Удары гонга, разносимые мощными усилителями во все уголки Дворца спорта, глохли в ревущих кольцах трибун, зато особенно нервно воспринимались тут, в раздевалке, где последние финалисты, ожидая свой выход на ринг, готовились к бою. С каждым ударом гонга приближался и его выход на поединок с Товмасяном, а он места себе не находил, все больше отчаиваясь, потому что мальчик никак не хотел приходить. Белыми, бескровными губами Зеэв Паз шептал, как заклятие, все звал его: «Во имя подвига твоего, во имя памяти твоей, во имя всех нас приди помочь мне!».
Слоноподобный тяжеловес Нурмухамедов сидел на табурете возле умывальника с запрокинутой назад головой, выгнув вперед толстую бычью шею. Руки его, поросшие густыми черными волосами, безжизненно свисали, касаясь перчатками пола. Он так и не снял с себя после боя перчатки, а люди, окружавшие его, были настолько испуганы, что никто не догадывался содрать их с него. С минуты на минуту ожидали прибытие скорой помощи, а пока с головой казаха возился врач. Он суетился, нервничал, ибо место его было не здесь, в раздевалке, а возле ринга – фиксировать технические нокауты, останавливать кровь боксерам в перерыве между раундами, совать под нос тампоны с нашатырным спиртом. Бинтуя руки и пританцовывая, Зеэв Паз приблизился к посеченному тяжеловесу и ужаснулся его ране. Будто хряснули топором по массивной брови, лбу и скуластой щеке. Густой черной щеткой бровь свисала над глазом, обнажив глубокую, до белой кости, расщелину с трепещущей жилкой и дымящимся фонтанчиком крови. Г-споди, мальчик, неужели и мне проиграть так? Ты же всегда приходил по первому зову! И еще неистовей взялся шаманить: «Во имя смерти твоей, во имя жизни твоей...».
На другом конце раздевалки, возле высоких зеркал, счастливый и плачущий, сидел Женька Бадалов, засыпанный букетами цветов: мировая сенсация – выиграл у великого Тамулиса! Когда Женька кончит плакать и малость придет в себя, толпа возбужденных поклонников, что ломятся сейчас в раздевалку, напирая на милицию у входных дверей, поднимут его на плечи и по центральным улицам, через всю Москву, пронесут до гостиницы.
А мальчика все не было, и Зеэв Паз стал думать, что тот вообще забыл про него. Потом он заглянул в открытые настежь двери с широкой ковровой дорожкой, ведущей к помосту, увидел на ринге чей-то жестокий бой. В уши ударила волна рева, и он окончательно расстроился: нельзя глядеть на чужие бои перед собственным выходом, забыл даже это простое правило! Не теряя надежды вызвать во что бы то ни стало этого худенького ребенка со смертельной скорбью в глазах, Зеэв Паз напрягал всю свою волю и продолжал разминаться. Где бы мальчик ни находился сейчас, он должен был услышать его и прийти на помощь.
«Ты видел, что на трибунах творится?» – стал он жаловаться ему. «Одни армяне, одни армяне. Мне говорили, что они прилетели в Москву двенадцатью специальными самолетами – болеть за своего любимца, за этого хвастливого, надменного Товмасяна. А что он заявил обо мне журналистам, знаешь? Нет? Жаль, что ты газет не читаешь. Где же ты, мальчик? Кроме тебя, здесь нет у меня никого, почему ты не хочешь это понять? Я так одинок!»
Ринг стоял на высокой плоской конструкции, затопленный светом мощных юпитеров. Зрителей было тысяч пятнадцать: битком набитый Дворец спорта. Кругом наставлена уйма телевизионных камер. Шла прямая трансляция на всю страну, на весь Союз и страны Восточной Европы. Зеэв Паз представил себе, как далеко отсюда, в Молдавии, сидит у телевизора Анка и ждет, волнуясь, его выхода. Рядом с ней сидит за столом Вадим, перед ним – это уж точно – бутылка «алб де массе», и он прикладывается время от времени прямо из горлышка.
