Концлагерь Вюгт казался голландским евреям наименьшим злом по сравнению с другим лагерем на территории страны — Вестерборком, откуда регулярно отбывали поезда на Восток. Заключённые же Вюгта трудились на оккупанта, что должно было гарантировать им жизнь. К сожалению, эти надежды оказались напрасными. Все еврейские узники лагеря — как взрослые, так и дети — были депортированы за пределы Нидерландов. Почти никто из них не вернулся домой.
“Привилегированный” лагерь
Строительство Вюгта[1] началось осенью 1942 года. Лагерь предназначался для бойцов Сопротивления, уголовников и других нарушителей закона, а также бездомных и свидетелей Йеговы. И наконец, для цыган и евреев. 13 января 1943-го туда прибыла первая группа заключённых: 250 мужчин из лагеря Амерсфорт, который немцы собирались закрыть. Строительные работы во Вюгте были далеки до завершения, кухня не работала, питьевая вода была некачественной.
Вюгт
16 января поезд доставил в новый лагерь 450 амстердамских евреев, арестованных во время облавы. Все они были убеждены, что произошла ошибка. Некоторые даже не взяли с собой вещей – ведь у них были справки об освобождении от депортации, выданные Еврейским советом. Но оказалось, что заветный документ ничего не значил. Новоприбывших разместили на особой — огороженной колючей проволокой — территории, предназначенной для еврейских узников. В последующие дни евреи продолжали прибывать. Комендант Карл Хмелевски не понимал, почему лагерь заполнялся среди прочего стариками и детьми, не способными к работе. Поступало даже население домов для престарелых и детских домов в полном составе. Однако вскоре вышло распоряжение высшего начальства: узников старше 70 лет и детей без родителей как можно скорее переправлять в Вестерборк[2] . Оккупационные власти продолжали при этом утверждать, что Вюгт — лагерь трудовой и служит транзитным пунктом лишь временно.
И в самом деле, для заключённых Вюгта были подготовлены рабочие места: как на его территории, так и за её пределами. Люди занимались сортировкой одежды и других предметов обихода (изъятых при облавах), сортировкой деталей сбитых самолётов, обработкой меха, участвовали в благоустройстве лагеря и трудились на строительстве разных объектов в окрестностях. Планировалось даже открытие фабрики по обработке алмазов. Поэтому специалистов алмазной отрасли первое время к труду не привлекали — с тем, чтобы они берегли руки. Однако план так и не был реализован.
Особенно “престижна” была работа по сборке радиоприёмников в филиале фирмы Philips: в отапливаемом помещении, с предоставлением горячего обеда. Но в основном труд был тяжёлым и изнуряющим. К евреям надсмотрщики относились особенно жестоко, натравливая на них собак при малейшей провинности. Евреев старались трудоустроить в самом Вюгте, чтобы исключить возможность побега. На работы вне зоны направляли лишь семейных мужчин, чьи жёны и дети оставались в лагере. Попытка побега грозила расстрелом всех членов семьи.
Оккупационные власти и Еврейский совет заверяли евреев, что во Вюгте они будут находиться в безопасности: они нужны там как рабочая сила. Еврейский совет, будучи не в силах предотвратить депортацию или хотя бы снизить её темпы, старался способствовать тому, чтобы как можно больше людей направляли именно во Вюгт.
Мы едем отмечать день рождения
Шестилетний Симон Костер из города Гронинген не понимал, почему в мае 1940 года все вокруг заговорили о войне[3]. Конечно, он знал из сказок, что это такое. Рыцари на конях, размахивающие мечами. Доблестные воины, легко поражающие врага. Но ничего подобного он вокруг себя не замечал. “Война, это когда стреляют и убивают”, — сказал его друг. Соседская девочка тринадцати лет знала больше, но её из объяснений Симон мало понял. Запомнил лишь слова: “Нам, евреям, будет хуже всех”. Родители же успокаивали его, что бояться нечего. И действительно, первые месяцы после прихода немцев жизнь шла своим чередом.
