Талант-талант, как ни клейми…
Евг. Евтушенко.
Сергей Колмановский: Интернет свёл меня с Александром Хромченко — моим однокашником по музыкальному училищу. Мы не общались несколько десятков лет, и нам было о чём поговорить. Александр 45 лет проработал музыкальным редактором на всесоюзном радио и на радио России, поэтому многое из рассказанного им может быть интересно широкому кругу читателей. Если ещё учесть, что его отец был в своё время одним из ведущих теноров Большого театра, можно легко объяснить моё желание проинтервьюировать старого товарища на радость многочисленным пользователям интернета. Но поскольку темы его высказываний очень близки мне, я не смог преодолеть желания не только задавать вопросы, но и постоянно дополнять собеседника, развивать его мысли собственными размышлениями, и поэтому наш разговор из жанра интервью перешёл в некий круглый стол на двоих.
С.К. Саша, ты работал на радио, когда там правил бал недоброй памяти Сергей Лапин. Довелось ли тебе почувствовать на себе его тяжёлую руку?
А.Х. Я работал в отделе трансляций. Мы либо транслировали концерты, либо записывали их и потом пускали в эфир целиком или частично. Я был редактором записи одного из концертов Краснознамённого ансамбля и среди номеров, которые считал лучшими, дал в эфир песню Д. Тухманова на стихи В. Харитонова «День Победы». Я руководствовался ещё и необыкновенным успехом этой песни в концерте. На следующее утро первый же встреченный мною коллега поинтересовался, начал ли я сушить сухари. Оказалось, что «День Победы» Лапин запретил. Меня вызвал на ковёр главный редактор музыкального вещания Николай Чаплыгин, но узнав, что я понятия не имел о лапинском запрете, не стал меня отчитывать, а наоборот, по тону разговора я понял, что могу даже рассчитывать на его защиту. Было известно, что Лапин к Чаплыгину прислушивался. Тем не менее я несколько дней провёл в тревоге. И вдруг Чаплыгин снова вызывает меня, чтобы сообщить радостную весть: Лапин в восторге и даже звонил Александрову с благодарностью за исполнение песни, которую до этого запрещал. Вот насколько убедительным было звучание этого ансамбля!
Буклет диска русских и еврейских песен
С.К. Я тоже бесконечно ценю этот коллектив. Ко всему это, по-моему, единственный в мире хор, в исполнении которого всегда слышны все слова. В этом, наверное, заслуга главного хормейстера ансамбля легендарного Е. Тытянко.
А.Х. А какая динамика звучания! От еле слышного до громоподобного, как, например, в песне К. Молчанова «Вот солдаты идут». Тытянко — замечательный хормейстер, но прежде всего надо отметить огромное уважение исполнителей к своему художественному руководителю. Мне приходилось бывать на репетициях ансамбля. Когда Александров становился за пульт, снимал китель и говорил: «Вольно!», артисты не расслаблялись, а, наоборот, концентрировали всё своё старание на следовании каждому жесту своего шефа. И чувствовалось, что делается это не из тупого солдафонского подчинения, а из радостного желания со-творчества с художником, вера в которого светилась в глазах каждого артиста.
С.Хромченко (справа) и Р.Глиэр
С.К. Лапин был не единственным функционером, не принимавшим «День Победы». В то время среди поп-музыкантов был в обиходе термин «снимать», то есть копировать приёмы западных рок-групп. В музыке Тухманова чувствуется внимательное отношение к самым разным направлениям поп-музыки, но он никогда не «снимал». В его песнях все эти приёмы на редкость удивительно сливались с его индивидуальностью, позволявшей композитору оставаться в традициях советской песни. И вот несколько джазированный инструментальный отыгрыш песни «День Победы» раздражал идеологов от искусства. Доходило даже до таких определений, как кощунство. Но песня как раз и примечательна посланием глубокой признательности победителям от следующих за ними поколений. Насколько же убедительным было исполнение александровского ансамбля, если оно заставило несгибаемого Лапина простить песне «кафе-шантан», как выражался этот руководитель! Надо сказать, что постепенно дерзкая манера Тухманова соединять, казалось бы, несовместимое, перестала вызывать возражения функционеров — уж очень они себя оконфузили травлей «Дня Победы». Не было препятствий на пути в эфир песни «Мой адрес – Советский Союз» (стихи В. Харитонова), целиком написанной в танцевальном ритме, а впоследствии Тухманов (единственный!) ввёл в патриотику и рэп («Я, ты, он, она, вместе целая страна…», стихи Р. Рождественского)), и никаких нареканий это не вызывало….
