили на экскурсию по достопримечательным местам рая, не показали обитель учения и пристанище отдыха, замешкались и не экипировали вовремя райским одеянием.

Я думаю, что слаба дисциплина в епархии старшего над раем ангела Михаэля. Мне, Сатану, огорчительно это, и я не злорадствую. Я знаю, Михаэль скажет, что причина задержки вовсе не в низком социальном статусе бывшего водовоза, и на Небесах не действуют земные сословные предрассудки, а критерием ценности личности служит праведность, но не кошелек. Случаются, добавит Михаэль, недоразумения, мол, ангелам свойственно ошибаться. Всё как на земле: большая машина бюрократии управляется маленькими людьми.

Я первым обнаружил Ашера. Меня насторожил необычный звук. Я прислушался. По разным делам мне приходилось спускаться на землю, и там я частенько слыхал подобное. Неужто в раю возможен плач? Беспрецедентно! Я стремглав полетел к порфировым воротам — входу в рай. И верно: под грушевым деревом одиноко сидел человек и всхлипывал. Это был Ашер. Я немедленно кликнул Михаэля. Тот примчался, и с ним сонм ангелов. Они слыхали то же, что и я, да разве этим чистоплюям, сроду не покидавшим своей блаженной обители, известен плач? Подумали, мол, шумит листвой небесный мир, шалун зефир струит эфир.

Ангелы Михаэля спешно принялись за дело. Один провел Ашера по просторам рая — вот сад, в центре его красуется дерево познания, а рядом цветет дерево жизни. Справа — то, а слева — сё. Ашер вполне оценил красоты своего нового места пребывания. Другое белокрылое создание сообщило новичку, что станет он учить Тору с равными ему по развитию праведниками в шатре достаточно близко расположенном к престолу Создателя. Затем Ашеру церемонно вручили головной убор и одеяние из шитой серебром ткани. Крепкий на земле, здесь на Небесах бывший водовоз почувствовал усталость. К ней примешалась не испарившаяся до конца досада, которая и подстрекнула Ашера к диспуту с ангелами.

Желая поддеть своих опекунов, Ашер заявил, что благочестие земного праведника куда как весомее святости небесного воинства. Это заявление задело за живое ангела Михаэля, и он недоуменно воззрился на Ашера. Сподвижники старшего над раем навострили уши, затрещали крыльями. Предчувствуя интересный спор, я тоже насторожился, приготовился поддержать здравые речи, если таковые прозвучат, а в противном случае отверзнуть собственные уста.

— Будь столь любезен, Ашер, приведи нам, ангелам небесным, основания своего самобытного мнения, — обратился Михаэль к праведнику.

— С радостью, — ответил Ашер, — пусть любой из твоих белокрылых подданных расскажет, как он попал на Небеса.

— Нас всех, воинство небесное, создал Господь, — сказал один из юных ангелов, — и тут навечно определено Им место нашей службы.

— Вот именно. То, чего на земле добиваются годами многотрудной праведности, вы получили даром. Познали вы тягость рабского труда в Египте? — спросил Ашер.

— Нет, не изведали этого… — промолвил другой ангел.

— Оно и понятно. Навязывали вам язычники своих ложных богов? Приходилось ли вам одолевать соблазн идолопоклонства? — вопрошал Ашер.

— Мы знаем только истинного Бога, и нет нам никакого дела до идолов — гордо произнес первый ангел.

— Честь вам и хвала. А кто из вас победил искушение обокрасть ближнего? — продолжил Ашер.

 — Все наши ценности — духовные, — ответил второй ангел, — нам нечего и не у кого красть!

— Вот именно, — горячо проговорил Ашер, — нет искушения, стало быть, и нет победы над ним! А почитаете ли вы отца с матерью?

— Какие еще отец с матерью? — захихикали ангелы, смущенные темой деторождения, — у нас нет родителей, мы — творение Господа!

— Знаю! Для вас ни дом ближнего вашего, ни поле его, ни раб его, ни жена его — ничто не приманка. Легко же вам живется! — закусив удила азартно выкрикнул Ашер.

— Ты слишком увлекся, Ашер, — сердито заметил Михаэль, — не забывай, праведность ангелов есть свойство их природы, и благочестие небесного воинства не меряется земною мерой!

 3

Сконфуженные резонными речами Ашера, ангелы с благодарностью посмотрели на поддержавшего их Михаэля. Тем временем новоприбывший почувствовал удовлетворение, сбив спесь с крылатых оппонентов. Тут я подумал, а не вмешаться ли и мне в разговор?

— Михаэль, — обратился я к властителю рая, — ты справедливо заметил, что праведность ангелов неотъемлема от их природы. В этом они усматривают корень превосходства над людьми. Не так ли?

— Пожалуй, — настороженно согласился Михаэль и бросил на меня опасливый взгляд.

— То же и на земле! — воскликнул я, — в глазах людей самые ценные достоинства — те, что даны правом рождения, ибо они присуще внутренне.

— Не продолжай, Сатан, — перебил меня Михаэль, — куда ты клонишь? Ашер был при жизни простым водовозом, а теперь он с нами. Разве по протекции высокого самородного происхождения мы принимаем в лоно рая?

— Боюсь, отчасти так и происходит! Вездесущ микроб коррупции…

— Оставь обидные намеки, — рассердился Михаэль, — на точнейших весах мы взвешиваем людские поступки и только их принимаем во внимание. Наш закон — есть всеобщий закон воздаяния: кара за грех и награда за праведность. Незавершенный на земле расчет произойдет на Небе.

— Будь добр, Михаэль, отпусти восвояси Ашера и своих ангелов, — попросил я и продолжил, когда мы остались вдвоем, — замечу, коллега, что не работает твой закон воздаяния.

— Ты ошибаешься, Сатан! Разве не объяснили наши мудрецы, что факты благоденствия грешников и страдания праведников — это мнимые факты? Важно проникнуть вглубь, разглядеть за добром зло и за злом добро. И все встанет на свои места!

— Нехитрую задачу поставили перед собою мудрецы, и потому легко решают ее!

— Столь изощренными приемами ума — и вдруг легко?

— Да, представь себе, любезный Михаэль! Во-первых, мудрец свободен утверждать, что не получивший справедливого воздаяния на земле, непременно получит его в ином мире. Во-вторых, умеючи, совсем просто истолковать злое как доброе и напротив. И, в-третьих, кару можно представить наградой и наоборот. Вот все тропинки для мудрования, и логика не даст иных. А когда пути хорошо видны, то цель всегда достижима.

 — В этом-то и штука, Сатан! Мудрое слово разъяснит неувязку!

— Дела словом не заменишь!

— Упрямец! По-твоему выходит, что не действует закон воздаяния?

— Нет такого закона. Людьми правит случай! Говорил Коэлет: “Участь одна праведнику и нечестивцу”.

— Сатан, ты богохульник! Господь правит людьми и по заслугам воздает!

— Однако, Михаэль, в какие дебри забрались мы! Это Ашер нас завел.

— Не ускользай, дружище! Помни: закон воздаяния обуздывает и окрыляет. И веру в сердцах бережет.

Три посланника

 1

Я намерен рассказать лестную для меня историю о том, как я превзошел догадливостью ангела Михаэля, старшего над раем, и ангела Насаргиэля, властителя ада. Впоследствии оба выдающихся деятеля Небес горячо поздравляли меня, мол, ты, Сатан, дьявольски сметлив, честь тебе и хвала. Разумеется, я не столь наивен, чтобы всерьез полагать искренними похвалы проигравших конкурентов. Честно говоря, мнение соперников — вещь для меня второстепенная. Главное — угодить Создателю. По обыкновению своему начну издалека.

Мир, как известно, плох. Он скверен в том смысле, что Господь Бог наш не находит утехи в созерцании плодов труда духа и рук своих: сотворенное Им слишком часто огорчает и почти никогда не радует Его.

Осуждая мир, мы должны ясно представлять себе, что, по существу, мы порицаем населяющих его людей. Всевышний неоднократно пытался исправить свое творение, то есть изменить к лучшему поведение двуногих созданий. И хоть ни разу не достиг Он своей цели вполне, тем не менее попыток не оставлял и продолжает их до сей поры.

Нынче много городов понастроено на Земле Обетованной, но ни об одном из них нельзя сказать, что обитатели его следуют заповедям Бога. Имеются, конечно, анклавы отрадной праведности, но, как говорится, ласточка одна не делает весны.

Установлено Богом, что в среде избранников Его, вина одного очерняет всех, но не сказано Им обратное, иначе говоря, заслуга одиночки не возвысит целый народ. Правда, в некоторых трактатах нынешних сочинителей достижения великих единиц служат основательным поводом для восхваления всего племени. Однако, не пророками, а ординарными мудрецами создаются эти писания, и, возможно, поэтому они пока не возведены в канон.

Итак, о достоинствах народа Господь станет судить по делам худших его представителей. А коли так, то не дождется Земля Обетованная прихода Спасителя, покуда не исправятся люди. Желающий добра народу своему, Бог неустанно ищет новых путей улучшения мира.

 2

Раз собрал Господь на совет лучшие умы на Небесах — ангела Михаэля, ангела Насаргиэля, и, разумеется, меня. Лик Творца светился вселенской печалью, а на наших лицах застыла тревога ожидания. Всевышний с горестью поведал о беде, которая была известна нам самим, и мы уж прежде ломали голову, гадая, как справиться с нею.

Он напомнил нам, что редко и коротко молятся жители городов Земли Обетованной, да притом далеко не все облагораживают уста свои и услаждают слух Его святой молитвой. Не рассчитывают на успех молитвы? Не хотят домогаться слишком многого? Он сетовал на бездуховность жизни людей, погрязших в суетности дней, на вожделение телесных наслаждений и на страсть к золоту. С горечью заметил Он, что все меньше порицается распутство, и в этом усматривают средство уничтожения разврата. А я подумал про себя: “Люди перестали бояться Бога — вот и выросли цветы зла!”

Господь сказал далее, что не хочет повторять жестокой кары, которой Он подверг многогрешный город Сдом. Результат был локальным и кратковременным, зато возникла моральная проблема, возможно, неразрешимая, о правомерности принесении в жертву праведников ради наказания нечестивцев.

Всевышний не желал вновь вступать на путь тотального возмездия наподобие всемирного потопа. Ноах, главный герой тех драматических событий, был, несомненно, богобоязнен, но опыт наследственной передачи праведности и закрепления оной в поколениях разочаровал неудачей.