Все финалисты разминались в одной раздевалке, что было безобразным упущением организаторов чемпионата. Раздевалка была огромной, а вот укрыться от глаз противника было негде. Укрыться так, чтобы не выдать противнику свои секреты. Это страшно действовало на нервы. Просто желания не было разминаться по-настоящему. Зеэв Паз обратил внимание, что Товмасян все вpeмя торчит у него за спиной и что-то там вытворяет. А что именно, Зеэв Паз никак не мог понять. Едва поворачивал голову, как тот моментально все прекращал и дрыгался с невинной физиономией. Решив узнать, уж не заговаривает ли он его в спину какими-то особыми армянскими заклятиями, Зеэв Паз пустился на хитрость – направился к большим зеркалам, где плакал среди цветов Женька Бадалов, и все увидел: Товмасян шел и «избивал» его сзади, как бы делая «бой с тенью».
Разминался в свое удовольствие, скотина. Это взбесило Зеэва Паза. «Ах, мальчик, ты же всегда приходил, всегда выручал меня на самых задрипанных соревнованиях, – взмолился он. – Ну, где же ты, где?»
Звенели гонги, и время быстро шло. На Зеэва Паза и Товмасяна надели по махровому халату, зашнуровали перчатки. Оба поступили в распоряжение массажистов. Зеэв Паз сидел сейчас с закрытыми глазами, предоставив себя массажисту, чьи руки были скользкими, ловкими, а на твердых участках плеч и ног – вдруг железными, расслабляя бугры окаменевших мышц. Весь обмякнув, но внутренне сосредоточенный, он принялся повторять про себя этот коротенький рассказ, чего не делал уже очень давно. Мысленно читая его так, как и был он записан в одном из отчетов послевоенного трибунала.
«...Обвиняемый Роберт К., служивший долгое время в концлагере Аушвиц, утверждает, что жертвы двигались в газовые камеры без особого сопротивления. Голые, они вообще не помышляли об этом. Но приводит случай совершенно необычного поступка. Некий еврейский мальчик, с виду еще совсем ребенок, сумел пронести чуть ли не до самых дверей душегубки противотанковую гранату. И, выбежав из колонны, метнул ее в скопище солдат, собак и офицеров. Имя его навсегда останется неизвестным, поскольку взрывом огромной силы мальчика самого разбросало на части...».
Зеэв Паз ступил на ковровую дорожку и пошел к рингу. Шел он, опустив глаза, не вышаривая на трибунах друзей, знакомых. Ему некого здесь было искать. Двумя шагами сзади ступал за ним Товмасян. Вытащив из-под халата руку, он махал ею, а закупившие лучшие места, поближе к рингу, армяне вопили от восторга.
Стоя в своем углу, Зеэв Паз ждал начала боя, удара в гонг. Тренер привалился к самому уху, шептал что-то важное. Зеэв же Паз ничего не слышал, не понимал. Глубокая печаль и покинутость будто парализовали его. Он лишь подумал, что тренер забрызгал ему лицо слюной, и это нельзя смахнуть, вытереть – еще обидится! «Где же ты, мальчик, что же ты не пришел? Или в эту минуту ты занят кем-то другим, спасаешь кому-то жизнь? Это тебе важнее? Все равно: во имя памяти твоей, во имя подвига твоего, живи вечно! А я уж как-нибудь обойдусь, ты обо мне не думай».
Погруженный в свои мысли, он даже не услышал удара в гонг.
Товмасян налетел на него, как голодная пантера. Зеэв Паз был настроен на классическую завязку: бой с разведкой, прощупыванием уязвимых мест, демонстрацией техники. Так он представлял себе первый раунд, когда сидел с массажистом, шел к помосту по ковровой дорожке. Но это не состоялось, из этого ничего не вышло. Зеэв Паз забыл, что Товмасян любил вылетать на противника, как зверюга, рвать его в клочья, подминая начисто все классическое. Орудовал Товмасян исключительно сериями, затяжными сериями с обеих рук. К тому же во всех трех плоскостях: прямыми, крюками, апперкотами. А иссякнув, делал короткий отскок назад и тут же кидался с длинными внахлест свингами. Боец высокого класса!
И не было приема, которым бы он не владел в совершенстве. Ну просто боец международного класса! В ударах же его чувствовалась прирожденная сила нокаутера. Любой из его ударов, даже придясь по защите, болезненно отзывался во всем теле.
