Депортации и этничность0

Депортации как репрессии

Депортации, или насильственные миграции, — это одна из форм политических репрессий[2], предпринятых государством по отношению к своим гражданам или подданным других государств с применением силы или принуждения. Во многих случаях депортации являлись лишь прелюдией к физическому уничтожению депортируемых или элементом более комплексной репрессии, когда, например, депортации подвергаются члены семей, главы которых репрессированы иным и более суровым способом (именно это весьма характерно для советской карательной системы). Нередко депортации комбинировались с другими видами репрессий, в том числе и с такими как, например, срочное или бессрочное поражение в избирательных правах.

Можно указать на следующие специфические особенности депортаций как репрессий. Это, во-первых, их административный[3], то есть внесудебный характер. Во-вторых, это их списочностъ, или, точнее, контингентностъ: они направлены не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечающую заданным сверху критериям. Решения о депортациях принимались, как правило, руководителями партии и правительства, по инициативе органов ОГПУ — НКВД — КГБ, а иногда и ряда других ведомств. Это ставит депортации вне компетенции и правового поля советского судопроизводства[4] (как и вне международного и союзного законодательства о военнопленных), и резко отличает систему спецпоселений от системы исправительно-трудовых лагерей и колоний, а также от системы лагерей для военнопленных и интернированных («архипелаги» ГУЛАГ и ГУПВИ).

И, наконец, третьей специфической особенностью депортаций как репрессий является их достаточно явственная установка на вырывание масс людей из их устоявшейся и привычной среды обитания и помещение их в новую, непривычную и, как правило, рискованную для их выживания среду. При этом места вселения отстоят от мест выселения подчас на многие тысячи километров.

Уже одно массовое перемещение депортированных в пространстве — на необъятных советских просторах — объединяет проблематику принудительных миграций с исследованиями «классических» миграций и придает ей априори географический характер.

В определенной каталогизации и систематизации нуждаются и оригинальные советские термины, обозначающие или характеризующие депортации как репрессии и депортируемых как репрессированных. Прежде всего их не следует путать и смешивать с ссыльными, или ссыльнопоселенцами, то есть высланными индивидуально и по решению суда, а также с административно-ссыльными, высланными индивидуально, но по решению не судебного, а того или иного административного органа. Эта терминология была унаследована советской властью от царизма, но для сферы массовых депортаций ей пришлось срочно заняться терминотворчеством, проявив и в этом завидное мастерство.

И действительно, раскулаченные и высланные кулаки проходили первоначально по ведомству ГУЛАГ ОГПУ и именовались спецпереселенцами. В 1933 году их перекрестили в трудпоселенцев, а места их расселения переименовали из спецпоселков в трудовые поселки, или, сокращенно, в трудпоселки.

Так называемые новые контингенты, депортированные до 1939 года («бывшие люди», жители западных, южных и восточных — корейцы — границ) считались по своему статусу административно-высланными: некоторые из них были депортированы на фиксированный срок (пять или, реже, десять лет). Тот же статус (а вернее — то же наименование, но с иным наполнением) имели и депортированные в апреле 1940 года семьи расстрелянных польских граждан (офицеров, чиновников, осадников).

В феврале — апреле 1940 года вновь всплыло отринутое ранее понятие спецпереселенцы1 (контингенты спецпереселенцы-осадники и спецпереселенцы-беженцы из числа бывших польских граждан), а также добавились понятия выселенцы и переселенцы (применительно к депортациям из 800-метровой приграничной полосы). А в 1941 году в совершенно новом — сугубо депортационном — значении воспользовались и дореволюционной терминологией: так, к концу 1941 года за контингентами, депортированными в 1941 году (из Прибалтики, из Молдавии и др.), более или менее закрепилось общее название — ссыльнопоселенцы (особенностью этого статуса было юридически оформленное поражение в гражданских правах). И, только начиная с 1944 года, в обиход вошел и вскоре закрепился обобщающий термин спецпоселенцы.

Депортации являлись еще и своеобразной формой учета и обезвреживания государством его групповых политических противников (и не столь уж важно подлинных или мнимых — важно, что государство решило их нейтрализовать). Случаи, когда депортации подвергается не часть репрессируемого контингента (класса, этноса, конфессии и т.д.), а практически весь контингент полностью, называются тотальными депортациями. Если основанием для депортации принципиально послужил этнический фактор, то такую депортацию резонно понимать как этническую депортацию. Она, естественно, может быть как тотальной, так и частичной, когда насильственному переселению подвергается не весь этнос, а только его определенная часть. При этом не так уж и важно, что дополнительный критерий сам по себе может иметь социальный характер (скажем, кулаки, или социально опасный элемент) или, скажем, характер географический (ограничение депортации того или иного этноса тем или иным конкретным регионом) — если при этом фактически депортируется отчетливая этническая группа, депортация сохраняет свой этнический характер.

В разъяснении начальника ОТП М. Конрадова от 27.04.1940, направленном в Главное управление исправительно-трудовых лагерей и трудпоселений НКВД, говорилось, что депортированных из западных областей УССР и БССР следует именовать «спецпереселенцами», дабы не путать их с «трудпоселенцами старых поселков», то есть с кулаками. (ГАРФ. Ф. P-9479. On. Д. 68. Л. 37).

Депортационная политика и депортации в СССР — суть равнодействующая внешней и внутренней политики советского государства, во всей их динамике и со всеми их особенностями и противоречиями. Тем не менее, вполне возможно и даже принципиально важно различать следующие две разновидности этнических депортаций в СССР: этнические депортации, порожденные внешнеполитическими импульсами, и депортации, порожденные импульсами внутриполитическими.