Требовалась новая идея, и Бог призвал меня и ангелов Михаэля с Насаргиэлем, усадил у подножия трона и воззрился на нас, ожидая мнений и готовый выслушивать советы. Я взял слово.

— Нам не следует повторять ошибок прошлого, — заявил я, — мы не станем сжигать огнем целые города, карая за грехи, и не будем заливать водой полмира в надежде на несбыточные чудеса наследственности. Иными словами, мы откажемся от репрессий, исходящих с Небес. Мы создадим такую ситуацию, когда люди сами станут сечь себя за уродство собственного бытия.

— Чем лучше самонаказание? — спросил Всевышний.

— Оно дает надежду на исправление, — ответил я, — к тому же, мера эта новая и пока не отмечена горечью неуспеха.

— Любопытно, какую ситуацию ты, Сатан, собираешься создать? — спросил Михаэль.

— Мысль интересная, похоже, продуктивная, — заметил Насаргиэль.

— Мне идея Сатана нравится, — сказал Бог, — обдумайте ее и приступайте к делу. Пусть каждый облюбует себе город для воздействия. У меня сегодня нагруженный день. Сейчас все свободны. Сатан, а тебя я попрошу остаться еще на одну минуту.

Михаэль и Насаргиэль удалились. Господь поманил меня пальцем. Я подошел к самому трону. “Сатан, я знаю, ты — самый сметливый, — доверительно сказал Бог, — ты не торопись, пусть начинают ангелы. Возможно, оплошают. Действуй последним — так скорее избежишь ошибок.

 3

Старший над раем Михаэль первым начал трудиться над исполнением задания Всевышнего. Ангел направил своего посланника в некий город с наказом увещевать людей, дабы умножали свободу всех родов. Пусть каждый без опаски говорит, что заблагорассудится, а суды не карают строго, и власти ослабят надзор за подданными.

“Беда не заставит себя долго ждать, — рассуждал Михаэль, — болтовня без границ — путь к анархии, беззубость судов поощрит разбой и насилие, и расцветет коррупция средь безнадзорного народа. Сильный будет пожирать слабого, и несчастные жители побегут куда глаза глядят. Отличное наказание! Видя такую напасть, обитатели других городов возьмутся за учение да за молитву, дабы уберечься от лиха”.

Случилось, однако, не так, как того ожидал Михаэль. Не знал ангел, что неожиданное происходит чаще ожидаемого. Не скованный надсмотром, народ обрел инициативу, в гору пошли ремесло и торговля. Жизнь стала богаче, жить стало веселее. А когда богато и весело живется, то работа спорится, а вера — побоку. Горожане благодарили посланника Небес за науку, а Михаэлю ничего не оставалось, кроме как признать неудачу своего предприятия.

Следующим проводил опыт Насаргиэль. Он указал посланнику на город соседний с тем, где экспериментировал старший над раем. Властитель ада повелел своему эмиссару убеждать людей срывать с себя цепи лицемерного благочестия. Пусть восторжествует свободная любовь, долой бремя семейных уз. Раскованность нравов — вот девиз!

“Быстро растлится народ, — думал Насаргиэль, — погрязнет в разврате. Похоть без запрета бесчинствует. Потеряют люди стыд, мор от дурных болезней проберется в каждый дом, народ станет вымирать. Сами себя люди накажут! Здоровые прочь побегут из проклятого места. Соседние города спохватятся, пока не поздно, совершенно запретят у себя распутство, и жители их возьмутся за книгу, да примутся за молитву”.

Ошибался Насаргиэль в своих расчетах. Не расплодились дома позора, и не рухнул брак, зато женщины воспряли к новой жизни и даже стали равноправнее мужчин. Нетрадиционное было признано законным, захлопнулись дверки опустевших шкафов, и радость долгожданного равенства затопила многие сердца. Ханжество освободило место прямодушию, и люди забыли дорогу в молельные дома. Расцвели искусства всех видов и форм. Опасаясь распространения опасной бациллы в других городах, Насаргиэль признал неудачу и поспешил отозвать посланника.

“Как мудро решил Господь, предложив умнейшему из небесного воинства действовать последним, — подумал я, — итак, настала моя очередь воплощать волю Бога. Глубоко печалят меня ошибки соратников. Я готов сменить их, но я пойду другим путем”.

Я тщательно выбирал посланника. Мне нужен был железный ангел, ибо я ставил перед ним задачу много труднее той, которую решали его неудачливые коллеги. Ведь ему предстояло поднимать дух вверх, а тем — толкать вниз. Наконец, я нашел подходящего кандидата. Заботливо сообщил ему о местонахождении пещеры, где он оставит на время свои крылья, благословил его.

В назначенном мною городе посланец принялся внушать жителям необходимость возвращения к вере и к молитве, он неустанно твердил о том, как важно любить Бога и бояться Его. Мой красноречивый поверенный находил волнующие слова убеждения. Он утверждал, что соблюдать заповеди совсем-совсем просто, зато взамен человека ждет жизнь на Небесах. А как проникновенно говорил он о скором приходе Спасителя! Слушатели бывали зачарованы прозрачно-ясной перспективой, которая столь много им сулила!

Семьи окрепли. Женщины целиком посвятили себя детям, кухне, молитве. Мужчины отдались учению Торы. Люди вздохнули облегченно, сбросив с себя тяжкое бремя черных трудов. Не диво, что поголовно всех увлек новый стиль жизни — легкий, надежный, многообещающий.

Труды оставлены, и бедность, даже нищета пришли в город, в каждую семью. Одежда истрепалась. В домах разруха. Порою голод одолевал. Я потирал руки — вот она, расплата за былое беспутство! Все произошло, как мною задумано было: не возмездие Небес совершило полезную работу, но самонаказание. И как действенно оно!

Кара сия выглядела исправительной. Что я обещал Всевышнему — я исполнил! И даже с прибавком. “Где хитрость не научит, там пример увлечет!” — сказал я Михаэлю и Насаргиэлю. Потекла струйка людей из разных краев в мой город. Милости просим. Мудрости писаной и праведности книжной на всех хватит.

Очки от глупости

 1

Было это в зените дня упорных небесных трудов, когда образовывал я молодых ангелов, воспитывал их в сатанском духе, учил сеять вечное, растить доброе, пожинать разумное. И вот утомились мы все к концу трудного урока — и наставник, и школяры. Сидим на облаках, отдыхаем.

Тут припало моим юным белокрылым питомцам послушать занимательную историю. Принялись пострелы нетерпеливо дергать за каждое из моих двенадцати крыльев: “Расскажи, Сатан, порадуй забавным, устали от серьезного!” У меня в голове теснятся всякие истории, притчи, сказки — хоть пруд пруди. Вот я и подумал, а не поведать ли молодежи байку о неразумии? Никого не уязвлю — дурак-то не подозревает о своей бестолковости! Быть глупцом — не зазорно, это дело житейское. Как говорится, добрая кума живет и без ума. Я не заставил себя уговаривать и отверз уста.

Знавал я двух друзей. Они не нашего поля ягода — не из ангелов, а из людей всего лишь. Одного звали Надав, другого — Абир. Детьми они учились вместе, сидели на одной лавке, глядели в одну книгу. Надав превосходил успехами Абира. Первый читал охотно, а потом добавлял от себя, сочинял без удержу. А второй плохо понимал черное по белому и забывал быстро.

Надав вышел из небогатой семьи, рано осиротел по отцу. Нелегко было вдове поднимать сына. Тем более, мальчишка слыл чудаком, непрактичным, не от мира сего. Здоровьем слаб, и глаза плохи. Строгой экономией мать накопила денег и подарила парню очки — пусть читает, коли нет у него иных радостей.

У Абира отец занимался торговлей. Разъезжал по разным странам, в одной покупал, в другой продавал и наживу имел славную. Родитель хотел приучить отпрыска к благодатной купеческой профессии — и богатым будешь, и мир посмотришь. Абир, однако, трудиться не хотел, учиться не любил, а вот мир повидать — это ему по губе пришлось. К тому же укрепилось в те года модное обыкновение колесить по городам и весям и потом тщеславиться друг перед другом. “Ты где побывал?” — спросит один. “Там-то и сям-то!” — гордо ответит другой. “Э, брат, слабовато! А я и там отметился, и сям наведался, да еще и вон туда заезжал и в другие места нос сунул!” — возликует первый.

 2

Разошлись дороги молодых Надава и Абира. У каждого своя стезя. Минули годы, и бывшие однокашники случайно встретились. Не без труда узнали друг друга, обнялись, облобызались и промолвили дружно в один голос: “Да-а-а, время не красит!”

Направили они стопы свои в ближний лесок, уселись под деревом, приготовились затеять долгий разговор. У Абира очки на носу, хоть прежде на глаза не жаловался.

— Годы добавляют нам и убавляют от нас, — туманно заметил Надав.

— Нутро природное не меняется. Каким ты был, таким остался, и о себе скажу я так же, — прибавил Абир.

— Друг дорог другу, какой ни есть, — заметил Надав.

— Я много поездил, в разных краях побывал, — сел на любимого конька Абир, — а ты какие страны узнал?

— О, я любитель географии и экзотику обожаю! — книжно воскликнул Надав, — расскажу тебе о стране черноволосых индейцев, ацтеками они называют себя. Мужчины днем ходят по пояс обнаженными. Тела у них светло-коричневые и разрисованы цветными узорами. Роста они невысокого, но все мускулистые как на подбор. Волосы их, смазанные маслом, блестят на солнце. По вечерам они наряжаются в белые одежды, на головы водружают шляпы с широчайшими полями, и рассаживаются вокруг костров. Раздается барабанный бой, и собравшиеся приступают к однотонному пению. В гимнах они славят своих богов, ибо индейцы — язычники. Выговорить имена их божеств нет никакой возможности — язык сломаешь.

— А женщины одеты скромно, — продолжил Надав, — от плеч до ступней ног закутаны в пестрые ткани. Вся домашняя работа на них возложена, устают, бедные, за день и вечером у костров не собираются, барабанный бой не слушают и гимны не поют. Сидят на берегу озера, любуются на темную воду да на яркие звезды и терпеливо дожидаются возвращения мужей под кровлю хижин.

— Столица в стране ацтеков огромная, — увлекся многоречивый Надав, — есть в ней специальные места, где собираются белокожие дикари. Они рассаживаются ряд за рядом снизу вверх, пьют, едят и громко кричат. Приходят они поглядеть, как несколько смельчаков верхом и пешими выгоняют на арену быков и дразнят огромных рогатых тварей красными плащами. Когда бык достаточно рассвирепеет и кинется на людей, те, под ликующие крики дикарей, заколют его. Случается, правда, что какой-нибудь смельчак даст промашку и окажется на рогах. Тогда победу празднует бык, но радость его бывает коротка.