Но перемены неизбежно наступили. В августе 1941 года вышло постановление, запрещавшие еврейским детям посещать голландские школы, и их пришлось перевести в еврейские школы. Всюду появились таблички: “Евреям вход запрещён”. Это касалось театров, кинотеатров, бассейнов, спортивных клубов, парков, зоопарков, библиотек… Мамы пришивали к курточкам детей жёлтые звёзды. Симону Костеру и его старшему брату очень хотелось посмотреть на нового павлина и индюка на птичьей ферме. Но ферма находилась в парке, куда им было нельзя. Тогда мальчики сняли куртки, засунув их под локоть. Полюбовавшись на птиц, они благополучно вышли из парка, гордые своей смелостью и находчивостью.
Для Симона стало почти привычным видеть мать с заплаканными глазами. Время от времени он слышал от родителей имена родственников и друзей, произнесённые шёпотом. Когда он спросил отца, почему к ним давно не приезжали бабушка и дедушка, тот ответил, что они уехали куда-то далеко, но потом обязательно вернутся. И прибавил, что и им самим, возможно, вскоре предстоит уехать, и что даже чемоданы уже собраны.
Не все евреи оказывались в лагерях после облав и арестов. Некоторые прибывали туда сами, после получения повестки. Наступил день отъезда и для многодетной семьи Костер. Накануне Симону исполнилось девять лет, и мама сказала, что они едут отмечать день его рождения. 9 апреля 1943 года, в 4 утра, родители и семеро детей уже были на ногах. На вокзал их доставили две коляски, запряжённые лошадьми.[4] Симон был в восторге. Но по прибытии на место его энтузиазм быстро угас. Семье пришлось в течение нескольких часов ждать регистрации. Ни еды, ни воды им не предложили. Потом мальчика отвели в барак для девятилетних детей.
Вюгт
Мне дали апельсин
Первые недели после открытия Вюгта детей и родителей размещали вместе: мальчиков старше десяти лет — с отцами, мальчиков моложе десяти и всех девочек — с матерями. Но поскольку количество детей росло, а всё больше взрослых проводили дни за работой, начальство изменило порядок. Дети до четырёх лет оставались с мамами. Остальных разделили на возрастные группы: от 4 до 6, от 6 до 8, от 8 до 10, от 10 до 13 и от 13 до 16 лет. Для каждой группы был выделен свой барак. Подростков же старше 16и приравнивали ко взрослым.
Новые правила вступили в силу 19 февраля 1943 года, в этот день детей стали отбирать у родителей. Лагерь наполнился рыданиями и криками. Женщины умоляли и угрожали, малыши цеплялись за них. Разумеется, ничего не подействовало, и с того дня дети оказались на отдельной территории, в нескольких сотнях метрах от отцов и матерей. Руководство настаивало, что так лучше для всех. Ведь в лагере отбоя от ребятни нет! Плачут по ночам, не давая спать другим. Днём бегают по территории и безобразничают. Теперь же за ними будут присматривать воспитательницы.
Лишь по воскресеньям родителям разрешалось навещать детей. Это было одновременно радостью и горем: после нескольких часов общения наступало неизбежное тяжёлое расставание. В остальные дни некоторым матерям удавалось по пути с работы увидеть своего ребёнка за колючей проволокой. Но они могли только помахать ему издалека.
Теперь по прибытии в лагерь семьи тут же разлучали. Случалось, что пока ничего не подозревавшие взрослые проходили регистрацию, их сына или дочь незаметно уводили. Для многих малышей это становилось настоящим шоком. Пятилетние и шестилетние мальчики и девочки, давно приученные к горшку, теряли этот навык. Мокрые и грязные, они, громко плача, всюду искали свою мать. Одна женщина, навестив в воскресенье пятилетнего сына, спросила его, нашёл ли он новых друзей. Но тот не ответил ей и, глядя прямо перед собой, повторял одну и ту же фразу: “Мне дали апельсин, мне не дали апельсин…”
Симон Костер совершенно растерялся, оказавшись в большой комнате со странными полками или скамейками, оказавшимися кроватями. Где же его место? Один мальчик предложил ему разместиться рядом с ним. Когда принесли тарелку неаппетитного супа, Симон отодвинул её от себя, но сосед настоятельно посоветовал всё съесть. На следующий день Симон к своей огромной радости повстречал старшего брата Бенни. Тот жил в соседнем, бараке: для детей от 10 до 12 лет. Теперь мальчики старались по возможности держаться вместе. Их остальные братья и сёстры жили в разных местах. Двое самых младших оставались с матерью.