К контингентам, затронутым операциями первого вида, относятся все иностранноподданные, а также советские граждане — представители тех народов, с титульными государствами которых СССР граничит, враждует или находится в состоянии войны. Депортации в этом случае призваны сыграть, так сказать, превентивно-профилактическую роль. Классические этнические контингенты тут — поляки, немцы, финны, румыны.

К контингентам, затронутым операциями второго вида, относятся те народы СССР, у которых, во-первых, нет титульного государства за границей и, во-вторых, депортацией которых преследуются сугубо внутренние задачи. Лучшими примерами тут могут послужить калмыки и все «наказанные народы» Северного Кавказа, а также оуновцы. Промежуточное положение занимали, скажем, армяне и евреи — этносы без государства вне пределов СССР, но с большой и влиятельной диаспорой (в 1949 году еврейское государство, впрочем, возникло).

Если депортации осуществлялись уполномоченными органами советской власти на территории СССР, то мы имеем дело с внутренними принудительными миграциями, а если они осуществлялись за пределами СССР — то это международные принудительные миграции. Так, депортация в СССР лиц немецкой национальности из стран Юго-Восточной Европы чрезвычайно важна типологически, как целенаправленная попытка Сталина распространить советские правила игры на оккупированные страны Европы, а заодно и получить дополнительный контингент рабочих рук.

Внутренние принудительные миграции в целом, начиная от самых ранних депортаций казаков в 1918–1920 гг. и до депортаций «тунеядцев» или «Свидетелей Иеговы» в начале 1950-х гг., — это масштабное историческое явление, затронувшее более 6 млн человек. Они являлись составной частью тоталитарной государственной системы миграций в СССР, обусловленной сложным сочетанием политических и экономических факторов. Их стержневыми и определяющими элементами безусловно являлись так называемые кулацкая ссылка и тотальные депортации «наказанных народов» в годы Великой Отечественной войны. Более корректными представляются термины репрессированный народ и депортированный народ.

В то же время «репрессированный народ» не является синонимом «депортированного народа» еще и потому, что известны и противоположные случаи — насильственного оседания того или иного этноса (цыгане, ногайцы, казахи) или его части. Поскольку случаи оседания в настоящем исследовании специально не рассматриваются (за исключением цыган), мы будем придерживаться термина «депортированный народ».

Депортационная политика СССР

Изучение советских репрессий и, в частности депортаций обнаруживает поразительную и со временем все усиливавшуюся приверженность советского строя не классовому, а преимущественно этническому критерию репрессий. Государство рабочих и крестьян, неустанно декларировавшее верность интернационализму и классовому подходу, на практике эволюционировало к сугубо националистическим целям и методам.

Наиболее яркий пример — так называемые наказанные народы, причем наказанием, собственно говоря, и являлась их депортация. Представителей этих народов выселяли целиком и не только с их исторической родины, но и изо всех других районов и городов, а также демобилизовывали из армии, так что фактически такими этнодепортациями была охвачена вся страна (напомним, что такого рода репрессии мы называем тотальными депортациями). Вместе с родиной у «наказанного народа» отбиралась, если она была, национальная автономия, то есть его относительная государственность.

В сущности, в СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов. Из них семь — немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары — лишились при этом и своих национальных автономий (их общая численность — около 2 млн чел., площадь заселенной ими до депортации территории — более 150 тыс. кв. км.). Но под определение тотальной депортации подпадают еще три народа — финны, корейцы и турки-месхетинцы.

Депортационная политика СССР тесно связана с общей политикой принудительного труда в СССР и может быть понята только в единстве с практикой принудительного трудоиспользования осужденных в ГУЛАГе и планово-добровольного переселения. Считалось, что принудительный труд мог быть даже более эффективным, чем свободный.

Между планово-добровольным, депортационным и тюремно-лагерным типами переселений отмечалось не всегда четкое, но все же ощутимое разделение труда: так, плановое переселение отвечало за перемещение в трудодефицитные регионы с относительно благоприятными природными и социальными условиями (например, на Северный Кавказ или в отдельные районы юга Дальнего Востока), тогда как «Архипелаг ГУЛАГ» специализировался на освоении районов с экстремальными природными условиями (как, например, на Колыме) или же обеспечивал физическим трудом сверхсекретные объекты (урановые рудники, закрытые города и т.д.). Что же касается «архипелага» спецпоселков и комендатур для депортированных, то он занимал промежуточное положение между ними, в результате чего основными ареалами вселения депортированных были Европейский Север, Урал, Западная Сибирь, Казахстан и Средняя Азия, за исключением разве что самых обжитых или приграничных районов.

В этой связи немалый интерес представляет организационная структура депортационного дела в СССР. При всем принципиальном различии между советскими депортированными (как административно-высланными спецпоселенцами) и советскими заключенными (как осужденными НКВД или судами) существенно помнить, что сугубо организационно и за то, и за другое отвечали органы ОГПУ — НКВД — МВД. Заметим, что и третья составная часть принудительных миграций — так называемые плановые переселения — некоторое время так же находилась в ведении НКВД. Впервые Переселенческий отдел НКВД был образован 22 июля 1936 года на базе Всесоюзного переселенческого комитета при СНК (в 1937–1938 гг. его возглавлял уже знакомый нам И.И. Плинер).

9 августа 1939 г. отдел был вновь выведен из штата НКВД и передан в ведение Переселенческого управления при СНК. Интересно, что на время его существования в составе НКВД пришлась первая тотальная этническая депортация — выселение корейцев.