— Довольно, Надав, — прервал друга Абир, — я тоже бывал в Мексике. Воздух там чистый, а дышать тяжело в горной стране. Страна эта не любит пришельцев, и девушки индейские с ними не ласковы. Напиток тамошний, текилой называется, дурманит непомерно. Может, потому я почти ничего и не запомнил. А еще какие края тебя поразили?

— Знаю я другую языческую страну, — с готовностью вновь заговорил Надав, — там всегда тепло, когда надо для урожая — идут дожди, когда придет время пожинать плоды — небо чистое. У людей кожа темная, но не черная. Языков у них много, как у строителей Вавилонской башни, однако друг друга понимают.

— Брахманы, то бишь люди благородных кровей, поголовно грамотные, — рассказывал Надав, — учатся, молятся и не работают. Мужчины низкого звания трудятся на полях или собирают подаяние. Жены и дочери их ходят с обнаженными грудями — это невыносимо! Много отшельников. Они бродят по лесам, истязают себя голодом, редко моются, спят на голой земле и служат своим богам. К слову о лесах, они там называются джунглями. Тысячи разных тварей водятся в зеленой чаще. Самый большой и диковинный зверь — это слон. Слыхал о таком чудище?

— Храмы в честь богов весьма красиво выстроены, и много их — в каждой деревне, на каждой улице имеется молельный дом. Жители набожны, но вера у них странная, ограды святилищ украшены непристойными изображениями совокуплений. Вообще, доложу тебе, народ в тех краях знает толк в любострастии.

— Хватит про Индию молоть, — воскликнул Абир, — бывал я там, ничего примечательного. Грязно, пища острая — рот обожжешь. А слонами меня не удивишь. Слон осла не заменит. Может, еще чего знаешь?

— Конечно, знаю, дружище! — вымолвил Надав, — вот послушай-ка про холодную страну. Там кругом бело от вечного снега. Ежели судно слишком далеко на север заберется, льды раздавят его. Нет там ни лошадей, ни карет, ни дилижансов. Ездят в санях, запряженных собаками. Едят только морскую рыбу…

— Стоп, стоп, дорогой! — перебил Абир, — не интересно мне это, потому, как не бывал я там. Не хочу ничего знать про север!

 3

Тут я посмотрел на своих ангелочков. Слушали меня, разинув рты. Я продолжил рассказ.

Оказалось, что Надав по бедности никуда не ездил, а сведения о дальних странах извлек из книг. В этом он честно признался Абиру. А еще добавил со вздохом, что жена упрекает его, мол, уткнет нос в толстый том, а что вокруг происходит — не знает. Семья бедствует, а ему только бы книжки читать. “Нет у тебя ума в голове, — говорит она, — только и умеешь, что балаболить — в пустой бочке и шуму много!” Однако, сама она любит слушать мужнины байки, очки ему протирает — он сквозь них хорошо видит, и они его от полной глупости спасают.

Абир посочувствовал Надаву, и сам пожаловался другу. Супруга считает его круглым дураком. Говорит, мол, мир объездил, половину отцовского наследства растранжирил, а рассказать, что видел, — не умеет. Только и может приятелям хвастаться, дескать, на весь белый свет поглядел. Много зрит, да мало смыслит. Если путешествие не меняет человека — плохой это путешественник!

Надав вызвался помочь Абиру.

— Мои очки — чудесные, — стал утешать Надав товарища, — возьми их у меня, надень да почитай книгу о дальних странах — и речь плавная польется с языка.

— Спасибо, Надав, ты настоящий друг, — растрогался Абир, — да только не выйдет пользы — ненавижу я книги читать!

— Ну, если не хочешь принять мою помощь, — сказал Надав, — то сам помоги мне. Дай мне твои очки надеть. Мои-то единственно для чтения годятся, а вдали ничего не разглядишь. Жена говорит, мол, я на три шага от себя слеп. В твоих очках увижу, что вокруг делается, расскажу супруге, и она похвалит меня: “Поумнел, наконец-то!”

— Эх, Надав, — горько произнес Абир, — у меня окуляры тоже чудесные. От благоверной своей только и слышу, мол, лицо твое совершенно бессмысленное, надень, говорит, очки, умнее казаться будешь! Вот я и купил простые стеклышки, — не увеличивают и не уменьшают, не приближают и не удаляют. Не помогут они тебе!

Так и остались два друга глупцами в глазах людских.

Питомцы душевно благодарили меня за рассказ. “Отдохнули, однако. Пора за учебу!” — строго сказал я ученикам.

Помоги, Сатан, сочинить быль!

 1

Однажды пожаловал ко мне некий мудрец за советом. Физиономия книжника изображала смущение — непривычно белобородому с Сатаном беседовать, а, может, визит ко мне зазорным ему казался. Да ведь я никого не неволю! А уж если пришел человек, то я рад ему: стало быть, верит в мою смекалку. Милости прошу, всегда готов помочь.

— Послушай, Сатан, — начал мудрец, — есть у меня к тебе дело, затем и явился.

— Излагай, мудрец, — ответил я и приготовился слушать умную речь.

— Я бы не просил тебя, да уж больно ты на выдумки горазд! Вы, ангелы, на то и созданы, знаете все штуки, проведете самого черта…

— Не забывайся, мудрец! — решительно перебил я визитера, — ты на Небесах находишься, прошу выбирать выражения!

— Прости, Сатан. Перейду к делу.

— Так-то оно лучше.

— Живу я в местечке, что ютится на берегу реки. Народ все больше неимущий, правда, затесался один богатей. К нему еще вернусь. А сейчас послушай о нашем горьком бедняке. Он самый праведный иудей в городке. В особенности почитает субботу. Все, что заработает за неделю, утром в пятницу несет на рынок. Там его уже ждут рыбаки с самыми крупными рыбами. Босоногий покупатель выберет лучшую из лучших, сколько бы она ни стоила, и радостно несет покупку домой. Жена приготовит трапезу, муж справит молитву и скажет благословение. Последний грош отдаст, чтобы оказать царице-субботе подобающую высокую честь. Прекрасный пример подает он, не так ли, Сатан?

— Истина в устах твоих, мудрец. Сие достойно подражания.

— Вот о подражании-то я и хочу говорить с тобой. У нас все блюдут субботу. И бедняки, и единственный богач. Но горячего рвения никто, кроме помянутого праведника, не проявляет. А я хочу зажечь святой огонь в душе всех иудеев, чтобы равнялись на богобоязненного единоверца. Тогда жители местечка в полном составе постепенно переселятся в рай, да и Спаситель скорее придет, видя общенародную ретивость!

— Похвально твое желание, мудрец, и чем же я могу помочь?

— Мне нужна поучительная и вдохновляющая история, которая выросла бы из нашего городишки, и люди бы в нее поверили и последовали доброму примеру. Вот я и пришел к тебе за помощью. Помоги, Сатан, выдумать быль!

— С радостью послужу благому делу. Однако прими во внимание, что быль может показаться удивительной даже ее изобретателю.

— Мы — люди простые, ничему не удивляемся.

— Хорошо. Для начала придумаем стимул. Пусть им станет золотой дождь, каковой прольется на бедняка в награду за усердие.

— Золото? Да где же взять его в нищем местечке?

— Ты сам говорил, мудрец, что есть у вас некий богатей!

— Мамона-то в руках у богача, как же она у бедняка окажется?

— А мы призовем на помощь прорицателя, пусть он нагадает вашему толстосуму страшную для него судьбу, тот испугается и со страху сотворит глупость, уж мы сочиним какую, и золото его попадет к бедняку!

— Тебе ведь известно, дружище Сатан, что мы, иудеи, напрочь отвергаем всяких колдунов. Не поверит богач прорицателю. Осел, знающий дорогу, стоит больше, чем пустельга-гадатель.

— Что значит “дружище Сатан”? Прошу без фамильярностей, напоминаю, ты находишься на Небесах!

— Ой, забылся, прости!

— Прощаю. Превратим вашего креза в неиудея, вот и вся недолга! А теперь придумай сам, как передать богатство в руки бедняка.

— Да у меня в голове уже вся история созрела. Стану проповедовать ее нашим иудеям. Поверят, впечатлятся, к праведной жизни потянутся! Хочешь, расскажу, Сатан?

— С радостью! Как быстро, право, ты быль сочинил! Одно слово — мудрец!

 2

 — Слушай, однако. Жил в местечке человек неимущий, — начал мудрец, — и хоть беден был, но всегда радовался жизни и довольствовался малой долей. Больше всего на свете он любил субботу и безмерно почитал этот дар Господа. Пятничным утром он покупал на рынке самую дорогую и лучшую рыбину. В честь царицы-субботы, не колеблясь, тратил весь свой скудный недельный заработок. А соседи его, люди прижимистые, хоть и соблюдали день субботний, да только для блезиру, и выторговывали рыбешку подешевле.

— С некоторых пор поселился среди бедных иудеев богатый неиудей, — продолжил рассказчик, — и этот нувориш насмехался над праведником, мол, видишь, я не делаю безумных трат, а живу не худо. Но тот не слушал пустые речи и упорно продолжал свое. По твоему совету, Сатан, я вставил в рассказ предсказателя, который явился к зубоскалу и нагадал ему, что, во-первых, он утратит свое богатство, а, во-вторых, оно достанется бедняку.

— Как ты и предвидел, Сатан, иноверец-богач наделал глупостей: он принял за чистую монету предвещание прорицателя, продал свое имущество, купил на вырученные деньги огромный алмаз, зашил его в подкладку шляпы, сел на корабль и поплыл подальше от проклятого местечка.

— Поднялся ветер и сорвал с головы незадачливого богатея его драгоценную шляпу. Так сбылось первое предсказание колдуна — бывший толстосум утратил свое достояние. Самая большая рыба в реке разорвала зубами затонувшую шляпу и заглотила самоцвет. Рыбаки выловили сетью речную хищницу, а праведник на последние деньги купил ее для субботней трапезы. Жена его разделала рыбину и обнаружила в брюхе драгоценный камень, который был весьма дорого продан по окончании субботы. Так сбылось второе предсказание колдуна — бедняк завладел состоянием богача.

— Поздравляю, тебя, мудрец, с прекрасным рассказом! — воскликнул я.

— Спасибо. Как ты полагаешь, Сатан, не будет лишним, если я добавлю в конце нашей были, как сам пророк Эльяу явился к вчерашнему бедняку и сказал, что обретенное им богатство есть награда за праведность?