А.Х. Похоже, «Остапа понесло!»
С.К. Я в самом начале разговора оговорил право на отступления. Но вернёмся к теме. Ты, должно быть, занимался трансляцией не только песенных концертов. Давай перейдём на классику. О ком бы из наших выдающихся «классичеких» музыкантов ты мог бы рассказать?
С.Хромченко(справа) и Т.Хренников
А.Х. О многих. И, как правило, моё мнение о них, сформированное понаслышке, оказывалось если не ошибочным, то во всяком случае поверхностным. Больше всего это, пожалуй, относится к Эмилю Григорьевичу Гилельсу, с которым мне довелось общаться не только профессионально. Мы были соседями по дому, и я часто по вечерам присоединялся к его прогулкам с собачкой.
С.К. Уже несколько десятилетий почему-то принято противопоставлять Гилельса другому великану советского пианизма — Святославу Рихтеру. Тебе, наверное, приходилось сотрудничать и с ним? Считается, что они в известном смысле были антиподами: непредсказуемый, неуправляемый Рихтер и точный, обязательный, здоровый духом Гилельс, вызывавший полное доверие властей и потому увенчанный куда бОльшим количеством регалий.
С.Хромченко в студии звукозаписи
А.Х. Всё это, мягко говоря, приблизительно. Гилельс, несмотря на все свои грандиозные успехи, был как-то уж очень нервно требователен к себе. Отбирая для эфира записи со своих концертов, он, за неимением другого отражателя, сажал меня лицом к себе, и время от времени восклицал: «этот пассаж не годится, по твоему лицу пробежала тень, в эфир это сочинение не пойдёт!» Так что твоё определение «здоровый духом» вряд ли может характеризовать Эмиля Григорьевича. По отношению же к властям он был далеко не благодушным и средства массовой информации не жаловал. Зная о моём соседстве, заместительница главного редактора музыкального радиовещания Н. Алекперова неоднократно просила меня уговорить Гилельса придти в студию на интервью, но он каждый раз отказывался. Мне запомнилось его объяснение по этому поводу: «Одни музыканты играют, а другие разговаривают». С Рихтером же я общался гораздо меньше, но когда это происходило, он был вполне корпоративным. Помню, я был редактором прямой трансляции его концерта в Большом зале московской консерватории. Когда основная программа была исчерпана, и он играл «бисовки», то перед каждой из них спрашивал меня, сколько осталось эфирного времени и выбирал сочинение соответствующего размера. Так что никакого снобизма или надменности я за ним не наблюдал.
С.К. А чем, по-твоему, объяснялось негативное отношение Гилельса к власти, давшей ему все звания и регалии?
А.Х. Я был не настолько с ним близок, чтобы задавать такие вопросы. Но по опыту общения с обитателями советского музыкального Олимпа я знаю, что все они были оскорблены и возмущены обязанностью отдавать в государственную казну до 90% своих гонораров, получаемых в заграничных гастролях.
С. Хромченко-Баян в опере Руслан и Людмила
С.К. Это относилось не только к музыкантам. Я помню в этой связи скандалы вокруг демаршей некоторых режиссёров и артистов. По своему более, чем скромному опыту могу добавить, что ещё и не так легко было застать бухгалтера в консульстве, чтобы отдать эти деньги… Но вернёмся к Гилельсу. Действительно, для того, чтобы занимать достойное положение в музыкальном мире, ему достаточно было играть, ему не надо было разговаривать (разумеется, этот глагол надо понимать широко — имелся в виду некий допинг типа общественной работы или саморекламы). Но в этой связи возникает вопрос по поводу творческой судьбы твоего отца. По отношению к музыкантам-инструменталистам политику антисемитизма было практически невозможно проводить — слишком много евреев было в этой области, и юдофобы привыкли к этому и вынуждены были считать это за данность. Но среди оперных певцов евреи в СССР были исключениями, вызывавшими особое раздражение антисемитов, и Соломон Хромченко, наверное, познал это на себе в полной мере. Как ты считаешь, если бы помимо творчества он прибегнул ещё и к тем «разговорам», о которых упомянул Гилельс, это могло бы сбалансировать природный анкетный недостаток твоего отца?