Большую часть периода депортаций Отдел спецпоселений или аналогичные ему структуры входили непосредственно в ГУЛАГ как его составная часть. В самом начале 1930-х гг., во время кулацкой ссылки, в составе ОГПУ существовал самостоятельный Отдел по спецпереселенцам, со своими отделениями и инспекциями на местах[5].

Постановлением СНК за №775/116 от 20 апреля 1933 г. «Об организации трудовых поселений ОГПУ» система трудпоселений и спецпоселков была объединена с ГУЛАГом в единый орган — Главное управление лагерей и трудовых поселений ОГПУ. Начальником управления в целом был М.Д. Берман, а его заместителями и руководителями соответствующих отделов являлись — Я.Д. Рапопорт (по лагерям) и И.И. Плинер (по трудопоселениям). В ведении последнего закреплялись следующие контингенты: а) выселенные из районов сплошной коллективизации кулаки; б) выселенные за срыв и саботаж хлебозаготовительных и других кампаний; в) городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из Москвы и Ленинграда; г) сбежавшие из деревни кулаки, снимаемые с промышленных производств; д) выселяемые в порядке очистки государственных границ и е) осужденные органами ОГПУ и судами на срок от 3 до 5 лет включительно, кроме особо опасных элементов из них (при этом последним разрешалась и последующее прибытие их семей).

Последний контингент говорит о большем, чем о координации усилий и разделении труда, а именно, о своеобразном процессе сращивания спецпоселений и лагерей в единое целое[6].

10 июля 1934 года ОГПУ было реорганизовано в НКВД. 27 октября того же года в НКВД были переданы исправительно-трудовые учреждения Наркомата юстиции, после чего Главное управление лагерей и трудовых поселений было реорганизовано в Главное управление лагерей, трудовых поселений и мест заключений НКВД[7]. Вплоть до конца августа 1941 года Отдел трудпоселений существовал как подразделение ГУЛАГа.

Но 28 августа 1941 года — накануне выселения немцев Поволжья — был создан так называемый ОСП — Отдел спецпоселений НКВД. Начальником отдела был назначен майор гб И.В. Иванов, а его заместителем — капитан гб М.В. Конрадов. Согласно датированному 1 сентября Положению[8], отдел был создан специально для переселения советских немцев в глубинные районы и их расселения и трудового устройства на новых местах проживания. Применительно к местам вселения, к планированию и обследованию привлекались также органы Наркомзема и Переселенческого управления.

Интересно, что ОСП не нес ответственности ни за какие другие, ранее депортированные, контингенты. Так, в письме начальника ГУЛАГа В.Г. Наседкина зам. наркома НКВД В.В. Чернышеву от 27 ноября 1941 года, ссыльно-поселенцы из Прибалтики, Западной Украины и Молдавии прямо названы «бесхозными».

Параллельно в составе ГУЛАГа существовал Отдел трудовых и спецпоселений (ОТСП)[9]. 14 ноября 1942 года, когда ОСП был расформирован, его функции были возвращены в ОТСП (с 12 января по 17 марта 1944 года его начальником был П.И. Мальцев). Однако 17 марта 1944 года — после завершения тотальных депортаций на Северном Кавказе — Отдел спецпоселений НКВД — МВД был создан вновь и снова — на базе ОТСП ГУЛАГ. Его начальниками были М.В. Кузнецов (при заместителе П.И. Мальцеве), с 25 ноября 1946 года — снова П.И. Мальцев, а с 14 февраля 1948 года — В.В. Шиян. 14 июля 1950 года спецпоселения были переданы из ведения МВД в ведение МГБ, в составе которого создавалось специализированное 9-е Управление по надзору за политическими и уголовными ссыльными, высланными и спецпоселенцами[10].

В последующем названия отдела еще не раз менялись: так, с 16 ноября 1950 года — это уже 9-е Управление МГБ (В.В. Шиян был до 21 ноября 1951 зам. начальника, а по 27 мая 1953 года — начальником этого управления), с 14 марта 1953 года — Отдел «П» МВД, а с 30 октября 1954 года — 4-й спецотдел МВД. Наконец, 27 марта 1959 года, в связи с тем что большая часть спепоселенцев была уже снята с учета, отдел был окончательно расформирован, а его функции переданы в Главное управление милиции МВД[11].

Депортационная политика и депортационные операции в СССР

В СССР отдельные и, на первый взгляд, локальные операции по принудительному переселению тех или иных групп населения начались в ходе или сразу же после окончания Гражданской войны.

Хотя не вполне корректно было бы говорить о специфичности принудительных миграций исключительно для СССР (или, скажем, сугубо для социалистического строя), нельзя не отметить их феноменальное распространение в Советском Союзе, отлаженную технологичность и неслыханную прежде масштабность. В целом приходится констатировать наличие в СССР специфической депортационной политики, как существенной части общей репрессивной политики советского государства и важного инструмента во внутренней репрессивной политике. Депортации при этом мыслились насущным и эффективным орудием социальной инженерии, причем орудием «гуманным», поскольку тем или иным социально-неблагонадежным контингентам отказывалось не в праве на жизнь (тогда это был бы геноцид), а «всего-навсего» в праве на свободу.

