Один мой коллега говорил, что нас отделяет от любого, сколь угодно высокопоставленного человека не более двух рукопожатий. Иными словами, кто-то из наших знакомых или непосредственно встречался с этим человеком, или лично знал кого-то, кто с ним (или с ней) встречался. Вряд ли это верно по отношению ко всему миру (недавно узнал, что есть вполне научная теория «шести рукопожатий»), но, похоже, в России это действительно так. У меня на этот счёт опыт невелик, но кое-что стоит вспомнить.
Никита и галоши
Первым из таких деятелей, которых я видел не на экране, а “вживую”, был Никита Сергеевич Хрущев. После его знаменитого доклада на XX съезде КПСС, он решил поправить финансы в стране путем заморозки выплат за облигации госзаймов, которые покупались в обычном для того времени добровольно-принудительном порядке. Насколько знаю, впервые он всенародно объявил об этом во время своего визита в Горький, в 1957 году. Странным образом, мне не удалось найти сведений об этом визите в Интернете, да и о самой этой «заморозке» нашел немного. Лишь недавно мне прислали пересказ заметки из тогдашней местной газеты «Горьковская Правда» (тогда в каждой области была своя «правда»):
«На этом знаменитом на всю страну митинге, проходившем на площади Минина и Пожарского, собралось около 150 тысяч человек. Он был приурочен к окончанию совещания аграриев Горьковской, Арзамасской и Кировской областей, Марийской, Мордовской и Чувашской автономных республик РСФСР. Но именно здесь горьковчане проголосовали за поддержку мероприятия ЦК КПСС по прекращению с 1958 года подписки на государственный заем, прекращению выплаты по займам, а также по отсрочке погашения по займам. Прозвучал и призыв к трудящимся Советского Союза поддержать это предложение, принятое в интересах нашего государства и всего народа».
В то время облигации были почти в каждой семье, и многие надеялись на выплаты. Жители других городов долго поминали горьковчанам этот митинг. Он породил массу анекдотов. Один из них о том, что только Козьма Минин на пьедестале голосовал «против», не опуская руки.
Как я узнал о приезде великого человека, не помню, однако решил сходить. Первыми вестниками этого события оказались новые, разноцветные металлические урны для мусора, расставленные вдоль центральной улицы Свердлова (через много лет ей вернули старинное название Большая Покровская). Старые гипсовые урны были забиты грязью и снегом, а новые нелепо смотрелись на нечищеных тротуарах. Но так или иначе, «Свердловка», как все её называли, вела к площади Минина, на которой и состоялся митинг.
Подойдя к площади, я понял, что опоздал. Там уже стояла плотная толпа, без единого просвета. С усилием я умудрился втиснуться в толпу, но только сзади, на краю, противоположном наскоро построенной трибуне для руководства и самогó высокого гостя. Разобрать слова речи было почти невозможно, из-за удаленности (динамики транслировали громко, но малоразборчиво), а, главное, меня стиснули так, что было трудно дышать. О том, чтобы уйти пораньше, не было и речи. А речь была длинная, как всегда у Хрущёва. По ее окончании я вывалился вместе со всеми из площади, отдышался и ушел восвояси.
На следующее утро я проходил по опустевшей площади Минина и увидел фантастическое зрелище: вся площадь была усеяна галошами! Время было весеннее, и, очевидно, люди, пытаясь протиснуться поближе или, наоборот, уйти, теряли (скорее, сдирали с ног) галоши.
Этим мне и запомнился исторический митинг.
Фото с митинга
Вождь на пенсии
Об этом я уже писал в интернетском журнале «Черепаха на Острове», приведу лишь отрывки.