— О, какая замечательная мысль пришла тебе в голову, мудрец! Она отлично послужит твоей душеполезной цели. Я и сам хотел предложить нечто подобное, но ты опередил меня.

— Еще раз благодарю, Сатан! Я отбываю к себе в местечко. Я намерен рассказывать сочиненную нами историю всем и каждому. Я ожидаю, что теперь-то уж обыватели наши станут истинно радоваться субботе и почитать ее всем сердцем, не для показу!

— В добрый путь!

 3

Прошел год, и явился ко мне старый знакомый. Печальным было лицо мудреца, и глаза его не горели былым энтузиазмом. Я предложил гостю место у стола, поставил перед ним стакан воды. Визитер поблагодарил и уселся на краешек скамьи. Он молчал и пристально глядел на меня, видно, ждал вопроса.

— О чем грустишь, мудрец? — спросил я и сразу смекнул, что все идет по задуманному мною.

— Осечка вышла с нашей повестью, Сатан!

— Неужели? — притворно удивился я, — говори скорей, не томи!

— Рассказывал я историю каждому в отдельности и всем вместе. И произвела она действие обратное тому, на которое я рассчитывал.

— Выражайся яснее, мудрец!

— Постараюсь. Так вот, бедняк перестал покупать самую дорогую рыбину. Удовлетворяется теперь мелкой рыбешкой. Деньги откладывает. Жене и деткам новые одежи справил. Субботу почитает, но без прежнего воодушевления.

— Догадываюсь, каков ход его мысли. Он узнал себя в твоей притче. Ради благой жизни на Небесах он жертвовал достатком в этом мире. А из рассказа уважаемого мудреца вышло, что воздаяние получил он на земле, причем деньгами. Вот и подумал твой герой, мол, через лишения стремишься к святости, а награда все равно выходит бездуховная, так не лучше ли не транжирить деньги понапрасну, да обрести то же самое, притом свое, а не чужое!?

— Богача словно подменили, — продолжил мудрец, — перестал подшучивать над бедняком. На рынке выбирал самую дорогую рыбу, а трутней-предсказателей на порог дома не пускал.

— Все ясно мне. Богатей смекнул, что байка твоя на него намекает. Понял свою ошибку: не голодранцу, а ему, толстосуму, пристало обладать самой лучшей рыбой. Сообразно с тяжестью мошны почитать субботу надобно — так скорее обретешь доброе место в будущем мире, а на земле отвадишь наглеца не по чину покупать.

— Прочие же обыватели местечка не приняли на веру нашу с тобою быль, — печально признался мудрец, — не последовали примеру благочестивого бедняка. Скорее умалили, нежели прибавили рвения к исполнению заповедей.

— Понять их легко. Послушав сказку твою, сообразили, мол, не обойтись без чудес, чтобы обрести достаток в награду за праведность. А не лучше ли, чем на чудо уповать, больше трудиться?

— Заметил я, что историю нами вместе придуманную, ты “моей” называешь. Почему?

— Не знаю, право. Так вышло…

— Боюсь, не из скромности. Сдается мне, что ты нарочно меня в дебри завел! Потешиться хотел?

— Ну-ну, мудрец, угомонись. Уж больно ты разволновался. Стакан перед тобой, отпей. Это вода из райской реки Гихон. Она целебная — успокаивает и утешает.

Неизбывные оковы

 1

Мне часто приходится совершать деловые поездки, а, вернее, полеты на землю. По простоте сердечной читатель полагает, что имеет основания интересоваться у меня, мол, для какой такой надобности Сатану спускаться с благословенных Небес к грешным людям? Уж не каверзу ли затеял? Бдительность ищет подвоха. Подозрительность его находит.

Я привык к предвзятым мнениям людей обо мне. Стойкость предубеждений — не самая большая слабость человеческая. Есть душевные изъяны похуже, и об этом речь впереди. Возвращаясь к любопытствующему и настороженному читателю, отвечу: “Я являюсь к смертным для их же пользы и творю добро!”

Я знаю замечательную пещеру. Она расположена в укромном месте. Ни нога человека, ни лапа зверя туда не ступают, змеи и летучие мыши в ней не живут, воздух внутри сухой, вода со свода не каплет, и плесень не растет на стенах. Замечательное место для хранения белого моего оперения.

Никем не замеченным спустившись с Небес, я снимаю со спины двенадцать крыл и аккуратно укладываю их в облюбованную мною нишу внутри пещеры. Надеваю на себя цивильное платье, дабы сделать менее заметной горнюю одухотворенность моего ангельского лика — и вот я вполне приготовлен к свершению нового благодеяния.

На сей раз мне предстояло навестить одного человечка с неважным прошлым и поглядеть на его настоящее бытие. Дюжину лет назад я пытался наставить его на путь исправления. Шагает ли он нынче по тропе праведности? Следовало проверить: может, заслужил он похвалу, или нуждается в ободрении словом, а то и кнутом? Короче, наше свидание назрело.

Я пришел к месту предполагаемого обитания моего протеже. Спросил первого встречного, слыхал ли он что-нибудь о Цадоке? Ответ последовал утвердительный и воодушевленный. Оказывается, Цадока знают и любят в округе. Прохожий указал мне на большой добротный дом — в нем всеобщий любимец содержит постоялый двор и там же проживает.

На мой стук вышел половой, и я сообщил ему, что голоден, хотел бы подкрепиться, заночевать и пробыть здесь два-три дня, а также не прочь познакомиться с хозяином места. Тут как раз спустился со второго этажа Цадок. Он меня не узнал. Зато я сразу разглядел знакомые черты лоснящегося от сытости лица.

Я сидел в трапезной, закусывал. Вошел некий простолюдин, похоже, человек бедный. Его встретил Цадок. Видно, ждал посетителя. Тот поставил перед хозяином огромную корзину.

— Здесь овощи с нашего огорода, жена лучшие отобрала! — воскликнул вошедший.

— Хорошо, оставь, — одобрил Цадок, — а брат твой где?

— Дома, должно быть.

— Напомни ему, не следующей неделе — его очередь.

— Обязательно напомню, — сказал гость и скрылся за порогом.

Раздался робкий стук в дверь, и Цадок впустил нового визитера — с мешком за плечами.

— Вот, принимай, — проговорил вновь прибывший, — свежий помол, отличная мучица!

— Молодец, — похвалил Цадок, — поставь в угол. А шурин-то твой где?

— Дома, наверное.

— Напомни шурину, на будущей неделе — ему навещать меня.

— Непременно, непременно! — скороговоркой проговорил гость и ретировался прочь.

Потом приходили другие, несли всякую снедь — мясо, птицу, яйца, крупы, сметану, молоко. “Любят Цадока, — подумал я, — не пора ли готовить похвальное слово вставшему на богоугодный путь?” Решил, однако, со славословием повременить и сойтись поближе с хозяином постоялого двора. Не хотел ошибиться: восхваляются-то обычно люди никчемные.

 2

На другой день я любезно пригласил к себе за стол Цадока, предложил ему поужинать за мой счет, покалякать о том, о сем — мы ведь оба люди немолодые, есть что вспомнить: целая жизнь за плечами, и к счастью остались часы впереди. Хозяин постоялого двора охотно принял приглашение. Велел половому принести из подвала хорошего вина, а кухарке изготовить чего-нибудь повкусней.

На короткое время мы с Цадоком поменялись ролями: я был хозяином, а он — моим гостем. Как не раз наблюдал я, у людей расчетливых, если в гостях они, разыгрывается диковинный аппетит, и появляется великая жажда. Я с прежней нашей встречи помнил, что Цадок весьма благорасположен к питью. Я подливал и подливал в его чарку, и вскоре лицо его раскраснелось, глаза подернулись благостным туманом, а язык затомился под тяжестью слов. Он до сих пор не узнавал меня.

— Как любят тебя соседи, — подольстился я к собеседнику, — видно признательны за добро, что ты сделал им когда-то!

Он словно ждал этой фразы и принялся рассказывать мне свою историю. Благодарение вину, в хмельной голове нет черты меж правдой и ложью. А вранье пьяного открывает трезвому истину.

— Верно, друг, — сказал Цадок, — любят меня, и неспроста. Много добра я совершил и теперь пожинаю плоды. С хлеба на воду перебивались те, кто нынче угощают меня. Я в люди их вывел. Поддерживал, денег давал, хоть и сам не богат был.

— От себя отрывал? — спросил я.

— Э-э-э, нет! От себя не отрывал! Ты хороший человек, щедрый, вроде меня самого. Мы с тобой люди образованные, уважаем друг друга, оба стоим за закон, и есть доверие меж нами. Расскажу историю свою, не таясь. Я с младых ногтей не терпел несправедливости, и потому как вошел в силу, сразу подался в разбойники. Отбирал у богатых и оделял бедных. Теперь понимаешь, почему любят меня?

— Двуногие — существа совестливые, не умеют за добро злом платить, — поддакнул я.

— Двуногие? Прежде не слыхал такого слова. Люди — благодарная порода, да на беду не без урода. Нашелся негодяй из голодранцев, сказал мне, мол, ты лиходей и насильник, и изувечил навсегда, лишил правой руки. С тех пор я не могу превращать греховное золото в безгрешное, отнимая его у богачей и отдавая беднякам.

— Эх, Цадок, между нами говоря, кругом полно всякого обмана, и корысти много, неужто люди легко поверили бессребреничеству твоему?

— Ты прав. Откроюсь до конца. Не хотели поначалу признавать бескорыстие, и даже отказывались принимать благодеяния, каверзу подозревая. Припугнуть пришлось. Сказал, что я — сын Сатана, и если какой крамольник станет перечить мне — узнает тяжелую руку отца моего. Поверили темные люди. Обманул для их же пользы. Теперь я для них — истинный благодетель. Они горой за меня стоят, в обиду не дадут.

— Скажи-ка, Цадок, а не думается ли тебе, что мы уж прежде встречались? Не признал ты меня?

— Вроде, нет, — неуверенно ответил Цадок и поглядел мне в лицо пристально и с опасением.

— Тогда внимай и вспоминай. Был ты в молодости разбойником, потрошил всех подряд. У богатых деньги отнимал и зарывал добычу в землю — копил золото. Когда набралось много, ты сторговал постоялый двор. У неимущего, которому не по карману было от тебя откупиться, ты по сей день требуешь отступные, говоришь, мол, ты его защитник перед Сатаном. За заступничество людишки тебя почитают доброхотом. Однако благодеяние недостойного есть злодеяние. Как видишь, Цадок, я кое-что вызнал. И не голодранец руку правую тебе отсек, а я, потому как я и есть Сатан. Теперь узнаёшь меня? Я пощадил тебя в прошлый раз. Вижу — ошибся. Приготовься: завтра будешь казнен!