С. Хромченко-Синодал в опере Демон Рубинштейна
А.Х. Твоё выражение «в полной мере» сомнительно. Чиновные антисемиты всегда действовали с опаской или, как сейчас говорят, с «отмазкой». Талант Соломона Хромченко был совершенно очевиден, и совсем не воздавать ему было бы слишком демонстративно. В 1932 году он стал лауреатом всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей (3 премия), в Большом театре отцу поручали ведущие теноровые партии во многих операх, у него была первая категория и, соответственно, огромная по тем временам была зарплата, он был награждён Орденом Трудового Красного Знамени. Попробуй, скажи, что его притесняют! Однако на самом деле статус артиста, особенно оперного, определяло прежде всего звание. В 1952 году в связи с юбилеем Большоего театра несколько десятков его ведущих солистов оперы и балета, в том числе отец, были выдвинуты на различные звания. И все они, кроме Хромченко, своё получили. В какой-то инстанции какой-то красный карандаш зачеркнул звание народного артиста РСФСР против фамилии отца и написал: Орден Трудового Красного Знамени. И выше звания заслуженного артиста РСФСР Хромченко подняться так и не дали, при том, что Большой театр всегда был парадным подъездом советской музыки, и по отношению к его солистам власть была особенно щедра на звания. Звание Народного было очень важно и практически-например, с таким званием артиста не могли отправить на пенсию по выслуге лет (как это было с отцом), для которой вокалисту достаточно было двадцати лет стажа, Народные могли пользоваться кремлёвской поликлиникой — очень важное преимущество в советское время; но и морально: отсутствие звания Народного у одного из ведущих теноров Большого театра вызывало тревожное удивление у пропагандирующих организаций и становилось чем-то вроде клейма. Однако и тут выражение «в полной мере» не подошло бы. Хромченко звучал по радио, пусть и не так часто, как он этого заслуживал. Например, во время войны он первым записал песни М. Блантера на стихи М. Исаковского — «В лесу прифронтовом» и «Огонёк» (больше известен вариант музыки Мокроусова на эти стихи, но было несколько версий). Руководство фирмы «Мелодия» было гораздо более толерантным. Соломону Хромченко удалось сделать там записи самых разных произведений. У него было несколько долгоиграющих пластинок и даже двухпластиночный альбом. А фондами «Мелодии» могли пользоваться редакторы радио, что и происходило постоянно с записями отца. Что же касается «разговоров», то я думаю, что отец не был заряжен ни на карьеру по общественной линии, ни на саморекламу, И уж совсем чужды были ему закулисные игры и интриги. Может быть, пренебрежение всем этим мусором и помогло Соломону Хромченко сохранить беспрецедентное творческое долголетие. Он пел и преподавал почти до конца жизни, а умер он в девяносто четыре года. У него никогда не было ни сил, ни желания на околотворческую возню. Слишком жадным было его стремление к собственно творчеству в разных проявлениях. Необыкновенно успешной и насыщенной была его концертная деятельность. У него был огромный творческий диапазон. Помимо оперных партий в его репертуаре были романсы русских композиторов — от Глинки до Рахманинова, русские, еврейские, испанские и неаполитанские песни. Соломон Хромченко снискал себе доброе имя и как педагог. Но и в этом пространстве путь отца был нелёгким. Ему, певцу такого высокого уровня, пришлось начинать с почасового преподавания в училище им. Гнесиных и постоянно чувствовать чьё-то сопротивление сверху, поднимаясь по лестнице педагогических званий — от преподавателя через доцента (плюс и.о. по дороге) до профессора института им. Гнесиных. И ни в какой области Соломон Хромченко никогда не останавливался на достигнутом. Всегда хотел попробовать себя в новом качестве, в новых обстоятельствах. В 1991 году отец уехал в Израиль, где продолжил преподавательскую деятельность — стал профессором Иерусалимской музыкальной академии имени Рубина. В Израиле, в отличие от СССР, ему сразу дали профессуру. Более подробно о жизни и творчестве Соломона Хромченко можно узнать из книги моего старшего брата Марка «Солист Большого театра».
С.К. Не интриги ли коллег, полных зависти или стремящихся избавиться от конкуренции, мешали артисту получить звание, соответствующее его заслугам?
А.Х. Никоим образом. Поразительно, что высокие инстанции не считались с письменными характеристиками, подписанными такими корифеями от музыки, как И. Козловский, П. Лисициан и Т. Хренников — глава Союза композиторов СССР, который в своём рекомендательном письме прямо указывал, что Соломону Хромченко явно не воздаётся по заслугам. Когда отец уже был профессором Гнесинского института, его снова выдвинули на Народного, и снова какой-то красный карандаш зачеркнул Народного и написал «Заслуженный деятель искусств РСФСР». Это звание ничем не отличалось от звания «заслуженный артист РСФСР», которым Хромченко к тому времени уже много лет обладал.