Где-то в поздних 1960-х я получил первую в жизни квартиру в горьковской многоэтажке, недалеко от центра города, кажется, на четвертом этаже. Будучи с утра до позднего вечера на работе, я мало кого знал из соседей по дому, да и мало ими интересовался. Одного из них — маленького, лысого, улыбчивого старичка еврейской внешности, жившего на втором этаже, я встречал во дворе, здоровался, иногда перебрасывался малозначащими словами, и замечал его не очень ясный для меня акцент. Несколько больше он меня заинтересовал, когда моя первоклассница-дочка рассказала, что его жена — якутка, зовут ее Феодора Федоровна, что она учит детей всяким поделкам, и дочка тоже начала к ней ходить. Впрочем, я был слишком занят, чтобы пытаться узнать больше об этой паре, да и вообще был не любопытен в том, что касалось жизни посторонних. Но однажды мне зачем-то понадобилось зайти в ЖКО и посмотреть мою прописку в домовой книге. Листая книгу, среди данных о жильцах я наткнулся на такую запись:
«Ракоши Матвей Иосифович, …Прописан… 1968. Прибыл из…»
Оказывается, я жил в одном доме с бывшим коммунистическим вождем Венгрии Матиасом (Матьяшем) Ракоши! Это имя было знакомо со сталинских времен: тогда оно называлось в числе первых в списке вождей «стран народной демократии». Значит, во время венгерского восстания его убрали подальше, в СССР, и не в Москву, а в Горький, закрытый тогда для иностранцев. Тут напрашивается аналогия с Сахаровым, которого тоже, лет на пятнадцать позже, сослали в Горький, все по той же причине его закрытости, хоть эти два человека и были, мягко выражаясь, антиподами. Жизни ему оставалось немного. Он умер в 1971-м, после чего его вдову сразу куда-то переселили, а квартиру опечатали.
Когда интернетские сведения стали общедоступны, я прочел, что в 1949 году Ракоши стал главой коммунистической Венгрии. В этом качестве он стал «лучшим учеником Сталина», установил тотальную диктатуру и, конечно, он (хоть и еврей) развернул кампанию против «сионистов», в ходе которой, вкупе с другими обвинениями, был осужден и расстрелян глава МВД Ласло Райк (нееврей). После смерти Сталина в Москве решили, что Ракоши излишне фанатичен, его сняли с поста главы правительства, а после венгерского восстания вывезли в СССР, где он жил с супругой в нескольких городах, последним из которых стал Горький.
Я привел эти сведения только потому, что они лишний раз показывают, что, вопреки пословице, зачастую «место красит человека». Немало жестоких диктаторов оставались бы в пределах нормальности, не попади они, иногда случайно, на вершину властной пирамиды, где побеждала темная сторона их натуры, возможно, присущая многим обычным людям. Гитлер в молодости рисовал. Mao Цзедун писал стихи. Сталин тоже, и неплохие — сам читал. Пол Пот, уничтоживший, возможно, наибольший процент своего народа в новой истории, преподавал в университете, и студенты его любили за доброту. Кадаффи был любящим отцом десяти детей, включая двух приемных.
Так и мой недолгий сосед Ракоши. При всей его жуткой биографии, к концу жизни он был (или казался) добродушен, без видимых претензий на былое величие. Похоже, его жизнь в СССР после 1956 года была унизительной…
Sic transit gloria mundi!
Так проходит мирская слава (лат.)
Две демонстрации с портретами Ракоши: одна во время его правления, другая — протестная
Встреча с первым и последним
Третий большой человек, которого мне довелось видеть «вживую», и сейчас жив. Это первый и последний президент Советского Союза, Михаил Сергеевич Горбачев. О его наследии много спорят, и спектр мнений широк — от великого реформатора до гнусного предателя. Что бы ни говорили, а после деградирующего Брежнева, жуткого Андропова и никакого Черненко, при Горбачеве мы наслаждались невиданной дотоле свободой. Правда, с едой было туго, и шутливая загадка «Длинный, голубой, пахнет колбасой» относилась к поездам, едущим из Москвы, где еще можно было что-то купить, в Горький, Харьков и многие другие города. Это, по-видимому, и стимулировало жесткое сопротивление горбачевской политике «перестройки», вернее, попытке ограниченной либерализации при сохранении господства компартии. Все, кто жил тогда, помнят «Егор, ты неправ!» (это про влиятельного тогда Лигачева), «Не могу поступаться принципами» в «Правде» за подписью Нины Андреевой и, наконец, злополучный путч, провалившийся после обороны Белого Дома. Провалиться-то провалился, но он возвестил политическую смерть Горбачева, бесцеремонно отодвинутого от власти популярным тогда Ельциным.