Пробыв в лагере около двух недель, Симон начал скучать по отцу: он его всё это время не видел. Его брат Бенни один раз встречался с папой, поэтому знал, где его найти. Вечером братья отправились к отцу, хотя знали, что это строжайше запрещено. По дороге они услышали выстрелы и от страха обмочились. У входа в барак удивлённый староста спросил их, зачем они пришли. “К нашему папе Йонасу Костеру”, — ответил Симон и расплакался. Отца позвали и, увидев сыновей, он тоже заплакал. Те сообщили ему, что очень голодны. Он повёл их к своим нарам и отдал им половину суточного хлеба. Постирал их брюки, и мальчикам пришлось натянуть их мокрыми. Пришёл надзиратель, чтобы отвести детей обратно. Он лишь слегка поругал их и даже успокоил, что брюки высохнут сами.
Услышав рассказ Симона, соседи по бараку были поражены его смелостью. В знак уважения ему предложили самое привилегированное место ночлега — у камина.
Симон Костер в 1942 году и 2019 г.
Жизнь в бараке
Детские бараки состояли из четырёх помещений. Спальня с трёхъярусными нарами и узкими проходами. Зал для дневных занятий со столами и скамейками. И наконец кухня и бытовка. В каждом бараке проживало от 200 до 250 детей. Большую часть дня они были предоставлены самим себе. Некоторые играли друг с другом, другие предпочитали одиночество. Приставленные к ним воспитательницы (из тех же заключённых) старались хоть немного скрасить их жизнь. Но почти всё их время отнимали мытьё и переодевание детей, а также стирка их одежды. Стирка была делом нелёгким, поскольку мыла не было, а горячей воды не хватало. В бараке матерей с детьми младше четырёх лет постиранные распашонки и подгузники висели повсюду, но когда неожиданно приезжала проверочная комиссия, их нужно было быстро снять и спрятать, а детей посадить или уложить. Перед одной такой проверкой все детские коляски убрали на склад — якобы временно, чтобы не оскорбить почётных гостей неопрятной картиной. Коляски так и не вернулись к их владельцам, так что матери не могли больше вывозить малышей на свежий воздух.
Пища была скудной, пресной и в буквальном смысле грязной. Утром выдавали суррогат чая или кофе и тоненькие куски хлеба (часто заплесневелые), иногда слегка смазанные жиром. Днём рацион составлял суп из неочищенной картошки и капусты. Овощи были плохо вымыты, так что в вареве ощущались земля и песок. Маленькие дети получали молоко. Это было их единственной льготой. Обеспечить малышей ещё и другой — подходящей для них — пищей комендант неизменно отказывался. “Это концлагерь, а не приют!” — отвечал он на просьбы заключённых. Матерям и воспитательницам приходилось тщательно разминать и размельчать лагерную еду для детей, у которых ещё не прорезались зубы. Спасали посылки от родных и друзей, но по мере усиления волны арестов и депортаций пакеты с воли поступали всё реже.
Каждое утро все дети старше четырёх лет выходили на аппель (проверку), на которой надзиратели их пересчитывали. (Детей младше четырёх пересчитывали в самих бараках). К утренней проверке невозможно было привыкнуть. Мальчикам и девочкам было трудно стоять молча и неподвижно, они мёрзли, им хотелось в туалет. Они выходили из строя, звали друг друга, в результате чего надсмотрщицы сбивались со счёта и начинали сначала. Они прикрикивали на детей и отпускали им тумаки. Все боялись тётю-надзирательницу. Но знали при этом, что есть и добрые тёти, даже среди эсэсовцев.
