СЕРЁЖЕ КОСТЮХИНУ
Наполнен светлой жидкостью стакан,
Вокруг в ночи – одна шестая суши,
И засыпает город-великан,
Пустив в полет всклокоченные души.
От них разит вчерашним коньяком
И табаком, густым и неприятным.
Дорога пролегает далеко
Меж облаков, и нет пути обратно.
В квартирах сонных с запахом мочи
В окно, где холод прогрызает рамы,
Войдут луны молочные лучи,
Как будто от ушедших телеграммы.
Укроет снегом старые следы,
Утихнет звук. Рассыпется картина.
От изморози выдоха седы,
Пойдем скорее, этот груз нести нам.
Замерзший воздух – неживой на вид,
Безжалостны крещенские морозы.
Господь на темном облаке лежит,
Глядит на всё и не меняет позы.
* * *
Я был порой знаком с великими,
Чьи имена весьма весомы.
Их небожительскими ликами
Я заполнял свои альбомы.
Они смотрелись удивительно,
Поэты, вечные скитальцы,
Когда мне жали снисходительно
Мои потеющие пальцы.
Бесед ночных фонемы сиплые
Сменяла пьяная икота,
Но плюсов никаких не выпало,
А ведь хотелось, чтобы что-то.
* * *
Осенний воздух свеж и чист,
Как выпускница средней школы,
И на расквашенный проселок
Ложится почерневший лист.
Еще не грянул снегопад,
Еще ночами небо плачет
О судьбах мира, не иначе,
Так старожилы говорят.
Я жду, когда утихнет плач,
Когда серебряные своды
Взметнет холодный храм погоды,
След заметая неудач.
В том что-то есть от воровства,
Но небо плачет и тоскует,
Остаться синим не рискует,
А всё темнеет, как листва.
В горах среди лесных краёв
Я в межсезонье влип, как муха.
Дрожь в теле и в мозгах разруха –
Вот состояние моё.
Давай согреем наш мирок
Почти последними лучами,
А запылённые печали
Сметем за низенький порог.
РЕБЁНОК
Чем наши мозги запудренней,
Тем память слабей, хоть стукни её.
С годами ребенок внутренний
Становится недоступнее.
Нас время, конечно, вылечит,
Забывчивость – милость Божия.
Вот к лестнице в рай тропиночка
До самого до подножия.
Проснешься – погода дивная,
По-детски в два пальца свистнется,
И память оперативная
До самых низов очистится.
Забудь же про бури бывшие,
Забудь про свои предательства,
Заполни бумагу виршами,
А после отправь в издательство.
Смакуя порой осеннею
Коньяк запредельной выдержки,
Почувствовав запах тления,
Смотри и тогда увидишь, как
В толпе разноцветной уличной
Мелькают, забот не знаючи,
Убитый ребенок в Угличе,
Погибший ребенок в Галиче.
ИСТИНА
Что есть истина? Чуши не говори,
Я тебе объясню легко и толково:
Это солнцем траченные фонари
В пять утра на входе метро «Коньково»,
Это капли росы на худой траве,
Мерный шум движения с Профсоюзной,
И, рукой приплюснутый к голове,
Твой берет желтеюще-кукурузный.
Это дробь дождя на окне моем,
Это свет рекламы на «Бакалее»,
Это то, что старею я с каждым днем,
Это то, что никак я не повзрослею.
Это облик твой по сто раз на дню,
И огонь, крадущийся к сигарете,
Это пальцы, сжавшие простыню,
И дыханье ровное на рассвете.
Это осень в грусти своей красы,
Ветер в грудь швыряет банкнотой в банке
Лист шершавый и грубый, как рашпиль-сын,
Но зато, словно кот, шерстяной с изнанки.
Это дом со шпилем, смешной паяц,
Прочно с бурым облаком состыкован,
И в конце концов – это смерть моя
И твои рыдания в Востряково.
НОЯБРЬ
Накрыт был город ноябрем,
Промозглым, мрачным и холодным,
Не как декабрь – благородным,
Когда темнеет к четырём,
И через белое стекло
Луны огрызок мутно матов,
А все следы былых дебатов
Давно снегами замело.
Нет, то ноябрь. Пора простуд,
Постели, грелки, аспирина,
Когда прохладная перина
Дарила щедро свой уют.
Хрустели долгие бои
Меж снегом, льдом и тротуаром,
Где, сжав губами тучки пара,
Шли современники мои.
Зима развертывала фронт,
Меняло облако кочевья
И вертикальные деревья
Собой делили горизонт.
Я жил в том вареве крутом,
Неустраним и нестираем.
Меня судьба встречала лаем,
Клыки оставив на потом.
Я помню – ночь, и я курю,
И в этом чувствуется благо.
Ложатся строчки на бумагу
Назло дебилу-ноябрю.
Так длилась, не считая дней,
На смутной грани полувдоха
Провинциальная эпоха
Нескучной юности моей.