Многочисленные и насильственные перемещения миллионов советских людей имели самые серьезные демографические и экономические последствия как для регионов прибытия и выбытия, так и для страны в целом. Имели они и свою историческую и даже географическую логику, не говоря уже об организационной логистике и инфраструктуре, как правило, сосредоточенных под эгидой

ОГПУ — НКВД — МВД. Только в 1920-е и в первую половину 1930-х годов центр формирования депортационной политики был смещен в сторону компартии («Комиссия Андреева» и др.). Как правило, решения о депортации, пусть и самой ничтожной по количественному признаку, принимались на самом верху, в центре, но до 1935 года встречались и исключения: так, повышенная самостоятельность и, добавим, активность характерны для Украины и Ленинграда. В критические моменты, например, во время Гражданской или Великой Отечественной войн, уровень принятия решения мог опускаться и еще ниже — до регионального или даже военно-территориального (военные округа или даже фронты).

Основной единицей, можно даже сказать — ячейкой, депортационной политики СССР являлись депортационные операции. В это понятие мы вкладываем выселение строго фиксированного контингента людей, осуществляемое в фиксированные сроки и на фиксированной территории, насильственным (при непосредственном применения силы) или принудительным (под угрозой ее применения) путем и по заранее разработанному сценарию, или плану. Как правило, этот сценарий оформлен в официальные нормативные акты государственных или партийных инстанций (законы и указы, директивы и постановления, приказы и распоряжения и др.).

Депортационная операция может включать в себя как различные внутренние этапы (например, так называемую фазу «первых эшелонов», то есть депортацию основной массы контингента, и последующие действия по дополнительному выявлению или поиску лиц, не охваченных первой волной или уклоняющихся от депортации), так и некоторые сопутствующие действия, не требующие физического контакта с депортируемым контингентом, но являющиеся составной частью операции как политического инструмента (например, административно-территориальные и топонимические репрессии или, скажем, меры по реабилитации и репатриации).

Совокупность выделенных единичных операций часто поддается смысловой группировке по различным содержательным признакам, но в первую очередь — по признаку контингента: скажем, все разновременные депортации кулаков или все депортации немцев и т.д. Такие группировки, по существу, — это части единой операции более высокого уровня, Тем не менее, поскольку они состоят из двух или нескольких единичных депортационных операций, они и сами нуждаются в термине, и в качестве такового мы предлагаем депортационную кампанию. Под нею мы понимаем некое сквозное единство единичных депортационных операций, объединенных общностью депортируемого контингента, но нередко разнесенных во времени, как, впрочем, и в пространстве. Примерами могут послужить депортационные кампании «кулацкая ссылка» или «превентивная депортация советских немцев», осуществлявшиеся, соответственно, в 1930–1934 и 1941–1942 гг., состоявшие, каждая, из целой серии депортационных операций и растянувшиеся в общей сложности на долгие годы и месяцы.

Такой подход позволяет лучше увидеть глубокое смысловое единство депортационной политики и общей внутренней политики советского государства. С группами единичных депортационных операций, сведенных в сквозную депортационную кампанию, как правило, хорошо соотносятся те или иные «политические операции», или, «политические кампании» своего времени (как, например, раскулачивание, репатриация и др.).

Забегая вперед, заметим, что данные, которыми мы располагали, позволили выявить по меньшей мере 52 сквозные депортационные кампании и около 130 депортационных операций. При этом выяснился целый ряд остававшихся до этого втуне обстоятельств и проблем.

Каждой в конечном итоге зафиксированной депортационной операции присвоен индекс, состоящий из указания на год ее проведения и на ее условное порядковое место в хронологии операций этого года (например, обозначение 33(1) говорит об операции, открывающей собой программу 1933 года и т.п.). Перечень, каким он нам представился в итоге проделанной работы приведен в приложении 2 (оставшихся не проясненными или спорными случаев мы здесь не касаемся).

Если распределение депортационных операций по хронологии и в принципе и практически возможно (несмотря на размытость некоторых важных дат), то такое же распределение сквозных депортационных операций чрезвычайно затруднительно, так как отдельные политические кампании проводились параллельно, а некоторые из них (например, коллективизация или репатриация) нередко длятся по несколько лет.

Сказанное в целом лишний раз подчеркивает острую необходимость дополнительного обращения к архивным источникам. Систематичность, к которой, как мы надеемся, нам удалось приблизиться, должна помочь сделать это обращение более эффективным, а последующее изложение — более осмысленным. В этой связи можно предполагать, что итоговые цифры статистических масштабов принудительных миграций в СССР, приводимые ниже, еще не раз будут пересматриваться и уточняться.

На протяжении второй половины 20-х годов принудительные миграции как таковые практически не встречались — то было время интенсивных экспериментов с плановым переселением.

Подсчеты показали, что только внутренними депортациями, то есть теми, что не выплескивались за ширящиеся границы советского государства, было охвачено более 6 млн. чел. Примерно столько же (около 6 млн чел.) депортированных — и на счету внешних, или международных миграций. Таким образом, всего за годы советской власти число принудительных мигрантов составило около 12 млн чел., а с учетом компенсационных мигрантов — порядка 14,5 млн чел.

Из 52 депортационных кампаний 38, или 73%, являлись этническими (разумеется без учета казаков, исторически и до самого последнего времени являвшихся сословием, но в ходе Всесоюзной переписи населения 2002 года сумевших оформить еще и этническую свою идентичность). В то же время доля этнических депортаций в общем числе депортированных значительно меньше — 32,1%, при 57,5% во внутренних и всего лишь 7,6% во внешних депортациях (см. табл.). Это связано прежде всего с тем, что две самые массовые депортационные операции — кулацкая ссылка и насильственная репатриация не относятся к разряду этнических. Точнее, роль этнического начала в них была исчезающее мала, хотя раскулачивание национальных районов и делало кулацкую ссылку из них этнически окрашенной[12], равно как и репатриация из Германии лиц из числа немцев, крымских татар и других народов, депортированных в СССР во время войны.