Цадок побледнел и поспешно вышел, ни слова не говоря. Протрезвел, должно быть.

 3

Утром следующего дня я призвал Цадока в свою комнату. На столе передо мной лежал кинжал. Вошедший заметил оружие, не испугался и дерзко поглядел на меня.

— Прощайся с жизнью! — заявил я и потянулся к средству расправы.

— Не торопись! — спокойно заметил Цадок. — Я людям сказал, что ко мне явился Сатан, и он вознамерился меня убить и вас судить, ибо я делал вам добро, а вы принимали его.

— И что же? — спросил я, стараясь скрыть закипевший гнев.

— Люди взбеленились — ведь знаешь, как любят меня, заступника! Ободрили, велели передать тебе, мол, если свершится крайнее зло, и Всевышний допустит, чтобы отец убил родного сына, мы перестанем верить в Него. Человека ты можешь жизни лишить, но на веру в Господа руку не поднимешь! Потому как ты ангел, не так ли, Сатан?

Правда была в словах хитреца. Нельзя отнимать у людей Бога. Я не тронул Цадока. Покинул постоялый двор и, полный грусти, вернулся на Небеса. Но не в силах я мириться с мыслью, что чистое имя Сатана употребляется для грязной цели. Я направил посланника на землю, и через неделю случился пожар на постоялом дворе Цадока, и сгорело место дотла.

Однорукий и бессильный старик остался без гроша. Жалели его. Для вчерашних данников тиран по-прежнему оставался благодетелем. Они купили Цадоку место в лучшем приюте, и кормили, и поили, и лечили его на свой счет. Сладостно двуногим рабство, и неизбывны оковы его.

Кто придумал пословицу

 1

Эшель — простой крестьянин. Не бедный и не богатый. Есть у него полоса земли, доставшаяся от отца, а тот получил надел от своего родителя, и так далее вглубь поколений. Поля приносят пшеницу, овощи, виноград и прочими дарами радуют хозяина. Имя не обязывает Эшеля сажать тамариск, как это делал его праотец Авраам. Проку мало от этого дерева.

Жена у Эшеля работящая и плодовитая, не сглазить бы. Детишек полон дом, и все одеты, обуты, сыты. Мальчики ходят к наставнику и учатся по книгам, девочки остаются дома и помогают матери. Заурядное семейство, и глава его ничем не примечателен. Казалось, проживет Эшель свой век тихо и мирно и не изведает жизненных бурь. Судьба, однако, распорядилась иначе, избрав его своим фаворитом. Но до того как наш герой вытянул счастливый жребий, немало треволнений выпало на долю его.

К полосе Эшеля примыкают с разных сторон два чужих поля. Соседи у него беспокойные, вернее сказать, недобрые. Во-первых, они смертельно враждуют между собой, и нашему герою изрядно перепадает, ибо земля его расположена меж соседскими наделами. Во-вторых, они и самого Эшеля не любят, и избегают говорить с ним, словно держат камень за пазухой. Сильные они и страшные. А могучего соседа всегда боятся. Пацаны, за межой живущие, норовят утеснить мальчишек Эшеля и затевают драки.

Дети, как известно, выбалтывают родительские секреты. Однажды Эшелю поведал один из сыновей, который дрался с отродьем соседа справа, что отец того задумал покончить со своим врагом и намерен совершить поджог. Другой Эшелев отпрыск, столкнувшийся в кулачном бою с сынком припольщика слева, сказал, будто противник проговорился, мол, родитель его задумал спалить вражью крепость.

Чрезвычайные вести окунули Эшеля в водоворот раздумий, бросили в омут сомнений. “Подожгут соседи друг у друга хутора, — размышлял он, — хорошо это или плохо? Нет в мире вещей однобоких, то бишь только хороших или только плохих, — философствовал крестьянин, — от недоброхотов своих я избавлюсь, и это хорошо. Если уж нанести соседу вред, то непоправимый. Опять же, власти посадят на землю других хозяев, а вдруг те окажутся хуже прежних? Это плохо. Известное старое зло лучше неизвестного нового. Спрошу-ка я мнение супруги!”

Жена Эшеля ужаснулась задуманному злодейству. “Сообщи властям! — решительно заявила она. — Пусть пошлют жандармов, остановят произвол! Огонь всё порушит. Детишки невинные задохнутся в дыму. Хоть и хулиганы, а жалко! Скотина сгорит — коровы, овцы, птица домашняя. Пепелище, смрад, тлен! А вдруг огонь на наш дом перекинется?”

Эшель позавидовал жене — ей все ясно, и сомнений не ведает. Сам же ни к какому берегу не пристал и решил ждать, может дело само уладится. “К господам торопиться незачем, — размышлял умудренный жизнью Эшель, — кто знает, как истолкуют дело, недолго и самому без вины виноватым стать! Где голова не помощник, там сердце подсказчик. До рокового часа потерплю и по наитию поступлю — то ли жандармов звать, то ли рыбой молчать!”

 2

И вот, настал решительный день, а, вернее, ночь. Эшель проснулся от подозрительного шума. Вышел во двор. Глянул вправо — там луна освещала посланца соседа слева, он обкладывал хворостом дом врага, готовился к поджогу. Поглядел влево и увидал, как орудует посыльный соседа справа.

“Еще не поздно призвать солдат, остановить безумие! — лихорадочно размышлял Эшель, — невинные детки погибнут, да и виновные примут кару сверх меры свершенного зла! Да что мне жалеть-то врагов своих да чертенят их! Доброго слова от них не слыхал, благого дела не видал. Нахлебался от соседей, и дальше терпеть? Мудрецы говорят, мол, коли не уверен — сиди, жди и не встревай!”

Нашедший успокоительную опору в книжной премудрости, Эшель вернулся в дом, тихо улегся рядом с мирно спящей супругой и уснул. В эту лунную ночь привиделся ему во сне солнечный день. Яркое небо блистало необычайно. Лучи ослепляли, и чтоб уберечь глаза, он повернулся спиной к неистовой дневной звезде. Испускаемый ею невероятной силы свет отражался от пшеничного поля и возвращался к зрачкам его. Спасая зеницы, Эшель закрыл их ладонью. Но тут средь ясного дня загремел сверху страшный гром, оглушил и разбудил бедного Эшеля.

“Вставай, муженек! — кричала жена, — какой страшный грохот, какой ослепительный свет!” Супруги выбежали из дому. Справа и слева от их поля пылали дома и постройки соседей. Криков о помощи не было слышно. “Удушье дыма погубило спящих, сгорели, сердечные, в огне! — плакала жена, — почему не послушал меня, Эшель, не уведомил власти, допустил до несчастья?”

Эшель упрямо не отвечал. Он заворожённо глядел на две рукотворные огненные стихии. “Слава Всевышнему, ветер щадит наш хутор! — думал крестьянин, — однако, что впереди нас ждет?”

Жена и дети приблизились к пепелищам. Насытилось голодное пламя. Только уцелевшие печи чернеют, да закопченные трубы в рассветное небо глядят. Смрадный туман и зловоние. Страшно подвинуть угли и головешки — вдруг откроется обгоревшее тело, или кость, хуже — череп — выглянет. А Эшель стоит недвижим у порога дома своего, и то кается, то радуется.

 3

Тут я спустился с Небес и прямиком направился к Эшелю. Он с подозрением и опаской глянул на меня. Подумал, небось, кто-нибудь из власть предержащих прознал о злополучии, станет с него допрос снимать, еще и обвинит в поджоге, Боже сохрани! Я поспешил успокоить крестьянина.

— Здравствуй, Эшель, — сказал я и поглядел на него с ласкою, на какую только способен.

— Здравствуй, господин, — пролепетал Эшель, — а ты кто таков?

— Я — Сатан, спустился с Небес, чтобы тебя похвалить и наградить.

— Смеяться изволишь над простым тружеником?

— Ничуть! А вот и семейство твое вернулось с пожарища. Нам побеседовать надо, лишние уши ни к чему.

— Эй, женушка, уведи-ка детей в дом и сама с ними посиди, — строго крикнул Эшель.

— Сгинувшие в огне взаимной злобы, соседи изрядно досаждали тебе, не так ли, Эшель?

— Верно, Сатан! Настрадался я от них. И родитель мой от их отцов терпел, и сказывал, мол, и его батюшку семейства эти допекали.

— То-то и оно! И дети их таковы! — воскликнул я.

— А все же, погибли люди…

— Эшель, ты геройски подавил в душе никчемную жалость. Не донеся властям, ты дал свободу молоту справедливости. Благородству мщения поем мы песню. Хвала тебе, Эшель!

— Никак я не возьму в толк, Сатан, в чем заключается геройство мое?

— Сейчас все поймешь. Пойдем к пожарищам! — сказал я, и мы двинулись вперед.

— Ты видишь эту печь, Эшель? Разгреби возле нее угли. Вот и кованый вход в подпол. Открывай люк и полезай внутрь. Ничего не бойся. Там, глубоко внизу, в каменной нише найдешь железный сундучок. Достань его и дай мне.

— Бери, Сатан, — послушно вручил ларец своему хвалителю перепачканный землей и сажей крестьянин.

— Теперь проделаем это же самое у второго пепелища, — сказал Сатан, и вскоре в руках его оказались две жестянки.

— Эшель, ты грамотный?

— Обижаешь, Сатан!

— Шучу. Открывай по очереди сундучки, доставай из них свитки, ломай печати и читай.

— В обеих грамотках прописано, что все три надела — мой и соседей — принадлежат нашему роду! — вымолвил побледневший Эшель, — что это значит, Сатан?

— Что написано — то и значит! Древние сии документы — единственно законные. Соседей предки веками прятали их от твоих праотцев, а те по простоте не выхлопотали себе охранную бумагу. Коварные припольщики думали завладеть вашей родовой землей, но прежде каждый из них желал покончить с соперником, а заодно и уничтожить его свиток.

— Но ведь дети-то погибли невинными! — упрямился Эшель.

— Разве соседские сорванцы не теснили твоих ангелочков? Когда отцы едят кислый виноград, то и сыны станут делать то же. Алчность бесстыдна, вражда шествует сквозь поколения. Не уничтожить ненависть, не умертвив носителей ее. Ты хладнокровием своим убавил от мировой злобы.