Школа
В феврале 1943 года по инициативе заключённых Вюгта была основана Комиссия по защите детей. Её первой основной задачей было успокоить и приободрить маленьких узников, не допустить их нервного срыва и возможных болезней. Для этого детям необходимо было высыпаться, лучше питаться и чаще бывать на свежем воздухе, играть и заниматься спортом. А также регулярно видеться с родными и всегда иметь возможность доверительно поговорить с воспитательницей. Комиссия послала письмо лагерному начальству с изложением своей позиции и обратилась за поддержкой к Еврейскому совету. Но к сожалению, все хлопоты остались безрезультатными.
Однако комиссия преуспела в другом: в основании школы. Учителями стали заключённые с опытом преподавания и молодые люди без такого опыта, но с хорошим образованием — всего 25 человек. Еврейский совет прислал учебники, письменные принадлежности и другие необходимые материалы. У некоторых детей учебники уже были, они взяли их с собой из дома. Они хотели учиться, опасаясь отстать от сверстников. Занятия проводились с 9 до 12 и с 14 до 16 часов по предметам: письмо, чтение, арифметика, история и география. Единой системы обучения не было, мнения преподавателей по этому вопросу разделились. Одни считали, что цель школы должна быть такой же как на воле: получение знаний и навыков. Другие полагали, что детям необходимо прежде всего общение друг с другом и наставниками. А согласно третьему мнению ученики во время уроков могли сами выбрать себе дело по душе.
Какая точка зрения была наиболее правильной, проверить на практике удалось. Преподавательский состав менялся каждые несколько дней: то одного, то другого учителя депортировали в Вестерборк. Это было трудно объяснить детям, не испугав и не растревожив их. Приходилось регулярно назначать новые кадры, что становилось всё труднее. В конце марта учителя и воспитатели устроили для детей кукольный спектакль. В начале апреля Комиссии по защите детей удалось добиться открытия отдельного школьного барака, предназначенного исключительно для проведения уроков. Но уже три дня спустя помещение отняли, заселив его новоприбывшими заключёнными. Однако это не означало полного закрытия школы. Некоторые упорные учителя пытались давать уроки в обычных бараках. Пусть это и не было серьёзным систематическим обучением, но всё же немного отвлекало и развлекало детей. Школьные занятия также регулярно возобновлялись в бараках, закрытых на карантин.
Болезни
Большинство детей в момент поступления во Вюгт были совершенно здоровы. Но уже спустя несколько дней заболевали: от плохого питания или долгого стояния на холоде во время переклички. Или просто заражались друг от друга. В лагере свирепствовали одновременно дизентерия, корь, скарлатина, коклюш, ветряная оспа, свинка и воспаление лёгких. Для больных детей выделили специальные бараки, но условия в них были крайне неприемлемыми. В небольшом зале лежало шестьдесят больных с разными инфекционными недугами. Лишь пациенты со скарлатиной были отделены от остальных грязной занавеской. Подгузников и простыней не хватало, в палате стояла невыносимая вонь, всюду летали мухи. Единственной привилегией маленьких пациентов была несколько более качественная пища. Сиделки целый день варили для них кашу и бульон.
Помощь больным оказывали заключённые врачи-евреи. Но о настоящем лечении не было и речи, не говоря уже о лабораторных исследованиях. Лекарства отсутствовали. Неоднократные обращения медиков к администрации о немыслимой ситуации в стационаре оставались без ответа. При этом больницы остальной — не еврейской — части Вюгта были оснащены несравнимо лучше. Благодаря нелегальной помощи христианских коллег еврейским врачам иногда удавалось добыть те или иные медикаменты. Весной 1943 года известный нидерландский профессор медицины Ван Кревельд десять раз посетил Вюгт. По его распоряжению туда были доставлены лекарства, перевязочный материал, постельное белье и аппаратура для переливания крови. Но все эти средства так и не достигли детской больницы. Профессор, обеспокоенный высокой смертностью младенцев в лагере, послал коменданту письмо с настоятельной просьбой уменьшить количество больных в залах и расширить проходы между рядами кроватей, чтобы снизить опасность заражения. А также установить в каждой палате кран для мытья рук персонала. Все эти советы остались без внимания.