В 1925 году была создана Комиссия ПБ РКП(б) по обследованию пограничной полосы при председателе наркома военно-морских дел К.Е. Ворошилове и заместителе председателя А.С. Бубнове (в то время начальнике Политуправления Красной Армии). В сентябре 1925 года ее доклад был одобрен Политбюро, и одним из его 22-х пунктов было — изучение возможностей «переселения избытка населения из пограничной полосы»(!). В понятие погранполосы при этом входили практически все приграничные административные единицы окружного или районного уровня, в частности большая часть Ленинградской области, четыре округа Белоруссии (Полоцкий, Минский, Бобруйский и Мозырский) и восемь округов Украины (Коростенский, Волынский, Шепетовский, Проскуровский, Тульчинский, Могилев-Подольский, Каменец-Подольский и Автономная Молдавская ССР): только на Украине в ней проживало 4,8 млн чел., или 6% населения[13].

Примеров реальных депортаций на основании той или иной степени тщательности приграничных зачисток — сколько угодно. И поскольку население конкретных приграничных зон имело ту или иную, но чаще всего вполне определенную этническую окраску, эти репрессии неизбежно начинали принимать, наряду с социальной, еще и этническую направленность. Мало-помалу, классовый ориентир репрессий привыкал к своему сочетанию с этническим и наметилась общая и набирающая силу тенденция к постепенному вытеснению и замещению социального элемента этническим.

Все это готовило — и постепенно подготовило — почву для того, что понятие враг народа, применявшееся к конкретной индивидуальной личности, а в безличном виде — к весьма аморфным группам (кулаки, троцкисты, зиновьевцы и т.п.), были примерено — а затем и применено — так же и к этническим категориям. Фраза безымянного чекиста из Актюбинска о том, что «…из поляка никогда коммуниста не сделаешь, во всяком случае в этом поколении. Они все нам враги, сколько бы их ни было!»[14] — говорит сама за себя. В том же ряду и фраза сотрудника райкома партии, который на вопрос депортированных немцев-руководителей о перспективах их трудоустройства, срезал их так: «Немцы народ ненадежный, и поэтому насчет работы разговора быть не может, кроме физической работы в колхозе»[15].

В этом контексте гораздо лучше понимаешь, как закладывались и как развивались представления о враждебных нациях, столь отчетливо проявившие себя в годы войны в депортациях «наказанных» — превентивно ли, в порядке ли возмездия — народов.

Историография советских депортаций

С момента своего осуществления и чуть ли не до конца 1980-х гг. принудительные миграции были в СССР одной из самых табуированных тем. До середины 1950-х гг., когда прозвучали первые половинчатые хрущевские разоблачения, из общественного (а в значительной мере и из государственного) обихода были исключены не только какие бы то ни было сведения о депортированных и депортациях, но и сами упоминания о высланных народах.

Непосвященный мог бы догадаться о существовании в СССР, например, ингушей или калмыков лишь посредством сличения аналогичных справочных источников (энциклопедических изданий, административных карт), датированных временем до и после депортаций. Да и после их частичной реабилитации запрет на «лишнюю» информацию не был снят и фигура умолчания оставалась

преобладающей. Помимо официозной интерпретации допускались, — и то лишь изредка, — единичные глухие ссылки фактографического характера (как правило, в контексте мажорного анализа деятельности партийных и советских органов тех или иных регионов в те или иные периоды).

Впервые всерьез и во весь голос о принудительных миграциях в СССР заговорили на Западе. Первые специальные упоминания, первые публикации документов, первые постановочные и обобщающие исследования, посвященные проблематике депортаций, вышли именно там, причем вышли на удивление рано.

В 1960 году, то есть спустя всего три года после начала процесса реабилитации «наказанных» этносов, в США вышла книга Роберта Конквеста «Советские депортации народов»[16]. Этнические депортации военного времени в СССР он рассматривал как естественное продолжение колониальной политики царской России, облегченное компактной конфигурацией и сухопутностью Российской империи. Основывался он при этом на чрезвычайно скудных источниках — советском официозе (включая упомянутые сравнения административных карт и энциклопедий, переписи 1926, 1939 и 1959 гг., кампанию по разоблачению Шамиля как агента английского империализма и даже перечнях подписных изданий Союзпечати!), показаниях австрийских военнопленных, репатриированных из Казахстана (где они сталкивались, по крайней мере, с чеченцами) и даже отчете английских альпинистов об экспедиции 1958 г. в Приэльбрусье (куда уже начали возвращаться балкарцы)[17]. Многое почерпнуто из признаний советского перебежчика, подполковника Бурлицкого, участника всех операций по депортациям (кроме балкарской)[18], а также из секретного доклада Н.С. Хрущева XX съезду КПСС (в котором, кстати, остались даже не упомянутыми советские немцы и крымские татары)[19].

Несмотря на эту скудность, Р. Конквест впервые сумел дать — и к тому же весьма реалистичный — набросок хронологии и статистики депортаций «наказанных народов», но и частичный — и несколько более условный — набросок статистики смертности в ходе их осуществления.

Р. Конквест построил и первую (весьма условную и даже не совсем точную) карту депортаций «наказанных народов» в СССР[20]. В 1972 году вышло первое издание «Атласа русской истории» Мартина Гильберта, где была представлена и карта обобщенных направлений этнических депортаций в СССР (более точная, чем у Р. Конквеста, но все еще весьма приблизительная).