— Погибли урожай, скот, постройки…

— Для исцеления удаляют зараженный орган, порой, страдает здоровая плоть!

— Сатан, не ты ли выдумал пословицу про лес и щепки?

— Не я, а жестокость вашей земной жизни. От меня тебе награда выйдет. Эти грамоты я предъявлю властям, и вся земля станет твоею. Вступай во владение сей же момент!

Антиподы

 1

Среди людей бытует представление, что, поскольку пребывание на Небесах безоговорочно прекрасно, благостно и умиротворяюще, то обитателям высших сфер неведом непокой сомнений. Казалось бы, есть резон в таком взгляде на вещи: ведь сомнение — это всегда барьер, ибо, во-первых, оно предполагает трудный и, порой, рискованный выбор меж альтернативами, а, во-вторых, последствия выбора не прогнозируемы — иначе не возникли бы сомнения. Однако наличие различных мнений важно, ибо в противном случае не из чего выбирать лучшее. Тут надо иметь в виду, что даже аргументированное суждение не обязательно верно.

Людское представление об отсутствии сомнений в ином мире проистекает из неосведомленности смертных о небесном бытии. Оно отнюдь не так безоблачно, как кажется сторонникам пасторальной точки зрения. Безоблачность следует понимать, разумеется, не в метеорологическом смысле, ибо небо — естественное место пребывания облаков, но в переносном значении слова.

Мне, как Сатану, на протяжении всей моей жизни — нескончаемой и уходящей в бесконечность будущего — приходится противостоять всевозможным глупейшим предубеждениям. Упомянутый выше ошибочный взгляд является следствием одного из предубеждений. Заявляю решительно: “Ангелам ведомы сомнения, в том числе и мне, ветерану Творения, уроженцу Небес!”

Сейчас я поведаю моим благодарным читателям об одном давнем и поучительном случае, впрочем, отнюдь не уникальном, выводы из которого до сих пор не до конца ясны мне, и я по сей день пребываю в состоянии неопределенности относительно оценки последствий истории, которую я намерен рассказать. И не только я один колеблюсь, но, как мне кажется, мой коллега ангел Михаэль, занимающий один из ключевых постов на Небесах — властителя рая — тоже сомневается.

 2

Среди многочисленных моих знакомцев были два достойных мужа, посвятивших жизнь тонкому искусству коммерции. Говоря проще, они держали лавки и продавали обывателям своего городка необходимые потребительские товары. Бакалейщик Птахья торговал крупами, сахаром, солью, мукой, чаем и прочими важными съестными продуктами. Мануфактурщик Барух предлагал покупателям сукно, ситец, а кому-то шелк и батист — всевозможные ткани на любой карман.

— Здравствуй, Птахья, — поприветствует бакалейщика заглянувший в лавку покупатель.

— Мир тебе, друг, — ответит Птахья, — чем могу послужить утробе твоей?

— Мне бы мучицы два фунтика!

— Вот, получай, друг! На пампушки да на пончики лучшего товара не сыщешь! И вес точнейший: у меня гири проверенные, комар носа не подточит!

— Да я уж знаю, Птахья, у тебя все по-честному, как в Писании сказано.

— Бывай здоров, друг, заходи почаще, всегда тебе рад!

— Здравствуй, Барух, — скажет вошедший в мануфактурную лавку солидный покупщик.

— Мир тебе, друг, — ответит Барух, — никак, приодеться желаешь?

— У сына скоро свадьба, нужна обновка жениху. Мне бы сукна хорошего. Четыре с половиной аршина в пору будет.

— Вот отличная материя. Получай, сколько просил. Я на свой аршин мерю — проверенный, самый точный, никогда не подведет!

— Да уж я знаю, Барух, у тебя все по-честному, как в Писании сказано.

— Отпрыску твоему и снохе — благополучия, тебе — внуков побольше!

— Аминь.

Так день за днем трудятся Птахья и Барух. Один кормит людей, другой одевает их. Они между собой ладят — добрые знакомые. Друг другу не конкуренты, не враждуют, камня за пазухой не держат, но и не сближаются чрезмерно, ибо есть одна важная вещь, на которую взгляды их разнятся.

Как сказано выше, я был знаком с обоими. Встречаясь, я каждому в отдельности напоминал строку из Закона, недвусмысленно говорящую о том, что нельзя делать неправды в весе и в измерении. Я получал в ответ благонамеренное молчание, которое, несомненно, означало согласие.

Теперь настало время сообщить читателю одиозный факт — Птахья и Барух не были верны канону, а, попросту говоря, бакалейщик обвешивал, а мануфактурщик обмеривал. Разумеется, преступления наших героев не столь тяжелы, чтобы считаться неискупимыми. К тому же, грехи обоих не являли собою реку одного лишь мутного зла, ибо в широком потоке блистали светлые ручейки добра. Провинности торговцев создавали не только пострадавших, но и облагодетельствованных тоже. Скажем, семьи наших героев не оставались в накладе.

Здесь уместно добавить, что вне стен своих коммерческих предприятий оба лавочника вели жизнь праведную: они самозабвенно и энергично молились, со рвением исполняли предписанные заповеди, любили ближних, свободные от профессии часы, а также субботы и праздники, посвящали учению Святого Писания, жертвовали на вдов, сирот, неимущих и совершали еще множество богоугодных дел.

Тем не менее беззаконие останется беззаконием, даже если попутным его результатом окажется благодеяние. Сознавая это, Птахья и Барух придавали большое значение покаянию. Оба твердо знали, что если искренне покаяться в день накануне смерти, то грехи будут прощены, и тогда вполне можно рассчитывать на достойное место в раю, ибо на Высшем суде нагруженная добрыми деяниями чаша весов непременно опустится вниз.

Подходы Птахьи и Баруха к выбору правильного момента времени для самоочищения существенно различались. Соглашаясь с тем, что виниться следует за день до смерти, Барух резонно возражал, мол, человеку, слава Богу, не известен срок кончины. Поэтому он медлил с покаянием, будучи уверенным, что глас Небес подскажет ему урочный час.

Птахья, человек рациональный и не слишком расположенный к мистике, не полагался на голос свыше. Допуская правоту Баруха, он все же не хотел рисковать своим посмертным будущим и избрал иную линию поведения. Благополучный должен думать, что предпринять к приходу беды. Птахья исходил из того, что смерть может нагрянуть в любое мгновение и застать человека врасплох. Поэтому он очищал душу ежевечерне. Регулярность была тем более оправдана, что всякий день трудов давал основания для покаяния.

Моей упорядоченной ангельской природе предусмотрительность Птахьи ближе и понятнее, нежели беспечность Баруха. К тому же, принятая бакалейщиком метода регулярного погашения греха дневными дозами обеспечивала бесспорное преимущество уменьшения общего мирового количества творимого смертными зла. В то время как принцип мануфактурщика имел следствием накопление беззакония. Сохраняя объективность, я замечу, что беспечный не всегда глуп, а серьезный вид предусмотрительного необязательно свидетельствует об уме.

О своем предпочтении я многократно говорил со старшим над раем ангелом Михаэлем. Он неизменно соглашался со мной, но, боюсь, понял меня превратно, в пределах узости своего должностного горизонта.

Михаэль расценил мои похвалы Птахье как ходатайство. Не зная других способов награждения за праведность, он направил к бакалейщику своего ангела, и тот забрал его душу, и ее тут же определили в рай. Оказавшись в вожделенной епархии, душа Птахьи не сетовала на поспешность судьбы, но и в небесной музыке случаются фальшивые ноты.

 3

Вернемся на землю. Награжденный принятием в рай, Птахья оставил после себя вдову, безотцовщину и процветающее коммерческое предприятие. Обо всех и обо всем позаботился Барух, взявший на себя канительную обязанность опекуна.

Безвременно усопший имел обыкновение баловать супругу как обильными ласками, так и щедрыми подарками. Вдова, не вынеся утрат того и другого рода, стала чахнуть, худеть и вскоре захворала и умерла. Барух устроил покойной достойные похороны. Детишек он определил в богоугодное заведение для сирот. Мальчики будут учиться ремеслам, портновскому и сапожному, девочки освоят навыки, необходимые женам и матерям.

Теперь Баруху предстояло решить, как поступить с самой важной частью наследия Птахьи, а именно, определить будущее бакалейной лавки. Торговля крупами, мукой, сахаром и прочим товаром — дело прибыльное и хлопотное вместе. Барух человек импульсивный, склонный к спонтанности и экспромтам. Не погружаясь в скрупулезный анализ в духе Птахьи, он извлек из кубышки заработанные сбережения и, пользуясь преимуществом опекуна, занедорого выкупил у властей перешедшую в их временную собственность лавку.

Профессионализм и большой коммерческий опыт помогли Баруху быстро освоить торговлю в новой для него бакалейной сфере. При этом он сохранил и развил выработанную его предшественником утонченность приемов обращения с товаром и с покупателями. Выручка Баруха удвоилась, и кубышка вновь отяжелела. Червонцы множились и неуклонно пополняли мошну. Легко догадаться, что новые обстоятельства ничуть не изменили подхода Баруха к покаянию.

Я спросил старшего над раем ангела Михаэля, имеет ли Барух основания надеяться на такое же отличие, какового удостоился Птахья, то есть может ли наш скоробогач рассчитывать на место в раю? Михаэль разъяснил мне, что если Барух успеет своевременно, то есть в день кануна смерти, покаяться в грехах, то не будет никаких законных причин не принять его душу в рай.

Теперь подведем итог. Бакалейщик Птахья, человек предусмотрительный, заботясь о будущем месте в ином мире, регулярно приносил покаяние за ежедневные грехи и тем самым не способствовал накоплению общего зла. В результате он получил небесную награду.

Личность беспечная, в прошлом только мануфактурщик, а ныне почти магнат Барух, питает небеспочвенные надежды очутиться в раю, притом, что он уже завоевал земной трофей, изрядно разбогатев. Как говорят мудрецы, человек вкушает наслаждение из двух миров. К сожалению, с переходом бакалейной лавки в собственность Баруха, накопление мирового греха увеличилось.

Теперь мы пришли, дорогой читатель, к начальному пункту рассказа: бремя сомнений несут даже небесные ангелы. Вот и я, великолепный Сатан, не уверен, правильно ли поступал, безмерно восхваляя Птахью владыке рая Михаэлю? Нет, я вовсе не утверждаю, будто Барух не заслуживает благ настоящей и будущей жизни. Но, кто знает, сложись судьба бакалейщика иначе, и мир был бы менее уродлив. Кстати, я уверен, что Михаэль разделяет мои сомнения. В заключение замечу, что не нужно избавляться от сомнений, наоборот, нам следует учиться сомневаться.