Во время путча, в августе 1991, я был проездом (точнее, пролётом) в Москве, и заночевал у приятелей. В комнате стоял большой телевизор, и рано утром я его включил. Как хорошо известно, раздалась музыка из «Лебединого Озера», перемежаемая какими-то стандартными, без эмоций, словами известной дикторши. Еще ничего не понимая, по тону я сразу почуял неладное. Потом другой приятель вез меня на машине по городу, и асфальт дороги был примят гусеницами танков. Вскоре мы увидели и танк на обочине, в котором солдаты что-то чинили. Нас никто не остановил.
Вечером я уезжал из Москвы домой, в Горький, в плацкартном вагоне поезда, шедшего гораздо дальше, в Красноярск. Вагон был почти пуст. Проводник принес мне чаю и от скуки разговорился. Поначалу пошутил: — Что везешь в чемодане, рацию, что ли? — но в тот момент это был весьма черный юмор. А потом изрек два пророчества. Первое было: — Помяни мое слово: от всего этого в выигрыше останется Ельцин! — А второе: — Мне до Красноярска еще три дня ехать, за это время все и устаканится. — И оказался прав в обоих случаях!
Я же был настроен мрачно, если не сказать безнадежно, предвидя возвращение к засилью партийных боссов и газетному вранью. Просвет надежды появился, когда дома посмотрел по телевидению пресс-конференцию ГКЧП (так себя называли путчисты) и увидел, что новым президентом назначили Янаева, бывшего комсомольского босса из Горького, которого там и раньше величали «Генка-Стакан». Потом вернули Горбачева из Крыма, но вскоре править ему стало нечем: Союз распался, и в России воцарился Ельцин.
Уже после этого Горбачева кто-то пригласил выступить в Горьком, в Институте Прикладной Физики, где я работал. Кто пригласил, не знаю точно, возможно, наш бывший студент, а впоследствии широко известный политик, губернатор и диссидент Борис Немцов, но он это отрицал. В темноватом зале семинаров собралось человек сто. Насколько помню, Горбачев не произносил вступительной речи, а в основном отвечал на записки из зала. Сейчас уже трудно восстановить детали, но помню, что его манера говорить мне понравилась больше, чем его многословные, витиеватые речи в бытность генсеком, из которых приходилось выуживать намёки, ради коих и затевались эти речи. В этот раз он выглядел невесело (немудрено) и говорил короче и понятнее. Я не смог придумать, о чем его спросить — все и так было ясно — но все же послал записку с вопросом: «Михаил Сергеевич, как вы себя чувствуете?» Когда дошла очередь, он ее зачитал и с грустью ответил одним словом: — Соответственно…
Трудно избежать вопроса: что было бы со страной, останься Горбачев у власти. Конечно, у него сохранялась советская зашоренность — ведь это он приблизил к себе будущих путчистов Крючкова, Янаева и других — но как знать, возможно, он постепенно пришел бы к установлению мало-мальски путной демократической системы вместо последовавшего хаоса и, главное, теперешнего мрачного застоя похуже брежневского. Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения, как однажды изрек сам Сталин, переиначив фразу «История не знает слова «Если»», сказанную до него гейдельбергским профессором Карлом Хампе.
