* * *
Концерт окончен. Партитура
Закрыта. Тени на стене.
Нам билетер кивает хмуро,
Мы – уходящая натура,
Мы – сон, приснившийся во сне.
Нас с каждым годом в этих залах
Все меньше. Новый господин
Устал от обликов усталых
И от мерцающих седин.
За нами – прошлые столетья,
Но смотрит Время мимо нас.
Еще остались междометья,
Но потерялся смысл фраз.
Мы на Земле обетованной –
Небес исполненный каприз –
Живем меж адом и нирваной,
Как на качелях – вверх и вниз.
Мы – тень, мы аббревиатура,
Мы – день вчерашний без прикрас.
Прощай, великая культура,
Мы – уходящая натура,
И все же – помните о нас.
* * *
А дни идут, и кажется – так странно,
Что где-то там, за синей пеленой,
Медведицей, что пьет из океана,
Лежит страна, покинутая мной.
Там спят стога, не ведая угрозы,
Там дух лесной колдует из кустов,
В полях летают медные стрекозы
И пьют нектар из каменных цветов.
Там от реки доносится прохлада,
Стоят герои сказок по углам,
Косые тени тянутся из сада
И делят жизнь мою напополам.
Так хочется уснуть и оказаться
В том городе – на миг, на полчаса,
По улицам идти и стен касаться,
Друзей забытых слышать голоса.
Хоть на секунду превратиться в птицу,
Подняться по спирали в вышину,
И, перейдя небесную границу,
Запомнить все – и город, и страну.
Там есть в стене невидимая дверца,
За нею – мир, забытый и простой.
Там вместе мы. И знает только сердце,
Как отыскать к ней ключик золотой.
* * *
Жизнь моя, не заблудись в дороге…
Владимир Добин
Жизнь моя, не заблудись в дороге,
Смерть моя, меня не обмани.
Были б мы свободными, как боги,
По небу летали б, как они.
Вот и все. Кто плачет, кто смеется…
Исчезают наши голоса.
Что от нас на свете остается?
Только дух, летящий в небеса.
Остается каменное слово,
В памяти знакомые черты.
Остается отблеском былого
Звук стихов, как свет из темноты.
Остаются лучшие страницы,
Что придут отсюда в день иной
Через все преграды и границы,
Как рассвет. Как летний дождь грибной.
* * *
Самара детства моего.
Полно киосков с газировкой.
Борис Свойский
Самара детства моего.
Полно киосков с газировкой.
Там, за трамвайной остановкой, –
Театр. Площадь. Штаб ПРИВО.
Синеет Волги полоса.
Из сада Струковского – тени,
Под ними – лестницы ступени,
Над ними – птичьи голоса.
Самара, детская страна,
В вагоне старого трамвая
К тебе я еду, вспоминая
Забытых улиц имена.
Пух тополиный, волжский плес,
Тот дом, где детство обитает, –
Все в дымке времени, все тает
Под шум дождя. Под стук колес.
И я прошу – не уходи,
Останься запахом и цветом,
Речной прохладой, знойным летом,
Птенцом, согретым на груди.
Там жив отец. Там ярок свет.
Там мама юная с обновкой,
Полно киосков с газировкой,
И жизнь идет. И смерти нет.
* * *
Иерусалим, моя столица,
Мой город вечный и святой,
Ложится отблеском на лица
Твой свет прозрачно-золотой.
На эти каменные своды,
Соцветья башен и окон.
Ты весь – явление природы,
Её таинственный закон.
Как обещание кому-то
Шептали глухо, как в бреду,
Среди погрома и галута –
«Мы будем в будущем году».
И через пыль тысячелетий
Целебен воздух твой и сух,
И прорастает Храм твой Третий
Надеждой, высказанной вслух.
Как сквозь века ты смотришь строго,
Печален и неумолим,
И слышу я дыханье Бога
В тебе, о мой Иерусалим.
* * *
А я кричу почти из забытья,
Почти из измерения иного,
Почти из сна кричу, в котором я
Лишь ночь придет, оказываюсь снова.
Во сне моем – печальные снега,
Чуть слышный плеск старинного парома,
Прозрачный лес, речные берега,
И горький запах смерти и погрома.
Во сне моем – июльская гроза,
И бесконечный путь средь бездорожья,
И скрипки плач, и детские глаза,
И тот огонь, в котором искра Божья.
Пусть светит он средь бед и суеты
Необъяснимо и неодолимо,
И в такт ему мерцает с высоты
Библейская звезда Иерусалима