С.Хромченко — Граф Альмавива в Севильском цирюльнике
С.К. В детские годы Соломон Маркович был певчим в одесском синагогальном хоре. В молодости — солистом Еврейского академического хора в Киеве. Впоследствии он записал на радио несколько еврейских песен. Наконец, этот отъезд в Израиль в 84 года, причём в одиночестве — ведь его жена к тому времени скончалась, а вы с братом остались в Москве. Прослеживается явный интерес артиста к своим корням.
А.Х. Такой интерес есть у каждого человека, особенно если он связан с искусством. Но я бы не сказал, что еврейская культура была в центре внимания отца. Его больше увлекала русская и западноевропейская музыка. Как ни парадоксально, запись на радио еврейских песен состоялась по инициативе свыше. Двухсотлетний юбилей Большого театра совпал с юбилеем отца. Именно поэтому был выпущен его двухпластиночный альбом. Но этот альбом был составлен из старых, архивных записей, а Соломон Хромченко считал себя действующим певцом и очень хотел отметить свой юбилей новыми записями. У меня уже был приличный стаж работы на радио и добрые отношения с Геннадием Черкасовам, сменившим Чаплыгина на посту главного музыкального редактора. Я спросил Геннадия Константиновича, нельзя ли сделать какие-нибудь новые записи с Соломоном Хромченко — ведь он как-никак в прошлом один из ведущих теноров Большого театра. Но узнав, что отцу стукнуло 70, Черкасов засомневался, поскольку у теноров обычно бывает особенно короткий век. Тогда я его уговорил сделать сначала разовую запись (точнее было бы сказать «одноразовую» — такая запись после эфира размагничивалась). Таким образом отец записал две неаполитанские песни с пианистом Давидом Лернером. Запись убедила Черкасова. Поняв, что Хромченко в хорошей форме, он дал добро уже на фондовую запись целого ряда неаполитанских песен. Эта была первая совместная работа отца с ансамблем народных инструментов под руководством Анатолия Цадикоского. Эта запись Черкасова тоже не разочаровала. После репатриации в Израиль Нехамы Лифшицайте, Михаила Александровича и других исполнителей еврейских песен, на радио размагнитили вообще все записи произведений этого жанра. А потом опомнились: отсутствие записей еврейских песен на радио было вопиющим нарушением государственной политики «отмазки». Еврейские песни могли никогда не передаваться по радио, но они должны были иметься в наличии, чтобы комар носа не подточил.
С.К. Работая в музыкальном издательстве, я был редактором сборника еврейских народных песен. Они обязательно время от времени издавались тоже ради ханжеской защиты от возможных обвинений в антисемитизме.
А.Х. Так вот чтобы восполнить этот пробел, Черкасов предложил Соломону Марковичу записать несколько еврейских песен, что и было сделано и опять с ансамблем Цадиковского. Эта запись была очень дорога отцу. Позднее, на его девяностолетие, я решил сделать папе подарок в виде компакт-диска с этими еврейскими и несколькими русскими песнями, записи которых он тоже очень любил. Это символическое сочетание заставило отца прослезиться. Диск был профинансирован мною на паях с замечательным пианистом и дирижёром Константином Орбеляном. У меня ещё осталось определённое количество этих дисков. Желающие его приобрести могут ко мне обратиться (адрес есть в редакции). Есть компакт-диски отца и в открытой продаже: «Отрывки из опер, неаполитанские и испанские песни» и «Русские романсы». В их создании принимал активное участие бывший директор «Мелодии» Юрий Пароль, которому я бесконечно благодарен.
С.К. В первую очередь мы все должны быть благодарны замечательному лирическому тенору Соломону Марковичу Хромченко. Поскольку он начал петь в раннем детстве, получается, что его голос радовал людей в течение почти 90 лет. Я был очень рад узнать, что и сегодня можно насладиться этим голосом. Голосом, который не зачеркнёшь никаким красным карандашом…
Александр Хромченко закончил московский музыкально-педагогический институт им. Гнесиных. С 1965 по 2010 год работал музыкальным редактором, корреспондентом, комментатором, обозревателем на Всесоюзном радио и на радио России. Живёт в Москве.
Источники
Фотографии из семейного архива Хромченко.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer1/kolmanovsky/