М.С. Горбачев — прежде и теперь
Ещё один президент
Но довольно о главах государств. По роду деятельности мне пришлось общаться с еще одной влиятельной и колоритной личностью — президентом Академии Наук СССР Анатолием Петровичем (АП) Александровым.
Поначалу я только и знал, что он — очередной президент Академии, сменивший на этом посту Келдыша. Потом мой отчим, видный инженер-химик, точнее, полимерщик, рассказал, что он получил в подарок книгу с надписью «Рафаилу Яковлевичу от старого лысого знакомого» — полимеры, действительно, входили в круг интересов АП и они, очевидно, когда-то сотрудничали.
В то время я был вовлечен в работу для военно-морского флота и иногда участвовал в совещаниях на эту тему, где и познакомился с АП. Однажды мой директор, академик А.В. Гапонов-Грехов взял меня с собой как эксперта на одно из таких совещаний в Севастополь, куда прилетел и АП. Когда нас везли в машинах из аэропорта, по дороге милиционеры отдавали честь — первый и последний раз в жизни мне козыряла милиция!
Как водилось в те времена, в конце совещания был банкет. Народу было немного, все сидели вдоль одного длинного стола, и президент, выпив, разговорился. Рассказывал случаи из своего общения с моряками — борьба с противокорабельными магнитными минами и вообще помощь флоту были, видимо, предметом его гордости (один коллега, несомненно его уважавший, как-то в разговоре со мной пошутил: «Он любит моряков, как портовая девушка»). В конце своей речи уже весьма пожилой АП заявил: — У меня, конечно, недержание речѝ, но ведь когда загнусь, ничего не узнаете!
В заключение банкета появился молодой человек и в сопровождении маленького ансамбля исполнил известную песню «Эх, дороги». Спета она была в модерновом стиле с джазово-роковыми ритмами. АП это сильно не понравилось, и он бесцеремонно прогнал певца. Хотя я тоже предпочитал классический, задушевный стиль, но, не будучи приучен к подобным барским выходкам, в душе осудил АП. Однако позже, прочтя его биографию, понял, что при всех издержках советского «равенства», это была незаурядная личность. То, что он получил все мыслимые советские награды и премии, неудивительно — он много сделал для оборонной промышленности, особенно атомной. Однако в юности он был отнюдь не большевиком: сперва записался в Белую Гвардию, а в 16 лет, уйдя в Крым, стал пулеметчиком в Русской армии барона Врангеля, где за короткий срок был награжден тремя Георгиевскими крестами! Попав в плен к красным, он бежал и уже после этого сделал советскую карьеру. Ещё один любопытный факт: если верить Википедии, когда в 1920 м году белые сдавали Крым, в последних боях против юнкера Александрова воевал командир взвода Первой конной армии Ефим Славский — будущий министр среднего машиностроения СССР. Как известно, в ведении Средмаша была атомная промышленность.
Чудны дела твои, Господи!
А.П. Александров и почтовая марка, выпущенная к его столетию
Несколько слов в заключение
У меня был соблазн рассказать об ещё одном человеке, снискавшем мировую известность — Борисе Немцове. Он был моим студентом в Горьковском университете, потом сотрудничал с нами несколько лет, и у нас с ним есть пара совместных публикаций. В эти годы мы с ним были дружны, но когда он ушел в политику — стал губернатором и затем переехал в Москву, в правительство, я его больше не видел, с одним исключением — мы встретились на похоронах его дяди, тоже физика. Тут, с одной стороны, одним эпизодом не обойтись, а с другой — никаких личных сведений о нем как государственном деятеле у меня нет.
А из того, что рассказано здесь, по-моему, видно, какие разные люди оказываются на вершине власти и как по-разному они туда попадают. Но результат чаще всего один и тот же: они приобретают те качества, которые диктует должность. А если пытаются что-то изменить, результат обычно далёк от желаемого. Воистину, «место красит человека».
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer1/lostrovsky/