О раскулачивании и об этнических депортациях сильно написал и Александр Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ», увидевшем свет в 1973–1975 гг. По существу, каждая контингентная депортация непременно «делегировала» в ГУЛАГ (так сказать, на индивидуальной основе) своих наиболее ярких и опасных лидеров и представителей. И в «Истории нашей канализации» (второй главе первой части «Архипелага ГУЛАГ») А. Солженицын рассказал о подавляющем большинстве депортационных «потоков», прекрасно укладывающихся в заданные им — с 1918 по 1956 г. — временные рамки. При этом, несколько, может быть, расширяя сферу компетенции ГУЛАГа как структурного подразделения НКВД, он нисколько не преувеличил его собирательного значения и репрессивно-нарицательного звучания.

О резонансе, который этот поистине эпический опыт художественного исследования имел во всем мире, включая и СССР, можно и не говорить: с учетом многочисленных переводов солженицынского «Архипелага» на все массовые литературные языки мира тема сталинских депортаций была обнародована поистине в планетарном масштабе.

Но особого упоминания заслуживает вышедшая в 1978–1979 гг. (сначала на русском, а затем и на английском языке) книга Александра Некрича «Наказанные народы», написанная еще в первой половине 1970-х гг., когда автор жил в СССР. Впервые этнические депортации в СССР рассматривались здесь как целостная, мало изученная и, подчеркнем, как научная проблема. Отдельные главы посвящены депортациям из Крыма, Калмыкии и Северного Кавказа, пребыванию «наказанных народов» в статусе спецпоселенцев и процессу их возвращения (или невозвращения) на покинутые земли. Фактографической основой для А. Некрича послужили немногочисленные советские и зарубежные публикации по истории Второй мировой войны (напомним, что архивы в те годы были наглухо закрыты даже для большинства историков-партийцев[21]), а также работы по истории партийного строительства в национальных окраинах СССР в годы войны и в послевоенное время, подчас содержавшие крупицы сведений, ценных для проблематики «наказанных народов», а также устные свидетельства представителей самих репрессированных народов.

Именно Р. Конквест и А. Некрич выдвинули проблематику «наказанных народов» в качестве самостоятельной научной задачи и сделали первые, и потому особенно трудные шаги к ее прояснению. Отдавая им должное, все же отметим, что советской научной историографии по этой теме фактически не было.

Первые научные статьи и публикации о проблеме депортаций в СССР появились только в самом конце 1980-х гг., уже во время перестройки. Определенное консолидирующее значение имел Круглый стол по проблематике советских депортаций, организованный в 1988 году в Московском филиале Географического общества СССР пишущим эти строки.

Постепенное открытие соответствующих фондов в центральных и региональных архивах России и других стран СНГ привело к всплеску интереса к этому впоросу и, начиная с 1990-х гг., к многочисленным публикациям. Среди них отметим работы С.У. Алиевой, В.А. Аумана и В.Г. Чеботаревой, И. Биласа, X. Бокова, Н.Ф. Бугая, В. Бруля, В.Б. Вепринцева и И.А. Мочалина, Г.Ф. Весновской, Г. Вормсбехера, М.А. Вылцана, В.Л. Гениса, А.А. Германа, Л.В. Гильди, Л.И. Гинцберга, А.М. Гонова, А.Е. Гурьянова, В.П. Данилова, А.Н. Дугина, Е.А. Зайцева, И.Е. Зеленина, В.Н. Земскова, Х.М. Ибрагимбейли, В.А. Иванова, Н.А. Ивницкого, В.А. Исупова, О.Н. Кена и А.И. Рупасова, Г.Н. Кима, А.Н. Кичихина, В.А. Козлова, А.И. Кокурина, А.Н. Коцониса, С.А. Красильникова, В.Э. Кригера, М.С. Куповецкого, Н.С. Лебедевой, В.Н. Макшеева, О.Л. Миловой, Ш.С. Мудуева, С.Г. Нелиповича, А.И. Османова, Т.Ф. Павловой, Е.Х. Панеш и Л.Б. Ермолова, В.С. Парсадановой, В.И. Пасата, Э. Пелкауса, Г. Саббо, В.П. Сидоренко, Ю. Сливки, Х.П. Стродса, В. Убушаева, С.М. Червонной, И.М. Чеченова, А.А. Цуциева, Д.В. Шабаева, Д. Эдиева, Э.Э. Эркенова и других исследователей (главным образом историков, архивистов и этнографов), а также воспоминания самих депортированных.

Совокупными усилиями исследователи сделали достоянием гласности и ввели в научный оборот сотни, если не тысячи важнейших документов. Вместе с тем критическое знакомство с некоторыми из них оставляет и определенную неудовлетворенность — из-за многочисленных опечаток или ошибок в текстах, в датах и в описании источников. Многие ошибки и даже опечатки многократно репродуцируются, что говорит об определенной общности их источника (чаще всего ими являются ранние — нередко газетные — публикации Н.Ф. Бугая и В.Н. Земскова). Лишь очень немногими проводилась хотя бы частичная археографическая подготовка документов, например, И. Биласом, Н.Ф. Бугаем (в некоторых изданиях конца 1990-х и начала 2000-х гг.) или Ю. Сливкой, но в этом отношении выделяются работы О.Л. Миловой, В.И. Пасата и, в особенности, Н.С. Лебедевой. Большинство же ограничивается архивными ссылками, но даже это, увы, до сих пор еще не стало стандартом.