Навещать больных детей родителям не разрешалось. Информацию об их состоянии им тоже не передавали. Лишь когда ребёнок умирал, им позволяли его увидеть. Понятно, что при таких обстоятельствах матери часто пытались скрыть болезни детей от надзирателей. Это касалось и их собственных заболеваний, поскольку условия в больничных бараках для взрослых тоже были плачевными. Кроме того, болезнь могла ускорить депортацию.
Многодетным семьям в лагере не место
С момента основания Вюгта оттуда регулярно отбывали поезда, увозя в основном пожилых и больных узников, группами от 200 до 400 человек. Пунктом назначения был Вестерборк, но люди там, как правило, не задерживались. В течение нескольких суток другие составы увозили их в неизвестном направлении. Слово ‘транспорт’ стало для заключённых одним из самых страшных.
8 мая 1943 года в пять утра в бараках Вюгта объявили об очередном транспорте. Депортации подлежали, в частности, семьи с отцами старше 55 лет и семьи, в которых было больше трёх детей. Состояние здоровья отъезжавших или даже нахождение их на карантине роли не играло. Лагерь пришёл в чрезвычайное волнение, а надзор неожиданно ослаб. Люди могли свободно передвигаться по территории, искать своих родных, вместе готовиться к отъезду и прощаться с друзьями.
Староста барака сообщил Симону Костеру о том, что его ждёт: “Тебе придётся уехать в наказание за то, что у твоих родителей больше трёх детей. Собирай вещи!”. Но вещей у Симона не было. Он пошёл к брату Бенни, и они вместе отправились к отцу. Тот успокоил их: ведь в списке отъезжавших их фамилия отсутствовала. Однако при проверке оказалось, что староста невнимательно зачитал список: семья Костер была в нём указана. Отец и сыновья пошли к матери и застали её за упаковкой чемоданов, все остальные дети находились при ней. Договорились, что те, кто первыми займут места в поезде, будут махать остальным. Мужчина и мальчики вернулись в мужской лагерь. Последовали томительное ожидание, долгая перекличка, снова ожидание и сутолока на вокзале. Членам семьи Костер удалось найти друг друга, им выделили два купе. Младшего ребёнка тут же уложили, он сильно кашлял и еле держался на ногах. Симон был рад, что все его родные снова вместе. Ещё больше он обрадовался, когда поезд тронулся. “Наконец мы уезжаем из Вюгта, где ничего хорошего не было, — думал он, — а хуже теперь уже никогда не будет”.
Состав увозил 1280 человек, среди которых было 25 семей со 125 детьми моложе шестнадцати лет. Всех ждала своя судьба. Многих депортировали на Восток почти сразу. Других — несколько недель спустя. Симон Костер с родителями, братьями и сёстрами прожил в Вестерборке долго — год и четыре месяца. 4 сентября 1944 года их перевезли в Терезиенштадт. 9 мая 1945 года заключённых Терезиенштадт освободили русские войска. В июне семья Костер в полном составе вернулась домой в Гронинген.
Все дети должны уехать
23 мая 1943 года, две недели спустя после депортации многодетных семей, последовал новый транспорт из Вюгта: 1253 человека, среди которых было 300 детей. Оставшиеся в лагере пребывали в постоянном кошмаре. Когда наступит их очередь? Ходили слухи, что скоро вышлют всех детей. Вечером 5 июня это страшное предположение подтвердилось. Начальство заверяло, что малолетних поместят в специальном благоустроенном лагере на территории Голландии, но никто этому не верил. Старосты бараков зачитывали списки, некоторые не могли сдержать при этом слёз. Матерей с детьми отсылали, отцы оставались. В редких случаях детей отправляли с отцами или даже одних.