Ход вещей

 1

Порой читатели упрекают меня, дескать, вечно ты, Сатан, рассказываешь нам потешные вещи, стараешься рассмешить, а ведь иной раз хочется чего-нибудь грустного, берущего за душу, чтоб уронить слезу, задуматься о бренном, нескладном, пустом, глупом, наконец!

Упрек я принимаю, но исключительно из желания потрафить благонамеренным ценителям моих рассказов, а вовсе не потому, что безоговорочно принимаю критику, хотя и нахожу в ней зерно истины. Вообще, я придерживаюсь абсолютно либерального взгляда на различие в образе мыслей людей. Иными словами, каждый имеет полное право на собственное мнение, если оно, разумеется, не расходится с моим.

Итак, на сей раз, я поведаю повесть, печальнее которой нет на свете. Это история об одном дерзком опыте, или, как сейчас у вас на земле говорят, эксперименте, который закончился крушением изначальной идеи, а неуспех повлек за собою бедствия и разочарование. Забегая вперед, возьму на себя смелость указать на причину неудачи: пренебрежение задуманным самим Господом естественным ходом вещей.

 2

Однажды явился ко мне некий смертный и попросил уделить ему час-другой внимания. Одет добротно, аккуратно. Манеры благородные, глаза проницательные, лицо умное, сразу видно образованного человека. Представился, и выяснилось, что и имя у него тоже подходящее — Наор.

— Я пришел к тебе за советом, Сатан, — сказал гость.

— Буду рад, если смогу тебе помочь, Наор, — ответил я.

— Не сомневаюсь, что сможешь. У живущего на Небесах ангела взгляд на мир не узкий, как у землян, но общий, фундаментальный.

— Перейдем к делу, Наор, — ответил я сухо, не показывая, что польщен.

— Я — человек состоятельный, — начал свой рассказ Наор, — владею ювелирным заведением, от отца досталось мне. Покупаю золото, серебро, самоцветы. Рабочие мои изготовляют на любой вкус украшения для женщин и мужчин, всё вещицы отменно дорогие, и доход у меня — слава Богу.

— Так отчего же лик твой безотраден, почтенный Наор, — спросил я и почуял перспективу занимательного парадокса.

— Трудятся в моем заведении несколько работников. Люди они в мастерстве искусные, но в жизни и в обращении простые. Сказать по правде, не чудом я богатею — это умелые руки наемников полнят червонцами мою мошну. А сами-то они живут в бедности. Но в радости!

— Поясни, Наор, — попросил я, — не скудостью же они наслаждаются?

— Вот в этом-то и великий мой вопрос, мудрый Сатан!

— Коли работники отменно обогащают тебя, Наор, отчего не повысишь им жалование?

— Повышал! Обиделись, отказались принимать!

— Поразительно! Отказались из гордости? Из глупости? — изумился я.

— Из солидарности! Сказали мне, мол, товарищам их, которые у других хозяев трудятся, плата выходит меньше. Вот мои работяги и не хотят, чтобы им завидовали, дескать, дружба дороже.

— Думаю, Наор, напрасно ты своих людей простаками считаешь, ум у них весьма утонченный.

— Ум у них утонченный? Пожалуй, прав ты, Сатан: живут они бедно, а жизни радоваться умеют!

— Что дальше?

— Дело в том, Сатан, что я, человек состоятельный, удовольствий жизни не чувствую. И не я один. Все мои покупатели — люди богатые, и никого среди них не вижу счастливыми.

— Головокружительное открытие! Выходит, на большие деньги купишь печаль, а на малые — радость? Может, не даром говорят, что путь парадокса — путь истины? Я должен признаться, Наор, озадачил ты меня. Давай вместе думать. Где твой маяк?

— Маяк мой мигает с берега всеобщего благоденствия.

— Неужто благоденствие может быть всеобщим? У тебя и план имеется?

— Есть кое-какие мыслишки. Вот я и пришел к тебе, Сатан, посоветоваться.

— Выкладывай свою сверхидею, я сгораю от нетерпения!

— Боюсь, не оказалась бы идеей фикс моя сверхидея! — скромно заметил Наор.

— Не бойся! Мы с тобой — две головы. Сколько голов, столько умов.

— Вот и я говорю, Сатан, что ум золота дороже, а умный и без него богат!

— Так каков он, план твой?

— Разберем всё по порядку. Малоимущие в нашем местечке жизнью довольны. Толстосумы не ведают радости. Первых, как известно, большинство. Вторых — мало. Причина огорчений коренится в золоте. Чем его меньше у человека — тем он счастливее. Таковы факты.

— Упрямые они, факты эти, непреложные, очевидные, надежные, жестокие! — поддакнул я, впрочем, с некоторым сомнением, — и как же плыть к твоему маяку?

— Счастье, как и солнце, светит всем, — воодушевился Наор, — нужно только подставить лицо живительным лучам!

— Думаешь, все людишки возрадуются твоему солнцу?

— Есть единомышленники у меня! Узок круг их, но помыслы страшно близки народу. Мы двинемся вперед с идеями в головах и с красными речами на устах.

— И с оружием в руках? — уточнил я.

— И с Писанием в руках! — мгновенно парировал Наор, — ведь сказано же: “И пастись будет корова с медведем; детеныши их лежать будут вместе; и лев будет есть солому как вол!”

— Правильно ли, Наор, понимаешь ты слова мудрецов?

— Конечно, правильно! Рассудим вместе, Сатан. Бедных — что песку в море, а богатых — по пальцам перечесть. Если неимущие поделят меж собой золото имущих, то на каждого из великого множества придется совсем малая доля содержимого кованых сундуков. Выйдет, что нищие почти не разбогатеют, стало быть, счастье их не убудет, зато крезы, обделенные ныне радостью жизни, обретут блаженство!

— Значит, вчерашние богачи, всего своего добра лишившись, станут счастливее других? Справедливо ли?

— Ты прав, Сатан, об этом-то я и не подумал… Одинаковость пострадает… А ведь по мысли мудрецов все должны есть солому… Как хорошо, что я пришел к тебе за советом! Пожалуй, не станем раздевать догола толстосумов, ради равенства оставим им долю малую!

— Надеюсь, Наор, что добрые твои намерения угодны Творцу, а угодны ли будут действия?

— Сомнения науки разрешит жизнь, не так ли, Сатан?

— Задумки проверь на деле. Не поднявшись на высокую гору, не узнаешь высоты неба. Возвращайся в местечко и твори. Донесется и до меня гул перемен.

— Ты благословляешь? Советуешь воплощать замысел?

— Сочувствую и надеюсь, — ответил я Наору, — а теперь — ступай!

 3

Прошли года. Я почти забыл о беседе с мятежным ювелиром. Как-то призвал меня Господь к своему трону и с неудовольствием сообщил, что дошли до него сведения о бедствиях в местечке, где проживал Наор. “Спустись на землю, Сатан, разведай, что к чему!” — приказал Всевышний.

Я не сказал Богу о своей причастности к делу. “Слетаю на землю, разберусь, потом, может быть, признаюсь!” — подумал я.

Нашел городок Наора. Безлюдье и разруха встретили меня. Я бродил по пустынным улицам. На меня глядели черные пасти окон. “Вымерли, что ли, двуногие эти?” — все больше сердился я.

Наконец, увидел в придорожной канаве спящего человека. Рядом с ним копошились мыши. Я тронул посохом тощее тело. Человек проснулся, вскочил на ноги. Передо мной стоял грязный, обросший бородой оборванец. Я всмотрелся в его лицо и признал Наора. Тот глядел на меня пустыми глазами. “Здравствуй, Наор, я — Сатан, пришел проведать тебя и деяния ума твоего!” — сказал я строго.

По чумазым щекам Наора потекли слезы, он размазывал их, всхлипывая. Успокоившись, попытался обнять меня, но я ловко увернуться.

— Рассказывай! — приказал я.

— Случилось у меня затмение ума. Что видел и слышал — понимал превратно. Думал, разрушение — ключ к улучшению. А ты, Сатан, — советчик и свидетель безумия. Вот и весь сказ… — прошамкал беззубым ртом Наор.

— К делу переходи! — крикнул я гневно.

— Удался замысел, и в этом несчастье. Чем краше говорили соратники мои, тем больше крови лилось в местечке. Не за счастье, а за добро воевали, кто за чужое, а кто за свое. Много голов полегло. Голод выкосил тысячи. Выжившие сбежали. Я — последний тут.

Не стал я дальше слушать несчастного, вернулся на Небеса и доложил Богу обо всем виденном, и свою долю не скрыл. Велик и справедлив был гнев Господа. “Ты, Сатан, как неразумный Наор, не понял замысла Творения Моего! — прогремел Всевышний, — вы нарушили ход вещей, а рабы мои на земле поплатились!”

Каясь, подумал я про себя: “Не учил Господь, что должна быть одинаковой природа разных творений Его. Вечны сила и слабость, дерзость и робость, а неравенство плодотворно. Мудрецов я призову к ответу, почему говорят они, мол, медведь станет пастись с коровой, а лев вместе с волом — солому жевать?”

Семья красна, коли крыша одна

 1

Небожители упрощенно представляют себе житье-бытье людей на земле. Порой судят о грехах и благодеяниях двуногих творений с некоторой легковесной прямолинейностью, не принимая во внимание довлеющих земных обстоятельств. Верхоглядство свойственно практически всем ангелам, но в разной степени. Скажем, властитель ада Насаргиэль, по характеру службы наслышанный о могучей силе искушений, разъедающей души его будущих пациентов, готов иной раз проявить понимание и даже снисхождение. Зато старший над раем ангел Михаэль, имеющий дело с беспорочными праведниками, бывает чрезмерно строг к нарушителям заповедей. Никто не понимает человеков лучше меня, Сатана, ибо я частенько спускаюсь на грешную землю. Поэтому на Небесах я по праву считаюсь главным экспертом по земным делам.

Я намерен рассказать историю двух супружеских пар, последовательно преодолевавших одно затруднение за другим. Они не ждали советов от своих мудрецов, а поступали по собственному разумению. Однако, преодолевая одно препятствие, они создавали другое. И только мое компетентное вмешательство устранило преграды к их новому счастью.

А теперь — обо всем по порядку.

Жили два друга в местечке одном, разом смеялись и вместе грустили. Жарко молились, бок о бок учились. Если один чего не поймет, другой на помощь спешит. Короче, неразлучные друзья, водой не разольешь. Одногодки. Звали их Ханох и Барух. Оба парня стройной стати и равные ростом, а мастью — разные. Ханох чернявый, и глаза у него темные, а Барух белобрысый и светлоглазый.