Надо сказать, что и в убийственном для него первом раунде Зеэв Паз тоже кое-что показал. Все из тех же классических запасов. Однажды он отшагнул в сторону, и Товмасян пролетел мимо, врезавшись в канаты, запутался в них. Это вызвало смех на трибунах, жидкие аплодисменты. Потом сблокировал удачно увесистую серию апперкотов, а Товмасян, по запарке, нанес ему сзади пару ударов по почкам. Судья их развел по шагу назад и дал Товмасяну предупреждение. Но все это шло за мелочь, пустяки. Из носа у Зеэва Паза струилась кровь. Он понял это, слизнув с губ что-то соленое и обильное. От нижнего справа ребра тянуло жуткой болью. Ребро, видать, было сломано. Весь раунд ему мерещилось, что на трибунах вопит миллионов десять армян. Они стояли на ногах, ладно скандируя, а после запели мотив, похожий на гимн. Они ждали нокаута, ибо к нокауту дело и шло. Рефери давно полагалось прекратить избиение. Зеэв Паз был обложен глухой защитой, а Товмасян таскал его по углам, обрабатывая как чучело, стараясь добить последним сокрушительным ударом. Короче, все хотели нокаута, даже прыгучий, в бабочке, рефери, и потому никак не давал Товмасяну победы «за явным преимуществом».
Первый раунд кончился, Зеэв Паз пришел к себе в угол. От синяков и шишек набрякло лицо. Тренер обмахивал его полотенцем, обливал затылок и грудь холодной водой, орал что-то в самые уши, но Зеэв Паз ничего не соображал.
И тут вдруг почувствовал его присутствие. Дохнуло на Зеэва Паза прохладой и сыростью, каким-то горьковатым ароматом. Так от мальчика пахло, когда он был рядом. И разом окрепло ребро, мысли сделались четкими, ясными. Зеэв Паз с трудом размежил глаза и увидел его. «Не надо глухих защит, – сказал ему мальчик. – Правой рукой вразрез. Длинный прямой справа, когда он кинется после отскока!»
Товмасян вылетел из-за угла, чтобы тут же его прикончить. Доделать то, что не успел в первом раунде. Эта каналья мог орудовать в бешеном темпе все три раунда от гонга до гонга. Ну просто сатанинская неутомимость! Хоть сто раундов... Никому из больших бойцов Союза не удавалось такое. Совету же мальчика Зеэв удивился: прямой справа? Это же ерунда против такой машины, глупо и примитивно!
Но мальчик дело свое знал, это было давно проверено. Советы его не подвергались сомнению. Оставив глухую защиту, Зеэв Паз поднялся повыше на носках. Развернув плечи, приклеил нацеленный правый кулак к подбородку. Стал зорко следить за всеми движениями противника, напрягшись точно пружина. И несколько мгновений спустя вот что увидели зрители на трибунах, Вадим и Анка в далекой Молдавии, обладатели телевизоров в Восточной Европе.
Товмасян заканчивал серию апперкотов по животу Зеэва Паза. Атака иссякла, он сделал изящный, безукоризненный нырок на выходе в боевую позицию. Мгновенный отскок, и снова бросился на Зеэва Паза. И тот в него выстрелил. Точно нацеленным кулаком справа, угодив прямо по подбородку.
В этот удар Зеэв вложил разворот тяжелых своих плеч, наддавшись далеко вперед, и последний грамм его тела прекрасно сработал. Летевший же в атаку Товмасян добавил сюда и всю свою встречную тяжесть, поэтому был сражен мгновенно, еще в воздухе. Он обрушился Зеэву Пазу на грудь, обхватив за шею мертвыми руками.
Со стороны могло показаться, что он упал с поцелуями, но передумал, свесив голову набок. Потом вздрогнул и, как тонущий, стал тянуть Зеэва Паза на дно. Зеэв Паз легонько оттолкнул этот груз от себя, и Товмасян упал на колени. В наступившей гробовой тишине загудела металлическая конструкция помоста. Потом упал лицом на брезент плашмя, и вся конструкция загудела еще раз.
Рефери открыл счет, сосчитал до десяти, подошел к Зеэву Пазу и вскинул вверх его руку. Рефери мог считать еще и еще, а Товмасян отвечал бы ему с пола придушенным хрипом и слабыми судорогами ног.
«Поздравляю, Зеэв! – сказал ему мальчик все с той же смертельной скорбью в голосе. – Теперь ты у нас чемпион, очень большой чемпион!»
Но голоса его никто не услышал. Ни тысячи зрителей во Дворце спорта, ни журналисты, припавшие к рингу со вспышками своих аппаратов, точно пиявки. Ни даже рефери в бабочке, стоявший совсем уж рядом.