Времени на сборы и прощание было мало: мамам с малышами до четырёх лет предстояло уехать на следующий день, остальным — днём позже. Женщины начали предпринимать отчаянные попытки получить освобождение от депортации[5]. В то же время многие отцы старались добиться разрешения уехать вместе с семьёй. Надежда избежать страшной участи или наоборот разделить её со своими родными не оставляла многих до самого отхода поезда. Среди провожавших находились члены Еврейского совета из ближайшего города Хертогенбос и даже сам председатель Совета Давид Коген. Они пытались выхлопотать отсрочку отъезда для больных детей, но безрезультатно. Удалось добиться лишь того, что врачи, желавшие сопровождать маленьких пациентов, могли поехать вместе с ними. Для больных инфекционными заболеваниями были выделены отдельные вагоны, снабжённые табличками с названием болезни: “корь”, “скарлатина”, “коклюш”…
Некоторые матери сами тяжело болели и были не в состоянии подняться с нар. Но им пришлось собрать последние силы, после того как надзиратели пригрозили напустить собак на них и детей. Больным и обессиленным помогали добровольцы из заключённых, бездетные молодые мужчины. Это задание они получили по настоянию Еврейского совета — с тем, чтобы при в депортации принимало участие как можно меньше эсэсовцев.
6 и 7 июня Вюгт покинуло 1269 детей (почти всё детское население) и приблизительно столько же взрослых. В лагере осталось около 150 детей, чьи отцы и матери находились на важных трудовых постах. В Вестреборке для двух транспортов из Вюгта срочно освободили несколько бараков. Но большинство прибывших пробыли там не дольше двух недель Товарные вагоны доставляли их в Собибор, где всех отправляли в газовые камеры.
Удивительно, но к больным детям из Вюгта власти Вестерборка отнеслись внимательно и милосердно. Пятьдесят из них, находившихся в критическом состоянии, приняли в лагерную больницу, где тщательно обследовали и назначили необходимое лечение и усиленное питание. Тринадцать пациентов умерли в течение месяца, остальные поправились. И вскоре были депортированы в лагеря смерти. Страшной участи не избежал и полугодовалый Махаэль Принц. Он родился во Вюгте тремя месяцами раньше срока, весом 1350 грамм. Спустя шесть дней после рождения его с матерью депортировали в Вестерборк, он чудом пережил дорогу. В Вестерборке он получил квалифицированную медицинскую помощь. Сам комендант Альберт Конрад Геммекер регулярно справлялся о его здоровье. По его приказу младенца кормили через зонд, при нём постоянно находились две медсестры. А когда вес мальчика достиг трёх килограмм, Геммекер счёл его достаточно здоровым для транспортировки в Освенцим.
Памятник погибшим детям Вюгта
Неразрешимая дилемма
В сентябре 1944 года концлагерь Вюгт прекратил своё существование[6]. Всего оттуда по приблизительным подсчётам было депортировано 12 тыс. евреев, в том числе около 2 тыс. еврейских детей. Из депортированных выжили лишь единицы. Среди них были Жорж и Урсула Леви.
Жорж и Урсула родились и выросли в Германии. В ноябре 1938 года, в Хрустальную ночь, их отца арестовали и отправили в лагерь в Заксенхаузен. В начале 1939 года его отпустили домой из-за тяжёлой болезни, спустя несколько недель он скончался. Мать решила, что детям небезопасно находиться в Германии и благодаря своим связям пристроила их в католический монастырь на юге Нидерландов. Над братом и сестрой взял шефство Йозеф Маккеленберг, человек известный и влиятельный как в бизнесе, так и в церковных кругах. Жорж и Урсула жили в монастыре, окружённые заботой и вниманием монахинь. Маккеленберг часто навещал их. Но утаить от оккупационных властей проживание на воле двух еврейских детей не удалось. Не помог и тот факт, что они приняли католичество. В апреле 1943 года брата и сестру отправили во Вюгт. Жоржу было на тот момент тринадцать лет, Урсуле — восемь.