Отцы наших героев были потомственными коммерсантами. Семья Ханоха торговала лесом, а родитель Баруха отдавал предпочтение недвижимому имуществу. Очень понятным и совершенно естественным стало желание ветеранов негоции вручить сынам эстафету фамильного дела. Огромно значение преемственности, ибо настоящее есть росток прошлого, и сходство меж ними облегчает созерцание будущего. Когда, по мнению старших, младшие в достаточной мере познали Святое Писание, первые решили, что вторым пришла пора заняться делом.

Замечу читателям, что факт прекращения учебы вовсе не следует трактовать как пренебрежение Божественным знанием. Отнюдь! В обеих семьях несокрушимо соблюдались заповеди Господа, но ведь и верность родовым традициям тоже чего-то стоит, не так ли? К тому же, среди приверженцев доходных утилитарных профессий распространено небеспочвенное убеждение, что нет в жизни якоря надежнее, чем хорошие деньги, доставляемые, например, умелой коммерцией.

Чтобы вникнуть в тонкости любого торгового поприща, новобранцу полезнее всего будет начать со службы коммивояжера — изучит свой товар, познакомится с продавцами и покупателями, оглядится вокруг и покажет себя. Отцы указали сыновьям сферу самостоятельных действий, снабдили советами и начальным капиталом.

Настал ли момент вступления юношей на широкую дорогу успехов и неудач, побед и поражений? Пора ли отправляться в самостоятельный жизненный путь? Ответ может быть только один — нет! Парням, слава Богу, уже по восемнадцать, а, может, и по девятнадцать лет, а они все еще не женаты! Не имеющий теплого домашнего тыла — нежной супруги и любящих деток — не добьется побед на деловых фронтах.

Будет день — будет невеста. В местечке у некоего состоятельного обывателя выросли дочки-близнецы. Звали их Хана и Браха. Сходство меж ними удивительное: одно лицо, и один склад. Где тут Хана, а где Браха — лишь родной отец да мать их умели различать. Исполнилось отроковицам шестнадцать лет, девы на выданье, нечего тянуть!

Встретились трое отцов, обсудили, поладили, познакомили молодых. Ханоху и Баруху невесты весьма приглянулись, причем обе в равной степени, что и не удивительно. Но ведь никак нельзя жениться на двоих — надо выбирать. Впрочем, не будем забегать вперед.

Какой из парней пришелся по душе Хане, а какой — Брахе, нам знать не дано, ибо женское сердце непознаваемо. Отец невест подсказал разумный ход, дескать, пусть молодые вступают в брак по сходству имен: Ханох женится на Хане, а Барух возьмет в жены Браху. Мужчинам идея понравилась, стало быть, и женщины с ней были согласны.

Сыграли две свадьбы. Родители вскладчину купили молодоженам дома в хорошем городке. Не слишком близко к местечку, дабы дети пореже обращались за помощью и сами воевали свою жизненную войну, и не слишком далеко, чтобы навещать внуков, когда народятся.

 2

Дома молодоженов располагались в разных концах городка, но расстояние не стесняло и не охлаждало. Дружбе Ханоха с Барухом женитьба не повредила. Хана и Браха все детство провели вместе и не могли разлучаться надолго. Каждую неделю молодые семьи сообща встречали субботу. Собирались и по праздникам. Как славно любящим друг друга людям сидеть за одним столом, глядеть в милые лица, вместе трапезничать, молиться, а то и песню затянуть! Прошло немного времени, и юные жены понесли. В добрый путь, Хана и Ханох, Браха и Барух!

Промчались три-четыре года, и уж по нескольку ребятишек завелось в каждом счастливом доме. Матери заняты детьми, а отцы разъезжают по городам и весям, набираются опыта. Главы семейств устраивают свои поездки таким манером, что если один отлучается по делам, то другой остается в городке — ведь мужская поддержка может понадобиться обеим семьям.

Ханох и Барух по-прежнему дружны и дружат домами. Излишне говорить, что ничуть не ослабли сестринские чувства Ханы и Брахи. Все четверо любят друг друга, трое за одного, и один за троих. Что касается предпочтений, то, по сравнению с днем смотрин, появились новые эмоции. Во-первых, теперь уж не только родители сестер-близнецов умеют определить, где Хана, а где Браха, но и мужья различают их. А, во-вторых, обнаружились склонности — оказалось, что Ханоху больше по нраву Браха, а Барух очарован Ханой.

Новое положение могло бы продолжаться неопределенно долго, тем более что все четверо, как я уже упоминал, любили друг друга. Но некоторое обстоятельство намекало на необходимость перемен. А именно, у чернявого Ханоха родился белобрысый мальчик, а в доме светловолосого Баруха появилась смуглая девочка. Разумеется, никто не в силах однозначно определить причину такого пассажа. Возможно, этому способствовали попеременные отлучки наших коммерсантов. Однако не хотелось бы, чтобы так думали соседи.

Когда жизнь ставит человека в экстраординарное, граничащее со скандальным, положение, первое желание испытуемого судьбой обращено к поиску благонадежного советчика. Кому должны были излить душу Ханох и Барух? Разумеется, они могли направить стопы по проверенному веками пути в дом мудреца. Но некая сила удержала рассудительных мужей от поспешного решения. Нет, они отнюдь не сомневались в мудрости знатока Писания и в его желании вникнуть в проблему. Скорее наоборот, они опасались того, что исключительная деликатность дела вызовет преувеличенный интерес и чрезмерный душевный подъем советчика.

Ханох и Барух встретились на нейтральной территории вдали от своих половин для обсуждения ситуации. Сердца подсказали логичное и простое решение: всё, что требуется — это поменяться женами-близнецами. Кто узнает? Никто! Мужчины обнялись и в знак любви крепко пожали друг другу руки.

В темный полночный час, когда жители городка сладко спали, Хана и Браха в сопровождении мужей вышли навстречу друг другу. Добравшись до цели, женщины улеглись в супружеские постели, а мужчины вернулись каждый к себе домой и сделали то же самое.

В первые недели нового начала Ханох и Барух радовались, словно молодожены, и чувствовали себя так, будто они уже поднялись к нам на Небеса. Они даже откладывали важные поездки. К сожалению, с каждым новым днем Хана и Браха мрачнели сами и омрачали праздник Ханоху и Баруху. Женщины испытывали в точности такой же энтузиазм как и мужчины, но, что поделаешь, если границы женских чувств простираются гораздо дальше мужских?

Хана и Браха встретились на нейтральной территории вдали от Ханоха и Баруха. Заверив друг друга в том, что любовь меж ними ничуть не убыла с дней далекого детства, они справедливо отметили великолепные последствия придуманной мужчинами перемены. Но, увы, женские сердца не могли вынести расставания с собственными детьми. С кем говорить, кто поможет? Они могли обратиться к супруге мудреца, которая уж потому умна, что прожила годы бок о бок со знатоком Священного Писания. Но те же соображения, что не пустили Ханоха и Баруха к советчику, остановили Хану и Браху.

Славная мысль пришла разом в головы обеих сестер: “Наши мужья поменялись женами, а мы поменяемся детьми!” Сказано — сделано. И вот уж матери вновь холят не чужих, но собственных детишек — своя кровь, своя плоть, как много это значит!

Шло время, и опять на ясном небе всеобщей любви появились облака. Они понемногу чернели, грозились превратиться в тучи. Что на сей раз смешалось в образцово дружных домах? Ребятня чуток подросла, стали шептаться меж собой малолетки, мол, папы-то у нас не свои! Когда детские сердечки томятся, то и мать с отцом места себе не находят.

По-прежнему наши герои дружили домами, собирались по субботам и праздникам, и все друг друга любили. Но нельзя перестать грустить, коли есть на то причина. И тужили Ханох и Барух, Хана и Браха, и все думали одну общую думу и не знали, что еще можно изобрести, и унывали.

 3

Пребывая на Небесах или спускаясь на землю, я сверху и со стороны следил за жизнью двух семей. Увидев выросшее перед ними серьезное затруднение — безотцовщина при живых отцах — я решил вмешаться и помочь добрым людям сохранить любовь.

Я явился в дом к Ханоху на исходе субботы, когда оба семейства, взрослые и дети, сидели за столом и беседовали о делах насущных. “Перед вами Сатан, — представился я, — мне известна ваша история и ваша новая закавыка. Я хочу вам помочь, и у меня есть изумительное предложение, которое позволит навсегда сохранить вашу всеохватную любовь!”

Придя в себя от неожиданности, взрослые первым делом отправили отпрысков во двор — поиграть в мяч и попрыгать через скакалку.

— О, спасибо тебе, Сатан! — воскликнул Ханох.

— У нас нет никаких предубеждений против тебя, — добавил Барух.

— Ах, если бы ты знал, Сатан, как мы все любим друг друга! — проговорила Хана.

— Мы так хотим всегда быть вместе! — поддержала сестру Браха.

— Моя идея есть голос вечной любви! — произнес я.

— Надеемся, это не многоженство, Боже сохрани? — разом выпалили женщины.

— И не многомужество, убереги Господь? — испуганно спросили мужчины.

— Дорогие мои, — воскликнул я, — это не многоженство и не многомужество. Это — многолюбие!

— О, поясни нам, Сатан, — потребовали все разом.— Вы четверо, и детишки с вами, станете жить единой семьей под одной крышей. Нет никаких препятствий этому. Ведь в основе сего — многолюбие!

— Вокруг столько глаз и ушей, — заметил Барух.

— Продайте ваши дома, и выстройте в другом городе одну большую храмину на отшибе. Ты, Барух, дока в этих делах. Вы стряхнете с себя огорчения сегодняшнего дням, сбережете старые ценности, и, кто знает, жизнь подарит вам новые радости.

Наши герои последовали моему мудрому совету, и счастье во всей полноте поселилось под общей крышей. Ханох и Барух с годами преуспели в коммерции. Хана и Браха теперь почтенные матроны. Дети выросли и вспоминают порой дни счастливого детства.

Как-то рассказал я эту историю своим коллегам ангелам Михаэлю и Насаргиэлю. “Счастливые люди — это ведь твоя паства, — подмигнул я старшему над раем, — когда-нибудь они предстанут пред тобой!” Михаэль в ответ промолчал и отвел глаза. А властитель ада Насаргиэль нехорошо улыбнулся.

(окончание следует)

 

Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2021/nomer4/berg/