Долгое время неизученным оставался и вопрос о депортации в последние месяцы войны и использовании в первые послевоенные годы в СССР труда интернированных и мобилизованных (или арестованных) гражданских немцев иностранного подданства (сугубо метафорически, по аналогии с советскими остарбайтерами, мы прибегаем для их обозначения к термину вестарбайтеры). На Западе уже вышли исследования, прямо или косвенно затрагивающие эту тему (монографии Г. Вебера с соавторами, С. Карнера и др.). В России первые публикации на эту тему увидели свет в 1994 г. (статьи В.Б. Конасова и А.В. Терещука, П.Н. Кнышевского, М.И. Семиряги). Попытка дать обобщающий очерк и этих специфических депортаций была предпринята в свое время и пишущим эти строки[22].

Попытки обобщения накопленного эмпирического материала встречались гораздо реже. Из российских работ особенно значимы монографии о депортированных народах Н.Ф. Бугая «Л. Берия — И. Сталину: «Согласно Вашему указанию…» (1995) и о кулацкой ссылке Н.А. Ивницкого «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)» (1996), а также недавняя монография В.Н. Земскова «Спецпоселенцы в СССР, 1930–1960», вышедшая в 2003 году и подытожившая большую серию его статей 1990-х гг. о кулацкой ссылке. Однако у этих авторов (кроме Ивницкого) заметна тенденция если и не оправдывать сталинские репрессии, то, по крайней мере, брать на веру их аргументацию и документацию.

В то же время у многих зарубежных авторов, особенно у коллег из Польши, Западной Украины и Прибалтики, столь же отчетлива и прямо противоположная тенденция. Депортации народов для них ни что иное как часть тотальной советской репрессивной машины, обрушившейся на их страны, как часть того, что они называют «советизацией» или «советской оккупацией». И это, конечно, справедливо. Но при этом повсеместно встречаемое в этих работах — и особенно применительно к прибалтийским народам — слово «геноцид» подвергается тем самым недопустимой девальвации и сочетается с забвением или равнодушием к трагедии того подлинного геноцида, что разыгралась на той же самой территории в 1941–1944 гг.

На фоне темы сталинских репрессий в целом и, в особенности, исправительно-трудовой системы, в исследовательском процессе на Западе проблематика принудительных миграций до известной степени ушла в тень. Можно привести лишь несколько имен историков, посвятивших ей монографические исследования или хотя бы серии статей. Сочетая анализ новодобытых в СССР эмпирических данных с традиционной приверженностью литературным источникам (главным образом мемуарного характера), они нередко ближе подходили к обобщающим оценкам и выводам, нежели их коллеги из России и Украины.

Важный вклад в изучение истории коллективизации и кулацкой ссылки внесли С. Виола (Канада), А. Грациани (Италия) и С. Мерль (Германия). Немецкие историки изучали, в основном, депортации поволжских немцев (А. Айсфельд, В. Гердт, В. Кригер, Д. Дальман).

Высоким уровнем критической проработки самых разнообразных и разношерстных источников отличаются статьи таких американских ученых, как М. Гелб (о депортациях корейцев, финнов и других национальных меньшинств) и П. Холквист (о депортационной политике царской России в годы Первой мировой войны, а также большевистской России в первые годы советской власти). Депортациям, а точнее депортированным большое внимание уделено в монографии Й.О. Поля о тюремной системе СССР.

Рассмотрение депортации чеченцев, ингушей и крымских татар в самом общем и широком контексте этнических чисток в Европе в XX веке, как это сделали Б. Уильямс (автор фундаментального исследования по истории крымских татар[23]), Н. Наймарк и Т. Мартин (причем иной раз с привлечением и введением в научный оборот интересного фактического материала из российских архивов) также дало новую и интересную перспективу.

Попытка хронологического обобщения проблематики советских депортаций предпринята в монографии французского историка Ж.-Ж. Мари «Депортированные народы Советского Союза» (1995). Система спецпоселений представляется ему «вторым ГУЛАГом». Это классическая компилятивная работа, не претендующая ни на новизну материала, ни на новизну осмысления. Ее слабостью, кроме всеупрощающей поверхностности, является необычайно жидкая источниковедческая база — в диапазоне от самых первых публикаций Н.Ф. Бугая, С. Кима и В.Н. Земскова до анонимных «дайджестов» в рекламно-туристическом издании «Союз», предлагавшихся для чтения в международных аэропортах и поездах. Самые поздние цитируемые западные источники — статьи в «Монд» или переиздания А. Авторханова — датированы 1993–1994, а самые поздние постсоветские публикации — 1991–1992 годами! Тем не менее, хронология основных этнических депортаций в СССР дана, в основном, правильно, последовательно и без существенных ошибок[24]. Очень коротко освещаются вопросы пребывания депортированных на спецпоселении, их полуреабилитации и полурепатриации. В завершающей книгу главке «Бесперспективный баланс» французский ученый справедливо указывает на многообразие связей между сталинскими депортациями и многочисленными вооруженными межэтническими конфликтами постсоветского времени на постсоветском пространстве.

Однако не следует переоценивать охарактеризованный выше публикационный бум. Он был достаточно хаотичен для того чтобы оставить после себя немалое количество «белых» и «серых» пятен, ощутимых в исследовании депортаций и депортационной политики СССР. Хочется думать, что пятна эти локализованы уже достаточно точно, чтобы попытаться их закрыть. Больше всего их относится к первой половине 1930-х гг., к военному времени (прежде всего, депортации, инициированные военными) и к началу 1950-х гг.

Исследование продолжается, и хочется надеяться, что настоящее издание будет полезно не только массивом собранного в нем материала, но и фиксацией всего того, что, в силу разных причин, так и не удалось выявить и достойно представить.

Примечания

[1] Предисловие к Сборнику документов «Сталинские депортации. 1928-1953)/ под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева, сост. Н.Л. Поболь, П.М. Полян — М.: МФД: Материк, 2005.