Жорж и Урсула в 1939 году
Позже Жорж вспоминал:
“Первое, что я увидел, вступив на территорию лагеря, была группа мужчин, обритых наголо, в полосатой одежде. Они куда-то шли в сопровождении немецкого надсмотрщика. Вдруг тот остановился, поднял с земли палку и стал бить этих людей. И впоследствии мне нередко приходилось быть свидетелем избиений. Заключённым приказывали лечь на стол и стегали плёткой, отсчитывая 25 ударов”.
Йозеф Маккеленберг не забыл своих подопечных и регулярно проведывал их. Ему удалось достать для них фальшивые документы, в которых было указано, что их отец — американец христианского вероисповедания. Фальсификация сработала, что спасло детей от депортации в Собибор в июне 1943 года. Маккеленберг настоял на том, чтобы к Жоржу и Урсуле, проживавших в лагере без родителей, приставили личную воспитательнице: юную еврейку по имени Флоранс. Однако в июне Флоранс оказалась в списке узников, подлежавших очередной высылке.
Жорж Леви вспоминал много лет спустя:
“Она умоляла не увозить её и всё повторяла: я не могу уехать, ведь я забочусь о детях Леви, им без меня не справиться. Лагерное начальство было в курсе о покровительстве Маккеленбергa и соответственно о нашем особом положении. Вот немецкий офицер и спросил меня, действительно ли Фло нужна нам. Я ответил: нет, не нужна. Выходит, что я послал её на смерть. Но что произошло бы, если бы я ответил положительно? Оставили бы её с нами? Или меня и Урсулу увезли вместе с ней? Я должен был принять решение за несколько секунд”.
В октябре 1943 года брата и сестру всё же отправили в Вестерборк, где благодаря протекции Йозефа Маккеленберга поселили в детском доме и определили в школу. Но больше он ничем не мог им помочь. Спустя четыре месяца детей депортировали в Берген-Белзен. Вопреки всему Жорж и Урсула выжили и в мае 1945 года вернулись в тот же монастырь, где жили раньше. Они узнали, что их мать погибла. Их воспитательница Флоранс тоже не вернулась домой. В 1947 году Маккеленберг помог детям эмигрировать в Соединённые Штаты, где их приняла семья дяди, родного брата их матери.
Жорж и Урсула получили хорошее образование, сделали карьеру, создали семьи. Урсула умерла в 2019 году. Жоржу сейчас 90. Он признаётся, что его до сих пор мучит дилемма, правильный ли ответ он дал в 1943 году немецкому офицеру, решив тем самым судьбу своей наставницы:
“Что было бы, если бы я ответил иначе? Может, обрёк нас троих на газовую камеру. А может, спас бы Фло от смерти? Всю жизнь меня не отпускает чувство вины”.
Литература
-
Janneke de Moei .”Joodse kinderen in het kamp Vugt”, Jubels BV, Amsterdam, 2007.
Inger Schaap, Jan Brouwers “Daadkracht rond kamp Vught”, Aspekt B.V. Uitgeverij, Soesterberg, 2018.
Ernst Verduin, Matthijs Smits “Over leven: Vught — Auschwitz-Buchenwald”, Verbum Uitgeverij, Hilversum, 2015.
Примечания
[1] Лагерь площадью в десять гектаров был построен в лесу, вблизи города Вюгт (Vugt) в провинции Северный Брабант. Официальное название лагеря: ‘Герцогенбуш’.
[2] Вестерборк — самый крупный пересыльный голландский концлагерь, находившийся недалеко от немецкой границы.
[3] Немецких войска вошли в Нидерланды 10 мая 1940 г. Пять дней спустя, 15 мая, нидерландские вооруженные силы капитулировали и в стране был учреждён оккупационный режим.
[4] Из-за недостатка бензина в Нидерландах во время войны в ходу были конные такси.
[5] Чтобы избежать депортации люди часто объявляли себя евреями-полукровками. Другими основаниями было иностранное происхождение, брак с христианином или факт крещения.
[6] 5 сентября 1944 года нацистское командование Вюгта неожиданно покинуло лагерь, очевидно, из-за приближения союзных войск. Заключённые могли беспрепятственно выйти на свободу.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer1/mogilevskaja/