[2] От лат. «repressio» — карательная мера, наказание, имеющая целью подавить, пресечь что-либо.

[3]  Термин «административный» здесь употреблен в соответствии с советской, а не мировой практикой.

[4]  При этом ни Уголовный, ни Гражданский кодексы не принимались во внимание, и даже такие суррогаты советского судопроизводства как тройки или Особое совещание были не задействованы (другое дело, что частыми были такие их судебные решения, которые предусматривали «ссылку в отдаленные местности СССР» после отбытия срока в том или ином учреждении ГУЛАГа и под надзором органов спецпереселения, ответственных и за «просто» ссыльных).

[5]  См.: Лубянка-2. С. 339.

[6]   См.: Дугин, 1999. С. 69-71.

[7]   См.: ГУЛАГ, 2000. С. 233-234. Со ссылкой на: ГАРФ. Ф. Р-9401. Он. 1. Д. 463. Л. 381.

[8]  См.: Лубянка-2. С. 270—271. № 147. Со ссылкой на: ГАРФ. Ф. P-9479. On. 1. Д. 72. Л. 1-2.

[9]  См.: Лубянка-1. С. 293 (по состоянию на 20.05.1942).

[10] См. соответствующее Пост. СМ СССР № 3077-1286 сс (Лубянка-2. С. 647—649. № 159. Со ссылкой на: АПРФ. Ф. 93. Коллекция постановлений). Часть поселенцев, работающих на некоторых промышленных предприятиях МВД (Норильский никелевый комбинат, Енисейстрой, стройки в Тюменской области) были оставлены под надзором МВД с обязательством отчитываться перед МГБ.

[11] См.: Лубянка-1. 1997. С. 130. Еще в 1959 году ряд дел, касающихся персонального учета спецпоселенцев и ссыльных, переписка и справочно-учетные материалы были переданы в МВД союзных и автономных республик и УВД краев и областей. Документы и материалы общего характера были переданы в ГАРФ — ЦГАОР на государственные хранение в 1963 г. (Павлова, 1992. С. 22—23).

[12] Примером могут послужить 999 кулацких семей (5317 чел.) из Дагестана и ЧеченоИнгушетии, отправленных в 1936 году в совхозы Киргизии и Казахстана. На Политбюро ЦК ВКП(б) вопрос о переселении кулацких хозяйств из Дагестана и Чечено-Ингушетии рассматривался еще весной — 20.05.1936 (Политбюро-II, 2001. С. 767. Протокол № 39, и. 242; см. также в письме зам. начальника ГУЛАГ НКВД И.И. Плинера наркому внутренних дел Ежову и его замам Агранову и Берману от 07.11.1936 — ГАРФ. Ф. P-9479. On. 1. Д. 36. Л. 33). К этой операции, судя по всему, относится и соответствующая «Инструкция начальнику оперативной группы», утвержденная начальником НКВД по Северо-Кавказскому Краю И.Я. Дагиным (не ранее 15.07.1934 и не позднее 29.03.1937) и написанная с учетом, как это представлялось авторам, «особенностей национальных областей и специфических условий национального аула» {Гаев, Хадисов, Чагаева, 1994.С. 66—69). В то же время среди подкатегорий кулаков, защищенных от экспроприации и выселения, наряду с хозяйствами красных партизан, бывших участников Гражданской войны и теперешних красноармейцев, встречается (по крайней мере, применительно к Западно-Сибирскому краю) и две этнические категории — хозяйства инностранноподанных и кулаков татаро-бухарцев (см. постановление Президиума ЗападноСибирского крайсполкома о ликвидации кулачества как класса от 05.05.1931 в: Данилов, Красильников, 1993. С. 99).

[13] Комиссия (позднее Бубнов стал ее председателем) продолжила свою деятельность до конца 1928 г. {Кен, Рупасов, 2000. С. 486—487). В 1930 г. в число районов погранполосы входили также Одесский, Бердичевский и Винницкий приграничные округа.

[14] См.: Хребтовыч-Бутенева, 1984 С. 48—53.

[15] Высказывание Исаенко, секретаря по кадрам Красноярского райкома ВКП(б) Казахстана. См. в докладной записке оперуполномоченного ОСП лейтенанта Гб Мартьянова от 12.01.1942 «О проверке расселения и трудового устройства спецпереселенцевнемцев в Северо-Казахстанской области», по состоянию на 06.01.1942 (Депортации народов СССР, 1995. С. 236. Со ссылкой на: ГАРФ. Ф. P-9479. On. 1. Д. 85. Л. 185— 186).

[16] Conquest, 1960.

[17] См.: Jones R. Climbing wit the Russians. // Geographical Magazine. 1959. June.

[18] Были опубликованы в журнале «Life» за 5.07.1954.

[19] Кроме того, информацией располагали и представители депортированных народов из числа советских невозвращенцев, избежавших послевоенной репатриации, В частности по информации Р. Конквеста, особенно активной и организованной была калмыцкая диаспора во главе с Наминовым, постоянно обращавшаяся в международные организации и взывавшая к общественному мнению, как в странах Запада, так и на Востоке.

[20]  Conquest, 1960, Р. 94.

[21] Уже по этой одной причине весьма некорректным является выставление А. Некричу упреков в незнакомстве с архивными данными (см.: Бугай, Гонов, 1998, С. 25—26).

[22] Полян, 1999; Полян, 2001.

[23]  Williams, 2001.

[24] Без неточностей, впрочем, не обошлось: первые депортации финского населения отнесены к 1932—1934 гг. {Marie, 1995. Р. 21).

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer2_3/poljan/